Глава тринадцатая. О пороках
Владимир стал задумываться над вопросом: почему все обитатели дома Станислав Станиславовича от него отвернулись? Ответ напрашивался сам собой: из черной зависти…
— Я слишком свят! — плакался Святой Владимир, тычась носом в жилетки, жабо и шейные платки соседским старушкам, пассажирам городского транспорта и просто прохожим. — И в этом моя беда! Я стал предметом всеобщей зависти, и все от меня отвернулись. Даже норвежский король Олаф не пишет мне писем.
(Ну, отчасти это было не так. Норвежский король Олаф регулярно писал Владимиру письма. Но ведь Норвегия находится на краю земли и письма оттуда идут минимум 164 года…)
— Вот если бы я мог обрасти пороками так же просто, как некоторые обрастают бородой, — думал Владимир, — весь мир полюбил бы меня снова.
С этой мыслью Владимир бродил по грязным, злым и неприкаянным улицам города, где все обстоятельства жизни подталкивают к грехопадению. Можно предположить, что в целом и общем он шел верной жизненной дорогой. Оставалось лишь определиться, в какой сфере человеческих интересов следует пасть столь низко, чтобы это стало наглядным.
Из настольной книги отца-замполита (настольной книгой отца-замполита был «Справочник замполита») Владимир выписал в отдельный блокнотик список смертных грехов. А именно: потеря полкового знамени, потеря полкового барабана, потеря других полковых музыкальных инструментов. Далее: прелюбодейство на плацу, чревоугодие на плацу и сребролюбие на плацу... Всего девяносто шесть пунктов, последним из которых значился "не пожелай осла ближнего своего на плацу".
Владимир задумался:
— Тут главное — не хватить лишку. А то влезешь в дерьмо, потом не отмоешься!
Владимир решил сперва с кем-нибудь посоветоваться.
— Как ты думаешь, Ванечкин, — спросил он Ванечкина, — Пускать газы — это порок?
— Да ты что? Это же дар божий, — ответил Ванечкин со знанием дела, и подтвердил свои слова действием, так что люди даже в соседнем квартале обернулись.
— А-и-э, — Владимир хотел уточнить детали, но Ванечкин уже убежал по своим делам.
Владимир пошел к Станислав Станиславовичу.
Станислав Станиславович сидел в любимом писательском кресле и играл сам с собой в шахматы. Играть в шахматы с самим собой он начал давно. Еще в детстве, лет в двенадцать. Раньше это занятие считалось вредным. Учителя в школе утверждали, что от игры в шахматы с самим собой могут вырасти волосы на ладошках. Или очень сильно испортиться зрение. Но современные ученые доказали, что это все наглый трындеж и провокации тоталитарной педагогики.
Станислав Станиславович провел за шахматной доской лет сорок и кроме мозолей у него на ладонях ничего не выросло.
Был, впрочем, у игры в шахматы с самим собой один существенный изъян. Станислав Станиславовичу ни разу так и не удалось выиграть у самого себя. Хотя, если посмотреть с другой стороны доски, то во всех без исключения партиях он выходил победителем. Ничьих не было. Этот факт диктовался бескомпромиссностью натуры Станислав Станиславовича. Однажды на доске оставалось два голых короля и все. Белый король истратил сорок тысяч ходов для того, чтобы заматовать черного. Черный король не выдержал напряжения борьбы и сдался.
Владимир придвинулся поближе и, робко теребя пальцами Стасову рубашку на плече, сказал:
— Стас! Я хотел поговорить с тобой о сокровенном... Только ты, пожалуйста, не смейся.
— Угу, — сказал Станислав Станиславович, увлеченный решением двухходовых задач из журнала "Наука и жизнь".
— Дай слово, что не будешь смеяться.
— Да не тяни ты осла за хобот, говори в чем дело…
— Стас, — Владимир густо покраснел не то от смущения, не то от удушья, — с женщинами — это порок?
— Смотря с какими женщинами, — Станиславович задумался, как бы оценивая ситуацию с ног до головы, — С человеческими, конечно же, не порок. А если с кошачьими или собачьими, тогда увольте…
Отвлеченный посторонними мыслями Станислав Станиславович зевнул четыре пешки, коня, слона, туру и королеву.
- Какого Ботвинника ты лезешь со своими бабами, когда люди в шахматы играют? – в сердцах воскликнул Станислав Станиславович. Он смахнул все фигуры на пол, как делал всегда, когда проигрывал. Затем подпер ладонью подбородок и уставился в стену. Воцарилось гнетущее молчание.
- Э-э… Мн-мн… Ну извини там что ли, - начал лепетать Владимир. Но Станислав Станиславович махнул рукой и сказал:
- А-а-а! Все фуйня! Лучше послушай, что я только что придумал. Вот, смотри, - Станислав Станиславович поставил шахматную доску перед Владимиром, - на шахматной доске восемь вертикалей, помеченных буквами от "A" до "H". Но ведь в русском языке тридцать три буквы. Значит, задействованы не все. Так? Так. — Станислав Станиславович достал салфетку из салфетницы и промокнул виски. — А если использовать все буквы, то на доске будет тридцать три вертикали. А на тридцати трех вертикалях можно разместить четыре комплекта фигур, даже еще одна вертикаль лишняя останется. Запасная, усекаешь?
— Есть немного, — Владимир поскреб ногтем затылок.
— Это же переворот во всей шахматной теории. Представь себе чемпионат мира по русским шахматам: в финале встречаются Станислав Станиславович и… и…
— И Владимир.
— Да? Ну, пусть будет Владимир, это неважно. Я сейчас работаю над изобретением японских шахмат, только не все еще японские буквы знаю. А если хочешь, будем изобретать японские шахматы вместе.
— Это порочно?
— Еще бы.
Изобретатели склонились над бумажными листами, углубившись с головой в выведение формул, построение графиков и вычисление траекторий.
Кстати! Кроме изобретения японских шахмат, Станислав Станиславович считал порочным шуметь до двенадцати часов дня, бить мебель и стеклотару, а также пить запивашку. К этому Виктория добавила лукоедство, а доктор Прямокарандашко — энурез. Но практически ничего из вышеперечисленного Станислав Станиславович, конечно же, не делал. Потому что порочным он был только на словах. А на деле он был - добродетельным.