1часть. ПО ЗИМНЕМУ СВЕЮ
«Конечно, лучи, собирающие Новую Расу, направляют к Новому Миру и разят всё, не относящееся с эволюцией… И Наше Светило, конечно, развивает принципы появления Новой Расы, потому Пространственные Огни так напряжённо воспринимаются Агни Йогом. Когда Уран напрягает лучи, утверждается новая ступень. Много открытий, много перемещений, много пертурбаций; много исследований, устремлённых к изучению высших энергий; много изумительных попыток исследования психической энергии; исследования свойств луча и пространственных излучений,- так человечество утвердится в новых поисках. Лучи Нашего Светила готовят человечеству лучшую ступень…» (Беспр.6.333)
ИЗБА. УВЕРТЮРА.
«Великий Путник часто спрашивал встречных: что они знают о Боге?
Я представляю Его, сидящего у костра где-нибудь на переправе, рядом с такими же, как и он, простыми людьми, поджидающими парома или лодочника. Над их головами бескрайнее небо, звёзды…Кто-то закончил пить чай, кто-то перекладывать поклажу, люди собираются вкруг, желая поговорить и обсудить вести. Обычно в таких беседах узнаётся много полезного и важного. И тогда Он, с лёгкой улыбкой и распахнутыми как восточное небо глазами, обращается к ним: «Что знаете, о путники, о Боге?»
И после этого вопроса уходят на какой-то задний план вопросы о ценах на верблюды, о травах и новых болезнях и даже на время забывается молва о разбойниках, подстерегающих в дурных местах. Люди задумываются о самом важном в своей жизни, и обнаруживают явную скудость своих познаний. Они помнят заветы, заповеди: не греши, не копи злобу, не рой ближнему ямы…А что ещё? Как приходит воздаяние за грехи наши, вечна ли душа неприкаянная, и правда ли, что эти золотые и серебряные звёзды, столь далёкие и крохотные могут вершить судьбу каждого из них?» (С. Ёжиков)
Изба была старой, неказистой и совсем одинокой. Но всё же, она была и даже числилась в порядковом реестре домовых строений, как жилое помещение. И это позволяло ей надеяться, что кто-нибудь обязательно в ней поселится и тем убережёт от неминуемого. Такому человеку изба могла бы рассказать, как обыкновенно это делают повидавшие на своём веку люди, о всех превратностях дарованной судьбы, испытываемой на прочность чем-то вроде опустошительного смерча, захватывающего в разрушительном вихре целые окрестности и не причиняющие никакого вреда строениям, находящимся в эпицентре стихии. Если только уместно подобное сравнение, тогда и возможно объяснение, как удалось избе уцелеть в самом сердце моего села.
Изрядно ссутулившись, она вросла по самую крышу в репейник и дударник, словно одичавший лопоухий пёс, не рассчитывающий на какое-либо подношение от прохожих. Её даже не сразу разглядеть за плотной изгородью кленовых, бузинных, берёзовых кустов. И никак не совместить с той памятной картинкой, из сновидений, доказывающей правоту визионерских опытов Даниила Андреева о бессмертном сосуществовании различных доменов Тонкого Мира и прежде всего самого посещаемого - «Мы родом из детства». Ведь там, в том кинопрокате солнечного света, всё продолжает жить в неувядающих цветах и красках, несмотря на самые серьёзные географические и иные подмены физического мира. Вдоль центральной дороги стоят, как и прежде стена к стене, избы с неизменными глиняными мазанками и ригами, сплошь крытые замшелой соломой, в окружении аккуратных стожков заготовленного впрок сена. Пасутся поодаль козлята, овечки, опробывают голоса петушки, щебечут утята, гусята и пырята. И вокруг хлопочут и двигаются люди, старики, взрослые, юноши и дети…
Всё это не так просто смахнуть с рабочего стола памяти, как надоедливую компьютерную картинку, не получив ответа на главный вопрос: как могла моя милая малая родина, пережившая торнадо гражданской войны, раскулачивания, фашистского нашествия, послевоенного голода и, насчитывающая к моему рождению тысячу с лишним дворов, в мирное и безоблачное время, оказаться опустошённой?
Смотрят в мою душу подслеповатые, затянутые целлофаном глазницы окон, мрачная дыра в рубероиде вот- вот просверлит и мою душу, выгнется вопросительным знаком покосившаяся печная труба и ждут все ответа. И вот уже шевелиться озорная мысль: а как бы застеклить оконные проёмы, с кем поправить трубу, настелить камышом ветхую крышу? Нельзя ли как-то сохранить этот живой этнографический музей под открытым небом, вроде того, что делают литовцы под Кайшадорисом? Избе, послужившей людям, почему бы не послужить Истории, Культуре, Богу?
Да принесёт студёный северо-восточный ветер, всё ещё называемый у нас сиверко какой ни есть, а ответ…И месяц ясный, да пусть даст знак…И сердце торкнется им дышло!
Год назад всё это было. Надо ли говорить, о том, что последовавший частокол « небесных знаков» выстроил узоры перспектив развития села и района, подтолкнув, таки, судьбу имярека сняться с одинокого якоря и двинутся навстречу другой судьбе в понятном движении смыслового схода.
« Плавать по морям необходимо…» Так переведена первая часть латинского напутствия вечным труженикам моря. А вторую часть пока не будем цитировать даже на латыни…
Мне, бывшему военному моряку, хроническому работнику бюджетной сферы, прожившему большую часть жизни в лучшем из морских городов, предстояло вернуться на сто и двести лет назад в историю села с интригующей этимологической заковыкой «Кельцы». Дело в том, что я тут родился, вырос, упорхнул, как окрепший птенец и даже свил гнёздо на самом западе страны, а теперь возвращался, исполненный реформаторских надежд. Возвращался не абы куда, а в свой отчий дом. Добротный и просторный, который могли позволить себе иметь ветеран ВОВ, колхозный энергетик-отец и мать-директор восьмилетней сельской школы, начавшая трудовую деятельность педагога с 1943 года. Дом, понятно, снабжён водопроводом и газофицирован, хотя и нуждался в некотором косметическом ремонте, но никак не подходил для той бурной творческой жизни, каковую я попытался перетащить через географические широты Прибалтики, Белоруссии и половины Центральной России. Потому, что в отчем доме жила одинокая мать, погрузившая свою душу в сплошную душевную боль, имя которому - неизлечимое горе. Все мои рекорды, если бы даже их отметили государственными премиями, едва ли бы убедили её жить радостно и счастливо, наслаждаясь всей палитрой пенсионного отдыха. И те, кто застали своих родителей в подобной печальной загрузке, могут понять, как быстро мне пришлось расстаться с иллюзиями гостеприимного плана, открыть секции и кружки доп. образования, засесть плотно за книги, археологические экспедиции, рыбоводство, пчеловодство, отремонтировать дом и перевести сюда семью. Но беда была в том, что и мать и селяне, каким - то образом, восприняли мои планы, как нечто несовместимое с их размеренной серой и угасающей жизнью. В их глазах я всегда оставался птенцом, легкомысленно покинувшим село, к тому же совершенно неимущим. Стихи мои и прозы, не произвели также никакого впечатления. Да к тому же, оказалось, что с некоторых пор они едва ли не поголовно церковноориентированы, и моё некоторое несовпадение, как то даже и подозрительны. Набожность их, правда, не шла дальше суеверия, и кладбищенского чинопочитания, но всё же, как-то возвышала в собственных глазах, если принимать во внимание кодирование от алкоголизма, расскаивание в атеизме и соблюдении постов, предотвращающих непомерное расширение тела. Есть такая психологическая загвоздка у простого народа, привыкшего принимать мир таким, как его видят уставшие от труда очи, а не сенсоры души и духа.
Впрочем, тогда ещё, я был склонен надеяться на тех, кого называют единомышленниками, коллегами, братьями по духу, с чьей помощью рассчитывал осчастливить своих сельских оппонентов, дабы помочь с обретением оптимизма и добродетели.
Здесь мы сделаем логическую паузу, чтобы вернуть сюжетную линию к тому с чего начали наши грустные повести.
У меня появился единомышленник. Юридический хозяин избы, наследник. Через некоторое время мы осматривали избу с пристрастием. Плохо-бедно, но дом за номером 9, несмотря на внешнюю ветхость оказался чист и сух, исправен и пригоден к жизни, даже в условиях зимы, словно, на зависть тем современным строениям. Собственно, это даже не была сделка. Я брал на себя финансирование всех процедур оформления от БТИ до нотариуса и регистрационной палаты, включая самые необходимые расходы на его эксплуатацию, как гостевого и творческого дворика. На всё про всё – 60 тысяч рублей!
ИЗБА-АСАБИЯ
«Все слова полны смысла. Везде герои прошли…» (Н. .Рерих)
Никто не может точно сказать: когда и откуда появилась это самое родное нам слово «изба».
Много значений я слышал и читал. Но вот встретился мне сельский дурачок Тришин. С виду, как есть, дурачочек, хитрованчик, а поговоришь – ума палата. Был и есть он один-одинёшенек. Неумеха, неряха. Сестра социальная ходит три раза в неделю. И сам он ещё ничего, на ход ноги шустр и скор. О здоровье печётся, в медпункт, по часам, что Кант на философской тропе. Точь- в- точь.
Привязался ко мне. И то ему помоги. И тут поделай. Дела-то на пустяк, а у Тришина всё, как в вахтенном журнале, по порядку, да рядку. И понял я со временем, что хочет он меня под любым поводом к себе затащить, чтобы о чём-то важном сообщить. И приметив такую подозрительную странность, стал и я с ним, без церемоний общаться. Вот и говорю напрямую.
- А скажи, ка, любезный мне, Володя, откуда слова изба пошла?
- Какая, изба,- встрепенулся мой интервьюер. Даёт о себе знать дурковатость. Надо её, как волну морскую переждать. Опять растолковать.
- Русская изба, вообще! Понимаешь?
- Изба что ли?- Как бы включается Тришин и производит при этом ускоренную раскачку глаз. Никогда не уследишь, куда он смотрит: то ли на тебя, то ли сквозь тебя.
- Изба,- он немного мямлит, как бы придерживая хлебный мякиш, перед тем, как его проглотить,- она…Как её? Асабиа! Да-да, Асабия. И есть Асабия. Так и прозвали. Асаба. Изба.
- А что такое Асабия?
- Асабия и есть изба. Изба говорю!
Больше от него уже мне ничего не добиться. Заканчиваю работу. Спешу домой. Открываю словари. Нет такого слова. Лезу в интернет. И получаю от «Вики» - арабское, возможно иранское происхождение – «коллективная собственность, воинское сплочение, честь рода…»
А ведь есть подробные исследования лингвистов, этнографов, толковников, ведунов, историков про исходные «бить», «выходить из Бога», «исполнение памяти…айсберг…сама по себе…» И ничего близкого к изначальному смыслу!
Когда Тришин попросит чего ещё поправить, починить по своей избе?
ИЗЫДЕВО
«Вследствие причин существует мир, вследствие причин бывают все вещи и все существа зависят от причин и ограничены ими.» (Сутта Нипата, 654)
Летний зной, прогонит ли лютый холод?
Молния, летящая к земле, не повернёт ли обратно?
Выйдут ли на открытый бой горстка эксплуататоров, против тысячи эксплуатируемых?
Пойдут ли пчёлы против сбора мёда?
Сеятель, что ты вышел сеять…
Изыди! Непотребство совершаемый!
Изыди, клевещущий без страха и боязни за жизнь свою и близких! Безумен, ты, когда обращаешь добро в прах! Несчастен, ты, когда льстишь, что простится тебе ложное…
Так ветер поёт в стрехе кровли, нагоняя на душу боль и гнев перед всеми воспоминаниями всех клевет и наветов. Чёрная покрышка выброшенного колеса, с подожженная соляркой, покатится вниз по откосу с вершины холма, до самого низа болот и долго будет коптить, напоминая муки клеветника в босховском триптихе воздаяний по заслугам...
Большое зеркало великого Отступника и Обманщика разбито давным давно, но в сердцах миллионов Каев и Каинов зашевелились осколки, требующие выхода на поверхность. Что тут можно ещё поделать?
ИЗБА ГОВОРЯЩАЯ
«Не говорите, если это не изменяет к лучшему тишину» (Дзен)
Не властью голоса, не влечением овладения фактом, но тишиной и покоем можно разговаривать с прошлым. Сокровенное прячется глубже, чем это могут себе представить позёры и дилетанты. Оно может находиться в народе, отдельном человеке, но также и в человеческих строениях. Старой избе, попытайтесь пока поверить, есть что рассказать чуткому сердцу, с открытым ухом шёпоту тиши, вздохам стен, стенаниям половиц, шорохам потолка. Вот и оживёт тогда сказка, только входи и не робей.
Ведь за всё своё время существования избы ( почитай два столетия!) и стены, и половицы и потолочные плахи вобрали в себя вой зимних ветров, мерный перестук осенних дождей, запахи июльских покосов, яблочный и медовый дух, называмые Спасом. И я заново пережил эти волнительные минуты встречи с дорогим и близким миром малой родины. И вся их жизнь – сплошное ожидание. Вот вырастут дети, вот пройдут лихие лета, вот кончится война, вот отслужит сын в мирное время, вот поженится, вот вырастят внуки…
В июльский зной в русской избе всегда прохладно. Запахи земляники, мяты, чабреца и душицы гуляют сами по себе, как в лавке с ароматерапическими товарами покупатели с острым и индивидуальным обонянием.. В августе в избе потянет волглым берёзовым листом, сушёными грибами и вяленой рыбой. Сентябрь дохнёт пижмой, полынью и укропом. Октябрь – рябиной, калиной, бузиной. Ноябрь – перцем, луком и чесноком, который спешит на нюх с подвешенных окороков свиньи, что оставлены под сенной крышей. А когда начнётся зима и над всем селом взовьются столбцы сизых дымков, в эту избу постучится путник, и не будет ему большей радости, чем тепло домашнего очага.
Нечаянный путник станет моим соседом, когда я, окончательно покончу с благополучной городской жизнью и всерьёз примерю на себя образину, состоящую из помеси Робинзона и отпущенного на вольные хлеба нищего крепостного. Если бы мне предстояло только ухаживать за больной матерью, что понималось членами моей далёкой семьи, но при том и управляться с козами, десятком кур, кроличьей семьёй в шесть глаз, тремя огородами, запущенным вконец фруктовым садом…
Лучше будем рассказывать про путника! Моего соседа Владимира Никифоровича, заработавшего себе в ближайшем рабочем посёлке по выходу на пенсию настоящую квартиру и выменянную на соседний кирпичный дом, построенный для молодого специалиста по всем законам социализма. Специалист был агроном. Знал всё про урожай и борьбу с вредителями. Но был не готов повстречать на своих полях нечто страшнее саранчи, а именно, программу ликвидации агропрома под видом оформления акционерных паёв, в которой селяням с наивностью индейцев, предстояло променять золото полей, даже не на стекляшки, а никчемные пустые записки, подтверждающие права и преимущества добровольной резервуации.
Расщепив на лучины берёзовое полено, разжигаем с ним печь, сейчас положу на рыжие языки пламени сколки потолще, добавляю сырые кленовые чурбаки и печь заговорит, как милая. Зажжена свеча, затем лампада. Под лёгкий треск дровин и швеление воздуха в загнетке, слова сами возникнут в моём сознании. И хоть записывай под диктовку эти таинственные речи. Собирай крошево шептаний огня, человека, избы!
-«В петровские времена здесь селились опальные стрельцы и умельцы по лесозаготовкам. Дубовый куст России дал строительный и фортификационный материал для Воронежа и Азова, Кронштадта и Петербурга. Позволил жителям Скопинского уезда благополучно пережить времена дикого крепостничества и поголовного рекрутства, что не могло не наложить благодатный отпечаток на характер местного народа. Так повелись на рязанщине зодчие, корабелы, гончары, кузнецы, ратники, коим добавятся купцы, шахтёры, торфоразработчики, скорняки и стеклодувы.
Изба крестьянина состояла из двух корпусов: сруба и глиняной сенной пристройки. По бедности приобреталась мягкая древесина, чаще всего берёза, реже ольха и ветла, которую, однако, селяне чудным образом консервировали так, что она служила не хуже дуба и лиственницы двести и более лет. Наши плотники знали, что заготовляется строительный кругляк исключительно зимой, когда сокодвижение замирает и дерево не рвёт венцы. Брёвна осляди рубили в клети на месте. Чаще всего рубили в «обло» или с «остатком», так в старину назывались вязки ослядей. Сейчас установлено, что если чашки вязок и венцы подбивать болотным мохом - связь получится монолитной. И стена будет не преть, а дышать, регулируя холод и жар не хуже кондиционера. Половицы и балки обрабатывались простым топором. Потолочные балки-матицы тесались на четыре канта, превращаясь в брусы. Наиболее трудоёмким делом считалось выработка тёса. Выпиливался ручными длинными пилами. Тёс очень ценился и расходовался бережно. Шёл на кровлю. Остатки тёса подгонялись под наличники…»
Не знаю, как у вас, а у меня, когда привычно мчусь по железной дороге, перемещаясь, согласно, карме с запада на восток и обратно, всякий раз цепляются глаза за раненые ветрогонами деревья, физически ощущаю запахи строганных тесин и будто бы уже собираю лесины в свалы и вот-вот возьмусь за топор…
ДОМОВЁНОК
«Имеющие терпение способны создавать шёлк из листьев и мёд из розовых лепестков» (Алишер Навои)
Тихим и пасмурным вечером его переместили из сферы короткого отдыха в брошенную и холодную избу. Посидеть, пообвыкнуться, пособирать всего чего, может, другие не собрали. В архивариях всё ведь сгодится. Понятно, что так было кому-то надо.
- Кому это надо?- спросил домовёнок, когда остался один. И даже не спросил, а скорее выразил, то, что обыкновенно выражают подневольные.- хоть бы смысл какой-никакой! Только бы совать куда ни попадя…
- А вот и попадя!- услышал он в ответ некий насмешливый голос.
- Попадя, как с лошадя!
- Никак лешак?- встрепенулся домовёнок. Яркости для страха напустил. Вспомнил инструкцию, как вести себя с изгоями дикими.
- Вылазь перед мной, хоть с мошной, хоть с бородой, хоть калека, хоть хромой!- машинально оттарабанил, что положено для нейтрализации неграмотного и невежливого стихийного духа.
А ответ слышит ещё насмешливей:
- Вылез я, да что тебе, если вся родня в трубе!
- Ясен, гром тебя настигни,- нашёлся встревоженный домовёнок,- ты, не леший, ты ведь гном? Почему залез в мой дом?
Никогда ему не приходилось встречаться с этими грибоподобными существами, известными говорунами и любителями носить шапки-невидимки, состоявшими, однако, с ними в прямом родстве. С незапамятных пор хоть и разошлись их пути, но все домовые, банники не переставали восхищаться трудовыми и мастеровыми талантами подземных обитателей. Духи стихиалий, что земли, что воздуха, во всём старались походить на людей, и жили бы рядом, да только не смогли договориться, кому и по скольку раз у людей дживу таскать. Рассудил их Огнивей: три тысячи годков - домовые около человека труться, потом гномы, так и по порядку. Три через три. Отсюда к людям и поговорка пришла: три-три- будет дырка!
И когда совсем отступили страх и оторопь, стал домовёнок просить гнома показаться ему, да и родню свою показать.
- Но в отчёте не напишешь,- уже без усмешки спросил его невидимый гном.- нам по срокам, как сорокам, всё ещё нельзя на свет. Был хоть давеча обед, но с порукою морока…
Вот и были же они эти лилипуты мастера постихоплётничать, порифмоблудить! Такими и остались.
- Слово бранное даю!- согласился домовой.
-Слово нам твово не надо, расскажи -ка про порядок. Что и как теперь кругом? Что растёт, а что на слом?
Домовёнок даже почувствовал, как стал чуточку взрослей. Так его распирать стало от самоуважения. Сел на стол и свесил ноги. Тут и перед ним, как картофелины из мешка, выкатились неизвестно откуда трое гномов-пересмешников. Были они не больше подберёзовика, все в одинаковых шапочках, подпоясанные ремешками так и сяк. Глаза крупные, что майские жуки. Носы припухшие, как от мухобойки. Прыщавые и рябые.
Только было рот открыл, чтоб рассказать последние астрономические и климатические вести, как в сенцах дверца скрипнула. Тихонько так, но явственно.
Только и успел подумать: «Кого ж ещё сюда несёт?». Оглянулся на пол, а гномов, как смахнуло. Под стол глянул. Не видать его друзей.
Шаркнула дверь сенная, и как током ударило домовёнка. Глаз кошачий недобро сверкнул…
Домовёнок не заметил, как через все триста сфер проскочил. Едва не угодил к сильфидам и саламандрам. Домой забежал и всё глаза тёр, испуг прогоняя. Почему-то повторяя дурацкую поговорку, что люди переняли: «три-три-будет дырка…»
ИЗБЯНЫЕ ГЛОССАРИИ
«Нужно долго прожить, состариться, чтобы понять, как коротка жизнь.» (Энциклопедия народной мудрости)
В день зимнего солнцестояния с Владимиром Никифоровичем мы снова затопили печь, чтобы прогреть избу к завтрашнему гостю. Гость ехал из столицы, просил найти настоящую русскую избу, чтобы с печкой, самоваром и без интернета. Если с первым и вторым желанием, мы как-то ещё могли справиться, то за третье можно было не волноваться, так как до сих пор не удалось провести электричество без специального счётчика и, понятно, за отсутствием каких либо средств. Всё на что хватало моей скромной остаточной ренты по уходу за больной матерью, пошло на оформление избы в собственность, и купчую.
Опять горит керосиновая лампа и дежурная стеариновая свеча. Домой идти не спешим, сидим и слушаем шёпот огня в печи, время от времени поглядывая за тёмное окно, в котором шуршит на ветру надорванная полоска политилена. И так нам хочется, чтобы постучался кто-нибудь из колядовщиков. Ведь сегодня день Коляды – зимнего солнцеворота! Ряженых ребятишек можно увидеть теперь на Рождество, А раньше колядовали строго в этот день. Да и мы сами. Как же давно-недавно?
Но так как никто сюда уже давно не стучится, начинаем вспоминать стихотворные колядки.
Владимир Никифирович с улыбкой счастливого деда начинает детскую запевку:
- Коляд, коляд, колядица! Дай -ка мёду мне напиться!
Квас без мёда – не така, дай нам, тётка, пятака…
- Не дашь, тётка, пятака – уведу за так быка!- подхватываю и я,-
- А с могилы на тычок! Дай мне, бабка, пятачок!
А кобылу за чубрину, прямо с ходу на могилу!- подытоживает сосед.
Помолчав с минуту, вспоминаем другие.
- Коляда, Коляда, кто не даст нам пирога,
Мы корову за рога…
- Кто не даст нам пышки, тот получит шишки…
- Коляда, коляда, прикатила молода…Вот нашли мы молоду во двору…Выноси добро на двор…Колотун берёт багор…Пришла Коляда – открывайте ворота…
В каждом селе и деревне свои спевки и колядки. В нашем дольше всех держались старинных наименований: дед Мороз – он же Колотун, Иванов день – Купало, Радуница - Радоница…
Владимир Никифорович припоминает, то что я уже не захватил, выясняется, что селяне славили Перунов день, Радогощ, Овсеня, Мати Живу, Корочуна, Корогода, Краду…И даже были живы старушки отказывавшиеся кушать «чёртовы яйца», завезённый Петром Великим картофель…
- А какие были зимы с сугробами, - Владимир Никифирович открывает ещё одну заветную дверь в прошлое. В ход идут жесты, под потолком пляшут тени от взмахов, крепнет голос…
- На Белые святки, как только день прибавляется, свершаются обильные метели! Заметь чистая!Дверь открыть невозможно – под стреху навеет. Норы копаем, чтобы друг с дружкой встретиться…С крыши до самой реки на лыжах бывалоча мчишь…
- Куда подевались былые зимы переснежные? – Этот вопрос мы оставляем без ответа беззвездному чёрному небу, откуда на обледенелую дорогу сыпятся редкие пушистые снежинки, щекочущие носы.
ПО РЕКЕ ВРЕМЕНИ
«Изба-старуха челюстью порога
Жуёт пахучий мякиш тишины» (С.Есенин)
В сером мусоре обыденности можно усмотреть редкие жемчужины знаков мудрости. Явления видимых ощущений следуют по мере движения сознания. С удивлением осознаёшь, что и не так давно текла она река времени вдоль знакомых берегов с памятными ориентирами. И разве не чудо, что некоторые из них сохранились, помогая памяти правильней вскрыть свитки хроник. Какие-то сто с лишним лет назад, на высоком берегу Ерзовки был возведён Храм Святого Георгия Победоносца, куда по зову колокола стекалось всё население ближайших деревень. Теперь это обезглавленный церковный мемориал, вроде руин шотландского замка или того нелепей - потрёпанный морем загадочный «Летучий Голландец», перенесённый на Среднюю Русскую возвышенность рассекать багровым форштевнем штормовые облака. Рядом другой ориентир - остов церковно-приходской школы, приготовившийся свалиться в подкрадывающийся овраг, такая же порушенная колхозная баня, старый гараж…
Что-то внутри меня говорит, словно протестуя:
-«Пламенное устремление – магнит жизни. Если магнит перестаёт влиять на окружающую жизнь, то жизнь вправе подыскать себе новый. Почему бы писательской избе не взять на себя эту ответственную роль магнита жизни, если пришли в действие все разрушительные механизмы…»
Полупарализованный дом культуры, используемый разве что для очередных выборов и встреч с лукавым начальством, да смачных плевков юнцами на ступенях. Правление бывшего колхоза, помещения бывшего сельсовета, бывшего медпункта…Печальные ориентиры всего бывшего, что составляло жизнь села.
-«Ориентиры представляются давними, но, всё же, не безвозвратно ушедшими. По ним, как реперам ещё можно пробовать крутить веретено памяти до ярких картин детства, молодости, ещё живущих рядом селян, дорожащих потускневшим серебром своих не выдуманных историй. Хотя и среди них наверняка найдутся противники таких реконструкций, что всякий раз вам грустно возразит, что не возвращаются никогда миры детских сказок, личных восторгов, фантастических открытий. Нет никаких шансов спасти наше прошлое…Не будем их корить и тем более отговаривать, ( как знать, не делают ли они тоже самое, только без эпатажа посторонних глаз?) но соберём в свой круг тех, кто склонен оживлять иероглифы древности в полноценные мистерии жизни, без всякой ревности к общему благу.»
-« Почему же мы были склонны в детстве оживлять окружающие нас предметы?»
Задумываясь вновь и вновь, прихожу к простому ответу, что этому способствовала потребность души. Душу питали рассказы наших бабушек, бабушкам они достались от других бабушек, словом эстафетная палочка являлась историческим образцом поощрения беспечного полёта детского воображения.
Если бы хоть на столетие или даже полвека прервалась эта целительная связь поколений, то едва ли бы мы имели повод гордиться нашей классической литературой, музыкой, вообще искусством, появившимися в результате бабушкиных баек. И ведь, согласимся, что до сих пор нам никто так и не доказал, что за печкой не может жить ручной домовой, а на чердаке – любопытный крышень, в бане – рачительный банник. Ведь если бы это сделали какие-нибудь учёные люди, то едва ли бы мы поглощали такое количество бульварного мистицизма, потустороннего и экстраординарного. Потому оставим дверь воображения открытой к тому, что называется реальным волшебством, особенно тем, что пропитано здоровым духом родного наследия.
ЗЕМЛЯНИЧНЫЕ ПОЛЯНЫ VOREVER
«Убогое мышление – пристань кораблей зла. Глаз, открытый на прекрасное, сердцу огненному сотрудник. Можно определять людей по этому качеству» ( Лилии Света, 264)
Ивовые свайки натужно входят в снежную перину под нацеленными ударами дубовой колотушки. Так-так-так! Сначала свайки пружинят, сопротивляясь моей задумке, но сообразив, послушно преодолевают чернозём и легко ныряют в болотную мякоть. Хряк-хрюк-хрик слышится из торфяных недр до того момента, когда вбитая рогатка не зависает на высоте колена. Я их заколачиваю парами, как стихотворные ямбы и хореи. И, наверное, пролетающим сорокам они видятся загадочными пунктирами авангардных стихов- каракуль, протянувшимися от берега Ерзовки до камышовой заросли. С лета заготовленные осиновые подсушенные лаги свяжут все рогатки в вытянутые строки, на которые как в детской песенке, будут укладываться колотые пополам ольховые поленьица: раз дощечка, два дощечка, будет лесенка. Но чтобы весело зашагать по направлению к земляничный полянам, нам предстоит ещё покорить самый сложный участок – торфяной карьер с ледяной водой, с вросшими в ил гигантскими кувшинками. Как анаконды реки Ориноко корни растений норовят обвязать стынущие ноги, не дать перечеркнуть бассейн друидической дорожкой. А хитросплетениях кувшинок, как в хижинах Водяного околевают от любопытства хищные и глазастые щуки. Здесь у меня будет вариант монтажа дубовых свай поперечными подвязками, если только позволит толщина льда. Сейчас лёд слабый и коварный, так как камыш по своему обыкновению не промерзает должным образом, и мне фартит ледяная купель с бархатным настоем торфяных трясин. Потому, скорее всего, вероятен летний сценарий достройки желанной дорожки к заветным полянам Бергмана и клуба «Битлз». Ведь тогда забитые ивовые рогатки пустят живые побеги, на маслянистые папирусные листочки вспорхнут луговые бабочки и взметнувшиеся чибисы попарно спросят каждую движущую душу: «Чья ты будешь? Вы – чьёго человейника? Чьи вы все?»
В предчувствии предвкушения радости задуманного, которую стоит всякий раз дополнять воображаемыми голосами птах, трескатнёй кузнечиков, гудением в цветущих ивах пчёл, отступает усталость. И уже не обязательно дожидаться лета, путешествую мысленно прямо сейчас, не по заснеженной луговине, а по благоухающей сочной сельве в мажорном апофеозе звучания одноимённой песни «Битлз». И тогда такие абстрактные слова Учения, что прочёл сегодня и унёс в голове, предстанут воочию престолу сердца и попадут в тональность гениального ливерпульца, став роднее родных, ближе близких - стук в стук в сердце, в такт и в ритм: «Только представьте себе, люди…!»
«Все молекулы двигаются по притяжению…
Все Пространственные Огни двигаются по притяжению…
Зерно космическое притягивают к себе все атомы…
Так Тара и Архат являют сотрудничество и ткут лучшие узоры – Утверждаю! Так отвечаем на зов Космического Магнита…»
ГРИБНЫЕ СТРАСТИ
«Тоски осенней снято платье
Душа зимой обновлена…» ( Е. Пудовиков)
Извилистая деревянная дорога ( назовём её друидической, ведающей Дхруву!) приведёт нас не только к воспоминаниям о Бергмане и Битлз, и реальным ягодным скатертям-самобранкам, но и более увлекательному приключению – сбору свежих грибов. Никого уже не удивишь, что тихая охота сегодня ведётся в русской глубинке не столько в лесах, сколько на брошенных полях, где расселились, словно себе на потеху вперемежку берёзки и фиолетовые рядовки, творожные дождевики и осины, пегие зонтики и ивушки, пышные шампиньоны и вязы, душистые говорушки и дубочки. А если ещё на не тревоженную плугом землю пролилось достаточное количество влаги, что грибница почувствовав кураж и достала каждый рыжий корешок, то надо быть готовым к неумеренному выносу подберёзовиков, подосиновиков, волнушек, свинушек, маховиков, опят, груздя и лисичек. Это уже не охота, а какая-то промышленная добыча. Тебя охватывает уже не страсть, а мистическое наваждение присутствия на каком-то сеансе периодического выдавливания неким подземным прессом новых и свежих толстячков в тугих шапочках, спешащих попасть в тёплые человеческие ладони.
Куда девать всю эту грибную прорву? Большая часть идёт на сушку, соления, варения, но что-то гурманы оставят на заморозку. Чтобы морозным новогодним деньком дать волю собственной кулинарной фантазии. Например, смазать салатник майонезом, натереть вареный картофель, затем слой жареных грибов, жареный лук, натертый соленый огурец, натертый белок, густой слой майонеза, сверху украсить желтком ...
Однако, есть ещё одно блюдо, которое я лично предпочту всем припасённым: жареные свежие вешенки! Не с магазина, а природного холодильника! Да, да, да ничего не перепутано. Сбор этих грибов объявляю сейчас! Пока ещё не встали настоящие зимние сугробы!
Но, конечно, если только вы в дуплистые ивовые пни предварительно расселили неприхотливую грибницу. Ведь для успешного грибного эльдорадо вешенки достаточно дождаться оттепели в дня два-три, чтобы развесить по дуплам сросшиеся свои порождения, напоминаемые любопытные ушки. И как дятел, вы орудуете долотом и стамеской, отделяя пахучие гроздья деликатесных даров…
ЗИМНИЕ ПИСЬМА. Письмо первое.
«Тот, кто идёт своей стезёй, знает и умеет всё. Только одно делает исполнение желаний невозможным – это страх неудачи.»
(П. Коэльо)
Дорогой друг, какая это радость, получить твоё письмо и шевельнуть извилины о самом дорогом и важном, как это бывало меж нами ранее! Нет сегодня мне весь день покоя. Хожу и как заведённый, всё ответы тебе прокручиваю в голове. Конечно, в письме не передашь всех моих накопившихся чувств и соображений вокруг детища литературного. Но главное, думаю, сумею тебе отрапортовать. Только не нажимай на слово, «бывшее», потому что у меня на него просто болезненная аллергия.
Ты говоришь, что всё бывшее. И никакое настоящее. И даёшь дружеский совет «отпустить натянутые поводья» кармы. Но это, как в бесперспективном споре о реальности одного из состояния времени: прошлое-настоящее-будущее. Если противопоставлять одно другому, то получится, что времени вообще нет, а если, возражая тебе, через знак «равенства» их попробовать свести, то все три категории равны и значимы, как составляющие ещё более сложной формы материи – Вечности.
Я думаю, что в нашем случае, литература и есть Вечность. Вечность, которая органично воссоединяет три ипостаси образного мышления: линейную традицию ( прошлое), горизонтально-вертикальную (настоящее) и вертикальную (будущее). При том, как видится на историческом отрезке смены Юг: линейная – предшествующие Юги (Два-пара, Трета)( со всеми длиннизмами и гимнософизмами), горизонтально-вертикальная (со всеми измами и выворотами низовых эффектов) –настоящая Кали Юга, вертикальная – (синтезирующая и синергетизирующая образный ряд в восходящем потоке энергопосыла из Мира Плотного, в Мир Тонкий, до Огненного – настоящее и будущее – Сатья Юга!
Вот до каких моделей может додуматься лирик, если рядом нет такого авторитетного технократа, как ты, мой друг!
И если допустить правильность моего моделирования и прогнозирования развития литературного процесса, отвечающего нуждам Новой Страны, то надо признать и выявить все явные кризисные пороки современного лит. процесса ( впору звать Кургиняна!), составившего суть времени «девальвации слова».
Уже давно стало общим местом то, что современная литература представляет собой печальное зрелище. Мне представляется, что главную утрату литературы составляет Читатель. Немаловажную роль в этом процессе, конечно, играют объективные факторы. Среди них необходимо выделить и общее снижение интереса к чтению, как к энергоемкому процессу, и принципиальную неспособность читательское аудитории воспринимать аспекты осмысления предлагаемых ей тем, и разочарование в литературе, нежелание видеть в ней, как раньше, сумму универсальных рецептов, а также порожденное последним обстоятельством если не презрение, то высокомерие и недоверие печатному слову. Но, с другой стороны, литература во многом сама повинна в сложившейся ситуации. Отказавшись от классических способов повествования, она потеряла проверенные веками коммуникативные каналы, посредством которых и осуществлялся контакт с читателем. Попытки создания новых художественных форм - потребность для любой эволюционирующей системы, совершенно естественная, обернулась для литературы распадом традиционных систем смысла, которые базировались на универсальных ценностях, и, в конечном итоге, отречением от адресата. Под влиянием указанных факторов писательство перестало быть профессией и выродилось, в большинстве случаев, в некое подобие умонастроения. Позволяющее его обладателю высказываться по волнующим его вопросам в произвольной форме. Из феномена личного, уж не говорю духовного, сугубо психологического, писательство стало социальным явлением, чему опять-таки в немалой степени способствовал отказ от книги, замена её телевидением, электронной аудио-версией и журналистским ширпотребом, как основного носителя текста и утверждения в качестве такового энергетических, стволовых структур образного строения.
В своё время главным упрёком со стороны взыскательного советского читателя к родной литературе стало её несоответствие, так называемой, объективной реальности, под которым скрывался навязываемый нигилизм нравов, фрейдистская доктрина и богоборческая доминанта. Так был показан «запретный плод», вкушению которого поспособствовали шестидесятники и диссиденты. И лучшие произведения Астафьева, Распутина, Белова, Дудинцева, Гранина, Айтматова, Бондарева освобождённые от гнёта идеологической цензуры, столь широко принятые общественностью, уже были обречены уступить агрессивному натиску и спланированной атаке творений Войновича, Солженицына, Аксёнова, Довлатова, Пелевина, Веллера, таких разных, но объединённых какой-то мальчишеской обидой против коренного ствола литературы соц.реализма. «Бодался телёнок с дубом» и дободал таки! Из бессмертных творений Булгакова, Платонова, Пастернака, Пильняка, К. Воробьёва, Б. Гроссмана ( собственно писателей революции) почему-то были выявлены только сюжетные линии и сцены негативной оценки советской действительности. Имевшие место недостатки превращались в жупелы и клише обличения всей социалистической модели, обязанной своим происхождением не столько треклятым большевикам, а Блоку, Толстому, Короленко, Чехову, Тургеневу, Некрасову, Чернышевскому и вплоть до плоти Пушкина, Лермонтова, Радищева, Ломоносова…
Но надо признать, что огромные тиражи, обеспечивающие избыточное выполнение реалистичности, в лучшем случае приводили к затору на книжном рынке, в худшем – к порождению антилитературы ( фэнтези, боевики, детективы, эротические откровения блудниц и прелюбодеев).
Многократное увеличение числа людей, пишущих тексты, привело к совпадению их жизненного опыта знаний, страхов, фантазий с опытом среднего читателя, что также негативно отразилось на качестве репрезентированных текстов. Теперь сплошь и рядом описываются не события, пусть и различной степени уникальности, но ожидаемые читателем положения, имеющие, опять- таки, коллективную, то есть безличную, природу. Падение общего уровня писателя до уровня обывателя осложнилось изгнанием из литературы этических проблем и такого понятия, как красота, эстетическое вдохновение. Кроме этого, не может не обращать на себя внимания текстуальная неряшливость, которой очень часто поражены тексты, зачастую являющие собой совокупность интеллектуальных пустот в виде наличия не оправданных сюжетом персонажей, или диалогов, ничего не прибавляющих к характеристике действующих лиц, или авторских отступлений никоим образом не способствующих прояснению психологических доминант. Сюжет, таким образом, стал прибежищем дилетантизма.
ПУСТЕЛЬГА
«Он- тот, который низвёл сакину ( покой )в сердце верующих, чтобы они увеличили веру с их верой.» ( Коран. 48:4)
Декабрьская первая пурга принесла в мой двор помимо снега целую стопу белых листов бумаги. Оказалось, что сорвалось гнездо сороки, что второй год уже живёт подле моего дома, промышляя воровством куриного и кроличьего корма. Но откуда у неё в небольшом гнезде, и, главное, каким образом, оказалась едва ли не полная ученическая тетрадь в косую линейку. Листы были понятно помяты, но не выклеваны и никак не повреждены.
Вспомнил об этом событии, включив компьютер, и нашёл на форуме друзей ожидаемую новость: наш писательский дворик! ( Ах, ты мне дорог, я по тебе буду скучать!) Но тотчас грусть пересчитала все мои морщинки – какой-то неприятный эффект, словно вытянутой с илистой реки и дурно пахнущей пустой бутылки…
Вспомнился сорочий сувенир с пустыми страничками тетради. И пустые слова, возникшие на чистом снегу по пути к «Мещёрке» сами куда-то попропадали.
А у самой избы ждало ещё одно наважденье. Прямо-таки, испытание моего сердца на вынос из грудной клетки! На уровне недокрытой камышовой крыши, выделывал кульбиты и верещал, как заведённый мой сокол, моя пустельга! Мой, таинственный серебряноголовый птах, примиряющий меня с достопамятной Алтайской долиной и романтическим отзвуком замка короля Артура. В самый канун лета, когда я прибирался в притворе нашего Храма, ко мне под ноги как-то странно прибилась серая птица, размера с молодого ястреба или взрослого кобчика. Но, ни тем не другим не являлась. Оказалось, что это сокол, пустельга. Сторож гаража рассказал и причину болезни – отравление больными мышами. Рецептов лечения дали набралось с книгу. Мой больной пил слабый раствор марганцовки, кушал варёную перловку и закатывал от удовольствия свой лазуритовый глаз.
- Ест, значит, будет жить! – сказали мне друзья.
Так оно и вышло.
- Птель-пустль- пусто! – кричал мой сокол, сопровождая меня в обратный путь до домашнего холодильника. Накромсав тоненьких кусочков дешёвой сосиски, поспешил опять к «Мещёрке». Всё это время сокол крутил свои виражи, показывая, что вполне оправился своей болезни.
Там на чердаке, где я устроил ему лазарет, куда приносил такие же кусочки колбасок, он у меня и находился, почти недвижим около двух месяцев. Недели две назад я обнаружил, что птица пропала.
Трупа не нашёл и отверстие забил фанеркой. Пустельга ( кто бы подсказал: как их определяют орнитологи- он или она?), вероятно «встал», как говорят, охотники «на крыло» и попытался улететь в южные края. Но южный циклон со снегом и метелями вернул птицу назад.
Пустельга, мой сокол, всё - пустое!
Устои пустые!
Пусть будет так! Лет ит би! Лет ит би!
Кроме этого неба, этих облаков и твоей светлой песни о том, как птицы понимают человека…
Доживём до весны!
ЗИМНИЕ ПИСЬМА. Письмо второе.
«Тюрьма и психбольница – это где непрерывно поют, смеются и пляшут» (П. Кузнецов)
Дорогой друг, как отрадно в эту зимнюю пору получить от тебя увесистое и ёмкое письмо с продолжением нашего разговора. Если бы ты знал, как радостно лаяла Чундра, встречая почтальона, то умилился бы не меньше меня. Прямо, как во времена Пушкина в Михайловском, отрезанном снегами и сгущающимся политесом столичных площадей! И это ещё один гвоздь в крышку гроба электронщины и компьютерной подёнщины, что пытается подменить своей бездушностью живой ток наслаждения настоящей переплётной книгой, каллиграфического классического письма. Как я люблю эти чернила! Прямо - возвращение в детство, в эту страсть чистописания и опыта промокания нечаянной кляксы промокашкой на чистовом листе! Спасибо, брат! Кто же это теперь вспомнит?
Теперь твои вопросы по «шоу- изму», как ты определяешь настоящий процесс, явно западая на то, что нам показывают и навязывают на ТиВи, в СМИ и наших литкорректных изданиях. Но должен тебе сказать, что эта тенденция внешней части нашего скорбного айсберга, которую я бы обозвал нашим русским словом «лицедейство», а вот подводная часть, как мне видится по свежим материалам интернет-ресурсов и прежде всего «стихов и прозы Ру», показывает мне положительные знаки оздоровления. Очень, много молодых, талантливых, думающих авторов, которые интуитивно уже нащупывают свой путь к литературе Новой Страны. Большинство из них это делают через малую форму: лирическую новеллу, философскую миниатюру, короткий рассказ.
Но прежде о лицедеях. Похоже, что ты подметил болезнь, которую переживает вся современная цивилизация. В её основе – принципиальное не различение действительности от гламура, действия деяния от оболочки выразительного жеста. И если ранее в её распространении могли замечать фрагментарные конфузные мизансцены с американскими президентами, нашим нездоровым Б.Н., Жириновским, Чавесом, то теперь ставятся целые акты с Саакашвили, Лукашенко, Саркази. Подтянулись сюда и профессионалы Кургинян-Сванидзе, Немцов-Гусман, Касьянов-Собчак. Истеричный тон стал доминировать в телешоу, театральных шепето, выбрался на эстрадные подмостки с Гришковцом и Прилепиным, в эфире с Веллером и Толстой, Натальей Бассовской и Венедиктовым. Литература давно уже болела этим вирусом, но как-то его не выпячивала. Теперь же, в виду пандемии, и кривлянья первых лиц, ( что же тут удивительного для свистунов по президенту?) он становится, чуть ли не признаком всеобщего признания успеха. Так недалеко и Задорнова провозгласить великим русским писателем, что в отчаянном порыве и делают даже последователи Учения.
Теперь об альтернативе. В какой бы форме или жанре не излагалась живая речь, но она должна иметь необходимое условие: от сердца к сердцу. В то время, как лицедействующие цитатничают, мы будем делиться своим сердечным опытом. Можно сказать, что это тоже модель, если тебе так удобно. Триада: Вера (интуицио) +Красота (эмоцио) + Опыт (рацио). Каждая ипостась самодостаточна, но органично уравновешена незримым присутствием двоих других.
Но пришло новое время и на нашем современном этапе очень важен талантливый пример спаять в единое науку и религию…
Перефразируя классика. Заставить лебедя, рака и щуку подчиниться, наступив на горло собственной песне, главному призванию: везти воз. Двинуть эту телегу жизни! (Так и вспоминается Босховская телега с многозначительной аллегорией!).
Согласимся, что сейчас самое важное сохранить и укрепить в обществе его нравственные основы.
Ты пишешь о тех, кто пытался служить и Богу и маммоне. Кто замешивал непотребное в здоровый раствор нравственности.
Тут я соглашусь. Если литератор не может помочь обществу осознать целеполагания приоритетов Культуры, Духовного взросления, Эволюционного вектора развития, значит, он определённо им и не был. И его словотворческий замес, которым он крепил свои романы, повести, поэмы был как тот цементный раствор в Спитаке и Кировакане, ставший причиной гибели тысяч невинных людей, в данном случае читателей, судебный фактор приговора. Лучше бы было не делать этой гремучей смеси.
«Твои порожденья тобою питаться начнут!» -сказал старший Рерих.
«Прочь, проклятые книги, я не писал вас никогда…» -вторит ему эзотерический Блок. Есенин, отказывая «чёрному человеку» подчиняться, идёт на закланье. Маяковский, надорвавшийся под тяжестью своей же песни, принимает самоубийственный приговор…Рубцов…Высоцкий… «Ах, сколько их упало в эту бездну?»
Есть она та черта, которую не переходили и не перейдут русские литераторы!
Теперь мы возвращаемся к форме романа. Не надо меня записывать в яркие противники какого-либо жанра или формы, даже метода, я только говорю о целесообразности затрат и расстановке психологизмов в произведении. Отсюда могут быть признаки печали, как явный перебор, несоизмеримость или неуравновесие.Тем печальнее, что указанные метаморфозы, подпадающие под определение деградации, происходят ныне с романом, некогда бывшим классическим способом отражения ключевых моментов человеческого существования во всем их многообразии . Роман в наше время это уже не специфическая форма текста, а то, что соответствует определенному количеству знаков . Но данная точка зрения принадлежит не писателю, а, скорее работнику типографии. Сопротивление процессам распада текста должно происходить, по нашему мнению, не посредством нагнетания формальных приемов, поскольку те уже давно исчерпали себя, а при помощи реанимирования понятия стиль, к нашему времени, увы, основательно подзабытого.
Чтобы пережить дарованную нам пору, которую соотношу с Кали Югой мировой литературы, повторюсь в который раз, что был дарован нам духовный маяк – Константин Георгиевич Паустовский. Если Максим Горький, стоявший у истоков соц. Реализма, как самого прогрессивного метода начала века, боролся до последнего вздоха за спасение очагов Культуры, то Паустовский в большей мере это делает сейчас, являя своими бессмертными строками образец компаса, выправляющего скорбный путь между Сциллой и Харибдой дикого рынка и столь же дикого в своей извращённости и цинизме политеса, как бы подытоживает мою мысль: «Никогда не поздно посадить дерево: пусть плоды не тебе достанутся, но радость жизни начинается с раскрытой первой почки посаженного растения».
Таким растением, да будет наш общий саженец ПД «Мещёрка»!
Прости за длину эпистолы, представляешь, сейчас самые длинные ночи, и мой «хозяйник» ( по аналогии с Зиновьевским – «человейником»!) позволяет мне отойти от чеховского постулата краткости. Рад твоему чувственному участию в моём вынужденном «толстовстве», как ты здорово отметил. Ом рам, брат!
«ИЗБИТЫЙ ВОПРОС»
«Никто не ищи своего, но каждый пользы другого» (1 посл. Коринф.10:24)
Что говорил им Он, когда приближался?
Какой силой огня было надо обладать, чтобы мочь освобождать порабощённые непрошеным гостем души несчастных людей?
Это те вопросы, которые нам всё чаще и чаще приходится задавать, без всякой надежды на искомый и удовлетворительный ответ…Вот и книга в интернете выложена «Одержание, как катастрофа».
В этом селе, (а впрочем, только ли в этом?) у меня есть ответчик по части неразрешимых вопросов.
На этот раз я иду к нему сам. Жду момента, выслушав все его жалобы и обиды к несправедливой нищей жизни.
- Володя, а почему их так много тут у нас?
Я специально не говорю, не называю: кого это много. Да оно и не надо. Потому что глаза Тришина засуетились, загрузка состоялась.
- Ям много. Очень - много ям! По ямам они и ходят к нам. Как придут, так и не уходят…
- И к тебе, тоже?
- А рази я святой какой?
- Я их матом, матом…
Весь обратный путь я в раздумьях про древние доисторические шахты, штольни, что зачастую стали проявляться по всей округе то здесь, то там, в виде конических оседаний провалов, вроде послевоенных воронок моей далёкой Прибалтики.
И ещё я думаю, над словами сельского «мудрого дурачка», что смерть никогда не спит. От того и с ней такая морока. Когда мы спим, она может войти в мир сна и сделать свои глупости. Сны состоят из шорохов и шёпота живых существ…. Каждый из нас виноват уж тем, что он живёт. Но умерев, он обретает возможность жить. И это нас от них отличает. Существенно!
Нам надо ладить быт и привечать живых. Ловить тепло в холодных рукавицах. Зимой полнолунья особенно тяжки. Как трудны сны несчастных в эти дни…
ВЕРКИНЫ ДНИ И НОЧИ. НЕ ПЕРВЫЕ…
«Так что к 40 годам нажила себе болезнь сердца, бронхиальную астму и лейкоцитоз. И погибла бы в расцвете лет, да случай приключился…» (В. Пронин)
Раньше, когда Верку не обижали и её натура была нежней и игривей, в воздухе витал праздник. Куда Верка не придёт, всюду бежала грусть и обстановка неизбежно менялась. Может потому, что были живы её родители, может от того, что в той стране было больше красок и улыбок…
Верка идёт, как снегоход по тропинке до продовольственной палатки, где она возьмёт себе по обыкновению свежий хрустящий батон, коктейль и мягкую пачку сигарет. Где-то за сугробами, пригибая свои невидимые на снегу спины, ждут её верные друзья: Снежок, Стежок, Ксюша и пёс с человеческими глазами Тибет.
Веером рассыпается прочь снег от ног Верки. Шорк-шорк слышится за версту шелест рабочего комбинезона. Как только в глазах Верки отразятся небо и его же цвета грусть, она сбросит ход, посмотрит по сторонам и закурит, но не на виду у всех, а втихомолку. Ей никак нельзя не курить. Хоть немного, чтобы жить, чтобы держать в тонусе дух, который правит душой и затем уже телом. Курит она уже меньше, совсем меньше, чем курила. Ещё меньше, чем тогда, когда всё это было.
Верка считает себя существом не безобидным, но непременно белым и пушистым, имеющим святое право на честную и яркую жизнь. Все домочадцы, следующие следом, двинулись одновременно. Верка поворачивает к дому. Смотрит на высокий столбик висящий над её трубой и загадывает желание. Потому что сегодня взойдёт её звезда. Серебристая Венера.
Верка знает, что там её видят и ждут. Всегда…
А вчера Верка открылась новая тайна. Любовью и оптимизмом можно излечить любые недуги. Разве это так трудно понять?