Глава двенадцатая. Святой Владимир и однажды иссякшая доброта.
Кто пьет огненную воду, у того пламенное сердце (Индейская народная поговорка)
Лишенный возможности открыто дружить с Ваней Ванечкиным, Папаколя затосковал. Перестал следить за собой. И впал в религиозную мистику. По три раза на день он служил службу, занимая "прихожан" вместо проповедей случаями из собственной жизни.
Случай первый. Как Папаколя ходил на охоту.
Пошел Папаколя на охоту, а ружье, естественно, дома забыл.
— Ладно, — подумал Папаколя, — пойду на рыбалку. Благо, удочка при мне.
Случай второй. Как Папаколя переходил государственную границу.
— Подхожу я, значит, к границе, а граница на замке.
— Какой еще замок на границе, это ж тебе не амбар? — засомневался Владимир.
— Какой, какой? Навесной. — Папаколя недоверием оскорбился и дальше рассказывать не стал.
Случай третий. Как Папаколя курил с Гринписовым косяк.
— Как, как? А вот так! — Папаколя отобрал у Гринписоваа косяк и стал пыхать, пыхать, пыхать… Аж запыхался.
А Гринписов сидит на полу, ничего не поймет, только руками разводит. Всё.
После каждой истории "прихожане" заметно оживали, хлопали, улюлюкали в знак одобрения и сразу же просили:
— А теперь расскажи, как ты подарил Ванечкину зажигалку.
Папаколя понял, что бороться против духовной содомии добрым словом бесполезно. И нет способа лучшего для приведения в лоно благонравия, нежели освящение. Даже диаволу достаточно освятить лишь основания рогов, как он тут же становится хорошим и начинает помогать пенсионерам получать пенсию.
Папаколя обзавелся нужным реквизитом. Ведерко он, конечно же, упер у Станислав Станиславовича, а подходящую кисточку — у маляров-шабашников. Но Папаколя был еще относительно молод и в пастырских делах малоопытен. По наивности он решил, что если вместо святой воды использовать огненную, то добродетель восторжествует в два раза быстрее.
Первым делом он освятил закуску и выпивку. Массами верующих начинание было воспринято с энтузиазмом, и к Папаколиному ведерку выстроилась очередь. Причем всех предупреждали изначально, что святить будут только один раз и не больше. Но многим, наиболее способным к перевоплощению и лицедейству удалось, выдавая себя за других, наосвящаться-таки вдоль и поперёк, в стельку, в дрова, до поросячего визга и, что называется, в полное и бесповоротное говно. Сам Папаколя задних не пас и святости в себя вобрал немеряно. А вобрамши немерянно, Папаколя заснул. Ему снились прихожане, сдающие десятину натуральным продуктом, лихоимцы и лиходеи, покупающие индульгенции за бешеные деньги… И даже было одно сновидение аллегорического свойства. Как-то: гордыня, зашнуровывающая ботинки смирению.
Папаколя спал, но жизнь вокруг бушевала. Впрочем, жизнь бушевала не вся, а лишь некоторая её часть в лице Владимира.
Попав под «освящение огненной водой», Владимир возомнил себя святым не понарошку. Как натура впечатлительная он сразу же стал задаваться, воображать из себя чёрти что и даже пытался проводить кое-какие исторические аналогии. От друзей он стал требовать незаслуженного уважения и почитания, а незнакомым людям на вопрос об имени и отчестве говорил:
— Можете называть меня просто: пуп земли.
— Должна заметить со всей присущей мне наблюдательностью, — тут же влезала Виктория, — что Вы, мин херц, не тяните даже на подмышки.
Владимир от этого очень расстраивался и начинал распускать руки. Сначала он набил Виктории ухо. Потом он набил Виктории другое ухо.
Трудно сказать, чего здесь присутствовало больше — задетого самолюбия или дурного воспитания. Но даже второстепенные персонажи, как то гвардейцы-десантники, которые как-то зашли к Станислав Станиславовичу отметить День парашютиста, да так и прижились, были возмущены. Сперва они хотели замордовать Владимира приемами каратэ до полного уничтожения, но Виктория, которая тайно Владимира любила, уговорила этого не делать.
— В таком случае, — сказал Станислав Станиславович, тайно тоже любивший Владимира, но отдававший дань традициям справедливости и умеренности, — мы отказываем ему в сердечной дружбе до полного исправления.
Сей вердикт был выведен старославянской вязью на пергаменте и скреплен большой медицинской печатью, которую специально для такого случая отобрали у доктора Прямокарандашки.
Социальный статус Владимира упал донельзя. Во всех нормативных актах отныне вместо "близкий друг всех присутствующих", "правая рука хозяина дома, имеющий право отвечать вместо хозяина по телефону", "человек, считающийся подходящей компанией" и тому подобное, он назывался "шляпочным знакомым" и не более.
Владимир психовал, матюкался. Местами плакал.
— Меня здесь ни в х.. не ставят! — жаловался он на судьбу.
На смену отчаянию приходила агрессивность. Тогда Владимир орал:
— Я у себя на районе любого завалю, и мне за это ничего не будет!
Затем, зафигачив крапчатому ежику Автохтону поджопника, Владимир увалился спать на ежовую подстилку.
— С Владимиром надо что-то делать, — сказал Станислав Станиславович.
— Во всяком случае, кастрировать его еще рано, — подхватила Виктория.
А Гринписов предложил создать комиссию по рассмотрению. Рассмотрение длилось несколько часов, после чего комиссия постановила:
а) поставить Владимира в х…й;
б) довести до сведения Владимира, что он у себя на районе никого не завалит, и ему за это все будет…
А также с утра Владимира растолкать, отпоить рассолом и отправить сдавать стеклотару.