Я вижу ее во сне.
Мертвые тоже видят сны. Такие мертвые, как я - видят. Хорошие, полные, живые, весомые сны.
Этим мы выгодно отличаемся от обычных мертвых.
Каждый день я читаю в газетах, а то и вижу на улицах свидетельства ее преступлений - люди, пораженные вирусом медленной смерти, идут тяжело, загребая ногами землю, качая головой, не видя белого света. Их забирает "Скорая". Они умирают в больнице.
Никто не знает, почему царица ос кусает того или иного человека, почему она откладывает яйца, но мы видим ее во сне - и живые, и мертвые.
Я полезен. Если обычный человек увидит зараженного, он может и не заметить - мало ли кто смотрит в землю? Мало ли кто печален? А я вижу.
Меня приглашают для консультаций там, где случай неясен.
Я поднимаюсь по переходу и перебегаю улицу так быстро, что водители гудят и машут руками - псих! Куда лезешь!
- Куда ты прешь! - кричит крсномордый толстяк, высунувшись в окно. Его руки похожи на окорока.
- К возлюбленной! - ору я и машу пакетом. Толстяк улыбается до ушей и радостно нажимает на клаксон. Улица взрывается воем сирены.
Летом меня бы опознали, а зимой можно шутить. Я привык шутить, это доставляет людям радость.
Я поднимаюсь на четвертый этаж, тихо открываю дверь, ставлю пакет с образцами в холодильник и встаю на пороге комнаты. Не своей комнаты.
Сиреневой простыней и одеялом, сиреневым сном укрыта маленькая женщина, великая умница и мастерица. И пусть она еще не ученый мирового класса - дело только во времени. Она - автор проекта по имени "я" , она отвечает за меня, а подобных мне сейчас очень мало.
Ей ведомы и руны, и души студентов и добровольцев. Ей ведома трансмутация, ей подвластны Изменения.
Про себя я зову ее возлюбленной.
Пора на работу.
Как только выйдешь из дома, слышишь, как гудит трасса. Она то поет тоненько, как комар, то гудит, как шмель, то затихает. На грани, там, где соединяются мертвое и живое, возникает образ громадного стада. Надвигается страшная, солнечная Африка. Ревут слоны-цистерны, кричат павианы - водители троллейбусов, и впереди, как сахарный куб, вспыхивает дом, и ты готов кричать от радости, потому что такая красота - есть и тут, и там, есть на самом деле. Я бегу, но не кричу - я просто счастлив.
У меня очень острое восприятие красоты. Я не ем, почти не дышу, не усваиваю ничего, кроме смесей из лаборатории, которые повышают пластичность - но красота мне нужна, как воздух - живому.
Я бегу, бегу как можно быстрее, потому что в это время шоссе стоит, забитое под завязку слонами и павианами.
Полицейское управление приткнулось боком к бульвару. Вот и моя остановка.
Я помню, как Шеф привел меня в отдел первый раз и сказал: "Вот, знакомьтесь, наш новый сотрудник. Ковбой!" - и все дружно заржали, а потом разглядели, кто я. Кажется, Шеф любит хвастаться своей абсолютной властью. Нате! И попробуйте не съесть.
Ковбоем он окрестил меня сразу, из-за моей здоровенной шляпы. А что, приходится. Одежда должна закрывать все тело, а к ней полагается шляпа. Под ней трудно рассмотреть, какие у меня глаза.
Похоже, я успел вовремя, хотя иногда и мертвому нелегко не опаздывать на работу. Машина стоит у крыльца, в нее грузятся доблестные сотрудники. Шеф лезет последним и машет мне рукой. Я цепляюсь сзади.
- Внутрь! - выдыхает Шеф.
- Товарищ капитан! - пищит кто-то из новеньких. - Это же...
- А ну молчать! Ковбой, присое...диняйся. Сегодня сложное дело. Ты нам нужен.
- В каком смысле? - Я тоже набираю воздух в легкие, потому что просто так он там не нужен. В груди сипит. - Как подсадка?
- Нет. Как живец. Там один идиот держит под прицелом улицу. Засел в общаге на Градского. Там, где дом под снос.
- Понял.
Машина тесная, так что делать нечего, приходится всем сидеть рядом со мной. Будь я живой, я бы обиделся. А так ничего.
Приехали.
- А ну! - командует Шеф. Сотрудники рассыпаются по подъездам, как горох. Бьет одинокий выстрел. Хватает одного человека для того, чтобы в городе запахло войной.
Шеф бежит вперед. Он толстый, маленький, но только я без труда за ним успеваю. Я не спрашиваю, почему они не выкурили стрелка сами. Может быть, это невозможно. Может быть, в полуразрушенной общаге есть кто-то еще.
В мегафон говорят что-то непонятное, потом тон сменяется на истерический, и я понимаю, что сейчас мой выход. Перед общагой, этаким высоким многооконным домом с обшарпанными стенами, участок улицы - мертвый.
На грани он уже мертв. Я мог бы показать выбитые окна домов, разбитые в щепы двери... Улица боится, улица хочет спать.
Я медленно иду по улице. О боги... Ну что же он такой неторопливый... Ах, вот он! Ну, прицелься ты поточнее... Выстрел! Выстрел! Я лежу на асфальте, а бутафорские очки летят и разбиваются.
Мог бы дать и контрольный. Голову чинить сложнее. Но он не из таких. По ближайшему переулку - топот ног, по трем векторам - внимание людей: и болезненное, и сочувственное, и со страхом, и без. Любопытство плещет горячими волнами.
Я встаю.
По водосточной трубе нужно подняться вверх, туда, куда ведет меня чутье. Вот он, глупый человек с растрепанными волосами, отошел от окна и ждет снайперов, перезаряжает пистолет в коридоре общаги, надеясь на очередную охоту. Он не будет метаться, исходя слюной, он уже попал в меня - приз! Аттракцион! - и теперь отдыхает. На том краю, где сходится живое и мертвое, сейчас радостно пляшет ребенок, получивший связку разноцветных воздушных шариков. Стреляй, малыш! Можно потешиться, это куклы!
Если во мне пуля, это не так уж и серьезно. Это каждый раз смешно. Ведь когда меня убивали, меня убили не пулей.
И хотя возлюбленная дала мне, добровольцу, шприц с эликсиром, а не сделала мне укол сама - я опять чувствую нашу с ней связь. Она, словно мать, подарила мне новую жизнь. И, хотя слушаться я не обязан - свою работу я делаю для нее.
Музыка улиц играет ехидную песню - я, я, я! Я невидим! - и я начал бы ей подпевать, если бы не тайна.
Я бесшумно спускаюсь и встаю за спиной у человека с пистолетом.
Живой человек на моем месте поступил бы, как супермен из суперфильма. Святой переубедил бы. А я мертвый. Я поступаю проще - я ломаю ему руку.
- Откуда ты знал, что он там? - спрашивает меня Шеф после того, как я требую пинцет и нож. Мы сидим у него в кабинете.
- Очень просто знать, куда человек пойдет, если его душа на грани - пожимаю плечами я, вынув вторую пулю. - На грани можно ходить туда, где во всем уверен. Вправо, влево, вверх и вниз. А куда попало - нельзя.
Капитан кивает. Я жду. Он уже давно собирался дать мне следующее задание, но я вижу, что ему неловко. В чем дело, капитан?
- Знаешь, что... - тяжело выдувает он дым после минутной паузы. - Похоже, у тебя неприятности.
Я качаю головой и складываю руки на коленях. Если ты мертвый, за мимикой и жестами обязательно надо следить. Нужно непременно показать, что ты внимательно слушаешь.
- Ты помнишь наше первое дело?
Наше дело... вот как... Серьезно. Обнаружили некроманта, который занимался нелегальной практикой. Штатный вуду как раз уволился по здоровью, и управление било челом в институт криминалистики, требуя хоть что-то подходящее для приманки. Дали меня.
- Я помню. Я благодарен.
Шеф отчего-то морщится.
- Ты работаешь у нас три года, но до сих пор мы не давали тебе серьезных ролей. Начальство было уверено, что у тебя мозги - как у зомби. А когда ты проявляешь инициативу, мне и то страшно становится... Но теперь у нас больше романтиков... кхм... романтиков! Уверенных в твоей дееспособности! И ты парень толковый.
- Что мне нужно сделать?
Его доброта мне приятна, но я не смогу ответить ему тем же. Мое лицо маловыразительно, а уж хитро блестеть глазами или пускать кольца из трубки... Остаются расспросы и деловые разговоры.
- На Вешней улице есть особняк в два этажа, бывший детский сад. Помнишь? Его купил какой-то нувориш.
- Да, Шеф. - я качаю головой, и Шеф вздрагивает.
- Да... Так вот, он внештатный некромант. Не вудуист, а некромант европейской школы. Помнишь прошлогодний теракт в метро?
Я киваю. Я был причислен к спасательной команде, вытаскивавшей и реанимировавшей зараженных вирусом вампиризма.
- А теперь я вижу... Шеф тыкает пальцем в какой-то листок. - Я вижу, как вокруг этого дома нет-нет да и обнаружится живая смерть! Опять и опять!
- Я читаю только руны! - поправляю его я. - После Изменения немагическая письменность для меня недоступна. Вы хотите отправить меня патрулировать участок, чтобы обнаружить больных?
- Нет. Я хочу, чтобы ты исследовал местность, составил портрет преступника - и не умер второй раз. Живых людей туда посылать опасно.
- Сделаю.
Шеф качает головой.
- Мне тебя жаль. Ты же был студентом, и неплохим студентом. Криминалистика в твоем лице не должна потерять умную голову... След ты читаешь на раз, зомби укрощаешь с полпинка, память великолепная... Теперь еще и зовут на осиные случаи... Кой черт тебя понес умирать?
- Наука требует жертв, шеф.
Я поворачиваюсь к выходу.
- Иди, иди, жертва науки... - бормочет шеф, и из коридора я слышу его затихающий голос: боги, боги! Как парня жалко... Эх, Татьяна свет Валерьевна...
- Вы гадаете, Татьяна?
Возлюбленная сосредоточенно бросает абрикосовые косточки на зеленый платок. Камни в ее руках похрустывают, шунгит плавится, а вот косточки - сухие, бесстрастные косточки - в самый раз.
Она хмурится.
- Вы видите плохое?
Она оглядывается, замечает меня и находит мне работу. Она сердится. Но я счастлив. Я не люблю сидеть в своей комнате, глотая учебные материалы или криминальную видеохронику.
я молчу.
Я сижу у ее ног, подставив руки, и она разматывает пряжу, моток за мотком, моток за мотком.
Это волшебный день.
Мы сидим с возлюбленной на кровати и говорим.
Она не согласна. Собственно, она всегда не согласна со мной, когда речь идет о нелегальных экспериментаторах. Она иногда признает их за равных, и это странно. Незаконное - незаконно.
Я рассказываю о том, что некромант - человек особый, со своей клиентурой, и два дня не прошли для меня даром. Он меня чует.
Люди, зараженные живой смертью, пахнут не царицей ос, посылающей эту смерть, а им. Я перехватываю зараженных и передаю их координаты врачам, пусть они делают свою работу. Но зачем ему это? И почему он не болен?
Возлюбленная морщит нос, как львенок.
- А если он узнает, что в нашем районе живешь ты?
Я некоторое время думаю.
- Кажется, я знаю, что делать. Надо просто попасться ему на глаза. Он не знает, что его раскрыли. Он посчитает, что я хорошая добыча.
- Но ведь ты не можешь постоянно работать подсадной уткой! - тревожится она.
- Он меня позовет.
- И что ты можешь сделать? Что?
Я глажу ее по голове.
- Я могу услышать зов и пойти на него. Конечно же, я иду. Я же мертвый.
Она плачет.
Я вхожу в этот старомодный дом, исполненный спокойствия, и понимаю свои преимущества перед этим домом. Дом мертв и служит. Я мертв и работаю.
Я киваю статуям у входа, прохожу по длинному коридору и выламываю дверь. Дверь хлипкая.
В комнате меня ждет не дождется испуганный человек. Он провел ритуал вызова, он голоден и ждет, но объект движется слишком быстро... Что-то не так... Да, вот и я.
В камине черные угли, на столе зеленая сктерть... Плохой исторический роман может кончиться плохой аннотацией.
- Повинуйся мне! - говорит некромант, загнанный в угол, но еще не потерявший остатки наглости. - Ты мой раб! - И чертит в воздухе какой-то знак, который вспыхивает синим.
- Что ты! Я твой брат - миролюбиво говорю я, отрывая деревянную плашку от спинки кресла. - Я твой собрат по профессии. Я не могу тебе повиноваться. Мне совесть не велит.
- Кто твой хозяин?.. - вопит некромант, хватаясь за кочергу. На столе лежит готовый и заклятый серебряный нож, но некромант паникует. Он живой. - Кто твой закон?
Я улыбаюсь.
- Мой закон - уголовный кодекс. У мертвых должны быть четкие правила. Ну что, будем разговаривать?
- Будем - говорит некромант и мнется в углу - но не так, как ты хочешь.
Мы садимся в зеленые кресла. Кресло подо мной недовольно скрипит, обиженное тяжестью мертвого человека.
- Она - говорит он. - Она. Хозяйка Роя. Она дала мне вечную жизнь.
Я не понимаю.
- Ты веришь в эти бредни про вечную жизнь - удивляюсь я. - Ты? Вы же исповедуете вечную смерть. Даже мое существование для тебя - оскорбление. И какая оса начнет строить улей с себя? Может быть, это неправильная оса? И счастье не то?
- Это не так - улыбается он. - Хозяйка Роя дает то, с чем люди не могут справиться - вечное счастье, вечную жизнь, вечное единение. Она может дать и вечную смерть. Не вина людей в том, что они с этим не справляются. Это вина их плоти. Они не могут выносить зерно, которое в них посеял царица. Многие видят ее во сне, но пути находят не все...
И тут я чувствую недоброе.
Само по себе то, что я чувствую, а не слышу и вижу на грани - плохой знак. Я пытаюсь встать.
Некромант улыбается. Он мог бы проповедовать и дальше, и дольше, до тех пор, пока я не замечу, что он взял меня в плен. У него очень добрая улыбка, полная затаенной грусти. Это улыбка осы, человеческого рода осы.
Неужели кто-то выдерживает такое Изменение?..
- Ну что, мертвый? У меня нет власти над тобой?
- Это как карта ляжет, собрат...
Руки и ноги не двигаются. Голова...
- Тебе повезло. Мы недавно собирались как раз в этой комнате - продолжает некромант, вставая. - Все мертвое принимает естественное состояние там, где нас больше одного.
Сколько их? Я представляю себе осиный рой, потом - осиное гнездо...
Осы едят своих жертв, жалят и едят живыми. Наверняка сейчас мое существование кончится. "поговорим, но не так, как ты хочешь..."
Я принимаю это совершенно спокойно, без каких-либо эмоций, посмертных или живых, и удивляюсь этому. Судя по тому, что говорит возлюбленная, перед второй смертью я должен начать чувствовать очень полно, а со второй смертью Изменением будет владеть моя душа, обретя возможность создать себе тело. Мы изучали это на втором курсе. Неужели здесь какая-то ошибка?
Я так углубляюсь в подсчеты, что перестаю обращать внимание на то, что говорит некромант.
- Вы можете заснять процесс? - говорю я.
Он удивляется.
- Вы можете передать расчеты в институт? - очевидно, он удивлен тем, что я сменил наглый тон на вежливый. Ладно. - Я прошу заснять процесс повторной смерти на камеру и переслать информацию в институт. Татьяна Валерьевна будет очень рада неоценимой помощи в исследованиях. Вам выплатят компенсацию.
Некромант застывает столбом, а потом начинает хохотать.
Отхохотавшись, он машет рукой, и невидимые путы с меня спадают. Я встаю, но так как мне неясно, что делать дальше, не двигаюсь и не говорю ничего.
- Ты достоин! - объявляет некромант. - Ей-боги, ты достоин присоединиться к Рою! До чего же ты забавный!
И он опять смеется, хрюкает, как свинья, и даже хватается за сломанную мной спинку кресла - так ему тяжело смеяться.
В кармане у некроманта - коробочка, а в ней - две пилюли. Черная и синяя.
- Глотай! - командует он. - Глотай, мертвый! Великая тебя поймет. Нам с тобой будет хорошо.
Я знаю, что в одной из капсул. Личинка живой смерти может несколько месяцев прожить в организме, не начиная развиваться, а может начать расти сразу. Но во второй капсуле нет ничего. "Ничего" - это мучения бессонной ночью, страх, сводящий с ума...
В эту игру выигрывают только истинно мертвые. Кто придумал такую мерзость?
Чары уже окончательно спали.
Я вскакиваю и перехватываю его руку.
Он бьет серебряным ножом, нож проникает глубоко в плечо, соскальзывая по шее и оставляя на ней длинный порез. Конечно, что вы! Зачем предлагать что-то врагу, если не отвлекать его? Но тут нужно уметь обращаться с ножом.
Я бью изо всех сил, бью в грудь, пробивая ее кулаком. Мертвая ярость ослепляет меня на несколько секунд, но после этой вспышки я вижу не удивление и боль на лице некроманта, а религиозный экстаз. Это странно.
- Я верю в нее - выдыхает он, падая на пол, залитый кровью. - Я верю ей...
Я ухожу некоторое время спустя. Нет, мне не больно. Но если вовремя не починить, может отвалиться рука.
Возлюбленная поет.
Она мурлычет, проверяя результаты тестов, ругая учеников, надевая лабораторный халат. Она поет всегда, и ее песня шепотом отзывается во мне.
Многие студенты влюблены в нее, как и я.
Она приглашает меня к ним, и я провожу два часа, смешивая кислоты.
- Татьяна Валерьевна, а правда, что он живет с вами в одной квартире!
- Ух ты, личный покойник!
- Да молчи ты! Татьяна Валерьевна, он вам за хлебом ходит?
- Он работает со спасателями - холодно отвечает возлюбленная на вопросы. - Он незаменим для заданий и экспериментов полицейского управления, на незаконных митингах вудуистов и при борьбе с некромантами. Он может работать на самых тяжелых работах, только не в космосе.
- Почему?
- В космосе нет связи с землей. Там действуют другие околомагические силы. Но он может существовать столько, сколько не проживет даже космонавт. А самое главное - и тут она берет меня за руку - это человек, совершивший подвиг. Он отдал жизнь во имя науки!
Я горд и счастлив.
В эту ночь Хозяйка Роя приходит ко мне.
Она стоит передо мной, дразня невиданной сладостью.
Я пока не могу различить ее облик, но этот запах!.. Этот невозможный, дразнящий, сладкий, сводящий с ума запах... Во снах я живой. Я не могу противиться искушению.
Мою голову гладят руки, прекраснейшие, должно быть, руки... Но я уже ослеп. Когда требуешь себе хотя бы немного яви, мысленно проходишь все стадии Превращения - отключаются чувства, слух, зрение... В какой последовательности в этот раз? Когда я принял шприц из рук возлюбленной, я не запомнил - слишком уж я был счастлив.
Сейчас опасно. Опасно. Я должен измениться.
- Я могу сделать тебя живым - говорит она. - Мои семена летят по всему свету, и боль, которую они дарят - это боль воскрешения. Не все могут войти в Рой, чтобы начать новую жизнь. Укус изменит твое тело,
Я молчу, завороженный.
Теплые руки гладят меня, напоминая о временах иной жизни. Живой - я, счастливый - я, правильный - я. Да, я сейчас нужен и полезен, а выполненная работа дает мне глубокую, спокойную радость. Это свойство моей души. Я и до смерти был очень счастлив.
Никто не знает, как живая смерть действует на таких, как я - крутится в моей голове, и, пока руки царицы доставляют мне величайшее наслаждение, касаясь моих рук и шеи - я размышляю. И только на грани, там, где мертвое соединяется с живым, крутится мысль - о боги мои, пускай это продлится еще, как долго, как долго это продлится...
Но царица ос - не моя возлюбленная. Я не обязан жизнью царице ос.
Внутренности живых превратятся в труху. Но мои?
Мозг живых изменяется, и если врач не проведет тонкую биохимическую манипуляцию, то бывший человек умирает в попытках вернуться в Рой. Но мой мозг, котором уже произошли необратимые изменения? Что будет с ним?
Может быть, я смогу измениться снова?
Ведь сейчас я чувствую, как живой человек, и... о, прошу тебя! Прошу, я уже прошу тебя!
В этот момент приходит Изменение.
Я не холоден, что вы. Разве я смог бы ходить, говорить, двигаться, если бы замерз? Мои руки - теплые. Мои ткани - не засохшая грязь и не обрывки плоти. У меня прекрасные способности к регенерации. Мои кости - целые кости, а не высохшие трубки.
Именно поэтому я могу вырваться из терзающих меня когтей, в которые превращаются ее руки.
Живому - больно. Живой закричал бы, испугался бы - и, несомненно, был бы съеден заживо, когда подействует парализующий яд. Но я, оставляя клочья тканей в лапах царицы ос, медленно двигаюсь к границе сна.
- Мертвый! - шипит она. - Мертвый!
Я не могу ее видеть, я слеп.
Граница недалеко.
Если бы можно было вытащить ее за собой на главную площадь, полную вооруженных солдат, если бы у меня было хоть какое-то оружие, кроме себя!.. Если бы... если...
Яростно отбросив царицу в глубину сна, я пересекаю невидимую черту.
Открывшиеся глаза заливает то, что заменяет мне кровь и пот, комната в черных отпечатках моего тела - меня швыряло туда-сюда, пока царица играла с огнем, добиваясь моей благосклонности.
Меня переполняет глубокая печаль, все понимающая, ясная печаль, которая мертвым заменяет горе.
Я перешагиваю порог возлюбленной и падаю у ее кровати. Она просыпается, глядя испуганными огромными глазами на меня, изодранного когтями преступницы.
"Я прошу тебя..."
"Прошу, я уже прошу"...
Отчаяние пробивается с той стороны жизни, подсказывая выход.
Она опускается на пол и берет мою голову к себе на колени. Ее руки - не длиннопалые, и у нее вовсе не аристократические ладони, а на правой руке - представляете себе, мозоль. И царапины. И след на пальце от рашпиля.
Он чертит руны на моем лбу.
- Сейчас... - шепчет она. - Сейчас я тебе помогу... Ох, черт, кто же это сделал...
- Приласкай меня - говорю я, с трудом ворочая языком. - Мне грустно. Грустно. Тошно.
И она гладит, гладит мое здоровое плечо.
Починка длится недолго.
Когда на следующее утро мы идем, уже здоровые, по коридорам института, к возлюбленной подбегают молодые практикантки: "Татьяна Валерьевна! Как он себя чувствует? Татьяна Валерьевна, он цел?" На меня работает целый отдел, мне зашили раны и починили нос, и я в какой-то степени горд этим.
На грани, там, где сходятся миры, я иду с возлюбленной по цветущему лугу. Она одета в белое платье, и вокруг весна... Скоро мы будем дома, скоро...
- Ковбой! - кричит Шеф, выныривая из-за поворота. - Ах, здравствуйте, Татьяна... Ковбой, ты срочно мне нужен.
- Но у нас же дела - как-то беспомощно говорит возлюбленная.
- А вы собирались посидеть с ним в кафе? - ерничает капитан. - Или, может, сходить на танцы? У нас два трупа, и на сегодня нужен Ковбой. А вы мне тут реверансы устраиваете.
- Но мы... - и тут она краснеет. Шеф озадаченно смотрит на нее. Я тоже ничего не понимаю. - У меня надо спросить разрешения! Это мой объект!
- Какой он вам объект... Нормальный, логичный человек, не то, что мои оболтусы... пошли, Ковбой.
И мы идем.
- Шеф, что за спешка?
- Ну ты и наворотил дел... - обиженно говорит Шеф. - Ты же его убил!
- Он был мертвый. И даже не человек.
- Но ты обязан был сообщить об этом!
Я останавливаюсь. Да, должен был! Я виноват.
- Околомагические проблемы, шеф... Я был зачарован. После этого у меня не действовала рука, и...
- Ах, да... Шеф тушуется.
Мы проходим сквозь длинный строй расступившихся первокурсников и подбегаем к двери медпункта.
- Она тебя требует - нерешительно говорит Шеф. - Иди. - и толкает меня в спину.
Шефу знакома нерешительность?
Я открываю дверь, и мне навстречу встает девушка.
Девушка не так красива, как возлюбленная, но будь я живым, я бы, наверное, ахнул. Она черноволоса, высока, с огромными глазами и тонкой талией. Красота имеет очень большое значение после смерти, и я стою молча.
Мне очень жаль. Она бросается на меня.
Через несколько минут я держу ее над головой и слышу визг. Совершенно обычный девичий визг с просьбами отпустить.
- Что это было, Шеф? Вы готовите мне испытания?
Шеф растерянно вытирает мокрые ладони о китель.
- Мертвые тоже шутят... А почему она нормальная?
Я опускаю девушку на пол, гляжу ей в глаза и прижимаю палец к губам. Она всхлипывает и замолкает. У меня еще не до конца приклеились ко лбу лохмотья кожи.
- Не заражена... - говорю я после осмотра. - Не мертвая. Здоровая.
- Она видела сны, а потом свихнулась - озадаченно говорит врач в рваном халате. - И все время просила показать ей Ковбоя.
Меня осеняет догадка.
- Кажется... Шеф, вы поняли мою мысль?
Я сейчас почти живой.
- Это связной, Шеф!
Шеф бледнеет.
Наша теплая компания расположилась в одной из аудиторий. Возлюбленная хмурится и морщит нос.
Оксану, одержимую несчастную девицу, просто трясет.
Шеф задумчив.
Связной рассказывает невероятные вещи. Связному кажется, что царица ос - не великое и могущественное создание, а стерва, стерва!.. Царице нужен царь, а не уйма рабочих насекомых. Царице нужен объект, в который она может поместить отложенное яйцо, и личинка будет развиваться. А она, связной, влюблена в Ковбоя. Она знает нескольких человек, которые пали, не выдержав осиной атаки, и на их месте сидят осы. Осы, осы...
Это пережить довольно трудно. мне хочется даже смеяться. Разве меня можно любить? Я же мертв...
Но ведь и они мертвы, говорит связной. Осы съели их. Личинка поедает не тело, а душу. Я могу показать, кто.... Я могу... Я...
А ведь если бы царица не воспылала желанием и не кричала о нем, то она, связной, и не услышала бы. И знакомая оса не похвасталась бы ей, зная, что когда Ковбой был жив, его любили.
И не укусила бы ее, Оксану.
И теперь она, связной, скоро умрет, но для того,чтобы стать такой же, как Ковбой, просит дать ей эликсир. И тогда они будут вместе, и ... и...
Некоторое время мы молчим.
Возлюбленная думает очень быстро, быстрее, чем девушка встает со стула, решение уже найдено.
- Готовьте лабораторию - распоряжается возлюбленная. - Нет, не для эликсира. Лечить.
Девушка издает истерический вопль. Шеф хватает ее за руки.
Возлюбленная кашляет.
- Ковбой, спать.
Я роняю голову на руки.
Они правы. Стоит мне заснуть, и я на грани.
Грани тонки. соскользнешь - и куда попадешь? Но меня тянет, тянет с такой силой, что я исполняюсь любопытства.
А где царица, Ковбой? А царица уже здесь.
Все иллюзии исчезли, и теперь она стоит передо мной.
Она действительно прекрасна. Она тонкая, рыжеволосая, высокая, изящная. У нее нос с горбинкой и веснушки, и пахнет от нее весной. Весной.
На ней короткое платье какие-то пастельных цветов - я сейчас ослеплен светом и плохо различаю цвета - ожерелья, тонкие драгоценные браслеты и бусы, бусы из живых ос. И каждая бусина - человек.
- Ты пришел? - радостно спрашивает она, и я становлюсь живым. Живым и счастливым, таким счастливым, что готов бежать к ней по зеленой траве.
Но трава пахнет остро, царица одета в ослепляющий свет, и я не вижу ее глаз.
- Ты убиваешь - говорю я.
- Я убиваю тех, кто не любит меня.
- Ты пожираешь.
- Я пожираю тех, кто рассердил меня.
- Ты заменяешь людей и убиваешь души.
- Души не имеют значения. Я голодна! Я голодна, я счастлива!
Изменение крадет последние остатки тепла, и я рад, что не успеваю сдаться, упав добычей в руки, звенящие браслетами.
Морозное пламя убивает все, что похоже на ос, на лету сжигая протянувшиеся ко мне отростки, покрывая изморосью летящие в воздухе камни, взорванную землю. Я слышу, как кричит земля. Земля не умирает.
Мне тяжело. Моя ноша велика. И если для меня есть что-то страшное, то это холодный огонь, жидкий азот, которым навечно замораживают трупы.
Я просыпаюсь и кричу.
Надо мной жидкое пламя, моя кожа сползает клочьями. Кости оледенели.
Глубокая лабораторная ванна с закрытой крышкой, в которую я стучу костями сжатых кулаков. Крышка медленно подается под моим напором. Мне страшно. Я рассыпаюсь на части, на кристаллы льда, на куски плоти.
Моя ярость еще поддерживает меня, но здесь нет ни единого человека, и перед тем, как отключается мое сознание, я падаю на грань и понимаю, что царица мертва.
Возлюбленная где-то здесь, рядом. Она плачет.
На площади перед дворцом президента мне вручают почетную ленту и орден. Я не знаю, зачем он мне.
Рядом стоит возлюбленная, принимая присягу. Особо отличившиеся теперь считаются почетными командующими каких-то отрядов войск. Какой бред. Но сейчас страна, освобожденная от страшной напасти, готовится к войне, и все награды - военные.
- Татьяна Валерьевна, весь институт обожает вас! позвольте поцеловать в щечку?
- Татьяна Валерьевна...
Она решительно отстраняет их и идет к машине под руку со мной. Скоро, скоро закроется дверь подъезда, новая квартира справит новоселье, и причуда великого светила науки займет место в соседней комнате, под рукой.
Я знаю, что это не так. Но кто будет учитывать интересы мертвого? Хотя я не чувствую себя мертвым. Я не могу.
Я жив. Я живу в переломанном, умершем теле, в котором остановились жизненные соки - но я жив! Я свободен, я могу смеяться, я вижу смешное... Я вижу страшное...
Плакать я не могу, но, в сущности, это такая чушь!
Он подводит меня за руку к моей двери. И тут меня переполняет счастье, и я понимаю, что живу, и живу с такой силой, на которую способны немногие живые.
- Благодарю тебя, возлюбленная! Благодарю тебя!
Он отшатывается, а я падаю на колени. Меня охватывает божественный восторг. Это одно из немногих сильных чувств, которые у меня остались.
Я никогда не говорил ей - возлюбленная. Но теперь, когда я совершил великое дело, теперь, когда меня наградили!..
- Возлюбленная!
И я говорю ей все прекрасные слова, которые носил в себе, слова, выверенные сотнями ночей, когда моя живая страсть находила выход. Она стоит, оцепенев. Как ты прекрасна ты, живая, ты, лучшая в мире и на земле! Ты, алтарь и плаха бедного студента, которому не хватило дыхания признаться тебе в любви. Ты, причина моей смерти и причина моей второй жизни, ты, прекрасная, ты, которой в жертву принесена тысяча убийц и для которой совершено великое дело...
А твоя красота, живая, сонная, в тысячу раз лучше яростной и лукавой красоты царицы ос.
Что-то идет не так. Она плачет, она заходится в рыданиях, и остановить ее не выходит.
Я растерян. Совершенно растерян. Этого не должно было случиться.
Я сажусь у ее ног и начинаю перебирать разбросанные руны.
Я не могу понять, почему она плачет.