Мне нравилось думать о ней, вспоминать ее длинное смуглое тело, узкие бедра, плоский живот. Эти мысли оседали где-то на дне моего сознания и не мешали делам важным и серьезным, когда следующим утром я созвал своих лучших людей поговорить о новой крепости. Вопросов было много, но разговор шел хорошо, как бывает между людьми себя и друг друга уважающими и не пытающимися возвыситься за чужой счет. Моего решения крепость ставить, по сути оставляющего Словенск более уязвимым, никто оспорить не решался и это меня радовало. Евфимус нехотя признал, что деньги у нас есть, и городской староста, человек низкого рода, но самый, наверное, богатейший в Словенске, сидел с нами за одним столом и, когда он говорил, его никто не перебивал.
Как раз принесли меду и пирогов, когда на улице зашумели и Евфимус, подойдя к окну, сказал: "Какое безобразие!" Я тоже подошел, Хват следом, и видим: идет по двору рослый парень и несет не плечах два бочонка, а вокруг него развлекаются четверо гуляк, самой ненавистной мне человеческой породы. Я еще подумал: дурни, парень такую тяжесть тащит, он же вас как клопов... И точно, то ли они его толкнули, то ли сам он оступился, но бочки попадали но землю и разбились, a дальнейшее заняло всего одно мгновение: подсечка одному из обидчиков, удар головой в живот второму, a парень подхватил дубовые обломки, разбил их о колено, и в руках у него оказались две хорошие дубины.
И уже не слуга с тяжелой поклажей брел по двору, а молодой воин наливался черной яростью, вопил свой боевой клич и гнал врагов прочь по пыльной утоптанной земле. Я невольно залюбовался его быстыми, уверенными движениями.
"Свей, - сказал Евфимус. - Ругается по-свейски."
"Твой человек, Любомир?" - поинтересовался я.
Хват признался: "Мой, княже. Не гневайся, я пойду сейчас задницу ему надеру."
"Нет, не нужно... Мне нравится даже. Видишь как он здорово, от плеча?"
"Да, плечом хорошо, а локтем не доводит. Вон как запястьем заворачивать приходится!"
Вот глаз у Хвата, куда там мне. Но я проговорил все же:
"Ну, сказать многое можно. Вот и шаг у него широк не в меру."
"И то правда, княже. Если б кто небольшой да легкий, так можно было бы и скакать, а такому дылде нужно потише."
"Князь, - вмешался Евфимус, - он их поубивает. Скандал выйдет."
Сказано, невоенный человек, не видит в нашем деле красоты. Но прав.
"Пойди, Любомир, пошли кого-нибудь. Сам не ходи, тебе это неуместно. Да вели сильно не бить."
Целый день я ходил сам не свой и даже себе удивлялся, с чего бы это я так впечатлился уличными беспорядками? Прямо как баба. И даже поздно ночью, глядя в темный оконный проем, поглаживая лежащую на моей груди тонкую руку, я все представлял себе молодого варяга, державшего дубовые обломки, как два меча, длинный да короткий, его широкий стремительный шаг, взлетающие над плечами светлые волосы.
Длинные, совсем как у Ратобора. Сколько раз я велел ему срезать волосы, а он ни в какую. И я думал себе: пускай. Ведь я растил господина, а не слугу, и оттого позволял ему со мною не соглашаться.
Вот в чем причина, понял я, Хватов пленник показался мне похожим на моего сына. Да не только обликом, а храбростью, дерзостью, неумением сносить обиды, и той юной, мощной грацией, достигаемой лишь выращенными в седле, в кольчуге, с мечом. Нет, не усидит он в слугах, не та порода.
Оана, просыпаясь, подняла темную голову, ее глаза, бессмысленные и сонные, встретились с моими, и она чуть заметно улыбнулась. Я взял ее под мышки и легко потянул вверх, на себя. Ее лицо оказалось вровень с моим, и длинные волосы упали на подушку.
Хорошо, княгиня. Спасибо тебе.
Видимо, я старею, так думал я, одеваясь в утреннем неярком свете и слушая Хвата. Раньше, когда был я моложе, каждый мой вывод вел к ясному и четкому плану. И план такой выполнялся. Всегда. В моей жизни не отводилось места для беспочвенных размышлений о свойствах человеческой натуры, или, скажем, о превратностях судьбы. Это удел людей старых и праздных. Сколько времени прошло с тех пор, как я сказал, что Хватов мальчишка не годится в слуги? Месяц? Больше? И что сделано? Ничего. Вот теперь пришла беда, как я и знал, с самого начала, и ничего не сделал. Белорецкая крепость, Белорецкая княгиня, урожай, данники, все это много важнее, чем какой-то варяжский пленник, все требует внимания, заботы, княжьего слова. Боги, как нужен кто-то рядом. Как нужен сын
Оана принесла серебряный кувшин с водой, стала лить мне на руки. Хват между тем продолжал:
"Так вот, прибегает Полес и орет: "Убивают, режут", а сам весь в крови, побит как надо, даже и зуб сломан."
"Ты что, Любомир, и в стражу теперь ходишь?" - перебил я. Очень я надеюсь сделать из Хвата важного и чинного воеводу, господина с должной надменностью, да все без толку. Вечно он на постах торчит, да в караульной в кости с дружинниками играет и оружие сам себе точит.
"Нет, князь, куда мне. Сорока был в страже и Симеон, а мне так просто, не спалось, вот я и пошел послушать. А Полес и говорит: Варнал варяга порубил, насмерть."
Вода пролилась мимо рук, плеснула на рубашку. Я поднял к Хвату мокрое лицо:
"Прямо насмерть? - Так мне стало жалко парня, что и сказать нельзя. - А знает ли он, вор, чей это мальчишка?" Кровь ударила мне в голову, и комната потемнела, затягиваясь багровым туманом.
"Нет, нет, княже, погоди. Так Полес-то сказал. Жив парень, в сарае сидит. Ранен только, пустяк, царапина."
"Как, опять в сарае? Зачем?"
"Так он Варнала топором уложил. Вот это как раз насмерть. Сам видел, мертвее не бывает, лезвие в череп вошло по самое топорище."
Я сел на лавку. Вытер лицо ладонью и только тогда заметил протянутый Оаной рушник.
"Так, Любомир, по порядку. Приходит Полес и говорит, что Варнал убивает варяга. Дальше."
Хват охотно продолжил: "Побежали мы на кухню, прямо бегом, причем я, старый дурень, впереди всех. Бегу и думаю: ну все, Варнал, хана тебе, на куски порву. Да ты, княже, помнишь может Варнала?"
Я скривился: "Помню, как не помнить. Удивительной храбрости был воин, из первых, но и подлец тоже наипервейший."
"Вот-вот! - обрадовался Хват и я уж понял чего он добивается. - Я всегда и говорил: как такую гниду земля носит? Всегда говорил: найдется кто-нибудь всадить ему по самые... ну, да ладно. Прибежали мы на кухню, слышим, на заднем дворе, где поленица, знаешь? - я только рукой махнул, - ...конечно. Так вот, видим, стоит варяг, весь в крови, в руке топор, а перед ним Варнал с мечом скачет. И только я им крикнуть хотел насчет оружия, как Варнал - раз! - и с плеча. Не знаю, пьяный он может был или раненый, но очень у него это плохо получилось. Медленно, да с таким замахом, будто дрова рубил, право. Ну, а варяг - хвать его за руку с мечом и топором его прямо в голову, вот здесь, над ухом, - и Хват показал где. - Да меч Варналов подхватил прямо налету и встал перед нами. Но я велел ему оружие сдать и он бросил сразу, не противился. Вот, в сарае теперь сидит."
Принесли завтрак, яйца, колбасы, хлеб с молоком. Я послал стражника с приказами, велел позвать ко мне Евфимуса, а сам сел за стол и Хвату махнул сесть напротив. Ели молча, потом я ему сказал:
"Что-то мне от твоего подарка мало радости. Одна головная боль. Как я и знал с самого начала."
Хват ответил мне тогда довольно правильно: "Он, княже, в слуги не годится."
"А куда мне его, в песельники? Или, может, по канату ходить?" - спросил я язвительно, но Хват только рукой махнул, мол не до шуток.
"В дружину бы его," - и уставился в стол.
"Та-ак... Варяжский раб убил у меня цивильного словена. Пусть самого распоследнего. И за это его – в дружину?"
"Понимаю, князь. - Тон Хвата переменился, стал чинным, серьезным. - Наказать, конечно, нужно. Может его плетьми?"
"Такого звереныша - плетьми? Так он же мне палаты подожжет!"
Хват согласился: "Подожжет неприменно."
Я подождал пока слуги уберут со стола и подошел к окну. И увидел, как стоит мой парень в белой рубашке, совершенно один. В окружении двадцати моих дружинников, посреди чужой ему толпы. Стоит, высоко подняв голову, расправив плечи и пытаясь казаться смелым, сильным и спокойным. Тогда я принял решение, дождался Евфимуса и пошел во двор, вниз с крыльца, на солнце и свежий осенний воздух. Люди радостно загалдели, воины ударили в щиты, хорошо быть князем! Да иметь свое слово.
Я прошел по двору, остановился напротив него, принялся разглядывать. Он поклонился мне не слишком почтительно, только голову наклонил. Может он и не знает как следует князю кланяться? Он был бледен, от страха или все же ранен? Лицо его, длинное и скуластое, было не то чтобы красивым, но каким-то, я не знаю... приятным. Вон и веснушки на носу. Хотелось на него смотреть. Хотелось взять его, потрепать по патлатой голове, хлопнуть по плечу: "Иди, гуляй. Но чтоб к ужину был, а не то мать огорчится." Впрочем, на Ратобора он не походил ничуть.
"Имя?" - спросил я сухо.
"Хендар Эриксон из Акера, князь," - ответил он поспешно.
"Свей?" - я знал уже ответ.
"Свей, князь."
"Сколько годов тебе?"
Он вдруг дернулся, вздохнул, стал оглядываться по сторонам, и я сразу понял – боится. Так боится, что готов зареветь от страха.
Евфимус перевел мой вопрос и его ответ:
"Шестнадцать, князь."
Ну, конечно, шестнадцать. Не пятнадцать, не семнадцать, а именно шестнадцать. Ожидал ли ты иного, князь? Впрочем, я уже знал что ему скажу.
"Вот что, Хендар, варяжий сын. Есть у меня к тебе сговор. Деремся с тобой на мечах, до первой крови. Если ты меня одолеешь, отпущу на все четыре стороны. Если я тебя – служишь в моей дружине год. Через год деремся опять. Идет?"
"Да, князь," - ответил новый мой знакомец, не дожидаясь Евфимусова перевода, и такое явное облегчение проявилось на его лице, что мне даже совестно стало. Я ведь уже знал как его побью.
Подали нам оружие, и по сигналу мы двинулись навстречу, он – красиво и стремительно, я – с ленцой. Поровнявшись, я пропустил его чуть вперед, подставил ножку, ударил локтем между лопаток. Да, Хват, широкий шаг это серьезный недостаток, придется тебе над ним поработать. Хендар упал, как положено, прямо вниз головой, но тут же вскочил, меч наготове, глаза радостные, как у щенка. Я указал ему на кровь, текущую из разбитого носа, и мне показалось, что он вот-вот расплачется. Да и мне самому надо было идти прочь со двора, во избежание проявления чувств с княжьим достоинством несовместимых. Поэтому я поспешил и уже на ходу сказал Хвату:
"В твою сотню, Любомир. Сам заварил, сам и расхлебывай. Что не так, велю три шкуры спустить, имей в виду!"
Часть 3
http://www.proza.ru/2012/01/05/286