Я покачиваю его на ладони. Надо же.… В этот раз будет потяжелее.
Посыльный - совсем еще мальчишка. Он прячет нижнюю часть лица в оранжевый шарф крупной вязки и бубнит, протягивая мне бланк:
- Распишитесь в получении.
Поганая у него работа. Даже хуже, чем в Макдональдсе, думается мне. Только это мое субъективное мнение. Сейчас стать посыльным – большая удача. Денег тебе не платят, но зато ты постоянно налегке. Родители считают за счастье так пристроить свое чадо.
Я ставлю свою закорючку, и мальчик убегает вниз по лестнице.
В моей руке лежит плоский белый камушек размером с ладонь, овальной формы. Один бок у него абсолютно чист, на другом – дата и время доставки и порядковый номер 161512. А номер-то счастливый… Хмыкаю, убирая его в карман.
- Оперативная у них служба доставки.
Я вздрагиваю от голоса Андрея за спиной.
- Тебе тоже принесли?
- Намного раньше, чем тебе, - признается он.
- Ясно.
Да. Он ведь еще вчера сказал мне, что давно уже принял это решение. И сейчас он стоит в дверях, неуклюже переминаясь с ноги на ногу с чемоданом в руке. Внизу его ждет такси и другая девушка. За его спиной наполовину заполненный мешок, тянущий его плечи вниз.
- Не тяжело? – спрашиваю я просто, чтобы хоть что-то спросить.
- Бывало и хуже, - хмыкает он, - Ты бы вернула Машке все ее камушки, - дает он напоследок мне совет, - Или хотя бы оформите это все нормально. Штрафануть ведь могут.
Я киваю, сжимая в кулак свое новое приобретение, оттягивающее мне карман. Чувствую, как он становится теплым, оживая от моих прикосновений.
- Пока, Андрей, - мой голос все-таки сорвался, выдавая. Он коротко кивает и уходит, чтобы никогда больше не переступить порог моей квартиры.
У Машки очень много посылок. Она давно уже не в силах таскать свой мешок за плечами, поэтому просто волочит его за собой по земле.
- Ну, как дела!? – кричит она мне, улыбаясь во весь свой ярко-накрашенный рот, прямо от входа в кафе, где мы договорились встретиться.
Пока она идет к моему столику через весь зал, подпихивая иногда свою ношу ногами, в длинном черном пальто, с растрепанными рыжими волосами и раскрасневшимся лицом, все взгляды устремлены на нее. Кто-то смотрит с ужасом, кто-то с жалостью. Машка уже привыкла не обращать внимания на людей, обращающих внимание на нее. А я в очередной раз изумилась ее силе, как моральной, так и физической. Я бы с таким багажом вообще не вылезла бы из дома.
То, что от меня ушел Андрей, кажется мне такой мелочью сейчас, когда в очередной раз я оцениваю совокупный вес ее посылок. Он в разы превышает все мои вместе взятые.
- Я могла бы просто приехать к тебе домой, - говорю я, когда она плюхается в кресло напротив меня.
- Да ну его, - отмахивается подруга, - Чего дома-то сидеть? Погода классная. Я рада, что выбралась.
Я качаю головой, косясь на ее мешок. Она хмыкает.
- Ну, что? Улетел твой голубь сизокрылый?
- Да. Пару часов назад. – я выкладываю на столик кафе свою последнюю посылку.
- Ну, это мелочи, - Машка пробует камушек на вес, оглядывая его круглые бока, - Скоро сдавать пойдешь, - подбадривает она меня, улыбаясь, - А номер-то счастливый!
Мы делаем заказ.
Машка смотрит в окно, щурясь от солнца, закуривает.
- Я на работу выхожу завтра. – сообщает вдруг она.
- Поздравляю! – оживляюсь я, - Когда успела-то?
- Да, сегодня ходила на собеседование, - она выдыхает дым, запрокинув свою рыжую голову вверх, и говорит, не глядя на меня, - Взяли в службу доставки.
Я закашливаюсь, поперхнувшись кофе.
- Куда?!
Мне кажется, что я ослышалась. Мы столько раз обсуждали с ней моральный аспект именно этой работы. Столько раз она возмущенно говорила, что приносить людям боль только ради того, чтобы избавиться от своей – это сильнейшее проявление слабости и трусости. Машка, с ее огромным мешком, который, кажется, скоро порвется, и все ее камни высыпятся наружу и покатятся по мостовым города, принципиальная и твердая Машка, которая таскала его за собой чуть ли не с гордостью. Машка, которая ни разу не ходила сдавать ничего из того, что ей приносили посыльные. И вот сейчас….
- Я устала, Свет, - тихо произносит она, не глядя мне в глаза, - Я просто устала.
Я снова кидаю взгляд на ее багаж. Да, ее тяжело в этом осудить.
Мы сидим на полу в моей квартире. Я раскладываю перед ней все ее камни, которые хранились у меня, она сверяет по списку порядковые номера.
- Спасибо, что подержала их у себя, - говорит Машка.
- Ты ж поделилась. Мне не трудно. К тому же, твое мне на своем горбу таскать не обязательно, а хлеба они не просили. Андрей только нудел постоянно. Оформите, да оформите…
- Да ну его! Ты представляешь, сколько бы мы щас времени убили, чтобы их обратно мне вернуть? Месяц бы с каждым промучились! Не люблю я волокиту эту всю бумажную… «Сдан на хранение в связи с превышением веса»…. Бла-бла-бла… А потом еще: «Возврат по просьбе получателя»… Пффф! - она морщится неприязненно, - А тут, покидал обратно в мешок – и всего делов! – Машка весело подмигивает мне, но я вижу, что ей страшно.
- Маш, - начинаю я, даже не придумав еще, что хочу ей сказать, но этого становится достаточно, чтобы она заговорила.
- Завтра сдам их все, представляешь? Сама поверить не могу… И не могу даже вообразить, каково это – без мешка ходить. С детства ведь он за плечами. Как это, Свет? Без тяжести, без боли, с прямой спиной и свободными руками?
- Не знаю. – я пытаюсь ободряюще улыбнуться, - Вот и расскажешь.
- Расскажу. Если получится. Видеться совсем редко будем.
- Ну, почему? – возражаю я, - Будешь моим личным курьером, - я пытаюсь хохотнуть, но Машка смотрит на меня серьезно.
- Вот уж нет. Кому угодно, только не тебе.
После этого она пропала на месяц. Я не тревожила ее, утопая в своем беспредельном депрессняке и саможалости по поводу разрыва с Андреем.
В этот день у меня выпал отгул. За окном моросил дождик. Я поглощала шоколадное мороженое и тихонько хлюпала носом, когда раздался звонок в дверь.
- Все страдаешь?
Я даже не узнала ее сначала, настолько она была похудевшей и осунувшейся. Ни в руках, ни за плечами у нее ничего не было, поэтому она казалась прямее и выше, чем раньше.
- Я тебе тут подарочков принесла. – Машка уверенно вошла в мою квартиру и положила мне в руку три мелких камушка, похожих с виду на серую рыхлую гальку, не глядя в глаза.
- Спасибо, - машинально ответила я, - Расписаться надо где-нибудь?
- Неа, - она небрежно машет рукой, - Это все равно только завтра случится. Ну, максимум, сегодня вечером.
- У тебя какой-то план на опережение, что ли? – непонимающе вопрошаю я, разглядывая посылку и замечая, что на них нет порядковых номеров. В голове мелькает мысль, что невозможно же узнать заранее то, что произойдет с тобой завтра… Посылки всегда приносятся постфактум.
- Нет. Это вообще ничего не значит. Ты вот чувствуешь сейчас что-нибудь?
- Нет, - после небольшой паузы отвечаю я, покачивая на ладони «подарочки», - Беспокойство, может быть. Я ведь даже не знаю, что произошло…
- Ну вот, - удовлетворенно кивает она, - Что и требовалось доказать.
Она вздыхает, видя мой растерянный взгляд, и объясняет:
- Просто новая пассия Андрея твоего какие-то гадости про тебя ему вещала, и он грозился тебе позвонить и все выяснить. Я случайно в кафе их увидела, а они меня не заметили. Вот я ушки и погрела.
Камушки в моей ладони быстро начинают обретать вес, наливаясь обидой и гневом.
- А это, - она забирает их у меня и выкидывает в форточку, - Обычная галька.
Я изумленно смотрю на то, как избавились от моей посылки.
- Тебе без них легче? – она пытливо смотрит мне в глаза. Я не знаю, что ответить. Машка как-то странно и понимающе хмыкает.
- Пошли, чаем меня напоишь. Мне сегодня еще в пару мест заехать надо. Машина внизу ждет.
Появление ООО «Боль» было подобно грому среди ясного неба. Моя бабушка помнила это, хоть и была еще совсем ребенком. По ее словам, это было сродни революции. Уклад жизни человека поменялся полностью.
Во-первых, перестали существовать кладбища. Вообще. Трупы кремировали. И вместо холмиков земли, к которым ходили раньше, стали выдавать «посылки». Камни, которые люди обязаны таскать за собой как напоминание об утрате. Эдакое кладбище за плечами.
В нашем городе осталось одно. Из него сделали музей под открытым небом. Исторический памятник как-никак.
Во-вторых, появилась туева хуча психологов. Это был просто бум профессии. Во всех вузах страны факультет психологии стал самым престижным и высокооплачиваемым. Еще бы! Все население должно было теперь проходить курс лечения после изъятия…
Изъятие – это особый момент. О нем надо поподробнее.
Я не психолог. Но даже я знаю, что существует терапия, основанная на том, что человеку нужно избавиться от всего, что напоминает ему о чем-то плохом, произошедшем в его жизни. Фотографии, книги, подарки и прочее. В наше время все это воплощается в жизнь добровольно-принудительным путем. После того, как вы хороните близкого человека, или переживаете разрыв, или вас увольняют с работы, к вам приходит курьер с посылкой, затем приезжает бригада в форме и выносит из вашего дома все, что может хоть как-то напомнить вам о вашем горе. Делается опись изъятого, вам возмещают материальный ущерб, вы расписываетесь в паре бумажек, среди которых также направление на прием к психологу. С вами ведутся долгие разговоры, и врач назначает вам количество часов, необходимых, по его мнению, на ваше восстановление. Курс реабилитации. Чаще всего весь возмещенный материальный ущерб уходит на оплату этого курса. Бесплатно только первое посещение. А оно редко бывает последним, сами понимаете. Это все очень хорошо отлаженная система.
Еще посыльные. Работа, как я уже говорила, мерзкая в каком-то смысле. Но своим сотрудникам (и курьерам, и психологам, и специалистам по изъятию) ООО «Боль» предоставляет так называемые льготы. А именно, им разрешается не носить с собой свои посылки. Они сдаются в специальное хранилище и лежат там себе тихонечко до вашей пенсии или увольнения.
Мне, можно сказать, повезло. На единственном оставшемся в городе музее-кладбище есть могила моей прабабки. Наверное, поэтому я так люблю посещать его, когда выдается свободный день. Вот и сегодня, когда Маша, попив чаю на моей кухне, убежала по своим делам, я пришла сюда. Это странно, но я частенько ловлю себя на том, что мысленно рассказываю надгробию все, что происходит со мной в жизни, хотя прабабушку я не видела ни разу. На фотографии, которая красуется на гранитной плите, она очень похожа на мою маму. Я поэтому хотя бы могу сейчас вспомнить ее лицо…
Я сама пугаюсь этого. Никому не хочется попасть в дурку или, в лучшем случае, пройти еще один дорогостоящий курс реабилитации, поэтому я всегда опасаюсь произнести что-нибудь вслух. И стараюсь не задерживаться подозрительно долго у этой могилы. Но прихожу я сюда именно из-за нее.
Машка толком и не рассказала мне ничего. Она все больше молчала, курила и смотрела в окно. А еще перед уходом от меня она задержалась взглядом на пустых полках моего стеллажа, которым я так гордилась, ибо сделан он был на заказ по моему проекту. Я давненько не смахивала с него пыль, и он хранил следы от рамочек с нашими общими фотографиями с Андреем, от каких-то бесполезных безделушек, шкатулочек, статуэточек, подаренных мне им…
- Пыль не смахиваешь, - хмыкнула она. И меня как ошпарило. Она все поняла. Машка, теперь официальный сотрудник ООО «Боль», обо всем догадалась.
Я возвращалась домой с твердым намерением протереть эту гребаную пыль. И вечером я не смогла этого сделать.
На следующее утро мне позвонил Андрей.
- Как дела?
- Спасибо, дерьмово, - честно ответила я, - Сижу на больничном.
Я действительно отпросилась со своей никчемной работы, сославшись на болезнь. Физически я была здорова, как лошадь. Но морально что-то было со мной не так. Что-то не давало мне покоя. И дело было не только в нашем разрыве. Это была какая-то совсем другая мысль, поймать которую я никак не могла.
- Слушай, я бы хотел поговорить с тобой, - начал он решительно, - Спросить у тебя кое-что… Если ты не против, я мог бы подъехать…
При другом раскладе я бы уцепилась за эту возможность увидеть его, но мне вспомнилась Машка с ее речной галькой…
- Знаешь, - перебила я его неожиданно для себя, - У меня ощущение, что мой мешок становится с каждым днем все тяжелее…
На другом конце провода повисло молчание. А потом его тихий голос произнес:
- Ладно, я не буду тебя тревожить. Поправляйся.
- Спасибо.
Я положила трубку и заплакала.
Серые дни летели стремительно, сливаясь в один поток. Город уже которую неделю накрывала пелена чего-то, отдаленно напоминающего дождь. Это что-то мелко и противно сыпало с неба. Прохожие со своими мешками, прячущиеся под зонтами, или капюшонами, или просто утапливая голову в плечи, дабы загородиться от непогоды хотя бы воротником, казались мне еще более поникшими, сгорбленными, чем обычно. Серая масса вынужденных горбунов с мешками за плечами остервенело пыталась жить, бегать на работу, суетиться в очередях, толкаться в транспорте. Все это было так…
И на их фоне с ужасающей четкостью можно было теперь разглядеть сотрудников ООО «Боль». Эти девушки на высоких шпильках, которые сейчас так редко увидишь на ножках простых смертных дам, мужчины, пьющие на ходу кофе, потому что руки у них свободны, дети, несущиеся по лужам на роликах, или велосипедах, или на своих двоих, чтобы доставить посылку… Даже ребенка сейчас редко увидишь бегущим… Попробуйте побегать с мешком камней за плечами. Даже если некоторые из них взяли на время на себя родители.
А эти… они как будто специально расправляли пошире плечи, распрямляли до хруста в позвоночниках спины. Вышагивали вызывающе. Озлобленно. Они как будто напрашивались на шипение себе в след. На почти ненависть со стороны сограждан…
А я смотрела на них и вспоминала Машку. Она снова пропала. То, что ко мне никто не пришел после ее ухода тогда, означало, что мой секрет с пылью так и не был раскрыт. Календарь на моем рабочем месте сообщил мне, что мы не виделись больше месяца.
Я почти решилась позвонить ей на работу сама. Домашнего у нее было, сотовые она не признавала. Я вертела в руках ее визитку, оставленную у меня на столе в нашу последнюю встречу и медитировала на телефон, когда раздался звонок в дверь.
На пороге стоял тот самый мальчик в том же оранжевом шарфе. Я выжидающе смотрела на него, думая, за что мне придется расписываться в этот раз и, насколько же отрафировались мои чувства, если я даже не заметила, что у меня что-то случилось. Но мальчик молчал, испытующе зыркая на меня из-под мокрой челки.
- Чем могу помочь? – осторожно поинтересовалась я.
- Я от тети Маши, - тихо, но четко проговорил он, - Ее в психушку заперли. Она с вами увидеться хочет. Вам надо свидание с ней выбить. Только нельзя говорить, что вы от меня о ней узнали, а то меня уволят или тоже того… запрут.
- Что?! В психушке! За что?! – я почти втащила его за его чертов шарф к себе в квартиру. Ответ был подобен для меня удару по голове.
- Она пыталась украсть из хранилища свой камень.
Три года назад Машка потеряла сына. Мальчику было пять лет. Его сбила машина. За год до этого от них ушел муж. Курсы реабилитации фактически разорили ее, но, казалось, принесли нужный результат. Она добилась тогда, чтобы на той роковой посылке ей выбили дату его рождения и смерти, и после этого как-то успокоилась, затихла и никогда больше не говорила о том случае. А я старалась не спрашивать, чтобы не бередить рану.
Я не выдала мальчишку-курьера. Я позвонила ей на службу и сделала вид, что впервые слышу о том, где она находится и за что ее туда упекли. Попросила свидания и, спустя пару дней, получила положительный ответ на свой запрос. Когда я шла к ней, я знала точно, какой именно камень она хотела вернуть. Только никак не могла понять, для чего…
В ослепительно белой палате рыжая голова подруги смотрелась ярким инородным пятном. Она сидела на своей койке, худая, серая и… сгорбленная, как старуха. Я принесла ей блок сигарет. Больше моей фантазии ни на что не хватило. Она хмыкнула, глядя на мой нехитрый подарок, и распаковала одну из пачек.
- Маш, что произошло?
- А ты не понимаешь? – она смотрит на меня в упор, и мне кажется, что на лице у нее остались только глаза, полные… боли? – Вспомни ту чертову гальку, что я принесла тебе тогда и пыль на твоем шкафу. Ты что, действительно, думаешь, что если ты отдашь все твои камни, тебе станет проще жить? Ты на самом деле думаешь, что ты сможешь забыть родителей, Андрея, какие-то детские обиды и разочарования? Почему все вы наивно полагаете, что избавиться от мешка за плечами, значит, решить все свои проблемы разом? Нельзя избавиться от памяти, от воспоминаний. Нельзя… этот камень… это все, что осталось у меня от него… я испугалась, когда вдруг начала осознавать, что… - ее голос срывается, - Я забываю его лицо, - плечи ее судорожно вздрагивают, а я вспоминаю о могиле моей прабабки и фотографии на ней. Я вспоминаю о своей маме.
- Я хотела увидеть его еще раз, - шепотом продолжает она, - Они же забрали все. Фотографии, игрушки, вещи, рисунки, которые он дарил мне на восьмое марта… У меня не осталось от него ничего. А это ужасно. Потому что есть вещи, которые ты не хочешь забывать, не имеешь права забывать, даже если они доставляют тебе боль. Потому что эти вещи, возможно, все, что у тебя осталось. А нам заменяют их камнями с порядковым номером. И избавление от этих камней – это не мечта. Это кошмар.
Я молчу, а она закуривает еще одну.
- Попробуй хоть раз выйти на улицу без своего мешка, - вдруг произносит она, и я испуганно оглядываюсь, не слышит ли кто.
- Что ты говоришь такое? – шиплю я на нее в ужасе.
- Просто попробуй! Если боишься, на, держи! – она впихивает мне в руку свой бейджик, спрятанный под подушку, - Никто тебя проверять не будет. Один раз! Ради меня.
- Хорошо, хорошо, - я поспешно прячу пластиковую карту в сумочку, - Только тише, ради Бога!
- Попробуй, - повторяет она, - И послушай себя. Что изменится в тебе? Что изменится в окружающем мире, в этой гребаной реальности, в твоей жизни, если их не будет? Ничего! Слышишь? Ни *** не изменится! Это все эта тупая система, которая делает из нас то, чем ей удобно управлять. А инструменты управления простые и действенные во все времена – боль и страх. Только физическую боль заменили на душевную. А я вот, как видишь, страх потеряла, и теперь здесь сижу… Как ты не можешь видеть этого? Как я не могла все это время видеть этого?! Как я могла повестись на всю эту поебень со сдачей своих посылок? Боже, какая же я дура была все время. Я была ведь счастливым человеком! Понимаешь? У меня воспоминания были. Хоть какие-то… Суки. Суки… - она начинает раскачиваться из стороны в сторону, - Ни одной фотографии… ни одной…
Я обнимаю ее, пытаясь успокоить, а она шепчет, отталкивая меня от себя:
- Ты обещаешь, что сделаешь то, о чем я просила тебя?
Я киваю.
- Свидание окончено, - громко объявляет она для стоящей у дальних дверей охраны.
На одной стороне стола лежит груда моих посылок. На другой – Машкин бейджик. На улице вечер. Темно и пасмурно. Мало кто будет прогуливаться по такой погоде, а следовательно, мало кто может увидеть меня. Главное, не встретить никого из своих знакомых… мне страшно оставлять мои камни здесь, но я обещала…
Ощущение легкости, физической легкости, очень обманчиво. Оно окрыляет. Оно дарит иллюзию свободы. Когда, во время первой такой прогулки, я распрямила на мгновение плечи, мне стало страшно. Захотелось обратно свой мешок на плечи, но каким-то чудом я смогла пересилить себя и сделать первые шаги с прямой спиной. И… мне понравилось! Мне безумно понравилось ощущение пустоты за плечами. Казалось, я стала выше, и мир вокруг меня стал шире. Я шла и пялилась посторонам, как дурочка. Какой-то мужчина, тоже без ноши, улыбнулся мне понимающе, и я улыбнулась в ответ.
- Вы, видимо, новенькая, - заметил он, когда я поравнялась с ним.
- Как Вы догадались? – сердце у меня прыгнуло от того, что я решилась заговорить с ним и от того, что он, возможно, разоблачил меня по моей неуверенной еще тогда походке. Ответ меня удивил, но не насторожил тогда. А зря…
- У Вас счастливый вид.
Сегодня моя пятая или шестая прогулка. Я уже решаюсь выходить без своего мешка и днем. Не на работу, конечно. Я осмелела, но не обезумела. И я стала понимать тех, у кого за плечами нет багажа. Эти взгляды… взгляды обычных людей. Злые, временами завистливые… они на самом деле считают, что у таких, как работники ООО «Боль», у таких, как я сейчас, нет проблем, нет печали, нет тоски утраты. И это просто потому, что они не видят этого всего у меня… у нас за плечами. И я считала также. И я начала понимать, почему так вызывающе прямо ходят эти люди по улицам. Почему их разбирает злость. Боль никуда не уходит. Никогда. Она просто становится… невидимой окружающим. И сейчас я могу сказать, что это весьма спорный вопрос, кому легче. Тем, кто тащит ее на себе и за собой, или тем, кто хранит ее внутри. Это удивительное ощущение. И страшное одновременно. И я возвращалась домой, к своим камням, как к спасению. А еще… У меня возникло острое желание рассказать об этом кому-то еще, и я позвонила Андрею.
- Свет, да ты с ума сошла! – шипит он на меня, сидя за столиком напротив в том же кафе, где, кажется, вечность назад я встречалась с Машкой.
- Одну из вас уже упекли в дурку, и ты такими темпами будешь следующей!
- Я не буду тебе ничего доказывать и объяснять. Ты не поймешь, пока не попробуешь сам. Хотя бы раз… - я протягиваю ему руку и незаметно вкладываю в ладонь Машкин бейдж.
Он удерживает мою руку в своей, отказываясь принять его от меня.
- Нет! Ни за что и никогда, слышишь! Это нарушение закона, между прочим! Это статья!
- Андрей, тебе никогда не хотелось пересмотреть наши фотографии? – он замолкает и отводит глаза, - Мне просто больше некому об этом рассказать. Прошу тебя. Ради меня… Один раз. Пожалуйста!
Я смотрю на него умоляюще. Он – мой единственный шанс.
- Пожалуйста…
Он обреченно мотает головой и кладет пластиковую карточку к себе в карман.
- Один раз. – предупреждает он, прежде чем уйти.
- Спасибо!
Я знаю, что ему понравится. Это не может не понравится. И я знаю, что он поймет. И от него это должно пойти эстафетной палочкой к кому-то еще. Я так хочу. Я не знаю, чем все это кончится, и как далеко это все зайдет, но… Я хочу вернуть наши чертовы фотографии! Потому что они – часть моей жизни. И, сидя дома, на диване, я хочу рассматривать их и, может, хлюпать носом иногда или улыбаться.
А потом выходить на улицу.
С прямой спиной.