ГЛАВА ПЕРВАЯ
Зачем? Всё равно голыми
ходим…
Опять затащили меня в постель две подружки Вакханка да Похоть.
Кувыркаются рядом, меня и себя ублажают.
Мне посибаритничать приятно.
Вакханка, падчерица Хмеля, вина дорогого подливает. Похоть телевизионными каналами щелкает, ТV–лентяйкой, как волшебной палочкой, орудует.
Щёлк.
Открываются шлюзы, мутная попс-вода пошла.
Щёлк – реки гламур-грязи.
Щёлк – ручеек информации, отравленный политикой.
Щёлк – опустошающий душу селевой поток из убийств и подлости.
Щёлк – что это за водопад такой?
Щёлк – юмор, что ли?
Щелк – гейзер кривляний одних и тех же лиц.
Щёлк.
Щёлк.
Щёлк.
Рыщет, что посмотреть, чтобы не думать. А отыскивать особенно и не приходится: почти все готово к употреблению. Глотай – жевать не надо. Нужны только глаза и уши. Можно по одной штуке, можно и бракованные, хотя лучше, как раньше в СССР, третий сорт, по ГОСТу не брак.
Обрыдло. Хочу чем-то заняться, например, почитать. Похоть не дает. Загоняю её, красавицу под одеяло. Сажусь сверху, открываю книжку.
Вакханка, как лихая городошница, сбивает фокус с глаз.
Все наскучило. "Хочу" не достаточно, надо встать и уйти из дома. Прогуляться, подумать.
Нахожу предлог: "Надо хлеба купить, сигарет…"
– Куда, на ночь, глядя, – удивляется Похоть.
– Только "мухой" и шампанского не забудь, – радуется Вакханка, наливает остатки вина и, как подобает жрице Вакха, повелевает, озорно улыбаясь. – Давай. "На посошок".
Рассеянно пью.
Одеваюсь.
Подхожу к рупору "чего-то там" и грубо бью этому ящику с дерьмом прямо в "ВКЛ". Он умолкает и, не моргая, как раньше его TV-прадеды, убегающей в бесконечность точкой, просто с удивлением, бездарно чернеет злясь.
– Зачем выключил? – заверещала Похоть. – Что я ДЕЛАТЬ буду?
– А давай песню споем, Похотьюшка. Я хорошую знаю, про мороз, – сказала подруга и пьяно заголосила.
– Ты только одну её и знаешь, а я холод люблю только в коктейлях, – заявила Похоть, – и одежда какая-то, ну, не гламурная, когда мороз, – расплывчато туманно закончила она и стала подвывать, ломая песню.
– Я тут стренги видела, розовые, с серпом и молотом накрест из стразов Сваровского, на интимном месте. Отпад башки.
– Зачем? Всё равно голыми ходим…
Мои видения продолжили грустно петь.
Я вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Стало странно сладко одиноко он того, что подружки за мной не увязались.
Вначале, испугавшись пустоты, я шепнул:
– Ангел мой, будь со мной. Я вперед, а ты за мной.
Потом, решив полностью окунуться в сладкое одиночество, добавил:
– Только, ради Бога, будь незаметным и помолчи. Ты ведь знаешь, когда ты смотришь на меня с укоризной и предупреждаешь о пустяшных опасностях, я перестаю чувствовать себя человеком.
– Понял, – коротко "выстрелил" воссиявший надо мной Ангел и исчез.
В одиночестве спускаюсь по лестничному маршу. Ни души, ни ангела, ни дьявола…
Вдруг слышу шум возни - это на первом этаже подъезда сосед-малолетка из пятой квартиры выцарапывает железякой гадкие слова на свежеокрашенной стене. За ним стоят, подзадоривая его, Бескультурье и Глупость. У ног крутится маленький Бесёнок, который, хихикая, дергает за косичку квёлую Совесть.
Я шуганул незрелого хулигана.
Пацан помойным ведром скатился с лестницы. Вместе с ним его окружение.
Чертёнок показал язык, а расплывчатая Совесть, исподлобья, виновато, посмотрела на меня большими заплаканными глазами.
"Надо пожаловаться на него его родителям", – подумал я.
Внезапно, дверь подъезда распахнулась и на пороге они, его, сорванца, производители.
– Это ты испугал нашего ребенка? – мамаша бульдозером пошла на меня, под ручку с ней, супруг, похожий на маленький асфальтовый каток, позади отпрыск.
Их окружала возбужденная орава из Раздражительности, Безнравственности, Глупости, Бескультурья и Хамства.
Непонятно, куда подевались у моих соседей Учтивость, Добропорядочность и Спокойствие.
На шее у папаши сидела Обуза. На голове мужчины женская туфля с огромным каблуком и пестрым бантом удерживалась исключительно только разлапистыми рогами.
– Что пристаёшь к моему сыну, – завопил он, поправляя обувь на голове, и вызывающе предупредил, – не хами мне, видал я таких!
Губы у него задрожали.
Оторопь взяла меня, но я справился с этим неудобством и поинтересовался, посмотрев вокруг:
– Кто хамит? – и ледяным тоном довершил. – Ваш сын, здесь стену испортил.
Ваш покорный слуга, читатель, завязал шарф, поправил его, и, невозмутимо, прошёл мимо, потерявшей друзей Ума, семьи.
Бесёнок разочарованно плюнул мне вслед, скандала ведь не получилось.