Посвящаю памяти моих воспитательниц-евреек детского садика.
Детский сад с самого начала мне пришёлся не по нутру. Привыкнув к вольной жизни среди друзей, к своим пятилетним-шестилетним ровесникам, остояв, в многочисленных драках ( навязываемых нам десяти - четырнадцатилетними дебилами ) свое право иметь своё суждение, мне никак не хотелось идти за руку со свой матерью в детский сад, который встретил меня железным забором. Только мама сдала меня воспитательнице – тридцатилетней еврейке , очень хорошей и сердечной женщине, как через десять минут я перемахнул через двухметровый сетчатый железный забор, не имеющих дырок, чтобы просунуть голову, но достаточные, чтобы по ним пролезть вверх.
На другой день мать уже тащила меня в этот детсадик, так как я отказался идти туда добровольно, так как дома у меня была бабушка и во дворе футбольная команда ровесников, не знавших что-такое садик. Тащила она меня долго и буквально сдала воспитательнице, которая мягко прижала меня к своему белому халату и сразу же повела завтракать, а потом разрешила бегать по всему двору садика и многочисленным летним беседкам. Обследовать всю территорию садика удалось только за час и то не до конца, так как передо мной появилась какая-то девочка постарше (дочь воспитательницы) и позвала меня рисовать в одну из беседок, в которой собрались около сорока моих сверстников города. Я любил рисовать простым карандашом и очень многое у меня получалось, но, то что я увидел в беседке удивило меня. Дело в том, что я не видел красок, а рисунки детей лишь напоминали своей мазнёй плоды вишни, малины. Схватив в руки кисть и красную краску, я попробовал нарисовать сразу красную розу, но краска поползла в виде лужи по альбомному листу, так что на другом листе у меня тоже красовались плоды вишни. Не успели мы нарисовать свои лучшие произведения, как нас позвали обедать, а потом спать на тихом часу, с которого я удрал домой через полчаса. На следующий день в садик я пошел самостоятельно, так как знал, что сегодня футбола не будет, так как ребята сказали, что они завтра убегут купаться на озёра, куда мне запретили дома появляться.
Своих воспитательниц-евреек я помнил и навещал до момента отъезда в лучшие для меня дни, делясь своей радостью, видя, что это им тоже приносит радость.