Мы сидим в театральной рекреации, прижавшись спинами к длинной батарее, тянущейся напротив театральных кабинетов и огромных зеркал. Елена Олеговна задерживается уже на несколько часов, но дважды подходившая к нам Вера Васильевна запрещает нам расходиться по домам, и говорит, что мы должны ждать, и урок актёрского мастерства состоится. Мы устали, некоторые из нас пропустили обед. Моя одноклассница Александрина Холодинская, весёлая девочка с приятной и доброй улыбкой, угощает всех какими-то слипшимися леденцами из маленького пакетика. Настя Юрьева, кажется, вот-вот уснёт, прислонившись головой к плечу Лёни Заречного, её лучшего друга, с которым они вместе поступили в лицей. Наташа Зайцева, та самая девочка с длинной чёлкой, которая назвалась «режиссёром» во время линейки, пишет что-то в блокноте. Лена Глусская, Валя Горцева и Вероника Лукьянова оглушительно смеются над чем-то или, скорее всего – над кем-то. Я не упоминала об этом, но теперь они вместе составляют такую же «банду», какой когда-то были мы вчетвером. За одним исключением: наша четвёрка никогда не была агрессивной, мы только много шутили и смеялись, но никогда не высмеивали других и никого не обижали, чувствуя свою полную безнаказанность.
Мы живо придумывали и обсуждали всё новые идеи и планы, играли в забавные, остроумные игры. До тех пор, пока к нашей компании не присоединилась Вероника. Мне казалось, она искренне хотела дружить со всеми нами, но я сразу заметила, что наши идеи и выдумки ей совершенно не интересны. Гораздо больше Веронику интересовали мальчики, какие-то школьные сплетни и, как я теперь понимаю, собственная популярность.
Всё изменилось совершенно неожиданно. На самом деле, я так и не смогла понять, когда и как всё это произошло. В начале октября я простудилась, и меня не было в лицее дней пять или шесть. За это время Маша звонила мне дважды, но оба раза говорили мы недолго, и мне казалось, что она чем-то взволнованна или расстроена. А когда я вернулась, Маша сидела за партой одна, а Лена, Валя и Вероника тесно расположились за двумя свободными партами в другом конце класса. Маша казалась бледной и какой-то подавленной, но когда я спросила, что произошло, она ответила просто: «Не знаю».
С тех пор мы порознь. Я общаюсь с Машей, иногда – с Александриной и Настей Юрьевой, но Валя, Лена и Вероника существуют как будто бы в параллельной вселенной.
- Я, кажется, не показывала тебе эти мои стихи, - неожиданно говорит Маша, пролистываю какую-то толстую тетрадь в плотной чёрной обложке. – Хочешь почитать?
- Конечно, - охотно соглашаюсь я.
Мне нравится читать Машины стихи. Они совсем не похожи на мои, и я искренне считаю, что пишет она гораздо лучше, чем я. Но есть в них и что-то совершенно для меня чужое, возможно даже чуждое, и, каждый раз, когда я читаю её строчки, мне становится немного не по себе. Однажды она показала мне своё стихотворение, написанное для какого-то школьного конкурса. В нём много говорилось про полёт и падение, и я не сразу поняла, что на самом деле в нём говорилось о самоубийстве. Я спрашивала Машу, почему к ней пришли такие мысли, но ответила мне, что не знает, они просто пришли – и сложился стих.
- Я написала это в прошлом году, - говорит она, протягивая мне открытую в нужном месте тетрадку. Мне было тринадцать. Наверное, оно немного странное для тринадцати…
Причал. Корабль. Купец-обманщик.
У корабля стоит шарманщик.
Слезами друга провожает
Одетый в сопли глупый мальчик.
Причал. Корабль. Жара и грязно.
Былые встречи так прекрасны.
Любил, возможно, друга мальчик,
Но… сопли, кажется, заразны!
Причал. Корабль уходит в море.
В вине утопит мальчик горе.
Вино он купит у старушки,
Той, что его обманет вскоре.
Причал купается в закате.
Малыш всех шлёт «к-такой-то-мати»,
Слезами друга вспоминая
На радость серой пьяной рати.
Он шепчет, шаря носом длинным
В пустом сыром бокале винном:
- Прощай! *
Когда я читаю эти строчки, аккуратно выведенные красивым и витиеватым Машиным почерком с её фирменными забавными закорючками, в какой-то момент мне становится немного жутко, и я чувствую, как волосы у меня на голове легонько приподнимаются у самых корней, как от холодного ветра. Но чувство это смешано с восхищением. Это не только странно, это слишком взросло для тринадцати, слишком идеально для тринадцати…
- Не нравится? – осторожно спрашивает Маша, заметив выражение моего лица.
- Наоборот, - я поднимаю голову от тетради, пытаясь стряхнуть с себя странное, двоякое ощущение. – Это, наверное, одно из лучших у тебя. Я сейчас всё представила, и причал, и закат и это прощание…
- Но? – неожиданно строго спрашивает Маша. – Есть же какое-то «но»?
- Почему так? – выпаливаю я, не успев остановиться. – Почему у тебя всегда какая-то болезненная любовь в стихотворениях?
Маша выглядит почти рассерженной, я вижу, что я её задела и знаю, что не должна была этого говорить.
- Наверное, - говорит она отрывисто, - это потому что я сама по-другому любить не умею.
- А я вообще любить не умею, - бурчу я себе под нос, не желая продолжать спор, но всё же нелепо и непонятно на что рассердившись. – Мне четырнадцать!
Я произношу «четырнадцать» так, как будто это всё решает. Но дело не в возрасте. Я не просто не умею любить как в кино, любить так, как Маша. Я не хочу этого уметь, не хочу этому учиться. Но я уверена, что умею быть верным и любящим другом. И для меня любовь – это нечто другое, нечто одновременно и большее и меньшее киношных и книжных страстей.
И как раз когда я размышляю об этом, из театрального кабинета одиннадцатого «Т» появляется Володя Горлов со своей неизменной гитарой.
- Привет, - бросает он нам всем вместе и уверенно направляется в сторону подоконника у выхода из рекреации. Маша напряжённо следит за ним своими огромными, широко открытыми глазами.
- Нет, ну вот как ты здороваешься?! – подчёркнуто возмущённо восклицает Александрина Холодинская, преграждая ему путь.
- А как нужно? – усмехнувшись, спрашивает Володя.
Александрина уверенным жестом протягивает ему руку, и он тут же дружелюбно пожимает его ладонь.
- И чтобы теперь всегда только так и здоровался! – угрожающе предупреждает она, но с лица её не сходит весёлая улыбка.
И тогда Володя подходит ко всем нам по очереди и пожимает руку каждому. Возможно, мне это только кажется, но мою ладонь он задерживает на секунду дольше, отпускает резче, и быстро отводит взгляд. Когда же он встречается взглядом с Машей, она смотрит на него прямо и очень странно, как будто бы под гипнозом. И он смотрит на неё до тех пор, пока она первая не опускает глаза.
- А теперь, - говорит он, наконец, удобно усаживаясь на подоконник. Небольшой концерт по заявкам. Какие пожелания?
- «ДДТ»! - выкрикивает Лёня.
- Ну нееет, - капризно тянет Лена Глусская.
- Давай что-нибудь из «Арии», - говорит Настя.
Он уже проводит по струнам зелёным медиатором, возникшим в его пальцах словно по волшебству, когда я говорю с опозданием:
- «Битлз»!
Володя останавливается и вопросительно смотрит на меня. Я неопределённо пожимаю плечами.
- Моя любимая группа, - говорит он серьёзно. – Только сейчас, - обращается он уже ко всем, - я спою кое-что из репертуара только одного «битла». Пойдёт?
Я не отвечаю, да и к счастью, он на меня не смотрит. Зато на меня очень внимательно смотрит Маша, и мне неуютно, неловко от такого её взгляда.
Уже по первым аккордам я понимаю, что Володя решил сыграть «Blow away» Джорджа Харрисона. Эта песня всегда меня успокаивает и согревает, я знаю и люблю его с самого раннего детства, когда её слушал сначала мой папа, потом – мой двоюродный брат Андрей. Тогда я ещё не понимала слов, но знала, что в песне поётся о чём-то хорошем, и она внушала мне оптимизм, заставляла улыбаться.
Я сама не замечаю, как начинаю подпевать в припеве:
All I got to do is to love you
All I got to be is, be happy…
Но вдруг понимаю, что Володя смотрит прямо на меня и улыбается, как бы подбадривая. И тогда мы поём уже вместе:
All it's got to take is some warmth to make it
Blow Away, Blow Away, Blow Away.
- Здравствуйте, ребята! – прерывает нас бодрый, хорошо поставленный женский голос.
Я перевожу взгляд на двери в рекреацию и вижу Елену Олеговну – высокую молодую блондинку с очень твёрдым, уверенным взглядом. Она не только наш учитель актёрского мастерства, но и неофициальный куратор нашего класса, именно она составляет для нас большую часть программы. И мы не видели её уже больше двух недель.
- Извините, что так задержалась. Срочные дела в театре. А почему это вы не в классе? – вдруг спохватывается она, удивлённо приподняв красиво изогнутую бровь.
- А это из-за Лисовской, - лёгко и полушутливо отзывается Лёня Заречный. – Нам теперь не дают ключ от класса, потому что Оксана Петровна её не любит.
Елена Олеговна вопросительно смотрит на меня, и я улыбаюсь смущённо и виновато.
Проходит ещё папа часов прежде, чем мы все, наконец, называем своих персонажей и зачитываем отрывки. Оказывается, у многих из нас сказочные герои абстрактные и собирательные, а не взятые из какой-то конкретной книги. «Режиссёр» Наташа Зайцева, например, решает быть пиратом, а девочка Алеся Чернецкая, о которой я почти ничего не знаю, так редко она говорит, выбирает для себя роль чертёнка. Елена Олеговна такой выбор одобряет с условием, что они сами придумают себе реплики до окончания сегодняшнего занятия. «Времени у нас совсем мало, и надо торопиться», - поясняет она.
Когда очередь доходит до меня, и я называю Фрези Грант, учительница меня переспрашивает, будто бы не расслышав.
- Фрези Грант, - говорю я. – Из «Бегущей по волнам» Александра Грина.
- А не слишком ли это сложно? – в голосе Елены Олеговны звучит сомнение.
- Ну… я подумала, это же, всё-таки сказка.
Когда я зачитываю выбранный мной отрывок, она задумывается, наверное, на целую минуту, после чего, к моему огромному облегчению, медленно кивает.
- Хорошо, Карина, - говорит мне учительница. – Ты будешь представлять Фрези Грант. Только сократи текст до двух или трёх предложений и сделай его проще. Не обязательно даже полностью повторять Грина. Скажи своими словами.
Я, в отличие от неё, киваю очень быстро и несколько раз подряд – мол, поняла и всё сделаю. Мне, правда, не совсем понятно, как я смогу донести до всех то самое «скрытое послание», заложенное в тексте, если буду говорить всё своими словами, но я достаю из рюкзака блокнот и ручку, и пока оставшиеся ученики зачитывают свои отрывки, что-то пишу, зачеркиваю и снова пишу. К концу занятия у меня получается следующее: «Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Но несбывшееся – не значит несбыточное. И я существую для тех, кто меня верит. Я – Фрези Грант, бегущая по волнам».
Когда мы расходимся, окна уже наглухо завешаны темнотой, как чёрными бархатными портьерами. Я чувствую одновременно лёгкую усталость и лёгкий подъём: я рада, что мне разрешили изображать Бегущую, мне нравится, какая у Маши выходит Алиса, и мне уже не терпится поскорее выйти на сцену вместе с ребятами, когда каждый из нас сможет почувствовать себя частью огромной сказки и полноправной частью Театра. Как объяснила нам Елена Олеговна, именно для этого и предназначена ежегодная церемония Посвящения.
Я задерживаюсь, чтобы навести порядок на своей полке в шкафчике и выхожу из класса самой последней. В рекреации уже выключили свет, и только фонари бледно мерцают сквозь окна, позволяя двигаться хотя бы не на ощупь. Медленно, чтобы не споткнуться случайно о какой-нибудь вечно разбросанный на полу реквизит, я прохожу мимо зеркал, отражающих тусклое, почти призрачное сияние, и выхожу на лестницу. По тому, что света нет и здесь, я понимаю, что сегодня мы задержались позже всех остальных театральный классов, и техничка, наверное, решила, что все давно разошлись по домам. Я закидываю лямки рюкзака на одно плечо и неторопливо спускаюсь на несколько ступенек, как вдруг слышу, что снизу доносятся какие-то сдавленные всхлипы. Почти бегом спускаюсь вниз на пролёт и вижу Машу, сидящую почти в полной темноте на ступеньках, закрыв ладонями лицо. Её плечи судорожно вздрагивают, рюкзак валяется двумя ступеньками ниже, из него выпал пенал и несколько тетрадей.
- Маша, - осторожно говорю я, присаживаясь рядом с ней на холодную каменную ступеньку. – Что случилось?
И тогда она поднимает на меня глаза, я вижу её заплаканное лицо, и мне становится страшно. Может быть, это только иллюзия, создаваемая плотным полумраком, искажающим её черты, но мне кажется, что Маша смотрит на меня с ненавистью.
- Ты не понимаешь? – тихо и зловеще спрашивает она.
- Нет, - говорю я, совершенно растерянно.
- Ты ведь это специально, да? «Битлз», и все эти твои жесты, и… он так на тебя смотрел!
- Я… что?
Я, действительно, ничего не понимаю. Я – специально?
Я специально не взяла у Володи вчера свою книгу, чтобы он лишний раз поговорил с Машей, потому что я знала, как для неё это важно.
- И это после того, что я написала тебе сегодня на первом уроке, - всё так же тихо, и как-то очень по-взрослому горько говорит она. Но только её интонации звучат взросло, а слова и поступки даже сейчас кажутся мне слишком детскими для четырнадцати лет.
- Я ничего не сделала, твёрдо говорю я. – И Горлов никак особенно на меня не смотрел.
- Он тебе нравится? – неожиданно прямо спрашивает Маша.
Секунду я просто молчу, не зная, что ей ответить. Вопрос застигает меня врасплох, в первую очередь, потому что я сама не знаю. Не знаю…
- Нет, - говорю я после короткой паузы и, сделав крошечное усилие, улыбаюсь. – Пойдём домой, ладно?
И я помогаю собрать её вещи и сложить их обратно в рюкзак.
Когда я выхожу из метро, на меня стеной обрушивается холодный ливень. У меня нет ни капюшона, ни зонтика – а значит, и никакой надежды добежать до дома, не промокнув до нитки. Но и никакого желания пережидать дождь в холодном переходе у меня тоже нет. Я снова, в который раз подтягиваю воротник куртки повыше, как будто бы это что-то изменит, и опрометью бегу по замёрзшей и вымокшей улице в сторону дворов.
Я мельком замечаю размытые светящиеся пятна фар проносящихся мимо машин, блики огоньков в витринах. Мне хочется бежать быстрее, гораздо быстрее, и дело уже не в холодном ливне, дело в чём-то ещё, в чём-то неназванном, непонятном.
Но мне, конечно, не удаётся бежать так быстро, как я хочу, ботинки скользят по мокрому асфальту, и, миновав магазин, в котором покупала томатный сок на свой день рождения, я сталкиваюсь с каким-то человеком и с трудом удерживаюсь на ногах.
- Поосторожнее можно? – ворчливо произношу я, поднимая на него глаза. Мне кажется, будто он появился из ниоткуда.
Теперь я вижу, что это мальчик или, точнее будет сказать – парень, старше меня примерно на год или два. На нём плотный тёмно-синий пуховик, шапки нет, и тёмные волосы мокрыми прядями липнут ко лбу. В свете фонарей мне кажется, что глаза у него, хоть и тёмные, но всё же, почти прозрачные, как янтарь на просвет.
- Ты-то куда так несёшься? – спрашивает он абсолютно беззлобно.
- Домой, - говорю я, отступая на шаг назад.
- Замёрзла?
Я угрюмо киваю, прямо глядя в его лицо. Я не понимаю, как и почему у нас завязывается разговор, но обрывать его мне не хочется.
- Хочешь, я тебя провожу? – спрашивает он делово и без тени эмоций, но, мне кажется, я понимаю, что он думает, будто у меня что-то случилось, будто я чем-то расстроена или плакала. – Ты далеко живёшь?
Я собираюсь ответить, что вполне в состоянии добраться до дома сама, но вместо этого неожиданно киваю в сторону ведущей во дворы арки. Некоторое время мы идём молча, я чувствую, как вода льётся за мой воротник, стекает струйками с волос, попадает в глаза.
- Откуда ты взялся? – спрашиваю я, чувствуя, что молчание затянулось. – Тебя вроде не было на дороге.
- Уличная магия, - улыбается он уголком рта.
- Как агент 007 какой-то, - смеюсь я, чувствуя, что мне постепенно становится легче. – Как тебя зовут?
- Агенты не должны называть своих настоящих имён, - полушутливо отзывается парень. – Так и зови, Агентом. А как называть тебя?
Я чувствую внезапное лёгкое раздражение. Неужели так трудно назвать своё имя? И я решаю: тогда и я не скажу!
- Кира, - говорю я. – всегда к вашим услугам, если вдруг понадобиться быть сбитым с ног возле проезжей части.
Говоря это, я смотрю на красный огонёк, так и мерцающий где-то на горизонте, но смазанный в этот раз не туманом, а дождём.
- Осторожно, люк! – говорит мне «агент».
Он хватает меня под локоть, и я невольно делаю шаг назад и вижу, что передо мной, действительно, только что был открытый люк. «Да мне сегодня не агент, а супермен нужен!» - думаю я, внутренне посмеиваясь над собой. И в этот же самый момент ко мне бросается мокрый грязно-белый собака, тот самый, с мордой как у дракона удачи из «Бесконечной истории». Он ставит лапы прямо мне на плечи и чуть не сбивает с ног, отчаянно виляя хвостом.
- Осторожно, - запоздало говорит мне парень.
- Люк, - передразниваю я, пытаясь снять с себя собаку. – А что, неплохое ведь, кстати, имя.
До моего подъезда доходим все вместе. Я отдаю «Люку» остатки школьного завтрака, благодарю «агента» и ухожу. Обернувшись у самой двери, я вижу, как парень треплет пса за ушами и приговаривает, изображая киношеного Дарта Вейдера: «Люк, я твой отец!»
Дневник:
Я думаю, для дружбы нет ни пола, ни потолка (зачёркнуто) ни возраста, ни цвета кожи, глаз, волос и зубов, ни размера обуви, ни социального положения, ни медицинского диагноза. Как говорил когда-то один маленький мальчик, не ничего проще, чем подружиться. Нужно только подойти и сказать: «давай дружить». Поэтому дружба – сильнее и проще любви. К тому же, как и любовь, она тоже может быть с первого взгляда.
* - стихи Марианны Шкредовой, написанные ею в возрасте тринадцати лет