ДЕНЬ ВТОРОЙ
В стране слепых закрывай глаза,
В стране хромых поджимай ногу.
Монгольская пословица.
УНГРА
…Унгра умирала, но Боги, видимо, не спешили забирать ее к себе. Шестой день шел, а она все мучилась. Толстая, седая, с желтым морщинистым лицом, лежала под красной накидкой на полу хижины. Едва шевеля губами, твердила и твердила в забытьи низким скрипучим голосом:
- …Руку, дай мне руку. Возьми, прошу, возьми…
Молочного цвета слюна текла по покрытому рыжими жесткими волосами подбородку. В изголовье оплывала одинокая свеча - яркое пятно средь густой тьмы. Морщась от смрада, Анися вытирала платком старушечье лицо, грудь, руки. Лила в беззубый рот травяные настои, но было ясно - недолго осталось. Скорей бы уж.
Унгра пришла в сознание и, глядя выцветшими глазами, заныла:
- А-а… Не помру, пока не возьмешь. Пожалей девка, не мучь старуху. Сколь хорошего я тебе сделала: жизнь спасла, растила. Бери. Бери-и! - крик прорезал предрассветную тишь, а за ним нечеловечий рев, вырвался из горла ведьмы. Выгнулась дугой. Обмякнув, закрыла глаза и притихла. Надолго ли? Нет.
- Бери! - молочная слюна теперь разбавилась кровью, на лбу - мелкие капли пота, седая голова затряслась... - Бери, - повторила Унгра тихо, жалостливо и заплакала.
Анися почувствовала, как и у нее наворачиваются слезы. Еще бы: столько лет вместе, столько лет под одним кровом. И голодали, и пировали, да и научила Унгра многому: болезни лечить, раны заживлять, гадать по воде. Правда, коль, что не так, била нещадно. Синяки на лице, царапины от желтых старушечьих ногтей - привычное дело. Есть не давала, держала в чулане по три дня: в темноте, да с тощими голодными крысами. А зимой холодно, вьюжит снегом сквозь щели. Но, видно, куда уж без этого.
Глубоко вздохнув, Анися протянула руку. Разжались морщинистые пальцы, и медный амулет-меандр скользнул в ладонь. Будь, что будет.
- Спасибо, спасибо тебе дочка - освободила. - Глаза старухи засветились добром, на губах мелькнула улыбка. - Ты уж прости меня за все, ведь любила я тебя, хоть и ругалась. Да прибудет с тобою богиня наша Никта. Слава, слава ей!
На восточной окраине села пропел первый рассветный петух. Унгра уже не дышала.
Анися прикрыла ей лицо накидкой, и вдруг будто огонь вселился - обжег внутренности расплавленным железом, тошнота подкатила к горлу, виски, лицо, затылок сдавило и жгло, жгло. О, Никта, да что же это? Стараясь унять боль, схватилась за голову. И зачем пожалела? Теперь впору самой здесь сдохнуть. Анисю вырвало, еще раз и еще, пот холодными струйками потек по телу, остудил, и оттого сделалось легче. Зачем взяла? Зачем? Ведь нашептывала ей вчера у колодца дородная соседка, Эрсах: не подходи к ней, не давай руку - худо будет, беду на себя наведешь. Не послушала умного совета: теперь от этой ноши до смерти не избавиться. Тело старухи, очертания комнаты расплылись, будто слезы залили глаза, накатила темень. Началось, иль свеча погасла? Хлопала веками, шарила рукой. В тишине хижины, а может и в голове, зазвучал вдруг скрипучий голос покойной - потекли неведомые до этого слова заклинаний…
Она не старалась их запоминать. Слова сами впитывались, как вода в песок, застревали в памяти. Замерцал свет, уплотнился в бледное женское лицо с тонкими чертами. Никта?! Лик был безжизненным, а голубые глаза пустыми, длинные светлые волосы медленно поднимались и опадали, словно волной их покачивало. Никта?!
- …Добрым людям добро делать надо, а злым - зло. У одних силу брать - другим отдавать. Так уж наречено нам. - Голос Унгры смолк.
А ты что ж добра так мало делала? Кто шапку не снимет или дорогу не уступит, на того болезни накликала, мор. - Хотела спросить Анися. Но у кого? Эх!..
Понеслись в сознании незнакомые виды: возникали и таяли могильники, лощины с накренившимися каменными столбами, деревянные истуканы полукружьем, берега рек, а на них крупные вылизанные водою валуны; капища, ямы-жертвенники. Черный небесный камень, что за околицей, где скитяне, да и она тоже, молились богам, лили кровь жертвенных быков. Много мест, все в памяти отложились. Лишь одно, серой пеленой прикрытое, не удалось ей тогда ясно рассмотреть. Тянуло оно к себе, ох, как тянуло.
…И вот оно - то место…