Мне скоро пять лет. Я мало бываю «на свежем воздухе», гуляю не дальше нашего двора.Зато мы с бабушкой много читаем. Все наши знакомые удивляются моей «начитанности», и бабушке очень нравится, когда меня хвалят. А я люблю «применять» в разговорах новые слова, которые узнаю из книжек, или из разговоров взрослых. Особенно те слова, которые кажутся мне красивыми.
…Как-то бабушка растапливает печь, а дрова никак «не хотят» гореть. Она на них даже рассердилась. Я, чтобы поддержать её, говорю: «Да, что-то у нас дрова нынче какие-то очень уж обворожительные». Бабушка долго хохочет надо мной и приговаривает: «Лопоточек ты мой, лопоточек!». Она очень боится, чтобы я не нахватался «дурных» слов. А где мне их хватать? Только на улице – считает бабушка.
Вот, почему одного меня дальше нашего двора и не выпускают. Двор, правда, не наш, а Кузьминичны, нашей хозяйки. Сразу за плетнём - крутой берег Адагумки. Мне к берегу тоже не разрешают подходить, но иногда я перебираюсь через плетень, подхожу к обрыву и бросаю камешки в речку, или просто смотрю, как рыбки на солнышке плещутся. Во дворе мне играть не с кем: кроме кур и уток здесь ещё только Шарик, но с ним играть – хлопот не оберешься, потом бабушка заставит целый день чиститься. Ой, чуть не забыл: у нас ещё одна «живая душа» во дворе есть - коза Фроська. Но, к ней лучше близко не подходить – пусть пасется себе «на приколе» со своими рогами,«подальше от грядок». Ты к ней не подходишь – и она тебя не трогает. Вот с этой Фроськой как-то и вышла целая история…
Вообще-то, Фроська не виновата. Всё началось с Кузьминичны. Она, когда «по хозяйству ходит», всё время разговаривает – то с Шариком, то с курами… Но больше всех – с Фроськой. Любит она её. А Фроська больше всего любит то, что растет на грядках. Когда Кузьминична её «застукает» на грядке, Фроська бросается к ней «с повинной головой» и тычется бородатой мордой прямо в хозяйский фартук. Та достает из своей «переносной кормушки» карамельку, аккуратно так её разворачивает и суёт Фроське. Фроська «хрумкает» себе за обе щеки, а Кузьминична поглаживает её, да так душевно приговаривает: "Ах ты, бисова душа, шо ж ты робышь? Усю пытрушку, дывысь, згадыла!.. Бисова твоя душа…»
И такой у них красивый разговор получается… Бабушка говорит, что это у Кузьминичны такой «кубанский говор», и, что он «неправильный». Но мне "кубанские" слова кажутся красивыми, и очень хочется их «применять»…
Как-то гуляю я во дворе – смотрю: Кузьминична толчет что-то в корыте. Подхожу к ней и вежливо так, совсем как бабушка: «Доброго здоровья, Кузьминична!» Кузьминична аж растаяла от таких «правильных» слов, порылась в фартуке и угостила меня сразу двумя карамельками. Я карамельку разворачиваю и вместо «спасибо», вдруг, спрашиваю у неё: "А, шо, Кузьминична, бисова твоя душа, шо ты робышь?»… Куьминична так и застыла с толкушкой в руке. Видели бы вы её «мину»! «Шо? Шо ты казав? Ось я тоби за’раз! Ух ты - варнак! – Она, как будто бы, взаправду замахнулась на меня своей толкушкой. – Ну, погодь, варнак! Ось, я Антонивни…». Я чуть было карамелькой не подавился – ничего не пойму! Хотел сначала даже заплакать. Побежал к бабушке, у нас с ней уговор - всё друг другу рассказывать. Но, пока бежал, передумал: не буду её расстраивать, может ещё и «пронесёт».
Вечером, когда я уже «закрыл глаза и спал», а бабушка за печкой «двигала кастрюлями», «вдруг», заходит Кузьминична. Обычно она с шутками-прибаутками, а тут – зашла и молчит. Бабушка ей: «Вечер добрый, Кузьминична!». А Кузьминична – «ни здравствуй, ни прощай»: И дэ ж цэ, Антонивна, твий варнак? - (Сплю я!) – Мабуть, дрыхныть вже?» Слышу, как бабушка переменилась в голосе: «Что случилось, Кузьминична? Гришуха что-нибудь нашкодил? Он мне сегодня ничего такого не сообщал…». «А як жи ш – сабчит вин тоби! (Не Кузьминична - Баба-Яга настоящая!). Ты кажи мени , Антонивна, шо я тоби такэ дурнэ зро’была? Дэ я тоби шо нэ так?». «Да, что стряслось-то? - слышу, как бабушка чуть мимо табуретки не села – Сделал он что не так? Или сказал что плохое?». «А то доброе! Як же ш вы уси - таки грамотни, а чому дитё вучитэ? Ось, я вас, Антонивна, з войны дёржу. Усэ ж у нас було: и исты було нымае…, усэ було, а умисти ж, таки, усэ сдюжалы...».
Бабушка пытается успокоить хозяйку: «Ты садись, садись, Кузьминична, да расскажи всё толком!».( Пропали мои дворовые прогулки!) «Николы мени рассижуваца… - у Кузьминичны аж голос срывается – Я йому кунфэтку ж… Фроськыну… А вин? Ты, каже, Кузьминишна, бисова твоя душа!!! Ось! Як тоби такэ? Хто ж иго таму навчив?!». Хояйка обиженно шмыгнула: «Такый хлопчик був добрий... Шо ж з им такэ зро’былось?»…(???..).
За печкой – тишина. (Ничего хорошего не жди!) Как будто, вздыхают? Я ухо из-под одеяла выставил: бабушка тихо-тихо смеётся – так только она может, когда ей просто «ужас, как весело». Наконец, она сквозь «смех и слёзы» выдавливает: «Да ты ж его, дорогая, и «навчила»! Вспомни, как ты свою Фроську конфетами премируешь, да добрым словом нахваливаешь? Тут уже слышу, как Кузьминична руками всплеснула: «Ой! Дывысь! Яка ж я, дывысь, дура! Цэ ж вин з мэ'нэ?». И они принялись вместе громко хохотать – прямо, как молодые… Потом, вроде, чашками-ложками застучали: ура! Чай будут пить! Мир! Мир!.. Да… Вот тебе и «правильные» слова!
А какие красивые! Бисова твоя душа, шо ты ро'бышь?