Жизнь шла своим порядком, дни сменялись днями, после работы ужин дома, долгие беседы, споры с квартирантами. Муж тёти Веры всегда громко смеялся в этих спорах. Потом все вместе смотрели, как в кинозале, телевизор. А у Аньки появился телефонный собеседник. Телефона дома нет, пока смотрят фильм по телевизору, она надевает красный тёткин платок, старое тёткино пальто для работы по двору и выходит из дома. Оставшиеся дома думают, что она к удобствам отправилась, что во дворе, а Аня идёт почти квартал к маленькому магазинчику, возле которого стоит телефонная будка. Поговорив немного, она идёт домой, иногда телефонные разговоры по какой-то причине затягиваются. Но беседовать Аньке с Василием было интересно, да и у него таким образом быстрее проходило дежурство. Анька рассказала, как она ушла от Татьяны Михайловны, рассказала про злополучную шляпу, про то, что жила у начальника на квартире.
Он ей рассказывал, где работал, где учился, когда женился и развёлся. Она из прошлых разговоров знала, что родителей у него нет, уже три года, как умер его отец, а мать десять лет назад.
Аня дома никому не говорила, куда и зачем она уходит. Как-то изрядно задержавшись у телефона-автомата, Анька возвратилась домой. Подошла к воротам дома, а там шум, крик. Она решила послушать, прежде чем войти. Слушала, слушала, ничего не понятно. Анька сделала вывод, что все жильцы «теремка» во дворе, но почему?
Мариям что-то говорит по-грузински, Володя (её племянник) и её муж что-то отвечают, они говорят и по-русски, и по-грузински, дядя Витя матерится, а тётя Вера говорит:
— Ну что делать, я пошла.
Анна открывает дверь ворот и спрашивает Веру Михайловну:
— Куда?
Вера Михайловна очень растерянная, в выходном пальто, в шали, быстро и жалобно отвечает:
— Да звонить. Анька в туалет провалилась, — она отправилась дальше, мимо стоящей Анны, и тут же, опомнившись, вернулась.
Анька зашла во двор и увидела следующую картину: дядя Витя стоит в трусах и майке, в валенках. Володя выглядел почти так же, как дядя Витя. У Мариям поверх ночной рубашки шуба, её муж, вероятно, не раздевался ещё, он был в домашней одежде, но без тапочек, в носках. Анжела тоже ещё не ложилась в кровать, на ней была домашняя одежда, валенки и шапка.
Тишина была меньше минуты, потом все стали так хохотать, что пришлось к «удобствам» почти очередь занимать. Наконец все вошли в дом. Кто Аньку ругал, кто упрекал, но все не переставали смеяться. Улеглись поздно, смеялись и над Анькой, и друг над другом, и каждый сам над собой. Анжела успокоилась раньше всех и стала рассказывать, что произошло.
— Кино закончилось, стали готовиться ко сну, и тут бабка говорит: «А где Анька?» Все пожимают плечами. Потом дед сказал: «Она не могла далеко уйти. Анька надела твоё пальто, которое ты надеваешь, когда помои ходишь выливать да за углём ходишь. Значит, Анька в туалете». Бабка спрашивает: «А что она там так долго? Пойду за ней». Дед разделся и лёг спать. Володя уже лежал, книгу читал. Бабушка (она говорила о Вере Михайловне) пошла на улицу к туалету. И почти сразу же вернулась с криками и причитаниями: «Ой-ой. Да что же делать, Анька в туалет провалилась». Вот здесь каждый своё закричал. И все — кто откуда, кто в чём был, кто что успел надеть — побежали к туалету.
Окружили туалет, открыли дверь и стали звать — и по очереди, и хором, как уж по-лучалось: «Аня, Ань, Анька, Аня!»
Прислушивались, ждали ответа. Потом снова. Наконец дед встал на четвереньки и стал кричать в дырку: «Аня, Аня!» Мариям сказала, что нужно фонариком посветить. А я (Анжела говорила о себе) говорю деду: «Дед, ну что ты кричишь? Яма в туалете глубокая. Если Анька туда упала, она ответить не может». Все дружно, почти хором спросили у меня: «Почему?» А я им ответила: «Как почему? Она могла удариться и сознание потерять. А может, она вообще там захлебнулась». Здесь начались совсем другие действия: кто в сарай за верёвкой, кто за фонариком домой, кто остался у туалета кричать, звать тебя. А бабка пошла быстрее в дом надевать парадные вещи, собралась вызвать «скорую» и милицию, тебя из туалета вытаскивать — или ушибленную, или мёртвую.