Заводы – рабочим,
землю – крестьянам,
болота - куликам
(лозунг)
Три дня прошли нудно однообразно, особенного ничего не происходило, дорога и дорога. То лес, то поле, то снова лес. Седалищные муки потеряли свою остроту и актуальность. Днем в пути, ночью ночлег, где придется. Удивляло отсутствие населенных мест, то есть трактир, какой или двор постоялый, не в смысле поесть-попить, с этим, слава богу, благодаря «скатерти-самобранке», все в порядке, но должны же люди какие-никакие здесь жить. Попутчики мои на такие вопросы отвечали не внятно, что то типа лучше об этом не говорить и не поминать.
Дорога вела все более в низ, и нас понемногу стало обступать болото. Дорога под копытами лошадей стала мягкой, пружинистой. Лес становился все более редким и каким-то чахлым, как будто больным. Тучи комаров и другого гнуса становились все более плотными. Кимора всех снабдила остро пахнущей мазью еще в начале сегодняшнего пути, поэтому кровососущие неудобств не доставляли.
Если до этого путешественники порой переговаривались, шутили, не зло подтрунивали над Лихо, то при вступлении в царство болот все притихли и насторожились. Я, тоже чувствуя, всеобщее настроение, напряглась.
Но все равно, когда невесть откуда взявшаяся стрела пронзила Митькину грудь, было полной неожиданностью.
Ратники тут же окружили меня прикрывая щитами. Кимора с воплем кинулась к Митьке и крича в сторону болота на каком то не ведомом, но не непонятном мне языке:
- Прекратите! Немедленно прекратите! Это говорю вам я Кимора, дочь Короха. Я сама лично перегрызу ваши тощие глотки! Прекратите!
Спешившись, я тоже кинулась к раненому.
Митька был в сознании, с совершенно белым лицом, дышал часто и поверхностно. Стрела торчала из его груди, и казалась не реальной, не возможной.
Я воспринимала этот мир как чудесную сказку, то страшную, то веселую, но сказку, поэтому не вязалась эта стрела с моими представлениями об этом мире.
Когда беда грозила стольному Городищу в виде Буланова войска, это была некая абстрактная, не касающаяся конкретно меня, беда.
Теперь мой совсем недавно приобретенный родственник, умирал, а он действительно умирал, у меня практически на руках, беда была конкретная, осязаемая, такая фактическая БЕДА.
-Что ты вытаращилась? Ты позволишь ему умереть? – Кимора орала уже на меня, на понятном всем русском языке,- Делай воду! Уничтожь стрелу! Не стой просто так!
Меня как отключили с «паузы», я приказала стреле исчезнуть, и создала с перепугу целое ведро воды. Нормальное эмалированное совковое ведро, густого синего цвета, до краев, «с горкой», полное этой чертовой мертвой воды.
Кимора принялась тут же пригоршнями черпать и лить ее на грудь Митьке.
- Митенька, милый, любимый! Ты только потерпи, мой хороший, только не умирай! Сейчас, сейчас все пройдет. Я сама лично убью того, кто посмел. Он сам утопится в Мертвой Пади! Только не умирай!- девушка причитала и непрерывно лила воду, лила и причитала.
-Слушай, может уже хватит? Я уже весь мокрый,- Митька, нормальный, а не смертельно бледный Митька, лежал на коленях Киморы и блаженно улыбался. Он смотрел на нее с неподдельным интересом, осмысленным, здоровым, а не затуманенным болью взглядом.
И тут же все разом заулыбались, заговорили. Я поняла что мы находимся в кругу наших ратников, которые продолжали закрывать щитами нашу троицу, а съежившийся возле меня на корточках Лихо, шептал:
- Только скажи, только скажи, я проберусь, я найду их жилища… я сниму ОЧКИ (именно так торжественно с большой буквы, он называл это нелепое на его лице сооружение с треснувшим стеклом).
Я перевела дух и сказала:
- Привал. Всем отдыхать. А с тобой девонька у нас разговор будет. Стрелять, я полагаю больше не будут. Я полагаю, пока антракт.
Исповедь Киморы , смотрящей на меня больными умоляющими глазами, была не столь уж долгой. Снова заикаясь (а когда на меня орала не заикалась), путаясь и сбиваясь она поведала мне свою историю. Историю любви.
Она была единственной дочерью болотного царя Короха. Единственной и любимой дочерью, с сыновьями, хоть и не столь любимыми Короху повезло больше. Девочку баловали и ни в чем не отказывали с детства. Царство это называлось Древля (не с них ли повелись потом древляне?), хотя царство это было громко сказано. Народ был диким, практически первобытным. Болото было их родиной. Они ловили рыбу, охотились, собирали ягоды и коренья. Строили немудреные хижины, женились и рожали детей. НО никого в свой круг не пускали. Свято охраняли свою территорию. Завоевать их, не зная троп в болоте было не возможно, да собственно никому и не нужно. Люди старались обходить владения царя Короха стороной. Вот так и жили они молясь своим богам. Хорошо разбираться в травах умела каждая древлянка, а в повадках зверей, и рыб каждый древлянин.
Все было бы хорошо, не занеси однажды судьба сына другой царственной особы, поохотится, а потом и искупаться в устье речки, впадающей в вышеозначенное болото. Границ княжич не нарушал, но и не знал, что с другого берега за ним таким обнажено-первозданным с другого берега наблюдала пара восторженных девичьих глаз. Не то чтоб юноша был уж необыкновенно хорош собой. Просто он был совершенно не похож на своих, не высоких, коренастых парней. Золотые кудри вскружили четырнадцатилетней девчонке голову, та перестала, есть, пить и спать. Все мысли были о прекрасном юноше, давно уже благополучно вернувшимся в родные пенаты. Родители видя нерадостные для них, родителей, впрочем для дитяти тоже, перемены, хотели решить проблему по-своему, по-царски, то есть выдать за муж за давно уже присмотренного молодца. Девица не желая идти за не любимого, сбежала из дома.
Сколько она бедолага намыкалась без крова и куска хлеба, скольких усилий ей стоило попасть в царские палаты бабушки Беляны, это отдельная песня, но упорная Кимора таки добилась если и не полного счастья, то счастья ежедневно лицезреть любимого однозначно. Заговорить, или хотя бы обратить на себя внимание, девочка не решалась, потому как с детства заикалась, и считала сей недуг непреодолимой преградой к сердцу милого. Поэтому то и напросилась, теперь уже двадцатилетняя Кимора, со мной в Синие горы. День, прожитый вдали от Митьки для упорной болотной принцессы, казался не возможным. А уж ехать целыми днями стремя в стремя с предметом своей страсти – о чем можно еще мечтать.
Пока мы мило беседовали в стороне от своих попутчиков, никаких стрел из ниоткуда больше не вылетало, и вообще болото казалось вымершим и безжизненным.
Да, Ки-кимора оказалась все-таки болотной.
-Ну и что теперь? Мы можем ехать дальше? Твои соплеменники оставят нас в покое?
- Л-лучше уезжать и не-не искушать с-судьбу.
Но только мы тронулись, на тропу впереди вышел лохматый бородатый мужик, затянутый в шкуры, заклепанную кожу и перевитый ремнями. На ногах что-то типа помеси не больших бадминтонных ракеток и сандалий.
- Здравствуй сестра,- произнес он на давешнем языке.
- З-здравствуй брат,- ответила девушка.
- Ты решила вернуться в дом отца?
- Нет, м-м-мы едем мимо в С-с-синие горы.
- Этот золотоволосый и есть причина того что ты покинула нас?
- Д-да.
- Совершил ли он с тобой обряд брака по своим или нашим обычаям?
-Нет,- потупилась Кимора.
- Но собираюсь совершить его этой осенью, - вдруг ответил на этом же языке Митька. Он был слаб от кровопотери, но в остальном здоров.
Принцесса вскинула на кузена свои огромные глазищи. И тогда все по-настоящему увидели что значит, зардеться как маков цвет.
- Если родня, моей невесты захочет наблюдать свершение обряда, - продолжал братец,- я и мои родители будут рады их приезду, ко времени красных листьев.
- Мы приедем к вам, брат, -сказал бородатый Чинганчкук исчез с тропы, как его не было.»