Екатерина Музыка
Я ХОЧУ БЫТЬ БОГАТОЙ!..
Настольная книга
для желающих и не желающих
отъехать на работу в США
Памяти сына посвящается…
СОДЕРЖАНИЕ
1. Виват, Америка!
2. «Дорогие соотечественники»…
3. «Старичок – паучок» или просто - Ильич
4. «Инородное тело»
5. В «зоне аномальных явлений» или «сорок дней в преисподней»
6. Бэбиситор
7. Когда цвели сакуры…
8. Фрэд и другие…
9. Тайная послушница Нинка
10. Мои американские университеты
11. «Родина, еду я на Родину…»
Просьба присылать отзывы о книге по адресу: 353320, Краснодарский край, г.Абинск, до востребования, Е.Н.Музыка
или на E-mail: katya_muzika@mail.ru
или по телефону: 8(86150)5-24-65
С остальным творчеством автора можно ознакомиться на сайте: http://katya-muzika.ucoz.ru/
Давайте знакомиться!
Екатерина Музыка… 38 лет… с хвостиком… «Хвостик» до неприличия длинный и даже неприятный – крысиный, потому что родилась в год Крысы. Но «нет безобразья в природе!»… Когда-нибудь и я трансмутируюсь в нечто неземное…
Кто я? Сильная женщина, готовая к сопротивлению, но очень уязвимая внутренне. Очень сильны материнские чувства. Артистична. Отношусь к себе с иронией и считаю, что в жизни всегда есть место для юмора. Что еще?… Не была, не состояла, не вступала, не подписывалась, не имею… Я сама по себе, но «я голос ваш, жар вашего дыханья, я отраженье вашего лица…»
Никогда не собиралась писать – говорю откровенно – но это волшебство со мной произошло. Сама обожаю читать, но не думала, не гадала, что Катя Музыка, с нелепым образованием – пед и кулёк - с нелепой и трагичной жизненной линией станет писательницей. Хотя как сказать…
Простите за нескромность, но еще ребенком знала, что чертовски талантлива, правда, об этом никто не догадывался, кроме меня. Мне никто не верил, что простая Катька, которая чуть что краснеет – не простая, смеялись, ехидничали, любимая родня – унижала и даже оскорбляла. Теперь понимаю – все ради моего же блага – а чтоб не возгордилась!..
Но это волшебство случилось, а точнее – наказание Господне. Спокойная жизнь – кончилась, хотя она и так всегда была неспокойной. Спасибо Боженьке, что поцеловал меня в «маковку», а ведь мог кого-то и другого! Удивляюсь до сих пор…
Сначала из меня посыпались юмористические и сатирические монологи, рассказы – а потом и пошло, и поехало! А если серьезно – «мне голос был…»
Моя книга – не фантастика, не придумка, как альтернатива реальности – я заглядываю в глаза реальности, порой сама вздрагивая от этого. Эта книга – размышление, книга – исповедь – на разрыв. Жизнь в ней – пережитая, выстраданная. Это не женская беллетристика. А документ. «Не проза документа, а проза, выстраданная как документ» (В.Шаламов). В этой книге вы найдете энциклопедические знания – без иллюзий – о работе русских нелегалов, заполонивших США, где правда, правда, и только правда – беспощадная. Правда – всегда опасна, но мне выпал жребий – меня наметил Господь – рассказать все – как есть. Поэтому «трусилась», но писала и писала… Вся наша жизнь – преодоление страхов.
Мой американский опыт также уникален, как и само мое появление на свет. Это была моя личная «Санта-Барбара», где в течение почти двух лет каждый день рождался сериал с моим участием. Такое – не забудешь. Бог послал мне в спутники разных учителей – для боли и радости, для хвори и выздоровления, для унижения и возвышения – которые вели меня к Свету Правды.
В моей книге много строк и стихов, в основном М. Цветаевой и А. Ахматовой. Я не сравниваю себя с ними – великими, хотя мне кажется, у меня с ними одна группа крови, потому что они мои сестры по духу.
Я не отношусь к набившим руку графоманам-писателям, рождающих «недоносков» каждые три месяца. Мой труд терпеливо и кропотливо вынашивался более пяти лет – считай два слоника…
Через всю книгу красной нитью проходит судьба моего единственного сына, который был Величайшей Душой. Впрочем, почему – «был». Он – есть, просто сегодня его нет на Земле. Он на службе Там и молится за нас. Мне – простой – был дан такой Сын!..
Его смерть – роковой финальный аккорд патетической сонаты короткой жизни искателя. Сегодня я думаю, что мой вояж в Америку – повод рассказать о нем, чтобы люди узнали о его Духовном Подвиге.
Пройдя через мою трагедию, мое горе, вы выплачете свое, не заболеете, не попадете на операционный стол с какой-то опухолью, потому что я возьму вашу боль на себя. Я не даю рецептов, как выжить, если для вас, вдруг, померкнет свет, но глядя на меня, вы подумаете: она выдержала – и я должен выдержать… Жизнь – Великая Тайна, где каждый должен выживать в одиночку.
Но моя книга совершенно не мрачная и не печальная. В ней все – смех и слёзы, любовь и «голуби»… «Смейся, и мир будет смеяться с тобой, плачь, и ты будешь плакать один…»
Моя книга о главном – «Я хочу быть богатой!» - предназначена для самого широкого круга читателей – от слесаря, до пекаря и самого заумного академика. Надеюсь, мое честное творчество затронет ваши самые чувствительные нервы и, как цепная реакция, разбудит от духовной спячки, чтобы вам захотелось действовать, бороться и побеждать. Жизнь – прекрасна!
С любовью ,ваша Катя Музыка.
«И он сказал им: «Смотрите, храните себя
от всякого любостяжания, потому что и
при изобилии жизнь человека не зависит
от его имущества».
Евангелие от Луки гл. 12
ГЛАВА 1
Виват, Америка!
Было еще темно, но проходящая под окнами моей «хрущебы» на первом этаже автострада по-хозяйски уверенно заявила о себе. За десять лет соседства, мой чуткий организм адаптировался и, как у всех полуночников, ближе к утру сон был особенно спокойным и крепким. Но сегодня привычный шум будоражил особо и «аромат» машинного угарного газа, который нахально просачивался в глухо законопаченную раму щекотал остатки нервов. Сон как рукой сняло. Голова – стеклышко. Фонтан чувств из ожидания, радости и тревоги пружиной вытолкнули из постели – сегодня я еду в Америку!
Забыв, что посреди комнаты стоят приготовленные с вечера сумки, я споткнулась и, получив ускорение, «ракетой» полетела к окну. В последний момент, смахнув стопку документов с деньгами, положенными на угол стола и, больно ударившись, затормозила. Приехала!.. Этот «полет шмеля» совершенно неуместен перед столь длинной дорожкой… Но разглядев ушиб, успокоилась – ничего страшного, жить буду. Спасибо, что дело не дошло до «бриллиантовой руки» и «костяной ноги»… Плакала бы Америка горючими слезами вместе со мной!..
Настроение вновь было боевое. Собрав листопадом разлетевшееся «богатство», уселась на пол возле узлов и проверила, все ли на месте – билеты, дипломы, куча справок и справочек, любимые фотографии… На всякий случай, все, что нужно и не нужно, везу с собой – мало ли!.. Случаи – они всякие бывают…
Не удержавшись, открываю новенький серпастый, молоткастый паспорт с золочеными буквами СССР, которого уже нет и еще раз внимательно изучаю визу американского посольства. Вот она – родимая! Эта вклеенная в паспорт зелено-голубая, похожая на доллар бумаженция с моей фотографией, открывает шлагбаум перед реальной возможностью выкарабкаться из нищеты и стать независимым человеком. Кто бы только знал, каких нервов и усилий стоило заполучить этот долгожданный пропуск в будущее благополучие!.. Сюжет для детектива, где действующими лицами были аферисты разного пошиба – от университетских преподавателей, формирующих, якобы, «группы», до кустарей-одиночек, клятвенно заверяющих, что имеют «ключи от сейфа», где визы в Америку лежат. Но самых отпетых мошенников встретила в «надежном», как наши сбербанки Краснодарском экскурсионном бюро, которое работает в «дружбе с законом». Там с меня выудили тысячу долларов, а через четыре месяца после угроз разоблачить их «шайку-лейку», кое-как вернули… рублями и по старому курсу! Как оказалось, меня еще «пожалели». Другие «туристы», потеряв всякую надежду, годами ходят в этот «бермудский треугольник».
Моей приятельнице «повезло» еще больше. Всего за двести долларов в ее загранпаспорт поставили штамп с отказом, что означало навечно похоронить мечты об Америке. Жертве «ненавязчивого сервиса» ничего не оставалось, как переплатить очередным хапугам три цены за срочность и поменять на новый, будто бы «нечаянно» залитый чернилами документ.
Да что там бюро с его горе - путешественниками!.. Это всего лишь маленький зайчик в зеркальном отражении того беспредела и беззакония, от которого слепнешь, шизеешь, каменеешь одновременно и, беспомощно озираясь по сторонам, вопишь – куда бежать, где искать спасение?!.. Но никто не слышит тебя…
Скоро, совсем скоро, утирая слезы радости, помашу платочком этому великому маразму под названием Россия, которую умом не понять… Буду - наконец-то! - трудиться не на «тетю» с «дядей», как до сих пор, а на благо самое себя в правовом и свободном государстве. Недолго осталось ждать - через несколько часов поезд… Конечно, еду не к «теще на блины», а работать, но уверена, в любом случае, страшнее и хуже, чем сейчас – не будет… Куда уж хуже!.. Лишь бы здоровье не подкачало, что-то оно мало радует в последнее время…
Подбадривая себя чем-то вроде «птица счастья, выбери меня», спрятала поглубже «краснокожую книжицу», которой некоторые могут теперь и позавидовать, побежала за родительским благословением. Кто знает, когда теперь свидимся, и свидимся ли?..
В компании двух попутчиц, таких же искательниц лучшей доли в Америке, без почестей и духовых оркестров отъехали от родного Абинска на фирменном поезде «Кубань». Меньше чем за двое суток, изнывая от жары, благополучно прибыли в сердце нашей Родины – Москву. Конец августа, а в «сердце» такое же пекло, как у нас на юге. Загруженные «баулами» и, обливаясь в три ручья, мы вышли на привокзальную площадь. Водители частных такси, выхватывая клиентов друг у друга, предложили довезти до Шереметьева за цену, дороже чем на «фирме». Поторговавшись с непреклонным столичным водителем, деваться некуда – согласились. На носу ночь, рейс утренний, а в билетах указано – быть за два часа до отлета…
В аэропорту попробовали приткнуться в один из отелей, но везде таблички - «мест нет». Да если бы и были… Самый скромный номер – сто долларов, а у меня всего двести. Держась за сумки, чтобы никто не украл, с завистью наблюдаем, как оформляются иностранцы. Эх, нам бы только ночь продержаться!..
В зеркальной стене напротив вижу наше отражение, которое выглядит очень комично, напоминая известную троицу из «Кавказской пленницы»: крупная, с пышными формами, благоразумная и уравновешенная Наташа; себе на уме, деловая Лариса, что ни кипарис; и беспокойная я, кругленькая и мелкая , как шарик от пинг-понга - куда качусь?..
Провинциальная троица «девчонок» привлекает внимание мужчины в приличном сером костюме. Он вежливо пригласил довезти нас в недорогую частную гостиницу недалеко отсюда, а завтра утром доставить обратно. Решив, что сразу троих не «пришьют», мы загрузились в его машину. Мужик не обманул. За умеренные «деревянные» мы устроились в чистеньком номере со всеми удобствами и, смывая дорожную пыль, вспоминали его добрым словом…
Еще не было семи, как волоча сумки, мы переходили от стойки к стойке в поисках регистратуры на Нью-Йорк. Пройдя через весь огромный зал, наконец-то нашли и пристроились в хвост очереди. Бывалая Лариса, обколесившая пол-Европы, провокационно предупреждает:
- Главное, вести себя спокойно и не «бегать» глазами, а то попадешь под подозрение… И потом, говорят, бывают поддельные визы…
Как нарочно, мне выпадает честь стать первопроходцем. Чувствуя, как в солнечном сплетении похолодело и затряслись поджилки, подаю «серпастый» таможеннику. Молодой служащий со строгим, как у батюшки в нашем храме, выражением лица, кажется, вечность изучает мой паспорт. Затем, пристально вглядываясь, долго сравнивает фото с оригиналом. Наверное, не узнает, потому что еще раз поднимает на меня холодный взор. «Вот, дура!.. Надо было причесаться, как на фотке…» - ругаю себя. Нет, слава Богу – узнал, потому что начал проверять декларацию о наличии валюты. На его выбритом до синевы лице появляется ехидная ухмылочка:
- Куда же вы летите в Нью-Йорк с двумястами долларов?
Мое сердце затрепыхалось и прямым сообщением ушло в пятки – это конец!.. С такой мизерной суммой не выпустят!.. Как учила опытная подруга, вытаращив глаза и не моргая, делаю «непринужденную» улыбочку и, махнув рукой как бы в сторону Америки, небрежно бросаю:
- А меня там ждут с мешком денег!..
Усмехнувшись на мою ложь во имя спасения, таможенник делает отметку:
- Счастливого пути, туристка!..
Несмотря на жару, не успевшую спасть за ночь, от его пожелания меня пробил озноб, а на руках появилась гусиная кожа… Потом подруги сказали, что при себе надо иметь не менее тысячи.
Впервые в жизни лечу за границу – все интересно и любая мелочь привлекает внимание. Сразу замечаю, что иностранцев легко отличить от наших – одеты совсем просто, а держатся уверенно и раскованно. Оставив попутчиц, пошла прогуляться по «нейтральной полосе». Мое внимание привлекли магазинчики с зеркальными витринами, где на товарах стояли ценники в долларах. Облюбовав в одной из них маникюрный наборчик в кожаном футляре и солнечные очки, быстро пересчитала на рубли… Да это ж надо год ни есть - ни пить, чтоб позволить себе эти безделушки! И кто это все покупает?..
То ли от последствий холодного, как айсберг, таможенника, то ли от цен на товары, в горле пересохло и я подошла к кафетерию. Молоденькая продавщица, затянутая в белоснежный фартучек и с накрахмаленным колпаком на голове, любезно обслуживала немногочисленных клиентов. Уже с осторожностью изучив цены и переведя на наши «деревянные» за стоимость стакана апельсинового сока с трубочкой, я неприлично громко «ахнула». Да он стоит половину того, что получала в месяц на своей предыдущей работе! Выходит, за труд, который забирал все мои духовные и физические силы государство расплачивалось со мною – в пересчете на валюту – двумя стаканами сока?!...
На мою реакцию красавица за стойкою презрительно стрельнула в меня ясными очами, как тем рублем одарила. Проглотив остатки слюны, я виновато отошла и стала наблюдать, как взлетают и садятся огромные лайнеры. Завороженная зрелищем, тут же забыла думать о жажде и надменной буфетчице. Сквозь шум двигателей слышу – приглашают на Нью-Йоркский рейс. Сдерживая радость, переходящую в дрожь, примыкаю к своим попутчицам…
Будто вступая в новую жизнь с ее сверх мечтой о счастье, торжественно, как перед приемом в пионеры я на мгновение замираю – вот оно, свершается! - и с волнительным трепетом вхожу в салон просторного Боинга. Только устроились и… «лайнер полетел, как по судьбе»! В иллюминаторе древняя и вечно молодая Москва… «Сердце» нашей Родины быстро отдаляется, а в моем бодро звучит: «Мать-Родина! Прости! Жар любопытства влек меня из края в край, я не избег соблазна!..» Но тут, неожиданно для меня эту браваду сменил приступ тоски-печали, очень похожую на ту, когда на «дорожку» целовала морщинистые щеки родителей. И, как тогда или в других, сильно задевающих обстоятельствах, меня «заклинило». Где-то у горла подпирали слезы, но они не хотели облегчить меня, оставаясь внутри, как соль на рану – чтобы помнила…
В это время стюардесса стала возить по салону тележку и предлагать напитки, в том числе и спиртные. Последовав примеру Наташи, опустошившей бутылочку чего-то горячительного, я тоже выбрала с этикеткой поярче – авось отпустит. Но заграничное «винцо в груди» капризная душа проигнорировала. Вместо того, чтобы забыться так разболелась голова и спасительный цитрамон – не помог. Подруги безмятежно спали, а я «бдила» все десять часов беспосадочного перелета.
Зоной моего особого внимания стали две весьма пожилые американки слева от меня. Одна – с гладко зачесанными волосами и заколкой с бантиком, другая – с челкой под Клеопатру. Вместо нашего традиционного досиживания «на печке» «божьи одуванчики» спокойно выдерживали столь длительный перелет. Неестественно молодо улыбаясь перламутром вставных зубов, они что-то живо обсуждали. Наверное, делились впечатлениями от увиденного в России. Сразу видно – настоящие туристки, не то, что некоторые… Счастливицы! Могут позволить себе такую роскошь…
Вот бы и мне, как эти американки, встретить свою старость под облаками! Птицей летать по миру и наслаждаться красотами творений рук человеческих! Не терять интереса к жизни и до конца своих дней оставаться деятельным «одуванчиком»!.. Я даже согласна умереть по дороге из Парижа лет эдак… в девяносто восемь!.. Да, мечтать не вредно - деньги для этого нужны. Они дают свободу передвижения. Вот разбогатею, тогда…
Но мои богатые мечты бедного «китайца» прервал американский кинофильм. Прямо перед моим носом экран большущего телевизора… Что-то о любви… Жаль, не понимаю ни слова… Как Америка примет мое вторжение?.. Как все сложится с работой?.. А может судьба улыбнется – человека хорошего встречу?.. Лучше, конечно, американца, они такие с виду симпатичные и улыбчивые… А общение? В школе учила французский, и по-английски только «Ай лав ю» и знаю. Нет, лучше тогда русско-говорящего… Живя в свободном от «бутылки» государстве бывшие наши, наверняка, переродились и живут совсем другими интересами…
Романтические мысли нарушил плач младенца на переднем сидении – он вел себя на удивление спокойно и первый раз за длинную дорогу обнаружил себя. Мне хорошо видно, как американка привычно меняет памперс – никаких наших пеленок. Положив крошку на плечо, она нежно гладит его по спинке. Думая о своем, мучительно-притаившемся, наблюдаю за ними… Все матери мира одинаковы и ни дай, Господи, как у меня…
Оборвав нить и надругавшись над моим материнством, сатанинские жернова политики, которыми ворочали «отцы народов», безжалостно перемололи жизнь моего ребенка…
«Родился 2 октября 1969 года. Мать – русская, отец – украинец. Закончил среднюю школу. Отслужив в Армии, поступил в Киевский университет. Писал стихи, музыку, играл на виолончели, гитаре, свободно владел английским, польским, украинским языками. 14 сентября 1993 года убит, защищая свободу Грузии. Награжден высшей наградой этой Республики – орденом Вахтанга Горгасала. Перезахоронен по месту жительства матери в г. Абинске Краснодарского края 17 декабря того же года».
Эта краткая биография моего единственного сына Музыки Романа Александровича. Но, что мне до ваших наград?! Ему не было двадцати четырех лет!.. Его жизнь – горение! Рыцарь, отдавший служению идее о свободе свою короткую жизнь. Воспоминания о нем светлые, будто он помогает мне преодолеть тяжесть уныния и мучительной тревоги…
Мой Рома удивительный мальчик – воплощенная нравственность и благородство, множество талантов. Он всегда был устремлен к духовному и никогда не зацикливался на материальном. Одновременно в нем жил бунтарский дух против несправедливости, двуличия, подлости. Чувство правды у него было врожденным, но не на уровне мелочной суеты или быта, а глобальное – на уровне страны, политики, правительства. Он не хотел порабощения деспотичному государству – с детства.
Такой эпизод. В день похорон генсека Брежнева, собаки загрызли нашего кота и, закопав его, мы плакали за любимцем, как за человеком. Соседка увидела и спрашивает:
- Вы что, за Брежневым слезы льете?..
- Да нет, за котом...
Когда она отошла, Рома задумчиво сказал:
- Странные вы, взрослые… Неужели вы не видите, что страной управляют преступники?...
И это в то время, когда все вокруг орали «одобрям-с», а юному «старцу» было всего двенадцать лет. Мой сын изначально пришел на Землю со зрелой душой, но тогда я этого не понимала в силу своей незрелости и идеологических заморочек.
В четырнадцать он осознал свою принадлежность к украинской нации и по «Кобзарю» выучил родной язык. Как обладатель абсолютного слуха, Рома восхищен красотой и напевностью украинской «мовы». Наряду с английским, он все время углублял свои познания, читая в подлинниках Лесю Украинку. Вопрос куда поступать после школы не обсуждался – только в Киевский университет, на романо-германский факультет. Сдал на пятерки, но в те годы процветал «блат – дороже наркома» и чья-то безжалостная рука отодвинула в сторону документы одаренного мальчика из глубинки. Смиренно приняв обстоятельства – Рома никогда никого не винил – и, отслужив в армии, вновь устремляется на Родину – так он стал называть Украину. Кстати, он и родился в Жмеринке Винницкой области…
Любовь ко всему украинскому, унаследованная от ряда предшествующих поколений, сконцентрировалась в моем сыне. Придет время, генетики раскроют Великую Тайну наследственности…
Отучившись год на «рабфаке», он становится студентом столь желанного университета. Праведно воспитав сына, я дала ему возможность и свободу идти по Земле своим путем. В двадцать лет Рома уверовал в Бога и до конца своих дней не расставался со святым писанием и молитвенным словом. Этому я его не учила. Вере никого научить нельзя. Вера – дар Божий. Это я, подтягиваясь за ним, стала заходить в храм, приобрела Библию. На мои сомнения «Фомы неверующего» услышала лаконичное:
- Мама, ты можешь - верить, можешь – нет, но Создатель – есть!..
Традиционно, студенты – самая политизированная часть общества. У молодежи, которая стремится получить образование, выше градус умственной и эмоциональной жизни. Это – армия будущего, чутко реагирующая на общественные изменения. Начало девяностых – распад империи под названием СССР. Национальная борьба за независимость охватывает республики «свободные», в том числе Украину. Судьбу моего сына определяет судьба страны, нации. Он активно участвует в студенческих забастовках и голодовках, за что его отчисляют из университета. Юношеский радикализм приводит его в УНА УНСО, проще – к националистам. Не надо путать с неонацистами. Далее, когда случился абхазский конфликт, Россия поддержала свои интересы в Абхазии, а украинцы – стремление маленькой Грузии к независимости...
Ряд киевских событий стал известен мне после гибели сына. Поначалу меня охватило смятение – как мой сын оказался в стане националистов? Я же умоляла тебя, сынок – не лезь в политику, пока не оперишься!.. Используют твою чистоту, доверчивость и погубят ради иллюзорных идей! Зачем он поехал в эту Грузию?.. Мне страшно было сказать вслух само слово – «националист» и тогда родилась легенда – «Рома погиб в миротворческой миссии» - хотя для других людей, кого он спас из под обстрела в Абхазии, так и было.
Какими терминами наша пресса и телевидение маркируют понятие «национализм»? Это в первую очередь нацизм, фашизм и, как ни странно – антисемитизм. Поэтому в глазах любителя ТВ и желтой прессы любой националист представляется детиной со свастикой на рукаве и арматурой в руке… В наши умы десятилетиями вколачивали, что человек, открыто стремящийся сохранить свою национальную принадлежность и не желающий относить себя к общности «советский народ» - это государственный преступник, и я думала - как все… Но мой Ромочка – не злодей, а благороднейшая душа! Какой из него националист, если его друзьями были русский, молдаванин, армянин?! Он человек Вселенский, и любил всех людей! А его патриотизм – это религия, продолжение молитвы, где не было места корысти!.. Неужели кто-то жестоко сыграл на его чувствах?!.. Но он был не из тех, кого можно было зомбировать и всегда умел мыслить самостоятельно…
Обратившись к самой что ни на есть демократической «Британской энциклопедии», читаю: «националист – тот, кто любит свой народ и Родину, ставит интересы народа и Родины выше личных и групповых…» Хотела бы и я быть настоящей националисткой, да не дано… Пока… Но есть дороги, которые не мы выбираем, и сойти с которых возможно, только уйдя из жизни…
По-настоящему ценной может быть только жертва, приносимая на основе Единства Долга и Убежденности. Но человек, рискующий жизнью ради исполнения обязанностей, не будучи убежден в правоте своего дела, унижает себя до положения наемного солдата, служащего своему господину за деньги. Военная служба такого рода – ничто иное, как убийство! Но если человек ставит свою жизнь на карту по Убеждению, то это означает, что в нем горит Любовь к тому делу, за которое он сражается по доброй воле. Любовь одухотворяет исполненный им Долг, вознося Его на Такую Высоту, что уже не может быть ничего превыше Исполнения Долга. Именно здесь проходит рубеж, отделяющий мертвое, застывшее исполнение обязанностей от Живого Исполнения Долга. Только живое обладает Духовной Ценностью, действенностью. Все прочее служит только земным, рассудочным целям, принося чисто земную выгоду…
Долг и внутренняя убежденность у сына были в гармонии. Это подтверждает его прощальное письмо, написанное на украинском. Вот его перевод:
«…Если кто найдет это письмо, то должен знать, что все случилось по моему личному желанию и никого в данном случае не надо обвинять. Может, это будешь ты, Сергей, а может, и ты, моя родная мамочка, а может, и вообще какой-то незнакомец.
В никакую Одесскую область я, конечно, не ездил, и не собирался, я вообще про этот поступок никому не говорил. И тут пусть не обижается на меня Сергей. Очень мне хотелось, чтобы и ты, случайно, друг мой, не пробуждал у меня какие-то сомнения. Довольно мне было внутренней борьбы с самим собой! Внешнего вмешательства мне не хотелось, поэтому извини, друг! Я решился, и все тут!...
Если прошло каких-нибудь три месяца со времени моего отъезда, то очень прошу родственникам об этом письме ничего не говорить. Возможно, появлюсь вскоре сам, а если прошло уже больше, значит, наверное, пришло мое время. Потому что там, где я был (а может, и есть), время от времени стреляют и даже убивают…
Больше всего я боюсь за мать. Я в ужасе от одной этой мысли!.. Прости, прости, прости, моя мамочка!.. Я никак не мог поступить иначе. Понимал я прекрасно, что я у тебя единственный, но что ж мне, сидеть всю жизнь возле тебя? И никуда не рыпаться? Но нет. Это ты и сама, наверное, понимаешь, не будет жизни. Что ж, я теперь и не мужчина, выходит! Когда другие там, а я что тут, жировать буду? Ну нет, я так не хочу. Слава Богу! Хоть единственный достойный поступок мужчины за целую жизнь сделал.
Кроме того, я имею глубокие убеждения, как и каждый из вас, тех людей, которых я люблю всем сердцем. Но вы не разделяете этих убеждений, потому что вам намного удобнее жить в дерьме, чем постараться заглянуть за горизонт, который вам нарисовали «умные дяди», которые делают на этом бардаке немаловажный интерес. Поэтому переубеждать вас теперь не собираюсь, так как это в жизни не получилось. Только прошу тебя, Сергей, прими крещение! В раю я буду или в аду, но знайте, что я есть плод ваших грехов со всеми вытекающими плюсами и минусами!... За все, что случилось, ни капельки не жалею. Лучше уж так, чем всю жизнь жиреть в дерьме нашей повседневности. Всех вас очень люблю, люди! Прощайте. Ваш Роман Музыка.
P. S. 1. Был я в Абхазии. Виновных в моей гибели прошу не искать. Никто (подчеркнуто) меня туда ехать не заставлял. Я все сделал по доброй воле.
2. Не паникуйте – может, я еще живой.
3. Прошу извинить за путаницу. Не умею писать. Только не подумайте, что когда я писал это письмо, был не в своем уме. Я был уставший, как никогда…»
А вот его стихи, уже на русском, которые говорят сами за себя:
Пусть я не спел ни одной громкой песни
Я верю, что делал добро
Я знал, что молчание – золото
Но я предпочел – серебро…
Я знаю, конечно же, кто-то
Осудит и многое мне не простит
Но просто я видел немало изломанных судеб
И боль их по капле постиг…
Или эти строки:
Резвые колеса,
Прочные постройки,
Новые декреты,
Братские могилы…
Вот и все, что было
Не было и нету
Правильно и ясно
Здорово и вечно!..
Мне нужно было пережить гибель единственного сына, чтобы мои духовные очи очистились от идеологической катаракты и прозрели…
В одной из краевых газет появилась моя статья, где я попыталась привлечь внимание общественности к проблеме молодежи, которая не хочет жить в болоте лжи и государственного человеконенавистничества, объединить матерей, чьи дети пострадали по вине воинствующих и зажравшихся политиканов-преступников. Но за восемьдесят лет духовной эвтаназии, наши люди отвыкли от самостоятельной аналитической работы и мой голос не был услышан. Зато поднаторевшие «журналюги» бесстыдно забросали меня камнями. Услаждая слух своей фальшивой «музыкой» тех, кто им за нее платит, они передернули факты и, в своих комментариях оскорбили память сына, объявив его изгоем – мол, мальчик ошибся, не в те сани сел…
Духовно-выхолощенные, духовно-выкорчеванные, они не поняли внутренней мотивации, которая заставила таких, как Рома, ехать в Абхазию или Чечню. Но об этом гениально сказал большой поэт Даниил Андреев, которого сгноили по тюрьмам только за то, что больше чем поэт :
Скитальцы, изгои, дети вины,
Единому верны условью:
С России смываем пятно Сатаны
Кровью!..
Или пророческие слова Варлама Шаламова, еще одного великого страдальца, и честнейшего из когорты крупных писателей:
«Разве уничтожение человека с помощью государства не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедшей в психологию каждой семьи?...»
Обкормив меня клеветою, мне на годы зажали «измученный рот, которым кричит стомильонный народ»… Но время – молчать, время – говорить.
Мы не знаем истинного положения в стране, потому что нам беспощадно врут. Мы не чувствуем своего места в мире. Мы даже перестали улавливать ритм соседей – Украины, Грузии, Белоруссии, Молдавии и т. д. Но как самое трагичное, мы не слышим голос глубинной России – ее души.
Мы живем под собою, не чуя страны
Наши речи за десять шагов не слышны…
Нация пребывает в смертельном грехе отчаяния, и не понимает, куда ее ведут «поводыри» и скоро ли закончится этот переход через «пустыню»?.. Мы живем в стране, где страшно быть богатым, страшно быть бедным, где «все расхищено, продано, предано». «Моя Родина похожа более на могилу, чем на мать, и люди на моей Родине умирают раньше, чем вянут цветы у них на шляпах»… У нас всегда - «трудные времена»!.. В России нет для меня будущего!.. Попрошу политическое убежище у американцев – и баста!
Развивая эту мысль, я равнодушно уставилась на экран, где любовь набирала обороты. Когда дошло до постельных сцен, он резко погас, и на табло высветилось – «Пристегните ремни».
Под аплодисменты благодарных пассажиров в адрес экипажа, «Боинг» благополучно приземлился в Нью-Йорке. В нетерпеливом желании потягаться с судьбой-злодейкой моя нога тридцать четвертого размера ступила на американскую землю.
Шестым или седьмым чувством улавливаю совершенно другую атмосферу – нет гнетущего напряжения. Но все же на досмотр подруг пропускаю вперед. Как вскоре выяснилось, разряженная обстановка еще ничего не означала, и свое дело таможенники знали туго.
Когда Наташа и Лариса благополучно прошли контроль, я бесстрашно протягиваю свои документы и, показывая самое дружеское расположение, открыто – «рот, хоть завязочки пришей» - улыбаюсь. Усатый таможенник-мулат добродушно спрашивает меня о цели визита, а я, естественно, ни бум-бум. Выручает Лариса и объясняет на своем ломаном английском, что, якобы, приехали изучать язык, страну, бизнес… Уловив последнее слово, я радостно поддакиваю:
- Иес! Иес! Бизнес! Бизнес!..
Товарищи, которые помогли оформить визы, строго предупредили – Боже упаси сказать, что приехали на заработки! По их законодательству мы не имеем права на трудовую деятельность… Но, думаю, таможеннику, проверившему мою декларацию на двести долларов, не составляло труда догадаться, что нашей «бизнес-леди» предстоит делать в их стране. Однако, без всяких ехидных усмешек и комментариев мулат заносит данные обо мне в компьютер и ставит штамп в паспорт.
В это время боковым зрением замечаю, что между сумок пассажиров невинно шныряет ушастая собачонка, типа «спаниеля». Не знаю, чем я ей приглянулась но, обнюхав мой багаж, она уселась у моих ног и начала звонко лаять. В полной уверенности, что глупая псина потерялась и с кем-то меня перепутала, я негромко, но устрашающе «шуганула»:
- Пшла вон!.. Чего пристала!.. Иди отсюда!..
Служащий откладывает мой паспорт и заинтересованно спрашивает:
- Что в сумке?
Ни бельмеса не понимая, на всякий случай улыбаюсь еще шире. Сделав пару безуспешных попыток договориться, мулат громко рявкает… по-русски:
- Сало!!!
Озарение не заставило себя долго ждать. Стукнув себя по башке кулаком, как бы показывая, мол, вспомнила, заорала в тон ему:
- А-а-а!!! Сало!!! Так бы сразу и сказали…
Перед отъездом я сходила на базар и купила отборный, с прослойками и мягкой шкуркой здоровый шмат сала, после чего собственноручно засолила и, не скупясь, нашинковала чесноком. Не менее «отборным» вспоминая всезнающую знакомую Галю, которая посоветовала в качестве подарка для американцев везти русскую водку и сало, я достаю свой оригинальный «сувенир». Выложив товар «лицом», чую, как собственное горит красным пионом. Хотя продукт и был тщательно упакован в три «целлофана», к непринужденной американской атмосфере добавляется ядреный чесночный запах – наше вам, с Кубани! Очередь почему-то отодвигается от меня как от носителя опасного для жизни вируса. Сало в момент исчезает под высокой стойкой с компьютером…
Оказывается, есть целый список, чего нельзя ввозить в Штаты. В него входят травы и продукты питания, а меня угораздило приволочь через океан более трех кило сала! Можно только предполагать, сколько тонн подобных «сувениров» изымается здесь с помощью собачки у таких простаков, как я. «Интересно, куда это все девают?..» - задумалась я, поглядывая на добродушные с толстыми щеками и двойными подбородками физиономии таможенников. А в это время упитанная, как ее начальники, весело виляя обрезанным хвостиком, псина обложила лаем следующего оригинала…
Но волнения позади, и в руках у меня паспорт, с разрешением три месяца «изучать бизнес». С облегчением прячу «дубликат бесценного груза» в похудевшую, благодаря бдительной собачке, сумку, и ставлю вещи на изящную и легкую тележку. Красота! Сама катится!..
Должна встречать старшая сестра Томка. Это она обеспечила материальную поддержку моего прямого попадания в Нью-Йорк. Почти два года не виделись… А вон и она! Издалека кричит:
- Смелее!
Это на то, что, позволяя всем обгонять себя, я слишком робко качу свою тележку… Надо поднажать! Сестра не выдерживает и, пробиваясь сквозь толпу, бежит мне навстречу. Эмоции перехлестывают обоих. Сразу ворох вопросов – как родители, дети, внуки?.. Скороговоркой отвечая, вглядываюсь в родное лицо: все такая - же энергичная и симпатичная, со своей «голливудской» улыбкой из ровных, как у бабушек в самолете, но натуральных зубов. Только светлые, похожие на мои зеленые глаза с покрасневшими белками и новые мелкие морщинки под ними показывают, что сестра не на курорте. Томка спешит выложить карты - для меня есть место у русских, в Грэйт-Нэке, в городке, где живет и работает она. Тиская сестру, я заверещала от радости:
- Ура! Как здорово! Будем рядом!
В отличие от спокойной Наташи, Лариса почему-то меняется в лице и Томка, перехватив ее нервный взгляд, утешает:
- Девочки, не волнуйтесь, без работы не останетесь, был бы
«хомут»...Нас ждет микроавтобус с русским водителем и прямо сейчас едем к агенту по трудоустройству!..
Пока женский экскорт из тележек катит к стоянке, сестра делится со мной:
- Хозяина машины зовут Леоном… Живем в одном доме… Белорусский еврей, в Америке семь лет… Мы с ним дружбаны и ни каких шашней…
Нас встречает приятной наружности мужчина под шестьдесят. Он с интересом поглядывает на дам и, как подобает галантному кавалеру, помогает перегрузить вещи. Опасаясь за судьбу великолепных тележек, я порывалась выскочить из автобуса, чтобы быстренько откатить их назад, но Томка успокоила:
- Сиди, не рыпайся! Это добро тут никому не надо и, вообще, для этого есть служащие…
И действительно, то тут, то там, никого не волнуя, тележки одиноко стояли по всей территории огромной автостоянки… Потом, два года почти, они не давали мне покоя – во всех магазинах и вокзалах выдаются без предъявления паспорта и всегда хватает на всех, но самое невероятное – их почему-то никто не крадет…
Освобождаясь от дорожного невроза, я вспоминаю «наркотическое» сальцо, и собачонку, которую «облаяла» не хуже, чем она меня:
- Такой аромат стоял, слюнки проглотишь!.. И что американцы морщились?..
Томка перебивает:
- Да они ж терпеть не могут этот запах, и чтоб не шокировать окружающих, вместо чеснока жрут таблетки!..
- Насчет последнего может и так, но куда уходит сало?!..
Этот «международный» вопрос тут же оброс предположениями и,
добавив жару, как дров в топку, заставляет всех смеяться до слез. Вертя баранку и слушая родной юмор с его непереводимой ни на один язык мира игрой слов, Леон всю дорогу улыбается и его лицо молодеет на глазах.
Между болтовней я жадно всматриваюсь в то, что мелькает за окном и сладостная эйфория охватывает меня с головы до ног. Вот она – Америка! Мечта всех времен и народов! Все точно соответствует тому, что видела в их кинофильмах, даже лучше! Какие дороги!.. Ни одного убогого строения! Нет заборов и наших вечных огородов с картошкой! Вместо них – лес деревьев, стриженые кустарники, море цветов, зеленые лужайки, а на них – не дома, а терема, один лучше другого!.. Сказка! В душе – оркестр чувств! Еще минута, и я запела бы под него во всю свою луженую глотку, но Леон вовремя остановил машину около двухэтажного особняка на берегу водоема.
-Выгружаемся! - скомандовала Томка.
На дорожке из керамики, которая вела к дому, стоял стул с высокой спинкой, а на нем, будто на троне, восседал кряжистый усатый дедок за семьдесят. Прикрыв глаза и выставив «кудлатую» грудь, он самозабвенно грелся на солнышке. На приветствие русской делегации «усатый - волосатый» и ухом не повел. В это время хлопнула дверь и на широком, как терраса, крыльце, появилась здоровенная бабенция лет тридцати пяти. Видно, со сна она потянулась и недовольно сквозь зевоту сказала:
-Че? Приехали? Ну, здрасьте…
По-английски поговорив с дедом, она по-русски пояснила нам:
- Паразит, сидит весь день… Ничего делать не хочет, скотина, только жрать давай… Все на мне, бедной…
Затем гром-баба, как ни в чем не бывало, помогла деду подняться, и повела в дом, бросив:
- Ждите, сейчас покормлю, выйду…
На наше - «не поняли» - Томка тут же рассекретила, что этот «паразит» на самом деле американец итальянского происхождения и законный «супружник» нашей «бандерши», так я успела окрестить про себя нашу «агентессу». Она легализовалась благодаря удачному замужеству и дом принадлежит ее престарелому муженьку. Теперь ей приходится содержать обоих и зарабатывать на жизнь полулегальным бизнесом.
- Почему – полу?
- Потому что по закону она не имеет права предоставлять работу нелегалам, к коим с сегодняшнего дня относитесь и вы, так как не имеете «секьюритэ» - разрешение на трудовую деятельность в Америке…
Томка хотела еще что-то добавить, но вернулась «бандерша» и, бесцеремонно обращаясь ко всем на «ты», со знанием дела повела переговоры.
Наташу, у которой кой-какой «язык», она сейчас увезет в американскую семью с тремя детьми. Там ей будут платить триста долларов за шесть дней. Более продвинутой Ларисе придется пару дней подождать подходящее место. Ночевать будет в специальном вагончике за домом, а чтоб не «скучала», можно прямо сейчас начать уборку ее аппартаментов за «бесплатное» проживание… Ничего, что смещение часовых поясов, никто не умер, успеет выспаться…
Потом Томка рассказала, что она тоже несколько дней жила в этом вагончике, и вылизывала особняк в знак благодарности за приют и трудоустройство, которое обходится всего в две недели отработки в карман агента…
Но что до нашей Ларисы Ивановны, то она обвела саму «бандершу». Выспавшись в «приюте», подруга уехала в Бруклин и через неделю вернулась в Россию , обвинив всех в «предательстве» (?). Нам с Наташей, протрубившим от звонка - до звонка, эта мрачная история показалась очень таинственной. Может, она «шпикуха» и примчалась в ЦРУ «сливать» информацию?.. Наш человек просто так – на недельку до второго – в Штаты не летает…
Зная от сестры свою перспективу и все же пасуя под острым, как шило, взглядом грубой «бандерши», кротко выслушала, что за работа ждет «безъязыкую» - так она обращалась ко мне…. Только из уважения к Томке она неделю держит место хаускиппера - домработницы - у богатых русских с оплатой… в сто долларов за пять дней. Увидев мою растерянность на столь скромную сумму по сравнению с «языкатой» Наташей Томка шепнула:
- Не трусись! Уже нашла тебе «шабашки», были б силы…
Тому виной прическа с маникюром или мой ниже среднего рост, не соответствующий стандарту «рабочая лошадь», но бандершу явно что-то не устраивало и раздражало во мне. Еще раз свысока пригвоздив меня к земле стальным взглядом, после чего я стала казаться себе совсем крошечкой-хаврошечкой, она подумала и категорично заявила:
- Безъязыкой лучше рассчитаться за место прямо сейчас, зачем мне тратить время и бензин на поездку в Грейт-Нэк из-за такой (опять пригвоздив «шилом») мелочи…
За это «доходное место» с меня полагалось, опять же, из уважения к сестре, всего сто пятьдесят долларов!.. Меня так и подмывало снять ее опасения по поводу «лошади» и заверить, что «пони - тоже кони», но не став оправдываться, с готовностью протянула деньги... Вот и прекрасно! Еще пятьдесят осталось на развод, а мой основной кредитор в лице Томки подождет и никогда не будет наступать на горло. Повеселев, и совсем перестав «труситься», я уже не могла оторвать глаз от муженька нашей «бандерши».
Он вразвалочку вышел из дома и по-королевски уселся на свой стул. Занятый исключительно своими ощущениями, «паразит» начал не по-королевски икать и «благородно» отрыгивать свой обед. В завершение, чуть не уложив нас на месте, прозвучала раскатистая канонада вперемешку с одиночными выстрелами из агрессивного пуканья. Но, «чуть-чуть» не считается и на правах гостей мы сделали вид, что не заметили этих атавизмов дикого Запада.
Что любопытно, Таня – так звали нашу «бандершу» - не соизволила сказать ни «простите», ни «извините». Было впечатление, что внутренне она как - бы одобряет, надо прямо сказать, не стариковский задор своего муженька-«скотины». Однако, не имея времени вникать в тонкости западных культурных «ценностей» и, приняв импровизацию старого пердуна за американское благословение на новый для нас статус-кво и с соответствующие ему должности, мы пожелали друг другу удачи и разошлись в разные стороны.
Как в детстве, мы с Томкой взялись за руки и, ощущая возвращение подзабытого кровного родства и нежности друг к другу, весело переговариваясь, пошли к машине Леона.
- Все идет – лучше не придумать! Вот только не пойму, как тебя угораздило стать очень «уважаемой» в глазах беспардонной Тани?..
- Да уж не задаром! Это тебе Америка – привыкай! Здесь на дармовщину можно только что дышать, и то – смотря чем… Ха-ха-ха!.. Я бесперебойно поставляю «акуле империализма» «живой товар», не требуя взамен никаких комиссионных, да еще каждый раз бисером рассыпаюсь в благодарностях за ее доброту. А что делать – надо своих выручать!..
Позднее, когда я попала в критическую ситуацию, и прозябала без работы, Татьяна «уважила» свою бесплатную помощницу тем, что отказалась иметь с ней дело. Она с садистским удовольствием выслушивала унижения и мольбы Томки с просьбами пристроить «несчастную Катьку» и дипломатично «кормила» нас «завтраками». Для меня так и осталось неразгаданным - за какие грехи тяжкие я попала в ее «черный список»?..
- Грэйт-Нэк! - объявляет Леон.
Утопая в зелени и цветах, ландшафт городка отдаленно напоминает мне предгорный Кисловодск или Ессентуки, где однажды побывала.
- Боже! Я такой красоты отродясь не видела! Зеленый рай!..
- Да, городишко неплохой. Тридцать минут на поезде – и Манхэттен, центр Нью-Йорка… Видишь вон то стильное здание? Это новая синагога, есть еще старая… Грэйт-Нэк облюбовали для жизни богатые – в земном раю бедные не живут - евреи со всего мира – от иранских до русских… Например, мои американцы – выходцы из Румынии… Здесь работает много наших. По выходным участницы «трудового десанта» из России, не имея, куда пойти, встречаются в городском парке, где можно неплохо отдохнуть… А вот и твой домишко!.. Ха-ха-ха!..
Мы затормозили у трехэтажного особняка из красного, под старину, кирпича, в окружении экзотических вековых деревьев. «Домишко» больше походил на неприступную старинную крепость - имелись даже башенки - гармонично вписанную в пригорок. Меня охватило сладостное волнение: и в этом великолепии мне предстоит жить и работать?..
Отпустив Леона, мы подхватили сумки и стали подниматься по крутым ступенькам.
- Томка, я боюсь, а вдруг «крепость» не примет меня?..
- Не трусись! Смелость города берет! Главное, лишний раз рот не разевай, договариваться об условиях работы буду сама…
На наш звонок вышла симпатичная, миниатюрная женщина – дюймовочка, из тех, кого до старости называют «девушкой», как маленькую собачку – щенком. Она посмотрела на меня изучающим взглядом серо-голубых глаз, и протянув руку для знакомства, энергично пожала:
- Очень рада! Мила… Нет, нет, в Америке по отчеству не называют!..
В моем сердце эхом отозвалось – мне рады!
Для беседы хозяйка предложила пройти в «георгиевский» зал – он был немыслимых размеров – с выложенным узором дубовым паркетом. У окна одиноко стоял старинный рояль и диванчик с гнутыми ножками из прошлого века, на который мы присели. Переговоры начались с согласования графика моей работы. Не забывая строгий наказ Томки «не разевать рот», я скромно молчала и только кивала головой, соглашаясь на все…
Всю неделю мне предстоит работать с шести до десяти утра, затем перерыв, и с шестнадцати до двадцати вечера; из них два дня – полные, в которые буду «генералить» обширную жилплощадь… Нет-нет, Мила не возражает, если в свободное время буду уходить на подработки - ради Бога… Мне показалось, что график вполне приемлем на ту сумму, которую положили хозяева, и я начала уже сердиться на Томку, которая настырно добивалась у хозяйки согласия отпускать меня пораньше, если управлюсь быстрее, потому что «безъязыкая» вскоре начнет посещать английскую школу. Милу, явно, смутило это предложение, и она даже слегка покраснела, но, помявшись, дала согласие:
- Ради Бога… Главное – порядок в доме… Я никогда не придираюсь к прислуге и не имею времени вникать в детали… Почти целый день никого нет дома, все заняты, очень много работают и устают…
Мила служит старшей медсестрой в крупном госпитале (вот тебе и малый рост!), а ее супруг владеет своей дизайнерской фирмой в Бруклине, где они жили раньше. У них две дочери, младшая – учится в школе, старшая – юрист, замужем, муж – брокер… На очередное Томкино давление по поводу перспективы повышения зарплаты, Мила обнадежила:
- Через шесть месяцев у младшей четы родится ребенок. Когда будете совмещать няньку с хаускиппером и перейдете на шестидневку, мы будем платить двести долларов в неделю. Захотите больше – ради Бога… Можете работать в выходной. Но на сегодня, учитывая бесплатное питание и проживание в очень хороших условиях (это достоинство Мила подчеркнула особенно) больше ста – ну никак не можем!..
Прикинув в уме, сколько это будет в месяц на «деревянные» и рада-радёханька тому, что светит за горизонтом, я кузнечиком подскочила с антикварного диванчика, потому что маленькая хозяйка большого дома предложила экскурс для ознакомления с моим «хозяйством».
С наводнением американских кинофильмов на наших экранах многое из секретов западного бытия открылось и нашему народу, но мне до конца не верилось, что это не муляжи и не показуха, как у нас, где «художественная правда» зачастую не соответствует прозе жизни. И вот, впервые в сознательной жизни передо мной – вживую! – предстала такая роскошь, о которой не могла и помыслить, живя в своей вечно сырой «хрущебе» и смывая унитаз из чугунного бачка с ржавой крышкой, воздвигнутого чьей-то «гениальной» рукой аккурат над головой.
Шикарные душевые кабинки, ванные с золотыми кранами, обширные спальные комнаты с «царской» мебелью, туалеты, выполненные из мрамора от зеленого, бежевого до розового, не могли не повлиять на мое самочувствие. У меня невольно стали вырываться восхищенные «ахи». Глядя на меня, как на прообраз нищей России, которая когда-то тоже была их родиной, Мила задумчиво улыбалась и поясняла:
- Живем здесь недавно… Все было до безобразия запущено, но по эскизам мужа-дизайнера сделали перепланировку с ремонтом, заменив всю сантехнику и оборудование по последнему слову техники… В России пока нет ничего подобного, и вам вряд ли знакомо, но ничего страшного – вникнете… Не Боги горшки обжигают…
Не показывая ни малейших признаков высокомерия, или надменности, хозяйка казалась такой чуткой и простой! Она располагала к себе и вселяла чувство душевного комфорта, будто в их «тарелке» только меня и не хватало. Рядом с хрупкой Милой – нежным «опенком» - я выглядела эдаким крепким «грибом-боровиком». Храбро поглядывая на нее сверху вниз, что крайне редко случается в моей жизни, не удержавшись, спрашиваю:
- Простите, а где вы жили в России?
- Мы родом из Одессы… В Штатах семнадцать лет… Приехали с семьюдесятью долларами в кармане, а теперь – как видите!..
У меня не было слов – это ж надо!.. Всего семьдесят долларов – и так разбогатеть! Вот что значит жить в стране равных возможностей!
Пройдя по лабиринтам из четырех этажей – к моему изумлению один из них был устроен под землей – мне показалось, за год не запомню, где - что находится. Заметив мою некоторую растерянность, Мила сжалилась и велела, взяв сумки, оставленные у входа, следовать за ней. Она открыла дверь рядом с кухней, и мы очутились в чудесной однокомнатной квартирке.
- Это ваши апартаменты, - просто сообщила Мила, - будьте как дома!..
Меня накрыло очередной волной восторга, от которого вновь начала захлебываться и пускать пузыри в виде хвалебных од. Но Томке, видимо, показалось, что с моей стороны пошел явный перебор, потому что она незаметно, но сильно ущипнула меня, что означало «заткнись, и возьми себя в руки!». На мои «пузыри» хозяйка с гордостью заметила, что не в каждом, даже очень богатом доме найдешь такую заботу о прислуге…
Апартаменты представляли собой гостиничный люкс высшего порядка. Наши холостяки обоего пола, которые довольствуются койко-местом в проходной комнате на совместной с родителями жилплощади, могут только мечтать о подобном гнездышке! В прихожей вмонтирован трехстворчатый шкаф с зеркалом, а половину комнатки с белой мебелью занимала высокая кровать с меховым покрывалом. Взглянув на нее, вспомнила, что вторые сутки не сплю и хоть бы – хны! Вот что значит положительные эмоции! Рядом с роскошной кроватью стояла тумбочка с телефоном, о котором Миля сказала, что параллельный с тем, что в кухне. Ванная с «удобствами» выдержана в розовых тонах, а на вешалке висела пара большущих махровых полотенец под цвет. Поймав мой взгляд Мила предупреждает:
- Все чистое…
Дверь люкса была открыта и на пороге, как по волшебству, возникла «игрушечная» белая собачка. Она рассматривала нас черными глазами-бусинками и виляла хвостиком. Мила взяла ее на руки и, с любовью поглаживая, объяснила, что это необычная собака – она очень давно живет с ним и все понимает, как человек. Завтра в шесть утра с ее выгуливания начнется моя работа, а в течение дня – между дел – не надо забывать повторять эту важную процедуру, что каждый раз будет для меня отдохновением для души и тела. Воздух в Грэйт-Нэке – нектар!..
Кобелек из породы карликовый пудель, и взаправду был умненький-благоразумненький, потому как догадался, о чем речь, и заёрзал на руках хозяйки. Мила вежливо попросила:
- Если вас не затруднит, пожалуйста, сводите его на прогулку. Поводок в кухне…
- Какие трудности! Это же одно удовольствие! - с готовность отозвалась я, поймав себя на том, что заговорила словами героя из комедии Островского, который из кожи лез, чтобы угодить и добиться расположения. Только мое смешное сердце было распахнуто и пылало искренним желанием обогреть всех обитателей дома, а не только собачонку. Под ободрительный взгляд Милы я мухой слетала за поводком и, пристегнув к ошейнику покорного пуделька, потащила его к выходу…
Через двадцать минут мы с Томкой шли по извилистой улице вниз и оживленно обсуждали удачное трудоустройство. Радуясь, что «отбила» для меня нормированный рабочий день, сестра чувствовала себя победительницей.
- А то богатые соотечественники, по сравнению с более лояльными американцами, оборзели вконец. Пользуясь безвыходным положением таких безъязыких, как ты, припахивают так, что наши бабы стонут хуже, чем от татаро-монгольского ига… Но, Слава Богу, кажись нормальные люди попались!.. - и Томка громко поплевала через левое плечо, чтобы не сглазить.
Но обсуждение пришлось прекратить, так как мы вышли на центральную улицу Грэйт-Нэка и передо мной открылись заморские чудеса и то, чего не может быть, но оно было перед моими глазами и даже под ногами. Тротуар светился чистотой, будто его помыли губкой с мылом. Томка подтвердила:
- Ты не ошиблась, его моет специальная машина, а на уборке города заняты, в основном, испанцы.
От «стерильного» тротуара меня отвлекли художественно оформленные витрины магазинов, где были выставлены потрясающие ювелирные украшения, модная одежда – от шубок до пиджаков, обувь и все то, что не оставляет равнодушной ни одну нормальную женщину.
- Не раскатывай губы, - приземлила меня Томка, - это нам не по карману… Здесь магазины только для богатых… Тебе за год не заработать, чтобы купить вон ту сумочку…
И она засверлила пальцем на маленький изящный ридикюль из крокодиловой кожи, украшенный цветными камешками. Прильнув к стеклу, я попыталась рассмотреть ценник, но с удивлением обнаружила, что их нет ни на одной вещи.
- Хитро-мудрые продавцы сначала товаром завлекают, а уж потом, когда жертва созреет – берут в оборот и стращают ценой… Но наш народ - не запугать, потому что не хуже можно купить в Нью-Йорке, уплатив в десять раз меньше… Ты лучше заметь, сколько ресторанов, пиццерий, кондитерских!.. Американцы не обременяют себя готовкой… Это тебе не Россия, где надо полжизни стоять у «мартена» и соображать, как из ничего приготовить нечто…
Было обеденное время, и через окна хорошо просматривается множество дружно жующих людей. Мои ноздри защекотали незнакомые ароматы и, застопорив около японского ресторана, я стала наблюдать, как стройные черноволосые девушки с раскосыми глазами челноками снуют между столиками, обслуживая клиентов. Бармен за стойкой, ловко разливавший напитки, заметил мою заинтересованность, заулыбался и поманил меня пальцем…
- Томка, у меня разыгрался аппетит, вроде год не ела… Давай зайдем?
- Ты шо, обалдела!..Этот ресторан тоже не для нас. Цены – удавиться можно. Если хочешь жрать, сейчас зайдем к китайцам. У них - дешево и сердито…
С ощущением нарастающей на каждом шагу дискриминации, неуверенно зашла за сестрой в небольшой полупустой ресторанчик. Счастливо улыбаясь – глаз не видно – и низко кланяясь, китайцы встретили нас, как близкую родню. Усевшись за двухместный столик, мы изучили меню на четырех «портянках» и, ориентируясь на цены – что подешевле – сделали заказ.
Напротив сидел китаец и, быстро орудуя двумя палочками, не уронил ни одной крупинки. Надо же! Увидела бы я такое, сидя в своем Абинске!.. От всех треволнений у меня внутри была «сахара» и будто прочтя мысли, официант услужливо поставил перед нами два стакана с холодной минералкой. Обида на дискриминацию испарилась вместе с китайским супчиком из овощей и морепродуктами с горой риса, обильно заправленного восточным соусом. За десять долларов на двоих мы чуть не лопнули и «самоходками» выползли из ресторанчика для «бедных». Мы перешли через дорогу и Томка показала на здание, занимавшее полквартала:
- Здесь под землей устроен шикарный фитнесс-клуб с бассейном, тренажерным залом, сауной и всем тем, что помогает сохранять здоровье… Иногда хозяйка дает свой абонемент и я прибегаю сюда поплавать… Но это все мелочи! Лучше держись за меня, а то можешь грохнуться…
Перед нами гостеприимно открылись створки автоматических дверей и я без подсказок догадалась, что это настоящий супермаркет, при виде которых, говорят, сами наши вожди лишались сна. Признаюсь, у меня случилась временная потеря речи, и если я не грохнулась от созерцания этого «чуда-юда», то только благодаря тому, что «я сегодня не такой, как вчера». С переходом на «дикий» рынок мы тоже узнали, чем питалась «руководящая и направляющая», так как «дифисыт» вышел из подполья и стал продаваться на каждом углу.
Уже закаленная американской действительностью Томка добродушно хихикала и наблюдала, как я мечусь между полок и лотков, пытаясь посчитать, сколько сортов сыра или мороженого предлагает магазин, но каждый раз, дойдя до полсотни – сбивалась.
-Кончай мартышкин труд, идем дальше…
Посреди торгового зала площадью с гектар, не меньше, был устроен павильон с горячими и холодными закусками. Оббежав вокруг, я увидела, как редкие покупатели неспешно загружают пластиковые контейнеры всякой снедью – от салатов до мяса…
- Томка, до меня не доходит, как кассир может вычислить, что внутри и почем?
- Плата берется за общий вес, вне зависимости от содержимого…
Моему изумлению не было предела - полный отпад! Элементы коммунизма!..
В дальнейшем, усвоив на уровне желудка незабвенный вкус этого сладкого слова – свобода! – я отдавала предпочтение харчевням «коммунистического толка», не рассчитанных на нашего человека. Как жертва эксперимента с ее голодным прошлым и недоразвитым самосознанием, я бессовестно загружала свой контейнер только деликатесами, игнорируя полезные, но дешевые капусту или свеклу. Удовлетворив свои потребности малюсенькими грибочками, оливками, натуральными крабовыми палочками, а не искусственными, как у нас, индейкой, отборной говядиной или «мажу бутерброд – сразу мысль, а как народ? И икра не лезет в горло и компот не льется в рот…» потому как «все волнуюсь об Рассее, как там, бедная, она?..» Утешало одно – такая пакость, как обжорство, от которого страдает большая часть американского общества, нашему народу в ближайшем обозримом не грозит…
Пока же, мои метания по супермаркету породили массу вопросов и Томка едва успевала отвечать. Учитывая, что не было очереди ни к одной из десятка касс, и торговый зал был почти пустой, меня больше всего мучило:
- Кто это все съедает? Или может всего навалом в честь моего приезда?
- Полный завал всегда и везде - зайди в любой магазин!.. Причем, независимо от сезона… Здесь умеют длительно сохранять продукты, правда, сильно теряющие во вкусе… Эх! Сейчас бы мамкиных огурчиков малосольных или настоящих розовых помидор с грядки!..
Про огурчики речь зашла, когда мы проходили около бочонков с солениями, где самый привередливый покупатель мог найти все, на что способна его фантазия. На мою шутку по поводу «солененького», на которое потянуло сестрицу, услышала откровенное:
- Ты на чё намекаешь?.. Пашу днем и ночью… Личной жизни – никакой! «Девушкой» два года хожу…
Взяв свою «девушку» под руку, решила утешить ее, купив что-нибудь из фруктов. Их ассортимент и размеры заставили бы дрогнуть искушенных в вопросах райских садов Адама и Еву. И хоть «контузия» отпустила меня, оказалось, невыносимо тяжело сделать выбор среди изобилия. Казалось, все, что только произрастает в природе, разместили на этих полках! Изучив цены и пересчитав на наши инфляционные рублики, решила, что особо не разгонишься, но с переходом на «зеленые», вполне можно позволить. Так, пластиковая коробочка граммов на двести не то голубики, не то ежевики, стоил около пяти долларов, а за кило яблок просили около двух. Но Томка тут же умерила мой аппетит:
- Ага! Как бы не так! Это цена одного паунда, где-то в районе 450 граммов… Америка не пользуется мировыми стандартами, и даже в таких мелочах противопоставила себя мировому сообществу…
Полюбовавшись на экзотику, я консервативно остановила свой выбор на двух грушах неземных размеров - их что ли насосом надули?.. На специальной подставке висела толстая пачка пакетов с ручками, как у нас по рублю. Томка взяла один и бросила в него «райские» фрукты. Но что-то прокрутив в голове, вернулась и сняла еще с полсотни:
- Домой своим отправлю…
На эту мелкую клептоманию мне стало грустно… Издержки нашего российского бытия! Как старые раны на погоду, они дают о себе знать, независимо от человека и его моральных устоев…
По пути в ящиках и пакетиках лежали очень аппетитные заморские орешки разных видов и моя рука автоматически потянулась к лакомству, но Томка зароптала на морально неустойчивую:
- Ты шо! Хватит тратиться! Еще ничего не заработала, а уже шикуешь… На сегодня с тебя хватит информации, а то давление поднимется… Тикаем!.. Опаздываю… Сегодня у моих американцев выезд на какое-то мероприятие...
Черная кассирша, с наклеенными ногтями белого цвета, не проявила никаких эмоций, что проходив по супермаркету больше часа мы ограничились столь скромной покупкой и бесстрастно пробила чек…
Не успели мы проглотить груши, как Томка показала на четырехэтажный дом из темного кирпича.
- Вот и пришли… Видишь, на третьем этаже цветные жалюзи в окнах? Моя «фазенда»…
Она своим ключом открыла входную стеклянную дверь и мы прошли в просторный вестибюль с синим ковровым покрытием, большим диваном, зеркалами, цветами на подоконниках…
- Не вздумать «ахать»! Это старый и совсем небогатый дом. Увидишь еще и не такое!..
- Ну скажи, хотя бы, как удается сохранить такой порядок?.. И почему у нас такой бардак?..
- Шо ты хочешь с нашего человека! Он на корню лишен уважения к частной собственности и впитал с молоком матери – «все вокруг колхозное, все вокруг мое!» Значит – ничье. Даже получив в свои руки квартиры, наши люди по инерции живут, как временщики, и в прямом смысле плюют в своих подъездах. Искать единомыслие и дружбу соседей в деле соблюдения чистоты – гиблое дело! Обязательно найдется свинья, и не одна, которая будет гадить, выйдя из своей чистой квартиры. Тогда те, кто радеют за чистоту и красоту - тоже хотели на все плевать. Таким образом – круг замыкается!.. Хозяин этого дома – не дурак, чтобы все пускать на самотек. За приличную зарплату он нанял домоуправа и предоставил ему бесплатное жилье, причем не клетушку дворника, как у нас, а очень достойную и просторную квартиру. Секешь? Теперь тот бережет его добро, как зеницу ока и боится лишиться такого выгодного места! В случае же появления злостного вредителя или свиньи с ним не цацкаются - выселят за пять минут, да еще за имущественный ущерб заставят заплатить – мало не покажется… Здесь с памперсов приучены: чужое – ни-ни… Наш дом бережет знакомый тебе Леон. Сочетая в одном лице слесаря, сантехника, уборщика, охранника, он еще успевает бегать по шабашкам и гребет денежки лопатой… На днях позволил себе приобрести дорогущий автомобиль, и это кроме микроавтобуса, на котором из аэропорта привез. Вот тебе и дворник!.. У Леона есть собственный дом в районе Бруклина, и пока не вышел на пенсию, сдает его в ренту, снимая с этого сливки… Его жена тоже не сидит сложа руки и, пристроившись в социальную службу, зарабатывает себе американскую пенсию. Раньше Леон жил в Минске и работал каким-то главным инженером, имея партбилет с окладом. Сменив советские почести и сидение в президиуме на метелку и ремонт канализации – живет безбедно и жрет красную икру, когда захочет… Что немаловажно, подметая опавшие листья, он спокоен, как удав – никто не спустит шкуру за невыполнение квартального плана… Очень доволен жизнью в Америке – палкой не выгнать! Сюда попал через третьи страны, не то через Италию, не то через Грецию… Напрямую из Израиля сюда не принимают – все захотят… На днях к нему сынок с внуками из Минска прилетает. Он ему местечко домоуправа в соседнем доме придерживает… Для начинающих – курица, несущая золотые яйца. За квартиру платить не надо, рабочий день, как у свободного художника… Но я тоже на жизнь не жалуюсь… Работаю бебиситорм, в переводе- сидеть с ребенком, красиво – гувернанткой, а по нашему все одно – нянька она и есть нянька…
Но Томка вынуждена была прервать тираду, потому что подошли к ее двери.
- О, слышишь, орут недуром! Это мои…
Было не заперто. Пройдя в квартиру, моему взору предстала худенькая, смуглая женщина среднего роста с прической под Мирей Матье. Заткнув одно ухо пальцем, она усиленно пыталась что-то выяснить по телефону, стараясь перекричать орущих детей – мальчика в соплях, лет двух, сидящего в углу дивана и младенца пяти – шести месяцев на одеяле, брошенном на полу. Увидев нас, женщина заулыбалась и, бросив трубку, ткнула мне ладошку:
- Лиса!..
Затем, обращаясь к Томке, она начала что-то быстро-быстро говорить, нервно размахивая руками. Так я познакомилась с хозяйкой моей сестры.
Без промедления, тщательно, как перед операцией, Томка вымыла руки, и кинулась к детям. Через пять минут, умытый Матюша – так на наш манер она называла мальчика – с наслаждением опустошал бутылку с молоком. Младшую, девочку по имени Колли, Томка взяла на одну руку, а второй запаравляла кашу из полуфабриката… Присутствие бибиситора благотворно подействовало не только на детей. Мамаша сделала себе бутерброд «рука отломится» и, не замечая, что крошки падают на пол, с аппетитом скушала и запила чашкой кофе…
Чувствуя себя не у дел, я присела на край дивана и стала наблюдать за работой Томки-бибиситора или Тамары Николаевны, бывшего завуча самой большой школы в нашем районе. Закончив с отличием институт иностранных языков, она свободно владела французским и английским, преподавая последний в старших классах. Так случилось, что сестра была классным руководителем моего сына и привила ему любовь к языкам. Уже к девятому классу она без опасения доверяла племяннику выполнять самые сложные контрольные работы для заочников, таким образом, давая возможность зарабатывать деньги на карманные расходы. Все, кто учился у жизнерадостной «англичанки», обожали ее не только за знание предмета, но за великолепное чувство юмора, доброту, справедливость, умение в каждом ученике видеть личность. И годы спустя ее выпускники не забывали свою любимую учительницу и по праздникам присылали цветы…
Теперь же бывшую Тамару Николаевну называли просто и коротко – «Тамаа», по-ихнему не проговаривая «р». Общаясь с детьми по-английски вперемешку с русскими шутками-прибаутками, она ловко, будто только этим всю жизнь и занималась, сменила обоим малышам памперсы. Продолжая крутиться волчком, «Тамаа» разложила разбросанные по всем углам игрушки, и бросилась к раковине, где возвышвлась гора грязной посуды. Наведя относительный порядок, она стала выполнять Лисины указания и загружать большую сумку «на выезд», укладывая туда молоко, соки, салфетки, памперсы… Раскрасневшись от «волчка» и одевая капризных деток, Томка вспомнила о посланце из далекой России, и стала объяснять мне:
- Бедная Лиса запарилась с двумя детьми… Кэрри, ее муж, не пришел вовремя, как обещал, и ей пришлось нанять в помощь жену Леона, но та вскоре умыкнула по своим делам… Короче – ужас, ужас , суматоха!..
Не знаю до какой степени «запарилась» мамаша, но Томка промокала бумажной салфеткой лицо с капельками пота. Она вручила мне Колли, надела через плечо «пузатую» сумку, подхватила на руки Матюшку и мы дружным строем пошли за «бедной» Лисой, которая беспечно крутила на пальце одной руки брелок с ключами от машины, а вторую засунула в карман джинсовых брючек.
Спускаясь по узкой лесенке в подземный гараж с ребенком на руках, я мысленно перекрестилась, что у меня в «крепости» нет «цветочков» и предстоят одни уборки. После увиденного, мне ясно представилось, в каком напряжении трудится моя сестра около двух лет и как достаются ей доллары!..
Отказывая себе даже в мелочах, она тут же перекачивает заработанную валюту в нищую Россию, где она надежно оседает в «банках» у любимых дочек. В свою очередь, «дочерние банки», по ее указанию снабжают «банки» многочисленной родни, не давая погибнуть. Но «капитал» быстро съедался, а моя родная, забывая, что жизнь дается человеку только один раз, самоотверженно продолжает крутиться волчком и нести ответственность сразу за двоих иноземных младенцев. С нежностью, от которой прошибла слеза, смотрю я на жертвенную Томку – как же я люблю ее!.. Но, боясь попасть не в тональность, разве скажу ей об этом?..
А «главный банкир», поблескивая глазами, уже пристегнула малышей к специальным «пилотским» креслицам. Связанные по рукам «детки в клетке» опять было заходились орать и, ублажив Матюшку игрушкой, а рот Колли закрыв пухлой соской, Томка шутит:
- Вот так и живу, и не жду тишины! - она улыбается и по-гагарински машет Лисе рукой – поехали!
Через минут тридцать мы с шумом выгрузились в прекрасном парке с белыми арками на берегу океана.
- Это дальний парк, есть еще ближний, в центре Грэйт-Нэка, потом увидишь… - комментирует Томка.
Вокруг было достаточно много людей, в основном пожилых или родителей с детьми. Одни сидели на пластиковых стульях, другие – на траве. Подыскав местечко, наша компания устроилась на раскинутом пледе, неподалеку от импровизированной сцены. Предоставив заботы о детях бебиситору, Лиса сбросила кроссовки, улеглась на живот и, кидая в рот чипсы, беспечно болтала ногами. Она, что называется – балдела.
Фанфары известили о начале мероприятия и на сцену, украшенную гирляндами и шарами, вышли музыканты. Играли что-то из джаза, а несколько солистов, сменяя друг друга, старательно выводили ноты. По всему, это был самодеятельный коллектив, но публике было все равно и каждое выступление сопровождалось шквалом аплодисментов, будто перед ними был сам Майкл Джексон. Выступление небольшого оркестра часто прерывал конферансье. Он долго и нудно что-то говорил, но толпа визжала от восторга. Ничего не понимая без Томки-переводчицы, которая заходилась по второму кругу менять «многоразовый» памперс у крошки Колли, переключила внимание на публику. Она была совершенно не похожа на нашу, и мне хотелось понять природу этого отличия, тем более мой доамериканский период был напрямую связан с подобными мероприятиями и самодеятельным творчеством – десять лет руководила народным театром.
Американцы, собравшиеся на этой лужайке, завелись с полуоборота и по-детски, без стеснения, бурно реагировали на все происходящее. Не вдаваясь в тонкости, «что такое хорошо, что такое плохо», толпа «кушала» все подряд и благодарно одаривала своим вниманием каждого артиста – кто знает, может завтра один из них станет супер-звездой, не хуже Мадонны?.. Наша толпа, хоть и «дура», но задаром ее не купишь. Наш человек медленно заводится и осторожно вникает, стоит ли происходящее на сцене его драгоценных эмоций. Но даже пробив стену отчуждения, у нас не принято такое откровенное выплескивание эмоций, а если кого-то «поперло» через край, то обязательно услышишь от степенного соседа: «Потише нельзя?..» Но это лишь часть моих наблюдений.
Вглядываясь в беззаботные лица участников мероприятия, как ни старалась, но в пределах видимости не обнаружила ни одного «нагруженного» или «обкуренного» зрителя. Потягивая свою пепси-колу, они легко и непринужденно кайфовали на трезвую голову и, казалось, пьянели от самой возможности расслабиться от души. Наш народ – наоборот. Вначале ублажи эту душу стаканом крепкого, и тогда увидишь такую расслабуху «без тормозов», что американский невинный кайф супротив нашего отчаянного, с надрывом «гуляй Вася!» то же, что детский лепет супротив отборного мата…
Эта сытая и холеная публика, наверняка, не мучилась извечными нашими вопросами – «кто виноват?», «что делать?» и как прожить на зарплату или пенсию. По сравнению с ними мы очень озабочены. Может, потому и не просыхает Рассеюшка, забывшись в угаре, и поливая заброшенную землю пьяной слезой? А кому-то это только на руку! Пока народ глаза заливает – воруй, хапай, вывози!.. Некому по этой руке ударить…
Но, веселье достигло своего пика. Американцы уже пританцовывали и подпевали группе подростков в хипповых костюмах, которые сменили солистов и отплясывали на сцене. Незаметно для себя, я поддалась «дурному влиянию» и превратилась из наблюдателя, критически оценивающего происходящее, в равноправного участника праздника.
С бескрайнего океана дул теплый ласковый ветер перемен, и подобие юношеского счастья, давно не посещавшего в такой безмерной мере, как сегодня, заставило по-молодецки радостно биться мое подраненное сердце. А вдогонку неутомимое воображение рисовало широкую дорогу, устланную долларами, и открывающую доселе невиданные возможности моего земного бытия… У меня все получится! Вырвалась таки из нашего «могильника»... Виват, Америка!..
И вот, по-родственному обнявшись с Лисой и еще с кем-то рядом, незнакомым, я уже раскачиваюсь с толпой в едином озорном порыве, подпевая «тра-ля-ля» по-русски. Американская мамаша, не проявляя никаких признаков «квочки» в отношении своих «цыплят», веселилась, как девочка. «Квочкой» была моя Томка, и хоть голос еще подавала, но блеск в глазах потух и было видно, что она угорела от своих беспокойных «внучат». Увлеченная приятными мгновениями, я бессовестно забыла о взаимовыручке. Шутя упав перед сестрой на колени, виновато ткнулась лбом в ее плечо:
- Прости, подлеца! Загуляла!..
- Та ладно… Шо я, первый день замужем? Гуляй, пока на воле… Завтра ярмо наденешь…
- Давай мне Колли…
Малышка перекочевала на мои руки и быстро уснула, посапывая заложенным носом. А со старшим, Матюшкой, творилось что-то невероятное. Сила искусства преобразила его до неузнаваемости, не оставив и следа от былых капризов! Вволю натопавшись и нахлопавшись, он по-хозяйски занял освободившееся место под надежным крылом няньки и пребывал в благодушном настроении.
Но, «окончен бал - погасли свечи» и Лиса заправски припарковала микроавтобус прямо к ступенькам моей «крепости». На ее громкоголосое «бай-бай» - до свидания – проснулась и заревела Колли. Томка кинулась к «цыпленку» и, захлопывая за мной дверцу, успевает крикнуть:
- Ни пуха!..
Уже в пустоту отвечаю:
- К черту!
Поднимаясь по извилистым ступенькам, я представила себя золушкой, которая вернулась из сказочного царства веселья и радости… Как и она, я с детства приучена к труду и не боюсь выгребания золы, лишь бы в американском сценарии неожиданно не объявилась злая мачеха… На этой сказочной ноте я позвонила в дверь, и мужской голос крикнул:
- Не заперто!..
По сердцу теплом разлилось – ждут! Навстречу мне вышел лысеющий блондин приятной наружности и любезно представился:
- Стива, муж Милы…
Он задал несколько вопросов – как понравилась мне Америка, что там в России – и продолжил свой поздний ужин.
Проскользнув в отведенный мне люкс и разложив вещи по полкам, слышу – деликатный стук, и в комнату вошли хозяева. Извинившись за беспокойство, Мила дала указания на завтра, и попросила мой паспорт. Полистав, передала Стиве, и тот спросил:
- Есть ли дети?..
Сдержанно, будто речь шла о ком-то другом, коротко рассказала о сыне. Далее хозяева поинтересовались, где жила в России, кем работала, какое образование… Оживившись, выложила перед ними дипломы, трудовую книжку, пару десятков любимых фотографий – вот родители, вот мой Ромочка, сестры, это я выступаю на концерте… Культурно прервав, мол, еще будет время для бесед, а сейчас пора на покой, завтра трудный день, мне пожелали спокойной ночи и, прихватив паспорт – так полагается, оставили одну.
«Какие милые и внимательные!.. Имея такое богатство, много работают, рано встают!.. Кровь из носа, сделаю все, от меня зависящее, чтобы облегчить жизнь этих замечательных людей!..» Воодушевленная на героический и доблестный труд, я с блаженством смыла остатки российских флюидов в розовой ванне и повалилась на непривычно высокую кровать…
Но несмотря на утомительный перелет, мне не спалось. У меня закрался страх банально проспать и в первый же день позорно опоздать на работу. Припомнились и мамкины опасения, которая больше всего сокрушалась, как, живя «в людях» ее «доця», неисправимая сова, будет ежедневно вставать на рассвете. На тумбочке почти бесшумно тикал электронный будильник, но мне был незнаком его механизм - не беспокоить же из-за такой мелочи хозяев?.. Но проблема разрешилась сама собой, причем весьма оригинальным и достойным внимания способом, который может взять на вооружение любой, окажись на моем месте…
Как яркая вспышка «Кодака», которым Томка, не ленясь, щелкала мое прибытие, у меня мелькнули воспоминания, когда одурманенная страна чуть не рассосалась на глазах мировой общественности под магическим взглядом «психотэрапэвта» Кашпировского. «Скромно» взяв на себя роль самого Христа – прости Господи! – он угрожал излечить несчастный народ от самых немыслимых заболеваний и пороков. Его товарищ по цеху, господин Чумак – пошел еще дальше. Тот даже рот не открывал, молча снимая с народа все подряд, всего лишь шаловливо помахивая «очумелыми» ручками. В надежде, что один «рассосет», а другой «снимет» лишние пять кило веса, которые отравляли мою творческую жизнь, я не пропускала ни одного сеанса массового психоза. Не буду скрывать, но в разряд «талантливых» я не попала, и мой вес экстрасенсам не поддался. Зато тогда, меня безумно впечатлили цифры излеченных от энуреза с помощью внутреннего «будильника» и, как оказалось теперь – не напрасно! «Скорбный труд» самозванцев не пропал даром, и мне пришло решение воспользоваться незабываемой методикой «психотэрапэвтов»!..
Вскочив с постели, я залпом выпила два полных стакана воды из-под крана и по-Чумаковски, шаловливо, махнула рукой – будь что будет! Дав себе установку встать в пять тридцать, и закрепив содеянное крестным знамением, я вновь нырнула под заграничное невесомое одеяло…
Еще какое-то время, хаотичный рой мыслей, как неугомонные пчелы, копошились в голове… Но постепенно «пчел» становилось все меньше и меньше… И вот последние две, самые трудолюбивые, в образе Милы и Стивы, умильно улыбаясь и подмигивая небесно-голубыми глазами - все будет «о-кей»! – помахали мне ангельскими руками-крыльями и скрылись за розовыми облаками… Не замечая, как пружины подержанного матраца врезаются в бока, я уснула в полной уверенности, что попала в ласковые и добрые объятия прекрасной Америки!..
ГЛАВА 2
«Дорогие соотечественники…»
Мой «дебют» в крепости богатых соотечественников начался довольно-таки успешно. Чтобы гармонично, как цветное одеяло в господской спальне или моя униформа, не раздражающая глаз народа, вписаться в жизнь и облик дома, понадобилось всего три дня. Они отпечатались в памяти, как первая любовь, которая не забывается…
Вопрос со спецодеждой в доме Милы не стоял. Накануне «дебюта» она открыла шкаф и показала на серенькое, без претензий на стиль, платье с передником, которые аккуратно висели на плечиках и поджидали свою очередную обладательницу. В первое же утро, благодаря «будильнику» с «энурезом», сработавшим много раньше, чем приказала накануне, без спешки, начала собираться на «выход».
Должна заметить, что хватило всего одного «сеанса», чтобы случилось то, что потом назвала американским чудом. Вне зависимости от времени и качества сна я, такая соня, - ни разу! - не проспала и в нужный час, как штык, была на рабочем месте. Вне сомнения, пусковым моментом этого чудесного превращения из «совы» в «жаворонка», косвенно послужило незабвенное учение «психотэрапэвтов». А сказать проще, без научных «тэрминов», почти два года изнурительного труда в Америке, я до умопомрачения боялась элементарно проспать, став на это время будильником, Штирлицем и Наполеоном в одном лице…
Облачившись в «наследное» платьице и, подобрав лишние складки под фартук, увидела в зеркале нечто близкое, по моим понятиям, к образу домработницы. Остатки пышной прически показались слишком вызывающими, и напоминали официантку. Не пойдет. Примочив кудряшки водой, натянула широкий ободок с резинкой для моих гимнастических упражнений. Голова стала «лысой». Ничего – «простенько и со вкусом», как у Кисы Воробьяникова…
Косметика для создания полноценного образа не предусматривалась и решила сразу исключить ее из повседневного пользования: драить «гектары» - не чай подавать, обольешься потом, не хуже, чем в сауне, к тому же сэкономлю лишних полчаса для сна. Не надеясь на свою «девичью» память, положила в карман фартука блокнотик с карандашиком – не стоит отвлекать таких занятых людей, буду все записывать… Из зеркала на меня смотрела безликая незнакомка, которая слилась не только с серой одеждой, но даже стеной напротив – это «чувырло» точно соответствовало той роли, что предстоит играть в этом доме. Видела бы меня сейчас «бандерша»!..
Но мой новый имидж первыми лицезрели господа. Вызывающе-скромненький вид новенькой произвел примерно то же впечатление, что фотография не накрашенной Аллы Пугачевой. Все утро они не могли оторвать от меня глаз, не узнавая в бледной «поганке» с припухшим от «перепоя» лицом вчерашнюю пышноволосую и яркую мадам. Но в отличие от Аллы Борисовны, я была – никем и через пару дней перестала притягивать пристальные взоры домочадцев к своей серости. Их гораздо больше волновало, того ли кота купили в мешке и как у меня продвигаются дела в освоении обязанностей домработницы.
Глядя немигающими лучезарными глазами, Мила втуляла в мое еще неиспорченное Америкой сознание, что во всем полагается исключительно на меня. По ее словам выходило, что хаускиппер - в дословном переводе на русский означает «хранительница дома» - чуть не главное лицо в «крепости». Простодушно купившись на ласковые речи, я рьяно взялась за дело.
Дворец был запущен, потому как недели три или больше стоял без «домохранительницы» и, доказывая, что хозяева не ошиблись в «коте», работала, не глядя на часы и забывая поесть. Порой, пугая своим усердием саму Милу, верткой мышей залазила в самые недоступные тайники с пылью, муравьем двигала диваны или, вибрируя на одной ножке, доставала паутину. Судя по благодушным улыбкам на лицах своих работодателей мое усердие с «поползновениями» пришлось ко двору. Блокнот тоже не вызывал возражений. Разобравшись, как обращаться с многочисленной техникой, при необходимости подглядывала в записи, не докучая расспросами. Но главное, мне удалось быстро вникнуть в американский образ жизни, которому безоговорочно следовала русская семья, попутно сделав массу открытий, значащих для меня не меньше, чем открытие самой Америки Колумбом.
Ровно в шесть, включив свет в кухне, я поднимала беззлобного флегматического пуделька с собачьего матраца и выводила на прогулку. Он хотел спать и, упираясь, говорил умными «бусинками»: «Ты не могла пораньше, дура?..». Но покоряясь нажиму, нехотя плелся за мной на улицу. Было еще темно. Большущие деревья с устрашающим скрипом качались над головой и хотелось побыстрее удрать. Но собачка, от старости или обильной пищи, страдала запорами и, ежась от утренней сырости, я с нетерпением ждала, когда закончится этот ответственный момент. Удачно опорожнившись, песик веселел и, сосредоточенно вынюхивая что-то в траве и кустах, был не прочь погулять еще, но время поджимало. В шесть-тридцать нужно быть в кухне и готовиться к завтраку – делать кофе, чай, сервировать стол…
В объемном холодильнике, похожем на двустворчатый шкаф, в морозильнике которого можно было заморозить нас с Милой в стоячем положении, имелся неограниченный выбор продуктов, но сразу заметила - едят «по чайной ложке». На мое удивление, хозяйка объяснила:
- В Америке толстые только бедные люди с низким интеллектом, а богатые должны быть худыми и стройными – это первый признак принадлежности к элите…
Как неутомимому борцу со своими лишними килограммами, мне не терпелось узнать, как, не утруждая себя гимнастикой, Миле удается оставаться вечной девочкой. Диета оказалась доступна любому желающему. Чтобы оставаться тростинками, элита не занималась жором и регулярно морила себя голодом. Завтрак Милы состоял из чашки декофенированного кофе с молоком без сахара. Еще она просила (не каждый день) порезать на кусочки, ни больше ни меньше, половину зеленого яблока средних размеров – его она съест на работе…
Позднее вычислила, что у постоянно голодной хозяйки, неукоснительно следившей за дюймовочным весом, вызывали зависть и раздражение жующие люди. Узрев за ней этот грешок, из сочувствия, старалась лишний раз не омрачать жизнь элиты и трапезничать в ее отсутствие…
Более упитанный, но аккуратный Стива, не отставая от жены, тоже ограничивал свои запросы. Имея проблемы с желудком, спрашивал иногда «сериал» - овсяную кашу из хлопьев, сделанную за минуту в микроволновке или пустой чай. Младшая, пятнадцатилетняя дочка, занималась классическим балетом и сидела на своей диете. Со сна она капризничала, как малый ребенок и, зевая, рот - шире ворот, нехотя выпивала чашку травяного чая из ромашки. Но никто и не настаивал на большем, поддерживая ее стремление иметь бараний вес. Зять не завтракал вообще, а старшая, будущая мамаша, без моей помощи делала хлопья с молоком, что-то еще и убегала, дожевывая на ходу.
Нетрудно было сделать вывод, что мое обслуживание за завтраком, которого, фактически, не было, носило чисто символический характер. Оно требовалось не для того, чтобы облегчить жизнь домочадцев или ускорить уход а, скорее, из чувственных соображений. Ритуал давал ощущение значимости и тешил самолюбие хозяев, добившихся, наконец-то, права называться господами. Не менее важным было для них и то, чтобы хаускипер первая начинала трудовой день в доме. Тяжелый физический труд не давал мне морального права залеживаться в койке дольше, чем они. Приняв право на «господство», как детскую болезнь «левизны» в капитализме, я подчеркнуто-прилежно подыгрывала в комедии ритуала отведенную мне роль, ублажая душу и слух хозяев:
- Что желаете-с, господа? Слушаюсь! Будет сделано! Сию минуту!
Символический завтрак вместе с «выпасом» собачки не составляли никакого труда и были скорее вопросом времени. Настоящая работа ждала впереди.
Выпроводив всех с пожеланиями удачного дня и, закрыв входную дверь на ключ изнутри, я оставалась одна, не считая собачки, в огромном, напичканном роскошью, доме. Слегка робея, но чувствуя себя настоящей «домохранительницей», готовой в случае чего стать на защиту господского добра, для начала, не в пример элите, по-крестьянски быстро и плотно наедалась с утра. Не теряя времени и переодев униформу в более удобные для грубой работы с «поползновениями» трико и майку, я была готова к труду и обороне.
Напротив моих апартаментов находилась кладовка, представляющая небольшую комнату с полками, забитыми бумагой, мылом, порошками, многочисленными химикатами, инвентарем и так далее. Все покупалось огромными упаковками про запас в специальном оптовом магазине, куда имела счастье попасть на второй день пребывания в «крепости». Об этом событии стоит рассказать подробнее…
Разинув рот и стараясь не отставать, я катила, как положено прислуге, вместительную тележку по проходу, куда хозяин укладывал покупки, предварительно внимательно изучив цены. Больше всего меня поразил не ассортимент товаров, уложенных кипами до потолка, а то, как взволнованные покупатели гребут все подряд, будто завтра война, смена курса, повышение цен или обмен денег за сутки, как у нас. Весь этот набор «услуг» от государства россияне имеют стабильно. На мое недоумение, по поводу ажиотажа, Стива разъяснил:
- Во-первых, когда берешь оптом – то дешевле, а во-вторых, сегодня – «сэйл», в переводе – скидка…
Вон оно что! Оказывается, виновато это магическое слово «сэйл». И действительно, почти на всех ценниках были зачеркнуты старые цифры и проставлены новые. Подсчитав этот «сэйл», мое удивление резко подскочило – можно подумать, пара центов неминуемо спасет от разорения! Не став больше донимать озабоченного хозяина, который «греб» не хуже остальных, оставила этот вопрос для себя открытым, пытаясь самостоятельно разобраться в американской логике…
Прежде всего, Мила познакомила меня с химикатами, каждый из которых имел свое строгое назначение – для кафеля, дорогой сантехники, зеркал, окон, плиты… Она рассказала страшную историю, как одна хаускипер лишилась зрения, перепутав аэрозоли. Чтобы сия страсть миновала меня, все этикетки пометила по-русски, а вдыхая разные по значимости ароматы и чихая, сделала вывод – кроме чистоты, «химзавод» в миниатюре приносит немалый вред здоровью, особенно тому, кто его распыляет…
Вместо привычных наших тряпок для уборки, Мила велела пользоваться бумажными полотенцами. Она не любила, чтобы «воняло». Не «пахло» или «запах», а именно «воняло», сказанное с одесско-еврейским выговором. За уборку уходило чуть не два рулона, и не выдержав такого расточительства, я все-таки завела пару привычных тряпиц, а чтоб «не воняло», выкидывала просушить на широкую террасу, куда был выход прямо из кухни.
Прихватив корзинку с необходимым инвентарем для уборки, начинала «плясать» с кухни, от которой просто «тащилась». Это были не наши шесть-семь «гробовых» метров, где нужно очень долго думать, как умудриться запихать все необходимое. Светлая комната по размерам, как наших три зала в «хрущебе», укомплектована современнейшим дорогим оборудованием, перечислять которое место не хватит. Все до мелочей выдержано в темно-серых тонах под цвет мраморных разделочных столов, делая кухню не только удобной, но необыкновенно красивой. Один из «мраморов», в котором находился бар со спиртными напитками разбивал ее на две части – в одной готовили, а вторая служила столовой. В ней стоял небольшой овальный стол для членов семьи. Для торжественных приемов, рядом была комната с длинным столом и антикварными витыми стульями. Вскоре выяснилось: моя униформа настолько гармонирует с дизайнерской кухней-столовой, что я почти полностью растворялась, делаясь невидимкой. Уже был случай, когда потеряли хаускиппера, думая, что вышла, а я – «растворенная» - стояла в это время у мойки.
Убрав после завтрака, освежив полы, плиту, раковины, поднималась на третий этаж, если считать из кухни. Об этаже, что под землей, речь пойдет ниже. Прямо под крышей находилось уютное гнездышко младшей дочери. От ковровых покрытий до мебели и унитаза здесь царили бело-голубые краски, делая помещение воздушным и легким, как облачко, на котором парила, любимица семьи. На длинном письменном столе – компьютер, в углу комнаты – телевизор с видео, большой магнитофон… В общем, все то, о чем у нас может мечтать каждый подросток, но редко кто имеет. У старшеклассницы устойчивые привычки разбрасывать вещи и игрушки. Должно быть, она еще играла с куклами, но не имела привычки убирать за собой, поэтому вначале все возвращалось на места, затем заправлялась кровать.
Все они очень удобные, с высокими пружинными матрацами, без спинок или с одной, где голова. На нем можно гарцевать, сколько угодно, но простыня останется на месте, как влитая, потому как держится за счет резинки. Здорово придумали!.. Заправляется койка просто, без всяких наших прибамбасов, покрывал, и накидушек. Вместо пододеяльников – большая простыня, поверх которой в тон – воздушное одеяло из пуха. Запасного белья не имеется в наличии - нет надобности. Все снимается раз в неделю, стирается, и через пару часов одевается вновь. Гладить не надо – сушильная машина сама разглаживает складки. Вытряхнув содержимое голубой керамической урны в один пакет, а грязное белье из корзинки в другой, спускаюсь ниже и эту же процедуру провожу в апартаментах старшей и младшей супружеской четы…
Мусор быстро уносится в гараж, где для этого имеются большие черные мешки, а собранное грязное белье – в лондри, в переводе стирка, а по-нашему – прачечная. Она находится в бейсменте - подвале, который не имеет ничего общего с нашими.
Это великолепный жилой этаж под землей, где лично я согласилась бы дожить остаток жизни. Кроме подсобных помещений здесь находится зона отдыха в виде просторного холла с мягкой мебелью и телевизором с большущим экраном. Чтобы далеко не бегать по нужде, рядом воздвигнут мраморный туалет под темный малахит. Зона использовалась по назначению, и семья спускалась сюда по вечерам, наслаждаясь сотней программ у экрана домашнего кинотеатра. Но что меня особенно восхитило – это небольшой спортивный зал. На деревянном полу стояли тренажеры разного назначения , а в зеркальные стены можно рассматривать со всех сторон свою худеющую или толстеющую фигуру. Не удержавшись, я с «ветерком» прокатилась на велосипеде и приняла решение в свободное время тренироваться, конечно, если позволит Мила…
Скажу, что это благое намерение не имело продолжения и кончилось тем, что моими «снарядами» стали ежедневные уборки, а времени едва хватало вытереть здесь пыль. Хотя, надо сказать, и члены семьи не спешили накачивать мышцы, и я ни разу не заметила, чтобы кто-то вспомнил о спортзале, но он был – так положено. На мой восторг по поводу бейсмента Мила объяснила для непосвященных:
- Земля в Грэйт-Нэке очень дорогая и за нее платят сумасшедшие налоги, поэтому каждый метр используется разумно… О богатстве дома судят по количеству бассрумов - туалетов…
У моих было всего семь штук. Но тут надо напомнить, что наши туалеты с их торчащими трубами и стенами, покрашенными масляной красочкой, сохранили только общее название с теми, которые возвели в «крепости» соотечественников. Каждый бассрум представлял произведение искусства. Любуясь на эту красоту - зеркала под старину, музейные туалетные столики, мраморная облицовка - немудрено забыть, зачем сюда пожаловал.
Кроме многочисленных туалетов, каждый член семьи имел если не ванную, то душевую кабину из тех, какие в нашем отечестве пока не доступны простым смертным. В них круглосуточно, а не по графику подается горячая вода из мини котельной, устроенной в одном из подсобных помещений. У них принять душ утром и вечером – святое дело! Наш среднестатистический россиянин еще не дорос до такого уровня физической чистоты и сильно отстает от американцев со своими баньками раз в неделю, если, конечно, таковая имеется. Про многоэтажки, вообще, помолчу – там, как ЖЭК даст…
Минуя зону отдыха и спортивный зал, оказываешься в лондри, где все продумано до мелочей. Белье, вплоть до нижнего, стирается в машине, только нужно выбрать необходимый режим. Учитывая любовь американцев к переодеваниям, мои не отставали, и стирки хватало. Часть вещей – рубашки Стивы, костюмы, юбки, дорогие кофточки и свитера сдаются в химчистку и возвращаются домой в первозданном виде.
Только их зять, родом из Грузии, стирал свои рубашки и майки руками. Плескаясь в тазике, он, должно быть, удовлетворял свои ностальгические чувства по покинутой Родине. Не прошло и недели, как эту «святыню» передали мне. Подкидываясь с тазиком и утюжкой, я тихо крыла привередливого грузинца и покидала лондри к полуночи…
Заправив машинку и включив программу, без задержек возвращалась на этажи, где ожидал пылесос, чистка химикатами зеркал, душевых, мытье полов в кабинетах, лестницы и т. д.
Чтобы справиться четырьмя этажами и его бассрумами, мне пригодился опыт из моей трудовой юности, когда работала няней в детском саду. Тем, кто преуспевал в наведение лоска, вручали вымпел – «ударник коммунистического труда» и такой флажок с золотыми буквами красовался в группе, за которую несла личную ответственность. В то комсомольское время я очень гордилась столь высоким званием и лезла из кожи, чтобы быть при флажке. Хотя это никоим образом не отражалось на моей скромной зарплате в шестьдесят рублей по брежневскому курсу, но зато воспитывало во мне моральный облик будущего жильца в коммунистическом обществе. Так вот, хоть «светлое будущее» велело долго жить, но облик во мне все же хорошо запечатлелся, потому как бывшая некогда ударница стала умело наводить образцово-показательную чистоту в доме богачей, используя свой прокоммунистический опыт.
Где-то к четырем, прибалдев от химикатов и беспрерывного капиталистического труда, я сворачивала «производство» и спешила в свой люкс. Быстро сполоснувшись и все еще под некоторым кайфом от средней формы токсикомании, вновь облачалась в униформу. Слегка пошатываясь, но в приподнятом настроении, что «все успела, все сумела, все успела сделать», поступала в распоряжение Милы на «легкий» труд. К этому времени или раньше она обычно возвращалась домой и любила сама готовить ужин для семьи, вернее, умело командуя моими руками. Кухрабочей оставалось всего лишь четко выполнять указания шефа.
Американский обед, а по-нашему, ужин, когда съедался самый большой объем пищи, обычно состоял из запеченного мяса, зеленого салата с помидорами и огурцами, какого-то гарнира или закусок. На открытой веранде стоял газовый мангал вроде шашлычницы, и на нем делали «барбекю» из всего, что можно запечь. Все виды мяса на удивление мягкие и нет проблем поджарить до готовности или наподобие того. Предпочтение отдавалось мясу курицы и через пару дней, под умелым руководством хозяйки мне удалось овладеть этим нехитрым искусством. Веранду окружали экзотические деревья, о которых Мила сказала, что стоят огромных денег. Указав на одно из них - небольшое в розовых цветочках – назвала цену:
- Например, за это мы заплатили пятьдесят тысяч долларов…
Ну, дела! Мне б такого «деревца» на всю жизнь хватило бы!.. Множество цветов, пенье заморских ярких птичек, остатки кайфа, на которые накладывался новый от дымящегося мангала, давали полное ощущение рая, куда попала после смерти…
На веранде стояли полосатые раскладные кресла и кровать, где предполагалось загорать и дышать свежим воздухом членам семейства. Пока я орудовала большой вилкой с двумя зубцами и переворачивала мясо, Мила уютно устраивалась в качалку и, просматривая газеты на английском, периодически подавала команды: «Сделай это, сделай то, сходи туда, сама не знаю, куда…». Мои ноги гудели высоковольтными столбами и очень хотелось на несколько минуток присесть и передохнуть, но рабочая совесть не позволяла такой вольности в присутствии уставшей на своей работе хозяйки.
В паузах, пока доходил очередной кусок курицы, успешно пользуясь советом «смена деятельности – лучший отдых», хваталась за лейку, успевая полить горшки и клумбу с райскими цветочками. Покончив с мясом, проделывала истинно золушкину работу – чистила мангал от черной жирной сажи – источника больных желудков Милы и Стивы. Они все время жаловались на них и, наверняка, имели гастриты, но следуя всему американскому, упрямо ели вредный для себя барбекю - хоть живот тресни, принцип дороже здоровья. Отмечу, по семье Милы и Стивы я получила энциклопедические знания о быте и привычках чистокровных американцев. Копирование было стопроцентным, чем мои русские очень гордились…
К шести или позже вся семья, кроме грузинского зятя, которого ни разу не видела жующим, собиралась за столом, и я опять «отдыхала», в темпе обслуживая уже не символический обед. Обычно где-то к восьми или позже я была свободна, как птичка в клетке.
На меня уже не наводил ужас тот объем работы, который требовался от хаускиппера в этом огромном доме. При хорошей кормежке «птички» и человеческом отношении – ничего невозможного нет. Всего-то и делов – этажи с его многочисленными басрумами, душевыми, ваннами надо содержать в идеальном порядке, паркеты, окна, стирка, утюжка, готовка, двор, гараж, веранда, и т.д. и т. д., разбавленные «для отдыха» выгуливанием пуделька, символическими завтраками и обедами. Если не загонять себя скаковой лошадью, как это делала в первые дни, а экономно и разумно тратить силы, то можно не только все переделать, но и живой доскакать до финиша…
Освоив все ходы и выходы очень удобной и комфортной «крепости», вскоре без проблем ориентировалась, как у себя дома… Такого типа особняки – больше или меньше, богаче или беднее – в дальнейшем мне пришлось убрать не один десяток.
Здесь существуют свои стереотипы и стандарты. Как у нас предел мечтаний иметь стенку с мягкой мебелью и торшером – символом благополучия, так у них своя, американская мечта бытового устройства. Разница только в том, что наша голь - на выдумки хитра, а им нет необходимости упражнять мозги, тратить время и силы на обустройство. Для этого существуют сотни каталогов, журналов, дизайнерских фирм – выбирай на вкус и цвет, все зависит только от толщины кошелька клиента. Слышала, конечно, что после «прихватизации» наши люди в России, из тех, кто хорошо «прихватил», особенно полезные для них ископаемые, изощряясь в роскоши, переплюнули самих американцев. Но не могу утверждать – чего не видела, того не видела, потому как жила в окружении таких же «материально независимых», как сама…
При собеседовании Мила хоть и ворковала, что не любит вникать в хозяйственные дела но, как показала практика, сильно лукавила. Своим проницательным оком она все фотографировала с первого взгляда и контролировала ситуацию. «Дюймовочка» обожала чистоту и бережно относилась к нажитому добру. Заметив непорядок, она забывала о своем праве на господство и хваталась убирать, демонстрируя отличную хозяйственную выучку в доэлитный период. Или нечаянно испачкав письменный стол в кабинете, испуганно терла, терла его, чтоб, как она выражалась, не испортить «вэщь». Тем не менее, от негласно требовательной Милы замечаний по качеству работу не поступало и хотя, с непривычки, валилась с ног, но была довольна, что постигла основы премудрости и все у меня, вроде, ладится…
Моя трудовая вахта началась в середине недели, и три дня пролетели - как один! Получив расчет, я была счастлива невероятно – «лед тронулся, господа присяжные!» Вот они – первые денежки! Не ожидая ни от кого «тарелочек с золотыми каемочками», а надеясь только на свои усилия, в субботу с утра пораньше мы с Томкой покатили в Манхэттен, где убрали пару квартир ее постоянных клиентов. Заработав по шестьдесят долларов на нос за шесть часов, была весьма удивлена – столько же Мила заплатила за три полных дня с шести утра, до восьми вечера…
Побродив по знаменитому Бродвею, после девяти вечера очумевшая не столько от работы, как от Нью-Йоркских впечатлений, вернулись в Грэйт-Нэк. Чтобы восторженная овца не заблудилась, Томка заботливо провела меня до самой крепости. В подтверждение, что гангстеров здесь не боятся и живут, как в деревне, входная дверь, как обычно, была не заперта. В кухне никого не было, и я с наслаждением напилась - сколько влезло – «святой водички», которую по заказу привозили в дом в огромных бутылях. По словам Стивы, она была экологически чистейшей. Чувствуя, как по телу разлилась благодать, зашла в свой люкс, и когда уже приготовилась отходить ко сну, в дверь настойчиво постучали, и вошла Мила.
По ее мрачному, с поджатыми губами лицу, догадалась, - в чем-то провинилась и мысленно прокрутила – где прокол?.. Едва сдерживаясь, четко, как прокурор на процессе, выговаривая слова, она гневно предъявила обвинение – сегодня днем собака нагадила на коврике около старинного диванчика в прихожей, теперь в доме «воняет», и вина за это безобразие возлагается на меня. На это заявление «божья благодать» испарилась, и не мой голос промямлил пересохшим языком:
- Как?.. А мой выходной?.. Мы же договорились…
- Выходной у меня с семьей, - с гневом перебила Мила, - а вы, дорогуша, отвечаете за порядок и собаку, в частности, во все дни. Вы обязаны выгуливать ее утром, вечером и днем. Мы вас кормим, и живете вы в доме бесплатно!.. Вы хоть имеете понятие, сколько стоит в Америке такое жилье, как у нас?!..
Не имея ни малейшего представления, я тупо молчала и, моргая глазами, силилась переварить услышанное. Как вывод, прозвучал убийственный приговор:
- Будьте добры, милочка, не забываться и отрабатывать!..
Растерянно глядя сверху вниз, я не могла узнать в этом неприступном «железобетоне», вчерашнюю простую и милую «Дюймовочку»!.. Она добила меня пристальным немигающим взглядом, в котором на сей раз отчетливо проявился взгляд кобры и, не дав последнего слова «обвиняемому», вышла, чуть не сорвав дверь с петель.
Очнувшись из оцепенения и, накинув куртку, я на автопилоте прошла в кухню. Виновника «торжества» долго не могла найти, наконец, обнаружила за занавеской в гостиной. Никак не попадая в кольцо, пристегнула поводок и потащила упиравшегося пса на улицу.
Злодей, как нарочно, не делал свои дела, тщательно вынюхивая кусты, а у меня перед глазами стояла милая Мила в неожиданном для меня облике… Нет, если бы сразу по-хорошему договорились или предупредили накануне, что это животное вменяется в обязанности пожизненно, то не в службу, а дружбу, безропотно взяла бы эти заботы на себя… Но я же не знала!.. А «ласковые» слова «дорогуша» с «милочкой», сказанные с издевкой, казались особенно хлесткими и возвращали с небес на твердую почву, минуя мягкую посадку – на ж тебе, мордой об асфальт!..
Реликтовые деревья над головой неприятно скрипели, будто злорадно нашептывая: « Это только первая кровь!. .Эти денежки, добытые потом, не раз выйдут боком!.. То ли еще будет, о-хо-хо!..»
Было темно и безлюдно, а внутри – полное ощущение своего сиротства на этой благодатной для кого-то, но не для меня – земле… Побродив по аллее минут тридцать, но так и не дождавшись никаких «приятных» моментов, как побитая, вернулась в «крепость» своих господ…
Мои опасения оправдались в гораздо большей степени, чем могла предположить. Неаккуратно показав мне ху из ху - кто есть кто, «дорогие соотечественники» уже не тужились казаться благородными господами. Жестоко и властно заявив о своих правах, они втянули меня в состояние холодной войны, к которой оказалась не готова…
Все, что так скрупулезно оговаривалось при приеме на должность хаускиппера, никто не собирался соблюдать даже в малой мере. Каждый день появлялись все новые и новые дополнительные нагрузки и довески, которыми обрастала, как снежный ком, а зарплата в сто долларов, последнему балде ясно, не вписывалась в безразмерный объем этих обязанностей. Фраза «кто платит, тот и музыку заказывает» из пустого звука стала наполняться содержанием, где главный «дирижер» Мила, из «уважения» к моим способностям передоверила все «партии», вплоть до готовки обеда. Не спеша выкушав, хозяйка, не моргнув глазом, вежливо давала на вечер работу, с которой не справиться и до десяти. После этого тонкого изуверства, выгуляв собачку и забыв испить «святой водицы», я закрывалась в своём дорогостоящем апартаменте и бухалась на кровать, не в силах принять душ… Часы на тумбочке показывали двенадцатый час.
Еще смутно, но приходило осознание, что надо в корне менять себя, работая на конкретных людей, иначе – долго не протяну. В то же время, нельзя было не заметить, что мои хозяева и наши отечественные руководители похожи, как два валенка – чем больше стараешься и успеваешь, тем больше загружают, при этом нахально понукая. Но если дома мы привыкли работать на невидимое государство, и когда руководитель наглеет, то можем и взбрыкнуть, то работа на хозяина несет совсем другие ощущения. Мое новое «государство» в образе Милы и Стивы платили свои кровные, и хотели получить то, на что рассчитывают. Им все время кажется, что они имеют недостаточно, а мне, что слишком много хотят. Вот он - вечный конфликт.
Де-факто и в свои выходные дни я оставалась хаускиппером, вставая по «будильнику» в те же пять - тридцать. О возможности расслабиться и не думать о работе, можно было только мечтать. Выгуляв собачку с утра пораньше, по пути делала какие-то мелочи – мыла посуду, забытую с вечера, убирала со стола, мусор, что-то срочное… Вечером процедура повторялась один к одному. Попытка отоспаться или элементарно отдохнуть после напряженной трудовой недели, когда мечтаешь только об одном – «лечь бы на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать», потерпела фиаско. Мое присутствие в бело-розовых апартаментах в уик-энд означало, что в любой момент меня могут привлечь к трудовой повинности за это самое нахождение в них. Как бы я не затаилась в своей кунсткамере, хозяйка тут же «пеленговала» присутствие «лодки». Меня включали в домашние дела, и я вкалывала, как папа Карло.
Как-то очередной раз, вычислив мое нахождение на «дне», Мила принесла пару дорогих брюк для беременной дочери и культурно попросила подшить. В надежде, хоть что-то получить за свой творческий труд в нерабочий день – взялась за дело. Швейная машинка оказалась поломанной и, для начала, мне пришлось отремонтировать и почистить ее. Провозившись целый день и сделав все по фирме, сдала работу. Хозяйка брюк не скрывала удовлетворения. К моему разочарованию, мне не заплатили ни цента и ничего кроме милого спасибо из Милыных уст, не дождалась.
Не желая больше оставаться заложницей дома, становилась мудрее. С утра, выгуляв собачку и быстро переделав мелочевку, пока народ не зашевелился, тихо исчезала из «мышеловки», чем очень огорчала своих хозяев, лишая возможности поиграть в «кошки-мышки». Теперь, если позволяло свободное время, мы с Томкой предпочитали отдыхать на лавочке в парке Грэйт-Нэка, где собирались такие - же бедолаги. Подремав на плече друг у дружки на свежем воздухе, мы не торопились в кабалу и возвращались затемно. При моем появлении хозяева уже не улыбались, а «железная» Мила уже не была милой и не скрывала досады.
Когда дело касалось денег, у меня не поворачивался язык говорить о них, тем более требовать честно заработанное вознаграждение, потому что меня не научили должным образом любить и уважать их. Мое поколение привыкло стыдливо обходить эту важную тему и узнавать о зарплате в первую получку. Расписываясь в ведомости и проклиная про себя голые, как в свое время полки в магазинах, невесть кем придуманные оклады- крошки, никто не смел вякать. Да собственно, взывать было не к кому. Наше государство-невидимка хорошо устроилось, играя на нашем энтузиазме и щедро одаривая копеечными флажками или грамотами, вместо достойных человека зарплат.
Бывшие соотечественники в Америке знали об этом пробеле в нашем воспитании не понаслышке, и без стыда пользовали нас, предпочитая не ушлую молодежь, а средний возраст, приученный к другим ценностям. Даже с появлением конкретных лиц, в чьих руках было мое материальное благополучие, я не смела договариваться о том, сколько стоит мой труд. Когда меня нагло обманывали или «забывали» заплатить заработанное, я обиженно сопела в тряпочку, надеясь на хозяйскую совесть. Как затянувшаяся перестройка в самой России, мой разворот с постсоветской психологии на американскую шел слишком медленно и не поспевал за событиями…
В этом плане, Мила и Стива были в полном порядке, давным-давно избавившись от наших комплексов и предрассудков. Они не скрывали свою неуемную страсть к деньгам, но это великое обожание незаметно для них переросло в великую жадность, которая и сожрала ту самую совесть. А я, наивная, рассчитывала на ее пробуждение!.. Хотя, тут надо оговориться, что их бесстыдство не было таким открыто- наглым, как в свое время мой голый совковый оклад. Отсутствие стыда и совести были тщательно замаскированы, вроде симпатичной аппликации на месте дырки – внешне все пристойно…
Но богатые тоже плачут…Хозяйка не упускала случая пожаловаться, сколько у нее расходов, и как ей, бедной, не достает средств к существованию. Трудно объяснить, но источник экономии почему-то всегда замыкался на мне. Парадокс, но у Милы всегда не хватало наличных, причем именно моих. Чуть не с первой зарплаты она повадилась регулярно занимать у меня – нищей! – деньги. Должок возвращался не вовремя и без должного настроения, будто мне нужно извиняться и благодарить за милость, что вернули… Кокнуть кучу денег на показушный прием или обстричь и напушить - надушить пуделька в дорогом собачьем салоне – не возбранялось и было в порядке вещей. Но заплатить честно за мои сверхурочные было для хозяев, по выражению моей Томки, - «как серпом по яйцам»…
Как и в России, мой труд в глазах нового «государства» - оставался «бесценным». В данном вопросе мировоззрение Милы и Стивы осталось махрово-совковым, будто за плечами у них не было восемнадцатилетней жизни в Штатах, где все имело свою реальную цену.
Теперь к вопросу о питании. На следующий день пребывания в «крепости», хозяин широким жестом открыл холодильник, густо заставленный баночками с заморскими яствами, и предложил кушать, не стесняясь, все, что пожелаю. В унисон ему Мила заинтересованно полюбопытствовала, что мне нравится из еды и даже выполнила заказ – купила несколько слив и пару яблок. Еще в эти счастливые «дни любви» Стива позволил доесть по принципу - на тебе, Боже, что мне негоже, начатую, но давно просроченную банку красной икры. С риском травануться дорогое подношение исчезло в моем чреве – на что только не пойдешь, дабы уважить господ! Потом она стала вещдоком их щедрости и меня не единожды ткнули в нее носом…
Когда маски-шоу были сняты, больше никто и никогда не интересовался моими кулинарными пристрастиями и желаниями. Практически я выполняла в холодильнике роль санитара и доедала только то, что оставалось с барского стола. Когда на завтрак мне вздумалось готовить овсяную кашу из пакетиков, то Мила, заметив эту «подлость», сделала строгое внушение о вреде углеводистой пищи. Так что со «свежатинкой» пришлось немедленно завязать, абы не навредить хозяевам и продолжать «санитарить» позавчерашним вялым салатом из пластикового судка.
Привыкнув в нищей России не отказывать себе в витаминах, здесь мой фруктово-овощной рацион резко сократился. Миллионеры покупали их ограниченное количество, и мне почти ничего не перепадало, хотя и был «честный» договор, что все вопросы питания они берут полностью на себя. Не дожидаясь господской милости, недостающий рацион – здоровье дороже – стала пополнять за свои деньги… Но бог с ней, со жратвой, с голоду не падала и не ради нее принесло меня в Америку…
Уже через неделю используя окна в разорванном графике я стала подрабатывать на шабашках. Вот тут-то и началось самое интересное. У хозяйки появилась открытая ревность, не то зависть, что стала много зарабатывать. За уборки, которые подыскивала Томка, мне платили по часовой. В итоге, получалось чуть ли не в два раза больше, чем на основанной работе. Мила не могла этого пережить, чтобы не плеснуть свою ложку дегтя…
Сестре подвернулась для меня стабильная подработка в американском доме, где мне обещали неплохо платить, но после всех согласований хозяйка попросила референс - рекомендацию. По простоте душевной, ничего не подозревая, мы оставили телефон «благородной» Милы, после чего в этом доме получили категорический отказ. Томка сразу смекнула, в чем дело и в ответ приняла экстренные контрмеры. Она попросила свою приятельницу с хорошим английским стать моей липовой хозяйкой. Женщина работала компаньоном у пожилой мадам и в случае надобности, в любое время суток, могла положительно отозваться о моих «лошадиных» способностях.
Свою позицию на этот счет Мила объяснила убийственно-железной логикой. Видите ли, ее не на шутку беспокоит мое физическое состояние, а после шабашек у меня остается меньше сил для работы в ее доме. Мне никто не позволит распыляться, потому что святой долг хаускипера до последней капли (она, наверное, хотела сказать крови, потому что сделала паузу) выкладываться на того, кто тебя содержит. Не выдержав этой трогающей до слез «заботы» и забыв про «ху из ху», я взорвалась в протесте:
- Позвольте! Во-первых, был договор и ваше согласие на подработки! Во-вторых, платите по-человечески за тот труд, что выполняю в вашем доме, и мне не нужно будет рваться на части! В-третьих, не забывайте, что я приехала в Америку деньги зарабатывать, и буду использовать для этого любую возможность!.. Я тоже хочу быть богатой!..
Она выслушала меня невозмутимо-холодно, бут то памятник Феликсу Дзержинскому. Затем, показав себя полной «Дерьмовочкой», вразумила:
- Собственно, кто вас держит? Не устраивают наши условия, можете уходить… Хоть сейчас… Ради Бога…
Одарив меня своим немигающим взглядом, «железная» леди гордо унесла свое маленькое «монолитное» тельце в зону отдыха. На это серьезное предложение, как в оптовом магазине с его ажиотажем из-за «сэйла» в цент, у меня отвисла челюсть… Вот оно – то самое, когда хозяин – барин и от тебя ничего не зависит! По спине противными мурашами пополз страх быть выброшенной на улицу, а зубы, не смыкаясь, забили барабанную дрожь…
Убедившись, что «против лома - нет приема», мне ничего не оставалось, как в этот же день, к удовлетворению хозяев, покаяться за дерзость и, доказывая свою преданность, начать служить еще усерднее. Правды ради надо сказать, в ногах исчезла былая упругость, а иллюзия, что вышла из донорского кабинета, где взяли непомерный забор крови, не покидала несколько дней.
Чтобы закрепить свои позиции и очистить мое воспаленное сознание от инакомыслия, Мила продолжала мастерски давать класс - уроки для строптивой новенькой. От нее последовало приказание, чтобы каждый раз, когда она возвращается домой на своей дорогостоящей машине, и я слышу стук дверцы, то должна все бросить и предстать перед ней, «как лист перед травой» - вдруг нужно что-то забрать или перенести... Так как моя «вещая каурка» могла возникнуть в самое неожиданное время, то мне приходилось напряженно прислушиваться к каждой проходящей машине, частенько выскакивая на ложный вызов. Просто позвать меня при необходимости – непозволительная роскошь, которая не вписывалась в уставные отношения «хозяин-слуга». Мне нужно было постоянно, как суслику, стоять по стойке смирно и быть готовой услужить в любую минуту. Учитывая, что «суслик» чаще всего «ползала», вычищая бассрумы с душевыми или гладила рубашки зятя в лондри, убирала обширную веранду и т. д. и не слышала этой чертовой машины с ее дверкой, то невольно опаздывала и попадала в штрафники. Выхватив пакеты из рук Милы уже у входной двери в лучшем случае, получала в награду убийственный взгляд «кобры».
Мои хозяева пребывали в высокомерном заблуждении относительно своих человеческих качеств. Бедные! Им не дано было чувствовать более тонкие вибрации, что указывало на их духовную тугоухость. Они не сомневались в своей непогрешимости и считали себя не только элитой, но воспитанными, высококультурными людьми. Мила и Стива действительно обладали завидной выдержкой и никогда не говорили на повышенных тонах. Как листом «фиговым натуральным» они прикрывали свой голый цинизм уважительным обращением на «вы». От них исходила скрытая агрессия и опасность. Именно в тот момент, когда не ждала и была не защищена внутренне, я получала от них сильнейшие энергетические удары. Это выражалось в утонченном хамстве, жадности, подозрении, недоверии, желчном замечании… Пальма первенства, как полагается в еврейской семье, была за дамой. Довольная, что достала и, оживившись за счет жертвы, Мила даже хорошела, после чего обычно быстро прощала меня и, казалось, «а на кладбище все спокойненько»…
Как позднее убедилась на собственной шкуре, особо безжалостный вампиризм отличал всех разбогатевших соотечественников, с кем пришлось иметь дело в Америке. Но за два года закалки-тренировки мне так и не удалось приспособиться и безболезненно реагировать на эти кровопускания. Независимо от количества «забора», всякий раз это было мучительно и требовалось время, чтобы зализать раны и прийти в себя…
Дабы не омрачать безоблачную жизнь хозяев и не провоцировать «вампиров», я прекратила какие бы то ни было намеки на доплату и всякий раз униженно благодарила за ту трижды отработанную сотню, что продолжали выплачивать…
Опережая события, скажу: к добру или к худу, но я не дожила в их доме до того «светлого» дня, когда обещали повышение. Доживи, пришлось бы безропотно батрачить без выходных – проходных до упаду. Вдобавок, был бы приказ вставать ночью к младенцу, и все это – от силы – за двести долларов. Русские будто сговорились – больше никогда не платили – хоть в лепешку разбейся...
Но в гораздо большей степени меня задевала морально-этическая сторона наших взаимоотношений. Мало того, что без передышки ходила по струнке, работала за троих – получала за одну, терпела их вампиризм - на меня плотно надели колпак Мюллера – установили тайную слежку. Как вскоре выяснилось, все телефонные переговоры с сестрой записывались и прослушивались.
После выволочки из-за собачки, солидарная со мной Томка в сердцах выпалила:
-Та шоб она сдохла!.. Нехай хоть на голову им гадит… Выходные не обязана работать!..
Насчет «сдохнет» было сказано не серьезно, для красного словца, но у хозяина было плохо с чувством юмора. Прослушав кассету он на полном серьезе заволновался за жизнь невинного пуделька. Вызвав меня на ковер и прочитав нотацию, он тем самым разоблачил наличие «колпака». Меня так потрясло их пристальное внимание к моей скромной персоне, что начались бессонницы.
Теперь в коротких звонках к сестре я говорила только по делу или о «погоде», не касаясь даже темы самочувствия, а то вдруг оно не устроит хозяев и меня культурно попросят. На мою догадку, что может и наблюдение ведется, Томка «успокоила»:
- Это здесь сплошь и рядом… Вполне возможно – люди богатые, могут позволить…
-Ну и черт с ними! Пусть подглядывают – не смертельно… Тружусь на совесть, бояться нечего!..
Но на всякий случай, немедленно прекратила «осквернять» своим посещением антикварные туалеты на этажах. Заработавшись и, забыв о своих физиологических потребностях, не смела больше заходить в ближайший от меня «мрамор», а через две ступеньки мчалась в свой персональный…
Кроме телефонных подслушиваний, периодически устраивались проверки с облавами моего наличия на рабочем месте и в отсутствие производили шмон в моем люксе. Взрывоопасно нагнетая обстановку, видимый и невидимый контроль создавал внутренний дискомфорт и напряжение. Долго ворочаясь и не в силах уснуть, анализировала расстановку сил на трудовом фронте: «Наверное, им кажется, что когда никого нет дома, я сачкую, много кушаю, мало работаю… Что они все время ищут в моей комнате? Может, думают, их добро краду?.. Их недоверие болезненно смущает, стоя под пристальным взглядом Милы, краснею нашкодившей девочкой… Она, наверное, бог знает что думает о моем обмане, которого нет! От их необоснованной подозрительности появилось чувство вины, неловкости и стыда неизвестно за что… Скорее всего за них...»
Размышляя на эту тему, наткнулась на истоки их недоверия и подозрительности. Как невидимый вирус, он передается по наследству с тех героических и дорогих для некоторых времен стукачества с доносительством, когда главными лозунгами было – «нас окружают враги!» С учетом иудейской принадлежности, можно только гадать, какое духовное наследие досталось моим господам, бывшим бедным евреям… Даже роскошная жизнь в самой свободной стране мира не очистила их от этой мерзости, оставив пожизненными хрониками. А с появлением в их доме нашего человека, как после инъекции, начинается обострение…
С каждым днем «холодная война» опускалась все ниже по шкале человеческих взаимоотношений, и в одну из бессонниц мне пришла здравая мысль: «Нечего тянуть лямку, пока в смерть не заездили… Надо срочно осваивать английский и переходить в американскую семью… Они выросли на других ценностях и более демократичны… Томка не раз говорила, что у них гораздо легче переносится рабство… Наши бывшие – неисправимы!»
Не теряя времени и не долго «чухаясь», сестра без проблем записала меня в бесплатную школу. Она находилась совсем недалеко от моей «крепости» и содержалась за счет средств муниципалитета. В школе, в основном, обучались нелегалы из третьих стран. Главным критерием при наборе было желание овладеть английским. Здесь никого не интересовал мой статус или паспорт, а уж тем более такой пережиток прошлого, как наша пресловутая прописка, которую лицемерно переименовали в «регистрацию», да ещё за эту позорную услугу вытряхивают из граждан последние гроши…. В Штатах ее давно не существует, а преступников ловят почище нашего. За компанию сестра тоже записалась в эту замечательную школу, только в последний класс. После окончания она могла получить что-то вроде нашего аттестата зрелости. Единственным препятствием на пути к моему образованию могла стать Мила. От нее требовалась записка, что живу и работаю в её доме и она обязуется без задержек отпускать меня на уроки.
Настойчивое желание учиться придало мне сил и уверенности. Почувствовав мой боевой настрой, хозяйка дипломатично уступила. Она с раздражением написала расписку и яростно расписалась в конце, вырвав кусок бумажки. Ее нервозность я объяснила себе тем, что мадам, скорее всего, имела опыт, когда ученицы, освоив азы английского, покидали ее «прекрасные условия» и уходили к американцам. Теперь она обязана – хочет того, или нет – два раза в неделю отпускать меня из дома в семь часов вечера, вместо ее десяти – одиннадцати. Но умная Мила была бы не Милой, чтобы не компенсировать свои убытки, умело изыскивая возможности забирать должок.
В отношении учебы все оказалось гораздо сложнее, чем себе представляла. В отличие от круглой отличницы Томки, младшенькая оказалась круглой дурой, и учеба в школе давалась мне большим напряжением. Не было знакомой нам методики, когда вначале идут буквы, а затем складываются слова, а из них предложения. Все начиналось с общения, где тебя с головой погружают в английскую речь. Почти ничего не соображая, я упрямо бегала в класс в надежде, что терпение и труд – все перетрут. Мне еще повезло, что рядом сидела более продвинутая русская и, подглядывая в ее тетрадку, мне удавалось записать и запомнить кое-какие слова, хотя учительница – само терпение – давно объясняла спряжение глаголов и времена. Благо, я не выделялась белой вороной, потому что такими же баранами смотрели на доску две трети учеников из латиноамериканцев.
Но, признаться, терпение иногда изменяло… Потрудившись вырваться из «крепости», якобы в школу, нерадивой ученицей прогуливала занятия. Наслаждаясь маленькой свободой, я одиноко бродила по ярко освещенной центральной улице Грэйт-Нэка и любовалась на богатые витрины. В одной из них красовался шикарный чемодан на колесиках, который взывал к тайным мечтам о возвращении домой…
А пока, чтобы заработать на тот чемоданчик, мы с Томкой два выходных дня, как правило, корячились на уборках. После них, если было время, отдыхали, ходили в кино, парк… Присутствие рядом сестры, да еще с языком, намного облегчало и ускоряло мою адаптацию в американской жизни. Перед одним из таких уик-эндов Мила, как всегда холодно-вежливо, не моргнув, попросила поработать, пообещав заплатить за два дня – у старшей дочери день рождения, и ожидается большой наплыв гостей. И хоть сильно теряла в деньгах, безропотно согласилась…. Мое мнение на это счет – всего лишь игры из той же серии в кошки-мышки. Да я просто – обязана!
Надо заметить, что из всех членов семьи старшая дочь была наиболее симпатична мне – всегда улыбалась, говорила «спасибо», «пожалуйста», «здравствуйте»… В перспективе мне предстояло быть нянькой ее ребенка и я не раз ловила заинтересованный взгляд будущей мамаши в мою сторону. Внешне она была если не красавицей, то очень милой, женственной, с гривой волос на голове, которая делал ее похожей на львенка. Климат виноват, или витамины, которые, заметила, все поедают каждый день горстями, но роскошные волосы на голове – это национальная особенность и достояние американских граждан.
Как и младшая, старшая дочь говорила с сильным акцентом, не понимая значение многих русских слов и между нами был долговременный договор о взаимном сотрудничестве в области лингвистики.
Ее муж – еврей из Тбилиси, что стало для меня новинкой – оказываются, есть и такие – был полным антиподом своей любезной супруги. На его страшно озабоченном лице не было и намека на грузинское радушие. Он никогда не здоровался со мной и, навязав свой «реликтовый» тазик, ни разу не поблагодарил за тщательно отстиранные и отутюженные «вэщщи». Его странное поведение я относила не иначе, как к чванливости, потому как трудно было поверить, чтобы у будущего папаши вылетели из головы вежливые слова. Юношей покинув родные края, он изъяснялся по-русски не хуже меня и только специфический акцент напоминал, что американец – «лицо кавказской национальности».
Вот она – жизнь – с ее перевертышами! Мой сын жизнь положил, чтобы Грузия была свободной, а товарищ с успехом воспользовался. Теперь же мне приходится обслуживать грузина, который гордится сказать элементарное «спасибо» и «здравствуйте» матери всеми забытого героя его бывшей родины. Мне было тем более не по себе, что кавказец знал историю моего сына. Наряду с остальными, его моральная оплеуха казалась особенно звонкой… Впрочем, напрасно я обижалась, потому что для него горная Грузия стала забытым эпизодом и пустым местом. Они с супругой стали настоящими американцами. Оба процветали и, делая успешные карьеры, копили деньги на собственный дом.
Торжественно застолье планировалось на воскресенье, но к приезду гостей начали готовиться с пятницы. Крепкие темнокожие ребята привезли десятка полтора круглых столов со стульями и расставили в «георгиевском» зале. Из-за наличия у окна красивого старинного рояля, на котором никто не играл, я переименовала его в «концертный» зал. Перетерев пыль и, накрыв столики белыми одноразовыми скатертями, он превратился в уютный ресторанчик, готовый принять не меньше сотни человек.
Как выяснилось, Мила – непревзойденный кулинар и талантливый организатор. Вскоре, участвуя в созидании и помогая, кто чем может, вся семья прописалась на кухне. Даже младшая – ленивица – пыталась что-то толочь и резать, правда, надолго ее не хватило. Закапризничав, барышня все бросила и, зевая, удалилась в свое «родовое гнездо». У Милы было приподнятое настроение – все делалось с любовью и знанием дела. Пользуясь рецептами из толстых русских и английских поварских книг, из-под ее рук выходили самые невероятные закуски и выпечка. Кухрабочая в моем лице едва успевала поворачиваться, выполняя четки команды шеф-повара.
Великодушно приняв мои искренние комплименты в адрес своих замечательных способностей Мила раскрыла, что кухня – ее хобби, которым страстно увлечена всю жизнь. Растопив холодное сердце хозяйки, впервые услышала от нее откровенные признания о тех трудностях, с которыми пришлось столкнуться бывшим переселенцам. Начав с Израиля и проехав не одну страну, эмигранты из России – без денег,с ребенком на руках – решили попытать счастья в далекой Америке. Первый год был особенно тяжелым. Они снимали крошечную квартирку и после напряженной работы бежали в школу изучать английский. Поначалу Мила боялась сесть в автобус и ходила пешком, «наматывая» бессчетные километры. Она не знала, как купить билет, и тем более, спросить у водителя. Освоив язык, начали свое дело, приобрели небольшой дом в Бруклине… Сейчас могут позволить себе жить в одном из престижнейших пригородов Нью-Йорка, а реставрированная «крепость», в которой обитают сегодня, стоит не один миллион… Вот так!
Укладывая раскатанные мною коржи на противень, Мила села на свой любимый конек и начала горестно плакаться, во сколько им обходится содержание дома и какие огромные налоги дерет государство за землю и строения. На мое любопытство, куда идут эти значительные суммы, она с готовностью перечислила – на благоустройство городка, на школьные автобусы, полицию, которая проезжает по улицам Грэйт-Нэка каждые полчаса, и жители чувствуют себя в полной безопасности, и т. д.
Рассказывая о своем тернистом пути в высшее общество, хозяйка забыла об одной маленькой детали, которую я услышала от сестры. Она рассказала, что в Штатах живет евреев больше, чем на исторической Родине. Имея самую сильную и богатую диаспору, оказывают материальную поддержку своим собратьям по религии до тех пор, пока те не станут твердо на ноги… В подтверждение Томкиных домыслов, Мила пооткровенничала, что они со Стивой постоянно участвуют в благотворительности. Богатые люди, вроде них, жертвуют немалые средства на всевозможные еврейские программы и проекты. Так что, при всем нежелании расставаться с денежками, мои хозяева не забывали, что долг платежом красен…
Продолжая любимую тему, Мила вспомнила, что в прошлом году у младшей дочери была операция и в какую сумму это вылилось, благо есть страховка. Здесь она назвала цифру, которая повергла меня в шок. Не дай Бог, нелегалу сломать ногу или заболеть в Америке! Моей зарплаты не хватит уплатить за приемы к врачу, не говоря о лечении…
Не то от тягостных воспоминаний по поводу болезни дочери, не то от жутких расходов в связи с этим, но у хозяйки потекли слезы. Так как ее руки были в тесте, она начала промокать их тыльной стороной ладони. Приняв эти эмоции за нежное, ранимое сердце, спрятанное за «железобетоном», я бросила нож, которым чистила овощи, и стала салфеткой вытирать потекшую тушь на щеках Милы. От сопереживания у меня отзывчиво засвербило в носу. Готовая к старту соленая водица чуть было не сорвалась в ручейки, но в моем сознании вновь возникли цифры с нулями за медицину и слезы в испуге застыли в моргающих глазах. Встретившись с омытым и посветлевшим взглядом «Дюймовочки», казалось, протягивается та самая невидимая нить человеческого взаимопонимания. Мое растроганное сердце замерло от хороших предчувствий. И точно! Смягчившись, Мила предложила, как своей закадычной подружке:
- Перерыв. Давай выпьем по чашке кофе!..
Привыкнув впопыхах глотать свою пайку стоя за разделочным столом, я и представить не могла такого поворота событий! Обезоруженная ее добротой, веселой «полькой-бабочкой» накрыла стол на двоих. Потеряв бдительность и спокойно попивая кофеек с шоколадным печеньем, с участливым вниманием слушала дальнейшие откровения хозяйки, где она рассказала тайну исчезновения из дома моей предшественницы. По ее словам, в одну из темных ночек «такая-сякая» просто-напросто сбежала из «дворца»:
- Неблагодарная! Не поставила никого в известность!.. Странная была женщина – почти не разговаривала и все время почему-то плакала… Хотя слова грубого никто не сказал!..
В отличие от недоумевающей Милы мне была близка и понятна защитная реакция беженки на утонченные барские экзекуции. Мне хотелось поаплодировать этой незнакомке и крикнуть – браво за смелость! Однако вместо этого, проглотив свое браво с печеньем и, не позволив себе никаких комментариев, я продолжала выслушивать злое возмущение хозяйки. Хуже того, искренне поддавшись на ее небывалую доселе открытость, у меня возникло необъяснимое желание сделать что-то приятное, неординарное в день рождение «львеночка», к которому все домочадцы готовились с таким подъемом… Если сам Христос дал шанс последнему злодею выйти из духовного штопора, то кто я такая, чтобы осуждать этих людей? Мое дело – облагораживать их нравы! И я тут же метнула бисер к ногам Милы:
- Позвольте мне поздравить именинницу и гостей маленьким сольным концертом – прочту стихи из русской классике, юмор, сатиру… Нашим бывшим не может не понравиться такой живой привет с незабываемой Родины. У меня и кассета припасена с музыкальным оформлением… Как вам эта идея?...
Снисходительно выслушав мое предложение, она пожала плечами:
- Ради Бога!.. - и зыркнув на меня серо-голубым глазом, удалилась в зону отдыха.
В страстном желании блеснуть на приеме, я тут же про себя начала репетицию, что ничуть не помешало сделать Золушкину работу – вычистить духовки, сковородки и с полсотни кастрюлек.
В воскресенье перед торжественным приемом вся семья в полном составе сходила в синагогу и, отметив свою иудейскую принадлежность, вернулись в маленьких кокетливых шапочках…
В Грэйт-Нэке, где кучно осели евреи со всех концов Земли, часто встречала на улице непохожих на моих современных и модных хозяев представителей этой веры. Их отличал не только благообразный, почти монашеский вид, но и пучок волос, спадающий на щеку. На мои расспросы сестра, как могла, посвятила меня в тонкости этого святого дела:
- Среди них есть кошерные, ортодоксальные и просто иудеи. А товарищей с экзотическим локоном страсти называют просто – писатыми. Понятно? Но, скажу тебе, несмотря на разночтение в подступах к Божеству, евреи держатся вместе. Они непонятным чутьем распознают своих единоверцев и в жизни не дадут погибнуть своему, если тот в затруднительных обстоятельствах… Не то, что наши - жрут друг друга поедом…
Томкины слова подтверждал наглядный пример моей хозяйки, которая постоянно вела эмоциональные переговоры, принимая самое заинтересованно участие в судьбе и обустройстве обездоленных или заблудших евреев. Такое единение вызывало во мне горькое сожаление по поводу разобщения русских православных… На мой вопрос о разнообразных внешних данных древнего народа – от блондинов, как мои, хозяева, до жгучих брюнетов, как Томкины - услышала от Милы следующую аксиому:
- Евреи – это не Израиль или национальность. Это – религия. Им может оказаться и негр…
При удобном случае мои хозяева всегда напоминали, что они – верующие люди. Но, думаю – сильно преувеличивали, и дальше симпатичных шапочек и посещения синагоги по праздникам дело не заходило…
Тем не менее, поддерживая высокие устремления, я тепло поздравила умиротворенную семью и встретила одобрительный взгляд Милы на мое «преображение».
Изменив устоявшиеся привычке по утрам только умываться, пока мои евреи молились, сделала прическу и накрасилась. Зачем пугать гостей «чувырлом»? Бесформенная спецуха осталась висеть в шкафу, а вместо нее одела свое черное элегантное платье. Не став, однако, наглеть, отметила уже свою принадлежность накрахмаленным фартуком и косынкой, которые была готова по первому сигналу сбросить и предстать перед почтенной публикой в качестве артистки.
Под указующим перстом госпожи я начала переносить бессчетные блюда в гостиную и вскоре старинный стол, устроенный под шведский, ломился от разносолов. Чего только не было! На мое восхищение рогом изобилия и хозяйскою щедростью, Мила, не по-доброму сощурилась и с остервенением прошипела:
- Пусть… кушают…
Едва управившись, начали подъезжать друзья и родственники всех рангов и возрастов.
В первой десятке приехал низкорослый, но обаятельный родной брат Милы с семьей. Он владелец крупного рыбзавода в Бруклине и красная икра с рыбой от него. Его жена, с длинными русалочьими волосами, походила на модель из дорогого журнала и возвышалась над ним, как Эйфелева башня. Их дети – дочка лет двенадцати и сын помладше говорили по-русски без всяких акцентов, будто это была не американская, а наша детвора, вчера приехавшая из южных степей Украины. «Русалку» сильно портил хриплый, прокуренный голос, а манеры Соньки-ручки из портовой Одессы, даже при натяжке, явно не дотягивали до элиты. Про таких у нас говорят – «свое не упустит, из горла вырвет». В опасении за свои дорогостоящие колготки она грубо пнула ласкового пуделька, напугав до смерти. Он вздумал крутиться под ее длинными, от ушей ногами и супруг, в момент отреагировав, юрко выхватил проказника из-под своей «башни». Чтобы пес действительно не отдал собачью душу и не смел раздражать «благородных» господ, я привязала его в кухне.
Лавируя по маршруту кухня - гостиная, мне слышно было, как хрипатая красавица, не выпуская сигарету изо рта, делится впечатлениями о Багамах, где недавно отдыхала с семьей. Там она хотела купить сумочку, но цены «уср…ся можно» и «какой дурак это берет». Возмущенная «русалка» похвасталась, что не хуже купила в сити и всего за тысячу… Да, у всех женщин мира проблемы похожи, как две капли воды, разница только в наличии наличных!.. Увлеченная беседой со снохой, хозяйка отправила меня встречать гостей.
Обратив взоры присутствующих, в дом павою заплыла цветущая мадам без признаков возраста. Ее пышные формы облегало яркое платье в розовых цветочках, на пухлых ручках с маникюром густо нанизано золото, в ушах – бирюза под цвет глаз. Все это вместе распространяло крепкий запах великолепных французских духов и улыбалось накрашенными губами с двумя нитками зубов, очень похожих на собственные.
Услышав ее мелодичный, как арфа, голос, вышла Мила. Они долго чмокали друг друга, размазывая помаду, и когда хозяйка представила эту благоухающую «клумбу» своей мамочкой, у меня выпала из рук ее норковая накидка. Мила утверждала – мамочке семьдесят три года! Я никак не представляла увидеть в бывшей советской гражданке пожилого возраста эдакий цветик-семицветик. Со слов дочки, она прожила труднейшую и нищую жизнь маникюрщицы все в той же Одессе. Возможно, что и так, потому что Мила с братцем явно недобрали в детстве витаминов, и мамочка была на голову выше деток… Зато сейчас «старушка» пишет стихи и обитает в собственной квартире. От напудренной бабушки-куклы невозможно было оторвать глаз, и эта нетленная красота ослепила меня, как искусственная елка, но не меня одну…
Ее сопровождал бой-фрэнд - друг, любовник – приличного вида пожилой мужчина в круглых чеховских очках с позолотой, похожий на часовщика или доктора. Кокетничая и чарующе улыбаясь чеховскому герою-любовнику, она повела его в зал к гостям. Проводив ее глазами, мне не терпелось побыстрее услышать, что «молодая» поэтесса прочтет своей внучке в день ангела и на какого сорта поэзию вдохновила беззаботная американская жизнь бывшую маникюршу из Одессы.
Все еще оставаясь под гипнозом «чаривницы», я с грустью вспомнила свою маму. Она всего на пару лет старше, но выглядела натуральной бабулькой – ноги разбил артрит, задышка, сердце… С детства гнулась в поле, с юности – работала в колхозе от зари до зари за «палочки» – за трудодни, потом консервный завод по пояс в воде… Вечный огород… Моя мама – живое подтверждение, что тяжелый физический труд не красит человека, а калечит, тем более женщину… Появление нового гостя прервало мою «сагу».
Сухонький, но еще вполне жизнеспособный, ухоженный старичок – отец моего хозяина. О нем знала, что в свои восемьдесят шесть лет живет вдовцом в собственном доме под присмотром русской компаньонки. Обеспеченные дети создали все условия для комфортной и беззаботной старости своих родителей. Хотя бы ради этого – я тоже хочу быть богатой!..
После именин дедушку оставили ночевать и он возмутился, что постелили в бейсменте, где стоял новый раскладной кожаный диван. Наверное, папаша оскорбился, что не предоставили более почетного, положенного по рангу места в огромном доме сынка, или он испугался спать под землей раньше времени…
Постепенно «ресторан» наполнился толпой за сотню, судя по одежке не бедных людей. Казалось, дело происходит не в Америке, а на Одесском привозе – со всех сторон лилась русская речь «тети Сони». Среди них не было ни одного аборигена. Наверное, Томка была сто раз права, когда обмолвилась:
- Чтобы стать своим в Америке, надо иметь ядреный корень и, желательно, в нескольких поколениях... Местные жители не торопятся признавать новорушев и держатся от них подальше…
Хозяйка радушно пригласила гостей к шведскому столу, и началось пиршество. Доказывая свою приверженность и поклонение американской культуре, все до мелочей Мила организовала так, как положено здесь. Русским осталось только обилие еды. У всех в руках были большие одноразовые пластиковые тарелки, вилки, ножи и нагрузив, чего душа желает, гости переходили за круглый стол и неспешно кушали. Спиртные напитки на любой вкус сиротливо стояли на маленьком столе, но к нему почти не подходили. Никто не говорил тостов и пожеланий в честь новорожденной и, под тихий шумок ничего не значащих разговоров, сосредоточенно освобождали «пластмассу».
Кушали хорошо, и я едва успевала убирать освободившиеся блюда и подносить новые. Через какое-то время у меня появилось не проходящее чувство, что нахожусь на съемках кинофильма про нэповцев. Только здесь не было того истеричного веселья от предчувствия, что скоро всему конец и грядет «грабь награбленное» с летальным исходом. Без тени страха, спокойная и обкормленная публика уверенно смотрела в завтрашний день и не сомневалась в том, что это может вдруг когда-нибудь кончиться!..
Зато у меня возникли сомнения: «Может, Одесса обнищала и рыбзаводы не действуют, что их сюда уволокли?..» Мои наихудшие подозрения только укоренились, когда мамочка грузинского зятя, вся увешанная бриллиантами, что только не в носу, побеседовала со мной о Тбилиси, где, оказалось, есть общие знакомые. Они с супругом – люди далеко не пенсионного возраста – нигде не работали и жили в собственном коттедже, все в том же Бруклине, а это, простите, миллионы! «Похоже, и солнечную Грузию тоже обчистили… Сама свидетель, как страдает народ… Пенсия – на две буханки хлеба…» Но считать то, что с возу упало - гиблое дело, к тому же от Милы поступил приказ – «мне в другую сторону» - готовиться к десерту.
После пятого или десятого захода к шведскому столу народ потянулся в басрумы, где предусмотрительно положили слабительные свечи, душистые аэрозоли и рулоны одноразовых - под цвет мраморов – полотенец. Но гости разочаровывали все больше и больше. Мои трепетные ожидания, что, облегчившись, они захотят чего-нибудь и для души – не оправдались. Если даже бабушка – поэтесса не прочла стишок любимой внучке, то о моем символическом подарке никто и не вспомнил. Принимались только деньги в конвертах и красиво упакованные коробки. Единственное, за чем наблюдала с «глыбочайшим» удовлетворением, вся пластмасса летела в большой контейнер, установленный в углу зала. Грешным делом, я подумала, что весь этот ворох тарелок и тарелочек предстоит перемывать. В России вряд ли такое добро ушло бы на свалку и, скорее всего, использовали еще и еще, как наши многоразовые целлофановые пакеты…
Вместо концерта мне без репетиций поручили роль официантки, предоставив в распоряжение столик на колесиках. Быстро войдя в образ и курсируя между гостями, лениво ковырявшими одноразовыми ложечками мороженое – пирожное с живой клубникой, я бодро и любезно предлагала:
- Кофе, фрукты, коньяк, шоколад? Что желаете, господа?..
Ну прямо как в кино «Место встречи изменить нельзя», только Фокса не хватало, чтобы швырнул меня в окно… А бедные господа, не имея возможности растрястись в танцах или попеть песни, смотрели на меня мутными от обжорства глазами, игнорируя не то что коньяк, но и кофе – народ берег здоровье, хотел долго жить не теоретически… Мила была удовлетворена – все прошло без отступлений от сценария. Встретились, покушали – пора и честь знать…
Вскоре зал опустел. Прикинув, на сколько часов предстоит уборки и как распределить остаток сил, пошла переодеваться в трикушку. Настроение было на нуле, но не от усталости или сорвавшегося выступления, а от неприятного «ЧП», которое случилось в начале пиршества.
Так как все было заставлено, Мила велела мне поставить блюдо с какой-то еврейской закуской на плиту. Не заметив, что газ слабо горит, я выполнила приказ «шефа». Через несколько минут раздался хлопок, как выстрел, и стеклянное блюдо развалилось на куски, до безумия омрачив хозяйку. Она долго причитала, сколько денег отдала за него, где купила и как оно нравилось ей. Мою шутку – в этом доме посуда бьется к счастью - она не приняла. И хотя блюдо оказалось на плите по ее распоряжению, вина за содеянное целиком легла на меня. В течение приема, слушая жесткие, как молот об наковальню, команды Милы, поняла, что в ближайшем обозримом будущем мне нет прощения за этот ужасный проступок…
Закончив уборку за полночь, я испила целебной водицы и решила «отползать», но тут меня попутал нечистый. Вернувшись, взялась переносить вымытую посуду на отведенное ей место в высоком старинном буфете. Неожиданно, одно большое блюдо с «картинками» выскальзывает из уставших рук и разбивается вдребезги. Я заголосила, как над покойником – за день – два блюда! Мила этого не переживет… Сдерживая всхлипывания и собирая осколки в пакет, решила пока не «убивать» ее этим трагическим известием. Авось, не заметит – вон их сколько! Но наше «авось» не проскочило…
Через неделю случилось очередное мероприятие и хозяйка сразу обнаружила пропажу – все свое, до мелочей, она знала «в лицо». Попав под ее застывший на мне, готовый удавить взгляд, тут же сняла камень с души и честно созналась в содеянном зле. Что тут началось! Если б можно, меня поставили бы к стенке и расстреляли за саботаж. Мои доводы, что это же блюдо разбилось, а не жизнь ваших родных, не смогли убедить Милу-кобру. Пока «очкастая» не задолбала в усмерть, решила спасаться, и поспешно выложила перед ней недельную зарплату с двумя днями подработки. Добившись своего, хозяйка на удивление быстро успокоилась. Будто и не было грозы, она тщательно пересчитала деньги и простив мне не то пять, не то десять недостающих долларов, процедила:
- Эдак вы, дорогуша, все вэщщи в доме перепортите…
На «дорогушу» я вернулась в комнату и вынесла недостающую десятку. Мила аккуратно положила купюру в карман и необычно мило улыбнулась:
- Вот так-то лучше…
Лучше или хуже, но все глубже погружаюсь в добровольное рабство ради денег, я параллельно освобождалась от рабства собственных иллюзий и наваждений.
Призрачные мечты, что свободная Америка в корне изменит мою жизнь и поможет избавиться от страха, заложенного, как и в каждом из нас, на генетическом уровне, разбились на мелкие осколки, как те два дорогих блюда в один день. У меня случилось тяжелое обострение и я стала «труситься» по поводу и без повода – что-то спалить, пережарить, опять же разбить «на счастье»… К этому плюсовался страх остаться без работы, без денег… И над всем этим нависло главное страшилище – не дай Бог заболеть!
Объединившись в «дружную семейку», все эти страхи и страшилки совместно с переменой климата, тяжелой работой и внутренним напряжением вылились в сильнейшее ОРЗ, где последней каплей стала битая посуда, которая принесла мне несчастье не столько материального, сколько морального порядка.
После уик-энда, шатаясь, как старый пуделек спросонок, выгуляла его по сырой аллее и еле-еле поднялась по крутой лестнице. Соблюдая обычный ритуал, обслужила хозяев за завтраком, но не решилась доложить Миле о недомогании. Убрав кухню, «сползала» на этажи и кое – как заправив койки, поняла – «рабыня Изаура» на большее не способна. Несмотря на прослушку, позвонила сестре. Через час, толкая впереди себя двухместную коляску с орущими детьми, она появилась у «крепости». Забыв о разовых платочках, и ладонью смахивая со лба крупные капли пота, взмыленная Томка передала мне американское лекарство от всех напастей. Проглотив универсальные пилюли в двойной дозе, залезла под одеяло и забылась в болезненной дрёме…
Меня разбудил нервный стук в дверь. Не дожидаясь войдите, в комнату влетела Мила и накрыла меня с поличным… Чтобы не нагнетать и без того напряженную обстановку, пообещала завтра подняться и не нарушать обычный распорядок. Преодолевая озноб, несколько раз за вечер облилась ледяной водой из ведра по системе Иванова. К утру температура спала, оставив гриппозную слабость и чувство беспомощности.
Без дежурной улыбки, которую как не силилась, не смогла натянуть на пожелтевшее старым огурцом лицо, вышла на кухню обслуживать господ. Подавая чай лениво развалившейся младшей дочке, чуть не опрокинула чашку. В ответ Стива обдал меня хмурым взглядом, потерявшем былую светлость. Не скрывая досады за «вредительство», Мила отчеканила указания на день. Никому не пришла мысль освободить больную на пару дней… В этом доме у меня только обязанности, а право одно – на труд.
Пристегивая поводок к ошейнику пуделька, чтобы вывести по нужде, мне вспомнился эпизод. Когда он прихворнул и отказался от сытной пищи, устроив себе разгрузочный день, все семейство было в панике. Его тут же схватили и повезли к врачу… Выходит, собака дороже прислуги?..
Через пару дней к моему ОРЗ добавились прострелы в спине. Уже без шуточек, только в позиции ползком на коленях, я могла справляться с «мраморами» и обширными паркетами. При появлении метеликов или полной темноты в глазах, я ложилась прямо на пол и, вытирая липкий холодный пот, который противно залазил в глаза, готовилась к худшему…
Но, как ни странно, именно в эти тяжелые моменты я смогла облегчить свою отягощенную душу и простить не только своих хозяев, но и тех, кто когда-то обижал, оскорблял и не понимал, как мне казалось, моих высоких устремлений. По сравнению с теперешним бедственным положением мои неудачи, взлеты и падения казались мелочной суетой – «и какой героический пыл на случайную тень и на шорох!..» На что свою драгоценную жизнь тратила?! Как я могла?! Эх, сейчас бы до кучи весь тот яд, что получала когда-то от своих злопыхателей – да на мою больную спину, да хорошенько растереть бы!..
Однако, плевать на меня было некому, а хозяева предпочитали «кровопускания», поэтому продолжая стрессовые обливания, я боролась с недугом в одиночку. Комплекс мероприятий совместно с трудотерапией дал неплохой результат. Дней через десять, я вновь владела ситуацией и готова была покорять заоблачные вершины.
Избавившись от застарелого духовного балласта, а заодно и лишнего веса, мое существо наполнилось свежей жизненной силой и стало легким, как воздушный шарик на ниточке!.. Если я не сдохла у «дорогих» соотечественников, то только по единственной причине – меня сильно смущало, куда бедной Томке девать мой труп. Господи - только не в Америке! Это ж такие расходы!.. «Банкометом» отправляя всю «зеленку» своим «птенцам» в Россию, она вечно ходила с пустым кошельком и, как Мила-миллионерша, занимала у меня наличные...
Если до болезни где-то внутри меня только зрели предчувствия, что эта благодатная страна не годится мне в матери, то сейчас твердо знала – Америка не для меня. Лучше России нет – «хоть кричат – уродина, а она мне нравится, спящая красавица!..» К моему удивлению обнаружилось, что я – однолюб, и физически не способна на измену, как некогда любимому мужчине…Такова моя природа. Абсолютно все, что осталось дома, стало для меня бесконечно милым и дорогим. А тоска по «кровной мамке» или то, что называется красивым словом «ностальгия», накрыла меня с головой, не оставив шансов на зарождение нового чувства...
Затемно выгуляв пуделька, и сочувствуя его старости не радости, я подхватывала его на руки и пушинкой взлетала по крутой лесенке. Он благодарно лизал мою руку и, довольно виляя хвостиком, семенил к своей корзинке. Пес никогда не забывал показать свое почти человеческое расположение к прислуге, которая заботилась о нем, чего так и не случилось с хозяевами.
Надо отдать должное, несмотря на «холодную войну» с ее болезненными последствиями, мне никто открыто не хамил и все продолжало оставаться в рамках изящно завуалированного цинизма. Милочкины «бури с грозами» были не теми примитивными бабьими бунтами с воплями-соплями. Они напоминали коварные магнитные – невидимые глазу и уху, но по разрушительной силе не хуже, чем выброс с Чернобыльской ГЭС. И все же, до последнего меня не покидала надежда разрушить образ «врага» и завоевать пусть не любовь, но хотя бы уважение и доверие к своей личности.
Не отвергая малейшей возможности сблизиться, если у Милы болела голова – делала точечный массаж, потянуло ногу – бралась растирать, поднялась температура – с готовностью заваривала лечебные чаи…
Какая тщетная глупость была с моей стороны!.. Это уже позднее, когда набила шишаков, пришло понимание - дело прислуги вежливо помалкивать в ту самую тряпочку, которой пыль вытираешь и профессионально выполнять свою работу.
Быть услужливым дураком и лезть в глаза – распоследнее дело… Вот тогда-то, когда ты не навязываешься мухой-прилипалой со своими родственными чувствами или понятиями, то глядишь, и нагрянет та самая любовь, когда ее совсем не ждешь. Домработница, что восток – дело тонкое. Если ты не имеешь врожденного чувства меры и такта, то лучше иди «паси» собачек, если они, конечно, выдержат тебя…
Когда вернулась домой и наняла прислугу по уходу за родителями и в помощь по дому, став таким образом «хозяйкой», то изрядно намаялась. Мне тут же садились на шею за то, что я боялась чем-то обидеть или сделать замечание, которое все равно не услышат. Единицы обладали теми качествами, какие подобает иметь, чтобы работать в чужом «монастыре». Так что из меня эксплуататорши не вышло – манеры не те, но из своего опыта сделала вывод - быть хозяйкой – тоже не мед-пиво пить. Мы, которые выросли в рабстве государственном, не выносим рабства махонького – семейного…
Несколько раз Мила «благодарила» меня и отдавала ненужные ей «вэщщи», которые копились годами и, не успевая донашиваться, выходили из моды. И хотя мне это тоже было негоже, но не смея отказать, расшаркивалась за «щедрость» и складировала на полках своего шкафа. Хозяйские туалеты хранились в огромных клозетах – специальных комнатах, где занимали несколько ярусов, наподобие костюмерных в театре. Как-то собирая паутину под крышей дома, наткнулась там еще на один склад с несчетным количеством тряпья – шубами из натурального меха, пальто, плащей… Вот когда не только визуально - физически – ужас! Зачем?! – прочувствовала – «не собирай себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют… Безумный, в эту ночь душу потребует у тебя, а то, что ты заготовил, кому достанется?...»
Иногда, выполняя какую-то работу под неусыпным оком Милы, мы разговаривали о том, как буду нянчить еще не родившегося внука. После диагностики никто не ставил под сомнение – будет мальчик. Ее устраивал мой опыт работы с детьми, а советские дипломы вполне подходили для будущего бэбиситора. Однако, эти кратковременные передышки, как правило, служили трамплином к следующему выбросу негатива. Крепко держа бразды правления в своих маленьких, но цепких ручках, Мила правила балом и даже личные проблемы разрешались по принципу – «стрелочник виноват», то бишь хаускиппер.
В семейной жизни моих хозяев, наверное, настали непростые времена. Вместе пройдя нелегкий путь покорения Америки и, добившись небывалых высот, они потеряли ориентиры и что-то хорошее, то, что не покупается никакими деньгами и благосостоянием, ушло из их жизни. Деловой муж по вечерам потягивал «горькую», а Мила, в целях профилактики, «пилила» и не давала ему расслабиться. Утром, убирая супружеское ложе, видела, что обиженный Стива игнорировал роскошную, в рюшечках, широченную кровать, и спал под пледом на старом потертом диване, оставленном в память о бедности. Растраченную в дрязгах энергетику, хозяева пополняли за мой счет, находя любой повод «культурно» сорвать зло…
Между тем в элитной школе, где училась дочурка моих господ, объявили конкурс на роль Джульетты в самодельном театре. Выдраивая духовку после очередных пирогов специальным химикатом, от которого глаза пытались выскочить из орбит и плавились перчатки (наверное, тем, от которого ослепла одна из наших нелегалок – уж не у милой ли Милы?), одним ухом слышу, как мать читает отрывок из трагедии, а старшеклассница «бекая» и «мекая» повторяет за ней. Когда та пыталась воспроизвести текст самостоятельно, у нее ничего путного не получалось и Мила вновь и вновь терпеливо исправляла ее ошибки. Эта масенькая трагедия большого дома затронула меня не хуже химикатов и к глазам добавился кашель – вот тебе и элитная школа! Через год заканчивает, а читать-то не научили. Да у нас в самой зачуханной эдакое безобразие и представить себе невозможно!
Взять, к примеру, мои школьные годы «чудесные», о которых вспомню – вздрогну. Уже во втором классе, я читала без единой ошибки, причем так выразительно, что строгая, как милиционер с дубинкой, сама Мария Петровна кололась и промокала слезы умиления. Не очень-то щедрая на похвалу и хорошие оценки моя любимая учительница – попробуй не любить! – довольно улыбалась и царственной рукой Ивана Грозного выводила крупную пятерку в моем слегка потрепанном дневнике...
А в это время, мое заячье сердце, казалось, выпрыгнет от счастья из убогой, с заштопанными локтями, коричневой формы на вырост, из которой так ни разу и не выросла… И хотя, признаться, благодаря наличию шила в одном месте не блистала так ярко по остальным предметам, но и в отстающих не числилась.
Что касается старших классов, то без ностальгических воспоминаний, до сих пор искренне восхищаюсь, насколько глубоко знали свои предметы мои учителя, особенно суровые фронтовики. Один – без ноги, другой – без руки, третий – без глаза, а четвертый – все на месте, но сам – комок нервов… Как перед взятием очередной высоты, они не давали расслабляться и отличались повышенной требовательностью. Зато, получив аттестат по окончанию одиннадцати – «хрущевских» - классов, с облегчением вздохнула и расправила плечи. Мои твердые трояки обнаружили твердые знания по всем предметам, что давало неограниченную свободу в выборе будущей профессии. Не случайно большинство моих одноклассников, тоже не из отличников, доплывших до выпускного (отчисляли за любую провинность безжалостно), сделали успешные карьеры и состоялись как личности…
Так что, ругая отечественное, часто вполне обоснованно, надо благодарить русскую школу, как большой положительный момент в жизни каждого из нас. Мы образованны и умны, другое дело, что этим богатством не умеет пользоваться наше великодержавное государство…
Если вспомнить моего сына, то я даже не заметила, как он школу закончил. Читать начал с шести лет, и учился всегда хорошо или очень хорошо, не нуждаясь в моей опеке. Единственно, я старалась организовать интересный и полезный досуг в его классе: водила детей в театр, филармонию, ставила спектакли… Ромочка никогда не был активистом в привычном понимании этого слова, но он всегда был духовным лидером. Иногда эти понятия путали и его выбирали на «должность».
В старших классах его избрали председателем учкома огромной школы, а через месяц он подошел к директору и честно сказал:
- Это формализм…Я не могу этим заниматься…
Мудрая Тамара Дмитриевна не упала в обморок и, поняв глубоко нравственную суть, не стала читать мораль. Она знала по опыту – есть дети, которых не надо воспитывать. Они сами воспитатели для взрослых, погрязших в меркантильных интересах и лжи. Рома – из них.
В нем было достоинство, но не было высокомерия или гордыни. От него не исходило черноты – никакой. Ему претило бездумное озорство, мелкие пакости или другие неблаговидные поступки, что обычно свойственно мальчишкам. Ему с рождения был уготован Путь. Он был Светом и жил, совершенствуя Вечность.
И только учителя ортодоксы с подозрением относились к мальчику, который отличался от других. Одна предложила мне показать его психиатру, другая, из ярых коммунисток, увидела в нем идейного врага и жестоко отомстила…
Об этой другой стоит рассказать. Она вела у сына литературу – его любимый предмет – в последнем выпускном классе…
Удивительное совпадение – совпадение ли? – когда я, как Рома, перешла из восьмилетней школы в среднюю, она была моим классным руководителем. Предмет знала блестяще, используя как трибуну для пропаганды и защиты коммунистических идей на костях миллионов. Любимый поэт – Маяковский. Тематику Революции и Партии вдохновенно читала наизусть. Инакомыслие не допускалось – надо было маршировать только «левой». Я путала «ноги» и попала в неблагонадежные, потому что по окончании, она написала на меня такую характеристику, с которой мне открывалась одна дорога – в колонию для преступников. О поступлении в какое-либо учебное заведение можно было забыть – я не подходила для Системы. Только заработав трудовые характеристики, мне удалось реализовать мечты о высшем образовании…
Моего Рому она возненавидела сразу и окончательно. В ее глазах он оказался еще хуже меня – он подрывал Систему. Как приговор – тройка по литературе! Ладно бы по русскому… Но что особенно красноречиво кричало о необъективности и предвзятости «ума, чести и совести нашей эпохи», так это следующий факт. До нее, другой, у Ромы была учительница, которая любила его и высоко, что выражалось в отличных оценках, ценила его самостоятельные, оригинальные, мысли и прекрасное знание предмета. И если моя «опять тройка» по литературе затерялась в гуще других троек, то когда я увидела сиротливый трояк среди четверок и пятерок (пятерок больше) в аттестате сына, то сразу почуяла, где собака зарыта.
Моему возмущению не было предела и я хотела устроить скандал, но Рома оказался на недосягаемой высоте:
- Мама, я запрещаю тебе это делать! Мои знания от этой тройки не убудут, и так поступлю… Прости ее!.. И прошу тебя, впредь никогда не обижайся и не осуждай людей за их несовершенство!.. У каждого своя дорога…
Когда Рому отчислили из университета руками таких же воинствующих блюстителей Системы, он решил поступать в военное училище на отделение разведки, где мог бы использовать свои обширные гуманитарные знания. Успешно пройдя многочисленные комиссии, к несчастью, теряет аттестат – (или «потеряли» в университете?..) Это обстоятельство послужило отправной точкой - пока я пересылала дубликат, было упущено время и Роминым экзаменом стала Абхазия…
Теперь этот аттестат, вокруг которого кипело столько страстей, превратился в никчемную бумажку, напоминающую о человеческой подлости и человеческой порядочности…
Выписывая мне повторный документ, директор школы взяла грех своей коллеги и товарища по партии на свою душу и собственноручно вместо тройки поставила четверку:
- Так будет справедливо…
Коммунисты – они тоже разные. Одни – по убеждению, другие – по долгу службы. В Системе не проявишь лидерские качества, если не имеешь партбилета в кармане…
Мой Рома простил ту, другую, но жизнь не прощает дисгармонии в эволюции души… Той, другой, выпали большие испытания и страдания. Ее номенклатурный муж-единомышленник, некогда «честно» распределявший квартиры и вершивший судьбы людей, в добром здравии покинул этот мир страшной смертью – разорвался бак, который накачивал, чтобы опрыскивать виноград… А сама, убежденная, тяжело заболела и только память осталась все такой же цепкой. Вспоминает ли она того мальчика с ясным, открытым взглядом и чистой душой, которого не смогла затолкать в строй? Наверное. Раскаялась? Вряд ли, потому что продолжает цитировать партийную лирику Маяковского… Бедная! Она продолжает оставаться рабом Системы.
Если б Ромочка был жив, у меня никогда не поднялась бы рука достать из-под сукна памяти этот тяжеленный случай, но мое время не молчать – исповедываться…
В этом месте на мою «педагогическую поэму», которая дай-то Бог дождется своего повествования, будто прочтя мысли, аукнулась сама хозяйка. Промаявшись больше часа и поняв, что легче взять Эверест, чем эту сопливую Джульетту, ее «железобетон» прорвало, как дамбу в наводнение. Запамятовав, что только вчера все американское возводилось в степень и считалось образцом совершенства, она обрушила гневный поток эпитетов в адрес «элитной» школы, где только умеют «деньги драть». Та, которая уверяла, что чувствует себя настоящей американкой, потому что даже мыслит по-английски, вдруг принялась чисто по-русски орать не дуром на свою бестолковую дочку. В ход пошли наши традиционные сравнения с тупым сибирским валенком, чуркой безголовой, пеньком и т. д. Любимица семьи не лезла за словом в карман, бойко и визгливо отговариваясь в основном тоже на русском, подкидывая английские словечки. Когда стороны исчерпали свои ресурсы, дочурка зашлась в рыданиях. Материнское любящее сердце не выдержало и смягчилось. Сделав ход конем, Мила решила подступиться к трагедии Шекспира с другого конца.
Велев отложить все дела, она попросила меня помочь и дать конкурсантке уроки актерского мастерства. На человеческое обращение моя душа растаяла медузой на солнце – может именно эта проталинка приведет к долгожданной оттепели? Черт – он большой шутник!.. Не знаю, насколько моя ученица преуспевала в балетном классе, но раскрыть в ней зачатки драматической артистки мне так и не удалось, хотя несколько дней пыталась зацепить её ролью. Она смотрела на меня похожими на отцовы, но пустыми глазами и, как обычно, широко зевая, вела себя так, будто не ей, а мне предстоит конкурс. Наверное, красавица за полночь глазела свой «ящик» и мысли ее были далеки от прекрасной Джульетты…
Интересно посмотреть, что ждет в будущем это милое создание в жесткой Америке с ее конкуренцией? Делать ничего не умеет или не хочет, капризна, избалованна, высокомерна… Пережив босоногое детство одесской шпаны, родители боготворили свое чадо и выполняли все ее прихоти. Как слепые, они не замечали ее духовного убожества и считали верхом совершенства. Каждрое утро отец гладил ее густые каштановые волосы, целовал и говорил:
- Какая ты красивая…
На ласку Стивы к дочери, у меня всплывали воспоминания о своих отношениях с родителями. Отец только ругал или молчал, а самый большой комплимент от уставшей мамки в мой адрес было сказанное с грустью: «Ничё шо ты поганэнька и дурнэнька…Будэ и тоби щастье…» Значит так для меня было лучше, чем «ля-ля-фа-фа»…
Лень-матушка взрослой девочки всячески поощрялась и трудолюбивым родителям, почему-то казалось проявлением в ней верха аристократизма. Все до мелочей за нее делала я и к ее возвращению спешила приготовить специальный диетический обед, за который ни разу не услышала из ее накрашенных уст волшебного слова… А впрочем, моя обеспокоенность судьбой юной особы была неуместна. Девочка уже обеспечена до конца своих дней. Ей не грозит ни голод, ни нищета. Будет прожигать накопления предков и жить в свое удовольствие, как это делают миллионы ни к чему не пригодных молодых людей в Америке…
Благословив свою флегматичную «Джульетту» на конкурс и, надеясь на чудо, вместе с родителями стала ждать результатов. А вдруг остальные еще хуже? Зато наша, благодаря недоеданию и экзерсисам, обладает тонким станом. Но чуда не случилось. Нашу «звезду» отсеяли с первого тура. Не говоря о перевоплощении, она так и не смогла выучить текст. В нашем совместном творческом проекте, вместо точки, жирной кляксой стала безобразная истерика несостоявшейся артистки, где и вылился недостающий темперамент. Расстроенные родители утешили свою красавицу тем, что по ее требованию немедленно купили дорогущие ботинки на «метровой» платформе, которые видела в одном из магазинов Грэйт-Нэка. Этот более, чем громкий провал не мог не сказаться на мне и зародил у хозяев очередное подозрение – а владеет ли она предметом?.. Вместо ожидаемой оттепели холод стал подбираться все ближе и ближе, продирая уже до костей…
Не бросая в угоду хозяйке свои высокооплачиваемые шабашки и прибежав с одной, я опоздала с выходом в «свет» ровно на пять минут. На Милочкин строгач у меня вырвалось:
- Если бы вы так же усердно подсчитывали и волновались за многие часы переработок в вашем доме…
На мой выпад хозяйка многозначительно промолчала и затаилась, поджидая удобный момент для реванша. Такой случай не заставил себя долго ждать.
В очередной выходной был день рождения беспардонного грузина. Отмечали с размахом – «пусть… кушают!..» Чуть не одурев, я сполна использовала свое право на труд и, не присев, провкалывала девятнадцать часов кряду. На следующее утро, как всегда - не моргнув, Мила заплатила такой мизер, что я застыла сосулькой. Спасибо, в это время у меня в руках был поводок с собачкой, которая вовремя потянула меня к двери и вывела из «комы». Отблагодарив удовлетворенную «Дерьмовочку» обледеневшими губами, на ватных, как после забора крови, ногах, пошла к выходу. От слез, не видя дороги, я ушла «отдыхать» подальше от «крепости». «Чуткая» хозяйка всегда замечала мои переживания и спешила успокоить:
- Что вы, дорогуша, нервничаете? Мы вас насильно не держим… Ради Бога!..
Колючий осенний ветер с океана иголками высушил зареванное лицо, а собачонка, повизгивая и, доверчиво прижимаясь к моим ногам, стала проситься в тепло. Возвращаясь, я вспомнила свою более решительную предшественницу и, проглотив сопли, впервые глубокомысленно задалась вопросом: не пора ли и мне делать ноги, пока еще носят? Последовавшие за сим события ускорили развязку.
Случилось так, что, подслушав очередной телефонный разговор с сестрой, моим хозяевам показалось нечто, что оскорбляло их американскую честь и достоинство. Весь сыр-бор разгорелся вокруг моих неосторожно брошенных слов в их адрес, дескать, совок - он и на Луне совок. Какие усилия прикладывались, чтобы слиться с западным образом жизни, а я подсуетилась со своим «совком»... Под ним имелось ввиду их бесстыдство и безжалостное отношение к человеку труда, зависящему от воли власть имущих…
Нечаянно обнаружив больное место, где притаился невидимый глазу гнойник, я поступила весьма опрометчиво, как если бы вторглась в интимную часть духовной жизни своих русских хозяев, куда не велено пущать. Дело принимало детективный оборот с его конкретным «прости, друг, ты слишком много знал!..».
Причисляя себя к американцам, моим соотечественникам казалось, что они давно стали лояльными демократами. На самом деле они были смешны в своих желаниях казаться, а не быть и обнаруживали «совка» на каждом шагу. Недаром соседи-аборигены не торопились завязывать «дружбу народов» и держались подальше от бывших красных, унюхивая скрываемый душок.
Если свой налаженный по мировым стандартам быт американцы принимают естественно, как в туалет ходят, то мои соотечественники, попав из грязи – в князи, благоговели перед ним, как перед святая святых. По примеру Милы ее муженек, частенько забывая, что он барин, хватался за губку и раболепно тер чистейшую раковину, показывая мне, как надо доводить ее до первозданного блеска. Такое радение еще карикатурнее подчеркивало их совковое нутро в самом нелицеприятном толковании этого специфического, свойственного только нашим людям понятия… Продолжая балдой выдраивать богатый дом «дорогих» соотечественников, у меня было достаточно времени подумать о симбиозе русско-советского с американским в облике нашего человека.
Совок - философская категория, весьма обширна и ждет своих исследователей, как уникальное явление в человеческой цивилизации с ее анти духовной сущностью. Замечу только, что по масштабу разрушения личности он бывает самым разным – от, казалось бы, невинного совочка из песочницы, до штыковой лопаты и бульдозера, который гребет, не разбираясь. За милым фасадом Милы и Стивы на самом деле стояли чванливые бессердечные люди. Они страшно напоминали наших непотопляемых партийных боссов, которые, выгодно сменив социальную ориентацию, в большинстве своем остались в седле и продолжают руководить нами, загоняя страну неизвестно куда… Но не будем отвлекаться и вернемся к моим персональным «совкам».
Без сомнения, путь наверх или в высшее общество стоил моим хозяевам больших усилий. Не исключая вероятность везения им, наверняка, пришлось действовать при этом не только умными еврейскими мозгами, но и локтями. Люди волевые, целеустремленные, жестокие и бесконечно жадные, были абсолютно уверены в своей непогрешимости. Их заигрывания с Богом были всего лишь внешним проявлением. На самом деле, они остались порождением нашей Системы с его агрессивным атеизмом и безрадостными воспоминаниями о голопузом и полуголодном детстве.
Никакое богатство не могло изменить их глубинную суть, и новоиспеченные миллионеры представляли гремучую смесь, опасную для всего живого. Беззастенчиво гребущие под себя, мои совки вымещали на бесправных женщинах, которые вереницей менялись в их доме, не забытые обиды, унижения, трудности. Используя нашего брата безжалостно и выжимая до последней капли, они платили той же монетой, что когда-то получали сами…
Что показательно, чем больше терпеливой учтивости проявлялось с моей стороны на господские происки, тем больше подозрений вызывала. В замороженных глазах Милы и Стивы моя вымученная персона - как пить дать их «святой водицы» - выросла не меньше, чем до тайного агента КГБ в высшем офицерском чине, а намек на жидовскую скупость воспринялся не иначе, как скрытый антисемитизм с угрозой для всего еврейского мира. Это мне-то, которая до Америки не знала отличий – еврей, башкир, украинец, грузин, армянин и т. д. По мне – лишь бы человек хороший…
Мне не однажды замечали, что внешне я один к одному похожу на татарку. Что ж, возможно. Мой папа с Урала, и туда уж точно дошли татаро-монгольские завоеватели. Суть – кем ты себя ощущаешь и любовь к ближнему, что труднодостижимо для всех людей. Трактовка с «татаркой» меня нисколько не оскорбляла – я русская была, есть и буду, независимо от кровосмешения. Национальность определяется духом…
И хотя по непонятным причинам меня продолжали держать в «крепости», я почувствовала своим «лысым» затылком, что нахожусь под постоянным прицелом и меня могут выкинуть на улицу в самый неподходящий момент. Не дожидаясь «летального исхода», я нашла, как мне показалось, разумный выход из ледяного лабиринта.
В мои руки случайно попала русская газета, издаваемая в Бруклине для наших бывших и настоящих. Полистав страницы, была приятно удивлена. Целые полосы занимали завлекательные предложения агентств и частных лиц о трудоустройстве. Какие только заманчивые перспективы не предлагались! Меня сразу, почему-то, привлекло скромное объявление: «Пожилой ходячий больной в обмен за помощь по дому предлагает бесплатное проживание…» Мое творческое воображение прокрутило ряд кинолент, одна краше другой, и пришло к выводу – это то, что мне надо! Днем буду работать на уборках с часовой оплатой, что гораздо выгоднее, а жилье, которое сжирает в Нью-Йорке почти весь доход таких работяг, как я – будет бесплатным. А уж старичок будет доволен своей помощницей – чистоту и порядок гарантирую! Долой рабство – да здравствует истинная свобода!
Не опасаясь больше за подслушивание, уверенно набрала указанный номер. На той стороне, покашливая и сморкаясь, мягкий баритон расспросил меня о моих рабочих характеристиках – возраст, рост, вес… Дедушка, видимо, остался доволен, потому что тут же согласился взять меня на поселение. Встретиться и обговорить все более подробно?.. Это совсем не обязательно! Товарищ верит в возможности и порядочность россиянок, нечего тратить время. Порешили на том, что в пятницу получу расчет и без проволочек переберусь на новое жительство, где мне гарантировано не только право на труд, но и бесплатное жилье…
В этот же вечер Томка была в курсе моих планов громадья, но вместо одобрения, она заволновалась:
- Ты чё, спятила! Сиди, дура, не рыпайся, пока держат... Поверь, все хозяева – одинаковые… Еще неизвестно, на кого нарвешься!..
Тогда, подключив художественный вымысел, я взахлеб стала убеждать более благоразумную сестру и без труда заразила ее открывающейся вольницей. Мне осталось известить своих хозяев и забыть о крепости, как о страшном сне.
Но не тут-то было! Несмотря на утонченный садизм моих работодателей, меня охватила мучительная неловкость, что своим уходом создам им проблему. Бедненькие, им придется срочно искать очередного хаускиппера, а старшей дочке вот-вот рожать... А свежие силы из России имеют весьма смутные представления, что и как предстоит делать на новых «должностях» и т. д…
Но кроме беспокойства за «обездоленных» господ, меня буквально парализовывал страх доложить о своем выходе из жестокой игры. Не то, что с Томкой, мой острый язычок, будто от клея «Момент», буквально влип в одно место и мне страсть как захотелось незаметно смыться, как это сделала моя предшественница. Скорее всего, я бы так и поступила, но паспорт находился в сейфе ученой хозяйки.
Протрусившись «неведомой зверушкой», и дотянув до последнего, я с трудом подавила – как гниду на корню – свое рабское начало: «А пошлите-ка вы все подальше, господа хорошие! Обойдетесь…» Собрав в кулаки исхудавших и тонких, как у Буратино, рук, остатки силы воли, «удавом» двинулась на псевдо дюймовочку.
По ее примеру, сделав немигающие глаза и почти незаметно дрогнув голосом, без объяснения причин доложила о своем бесповоротном решении покинуть их «чудные условия». Не ожидая от услужливого дурака такого фортеля, в свою очередь заморгала железная леди: В чем дело? «Уходить» домработниц - ее право! Как я посмела перехватить инициативу и, сравняв счет, оставить ее с носом! Сумрачные подозрения Милы по поводу моей скрытной подрывной деятельности нашли своё подтверждения, доказав в очередной раз справедливость ее действий с холопами. Справившись с внутренним торнадо, она едва выдавила свое ради Бога и пришила меня своим психотропным взглядом, потерявшем для меня былой магнетизм…
Молча швырнув на кровать изъятый паспорт и расчет за неделю, хозяйка жандармом при обыске, стала наблюдать, что вольно отступница укладывает в свои сумки. Ее «очковые» глаза водили за мной вражескими локаторами, и со стороны это было очень смешно. Но, не став портить торжественность момента, удержала расползающиеся губы. Когда дошло до подношений, спросила:
- Что делать с этим?..
- Что хотите… Можете забрать… Ради Бога!..- безразлично и устало ответила Мила.
Аккуратно повесив в шкаф страшную, как в концлагере, униформу, и оставив «вэщщи» на полках, я с гордостью нищего покинула ледяной дворец…
Волоча вниз по ступенькам две сумки со своими пожитками, я ощутила полное сходство с измученной рабочей лошадью, выпущенной из стойла на волю. Не выдержав сравнения – громко «заржала». Но истинно говорится – смеется тот, кто смеется последний…
Дальнейшие события показали, что это была всего лишь легкая разминка перед основным стартовым забегом ради голубой мечты - стать богатой…
ГЛАВА 3
Старичок-паучок, или просто Ильич
Это было какое-то наваждение, будто Всевышнему было неугодно, чтобы мы добрались до этой чертовой станции! Катаясь в подземке добрых два часа, мы никак не могли попасть на нужную «ветку». То садились не в тот поезд, то его почему-то отменяли, и надо было добираться окружными путями с пересадками. Даже добротный английский сестры давал сбои, и она что-то путала. Казалось, сумки набиты кирпичами и отрывали руки в этих бесконечных и гулких переходах. Только около десяти вечера мы наконец-то сели в свой вагон.
С каждой остановкой людей становилось все меньше и меньше. Привлекая внимание, мы с Томкой «беляночками» выделялись среди редких темнокожих пассажиров. Вентиляция почти не работала и донимала духота. Если к этому добавить не лучшую репутацию одного из старейших метро в мире, то не удивительно, что приличные люди с достатком обходят его десятой дорогой, предоставив пользоваться черным, представителям третьих стран и русским, вроде нас. По сравнению с роскошным Московским метрополитеном, станции за окном представляли убогое зрелище и наводили тоску – правильно ли поступила, покинув зеленый рай? Еду в неизвестность… Что меня ждет?..
- Вставай, раззява, сейчас наша, - ткнула меня в бок Томка.
На полутемном перроне – ни души. Спертый воздух. Прижатые друг к другу, почти черные в темноте, дома – впечатление не из приятных… Разыскав автомат, сестра набрала номер и нам ответили:
- Ждите, скоро буду, здесь недалеко…
На углу работал какой-то ночной магазинчик и несколько черных ребят, потягивая из баночек, громко хохотали и пялились в нашу сторону. Мне стало не по себе, но бесстрашная Томка пресекла панические настроения:
- Не трусись! Кому мы надо – старухи…
- Ага! Попробуй разберись в темноте, - огрызнулась я.
На наше счастье из-за поворота выехала тележка из тех, которыми пользуются в супермаркетах, а за ней, прихрамывая, низенький шарообразный человек. Догадавшись, что за нами, мы радостно замахали руками – сюда! сюда! – будто он мог передумать или с кем-нибудь спутать одиноко стоящих двух женщин. Не спеша, толстячок прихромал к нам и, как говорится, познакомились поближе:
- Владимир Ильич, но можно по-американски – Володя.
Сошлись на русском – просто Ильич. Еще не хилому, судя по рукопожатию дедушке, было около семидесяти, потом он уточнил – шестьдесят девять. Не дотягивая до исторического Ильича росточком, своей округлостью и кепкой на голове он напоминал отечественного Лужкова, на что Томка удачно пошутила, сняв некоторое напряжение. Пожаловавшись на свою ногу, где открылась рана и не хочет заживать, Ильич по-хозяйски умостил сумки на тележку и дал команду трогать. Взявшись под руки, мы налегке пошли за своим «рулевым».
- А дедушка не промах… Только наш человек с его врожденной привычкой брать, что не так лежит, мог додуматься стащить ее из магазина и приспособить под гужевой транспорт…, - шепнула я Томке.
- Молчи, несчастная! Кабы б не украл, на себе перли бы твои оклунки…
Никого не встретив по пути и пройдя через лабиринты многоэтажек, через минут десять приехали. Открыв массивную дверь, сработанную на века, «шеф» вызвал грузовой лифт и нажал на четвертый этаж. Успеваю заметить – нет ни одной надписи или сожженной кнопки, как у нас, хотя – понятно – райончик не из элитных.
Не меньше, чем четырьмя ключами дедушка долго шурудил под своей дверью, наконец, справился, и мы въехали в квартиру из нескольких комнат. Если бы не знать, что за окнами Нью-Йорк, можно было подумать - это приличный российский дом с хорошим достатком. Во всяком случае, в одной комнате стояла та самая «стенка», телевизор с креслами, а главный элемент благополучия – высокий торшер – красовался около дивана. Спальня, куда велели закатить магазинную тележку и поставить за дверью, была обставлена итальянским гарнитуром из тех, какой у нас могут позволить только состоятельные люди. Единственное, что меня смутило – комната, где по словам хозяина предстояло обитать мне, была проходной, но подумав, что все это временно, перебьюсь, успокоилась.
Следуя указаниям брать из холодильника все, что видим, мы с Томкой быстренько накрыли стол в кухне – излюбленном месте общения. Открыв большую бутылку вина и сообразив «на троих», выслушали довольно-таки грустную историю хозяина квартиры.
Он неизлечимо болен инсулинозависимым диабетом и, определяя наличие сахара по специальному прибору, самостоятельно делает инъекции. Последнее время чувствует себя не важно, и это серьезное заболевание стало причиной раны на его ноге, но вроде бы, намечаются улучшения. Имел когда-то семью, но сейчас одинок. Бывшая жена и дочь оставили его на произвол судьбы, и не хотят знать. Выяснилось, что наш «просто Ильич» - «джюиш», еврей.
- Все они, как на подбор, исключительно хорошие семьянины, а вы холостой, один, совсем один… - посочувствовала Томка.
Далее узнали, что хозяин живет в Штатах более двадцати лет. Работал каменщиком, плиточником, дорос до специалиста по мрамору, из которого американские миллионеры так любят возводить бассейны и ванные комнаты с басрумами. О своем мастерстве рассказал так образно и вдохновенно, что мы с Томкой не без интереса долго слушали, как он обтачивал камни, в каких богатых домах работал и как ему хорошо платили.
Дедушка успел заработать пенсию, но считается десобилоти - малообеспеченным, к тому же диабетик, поэтому, имея множество льгот, идет по особой социальной программе. Государство оплачивает почти все расходы за квартиру, лечение, четыре раза в неделю приходит женщина приготовить еду, убрать, просто поговорить, по-американски называется хоматенда.
У меня сразу возник вопрос, а что мне тогда делать? На это Ильич слезно пожаловался, что необходимо ежедневное присутствие человека рядом, что в любой момент с ним может случиться приступ и он, несчастный, никому не нужен в этой стране – друзей нет, родни тоже… Да и хоматенда управляется по дому спустя рукава, а хотелось бы постоянной заботы и внимания, он так одинок и несчастен…
В этом месте он не забыл предупредить, что боже упаси кому заикнуться на каких условиях буду жить, а хоматенду надо убедить, будто временно остановилась в поисках работы или дальняя родственница. Она может донести, и с него снимут льготы – люди здесь нехорошие, кроме него, конечно…
С искренним сочувствием выслушав жалостные речи хозяина, в свою очередь, не таясь, поделилась своими заключениями в доме «дорогих» соотечественников, коротко коснувшись до американского периода своей жизни в России. По поводу моего трудоустройства Ильич предложил умный ход, посоветовав дать объявление в газету и ждать подходящих предложений. Найдя повод, Томка разлила вино по бокалам и мы дружно чокнулись за человеческое тепло и взаимовыручку людей разных вероисповеданий. Дедушка по такому случаю растрогался, хотел даже всплакнуть, и начал было коротенькими толстыми пальцами давить углы глаз, но потом отвлекся на закуску и с аппетитом поел.
Судя по благодушному настроению моего подопечного, компаньонка пришлась по душе, беседа оживилась, и было ощущение, что все мы сто лет знакомы. Договорились до того, что Ильич открыл большой секрет, в котором признается только нам, потому что мы такие замечательные и простые.
В одном солидном банке у него лежит сто тысяч, и если буду верной и заботливой помощницей, то все богатство завещает мне вместе с содержимым квартиры. Мы с юмором отнеслись к его щедрости и доброте, пожелав жить столько, сколько тысяч на счете, а в случае чего, наследнички тут же объявятся и без меня, пусть не тревожится…
Хозяин производил самое положительное впечатление – уравновешенный, здравомыслящий, к тому же оказался хитрым, умным и не таким уж бедным, как прикидывался. Русский джюиш вырвал у американского государства все, что можно, и теперь спокойно пользуется. Нечестные отношения с властями или такая мелочь, как украденная тележка, не вызывали никаких подозрений и даже наоборот. В нашем отечестве, обвести государство, которое всегда только этим и занимается – признак хорошего тона. Те, кто хоть что-то смог урвать в свою пользу, будь-то квартира вне очереди или бесплатная путевка в хороший санаторий, вызывали молчаливое одобрение или нескрываемую зависть – «молоток»! Не каждому по плечу тягаться с грозным монстром…
Так что дедушка предстал в наших глазах не меньше, чем героем бывшего советского союза в американском исполнении. Что касается моих перспектив, то днем буду работать, а вечером возвращаться как бы домой, где можно расслабиться, отдохнуть. Мне больше не придется ходить на цирлах по восемнадцать часов в сутки и я сама буду хозяйкой положения. За такое великое счастье буду благодарна Ильичу всей душой и своим присутствием облегчу его одинокую, безрадостную жизнь – буду готовить, убирать, стирать… Пустяки – дело житейское! Наши женщины эти обязанности и за работу не считают…
Под звон бокалов, хозяин клятвенно заверил сестру, что будет относиться ко мне, как к родной дочке, не обидит ни словом, ни делом, лишь бы я не подвела и была внимательна к его старости. От избытка зарождающихся отцовских чувств и выпитого вина Ильич, хоть и не в ту сторону, но душевно запел «вот и встретились два одиночества, развели у дороги костер». Мы с Томкой – не гордые! – с энтузиазмом присоединились к солисту и, допив бутылку, вновь испеченное «трио» решило отходить ко сну. Мой «батька» попросил чайку и, входя в новую роль, я услужливо заварила свежий, после чего взялась за посуду, а Томка пошла стелить постели. Не опасаясь за диабет, Ильич доел шоколадные конфеты с печеньем, что оставались в вазе и, включив телевизор, улегся на диван.
Мы с Томкой завалились на двуспальную итальянскую кровать и зашушукались.
- Кажется , все складывается как нельзя лучше… Дай-то Бог, и с работой повезет…
- Одна знакомая моей знакомой, тоже без языка, получает двести долларов за пять дней, имея при этом нормированный рабочий день… Она снимает угол в Бруклине и живет самостоятельно… Очень довольна… А тебе, вообще, красота – за квартиру платить не надо!
- А что она делает?
- Выгуливает четыре собаки и убирает дом...
- Да по мне хоть бегемоты, лишь бы не рабство!..
Тут Томка отмочила что-то по поводу наследства от дедушки и выдвинула свою теорию невероятности, как его быстрее заполучить, но сдерживая хохот – дабы не показаться легкомысленными, мы угомонились и притихли.
Через пять минут, обладающая нервами резидента, Томка задышала ровно, а я еще долго ворочалась, перекладывая из пустого в порожнее… И снится мне не «рокот космодромов», и не «зеленая трава у дома», а будто опаздываю на свой поезд. Едва успев впрыгнуть в вагон, он набирает скорость, но выясняется, что еду не в том направлении… Надо выпрыгивать на ходу – страшно, аж жуть! Все-таки решаюсь, и вот уже стою в незнакомом безмолвии… Меня охватывает неописуемая мука, как та, которая накатывается многотонным катком, когда осознаю, что нет больше моего Ромочки… Но надо возвращаться назад, чтобы ехать в свою сторону…
- Эй, хорош дрыхнуть! Нас ждут великие дела, - разбудил бодрый голос Томки.
С мыслями о сне, быстро привела себя в порядок и, памятуя, что плохим лучше не делиться, вышла на кухню. Выбритый до синевы, умытый и свеженький, как огурчик с грядки, Ильич уже сидел за столом и, никого не дожидаясь, с аппетитом кушал. Он весело пригласил к завтраку и, наблюдая за простым и милым стариком, который доброжелательно поглядывал маленькими глазками из-под мохнатых бровей, дурной сон улетучился. С шутками-прибаутками, мы попили чай, и на душе стало по-домашнему уютно и тепло. Еще раз дав наказ Ильичу относительно меня –не обижать и жалеть сестрицу - Томка уехала в Манхэттен на уборку, пообещав через неделю наведаться.
Оставшись тет-а-тет с хозяином, для начала решила привести квартиру в тот вид, который устраивал бы меня. Предварительно отключив холодильник, я новой метлой выгребла грязь в запущенной ванной и туалете. Да разве будет так стараться какая-то там хоматенда! Теперь здесь не страшно и помыться, не говоря об остальном. Справившись с санузлом, приступом одолела холодильник и, провозившись не меньше трех часов, освободила его от испорченных продуктов и отмыла засаленные полки. После ревизии он оказался почти пустым и, составив список необходимого, предложила дремавшему на диване Ильичу сходить в супермаркет.
С учетом его хромой ноги, мы неспешно вышли на улицу и, чтоб часом мой подопечный не споткнулся, заботливо взяла его под руку. Ильич в кепке гордо катился колобком рядом, а я разглядывала и запоминала место, где предстояло жить.
Вокруг однотипные, основательные, в отличие от наших легковесных «хрущевок», темно-серые от смога дома. Они очень походили на наши сталинские, в которых раньше обитали, в основном, власти, а сегодня облюбовали новые русские. Прямые, не очень широкие улицы закатаны в асфальт или уложены тяжелыми плитами. Почти полное отсутствие зеленых насаждений. Похоже, типичный рабочий район. По пути встречается немало черных мужчин и женщин. Некоторые из них с нескрываемым любопытством оглядываются на нашу парочку. В Грэйт-Нэке я их почти не видела, если только няньку с белым ребенком…
На мои вопросы Ильич отвечал, что живет здесь более пятнадцати лет, все знакомо и привычно, и нет желания менять на лучшее. Нет, язык так и не освоил, только самое необходимое. Да, собственно, он ему и не надо – магазины вокруг русские, по телевизору смотрит только наши программы, покупает иногда русские газеты… Нет, книг в доме не имеется… Все время живет в Бруклине, среди соотечественников, так что от языкового барьера нисколько не страдает...
За разговорами подошли к супермаркету, и хоть он был не такой шикарный, как в Грэйт-Нэке и занимал куда меньше площадей, но набором продуктов мало отличался. Довольная, что теперь можно покупать все, что захочу, сразу подошла к полкам с овощами и фруктами. Не отставая от меня ни на шаг, Ильич сделал замечание по поводу большого количества огурцов. Не споря, два вернула на место… Нет проблем! Всего завались – завтра еще купим. Потом бдительный контролер в чем – то еще ограничил мои потребности… Но ощущение свободы выбора так захватило, что не возникло никаких мыслей по поводу скупости заботливого дедушки.
Нагрузив магазинную тележку, точно такую, как стоит в его спальне, подошла к кассе. Чтобы избежать зависимости от кого бы то ни было, сразу предложила Ильичу расходы на продукты оплачивать пополам и полезла за кошельком, но он категорически отказался и, сильно покраснев от названной суммы, молча выложил деньги. «Ладно, - думаю, - не последний раз, потом разберемся…»
Из сочувствия к болезням и возрасту покровителя, вручила ему самые легкие пакеты и, навьючив на себя остальные, степенно пошли в сторону дома. Наш маршрут лежал вдоль овощных палаток, где вовсю шла торговля. Остановившись, Ильич стал внимательнейшим образом изучать товар и крутить-вертеть в руках огурец, будто выбирая. Но не успела я подумать, зачем - уже купили, как он с невероятной скоростью и ловкостью фокусника Игоря Кио незаметно от продавца кидает овощ в мой пакет. За ним летит другой. От его фокусов я встала, как вкопанная. Когда полетело яблоко, мои ноги подкосились: «Что он творит? Сейчас поймают – позора не оберешься! Депортируют за двадцать четыре часа с вытекающими из этого последствиями для меня… Это тебе не Россия… Здесь посягательство на частную собственность – самое злостное преступление и жестоко карается законами. Нет, наш человек неисправим и этот «просто Ильич» живое тому подтверждение!.. Больше двадцати лет гражданин Штатов, а наше совковое в виде мелкого воровства не притупилось, скорее наоборот. Благодаря «коммунистическому» изобилию вокруг развелось до совершенства…»
Продавец, занятый клиентами, не заметил, что его ограбил почтенный с виду дедушка… А «герой дня» в приподнятом настроении, как артист после удачного выступления, забыв про хромую ногу, молодцевато шел впереди, покачивая толстым женским задом. Мое же настроение – корова языком слизала, как те огурцы с прилавка…
Уже в квартире, Ильич достает из широких штанин подтаявшую шоколадку и, хитро улыбаясь редкими зубами, торжественно вручает презент, как материальное подтверждение доброго ко мне расположения. На это неподдельное внимание, кровь резко омыла мозги и, от «счастья» закружилась голова… Ну уж нет! Больше он не дождется моего молчаливого участия в его грязных проделках. Впредь, буду ходить в магазин одна, да и помощи от него, как от козла молока.
Нагуляв аппетит, Ильич тут же припал к пакетам и, хорошо подзарядившись, умостился на диван к телевизору. Нельзя было не заметить, что товарищ все время озабочен едой и не любит надолго отходить от кухни с холодильником. По-собачьи быстро, он плотно перекусывал с интервалом не больше двух часов. Виной его гипер аппетита, скорее всего, был диабет, но, как говорит народная мудрость – «он ест – и его ест…» Как выяснилось позднее, это была не единственная забота, которая допекала его стареющее тело…
По телевизору, как сейчас помню, шел фильм «Москва слезам не верит», где автор убедительно доказывал, что и среди люмпенов есть абсолютные интеллигенты. Пока главный едок прилип к телевизору, я спешно готовила обед, стараясь уложиться в график диабетика. Мне хотелось порадовать своего покровителя, который, рискуя собой, вынес для меня шоколадку из супермаркета. Понимая глубинные корни дедушкиных пороков, инцидент с воровством старалась выбросить из головы и не заострять внимания.
Еще не закончились «московские слезы», а супчик и фаршированные творожком блинчики, к удовольствию чревоугодника, дымились на столе. Замирая от хвалебных восклицаний в адрес моих скромных, супротив некоторых, кулинарных способностей, с удовлетворением наблюдала, с какой скоростью исчезает содержимое тарелок. От приятной истомы, что угодила бесхитростному вкусу нового хозяина, меня чуть было не занесло на «седьмое небо». Но когда подсыпала третью добавку, то тревожно спохватилась: с такой ненасытностью наготовишься, как раз!.. Разбил живот, как мамкина Чернушка… Так звали родительскую собаку, которая жрала без разбора все подряд, вплоть до сырых картофельных очисток и про которую мамка с досадой говорила:
- И жрэ, и жрэ! Пузо до земли, а гавкать не спрашуй, шоб ты сдохла!..
Когда Чернушка сожрала всех соседских гусят и курей, пришлось бедолагу сдать «на мыло».
Вылизав тарелку от остатков сметаны, Ильич неожиданно вспомнил, что хотел позвать в гости соседа. Он очень странный и малость чокнутый, но это обстоятельство не мешает им поддерживать дружбу. У него тоже живет наша нелегалка, которую тот нашел по объявлению…
Хозяин шустро покатил за другом, а я быстро убрала со стола и, перемыв посуду, подошла к зеркалу. Там отразилась моя раскрасневшаяся от похвал и «семейных забот» физиономия и тонкая, не хуже псевдодюймовочки фигурка. Поправив прическу, нашла, что выгляжу неплохо – вот что значит элементарно выспаться и работать без нервов… ну почти без нервов…
Вскоре вслед за Ильичем в квартиру вошел высокий нескладный мужчина лет пятидесяти и среднего роста худощавая женщина. Сбегав в потаенный склад, хозяин вернулся с бутылкой вина и, позволив гостям только нюхать ароматы русской кухни, велел выставить на закуску сухое печенье, мол, обойдутся.
Познакомились. Он – Миша, она – Таня. Если б не перекошенный рот, который сильно портил и добавлял лишний десяток лет, женщину вполне можно было бы назвать красивой. На вид лет 35, короткая стрижка из светло-русых волос, большие глаза, а в них – голубая тоска… Таня пила, не закусывая, изредка перебрасываясь с Мишей злыми репликами неизвестно о чем. На ее выпады, он равнодушно зевал, не прикрывая рот, и демонстрируя свою глотку. Пытаясь развеселить и объединить кампанию, я взяла на себя роль культмассовика - затейника и шутки сыпались одна за другой, но мои усилия не достигли цели. Приятного общения не получилось. Единственно, удалось выудить, что Таня в Штатах больше двух лет, у Миши живет полгода, болела, но теперь в порядке. На вопрос, где работает, нехотя ответила:
- Где придется… До этого полтора года хаускипером у русских… Суки!..
Щека Тани задергалась в нервном тике и, казалось, она многозначительно подмигивает. Отведя взгляд от ее изуродованного лица, внутри скребнуло: все ясно, милочка… Волнующая меня тема трудоустройства зависла в воздухе. Прикончив бутылку, странная парочка опять начала цапаться, затем они решительно встали и ушли. После смотрин, не то моих, не то их, на мои расспросы Ильич как то уклончиво ответил:
- Да Мишка, он давно гражданин Америки, а эта Танька – ну и хитрющая… Хочет женить его на себе и легализоваться, а он не дурак, ему и так кучеряво...
- А где работает странный сосед?
Ильич неопределенно махнул рукой:
- А кто его знает…
Он не забыл сделать еще одну ходку к столу и пошел принимать душ.
Чувствуя, что угорела от слишком интенсивного обслуживания хозяина с его ненормированным приемом пищи, убрала кухню, поменяла у него постельное и постелила себе на диванчике. Довольно мурлыча что-то из советского репертуара, он появился в махровом халате и, похвалив за порядок в ванной, попросил забинтовать рану на ноге. Скрывая наплывшую брезгливость, я пошутила по поводу ядреного запаха одеколона, который источал мой пациент, надушив себя на ночь глядя. Наложив свежую повязку, занялась собой.
Диванчик оказался коротким даже для моего роста, и кое-как умостившись, стала усыплять себя, что вот, наведу порядок, будет работы много меньше, все-таки это всего лишь квартирка, а не дворец… Завтра с утра займусь стиркой, а между дел сочиню привлекательное объявление для газеты и обзвоню русских агентов. Лишь бы вынужденный простой не затянулся на длительный срок… Скорее бы начать зарабатывать, то, ради чего все жертвы!..
Через закрытую дверь мне хорошо слышно, как мой дедуля тяжело вздыхает, кряхтит и грузно переворачивается под скрип матраца. «Наверное, нога донимает… Бедный человек! Остался как перст, со своими болячками… А может перекормила диабетика?..».
Уже засыпая, уловила, что Ильич начал издавать что-то среднее между стонами и сопением, а через время голосом умирающего позвал меня. В полной уверенности, что с дедом случился приступ – а как Богу душу отдаст? – вскочила с диванчика и залетела в его спальню. Не сразу попав на выключатель, я врубила свет и застыла в стоп кадре... «Пейзаж», представший моему взору, привел меня в полное замешательство и растерянность…
Мой умирающий «лебедь» - то бишь «просто Ильич» - лежал поверх одеяла гол как сокол, а его фаллос гордо и независимо, как статуя Свободы целеустремленно смотрел в потолок, возвышаясь над брюхом, похожим на мяч. Вот тебе и больной диабетик, за жизнь которого опасалась! Кто бы мог подумать, что это гниющий колобок способен на такие «подвиги»?.. Внушительным мужским достоинствам Ильича могли позавидовать Аполлон и Геракл, не говоря о стандартном мужичке… Не знаю, на что рассчитывал мифический герой – любовник, но это «чудо природы» почему-то не впечатлило, и как глубоко не копалась в самых низменных тайниках своей далеко не святой души, ничего, кроме омерзения, не находила.
Придя в себя и выключив свет, чтоб глаза мои не глядели на эту голую «красоту», я вразумила «полового гиганта»:
- Извините, Ильич, за интим мы не договаривались… Так что спи спокойно, дорогой товарищ, и выкинь дурь из головы…
Давая понять, что не принимаю дедушкину инициативу и сильно рассерженно, выходя из спальни, громко хлопнула дверью. Тяжело, как сам «сокол», вздыхая, легла на неудобный диван. Как и следовало ожидать, простой Ильич решил не сдаваться и идти до конца в борьбе за «правое дело». Припорхав к диванчику он стал слезно побуждать к соитию:
- Ну что тебе стоит?.. Я тебе сто долларов дам… завтра…
- Хоть тысячу и сейчас, не за этим я к вам поселилась, остудите пыл и чешите в свои покои, дедушка!..
Неожиданно что-то увесистое упало к моим ногам. Подумав, уж не дедок ли грохнулся от отчаяния, молниеносно нажала кнопку торшера.
Но нет, то был не дед. На полу сиротливо валялось мифическое «достоинство», а обладатель онного, грязно заматерился и понуро покандыбал в туалет.
Еще не осознавая всей опасности происходящего, меня не к месту разобрало любопытство – из чего сделан этот продукт западной цивилизации?.. Кажется, из дерева… Нет, из какого-то пластика. А чтоб прикреплять его к причинному месту, имеется широкий ремень… Значит, много шума из ничего наделал этот протез! Вот оно – в натуре, тлетворное влияние, которым пугали нас с пионерского возраста. Правильно говорят, что Америка повернута на сексе и этот старый джюиш туда же. Зато я, все той же пионеркой и осталась! Даже когда Ильич заблагоухал парфюмерной лавкой, у меня ни разу не возникло мысли, что инсулинозависимый диабетик посмеет посягать на мою российскую невинность…
Но возмутитель спокойствия вновь появился на горизонте. Ругаясь, он подхватил «достоинство» и тряся жирным, холодцеобразным задом, унес грозное орудие с поля боя. От злобы на несговорчивую сожительницу у него, наверное, дал знать о себе сахарок, потому как, накинув халат, он вернулся в кухню и начал брать кровь из пальца. Понимая, что идиллия наших отношений рушится карточным домиком, пока не поздно, решила спасать положение.
Присев на табуретку рядом, я осторожно попыталась объяснить, что окромя «дочерних» чувств к нему, никаких других пока не возникло, но, любовь, как говорится, зла… Авось со временем и возникнут, если пойму, что он человек моей мечты, так как в мужчине прежде всего ценю высокие моральные качества и благородство, а все остальное – потом…
Не знаю, что в моих словах оскорбило и ранило чувства незадачливого ухажера, но не успела я закрыть рот, как увидела перед собой оборотня. От его добродушия не осталось и следа и, якобы, больной дедушка превратился в настоящего гангстера! Брызгая слюной, хозяин начал без зазрения поливать меня грязью, обвиняя во всех смертных грехах, которые существуют на земле.
Не замысловатая речь Ильича, густо приправленная отборным матом, сводилась к следующему. Он ко мне и так, и эдак, а я, неблагодарная, скотина (это одно из самых «нежных» слов, которыми меня одарили, и осмелюсь привести), отняла у него полжизни (?..). И когда б я успела?.. Не обошлось без романтических воспоминаний о подаренной шоколадке – чтоб она растаяла в его штанах!.. Далее меня заклеймили в том, что я, дескать, хитрая лисица и хотела жить и жрать за его денежки.
«Половой гангстер» взбеленился еще больше, когда обнаружил в анализе наличие сахара. Повесив на меня и это страшное злодеяние, диабетик швырнул стеклянную трубочку с содержимым в мою сторону, она разбилась, и капли старческой крови окропили мое лицо и рубашку. Передо мной маячило побледневшее с сизым отливом лицо разбушевавшегося фантомаса и, слушая устрашающий скрежет его зубов в металлических коронках, я испугалась до полуобморочного состояния. Да он же психический больной!.. Их здесь на каждом шагу!.. Или хуже того – маньяк!.. Точно – живой маньяк!.. Взбудораженное воображение, которое на троих росло – одной досталось, начало выдавать «на гора» жуткие и леденящие картинки, по содержанию не меньше Джека-потрошителя, где мои разрубленные на куски члены спускают в унитаз…
Боясь лишним словом или движением спровоцировать смертоубийство, я схватила сумку и стала запихивать туда вещи. Курсируя вокруг меня сторожевым катером, разбойник нарушил «нейтральные воды» и приблизился, как мне показалось, на очень опасное расстояние. На его неосторожность у меня непроизвольно вырвался гортанный крик курицы, которой сейчас отрубят голову. Мучитель застыл как вкопанный, сразу не сообразив, кто заорал. Мой «предсмертный» вопль сыграл положительную роль в продолжение сюжета и образумил «потрошителя». Мудро вычислив по моим квадратным глазам и звуковым сигналам, что сожительница до смерти напугана, «просто Ильич» сменил тактику и вновь обернулся почти в нормального дедушку. Во избежание претензий со стороны соседей на ночной кошмар из его квартиры, он почти миролюбиво успокоил меня тем, что жертвы его не интересуют и об таких, как я, приличные мужики – вроде него – тщательно вытирают ноги. То, что хозяин не всемогущ и боится соседей, вернуло мне чуть было не потерянное сознание. Согласно кивая головой – это все же намного лучше, чем плавать в унитазе – я вновь было, попыталась образумить бесноватого старика…
Куда мне бежать-то среди ночи? Даже не знаю, где нахожусь!.. В придачу без «языка» страшно выйти на улицу, а не то что спуститься в метро, которое еще не работает. Мысль о такси почему-то не возникла. Быстро смирившись со своим положением бедного нелегала, полагала, что моя участь – подземка Нью-Йорка…
Но мои доводы, что шла не к мужику, а к одинокому больному, чтобы облегчить его несладкую жизнь всего лишь за бесплатное проживание, не убедили злодея и лишь подлили масла в «огонь любви». Занервничав с новой силой – слишком велика была обида и свежи неприятные воспоминания, – Ильич захлебнулся от возмущения. Обдав меня фонтанчиком слюны, озверевший сердцеед ностальгически поделился тем, что в его квартире жили не один десяток женщин и все остались весьма довольны и счастливы, только и делая, что рассыпаясь перед ним в благодарностях.
- Хочешь знать, до сих пор идет поток писем, полных любви и признательности за приют!.. Такая умная в первый раз попалась!.. Думала залезть к мужику в дом и чистенькой остаться?! Вот, смотри, сколько писем!..
Он с трудом вскарабкался на стул и начал шарить по пустым полкам стенки но, как назло, ничего не нашел. Выразительно плюнув уже не только на меня, «просто Ильич» хромым колобком покатил к пищеблоку. Чтоб моего несостоявшегося любовника не хватил часом удар с параличом, я решила уважать его страдания и молчать, как «рыба об лед», а то неизвестно еще, кто из нас до утра станет жертвой.
Несмотря на ранний час – было около четырех – на моего «мужика» напал жор. Набив резиновое пузо, маленький гигант большого секса несколько смягчился и матерился уже не так люто. Бурча и охая, он прошел в свою «резиденцию» и, закрыв дверь, улегся на кровать. Через некоторое время ему что-то померещилось. Чертыхаясь, поверженный любовник встал и, подергав ручку, проверил, хорошо ли заперта.
Пожав «невежества убийственный позор», я затравленно свернулась в уголке дивана и попыталась осмыслить ситуацию, где дело чуть не дошло до проституции. То, что старик оказался сексуально озабоченным – полбеды. Эта оказия у них случается и не с такими «гуманитариями». Президенты прелюбодействуют – вся страна обсуждает. Меня подкосила дикая злоба бывшего соотечественника – за что?! Уверена, и сам «просто Ильич» не дал бы вразумительного ответа, как его не дали бы те, кто в России гадят где не попадя, превращая подъезды в клоаки, ломают и вырывают кнопки в лифтах, на которых сами же ездят, обрывают телефонные трубки или крушат памятники на кладбищах – просто так, от духовной пустоты...
Воспитанный на наших эрзац - ценностях и взяв на вооружение худшее, выживший из ума дедушка без стыда и совести вывернул наизнанку и продемонстрировал свое истинное лицо с культурой бывшего каменщика. Несчастный человек – не ведает, что творит… Да и человек ли? Грибок-паразит на чреве измученной Земли… Бог ему судья - и не таких Ильичей не проминул… Дело не в этом ублюдке. Дело – во мне самой…
Куда спешу – людей смешу? Почему семь раз не отмерила? Что это – глупость, доверчивость, авантюризм или все из тех же сериалов моих красивых фантазий? Как могла забыть про бесплатный сыр в мышеловке? Надо же было так опростоволоситься! Да что про меня, дуру, говорить, если даже адаптированная Томка с ее убеждением, что в Америке все делается ради выгоды, повелась на ласковые журчания «добренького» дедушки…
Положив под язык валидол и корячась на новом месте, где приходил «жених к невесте», вспомнила покинутый «люкс» с нормальной кроватью и воздушным одеялом, которые теперь мне казались царским ложем… Пусть я тяжело работала, но зато никто меня открыто не оскорблял, вовремя платили зарплату, имела уйму шабашек, а рядом была любимая Томка, которая всегда поймет и пожалеет…Там, хотя бы короткая ночь принадлежала мне и никто не требовал «комиссарского» тела, уставшего за день...
Все познается в сравнении! Жизнь в крепости пусть была не марципановым пряником и даже не тульским, но сейчас представлялась вполне сносной. Глубоко страдая о непродуманном поступке, я с напряжением думала, как выгрести из этого дерьма, куда угодила, как кур в ощип.
Дождавшись светового дня и считая минуты до девяти – решила, раньше звонить неприлично, – набрала номер Томки. Мое навалидоленное сердце едва не выпало на пол, когда услышало чисто английскую речь ее хозяйки. Из длинного объяснения догадалась об одном – сестры нет дома…
Кстати, это был один из тех драматических моментов, сподвигших меня к быстрейшему освоению языка… Мне можно было только строить предположения, что Томка вернется перед сном – какой смысл спешить в рабство раньше положенного? – и проведет выходной в Манхэттене. Для меня сие означало – более суток, хочу или нет - придется провести в этой мерзкой квартирке. Звонить мне больше некому и, как нелегалке, лучше замереть и не высовываться, пока не подоспеет помощь. Пора жать на тормоза и кончать эти гонки по вертикали, а то и шею свернуть недолго…
А мой «искусатель», уже не стараясь выглядеть джентльменом, неумытый, в одних трусьях и вместо одеколона воняя мочой, сидел за столом и, как всегда, набивал утробу. Аппетит не изменял ему ни при каких обстоятельствах. Остатки вчерашнего супа остудили горячее сердце Ильича и, как ни в чем не бывало, он позвал меня разделить трапезу. Мой отказ чувствительно задел обжору за живое, но не дав ему открыть «амбразуру», я сделала выражение лица «а ля Мила» и глядя на него коброй, внятно прошипела:
- Слушай, дедушка, и мотай на свой вонючий ус. До следующего утра деваться мне некуда, так как сестра будет только в понедельник... Ясно? Предлагаю заключить пакт о ненападении и за свое «бесплатное» проживание перестирать ту здоровую кучу барахла, что скопилась в ванной, и приготовить пожрать…Все понятно?..
Ошалев от возмущения, дед шарахнул кулаком по столу и почернев с лица, начал поливать «хитрую лисицу», которая забралась в его жилище и не хочет выметаться!.. С перепугу зверски гипнотизируя противника, я заорала в тон ему:
- Молчать! Терять мне нечего, кроме вещей, и пока сестра не приедет – ни шагу из квартиры… Что со мной случись – есть свидетели! Так что заткнись!.. Псих!.. Бордель устроил!..
Мой доступный для пролетариев всех стран жаргон подействовал миротворчески. Оставив бандитские замашки, Ильич подумал и пошел другим путем. Он просто захватил в свои руки телеграф, то бишь телефон и зорко карауля, чтоб «злыдня» не воспользовалась связью, лишил меня общения с внешним миром.
Насколько «весело» и «плодотворно» провела, казалось, нескончаемые сутки, можно было судить по тому, что внушительный запас успокоительных и сердечных таблеток, как патроны в обойме, были на исходе. С перерывами на поглощение пищи и сон хозяина, в квартире бушевали шекспировские страсти, где мне была уготована роль изгнанного короля Лира по одноименной трагедии. Но самое захватывающее действо разыгралось на следующий день.
Под пристальным надзором Ильича, после девяти – к этому времени сестра оставалась без хозяйских ушей – мне позволили набрать номер Грэйт-Нэка. Услышав вдали родной голос, меня прорвало и со всхлипываниями, жалуясь, как мамке, в двух словах изложила о своем очень интересном положении, в котором пребываю. Заметно заикаясь, чего раньше никогда в жизни за Томкой не наблюдалось, она обещала в ближайшее время разрешить свалившуюся кирпичом на голову задачку с несколькими неизвестными и перезвонить...
Мои слезы стали для Ильича тонизирующим бальзамом и дали свежий импульс к очередному злословию. На сей раз его разум кипел возмущением от того, что «лисица» не прикасается к еде. Как человеку, для которого главное дело жизни – набить брюхо, этот «момент истины» был особенно отвратительным и доставал до самого ржавого днища его душонки. Такая подлянка с моей стороны не давала дедушке Ильичу покоя и заставляла работать челюстями беспрерывно, жуя за себя, и за «того парня». Но мне было не до его жгучих упреков - восстановлена прямая связь с Томкой! Приготовившись по первому сигналу бежать из своего заточения, я устроилась поближе к двери и стала ждать.
Длинный звонок в дверь прервал красноречие Ильича. «Тюремщик народов», долго бряцая «кандалами» всевозможных замочков и цепочков, открыл «темницу». Улыбаясь, вошла приятная полная женщина лет сорока. Поздоровавшись, она уверенно прошла в кухню. Хоматенда, - догадалась я, потому как «просто Ильич» хамелеоном сменил окраску и превратился из агрессивного красного в нейтрального либерала.
- Пожарь яичницу из четырех яиц, - почти ангельским голоском попросил он.
Махом проглотив еду и начисто вымакав сковородку хлебом, Ильич усадил рядом с собой хоматенду и продиктовал объявление для газеты. По содержанию оно слово в слово соответствовало тому, на которое глупым карасем клюнула я. Достав из нагрудного кармана потертый кошелек и, отсчитав пять долларов – такова оказалась цена «живца» - Ильич протянул своей помощнице:
- Постарайся сегодня сдать...
Повеселевший ловец душ, расстегивая на ходу ширинку и оставляя после себя безобразно вонючих «голубков», с неестественной для него прытью побежал в туалет. Брезгливо фукая и бурча на дозревшего клиента, из которого поперла «культура», хоматенда не спеша мыла посуду. Уловив в ней единомышленницу, не вытерпев, я поделилась, в какую ловушку угодила благодаря приличному и невинному объявлению. Но мой взволнованный рассказ не произвел на мадам ожидаемого впечатления:
- Мне не привыкать… Таких залетных пташек знаешь сколько здесь побывало? Пальцев не хватит. Старый козел все достойную ищет… Обычно «невесты» больше недели не задерживаются и разбегаются. Какая дура выдержит его гнилой характер?.. А жена с дочкой сбежали от его несусветной жадности!.. Хоть я и сама еврейка, но этот – настоящий жид. Даже свои таких не признают! За два года – копейки не дал, пердун старый!.. А у меня зарплата – курам на смех!.. Ради пенсии пашу на государственной службе…
Тут зазвонил телефон и «протелепатив», что Томка, я хотела поднять трубку, но голос из туалета угрожающе заорал:
-Не трогать!
Запыхавшись и на ходу подтягивая штаны, мой голубь сизокрылый перехватил «телеграф». Звонила, действительно, сестра, и разочарованный хозяин, примостившись за стол, навострил уши, о чем пойдет речь. Выслушав Томку, я испустила отчаянный стон – за мной смогут приехать не раньше шести вечера!.. Небезызвестный Леон занят на работе, а кроме него – некому…
Вернув «телеграф» в руки товарища, который был мне не товарищем, и промочив горло водой из-под крана, осипшим голосом передала безрадостную сводку. Не стесняясь присутствия хоматенды, «просто Ильич» возмутился:
- Что ты меня за нос водишь?... Нагло заняла жилплощадь – палкой не выгнать! А у меня, между прочим, продукты кончаются и надо срочно в магазин идти!.
Потом , как бы жалуясь ей:
- Не оставлять же квартиру на эту «лису»! Откуда я знаю, что у нее на уме?!.. Ходют тут всякие!..
Представительница социальной службы, не без интереса понаблюдав спектакль, прошлась по квартире и, обнаружив, что ей делать нечего – все чисто – под шумок скрылась за дверью.
До приезда Леона было добрых полдня. Заметив на полке с обувью толстую пачку русской прессы, развернула широкоформатную, похожую на нашу «Правду» газету под названием «Новое русское слово». После «варфоломеевской» ночки мне совсем под другим углом показались частные объявления, занимавшие целые полосы. Под каким только «соусом» не подавали себя наши бывшие соотечественники мужского пола!.. Теперь все они представлялись мне не меньше, чем профессиональными женихами или «милыми» лжецами, вроде Ильича.
Открытие железного занавеса принесло пользу не только состоятельной американской публике в виде дешевой рабочей силы. Не остались внакладе и сотни «одиноких», «привлекательных» и невозможно «завлекательных» «Васей», «Петей» и «Вальдемаров». Русский мужик, он хоть и «Ванек», но зрит в корень. Обнаружив слабое место в законодательстве США, такие как Ильич или его сосед, используют наших приезжих баб по-черному…
У меня теперь не вызывало сомнений, что странный Миша - настоящий «жигало». Завлекая «Тань» и «Мань» будущей легализацией, как трутень сидит у них на шее. Сегодня здесь наших свеженьких дам из России – десятки тысяч. Многие из них мечтают о «ВУЗе» - выйти удачно замуж и получить гражданство. Одни уезжают, их место занимают другие и, таким образом, у ловцов женских душ связь с Родиной не прекращается…
А мой «дон Жуан», крепко обняв «телеграф» руками и положив на него голову с широкой ильичевской лысиной, гнусаво захрапел. Весь его приземистый облик один к одному соответствовал прообразу прожорливого старичка – паучка из бессмертной «Мухи-цокотухи» Корнея Ивановича Чуковского. Тонкие, по сравнению с туловищем, ножки не доставали до пола, брюшко уютно расплылось на коленях, а телефонный провод невидимой паутиной связывал злодея с «мухами», которые об этом не догадывались… Терпеливо карауля жертву, паучок иногда приоткрывал щелки глаз, в которых невозможно что-либо прочесть, и убедившись, что все на местах, вновь прятал за брови. А вот, кажись, на горизонте замаячила жертва…
Аппарат нетерпеливо зазвонил в объятиях «паука» и он начал подтягивать «муху» к себе, то бишь вести переговоры. По его фразам без труда угадывалось появление женщины, звонившей по объявлению. Заманивая в свои сети, голос старичка становился все более любезным. Вот он вежливо расспрашивает, сколько лет… Тридцать пять? Прекрасно!.. Какого веса? Роста? Отлично!.. Да какие там собеседования и встречи!.. Он доверяет российским женщинам, как маме родной!.. Пишите адрес… Да, можно прямо и сегодня, чего тянуть-то… Нет проблем, он встретит… Только не раньше семи… Тут «паучок» злобно стрельнул в мою сторону…
Не удивляясь бесстыдству Ильича, которого не смущало присутствие еще не остывшей жертвы, я так и хотела вскочить и, выхватив трубку, крикнуть той, что на другом конце «паутины»: «Куда летишь, муха?! Остановись!» Но мой благородный порыв ошпарила мысль: «А может ей сейчас много хуже, чем у «паучка» будет?!..»
Довольно потирая руки, «женишок» саранчой подчистил с полкило нарезанной колбасы с чесноком, от запаха которой меня чуть не вырвало, и напомнил мне:
- А тебя, лисица, в пол-седьмого за дверь выкину…
Бессонная ночь с ее кошмарами дала о себе знать и на сотом или двухсотом объявлении «положительных Вальдемаров без вредных привычек» газета выпала из моих рук, и «муха» провалилась, как в бездну… Очнувшись от стука дверцы холодильника, обнаружила, что хозяин опять жрет, а стрелки часов подходят к четырем – ждать осталось совсем немного.
Вдруг у меня возникла навязчивая идея, которая захватила меня в тиски и не отпускала: «А что, если позвонить в крепость и попроситься назад? В это время Мила обычно дома… За три дня вряд ли она нашла нового хаускиппера, что я теряю?.. Спрос не ударит в нос! А если возьмут назад, убью сразу двух зайцев – вновь получу стабильную работу и не буду обременять Томку…». Решительно встав, я пошла в кухню «брать телеграф».
На мою просьбу сделать важный звонок, жующий Ильич чуть не подавился. По ослиному упираясь и расплевывая не проглоченную пищу, он привел кошмарный случай, когда одна такая же умная наговорила с Россией столько, что он еле рассчитался!.. Так что дураков могу не искать, мало ли!.. На его чистосердечное признание у меня появилась довольная улыбочка – хоть одна не растерялась и, наговорившись с родными, оставила этому жидёнку крупный счетец на память о себе… Жаль, что я не догадалась воспользоваться! Больше двух месяцев – ни звука о себе… Спасибо Томке – держит родителей в курсе моих «благополучных» дел…
Но когда это убожество уцепилось в аппарат мертвой хваткой - мне стало не до улыбочек. Его нос начал менять окрас, превращаясь из красного в синий и обостряться, как перед кончиной. Пока «фантомасик» не разбушевался, я с брезгливым сочувствием – живет, как животное, никому на свете не нужен – торопливо протянула двадцать долларов в обмен на телефонный звонок, стоящий центы. Как от нашатыря, он пришел в себя, и денежки мгновенно исчезли в его засаленном кошельке. Таким образом купив доброту Ильича, под прострелом его «паучьих» глазок, я набрала судьбоносный номер.
Занято. Через несколько минут, сдерживая дрожь в руках, настырно набираю по новой и слышу на той стороне голос Милы:
- Я слушаю…
Задержав дыхание как перед прыжком со стометровой вышки, произношу заготовленную фразу:
- Мила, если вы не нашли на мое место человека то, пожалуйста, возьмите меня назад!..
Затянувшаяся пауза более чем красноречиво звенела в ушах – «Нет!!!» В этот миг нужно было нажать на рычаг, но я покорной овцой - на закланье! – ждала решения – «быть или не быть!..» Где-то там в самом закутке еще жила та самая капелька надежды, которая умирает последней, а вдруг – «быть!».
Как хорошая актриса, Мила выдержала длинную паузу и бесстрастно озвучила ответ:
- Ни в коем случае!
Не выдержав, и сорвавшись на злорадство, добавила:
- Это исключено!
Она не спешила отключаться и, купаясь в блаженстве мести, ожидала продолжения моих унижений. Но увы, меня на большее не хватило. Сгорая от стыда, я положила трубку и не своей – «обескровленной» - рукой отодвинула аппарат. Эта капелька обернулась пудовой сосулькой с небоскреба по темечку, и меня затрясло в знакомом ознобе. И хотя зная Милу, только такой ответ и следовало ожидать, он ударил больней и сильней, чем проклятия маразматического дедушки. Однако, у меня хватило сил сказать себе: «Запомни это состояние на всю оставшуюся жизнь! Уходя – уходи! Возврата – нет!»
Умудренный «просто Ильич» все понял, и тут же было подсуетился добивать «лежачую». В его склеротическом мозгу стерлось начисто, что два дня не разгибаясь – задаром! – выгребала грязь в квартире и он начал причитать, что вот, дескать, тебя и там не хотят, ты же ленивая, ты такая, ты сякая…
Вдруг со мной случилась странная штука, заставившая «проповедника» накинуть платок на свой поганый роток. Доза вливания от Милы по восстановлению во мне чувства собственного достоинства, которое, как показала жизнь, находиось в зачаточном состоянии, стала переломным моментом в оздоровлении моего истерзанного организма. Наподобие того, как в математике два минуса рождают плюс, наложение сразу двух стрессов убойной силы освободили меня от мучительной тревоги и самоедства.
Будто после тяжелых родов на меня снизошла божественная легкость и покой. В конце концов, жизнь – это веселое приключение, где чередуются взлеты и падения, когда захватывает дух и отрываешься от земли, как на «русских горках», когда вопишь, что есть мочи, но никого это не трогает – система запущена – надо идти до конца! Подумаешь, в Америке всего лишь круче прокатили! Ха-ха-ха! – тем и другим. Перейдя из трагедии в более легкий жанр – трагикомедию – драматургия жизни больше не задевала моих нервных окончаний.
Убедившись, что меня не жалят его укусы, Ильич замолчал. Азарт склоки испарился, как кислотный дождь на солнышке. «Старичок – паучок» заскучал. Делая вид, что читает ну очень интересную газету, он беспокойно зыркал в мою сторону. Кстати, вылезшие из-под кустов бровей «очаровательные» глазки оказались проницательными «верблюжьими колючками» с темным окрасом, как у натурального Ильича.
Восстановив душевное равновесие, мое изголодавшееся за два дня тело потребовало еды. Не спрашивая на то дозволения, я залезла в холодильник и намазала маслом толстый шмат хлеба. Заметив в пакете нетронутые ворованные огурцы, присоединила к своему меню. Как ни странно, мое нахальное поведение вызвало у товарища одобрение. Наблюдая, как второй овощ хрустит на моих зубах, Ильич простил мое отступление от «курса» и с воодушевлением жестикулируя короткими руками, начал давать «отеческие» советы.
Они сводились к тому, чтобы впредь шла «верной дорогой», то бишь не виляла хвостом и не вводила в заблуждение лучшую половину человеческого рода… Не дослушав «духовного завещания», я с таким же подъемом и «теплым» чувством отправила «друга и учителя» туда, откуда тот пришел в сей бренный мир. Столь нелестная оценка привела Ильича в уныние. Не долго думая, он заел обиду на неблагодарную ученицу очередной порцией жратвы и занял свою обычную «высотку» за столом. Решив употребить с пользой для себя оставшееся время, я достала английский разговорник и начала увлеченно штудировать слова. Эти «глаза напротив» какое – то время «калейдоскопом огней» следили за мной, но вскоре спрятались в «кустах» и старичок – паучок вновь захрапел.
Уверенный звонок в дверь. Ура! Мой избавитель – «комарик на воздушном шарике»! «Душегуб» испуганно подскочил, будто пришли брать его, а не меня и затрусил открывать. На пороге возвышался представительный Леон. Нынешний управдом и слесарь не растерял выправку и манеры бывшего начальника. Это обстоятельство сыграло злую шутку с хозяином нечистой квартирки и вернуло его историческую память в до американский период жизни.
Как на ковре у секретаря парткома он трухлявым пеньком вытянулся перед Леоном и, пряча паучьи глазки, начал испуганно оправдываться:
- Вот, не захотела у меня оставаться… Насильно мил не будешь… Я к ней со всей душой (про душу вспомнил – смотри-ка!), а она…
Но, не вникая «в души прекрасные порывы», мой «комарик» оборвал его на полуслове и стал расспрашивать, как выехать на трассу более коротким путем, а то бензин жалко. Поняв, что ему ничего не грозит, Ильич пообмяк и, заискивая, объяснил маршрут. Даже не взглянув в его сторону, я муравьем потащила свои сумки прочь от «свободного» поселения. Пока ждали лифт, было слышно, как «просто Ильич» чертыхается нам на дорожку и перебирает «кандалы»…
Уже в машине Леон заметил:
- Хозяин с виду – нормальный мужик, ничего такого не подумаешь…
- У него нечем платить за мой труд… Он оказался банкротом, а я приехала в Америку деньги зарабатывать, ясно? Я хочу быть богатой!..
Вообразив себя эдакой миллионершей, протянула своему избавителю сто долларов:
- Без сдачи!
Взяв деньги, в пять раз превышающие тариф, «номенклатурный» Леон игривым жеребцом – хоть сейчас! – начал было подбивать клинья и намекать мне на интим. Положительный герой из «романа» про Муху - цокотуху сразу упал в моих глазах до примитивного комара - пискуна. На его «лестное» предложение у меня подступила токсикозная тошнота и независимо от меня трансформировалась в бурные ручейки горьких слез. Стараясь не выдавать себя, «муха» беззвучно скулила в промокший насквозь платочек. Верно оценив обстановку, патологический «комарик» прикусил язык и молчал всю дорогу.
Вскоре нас встретил благоухающий Грэйт-Нэк. Несмотря на заложенный нос, я без усилий «унюхала» тот самый пропагандистский контраст – бедные и богатые районы, как важнейший признак расслоения общества. Теперь я знала о нем не только по учебникам… Ароматизированный ветерок ненавязчиво осушил мое зареванное лицо и вскружил трижды оплеванную голову. Мне пришло бесповоротное, как сибирские реки, умственное решение – впредь не суетиться при выборе работы и никогда не позволять ни одной твари унижать себя!..
Но никогда не говори – никогда! Попав под кувалду американской диалектики мое неокрепшее «я есмь» пребывало в состоянии хронического шока. Оно не дожило до того запаса прочности, чтобы позволить себе эту вольность и теряло контуры от любых непредсказуемых перемен и грубых прикосновений…
P. S. Бывая в Бруклине и при случае купив русские газеты, я каждый раз убеждалась – образ «просто Ильича» и теперь «живее всех живых». Его объявление все с теми же позывными настойчиво заманивало неопытных и свеженьких мушек из России в свои паучьи»сети. И каждый раз мои руки зудели чесоткой от желания набрать памятный номерок, чтобы передать «бессмертному» свой пламенный привет. Но продолжая учиться и учиться в школе жизни, я укрощала свои низменные страсти, оставляя ему свой должок…
ГЛАВА 4
«Инородное тело…»
Попытка обрести свободу обернулась для меня «пыткой». Безработная и бездомная, я временно поселилась в американском семействе, где служила сестра. Она решительно встала на мою защиту - в случае, если хозяева откажут «жертве сексуальных домогательств» в приюте, скажет им «бай-бай» и разделит со мной выпавшую участь…
Чувствуя воинственный настрой своего бэбиситора, готовой ради родного человека на поступок, Лиса и Кэрри смирились с обстоятельствами, проявив великодушие на неожиданное вторжение «инородного тела» на их территорию.
Семья занимала большую – по российским меркам – трехкомнатную квартиру. По-американки она называлась из двух спален, при каждой из которых имелся автономный санузел и душевая с ванной. Просторная Г-образная гостиная служила столовой для взрослых и игровой для детей. На полу всегда лежало большое синтепоновое одеяло, где старший, Матфей, играл с игрушками, а младшая, Колли, пыталась ползать.
Обитатели квартиры, проживая совместно более полутора лет, смогли построить теплые доверительные отношения. Они держались на взаимных уступках и со стороны казались почти идиллией. Тем не менее, по словам Томки, она не разводила панибратства и, соблюдая субординацию, беспрекословно следовала тому уставу, по которому жили хозяева. Единственное, о чем сестра мечтала вслух и терпеливо ждала, чтобы супруги побыстрее переехали в свой дом, где ее ждала маленькая комнатка под крышей и, наконец, появится возможность хотя бы ночью быть свободной от работы.
Лиса и Кэрри купили почти в центре Грэйт-Нэка двухэтажный дом с жилым бейсментом и там вовсю шел ремонт. А пока сестренка делила одну спальню с Матюшей. Фактически, она была бесплатной ночной нянькой, считая за благо, что хотя бы кроватка семимесячной Колли стоит у родителей, и те по очереди несут ночные бдения около еще более беспокойной дочурки.
Томка ловко управлялась с двумя младенцами, при этом ухитряясь приготовить обед, постирать на всех членов семьи и поддерживать порядок в квартире. Ежедневно она спускалась с малышами с третьего на первый этаж и, усадив в двухместную коляску, вывозила на прогулку. С учетом их повышенной возбудимости, каждый раз это было потрясением для них и испытанием для жильцов. Кроме орущих детей, они имели редкую возможность бесплатно знакомиться с репертуаром кубанского казачьего хора в Томкином исполнении. Стараясь отвлечь своих подопечных от «тяжких дум», она, надрывая не только голосовые связки, затягивала «ты, Кубань, ты наша Родина, вековой наш богатырь» или «распрягайте хлопцы коней». На ее соло истерика сразу шла на убыль или вовсе прекращалась. Доведись Лисе, вряд ли она решилась бы на подобные маневры без подсобников.
В районе семи вечера дети вместе с обедом на столе сдавались родителям, и Томка была свободна. По мере необходимости, ее могли использовать до отбоя, но как и «ночные», эти переработки не оплачивались. Американцы высоко ценили заслуги русской няньки, что в денежном эквиваленте выражалось в сумме триста пятьдесят долларов за пять дней. Кроме этого Томке предоставлялись некоторые льготы. Так, половину расходов на посещение врача хозяева брали на себя. Раз в год давали оплачиваемый двухнедельный отпуск. За отгулы в американские праздники или работу в «уик-энд» платили то же вознаграждение, что и в будние дни.
Используя свои знания английского, Томка иногда выступала в роли посредника и помогала нашим женщинам трудоустроиться к американцам. Хозяева сквозь пальцы смотрели на ее маленький бизнес, тем более за телефонные звонки она по-честному расплачивалась из своего кошелька. На рынке труда русские ценились выше испаноговорящих, ленивых «черных» или нахальных полек и, бывало, что сама Лиса обращалась с просьбой подыскать кандидатуру из наших в дом ее широкого круга знакомых на разовые уборки или постоянное место. На день моего «явления» существующее положение вполне устраивало обе стороны и моя сестра, не представляя себе чего-то лучшего, была весьма довольна своей заокеанской карьерой.
С появлением «потерпевшей», практичные, как все американцы, Лиса и Кэрри в первый же вечер смекнули, что из временного неудобства можно извлечь временную пользу. Зная, что я неплохо нянчилась с Колли, когда помогала Томке, они перевезли кроватку на колесиках с орущей дочкой в гостиную и поставили рядом с диваном, где предстояло спать мне. Хитро улыбаясь и не разводя сантиментов около малышки, которая, почуяв, что ее «кинули», зашлась до посинения, родители быстро исчезли в своей спальне и плотненько прикрыли дверь с обратной стороны. Супруги получили возможность отоспаться, а я отработать свое «бесплатное» проживание.
Видавший виды диванчик проваливался, как гамак, и через ночь я переместилась на игровое одеяло, потому что достал радикулит. Вытянувшись на одной половине и укрывшись другой, я чувствовала себя счастливо невероятно. Слава тебе, что не ОРЗ! А то «заразу» попросили бы очистить помещение подальше от деток…
Так как в проходной комнате не было технических возможностей раздеться, то спать приходилось в трико и майке. Компенсируя это неудобство, я фантазировала, что еду в общем вагоне и вот-вот моя станция, где ждет работа со «своим» домом…
Но успела выровняться скрюченная спина и радикулит, не найдя подходящей почвы, исчез, а фирмы по трудоустройству по закону подлости не предлагали подходящих вакансий. Таким образом, по независящим от меня обстоятельствам, моя «половая» жизнь с «вокзалами» и «вагонами» затянулась более чем на месяц…
Мое безмолвное появление ничего не изменило в укладе этой семьи, разве только добавив волнений Томке, а «кидалы» посвежели и помолодели, потому как теперь не делили ночь с крикливой дочуркой. В первый же день сестра ввела меня в курс дела:
- Чтоб ты знала, мои хозяева относятся к среднему классу. Именно этот срез общества является надеждой и опорой, гарантом стабильности и благополучия Америки… Как видишь, варюсь в самой утробе!...Присоединяйся, сестрица…
Не по своему хотению, а по высшему велению, получив уникальную возможность с расстояния вытянутой руки созерцать образ жизни опоры и надежды, мне захотелось понять, что нас роднит, а в чем мы далеки друг от друга, как два берега у одной реки жизни; нащупать тот стержень, на который так прочно нанизана система американских ценностей, сравнить, как «у нас» и как «у них». Мое исследовательское начало подогревало то обстоятельство, что - по идее - мы с Томкой у себя на Родине занимали ту же социальную нишу…
Ради исторической правды, надо сказать, что наш средний класс назывался простенько – «прослойкой» - то бишь, интеллигенцией, чаще всего с эпитетом «вшивая». Но в любом случае, это никоим образом не влияло на государственное устройство и политику. У нас само слово интеллигент с легкой руки вождя революции носит нехороший подтекст и отдает специфическим душком. В отличие от нас – «вшивых» и «вонючих» - Лиса и Кэрри крутились не менее чем на двести тысяч годовых и чувствовали себя хозяевами жизни не на словах.
Закончив университеты и сделав удачные карьеры, где-то ближе к сороковнику «молодые» поженились. Дети появились след в след. Тянуть не позволяло время, которое здесь – деньги не на словах. Пользуясь услугами одной и той же няньки, материально выгоднее поднимать «команду»…
Позже мне встречалось немало похожих, как близнецы-братья, семей, где росли погодки – двое, трое, четверо, пятеро и больше. Но если у нас многодетная мамаша в глазах соседей вырастает до образа «перематери» и ничего не имеет, кроме медальки на обвислой груди и кучи голодных ртов, то у них – почет и уважение, подкрепленные материальной базой…
Пережив подряд два кесарева и минуя декретный отпуск, которого у них нет, Лиса через месяц поспешила выйти на свою любимую работу в телекомпанию, где трудилась менеджером. Кэрри служил юристом в госучреждении, типа нашего ГАИ.
Супруги имели два средства передвижения. Одна машина – собственная, а шикарный микроавтобус - брали напрокат. Многолетний кредит в банке позволил «молодым» оформить покупку желанного дома. С учетом дороговизны земли в Грэйт-Нэке он стоил больших денег и после капремонта цена возрастет вдвое. Пока же супруги снимали квартиру и платили около полутора тысяч в месяц. Без излишеств, в ней имелось все необходимое для комфортного проживания. Часть оборудования – холодильник, плита, кондиционеры, стиральная машина – принадлежали владельцу дома и пользовались, пока живут. Но если в сфере бытия мы похожи, как «свинья на коня», то вытекающее из него сознание и вовсе шло вразрез с нашим.
Первое, что бросается в глаза – беспомощность американских родителей. Было непреходящее ощущение их незрелости, как если бы у нас родили малолетки, и не знали, что теперь делать. Это выражалось не только в том, что они не справлялись и страшились остаться наедине с собственными детишками. Например, мамаша не знала, как отвлечь дитяти, чтоб не плакало, или просто поиграть. Если кто-то из родителей брался за последнее, то это было похоже на стихийное бедствие. К счастью, оно также быстро заканчивалось, как и начиналось. Они не могли сосредоточиться на каком-то занятии и отвлекались каждую минуту, сами напоминая больших детей. То, что было не дано Лисе и Кэрри, у нас шутя выполняют старшие сестренки и братишки, если мать уходит в магазин.
Это могло бы сойти с рук - в конце концов, есть бэбиситор, но за два выходных дня родители умудрялись простудить детей, потому что никак не могли сообразить в холодный день одеть потеплее застывших малышей, а в жару раздеть. За эту беспечность и цыганскую закалку Колли и Матюша расплачивались рекой текущих зеленых соплей, на кои изводились пачки одноразовых платков. Едва успевая отпаивать и отпаривать простуженных «цыганчат», сестра молилась, чтобы в следующий уик-энд не дошло до температуры, а у любимца Матюшки не потекло из больных ушей. Положение усугублялось барелами - бутылкамий с молоком из холодильника. Подогревать было не заведено – давали пить ледяное.
Над всеми этими издержками благополучно процветала анархия –мать порядка, которую у нас встретишь разве только в, так называемых, неблагополучных семьях. В нашем бывшем соцлагере, как в любом лагере, обожали дисциплину и порядок. Эта любовь распространялась и на младенцев в виде режима дня – все по часам, а то и минутам. Опираясь на опыт предшествующих поколений, современные родители не находят в этом чего-то порочного, и рядом с нововведениями типа памперсов, система продолжает мирно сосуществовать. Лиса и Кэрри ни о каком таком режиме дня не имели ни малейшего понятия и организовывали жизнь своих наследников по своим «понятиям». Детей кормили, когда взбредет или когда те начинали кукситься, а со сном вообще была – чехорда! Днем Матюшка почти не спал или, устав, падал на диван часов в шесть вечера и, проснувшись в десять, «развлекал» домочадцев за полночь. Уложить детей по режиму была напрасная трата сил и бесполезное занятие, на которое Томка-бэбиситор давно махнула рукой.
Уже через несколько дней моего несанкционированного пребывания в доме американцев причины анархии стали ясны, как солнечный день. По возвращению родителей с работы, дети особенно заводились, но по другому и быть не могло. Соревнуясь, кто громче, будто на той стороне глухие, мать с отцом, сменяя друг друга, без остановок вели длительные переговоры по телефону. Чтобы не скучать в ожидании очереди, на полную мощность включался телевизор. Этот гвалт, вперемешку с бряцанием посуды и хлопаньем дверцы холодильника, не прекращался до глубокой ночи и малыши не могли уснуть вовремя, как полагается в их нежном возрасте. Перевозбудившись, они продолжали всюношную «гастроль», а утром, изнеможенные, отсыпались, кому сколько потребно. Следуя чисто американскому индивидуализму – мне так надо и я плевать хотел на всех, беспокойные родители делали беспокойной жизнь своих детей, не замечая, что растят из них неврастеников. И только в редких случаях, когда сами зачинщики не выдерживали ими же установленный сумасбродный режим, дом погружался в сон не «по понятиям».
С рождения их дети много времени проводят на колесах. Едва малыш начинает держать голову, его тут же сажают в персональное кресло и, пристегнув ремнями безопасности, мчат с ветерком. Лиса и Кэрри не отставали от народа и вместо того, чтобы вовремя накормить или уложить спать, хватали малышей и спешили, как угорелые в гости, на природу, по магазинам… Таким образом их граждане с пеленок попадают в нестандартные и далеко не тепличные условия, привыкая к особому, американскому ритму жизни.
Если ко всем экстримам добавить все с тех же пеленок переизбыток эмоций от «видео - не видео» - у Матюши было не меньше сотни кассет, орущих, пищащих, гудящих и двигающихся игрушек, то понятно, не каждый детский организм справится с этим агрессивным натиском. Уж не потому ли в такой процветающей стране с ее завидным бытием общество боле нервное, чем в патриархальной и не цивилизованной России? Но если не сгущать красок, не все было так печально для моего взгляда…
Например, заокеанские родители не торопились ублажать капризы своих деток и давали им возможность выкричаться, сколько влезет. Не создавая дополнительной нервозности, которой и без того хватало, их не одергивали и не усмиряли нашими шлепками или подзатыльниками. Как бы отпрыски не испытывали родительское терпение, Лиса и Кэрри всегда сохраняли хладнокровие и, не подключая к воспитательному процессу голосовые связки, являли собой образец характера «нордического, выдержанного».
Это великое спокойствие, сродни Великим озерам на самые невероятные коники своих чад в дальнейшем наблюдала почти у всех, с кем пришлось контактировать. Возможно оно такое величавое оттого, что дети у американок появляются чаще всего в том возрасте, когда у нас становятся бабушками, а они, как известно, куда более терпеливы, чем молоденькие мамаши.
Если наше дите с пупенка слышит слово «низьзя», которое, пожалуй, чаще всего звучит из уст заботливых родителей, то у них его произносят только в случае угрозы для жизни. Американцы умиленно наблюдают за дикой резвостью своих детишек и не спешат одергивать за неблаговидный поступок. В быту тоже, что и в законах страны – позволено все, что не запрещено. Думается, как раз отсюда и произрастают корни их раскованности, порой плавно переходящие в элементарную невоспитанность, конечно, по нашим понятиям. Пожалуй, с этим «низьзя» и «зьзя» у нас и у них - явный перебор.
Забегая вперед, скажу, что по истечении полутора лет стала очевидцем удивительной метаморфозы, произошедшей с Колли и Матюшей. От режущих ухо истерик не осталось и следа! Достаточно хорошо усвоив, что их капризы никого особо не трогают, так нет смысла и заводиться зря, они невольно постигли, что разрешать личные проблемы, вроде дурного настроения, лучше в одиночку. Оставаясь по-прежнему излишне впечатлительными, это были уже другие дети: приятные и милые, сосредоточенно - серьезно занятые своими играми и «видео - не видео». Они адаптировались, и тяжелое младенчество обернулось счастливым американским детством. И только сопли периодически свисали зелеными гроздьями, но это было уже не страшно и, по спартански, закаленный организм без труда справлялся с этим цунами…
В отличие от малышей, мать с отцом в силу возраста с трудом поддавались каким-либо переменам. Свои пробелы в области педагогики они с успехом заменили приходящими учителями по развитию речи, школами, бассейнами, куда с полутора лет начал регулярно возить нанятый водитель. Оплачивая не дешевые проекты по умственному развитию своих чад, их не покидала уверенность, что американская мечта в полном объеме воплотится у них. Если у нас испокон веков основная забота родителей – лишь бы человеком был хорошим, Кэрри без устали программировал – мой сын вырастет – будет миллионером.
По их понятиям, Лиса и Кэрри были безупречными родителями. Они безоговорочно отдавали самое дорогое – заработанные деньги – подрастающему поколению и с улыбкой делили все заботы пополам, лишь изредка гыркая друг на друга и то, скорее всего, по причине хронического недосыпания. Учитывая, что семья была еврейской, где лидирует женское начало, Кэрри нес неблагодарное бремя снабженца и, подчиняясь супруге, зря в бутылку не лез.
«Все лучшее – детям» у них не теория, а практика. Матюша и Колли занимали по клозету нарядной, высокого качества одежды. Ее покупали в фирменных, следовательно, не дешевых магазинах. Часть гардероба была вообще с иголочки, из которой успели вырасти, так и не примерив и не оборвав этикеток. У нас красиво наряжают детей на выход, у них об этой разнице не знают. Странно, но факт, помешанные на экономии американцы, будто не замечая необоснованного перерасхода средств, скупали все новое и новое барахло. Мне лично пришлось стать свидетелем, когда Лиса купила сыну сразу четверо «вареных» штанов из тех, что до пенсии не сносить, причем, не на вырост, как у нас.
Опять же, если у нас скромность украшает человека, умудряйся только, чтоб чистеньким было и ладненько, у них не прилично появляться в одном и том же туалете несколько дней кряду. В подтверждение любви американцев к переодеваниям большие встроенные зеркальные шкафы хозяев были забиты бессчетным тряпьем и трещали по швам. Без претензий на стиль, Лиса запросто могла одеть элегантный красный костюм с разношенными кроссовками и носками – ей так удобно и ее не волнует мнение окружающих.
Надо отдать должное, но после десятилетий дефицита и однообразной унылой серости, мы теперь тоже не лыком шиты. И хоть большинство донашивает наследственное от сестры, брата или соседа, а старики ходят в дореволюционном, но если проявить изобретательность, чего у наших не отнять, то можно побаловаться от самого кутюрье из европейского секонд-хэнда и выглядеть на все сто. Однако, несмотря на тряпичный бум, у нас еще не исчезла привычка встречать по одежке, а провожать все ж таки по уму…
Меня больше шокировало не то, что Лиса позволяла себе сочетать вечерний туалет с кроссовками, которые не протирались со дня покупки, а следующее обстоятельство. От пришивания пуговицы до какой-то мелочи по самообслуживанию «надежда и опора» делала настолько неумело, что возникал естественный вопрос: а вообще-то этих американцев матери – отцы приучают к элементарным навыкам домоводства?..
В дальнейшем обнаружила, что Томкины хозяева не были исключением из правил. Безрукость цивилизованных американцев не переставала по скоморошьи потешать меня весь срок пребывания в Штатах, внося элементы комичного в серые будни. Но если у нас такого рода серьезный дефект относится к разряду плачевного положения с угрозой остаться не у дел, то у них никак не влиял на имедж.
Когда Лиса бралась приготовить себе что-то из еды, например, яичницу, то всякий раз после ее стряпни оставалось впечатление, что на пищеблоке пошалила компания обкуренных полтергейстов. Медлительный Кэрри мало отличался и даже превосходил жену – неумеху. Высокий и большой, как сарай, он представлял более крупную немощь, а вопрос с гвоздем на повестке не стоял, ввиду полного незнания предмета. Будучи уверенной, что все мы родом из детства, мне не терпелось увидеть родителей супругов. Признаюсь, они не обманули моих ожиданий и оказались такими же своеобразными, как их дети.
Вначале мое любопытство утолили старики Кэрри, которым подпирало под восемьдесят. Они были настоящими американцами, что означало родились и выросли в этой стране… Высокая и массивная, как изваяние нашей колхозницы на ВДНХ, бабушка была еще крепкой и внешне походила на донскую казачку. Правда, в ее пластике заметно проступала ленивая заторможенность и, можно было не сомневаться, что наше классическое «коня на скаку остановит» это не про нее. Круглое лицо бабушки с большими, темными глазами, брежневскими бровями и усиками над верхней губой, выражало полное умиротворение. Она была одета в просторные джинсы, которые добавляли объема и кроссовки большого размера. По-американски они никогда не снимались у входа и бесцеремонно гуляли по детскому игровому одеялу и моей спальной принадлежности. Наподобие бесшабашного сорванца, бабушка имела привычку энергично и весело свистеть в комнате, и была беспечна, как дитя.
Худой и высокий, как Дон Кихот, рядом со своей «колхозницей» дедушка казался гораздо слабее, что не мешало ему бесстрашно крутить баранку своего автомобиля. Не обладая талантом свистуна, он вел себя кротко и почти не разговаривал. Усевшись на стул, дедушка с нежностью наблюдал за играющими внуками и, периодически, одаривал таким же взглядом свою неунывающую спутницу жизни, которая, не переставая, выводила соловьиные трели.
Иногда со стариками приезжал толстый мальчик лет двенадцати – сынок их дочери, проживающей с ними. Несмотря на три нормы веса, отрок был очень шустрым и необычайно свободен в проявлениях своих желаний. Он мог в минуту проглотить все, до единого, блина, не спрашивая ни у кого мнения на сей счет, и расстроенная Томка, ворча на обжору, заводила новые для хозяев. Разбросав все, что можно, и что нельзя, он любил поиграть с малышами, точнее, их игрушками. На мои красноречивые жесты – убери, отрок не реагировал, и тогда «помощничка» вразумляла сестра. Он нехотя сгребал машины в кучу и, жизнерадостно насвистывая, как бабушка, делал новую шкоду.
Вопреки нашему расхожему – все богатство просвистишь – любовь старшего, а затем младшего поколения к этому жанру не повлияла на достаток семьи. Старики жили в своем добротном доме, вырастили и выучили трех детей – два сына и дочь с резвым внучком. Ввиду демократичности у них трудно судить по одежке, машина – тоже не роскошь, а вот то, что родители Кэрри многие годы содержали прислугу, говорит о приличном достатке.
По рассказу Томки, в их доме более тридцати лет работала одна и та же няня. Только добрый нрав и человечность работодателей могли сохранить столь длительный союз. Не последним фактором было и то, что прислуга снимала квартирку поблизости и приходила к ним только на день. Потом, состарившись вместе с хозяевами, она умерла, и те ее похоронили.
Небольшая справка. При трудоустройстве у них достаточно письменных или устных рекомендаций и никто не спросит нашу трудовую книжку. Работай, где хочешь, и сколько хочешь, только не забывай отстегивать деньги в пенсионный фонд, где учтут все до копейки и вернут в виде заработанной пенсии. Возраст ухода на заслуженный отдых оговорен единым законом…
Прожив безбедную и спокойную жизнь, родители Кэрри не носили груза обид и озлобленности на предавшее их государство, отказывая себе в лекарстве из-за отсутствия денег, как у нас. Им была неведома та самая кузькина мать, которой по горло нахлебались наши старики. Как следствие, крупная недостача житейской мудрости и степенности без нашего – «поживи с мое…». Американские «колхозница» и «Дон Кихот» смотрели на мир глазами не повзрослевших стариков и по-детски просто - радовались жизни. Может, так и должно быть?..
Если у нас остаток сил полагается безвозмездно подарить внукам, не забывая при этом докормить взрослых детей до пенсии, то родители Кэрри тратили жизненную энергию и финансы исключительно на себя. Дело было не только в наличии беббиситора или нежелания утруждать себя, но и в почтенном возрасте. У нас дедушки и бабушки гораздо моложе и до стольких лет редко кто доживает…
Кроме эфемерной любви они дарили игрушки с книжками без уважительных на то причин – просто так и, как правило, без учета возраста детей. Игрушек накопилась на пару-тройку наших детсадов, но поступления продолжались. Не замечая сверхизобилия, Матюша обходился любимым набором кубиков, а Колли не могла по достоинству оценить подношений, потому что была еще «дурочкой» - так полюбовно называла ее Томка. Она гостеприимно приглашала стариков к столу и по-нашему хлебосольно угощала домашней стряпней. Покушав, без светских манер, они говорили делишес - вкусно и, считая миссию оконченной, под свист бабушки, не спеша направлялись к выходу.
У Лисы была только матушка по имени Шелли. Она была ягодкой с другого поля и отличалась бурным нравом. Бабушка пугала нездоровым для ее возраста интересом к противоположному полу и вопросами сексуальности. Для меня, прожившей в стране, где секса нет, а дам списывают начиная с полтинника, этот феномен был из ряда вон, но как человека творческого, невиданный доселе типаж не мог не привлечь внимания.
Бабушка ходила на высоких каблуках, облачалась в короткую юбочку и старомодную шляпу с перьями, которую давно пора выбросить, но жалко. С завистью оценивая тех, кто моложе, она настойчиво оголяла то, что давно пора спрятать и никому не показывать и накладывала толстый слой до неприличия яркого грима. Увы, он не спасал «молодицу», лишь подчеркивая ее «богатство» в сумме семидесяти четырёх лет.
Шелли была единоправной хозяйкой нескольких многоквартирных домов и кормилась за счет ренты. Этим ее общественно-полезный труд ограничивался в течение всей сознательной жизни. По описанию сестры дом, где обитала Шелли, и дача на берегу океана походили на жилище бомжа, куда приличному человеку страшно зайти, а не то, что жить. Хозяйка ничего не умела или не хотела делать, кроме грубого макияжа, и предпочитала жить в грязи. Нанять на уборку и заплатить за чистоту было выше ее дамских сил. О жадности Шелли ходили легенды. Сдаваемые квартиры не ремонтировались десятилетиями, и ей приходилось жить на осадном положении, не по-рыцарски отбиваясь от возмущенных жильцов.
Из экономических соображений подарки внукам не входили в смету её расходов, хотя сама бабушка обожала их получать и хвасталась какой-нибудь мелочью, вроде дешевого колечка, что преподнес бой-фрэнд. Иногда они приезжали вдвоем, и Шелли гарцевала от радости, что сэкономила на такси. Не меньший ажиотаж вызывал и бесплатный обед, предложенный Томкой. Каждый раз восхищаясь ее супом, Шелли подробно расспрашивала рецепт и тщательно записывала в блокнот. Отобедав без тех же светских манер, теща оставляла на столе деньги за еду, взятые из кошелька своего любовника.
Перекусив, сладкая парочка, не разуваясь, устраивалась на диван и крашеная в рыжий цвет голова «молодой» покоилась на плече облысевшего друга. Не обращая внимания на играющих рядом Колли и Матюшу, какое-то время голубки ворковали, потом дружно засыпали и около часа храпели на весь дом. На этом духовное влияние бабушки на любимых внучков ограничивалось. Если старикам Кэрри доверяли присмотреть за детьми час- два, не более и то, когда те подросли, Шелли к ним вообще не подпускали. С ее «девичьим» ветром в голове последствия могли быть самые непредсказуемые.
Но далеко не всегда бабушкины стареющие телеса безмятежно покоились на диване. Сексуальная озабоченность или проблемы с жильцами периодически приводили ее к ярко выраженным психозам и любая мелочь могла стать толчком для «катастрофии», сравнимой со сходом грязевого потока в горах. Как-то, в один из визитов ей показалось, что она потеряла какую-то брошку, естественно, не бриллиантовую. Эту неуправляемую фурию надо было видеть! Она бы так не вопила, если бы плешивый любовник неожиданно скончался у нее на костистых коленях…
У нас с Томкой не хватило воображения на двоих представить, что с ней происходило на тот момент, когда она на самом деле нечаянно спалила пачку долларов, которые вздумала «надежно» спрятать в электрокамин и забыла. Этот многосерийный ужастик смаковался в течение длительного периода и доводил окружающих до белого каления. Выдержке зятя и дочери можно было позавидовать, чего не скажешь о пожилом бой-фрэнде, на которого приходился главный удар.
Периодически любимого мужчину отвозили в психиатрическую клинику, где проводили курс интенсивной терапии. Его душевная болезнь никого не удивляла – Шелли любого с ума сведет. Удивительно было другое – почему он вообще до сих пор живой? При всем желании, порвать с любовницей не представлялось возможным, уйти – можно. Вопрос – куда? Выбор ограничивался единственной проторенной дорожкой – на кладбище. Там нашли последний приют уже четверо поверженных бабулькой мужей. Но не стоило рассчитывать на упокой заблудшей души. Гневно грозя с этого света, любвеобильная Шелли доставала их и там…
Каждый раз после визита странной бабушки Томка жаловалась на головную боль и, проглотив пилюлю от всех болезней, бурчала:
- Чокнутая! И кто породил это «чудо в перьях»?...
Кроме стариков, хозяева поддерживали добрые отношения и с другой родней. Не обращая внимания на племяшей, иногда забегал спортивного вида молодой человек, младший брат Кэрри. Он снимал квартиру на первом этаже в этом же доме и в свои тридцать пять не торопился обзаводиться семейством, живя холостяком. Как-то он попросил убрать его апартамент, и мы с Томкой наводили шмон в запущенной двухкомнатной квартире, где кроме него обитала пара крупных котов. Не забывала напоминать о себе и сестра братьев, мамаша не воспитанного отрока. Это был тот случай, когда яблоко от яблоньки недалеко падает. Но чаще других в доме появлялся единственный брат Лисы по имени Джерри, о котором храню самые теплые воспоминания…
Если дочка унаследовала от своей мамаши только «безрукость» и преуспевала в остальном, то братишке однозначно не повезло с генетическим материалом. Впервые увидев невысокого квадратного человечка, который жизнерадостно махал руками «хай-хай» и откровенно улыбался кривыми зубами, то на лицо и на лице этого оптимиста без труда читались все признаки дауна. Ни разу в жизни не сталкиваясь близко с подобными людьми, я поначалу сконфузилась и не знала, как себя вести. Но радушно обнявшись и расцеловавшись со всеми присутствующими, в том числе и со мной, толстячок обрадовано узнал во мне родственную душу - дауна в понимании английского.
Все, чем хотел поделиться Джерри, он начал мне показывать, причем так доходчиво, как не могли разумные Лиса и Кэрри. Общаясь на детском языке жестов, мы - без дураков - легко и просто смогли договориться без переводчика. Он стал учить меня английским названиям игрушек, в которые играл наравне с Матюшей и Колли. Заботливый дядька обожал нянчиться с племяшами, но за чрезмерное усердие ему, как и бабушке, не доверяли их без присмотра. Он был необыкновенно добрым, отзывчивым и любил всех без исключения. Сердце Джерри было живым и ранимым, но он не понимал этого в силу своей болезни и, как все дауны жил в своем, неведомом нам измерении.
Не испытывая комплексов по поводу слабоумия брата, Лиса привозила его не только к себе в семью. Стараясь устроить маленький праздник в однообразных буднях убогого, она брала его в гости, на прогулку, ресторан. Одна мамаша, зацикленная на своей персоне и любовниках, вычеркнула его из своей жизни и с младенчества поместила в спец интернат. Там Джерри обитал в компании десятка таких же бедолаг. За ними ухаживала команда сотрудников по количеству чуть не в два раза больше, создавая полноценные условия для развития умственных и бытовых навыков. Заведение содержалось за государственные деньги, освободив, таким образом, обеспеченную Шелли от лишних хлопот и расходов.
Заимев такого любопытного дружка, я стала задумываться об этой деликатной проблеме, а присмотревшись повнимательней обнаружила, что у них полно инвалидов и душевнобольных. Но если у нас брезгливо отворачиваются от них, будто российская грешная земля и не рождает подобных сыновей, у них не боятся, что те разрушат миф о здоровой нации.
В американском обществе, с ее детской в историческом плане культурой, научились по-человечески смотреть на ущербных людей и проявляют заботу о них, что называется, на каждом шагу – от спуска в метро, до сидения в театре или автобусов, где опускаются ступеньки. Имея равенство не только перед Богом, их инвалиды не отрываются от жизни, которая бурлит за окном, и с достоинством разъезжают на своих удобных колясках. Наши убогие воют в своем заброшенном одиночестве – «эх, зачем я на свет появился, эх, зачем меня мать родила?!..»
У них больные дети не делают жизнь родителей безысходным горем, как у нас. Все принимается, как должное, без чувства своей неполноценности или вины за сбой в хромосомах. Более того, было впечатление, что они считают, будто отмечены Богом, родив неполноценного дитя, и гордятся его маленькими успехами. Такие, как любвеобильная и легкомысленная Шелли, скорее, исключение из правил.
В нашем обществе, в таком далеком от совершенства, не прощают несовершенства своих граждан... Припоминаю, как один интеллигентный молодой человек сказал, что если у него родится даун, то, не задумываясь, пустит себе пулю в лоб. А еще у одной знакомой родовая травма сказалась на психике дочки. Мало того, что ее навечно затолкали в спец интернат, так мать без конца твердила:
- Лучше похоронить…
Или отношение к приютам для больных детей:
- Здоровых накормить бы!... - вот оправдание нашей жестокости.
А если к больным приплюсовать списанных за ненадобностью инвалидов прошлых и настоящих войн, ставших такими не по злой воле природы? Напрашивается вывод, что все мы, которые так носимся со своей многовековой культурой, где главным лейтмотивом всегда было – сострадание! – опустились до волчьих законов и забыли Божеское – если такое случается, значит это кому-нибудь нужно?.. Но пора не совсем плавно переключиться на мое несанкционированное пребывание в квартире американцев, которое, кажется, сильно затянулось.
Их непривычный менталитет, кроме недоумения, вызывал у меня непреходящее чувство усталости, которое нарастало с каждым днем. Очаровательная, с умными глазами в пол-лица, малышка Колли сразу стала «моей» уже не только ночью, но и днем. Несмотря на беспокойный нрав, она вызывала во мне дремлющее чувство невостребованной бабки. Хотя, признаюсь, с каждой бессонной ночью они, почему-то, притуплялись, а напоследок я отупела настолько, что, подскакивая двадцатый раз за ночь, не могла сразу сообразить – где я, кто орет, и что от меня надо. Однако это обстоятельство ни в коей мере не мешало мне оправдывать доверие Лисы и Кэрри. Не забывая, что незваный гость хуже татарина, я благодарила Всевышнего, что именно они хозяева моей сестры. Вполне миролюбиво снося присутствие «инородного тела», они не гнали взашей и не требовали освободить место у дивана.
Полуторагодовалый Матюша никого, кроме своей «Тамаы» не признавал и на данном этапе он испытывал к ней более глубокие чувства, чем к отцу или матери. Он зорко караулил, чтобы нянька не исчезла из его поля зрения и если та покидала квартиру, всякий раз кричал до хрипоты. Подобные страсти-мордасти не наблюдались, если это делали родители. Томка с завидным терпением и нежностью относилась к своим американским «внукам», но предпочтение отдавала ранимому Матюшке. Целуя его сопливые щечки, она ласково называла его по-русски – сынок. Мне так и не удалось завоевать его расположение, и если сестра была занята, малыш предпочитал гордое одиночество.
Поделив детей, мы с Томкой – постсоветские педагоги – стали участниками совместного воспитания американских детей. У меня даже проклюнулась идея обширнейшей диссертации примерно под таким соусом - диффузия двух культур и ее влияние на формирование… и т. д. А если серьезно, то бесспорно, русский дух витал по всем углам квартиры. Но, как у нас в дореволюционной России, никакие «мусье» из-за границы не могли подменить или убить его, так и здесь. Независимо от того, сколько времени мы проводили с Колли и Матюшей, они росли детьми своей страны и не поддавались никаким славянским завихрениям, чему способствовали кровные узы с родней.
К этому времени у «моей» Колли начали резаться зубы и превратили малышку в настоящего ваньку – встаньку. Днем мой «Ванек» отсыпался, а я, не отказываясь от любого предложения заработать, преодолевала «лунатизм» и спешила на очередную уборку. Никто не собирался в ущерб собственным интересам создавать условия для спящей на полу. Мне приходилось укладываться позже всех, и короткими ночами меня ждали все ученья, а утром, как по боевой тревоге – ранний подъем.
С шести или раньше начинало все двигаться и падать, будто эскадрон гусар летучих готовился в длительный поход. Это собиралась на работу «безрукая» Лиса. К семи она торопилась на поезд и, не дав понежится супругу, которому к девяти, на прощание хлопала дверью так, что мертвый встанет…
После шумного ухода жены выходил Кэрри. Соответственно весу он топал, как слон, и имел привычку не менее часа шебуршить в холодильнике и кухне, напевая что-то веселенькое из джаза с имитацией трубы и ударных…
Терпеливо вылеживая положенное, моя Томка не кидалась ублажать хозяев ритуальными или натуральными завтраками. Да они, собственно, и не требовали этой барской роскоши, прекрасно понимая, что в дуэте с Матфеем бэбиситор спит не слаже, чем их трио с Колли. Впереди Томку ждало «пекло» и было бы глупо вскакивать наперед «батькив», которые наоравшись ночью, утром не реагировали на «кавалерию со слонами» и спали, хоть из пушки бей. Но пока «внуки» не проснулись, надо успеть приготовить обед для родителей и переделать все домашние дела. Так что, не позднее семи тридцати, кудлатая, как Махно из мешка в фильме про «Красных дьяволят» и глазами, которые не успевали восстанавливать свой природный баланс, Томка самбулой выплывала из детской…
Выдерживая чуждый нам образ жизни, она уставала и «лунатизм» косил ее не хуже моего, а тут еще добавились переживания за «невезучую Катьку». С первых же дней раскусив, как пустой орешек, исторически сложившиеся традиции своих хозяев, Томка сделала вывод, что с молодо-зелено нечего взять, кроме анализов. Она проявляла исключительное самообладание и в критических ситуациях спасалась здоровым чувством юмора, которым, как веником лужи, разметала возникшие проблемы, не требуя компенсации за вредность. Единственно, где она позволяла себе оторваться – это кухня, и готовить по-нашему супы, салаты, блины и т. д. С неизменным аппетитом поедая обеды «а ля рус», меню которого легко читалось на одежде хозяев, они не могли нарадоваться на бебиситора широкого профиля. Им было известно в какую копеечку обошлись бы все блюда в ресторане и какие суммы не ушли за пределы семейного бюджета.
Не обладая качествами сестры, мне приходилось делать над собой усилие чтобы вписаться в новый порядок и привыкнуть, как «у них». Наблюдая за моими страданиями, сердобольная Томка по старшинству опекала меня и, как могла, облегчала мою участь. После занудных сборов и отхода хозяина, она давала возможность подремать «сонной тетере» на своей кровати, если я не шла на заработки.
В выходные дни, предоставив возможность Лисе и Кэрри вспомнить о родительских правах и обязанностях, мы удирали из дома и ночевали у легендарной Лоран, приятельницы Томки из Санкт-Петербурга. Рискуя лишиться высокооплачиваемой работы, она принимала нас в доме миллионера, где служила компаньонкой и была достойна если не «Звезды героя», то медали «За отвагу!» и уж точно того, чтобы рассказать о ней.
Проработав в Штатах более трех лет, Лоран прошла тернистый путь от «курсов молодого бойца» до «генерала» и стала тем не символическим кремнем, об который зубы обломаешь. Вначале, как и большинство свежей рабсилы из России, она гнула спину у богатых русских, потом достались страшные, как чума, иранцы, для которых вообще законы не писаны. Намаявшись морально и физически, подруга сняла угол в Бруклине и, живя впроголодь, успешно преодолела языковый барьер, после чего устроилась хаускиппером в американскую семью. За год ударного труда Лоран заработала блестящие рекомендации и заслуженно заняла почетное место компаньонки в доме миллионера. В случае необходимости, подруга своей пышной грудью становилась на защиту кровных интересов и бесстрашно огрызалась на тех, кто вздумал притеснять ее. Когда она вспоминала своих бывших хозяев – «кровопийцев», о которых сохранила самую лютую ненависть, то гневно сжимала кулак возмущенного пролетария и, сцепив тонкие, выразительные губы, шипела сквозь них:
- Я этих б…й – вот где держала!..
Мы с Томкой с жутким восхищением смотрели на непоколебимую Лоран и, опасаясь, дабы ее злоба ненароком не перекинулась в нашу сторону, дружно плясали под ее дудку...
Теперь она работала пять дней, из них три раза готовила обед для босса, иногда гладила его старомодные рубашки с широкими манжетами и поддерживала порядок в доме. Вдовствующему хозяину было восемьдесят четыре года, но возраст и склероз не мешали ему вести свой бизнес и наслаждаться жизнью. Миллионер часто бывал в отъездах, и подруга жаловалась, что сходит с ума от безделья и скуки. И действительно, она имела уйму свободного времени, была ухожена с ног до головы и всегда благоухала хорошими духами, а не потом, как мы с Томкой. Страдая каким-то заболеванием кожи лица, она умело маскировала дефекты и выглядела великолепно.
В случае сверхурочных скупой, как все миллионеры, хозяин платил ей точно по счету, не смея зажать ни цента, что говорило об истинном уважении к своей русской служанке. Наверняка она ласкала глаз пожилого американца и казалась ему таинственной инопланетянкой, когда с гордой осанкой несла свою не силиконовую грудь по меньшей мере четвертого размера при тонкой талии, и молча подавала на удивление изысканные и вкусные обеды, приготовленные из «ничего». А ларчик просто открывался!..
Чтоб лишний раз не выдавать свой слабый английский с жутким произношением, Лоран без надобности рот не открывала, к тому же ее загадочная русская душа клокотала от возмущения, а маленький язычок костерил самым великим и могучим своего «жида», отпускающего жалкие гроши на создание кулинарных шедевров. Чтобы угодить избалованному мировыми кухнями повелителю, подруге приходилось докупать необходимые ингредиенты за свои денежки, отрывая лишнюю копейку от бедствующей российской родни. Там ждали помощи старая мать, сестра с детьми и красавица дочка на выданье.
Хотя Лоран категорично плевала, как в тот колодец, на все американское, и угрюмо тосковала по северной столице, но предусмотрительно платила налоги – а вдруг судьба зацепиться?.. В отличие от нас – нелегалов, ей удалось получить разрешение на работу. Добравшись до вершины иерархической пирамиды, она не скрывала выпирающей гордости лакея, занимавшего более высокое положение около барина, чем собратья по цеху. Свысока поглядывая на тех, кто беспомощно копошится внизу, наша подруга не бегала, как мы с Томкой, в парк Грэйт-Нэка чтобы пообщаться с землячками. В Санкт - Петербурге Лоран работала контроллером на закрытом предприятии и ее преследовала шпиономания. Она никому не доверяла и всегда была на стреме - «абы какая свинья не сглазила…» Забывала, забывала родимая, что ее нынешнее положение слишком хрупкое и целиком зависит от господской милости.
Так позднее и произошло, а свиньей оказался сам босс, посмевший не ко времени покинуть нашу Лоран. Миллионера в одночасье хватил удар и его дочка выкинула любимую компаньонку папы в этот же день на улицу, предоставив всего два часа на сборы. Это было не просто и пришлось попотеть. Ее клозет и комод едва умещали добро, честно нажитое в Америке…
Неожиданное крушение стало ударом молнии среди безоблачного неба Грэйт-Нэка, которое мгновенно лишило неуязвимую Лоран лакейской гордости. Тогда на выручку пришла моя не гордая Томка. Забрав на хранение её здоровенные чемоданы и коробки, она быстренько пристроила «языкатую» подружку на высокооплачиваемую работу к двум пожилым супругам, которым та устроила небольшой советский ГУЛАГ в камерном исполнении. Во всяком случае по ее признанию, эти «старые б…ди» через месяц стали шелковыми - перестали «класть в штаны», стояли на «цырлах» и, не смея пикнуть, «хавали все подряд без разбора». Но самым непревзойденным стал финал пребывания нашей подруги в Штатах.
Как и большинство, она боялась возвращаться в дорогую сердцу, но такую непредсказуемую Россию, и тайно вынашивала мечты через замужество легализоваться. Но сексапильной Лоран явно не везло, и ее неоднократные попытки так и не увенчались венцом…
Последний жених из породы чистокровных американцев, с которым начал было разгораться пламенный роман, имел неосторожность посягнуть на ее трудовые накопления. Но романтичная русская невеста, воспитанная в наших лучших традициях – «любовь зла – полюбишь и козла» - была уже не той, что вчерась, и не смогла пережить жлобства своего возлюбленного… Далее из пересказанного подругой, как из той песни, слов не выбросишь, и потому осмелюсь привести в подлиннике.
На своем скромном английском, с помощью синхронного могучего, она обложила «паскуду» так мощно, что незадачливый «дикошарый» любовник «уделался». «Навтыкав» куда можно и куда нельзя, невеста темпераментно соорудила комбинацию из трех пальцев сразу двумя руками и патетически, как гимн поруганной Родины, заявила «козлу»:
- Та чтоб я Русь на х.. поменяла?!.. Вот тебе, американская сука!!!... Держи карман шире!...
Не поняв ее патриотического пафоса – где уж понять-то! – ошарашенный кавалер дал деру от зашедшейся в рыданиях еще вчера такой сговорчивой подружки из «медвежьей» России. Разочарованная, но не покоренная, гордо подняв невостребованную грудь, Лоран закончила заокеанский поход и в одиночестве вернулась в холодный Санкт-Петербург…
Но это произошло более чем через год, а пока, мы с Томкой, крадучись, стучали с черного хода в великолепный двухэтажный кирпичный особняк. На наше счастье миллионер был изрядно глуховат и, незамеченные, мы проскальзывали в «келью» - малюсенькую комнатку для прислуги около кухни. Лоран была не в восторге от появления «прихожан», как шутя называли себя, и тяжело вздыхая, стелила Томке на полу, а мне, за неимением другого места… в чугунной ванне. Маниакальная мечта притулиться и элементарно выспаться, была выше наших сил и, делая вид, что не замечаем недовольства хозяйки «прихода», виновато рассредоточивались по «точкам».
Умостившись в ванной, главное было не делать резких движений, чтоб не отбить локти. Мои полтора метра не входили в это экзотическое ложе, но благо борта были низкими и мои усталые члены могли покоиться на бордюрчике. Сменив гнев на милость, Лоран уже с сочувствием спрашивает:
- Ну как?
- Фантастика! Как в маленьком гробике, только крышки не хватает… Я счастлива невероятно!..
Как обычно, когда надо по - партизански затаиться, на нас нападает безудержная ржачка и тогда, чтоб босс не заподозрил в своей усадьбе нечистое, Лоран добавляла громкость телевизора. Не удержавшись, подруга щелкает фотоаппаратом, потому что такой кадр нарочно не придумаешь... У меня до сих пор хранятся эти снимки, где моя исхудалая, с запавшими глазами, но страсть довольная рожица торчит из чугунной «колыбели»…
Когда миллионер улетал во Флориду, где имел еще одно обширное поместье, тогда для всех наступали радужные денечки. В его отсутствие подруга чувствовала себя вольготно, и нам позволялось подняться по «потемкинской» лестнице в комнату для гостей. Рядом с ней находилась опочивальня хозяина и его покойной супруги. Приоткрыв дверь, я любопытной Варварой заглядывала в святая святых, где все было выдержано в вишневых тонах средней спелости и старинный, тяжелый гарнитур давал ощущение покоев английской королевы…
Все предметы в доме – от мебели, ковров, светильников, посуды и традиционного рояля, на котором никто не играл – представляли уникальные музейные экспонаты. Глядя на это многомиллионное богатство, такое чувство, как зависть, даже в гомеопатической дозе не шевелилось во мне, потому что к этому времени мои руки перетерли столько антиквариата, что соприкосновение с прекрасным как-то перестало волновать. Я скорее замечала пыль, которую не стряхнула обленившаяся Лоран, нежели красоту бесценных творений. Мне были гораздо ближе более плотские желания – скорее принять душ и дойти до койко-места, а не корячиться на полу или в ванне.
Заняв шикарную комнату и дубовую кровать с высокой резной спинкой, на которой могли свободно улечься не меньше шести человек, мы с Томкой, как тот Бобик и Дружок в отсутствие хозяина, чувствовали себя знатными гостями. Не упуская случая, Томка что-то шутила по этому поводу и, громко позевав, на зависть мне, отключалась «штирлицем»…
В такие дни блаженствовали не только «прихожане». Не теряя время попусту, Лоран в явочном порядке назначала любовные свидания своим обожателям и наслаждалась выпавшей свободой. Она была не из робких, и на случай неожиданного возвращения хозяина или визита его родни, предусмотрительно включала звуковую сигнализацию. Под душераздирающий вой сирены можно было спокойно исчезнуть через черный ход или затаиться в «келье». Кто не рискует - тот не пьет коллекционное шампанское хозяина!
Подруга голову давала на отсечение, что ее господа не из выскочек, а настоящие - из породистых и ни за какие коврижки не снизойдут до такой низости, чтобы ворваться или заглянуть в комнату прислуги. Невозможно представить, каково было удивление ее босса, если б тот узнал о такой наглости своей неприступной «за спасибо» домохранительницы. Но если бы миллионер пронюхал, что в его отсутствие бездомные «шарики», «тузики» и «бобики» еще и вечеринки устраивают, попивая из его несчетных запасов исторические вина, то это открытие, вне сомнения, стало бы последним в его жизни. Наполнив антикварные серебряные бокалы до края, первый тост – справедливости ради – мы всегда поднимали за хозяина этого волшебного дома. Прикончив несколько бутылок благородных напитков, мы неблагородно отводили душу пением из родимого фольклора…
Когда обожаемый миллионер покинул этот свет, все мы сожалели и горевали вместе с Лоран. Нашу устало дремлющую в тот период совесть утешало одно – покойник не будет переворачиваться в своем роскошном гробу от переживаний за свое несметное богатство, и коллекцию вин в частности. Он так и не узнал «военной тайны», и что его земное жилище было подпольной богадельней для российских нелегалок… Но не будем о печальном…
Сколько наших имело нахальство пройти через «приход» богача – трудно сказать, но мы с Томкой были не одиноки в своих мытарствах. Взяв на себя бремя «матушки» и «крестя» почем свет чужих и своих, бесстрашная Лоран, как депутат Госдумы, пользуясь своей неприкосновенностью в стенах людской, предоставляла «политическое» убежище и другим жертвам местных репрессий.
Нашей постоянной конкуренткой на место в закутке «кельи» стала ее землячка из Санкт-Петербурга. Средних лет женщина с глазами до смерти напуганной лани на изнеможенном лице, отсидела в «подполье» у миллионера несколько длительных «сроков». Как на грех, в присутствии «подпольщицы» хозяин находился дома, и ей пришлось бы туго, кабы б разумные богачи не оборудовали в каждой жилой комнате свой басрум.
Более полугода мадам преследовали неудачи – одна за другой. Ее предпоследняя работа в доме иранцев была сущим адом. Истеричный ребенок хозяев бил и царапался, а восточная мамаша делала вид, что не замечает, и морила голодом. Чем больше иноверка терпела, тем изощренней были издевательства. Под конец ее так затюкали, что у несчастной начала ехать крыша. Но самым грустным в ее ситуации оказалось то, что при всем смирении и человеческой порядочности, своей бестолковостью и неумелостью она мало отличалась от американки Лиссы.
Однажды, убрав вместе с ней один из домов, убедилась, что и среди российских «василисок премудрых» попадаются безрукие, за что, видимо, нашу пугливую лань везде с треском выгоняли… На родине женщина много лет проработала главным бухгалтером, но деловой Америке нужны не наши главные, а спецы по наведению лоска. Чтобы до блеска мыть сортиры, нужен своеобразный талант, выраженный в виде специфических навыков – работать качественно, не теряя в скорости.
При содействии сердобольной Томки «репрессированную», владеющую небольшим английским, с трудом приткнули к американке с антикварной мебелью. Через три дня ее вероломно выперли, не заплатив ни цента. Взбешенная леди, которая до умопомрачения трусилась над каждой деревяшкой, побитой шашелью, предъявила сестре иск:
- Вы кого мне подсунули?!.. Она чуть не загубила бесценную старину и доводила меня до припадков, делая все наоборот!..
После очередного сокрушительного удара, отсидев новый «срок» и кое-как подлатав совсем плохую «крышу», бухгалтерша вынуждена была отчалить в Бруклин, потому как сама «матушка», ошизев от «великомучениц», стала сдавать.
Она поселилась в дешевой гостинице, напоминающую горьковскую ночлежку, где обитали неустроенные русские – бывшие учителя, врачи, инженеры, журналисты… , в общем, наш средний класс.
Не ожидая таких лишений, одни из них пили горькую, другие, философски ковыряя в носу и поплевывая в потолок, мечтали выскочить со дна, третьи, проклиная тот день, когда вздумали завербоваться сюда, собирались отлетать домой. От ужаса перед возвращением в нищету, да и голод он, всем известно, не тетка, но собравшись с духом, наша истерзанная «лань» поднялась и, выправив свои корявые ручки, начала работать на разовых уборках с какой-то бригадой.
Вскоре она смогла снять угол и ее дистрофичный кошелек начал быстро толстеть, что позволило доучить детей в университете и содержать безработного мужа-геолога…
Все те, кому отважная Лоран устраивала тишь да благодать, были искренне благодарны ей за солидарность. Она занозой держала в памяти все свои личные выволочки с «партизанскими явками» и не на словах знала, что такое избалованная вожделенным вниманием всего мира Америка для бесправного нелегала…
Но бывало и так, что вернувшись с сестрой из Манхэттена, где отработали день на уборках и, прокружив несколько долгих часов по Грэйт-Нэку - раньше десяти подходить к «богадельне» в целях конспирации строго запрещалось - мы получали дырку от бублика…
Дело было поздней осенью, шел мелкий, но густой, как щетина, дождь, от которого не было спасения под зонтиком, и сырость продирала до костей. Как два выброшенных котенка, в надежде, что сейчас в окошке появится хмурое лицо подруги, негромко, но настойчиво стучали в заветную дверь. Но томительные ожидания были напрасны – наша сказочно дорогая «тетя», видимо, укатила к приятельницам в Бруклин и мы, притулившись поближе друг к дружке, понуро отходили от теплого дома в промозглую ночь.
Потянув время до одиннадцати, и продрогнув насквозь, мы были вынуждены возвращаться к своим американцам. Переступив порог квартиры, обе автоматически становились «мальчиками», как вид прислуги в русском кабаке. В те дни, о которых не в сказке сказать, и когда удавалось отоспаться у матушки Лоран, мы покидали хоромы невидимого ни разу благодетеля – миллионера в понедельник ни свет, ни заря и почти бегом возвращались на место основной дислокации.
Все еще спали, и только Лиса с хмурым лицом и сердито поджатыми губами выходила из спальни Матюши. Поделив детишек мазер и фазер поимели удовольствие целых две ночи подкидываться без нянек. По темным кругам под ее глазами было видно, что те не дали скучать и сполна удовлетворили родительские чувства.
В квартире, которую перед уходом сдали в идеальном порядке, все было перевернуто, как после тщательного обыска некультурных ментов. Пока хозяйка собиралась на работу, мы хватались убирать погром и расставлять вещи по местам. Не злопамятная Лиса прощала нам самоволочку и уже доброжелательно распоряжалась по поводу вновь простуженных бэби. Что-то по пути сбивая, она аллюром выскакивала за дверь и гремела увесистыми кроссовками уже по коридору.
Выпроводив занудного Кэрри и оставшись без свидетелей, я садилась на телефон и обзванивала агентства, где меня уже знали по голосу. Услышав очередное – требуются только с языком, расстроенная, бралась помогать сестре или шла на очередную уборку. Они давали не только живые деньги, но учили тому, чему не учат в школах. В руках своих «нежных учителей», я чувствовала себя железкой под кувалдой кузнецов, кующих мое американское счастье…
Этот «кузнец» был в облике очаровательной Светланы. Она походила на изящную статуэтку, покорив меня своей вежливостью и простотой. И хоть мне было известно, что за этим могут скрываться опасные подводные рифы, но как же хочется верить и надеяться!...
Чтоб я не заблудилась, она встретила меня на своем новеньком джипе, подаренном мужем, и пока мы ехали, с милым акцентом рассказывала о себе…
Из России ее вывезли подростком. В девятнадцать вышла замуж за нашего «джюиша», который старше ее на пятнадцать лет. У них двое детей, девочка – восьми, и мальчик – десяти лет. Оба учатся в лучшей школе Грэйт-Нэка, куда по утрам отвозит на своем авто. Как о самом большом достижении Светлана похвалилась, что ее дети – уже настоящие американцы, то есть говорят и мыслят только по-английски и почти ничего не понимают по-русски. Об этом было сказано с такой гордостью, будто русская мамаша стыдилась своего происхождения и, наконец-то, смыла этот позор… Мне только было неясно, как папаша общается с родными детками. В отличие от своей жены, он толком не одолел языка своей второй родины и все время говорил на чистом русском. Моложавый, спортивного вида, из когорты борцов за элитную принадлежность, он занимался реставрацией дома, вернее, контролировал процесс…
Прежде всего мне показали огромный зал с новым дубовым паркетом и с зеркальными стенами. Перебивая друг друга, супруги дали инструкцию, как мне убираться, чтоб не поцарапать «дуба» - Боже упаси взять в руки швабру или кинуть в ведро порошок… До меня их просторы убирала полячка, но заболела и вот как месяц дом стоит «по уши» в пыли. Кстати, она обычно работала около шести часов, и ей платили, соответственно, шестьдесят долларов. Тут хозяин не по элитному – полой пиджака – начал вдруг с упоением протирать крышку традиционного символа богачей – старинного рояля. К неудовольствию четы, у меня не к месту вылезла ироническая усмешечка и никак не хотела исчезать: «Что-то слишком много однородного антиквариата… Их что ли, со всего белого света через океан переправили или это бутафория?..»
Успокоив хозяев, что все будет выполнено, как приказали, взялась за дело. Сочетая скорость с качеством и не бросив крошки в рот – соотечественники не подумали предложить – вместо полькиных шести, добросовестно не разгибалась все девять часов. Но, хотя в доме оказалось всего четыре басрума и столько же душевых с ваннами, но так и не успела поставить точку. Пришлось договориться, что приду завтра с утра и закончу кухню. Инвентарь был уделан так, будто черти пекли блины и работы оставалось на добрых полдня. Сказано – сделано.
По окончанию трудов, мило улыбаясь, хозяева доброжелательно пригласили меня на следующую уборку, но только через неделю. Расценив эту рокировку, как скрытый комплимент, дескать, убрала основательно, можно пропустить и сэкономить средства – с охотой дала согласие. Получив вознаграждение, культурно упакованное в конверте с цветочком и найдя непозволительным не доверять таким приличным людям, я не стала проверять содержимого и, поблагодарив, выскочила на улицу.
Настроение было приподнятым, как перед первомайской демонстрацией трудящихся, когда еще по чистоте своей верила в справедливость и солидарно орала голодное «ура!» откормленным харям на трибунах. Провернула такую работу, да еще задел на будущее имею! Вдыхая воздух-нектар без химикалий, свернула за угол и, не удержавшись, достала деньги. Рассчитывая на зарплату, достойную моих усилий и все же несколько волнуясь, будто на церемонии «Оскара», я вскрыла загадочный конверт.… Не веря своим глазам, дважды пересчитала зеленые и на всю элитную улицу выкрикнула:
- Сволочи!..
Мне заплатили ровно столько, сколько они платили полячке за ее - через пень-колоду шестичасовую уборку! Имея нюх тоньше акул империализма, эти мутанты из бывшего Союза, безошибочно распознали во мне блеющую овечку, с которой можно снять шкуру!..
Полностью оправдав их ожидания, я не стала возвращаться для разборок – слишком велико было чувство омерзения и мне не хотелось пачкать руки. Остановившись у китайцев и заказав свои любимые морепродукты, я с трудом усмирила нанесенное оскорбление. И хотя не в Америке открыла, что людям не до братания, когда дело доходит до денег, этот инцидент отравой отложился в каждой моей клетке. Что меня особенно расстроило, поддавшись на сплошное обаяние и простоту Светланы, уже по своей простоте, которая в итоге оказалась хуже воровства, раскрылась перед ней, как перед близким человеком и рассказала о сыне…
Через две недели драма на уборке имела продолжение. Не знаю, какую нужно было иметь совесть, но «простая» Светлана, пребывая в полной уверенности, что вновь осчастливила безработную, пригласила меня на работу. На ее наглость я клятвенно заверила, что обязательно буду-с, ждите-с - на том же месте в тот же час. И таким же елейным голоском, распрощавшись, остервенело бросила трубку. Жалко, что она не видела в этот момент моей физиономии. Она горела также, как при вскрытии их «оскара», а перекошенный от злости рот рявкнул:
- Суки! – вложив в это слово всю их продажность.
Переведя дыхание, с удивлением отметила: «Ого! Я начинаю звереть!..» Погасив должок, две недели булькающей во мне вулканической грязью, осталась бесплатно помогать закубленной Томке.
Так из лопуха во мне начал прорастать твердый пустой бамбук. Похоронив наше «дурака работа любит», больше никогда не убирала задаром более получаса, уверенно оговаривая условия работы. Зато, возродив «деньги счет любят», стала без стеснения, не отходя от «кассы», пересчитывать свою зарплату, в каких бы красивых упаковках она не подавалась. Чаще всего жуликоватость имела место у русских клиентов, которые почему – то ошибались не в мою пользу.
Но главным в становлении «бамбука» стало следующее – я перестала говорить «огромное спасибо» за предоставленную честь вымыть их сортиры. Мое сдержанное молчание заставляло господ смущенно извиняться за ошибку в расчетах, если таковая имелась и, выглядя полными китайскими болванчиками, усердно раскланиваться в благодарностях.
Вероятность, что встречу среди наших господ благородных стала для меня такой же реальностью, как выиграть в спортлото шесть из тридцати шести возможных. Это были не те дореволюционные вынужденные эмигранты, которые орошали по ночам подушку, и у которых рвалось сердце в тоске за потерянной Россией. Едва оперившись в Штатах, бывшие совки забывали про все на свете, а Родину с успехом заменял личный вклад в банке. Сталинская селекция за восемьдесят лет вывела особую породу людей, из-за которой нам сейчас стыдно быть русскими… И только униженные и бесправные нелегалы мечтали о возвращении домой и свободе в отдельно взятой квартире, купленной за кровавые доллары...
Окончательно дозрев до убеждения в бесперспективности своего американского будущего без языка, я взялась штурмовать «инглиш», используя все подручные средства.
Для начала упросила героическую Лоран надиктовать мне сотню слов на тему кухня-уборка и, наложив на петербургский акцент «матушки» свой кубанский, записала русскими буквами и выучила назубок. Моя Томка-переводчица была настолько замордована «внучатами», что мне пришлось рассчитывать, в основном, на свои скромные способности и с напряженным вниманием вслушиваться в чужую речь. Зато когда улавливала знакомое словечко, я ликовала и старалась запомнить верное произношение.
С сочувствием наблюдая за моими неуклюжими попытками заговорить по-английски, Лиса для практики нашла мне подработку у своей знакомой. Ей нужна помощница по дому на несколько дней в неделю. Ее тоже зовут Лиса и у нее двое мальчиков… Потом, чтобы не путаться, мы с Томкой говорили - «моя», «твоя» Лиса. Этот первый самостоятельный опыт работы в американской семье запал мне в душу, как альтернатива русской Светлане.
Но будь ты хоть трижды профессионал по чистке ковров и санузлов, в американский дом не зайдешь без письменной или устной рекомендации. Томкина Лиса, спасибо, замолвила словечко, и нас пригласили на собеседование. В благодарность за содействие, я отработала всего лишь генеральной уборкой в супружеской спальне, где черт ногу сломает…
«Моя» Лиса жила почти рядом в ультро-современном доме с шикарным подъездом, но я уже не ахала потому что насмотрелась уже и не такого. Бесшумный лифт поднял на третий этаж, и нам открыла симпатичная молодая мамаша с бутузом месяцев восьми на руках. Жилплощадь была плотно «упакована» не только мебелью, но всевозможными коробками и коробочками – ни пройти, ни проехать. В гостиной, забитой до отказа детскими игрушками, возился мальчик лет трех, и независимо прогуливались два заморских кота, размером в собаку среднего размера. Наши такими не растут, видно, харчи не те…
С трудом разместившись среди царства игрушек, Томка, на удивление «моей» Лисы, застрочила по-английски, как из пулемета. Она расписывала мои достоинства и, не давая той открыть рта, склоняла ее к содружеству с «му-му»…
Неожиданно в квартире раздался нечеловеческий крик. Томка поперхнулась, у меня вырвалось «ой, мамочки», а младенец зашелся в истошном вопле. Повернув голову на ужасный звук, мы увидели у окна высокую клетку с гигантским попугаем в фантастическом оперенье. Привлекая внимание, он орал неприятную для слуха песню и бодро раскачивался на жердочке. Несмотря на полноту, мамаша легко вскочила и набросила на клеть большой платок. Горластая птица, больше похожая на бройлера, угомонилась. Успокоив малыша бутылкой с молоком и воспользовавшись возникшей заминкой, «моя» Лиса поведала о своих проблемах.
Отец семейства служит брокером и, добывая хлеб насущный, трудится с раннего утра до вечера. На ее хрупких плечах все заботы о детях и она безумно устает… Но не дав поплакаться «моей» Лисе, сестрица вновь перехватывает инициативу и, успевая в передышках делать перевод для меня, строчит трындычихой. Общение? Да проще – простого! Она будет моим личным переводчиком и секретарем. Сварить суп? Да у русских это и дурак умеет! Посидеть с детьми? Да сколько угодно – детям мой язык не нужен!..
Наблюдая за торгами, меня волновало, как быть с этой теснотой, и не вздумают ли эти домашние животные кусаться? Когда коты зевали и обнажали свои клыки, они сильно напоминали мне хищных тигриков, а воспоминания об угрожающих когтях и горбатом клюве попугая, куда свободно войдет моя ладонь, приводили в дрожь. На мои опасения в Томкином вольном переводе услышала следующее:
- Не трусись! На хрен ты им нужна, у них жратвы навалом - жри хоть ж…й! К тому же они кастрированные и ленивые – лапой не пошевелят муху убить… Это ж только додуматься – таких красавцев испортить! Та и вообще, шо тебе дались эти звери? Лучше ребенка возьми, сидишь, как мумия египетская… Покажи свой интерес! Улыбайся веселее…
В результате увесистый младенец оказался у меня на руках и стал внимательно наблюдать за моей «козой рогатой» по-русски. Заключительной точкой в торгах стали Томкины доводы, что за отсутствием языка мои услуги стоят на порядок дешевле…
Теперь через день-два, я с утра ходила на работу к своей Лисе. Все еще спали и звонить не полагалось, да это было и ни к чему – меня ждали и дверь была не заперта. Пока мамаша с детьми отсыпалась, стараясь не шуметь, чистила кошачий туалет, клетку крикливого пернатого или возилась на кухне. Объем работы был определен с вечера.
Ближе к одиннадцати выходила Лиса и вручала мне орущего младенца. Пока я тешила дитяти, чтоб не плакало, и меняла его памперс, она кормила старшего мальчика. Ему давали сухой паек типа чипсов и сок, налитый в специальный стаканчик, который можно кидать хоть об стенку – не выльется ни капли. Младший, как и Колли, жил в обнимку с бутылкой и подкармливался готовым пюре из всевозможных баночек. Никаких наших кашек-малашек не варилось, фруктов - овощей не протиралось. Детское питание в Штатах поставлено с грандиозным размахом и с рождения до перехода на взрослую еду накормить ребенка – проще простого. Другой вопрос, что свежая пища, приготовленная бабушкиным способом, куда полезнее для растущего организма...
У них не надо искать дойную козу или донора, чтобы выкормить искусственника. Их с успехом заменяет формула - специальное молоко, по составу приближенное к материнскому. Это выдающееся творение упаковано в цилиндрические банки с длительным сроком хранения и выпускается на все случаи жизни – для детей с нарушенным обменом, диатезом, проблемным кишечником и т. д. У меня сложилось впечатление, что вся Америка вскормлена формулой. Во всяком случае, мне не довелось встретить ни одной мамаши, кормящей новорожденного природным способом. Формула продается в каждом супермаркете и одна банка стоит половину зарплаты нашего бюджетника. За мою смену мальчонка выпивал целую банку, а впереди были вечер и ночь. Если сюда добавить памперсы, в которые оправляются лет до пяти, ароматизированные влажные салфетки, крема, лосьоны и прочие атрибуты цивилизации, то вы легко учуете разницу в заботе о младенце американки и россиянки из колхоза «Рассвет» в деревне Тьма, где прошла «прихватизация по-Чубайсу»…
Но по их стандартам моя Лиса была куда «беднее» Томкиной, так как не имела постоянного бэбиситора. Это обстоятельство в глазах окружающих безоговорочно возвышало мою Лису до настоящей матери - героини. Деловой супруг по возвращении со службы торопился разделить заботы о сыновьях и не смел подумать, а не то, что пикнуть, по поводу бардака в квартире или отсутствии ужина на столе. По их понятиям героиня и так страдала от чрезмерной загруженности, и с его стороны было бы непростительной ошибкой упрекать жену за не вынесенный горшок.
В отличие от Томкиной, моя Лиса даже не пыталась делать вид хозяйственной деятельности. Соблюдая полнейший нейтралитет в отношении быта, она невозмутимо переступала через него и не страдала бессонницей от сваленного в кучи нестиранного дорогого барахла… Детей бы укараулить!..
Отсутствие речевого контакта не помешало мне разобрать завалы и навести относительный порядок в квартире. Единственно, где приходилось напрягаться – это кухня. Хозяйка не имела представления о наборе продуктов для примитивного супа, не говоря об остальном, и мне нужно было ухитриться «из топора» приготовить нечто съедобное. Она не могла сообразить, откуда я все знаю, и всякий раз на ее миловидном лице проступало некое восхищение сообразительностью «му-му». Бедной Лисе было невдомек, что проделанная мной работа у нас под силу любому подростку – жизнь у нас другая потому что...
Если у Томкиной Лисы все вокруг ходило ходуном, с моей таких вещей не могло произойти в принципе. Не задевая и не сбивая загромождений, ее пышные телеса удивительно плавно и бесшумно, наподобие ее любимых котов, передвигались по ковровым покрытиям, а белы рученьки с длинными ногтями ни до чего не касались, следовательно, и падать было нечему. Роднило обоих Лис выдержка и терпение по отношению к детским капризам. Моя также не позволяла закипать страстям и не допускала повышения тонов, тем паче – телесных экзекуций, хотя детки были не конфетки.
С моей Лисой мы имели классическое несовпадение темпераментов. Этот факт притягивал, как железку к магниту, и послужил возникновению тайной любви друг к другу, о которой не было слов сказать. Здесь меня никто ни разу не облапошил, и на сей счет молодые супруги были чисты передо мной, как их девственные коты…
Мои контакты с этой приятной семьей не прерывались до конца, не считая моих вынужденных исчезновений с лица божественного Грэйт-Нэка. Позднее они купили собственный двухэтажный особняк с бейсментом в таком же зеленом раю поблизости. Моя Лиса, не без помощи Томки, пару раз пыталась нанять хаускиппера с проживанием, но что-то не заладилось. Тогда меня вновь приглашали на разовые уборки или, когда мои молодые родители уезжали повеселиться на дискотеку, посидеть с детьми, на что с удовольствием отзывалась…
К тому времени малыши подросли, а вместе с ними и мой язык. Когда в одну из встреч «немая» бойко затарахтела по-английски, моя Лиса взмахнула руками и ахнула. Пока я убирала, она все не могла успокоиться. Это была единственная, замеченная за ней, бурная реакция.. Сбросив пару десятков килограмм, она превратилась в элегантную леди, поглощенную воспитанием своих мальчиков, не изменив себе в остальном. Во всяком случае и год спустя подвал представлял непроходимые джунгли, но о таких мелочах у моей Лисы, как у дятла, голова не болела.
В свою очередь, прекратив заниматься благотворительностью, не совалась, куда не просят, и убирала, где прикажут. Там, подальше от людей, среди куч барахла и коробок, поставили клетку с попугаем и оттуда доносился страдальческий крик заброшенного возмутителя спокойствия. И только тигроподобным котикам было вольготно в захламленном, просторном подвале, но глаза их оставались по-прежнему печальными и они не радовались выпавшему счастью… Мне тоже не выпало счастье жить у этих приятных людей, хотя неоднократно получала предложения. К этому времени я плотно сидела с маленьким Джероми и, как преданный пес, верой и правдой служила своим новым хозяевам. Но это было еще так нескоро!..
А пока у нас с Томкой подходили самые горячие денечки. В новом доме закончили ремонт и американцы назначили день переезда. В связи с этим нам объявили о чрезвычайном положении и запретили отлучаться из дома по вечерам. За десять оставшихся дней нужно было подготовиться к этому, как оказалось, грандиозному – сродни вселенскому потопу – событию.
Это тебе не наше российское «были сборы недолги», когда подкатили грузовичок, а друзья-товарищи дружно все покидали за борт, а затем разгрузили в другом месте. Как бы не так! В Америке на «переездах» работает целая индустрия, пожирающая время и немалые средства.
По накатанному не одним предшествующим поколением сценарию, кроме личного времени и душевных сил, задействуются все имеющиеся в распоряжении арсеналы. Заранее были куплены десятки коробок разных объемов, тонна бумаги, клейкой ленты и всякой мелочи, вроде цветных фломастеров или поролона. Согласно плану, все что можно и нельзя, надо тщательно завернуть в бумагу и, не перепутав, уложить в свою тару, наглухо заклеить, подписать и пронумеровать. Данные о содержимом регистрировались в отдельный список, что и куда заносить в новом доме. Но этот «черт» вместе с «чрезвычайкой» был не так страшен, как то, что роль главного режиссера-постановщика взяла на себя Лиса. Отвлекаясь каждую минуту неизвестно на что, она была без понятия, как руководить процессом. Неповоротливый Кэрри вообще больше мешал и только занимал пространство около основного места события - коробки. У него откуда-то прорезался темперамент и по-итальянски страстно, он начал цапаться с Лисой, доказывая, кто больше работает. Или вырывая друг у друга трубку, они оглашали квартиру разговорами с «глухарями», тогда как основное дело стояло…
Кроме этого, почти каждый вечер повадилась приезжать родня. Гудя цыганским табором, они без зазрения утаптывали пыльными кроссовками мое «половое» одеяло и наблюдали, как двигается процесс. К ним присоединялся домоуправ Леон, друживший с Кэрри и, проявляя неуместное внимание, часами занимал его пустой болтовней. Чтобы услышать последние новости и перекричать разговоры «цыган» телевизор врубался до упора.
Не в силах пережить безобразного шума, суету, мелькание разных лиц, дети по очереди и дуэтом орали, не переставая. Но особое «веселье» царило, когда среди болельщиков появлялся шустрый племянник – оболтус. Он запрыгивал в коробку и, надевая на голову, дико рычал, изображая не то льва, не то обезьяну, таким образом, как бы играя с обезумевшими малышами. Они не могли понять, что происходит и, чуя неладное, захлебывались в очередной истерике. Тогда озорник хитро менял тактику и, войдя в образ вождя краснокожих, с улюлюканьем гарцевал по дырявому дивану.
С учетом всех дезорганизующих моментов «процессия» двигалась очень, очень медленно. Зато у всех участников начался быстрый и необратимый сдвиг по фазе, особенно заметно прихватив нашего «режиссера». Дом погружался в тишину не раньше двух. Как положено по статусу, мы с Томкой, пошатываясь, будто после неудачного наркоза, последними покидали поле брани и отходили на свои позиции…
И без того смуглая Лиса совсем почернела и со взвинченными нервами собиралась на работу так, что уже проснется не только мертвый. Свернувшись на своем грязном одеяле и вдыхая пыль от ходоков, грезила - может сегодня произойдет чудо и я обрету работу со «своим» домом? Но день грядущий вновь ничего, кроме шабашки, не уготовил…
Отработав, я устало плелась в парк Грэйт-Нэка. Наступили холодные дни, и там почти никого не было. Усевшись на лавочку по-американски с ногами, отключалась минут на двадцать и, проснувшись от холода, бежала в «русское» кафе. Так мы называли кондитерскую около станции, где всегда можно встретить наших женщин. Постоянных посетителей знали в лицо и, не обращая внимания на длительное пребывание иностранок, не торопили освободить заведение. Мы могли долго о чем-то говорить, кто-то от тепла засыпал, тогда остальные прикрывали, не мешая подруге увидеть сон «Веры Павловны»… Если наших женщин не было, то, выпив чашку горячего кофе с дешевой выпечкой, перекочевывала в небольшой зал ожидания на вокзале. Делая вид, что жду поезда, дремала под стук колес. Когда от станции отходил очередной, поймав на себе бдительный взгляд дежурного по вокзалу, вставала и уходила. Дорожа каждой минутой увольнения, я не торопилась возвращаться в свой дурдом, где нужно было держаться стойким оловянным солдатиком и крутиться на одной ножке.
На седьмой день, заметив, что меня стало заносить на поворотах и «солдатик спёкся», Томка возмутилась:
- И чего ради ты должна костьми ложиться?!.. Ладно, я на работе, а ты – свободный человек! Да пошли они со своим переездом!.. Звоним Лоран!.. Слушай, Лариса, прими Катьку на «лёжку»… Довели гады – совсем плохая…
Накануне переезда страсти-мордасти дошли до точки кипения, и впервые случился конфликт сестры с Лисой. По пятницам Томка иногда подрабатывала вечерним бэбиситором у богатых людей и обожала эту шабашку не столько из-за денег, как возможности отоспаться без тревожного Матюшки. Родители ее подопечного, повеселившись и отдохнув от забот, возвращались поздно, и она с превеликим удовольствием оставалась переночевать в предоставляемом люксе. Когда ей позвонили, она не могла отказать себе в этом удовольствии и засобиралась на работу:
- Сил моих нету!.. У меня тоже нервы не из каната… Обойдутся!..
Но если мою самоволку «главный» проглотила молча, то настойчивое заявление бэбиситора принялось в штыки – нет! завтра переезд, а еще столько всего!.. Но не скатываясь до дискуссии, Томка с неожиданным достоинством молча развернулась и вышла из квартиры. Лиса застыла на полуслове, а затем по-детски громко зарыдала. Легкий на подъем Матюшка, не то за нянькой, не то глядя на мать, начал подвывать, а у Колли, которая в этот момент была на моих руках, сработал рефлекс, и она солидарно присоединилась к родне. Напуганная таким неожиданным поворотом сюжета и, ничего не умея сказать в утешение или оправдание, стала невпопад прислуживать за себя и своевольную сестру…
Моя Томка, сама того не осознавая, поступила чисто по-американски, поставив свое «я» и деньги выше интересов и спокойствия уважаемой благодетельницы. Но, что попу можно, то попадье – зась!.. После такого могут и попросить!.. Представив себе, как две безденежные нелегалки кочуют по холодному Нью-Йорку в поисках крыши и работы, накрутила себя до ручки, что чуть не привело к безрукости, но вовремя спохватившись, принялась кормить орущую Колли…
Кульминацией драматических событий стала «режиссерская» находка Лисы. У нее случилось временно помутнение, и она не могла вспомнить, куда припрятала крупную сумму денег на завтрашний переезд…
Когда вернулся Кэрри, поступила команда распаковывать коробки и вываливать содержимое на пол. Время остановилось. Искали, не глядя на часы, но совместные усилия найти иголку в стогу сена, не дали результатов, а среди комнаты лежала огромная куча барахла. Разочарованные и понурые, как после похорон, участники безумного процесса разбрелись на кратковременный отдых.
Как обычно, последней умостившись на свою извоженную подстилку, я принудительно давила на глаза, но сна не было ни в одном. В широком окне напротив, среди чужых звезд беззаботно раскачивалась полная, похожая на молодицу луна… Вдруг у меня возникло физическое желание… завыть на эту космическую вечность!.. Меня раздирала нечеловеческая – собачья! – тоска по хозяину... С этой мечтой я не расстаюсь больше месяца, а его все нет и нет… У-у-ууу!.. Где ты, родимый? Мне без тебя не выжить в американском раю-ууу!...
Как же мне все опостылело! И набившая оскомину роль безработной, и «половая» жизнь, и не входящий ни в какие ворота их менталитет!.. Заткнув рот одеялом и плотно сомкнув веки, что не мешало выливаться слезам, я начала методично считать баранов, прыгающих через плетень. На каком-то трехсотом, худосочном, черной масти барашке, удивительно напоминавшем Лису, моя смятенная душа успокоилась, но сон так и не сморил. Как в насмешку над недремлющей нянькой, мой нерусский «Ванек», посапывая забитым носом не хуже мужичонка, спала сурком и ни разу за ночь не подскочила. А молодая луна, беспардонно наглазевшись на мою усталую бессонницу, благополучно растаяла в дневном свете…
Когда все уже были на ногах, появилась бодрая и свежая беглянка. Томка спокойно повесила куртку и, блестя отдохнувшими глазами, непринужденно – как с гуся вода – защебетала с Лисой. Потом они обнялись, расцеловались и в хорошем расположении духа уселись пить традиционный кофе. Слава тебе! Помирились. Все-таки эта Лиса нормальный человек, хоть и не наш... На открытом лице сестры не было даже тени вины, и она с аппетитом уминала сэндвич. Ну, хороша!
Мне всегда казалось, что старшая сестра – это воплощение смирения во плоти, а себя относила к неутомимым борцам за справедливость. Но жизнь без прикрас с ее последними событиями показала, что моя самооценка бойцовских качеств самоуверенно завышена и мне до «простой» Томки, умеющей при необходимости показать характер и постоять за себя, как до горы – раком…А я и есть по гороскопу – рак, а он чуть что – под корягу…
Тенью проскочив в кухню и, наливая молоко детям, я тихо костерила себя за ненормальную робость. Мало того, что ночь не спала, так еще не посмела перекусить своими же харчами. Чтоб не показаться нахалкой, с первого дня питалась за свои деньги. Завидуя внутренней раскованности и бесстрашию сестры, мне оставалось только глотать слюнки. Поймав взгляд голодного бобика, Томка немедленно оказала мне скорую помощь. Не испытывая ни малейших комплексов, она намазала потолще два куска хлеба любимым мною крем-чизом (мягким сыром), налила чашку кофе и в приказном порядке усадила за стол:
- Жри, дура, и не трусись!.. Сколько тебя учить, что у американцев не дождешься приглашения к столу. Если б я ждала, пока накормят, от дистрофии скончалась бы еще год назад! Мне лучший кусок полагается – калорий трачу больше всех, так что себя не обижаю… Будь проще - и к тебе потянутся люди!.. Что?.. Переживала за вчерашнее?.. Еще чего! Дрыхла – не просыпаясь… Пусть они переживают – я им больше нужна… Надо знать границы дозволенного. Хозяйка прощения попросила…
От её слов и плотного завтрака на душе похорошело – с такой сестренкой не пропадешь! Пока я мыла посуду, беглянку подключили к поиску бесследно исчезнувших денег. Этот заключительный аккорд был особенно неприятным, так как зачислял нас в круг подозреваемых… Безрезультатно переворошив несколько коробок, Томке пришлось скоренько заталкивать все назад – подъехал фургон, и «главком» объявила предстартовую готовность.
Человек восемь дюжих черных грузчиков, меланхолично, как на замедленных оборотах, начали паковать залапанную и поцарапанную стандартную мебель. Ее старательно пеленали в плотные ткани, бумагу, поролон, будто этот «антиквариат» надо сберечь для потомков. На мое подтрунивание Томка популярно объяснила:
- Спешка нужна только при ловле блох… Надо быть последним кретином, чтобы урезать сценарий, где идет почасовая оплата… А за свое «муссолини» эти черные сдерут баснословные деньги, хоть ехать до нового дома всего-то пять минут. Счастье, если эти бравы молодцы к ночи управятся… Были бы хозяева умные, так половину шмоток давно перевезли бы на своей машине, а то устроили свистопляску – ни себе, ни людям покоя…
Но тут зазвонил телефон и Томка сняла трубку:
- Кто говорит?.. Агентство?... Нужен хаускиппер?... Язык необязательно?... Триста долларов за шесть дней?!.. Хозяйка русская, а муж американец?.. Сейчас будет звонить?.. Хорошо-хорошо!.. Ждем!..
С первых фраз меня охватило радостное томление – неужели дождалась своего?!
Не успела сестра закончить инструктаж, как держаться и что говорить, вновь раздался звонок.
- На проводе – она! Это твой шанс! – волнуясь больше меня, объявила Томка, и перекрестив меня, как на подвиг, подала трубку.
Сдерживая эмоции, будто от подобных предложений нет отбоя и я, зная себе цену, не спешу с выбором - спокойно здороваюсь. На мой вопрос о характере работы меня властно осадили:
- Вопросы буду задавать я, а ваше дело отвечать!..
Меня охватило тоскливое предчувствие, а сердце переместилось в горло… А может, просто строгая?.. Конечно же – строгая!.. Не позволив себя уговаривать, я дала согласие до неприличия быстро – мне не терпелось к хозяину. Уже покорно:
- Все сегодня заняты, и некому меня отвезти, а вот завтра…
- А мне нужно сегодня! – парировала Она, – вы что, ребенок? За руку вас водить?.. Доберетесь!
Заметив мою растерянность, Томка, у которой от сопереживания лицо и даже шея взялись цветом бордо, выхватывает трубку и записывает координаты…
Стрелки приближались к часу. Грузчики много потея и мало делая, продолжали пеленать обшарпанный гарнитур. Но теперь они мне казались чуть не ангелами, принесшими на своих черных крыльях благую весть. Будь они порасторопнее, долгожданный звонок не застал бы меня в этой квартирке. А теперь у меня будет «свой» дом и зарплата, о которой не смела и мечтать!.. Разве это не чудо?
Забыв о бессонных лунных ночках, я мигом собралась в дорогу. Прощаясь с Лисой и Кэрри, сказала большое спасибо сразу на двух языках, на что они по дружески весело «байкали» , вызывая во мне двоякое чувство: притворяются, или правда? Напоследок, с облегчением потискав улыбающуюся двумя новыми зубами милую «ваньку-встаньку», я подхватила полупустую сумку и помчалась на станцию, только пятки замелькали…
P. S. В меру погоревав и похоронив несколько тысяч долларов, Томкина Лиса смирилась с пропажей. Но через недели три случилось невероятное, но очевидное. При обратном процессе распечатывания, который происходил гораздо с меньшей скоростью – спешить было некуда – в какой-то упаковке она обнаружила толстую пачку пропавших купюр. Радостная Лиса била себя в щуплую грудь кулаками и клялась, что ну никак не могла засунуть их именно в эту коробку, да еще в ботинок!.. Но факт, как говорится, был наличными и спорить было не о чем, а от нас отступила тень подозрения.
ГЛАВА 5
В «зоне аномальных явлений» или сорок дней «в преисподней»…
Куда меня занес ветер перемен?.. Я одиноко стояла около автобусной остановки выполненной в стиле модерн и, как приказали, терпеливо ждала «Её». Вокруг темный лес, без признаков жизни, и только за спиной авто заправочная, с которой велели позвонить. По-нашему – глухомань, белее двух часов добиралась из Нью-Йорка, у них «глухомань» доступна только богачам. И здесь не как у людей…
А «моей» почему-то все нет… Может, вышла не там? Испуганно развернув инструкцию, написанную каллиграфическим почерком бывшей некогда отличницей Томкой на русском и английском, еще раз сверяю по буквам… Все совпадает. Правильно она говорила, что в Америке при всем желании не заблудишься – везде указатели и таблички с названиями городков и улиц, которые читаются за километр. А люди какие внимательные и приветливые! Никто не отказал в помощи, так и добралась, вопреки «язык - до Киева доведет». Такая вежливость и доброжелательность у нас, к несчастью, уходит, как нефть на запад…
Редкие машины со скоростью проезжают по зеркальному асфальту и светлая, длинная, со скрежетом тормозит около меня. По щенячьи радостно и доверчиво кидаюсь чуть не под колеса, но за рулем обнаружила мужчину, а меня должна забрать женщина… Что ему надо?.. Вокруг ни души… Открыв дверцу, американец беззаботно улыбается и показывает на сиденье рядом. Делая вид, что нам не страшен серый волк, сердито махаю рукой «нет» и кричу по-русски:
- Чего надо?.. Езжай своей дорогой!..
Не разобрав, обалдевший мужик, не спеша, отъезжает и еще долго оглядывается на меня… Пронесло! Какой идиотизм – ори не ори, никто не поймет мое караул и не придет на помощь…
Нездоровые мысли прервала моя «мечта». С тыла громко и требовательно засигналили. Я не услышала шума двигателей и долгожданный сигнал «ко мне» застал врасплох…
Потом она не раз убивала меня этой поразительной способностью – появляться бесшумно, как НЛО, вне зависимости от средств передвижения…
С силой хлопнув дверцей, из великолепной черной машины вышла молодая, среднего роста женщина, одетая в джинсы и простую майку. Сразу бросается в глаза её необыкновенная, как натянутая на колок струна, осанка.
- Катя?..
Выдохнула:
- Катя.
Не протягивая руки для знакомства:
- Ирина.
На мое вежливое «очень приятно, рада познакомиться», непонятно чему усмехнулась и кивком показала – в машину.
За первозданным лесом могучих деревьев открылся жилой массив со сказочными усадьбами. Не проронив ни слова, Ирина без напряжения вела машину по широким улицам. Не став заполнять вынужденную паузу, я вертела головой по сторонам, запоминая координаты – вдруг придется жить… Слева, опоясанная зелеными лужайками и спортивными площадками, похоже – школа… Вот объехали небольшое живописное озерцо… За ним на пригорке – белоснежный храм непонятной принадлежности – нет ни крестов, ни «луны»…
Потратив на дорогу не более десяти минут и переехав мост над быстрой речушкой, Ирина завернула на круглую площадь и остановилась у особняка с высокими колоннами, который напоминал дом культуры, где работала до отъезда. Но если тот был ободран и чуть живой, то этот надменно красовался новой копейкой розового цвета. По кругу расположились еще несколько таких же дворцов, но уже другой архитектуры. Мои мысли по поводу «глухомани» нашли свое подтверждение.
Дверь открыла высокая, худенькая женщина с неподвижным и строгим, как у монахини, лицом. Безучастно кивнув головой, она растворилась в глубине дома. Мои глаза ослепил просторный мраморный холл с высоченными потолками и хрустальной люстрой, из тех, что видела в антикварном магазине Грэйт-Нэка. Ирина не по-американски разулась у порога на коврике и, глядя на нее, последовала примеру. Затем она дала команду зайти в небольшую гостиную налево, тесно заставленную мягкой кожаной мебелью. Команда эхом отозвалась под «церковными» сводами, усилив приказные ноты.
Это был беспристрастный допрос кто я и что я в течение двух часов, завершившийся проверкой моих «подорожных» и изъятием загранпаспорта. Не упуская случая, также беспристрастно, рассмотрела вблизи это «чудо-мечту», которая выпала на мою долю…
Не красавица, но очень даже симпатичная. На вид лет тридцать, потом она сказала тридцать шесть. Худощавая, но не из хрупких, похожая на подростка. Богатые светлые волосы, скорее окрашенные, забраны в пучок. Большие, почти черные глаза с минимумом косметики на длинных ресницах смотрят опасным для всего живого рентгеном, поэтому ни о каком зеркале души не могло быть и речи. Слегка вздернутый, самоуверенный нос и неплохая, ухоженная кожа лица. Не накрашенный, изящный, но волевой ротик… Как выяснилось вскоре, он умел непостижимым образом менять свою конфигурацию в зависимости от того, что и как из него извергалось… О зубах сказать трудно. Ее не посещала дежурная американская улыбка. Она вообще не улыбалась. Лицо сохраняло одно и то же выражение, напоминавшее маску испанской королевы с исторического полотна. Шея была странно вытянута, будто ее подпирал невидимый высокий воротник. Она выдавала вечный страх «королевы» в подозрении заговора против «трона»…
За притягательной внешностью прелестного подростка таилась мужская сила, хватка борца, реакция восточного каратиста и мозги - компьютер. Эти скрытые возможности давали о себе знать с первых минут общения и, супротив воли ты сразу принимаешь стойку «смирно», не смея помышлять о «вольно».
Мне стало понятно, какие русские девочки женят на себе богатых иностранцев. От этой целенаправленности и голого хладнокровия, заключенного в очаровательную телесную оболочку, так просто не отвертеться, и не уйти, разве только на тот свет… Дело, оказывается, вовсе не в эталонной красоте и первозданной свежести не распустившегося бутона…
До последней минуты презентации было непонятно – оставят меня здесь, или отвезут назад за «темные леса», где взяли. Она вела себя, как прокурор, и мне казалось, я оправдываюсь перед ней за сам факт своего существования. Мне стоило больших усилий не заискивать трусливым бобиком, а вести себя насколько могу достойнее. В конце концов, я ничего ей не должна!.. Но порой от паралитического зажима перед неведомой силой, «объект» заговаривался, на что меня молниеносно прерывали и требовали конкретики. В итоге, все, что ее интересовало, я выложила честнее, чем на исповеди у духовника. Даже то, о чем следовало промолчать, стало достоянием Ирины… Позже эти откровения не раз использовались против «исповедальницы» и всякий раз «королева» поражала меня своей блестящей памятью…
Из беседы, если можно так выразиться, где мне была отведена роль ответчицы за преступления, которые еще не успела совершить, узнала, в каком доме предстоит служить.
На днях у Ирины неожиданно ушла хаускиппер (нетрудно догадаться, что стояло за этой «неожиданностью») и с ее катастрофической занятостью меня рискнули взять по телефону. Она ответственно подходит к подбору кадров и мне рано праздновать победу – я, пока лишь, кандидат на эту почетную должность… Больше всего ее беспокоит мой пробел в английском. Муж-американец ни слова не понимает по-русски, а его надо обслуживать за завтраком. В обязанности «домохранительницы» входят не только уборка, стирка, готовка, но и функции швейцара, лакея и горничной… Не скрывая гордости, хозяйка похвасталась, что дом совершенно новый и очень большой. В нем продолжает работать художник – дизайнер и несколько комнат до сих пор пустуют, дожидаясь своей очереди. В доме установлено современнейшее и дорогое оборудование, с которым мне предстоит работать, но главное для Ирины не это.
У них двойня – мальчик и девочка, скоро по два года. К ним приставлена бэбиситор Люда, та, которая открывала нам дверь. Вместе с ней мне предстоит отвечать, в полном смысле головой, за жизнь и безопасность малышей. Если они, допустим, бегают по коридорам, то нужно все бросить и охранять их младенчество от падений и травм. Та же роль охранника ждет меня на прогулках. В доме все устроено так, чтобы обезопасить двойняшек от какой бы то ни было случайности.
Как вывод из сказанного, прозвучали слова, что ей нужен энергичный, умелый хаускиппер, на которого можно положиться, зная, что все ее требования будут выполняться безупречно. Задав эту высокую планку, предупредила, что один выходной в неделю дается по ее усмотрению, но не в воскресные дни. Продолжая стоять по стойке «смирно» и чувствуя, как «удавка» туго обхватывает горло, я кашлянула и клятвенно заверила, что буду прилагать все усилия, чтобы соответствовать тем высоким требованиям, какие Ирина предъявляет к прислуге. Не поддержав моего энтузиазма, холодно парировала, что с ее стороны нет никаких гарантий, как долго задержится здесь новичок, – все зависит только от меня... Как оказалось потом, она сильно преувеличивала. С ее стороны было бы точнее говорить: «Сие от вас не зависит!»
Наверняка, лицо своего дома Ирина видела более величавым и солидным, потому, как даже маска не могла скрыть ее разочарования. Мои внешние данные никак не вписывались в интерьер ее дизайнерского дома с высокими сводами. На их фоне новенькая была слишком мелкой и незначительной. Но, готовенькая сидела перед ней и с учетом срочной надобности в моих рабочих руках, прозвучал окончательный приговор: «Оставить!» Она поднялась и велела следовать за ней. Спина «королевы» была неестественно прямая, будто кол проглотила, а шея неподвижна, как в гипсовой повязке…
Дом оказался примерно того же содержания, с которым уже сталкивалась не раз, но построен с гораздо большим размахом. Этот размах откровенно говорил, что я попала к еще большим толстосумам. Широкая, красиво изогнутая дубовая лестница в мраморном фойе вела в апартаменты членов семьи и гэструм - комнату для гостей. Ее красоту сильно портили металлические решетки, наподобие заборчиков, которые предохраняли детей от поползновения наверх. По технике безопасности они загораживали входы и выходы на всех других лестницах и лесенках. Решетки должны быть закрыты днем и ночью на тугие пружинные запоры и горе тому, кто забудет…
На первом этаже, кроме холла и гостиной, устроена роскошная кухня из знакомого мне мрамора «на века» и игровая комната для детей, размером в среднее футбольное поле. Пять ступенек вниз были заложены чем-то вроде кожаных матов, в целях все той же техники безопасности – не дай тебе дети вздумают выползти на свет Божий.
Перегородок между всеми названными помещениями не было, и это зрительно создавало еще больший объем. Из кухни двустворчатая дверь вела в столовую для торжественных обедов. В конце коридора квартира бэбиситора и хозяйственные помещения…
По одной из лестниц спускаемся в бейсмент. В нем устроен зал со спортивными снарядами разного назначения, на которых одновременно могла бы заниматься команда человек в двадцать, но при мне сюда не пришел ни один… Дальше дверь, за которой еще одна детская игровая с разными приспособлениями для их физического развития. Кроме множества подсобок, здесь расположилась комната, где предстояло жить мне. К ней примыкала не меньших размеров ванная, выполненная под знакомый мне малахит…
Дом вписался в ландшафт таким образом, что позволило архитектору сделать подземное помещение светлым. Поймав мой взгляд на высоких деревьях, растущих на пригорке, Ирина сказала, что все, что за окном, тоже ее собственность, именно «ее», а не «наша».
Хозяйка «медной горы» оставила меня в «темнице», вернее в светлице, о какой не могли мечтать и три девицы из сказки. Сев на свою новую койку, такой же конструкции, как у «дорогих соотечественников», и разглядывая яркое постельное белье, гармонично сочетавшееся с ковровым покрытием и колером на стенах, не могла поверить в выпавшую «манну небесную»…
Я давала себе полный отчет, что старичок-паучок и прочие, были невинными шалостями рогатого, а моя бездомная «собачья» жизнь вообще его ласковыми поглаживаниями. Фейерверк счастья от того, что получила это место и буду, наконец, хорошо зарабатывать, растворился бесследно… Теперь я в зубах у самого черта и нужно быть готовой к любым неожиданностям.
Начались ни с чем не сравнимые, потрясающие меня до основ, денечки, которые назвала сорок дней в преисподней - как сорок дней до приказа -как сорок дней по покойнику. Ровно столько прослужила я в этом доме, мысленно окрестив его зоной аномальных явлений, эпицентром которой была несравненная Ирина. Они лишний раз доказали, что каждый из нас имеет свой рай и ад при жизни, только мы об этом почему-то не хотим знать, а напрасно… Я так до конца и не поняла, где побывала, как невозможно понять и объяснить это явление вообще с точки зрения человеческой логики и его, простите, «мышления» с ударением на первый слог.
Рабочий день на «зоне» начинался в шесть утра, но весьма специфически. Эта специфика заключалась в том, что вся работа должна выполняться в гробовой тишине. Как две барабашки, бэбиситор Люда и я обязаны убрать по местам вымытые накануне игрушки, разгрузить посудомоечную машину, готовиться к завтраку и сделать массу другой работы. По закону подлости от усердия и перенапряжения что-то падало, стукалось или еще хуже – нападал чих, но ни в коем случае смешочки - обстановка была слишком серьезной!..
У Люды, которую считала своим негласным сталкером в аномальной зоне, фраза «ни в коем случае!», была основной предупредительной, не раз спасавшая меня от смертельной опасности. «Храмовые» потолки при утечке звука создавали многократное эхо и уже через секунду мы видели разъяренную голову «медузы Горгоны», то бишь Ирины, которая устрашающе шипела на нас со второго этажа о нашей безрукости, слоновости, наглости и тому подобное…
По ее словам, эта тишина создавалась для детей, которые из-за нас почему-то все время не высыпались. Но мы то знали, что дело не в детях, а в самой мамаше. Ее чуткие ушки на макушке, как у летучих мышей, улавливали малейший шорох и выводили обладательницу «локаторов» из себя. К нашему несчастью, не шуметь можно было, только ничего не делая, а до выхода семейства в «свет» мы в четыре руки успевали переделать не только уйму дел, но приготовить персональные завтраки. Поэтому почти ежедневно с утра пораньше нас «благословляли» на ратный труд…
В отличие от анти режима в семье Томкиных американцев, в этом доме все происходило с точностью до наоборот. Сама жизнь в доме была отражением самой беспощадной зоны строгого режима: подъем, отбой, обед, вынос мусора, внос газет и т. д., все по минутам до секунд. Что касается детей, то не каждый образцово-показательный детский сад лучших времен застольно-застойного периода мог бы похвалиться таким точным исполнением распорядка дня.
Несмотря на противоестественное требование «не дышать», мой сталкер ровно в шесть тридцать ставила для нас чайник. Казалось, он шумел, как электротурбина. Затем Люда поджаривала разрезанный пополам бейгал – такую пресную булочку с дыркой, как у бублика - в тостере, откуда он с грохотом взорвавшейся ракеты автоматически выпрыгивал. Сев на хозяйское место к мраморной стойке и отрешившись от земного, она с каменным лицом методично жевала его, запивая кофе. Пару раз, вслед за сталкером я попыталась повторить манипуляцию с бейгалом, но именно на моем «взрыве» голова «Горгоны» зависала с балкона. Неудачные попытки, почему-то, отбили мое нескромное желание подкрепится перед работой и весь срок я не притрагивалась к завтраку.
Около восьми двое детей в сопровождении русской мамы и американского папы, спускались на кухню по чудо лестнице. Вскоре её заодно с узорчатым паркетом в коридорах и всем, что могло скрипнуть, по приказу чуткой Ирины покрыли невзрачным ковровым покрытием, чтобы не было слышно, как ступает нога человека.
Бэбиситор готовила завтраки для детей. Питание было расписано домашним педиатром и строго блюлось. Их усаживали за высокие столики, пристегивали ремнями и Люда, как автопилот, четко и безупречно выполняла команды зоркой мамаши. Дети не знали вкуса простой русской каши и питались из баночек, иногда что-то из взрослой пищи, типа поджаренных кусочков хлеба, кусочков сыра и т. д., запивая молоком или соком. По-американски дети еще не пользовались ложками и «клевали» руками то, что разложено на столике. Почти всегда малышей кормила Ирина, просматривая в этом дальновидный умысел. Получая пищу из рук матери, дети на уровне желудка усваивают, кто главный в их жизни. Едва успевая птенцами разевать рты, они безропотно подчинялись суровой кормилице. Это единственное, что Ирина позволяла себе делать и если она была занята, эта ответственная задача возлагалась на бэбиситора.
Мне приходилось быть на подхвате и отвечать за взрослую половину семейства. Пока мамаша занималась детьми, я ублажала папашу. Из страха перед холестерином его вкусы были просты и неизменны. Чаще всего, это был омлет из белков, который американец готовил без помощников, или нечто похожее на отечественные оладушки из специальной муки. Их нужно было хорошо зажарить и при этом умудриться не надымить. Завтракая, он не спеша просматривал газеты, которые я должна мухой слетать забрать с улицы, как только отключат сигнализацию в доме.
Покормив детей, Ирина устраивалась на свой любимый высокий стул к мраморной стойке рядом с мужем. Она пила свой кофе из большой именной чашки – не дай Господь перепутать! – и жевала сухие бейгалы, намазанные любимым джемом из смородины. Несмотря на якобы бессонницы и мигрени, Ирина бухала на свою чашку две с горкой ложки черного кофе, никому не доверяя дозировку.
Она не признавала экспериментов ни в чем. Надуманные устои, в частности бейгал и кофе, казались ей высшим вкусовым проявлением американской аристократии, к коим с незапамятных времен причисляла и себя. Даже под дулом пистолета Ирина не стала бы есть на завтрак что-то другое. Все «исторические» решения, от бейгала до зэковской дисциплины, были навечно занесены в «книгу памяти», то бишь в головной компьютер хозяйки.
В отличие от жены-несмеяны, муж всегда, казалось, дружелюбно и приветливо улыбался нам, показывая неплохие зубы с частичной керамикой. Но пожалуй, кроме этой ничего не значащей улыбки, от американца ничего и не осталось. Ирина без труда сделала из него «человека» и это был тот случай, когда муж и жена – одна сатана. К тому же его принадлежность к иудеям автоматически ставила супругу на пьедестал почета…
Однажды Люда - сталкер обмолвилась:
- Взять еврею в жёны русскую с арийской внешностью то же, что черному белую женщину…
- А почему?
- Якобы белая раса, по мнению учёных – носитель творческого потенциала на Земле…
- Надо же, я и не знала!..
Это или другое, но Ирина смогла запрыгнуть так высоко, что рослому еврею теперь приходилось смотреть на свою женушку снизу вверх, а иногда просто помахать ручкой и все… Они женились зрелыми людьми и, скорее всего, супруг нравственно дорос до своей повелительницы и, не задумываясь о последствиях, принял правила игры «носительницы творческого потенциала».
Как-то любимые желудку бейгалы кончились, и Ирина демонстративно не стала завтракать. Это был не простой бабий бунт или каприз, а нечто более величественное. Перепуганный и озадаченный муженек, доказывая преданность «престолу», бросил взбалтывать свои белки и шмелем полетел выполнять «царёво» желание… У него даже в мыслях не проскользнуло ткнуть капризную жену в битком набитый холодильник. Через десять минут Ирина надменно хрустела бейгалами - вот так-то! знай наших!.. Вспотевший добытчик не услышал от нее ни слова благодарности, когда, светясь от счастья, что угодил, поставил перед «ее высочеством» два полных пакета булок.
Все, что ее окружало – от мужа миллионера, дорогих шмоток, машин и дворца с двойняшками - она принимала, как должное - так сему должно быть! Глядя на царственную Ирину, никому из окружающих и в голову не приходило, что она выходец из советских коммуналок и военных казарм, где прошли ее детство, юность, а возможно и зрелые годы.
Судя по фотографиям в рамках, ее отец был отставным военным и, следовательно, прошел обычный путь от лейтенанта до полковника, кочуя с семьей по дальним гарнизонам. Эта печать казармы прилипла к Ирине навечно и никакая – даже самая роскошная жизнь – не смогла стереть ее, как мой впитанный с кровью матери кубанский говорок в бытовой речи. Но нашего-то брата за что купишь – за то и продашь. Зная горькую правду российской жизни, не стоило больших трудов разоблачить самозванку. Из ее военно-советского детства, как огромный шлейф, но уже далеко не королевский, тянулся накопленный отечественный опыт, небезуспешно внедренный в новых экономических условиях.
Прежде всего, это была солдатская дисциплина и беспрекословное, без обсуждений, выполнение ее команд. Второй раз приказ не повторялся – крутись, как хочешь, но запоминай с лёта. Она терпеть не могла многословия. Отвечать надо было коротко и ясно, как в армии, не вдаваясь в лирические отступления. Если твой доклад не вписывался в рамки ожидаемого, то «понос» слов грубо пресекался, не успев возникнуть. Первый признак высоких умственных способностей в глазах Ирины – это четкий, краткий ответ – рапорт. Практически, для нормальной женщины это не так-то легко, как может показаться, и я не единожды попадала в разряд придурков, полудурков и просто дураков. В отличие от меня Люда – бэбиситор овладела этим искусством в совершенстве. Она сделала несколько попыток поднатаскать и наставить «словоблудницу» на путь истинный, но убедившись в моей бездарности, пустила дело на самотек...
Но самое страшное, что Ирина вынесла из трудного казарменного детства и что навсегда оставило в ней неизгладимый след – это безудержная ненависть… к коммуналкам. Ее уникальная память не могла освободиться от темных воспоминаний о совместном проживании в одном для всех коридоре и кухне, когда соседки ненавидят друг друга просто за то, что они есть, но стараются удерживать свои чувства, лишь иногда бурно объясняясь в «любви»… Наконец, щедрая рука судьбы дала ей этот дворец со всем содержимым, но воспоминания, как невидимые призраки, будоражат воображение «королевы». Ей периодически становилось дурно, что около ее собственной раковины в кухне толкается сразу два чужих человека. Этот факт просто бесил ее. Ей хотелось растолкать нас и быть самой хозяйкой своей грязной посуды. Порой не выдержав этого безобразия и сорвавшись, как с цепи, вроде легкая на вид «королева» проявляла силу амбала и отшвыривала нас, как пушинок. Она с упоением хваталась тереть кастрюлю, потом как бы остыв от горячей воды, вспоминала высокое звание и, разозлившись еще больше, уходила за свою конторку, проклиная «соседок»...
Работая у «дорогих соотечественников», я не встречала открытой ненависти. Здесь же не таились и не скрывали этих сильных чувств. Пришлые домохранительницы раздражали Ирину до умопомрачения. Находился самый ничтожный повод оскорбить, унизить, обидеть, придраться и т. д., при этом культурно называя на «вы». Она наслаждалась местью за поруганное детство и юность и балдела от этой возможности, как от своей роскошной ванной джакузи, где любила понежиться в облаке из шампуня. Однако, смекнув своим пролетарско-крестьянским умом бывшего совка, что райскую жизнь барыни можно обеспечить только при наличии прислуги, Ирина вынуждена была нас держать, но морально ей было тяжело, как никогда.
Пока шел завтрак, мне нужно было улучшить момент, чтобы пулей
слетать наверх и убрать супружеское ложе, вынести мусор, забрать грязное белье… Ирина терпеть не могла, чтобы работа делалась у нее под носом, а «нос» был на весь дом. Это раздражало ее высоко эстетический глаз. Находясь постоянно на взводе, не удивительно, что она страдала «светской» болезнью – мигренью. В эти дни было несладок не только прислуге, но и супружника лишали «сладости». Миллионера отправляли на выселки в гэструм, где он мог только томиться в мечтах о своей русской «царёвне». На нашу голову мы были невольными свидетелями семейных отношений, что подсыпало перца под хвост нашей барыне. Каждый раз она лицемерно жаловалась на свою несчастную, публичную жизнь в «коммуналке», высказывая нам, что у нее никакой личной жизни из-за нас. Она горько сетовала, что мы хоть на ночь уходим в свои покои – особо подчеркивалось, что они «наши» - и имеем в это время свою частную жизнь, а ей, бедной, некуда деваться от наших любопытных глаз. Доведенные до слез, и ничем не в силах помочь «мученице», мы сочувственно выслушивали ее бред. На следующее утро ничего не оставалось делать, как с покаянным видом, прибавив скорости, что пуле не догнать, лететь убирать койки в спальнях господ.
Самым нечеловеческим было требование делать капитальную уборку в отсутствие хозяйки, которая целый день дома. Нужно было ловить уже не момент, а скорее миг, чтобы пропылесосить, выдраить душевые, её любимую ванну_джакузи, сменить белье и т. д. Качество работы контролировалось и госпожа не прощала халтуры. Сочетать в триединство – скорость, инкогнито и качество, было далеко не просто, но вскоре «дура» удивляла саму Ирину. Все чисто, придраться не к чему, а меня ни разу не застукали. Я научилась действовать как опытный разведчик или домушник – быстро, аккуратно, не оставляя улик. Как это отражалось на моем здоровье и нервах, никого не интересовало.
В детские комнаты, как на сверхсекретные объекты, новички не допускались. Только проверенная Люда имела право ступать туда и отвечала за порядок. Она работала у Ирины со дня появления детей. Каждый ребенок имел отдельную спальню со всеми удобствами. Пользовались только ванной и в два года, как заведено в Америке, дети не знали, что такое горшок или унитаз, справляя все нужды в памперсы. Русская Ирина игнорировала наше отечественное – к году приучать дитя проситься. Хотя это, как известно, положительный момент, который закрепляет человеческие инстинкты и развивает умственно.
Перед сном, заменив детям памперсы, вместо корзинки с мусором, мамаша с остервенением бросала их со второго этажа и горе тому, чья голова в это время окажется под балконом. Мы, как шавки, должны поймать на лету или быстро схватить в «зубы» использованные «нужники» и быстро затолкать в специальный сборник. Культурная Ирина не находила ничего дикого в этой выходке.
Она была вездесуща, и ничего не ускользало от ее черных, больших глаз. Через день ты должен твердо усвоить порядок в доме во всех абсолютно мелочах. Путаница и нарушения не прощались, а доводы и оправдания не принимались. С учетом всех факторов – наша служба была и опасна, и трудна.
Ирина не ругалась матом. Это был бы слишком упрощенный вид порицания, который оскорблял бы ее достоинство. Она умела сказать так «тонко», что тебя весь день колотит всю – с ног до головы, а не такие мелочи, как руки. Незаметно ты начинаешь поджимать хвост как собака Павлова, которую приучают к условным рефлексам с помощью электрических разрядов. В унижении человек становится беспомощным ребенком и страх поселяется в твою плоть независимо от умонастроений... Но если сказать, что злоба Ирины распространялась только на прислугу, то это будет неправдой и на сей счет мы не обольщались.
Вскоре после моего вступления в должность, на зону приехали родители мужа-миллионера повидать своих внучат. По норковым манто видно было, что люди они богатые, к тому же интеллигентные, чем-то похожие на русских дореволюционных господ из фильмов. К слову, я пришла к выводу: интеллигентный человек – понятие интернациональное, не зависящее от цвета кожи и количества денег в банке…
Они привезли детям огромный мешок из пластиковой сетки крупных апельсинов, и запах шел по всему дому. Самым демонстративным образом детям их не давали, и невестка в упор не замечала этот презент, а вместе с ним и свою родню. Внуки постоянно куда-то увозились, а свекор со свекровью, как бедные родственник, просидели в гостиной со слезами на глазах, уткнувшись в телевизор с большим экраном. Понятно, что не за этим они приехали к любимому сыночку.
Во время их кратковременного визита был устроен показательный обед в новой столовой. Длинный стол с белоснежными скатертями и салфетками был накрыт американским полуфабрикатами. Они тут же грелись, парились и подавались к столу двумя официантами в белых перчатках. Ирина нам уши прожужжала, восторгаясь их высоким профессионализмом. О вкусах не спорят, но, отведав с барского стола после приема, ничего особо вкусного и пикантного не обнаружила. Заплати нашей поварихе хотя бы десятую часть американского гонорара, и не такое сообразит, да еще свежайшее. Думаю, к профессионализму больше всего относились белые перчатки официантов, заставлявшие Ирину восторженно млеть и чувствовать себя настоящей королевой. К тому же торжественный обед был еще одним поводом подолбать нас, что услаждало ее душу не меньше перчаток. Ирина распекала нас за наш непрофессионализм, и здесь была абсолютно права. У нас в Отечестве с семнадцатого года не обучают этому мудрёному ремеслу, и нам приходилось постигать его методом проб и ошибок.
Слово «профессионал» было высшей похвалой и достоинством человека в понятиях Ирины. Не удивительно, что ее друзьями стали хоккеисты-профессионалы из России, которые работали по контрактам в Нью-Йорских клубах. Несколько молодых, крепких и симпатичных ребят с женами – моделями заняли места гостей за званым обедом. Потом мы часто видели их по телевизору, где шли прямые трансляции матчей. Как и «дорогих соотечественников», коренные американцы почему-то игнорировали богатую Ирину.
Обед длился часа три, но ни тостов, ни шуток, ни веселых разговоров из гостиной не доносилось, хотя вся компания блестяще владела английским, и преград для взаимопонимания не было. Это тягостное молчание больше напоминало отечественные поминки. Общения не получилось. Дорогой обед ни на шаг не приблизил родителей супруга и невестку.
Сталкер проговорилась, что в свое время они были против брака сына с Ириной. Она не забыла этого «благословения» и не упустила случая отыграться. Оградив родных внуков от дедушки с бабушкой, невестка мстила сполна и была довольна результатом. Еще сильнее вытянув шею и задрав еще выше нахально вздернутый нос, она даже не смотрела в сторону интеллигентной американской родни, которым была обязана счастьем стать «королевой». Старики видели весь набор духовных изъянов Ирины и с грустью наблюдали за сыном, который, напротив ничего не замечал и восхищался своей русской «Солохой».
Оскорбленные родители спускались завтракать, когда невестки не было в кухне. Они готовили себе кто что хотел, а за мое обслуживание, которое сводилось просто к присутствию, каждую минуту слышала сенкью - спасибо. Не раздражаясь на мой никакой язык, они даже пытались шутить и по-дружески общаться со мной. В последний завтрак ухоженная бабушка не скрывала своего отчаяния. Размазывая накрашенные ресницы, она безудержно плакала. Я подошла и молча обняла женщину, выражая сочувствие, как по покойнику. Обе жертвы поняли друг друга без слов и переводчиков…
Родители отъехали от сынка, так толком и не повидав единственных внучат. Ирина не умела ни прощать, ни любить. Апельсины, запах которых раздражал ее до рвоты, она приказала выбросить на помойку, но мы со сталкером, не будь в натуре дураками, растащили их по «темницам» и с удовольствием съели сочные плоды из Флориды под «одеялом», поминая добром жертв пришибеевских репрессий.
Даже по отношению к родным детям у «самой» была не любовь, а какой-то болезненный надрыв с истерией и необоснованным страхом за их жизнь. Ей постоянно мерещились воры, гангстеры, вплоть до отравления невинных младенцев пришлыми домохранительницами. Можно подумать, будто она жила не в Америке, а на границе с Чечней, где могут выкрасть детей и требовать выкуп. Ослепленная своими деньгами, она не видела, что соседи вокруг живут не хуже, а то и лучше, но никто не дрожит, как она. Мне даже стало приходить на ум, может она крестная «мама с папой» и срослась не с американским образом жизни, а с русской мафией в Нью-Йорке и страх имеет под собой почву? А что? С ее то мозгами!..
Ненормальный страх матери передавался и детям. Они боялись всех новых людей, которые появлялись в доме. Когда однажды пришел чернокожий слесарь, дети полдня заходились до икоты. Он был так смущен, что отказался делать свою работу. Дело было не в его цвете кожи, такая же реакция следовала на любого. Если дети «орали» на новую прислугу, которая менялась, как погода, ее тут же «зачищали».
Когда настал этот ответственный экзамен и меня, как нового зверя, показали детям, то они были спокойны и даже веселы. Незаметно от мамаши, которая не имела понятия о таких понятиях, как чувство юмора, подмигнула детям и сказала, что буду убирать за ними какашки. Они начали повторять, кто громче, понравившееся словечко. Так всегда говорила Ирина, меняя им памперсы. Мне без труда удалось расположить невинные детские сердца, чего ни разу не случилось с их матерью. Инициатива какашек исходила не от меня, и Ирине пришлось молча «проглотить» их, а я, довольная бескровным исходом, умыла руки.
Возможно чужаки и приводили детей в замешательство, но самый большой ужас вызывала у них собственная мать. Казарменная дисциплина в доме в не меньшей степени касалась и наследников. Ирина готовила их к светской жизни через наше воспитание, забывая, что жить то им придется в Америке. С утробы двойня была лишена той свободы в своих желаниях, какую имеют американские дети. Она держала под контролем каждый их вздох, а не только шаг и отступление от дисциплины жестоко каралось.
На день рожденья двойни их нарядили, как куклят и повезли в специальное кафе. Догадавшись, что на людях мать не будет воспитывать, они стали озоровать, не слушаться, смеяться. Знакомая для всех отечественных родителей ситуация. Американские на эту мелочевку просто не обратили бы внимания, чему сама свидетель. Если, к примеру, вы окажетесь в ресторане рядом с их дружной семейкой, то лучше сразу пересесть подальше, иначе неизбежно будете вычесывать рис из волос и доставать морепродукты из ушей…
Из кафе наших малышей привезли с зареванными мордашками - по дороге мать успела дать трепки. Ей показалось этого недостаточно и она начала так орать на своем английском с чисто русским акцентом, что содрогались высокие своды. Малолетние «преступники», прижавшись друг к дружке и по взрослому сдерживая всхлипывания, молча тряслись осиновыми листочками, зная: голосить им же хуже. С ужасом наблюдая за происходящим, мы с Людой присоединились к испуганным деткам и тоже затряслись. А папаша сделал вид, что смотрит телевизор. Он не посмел сказать ни слова – в гневе Ирина страшна, и лучше не лезть под горячую руку… Хорошо, что день рождения только раз в году!
На следующий день «обвал» продолжался и стрелочником объявили незаменимую и услужливую Люду, зачеркнув ее прошлые заслуги. Надежная, как танк Т-34, нянька получила выговор за плохое воспитание детей. Ирина предупредила, что взамен ее примитивности, с которой только горшки выносить, они будут искать высокообразованную и высококультурную гувернантку. За компанию она попинала и меня слегка по лошадинному, чтобы впредь не «идиотничала» перед детьми, а то со своим «артистизмом» вылечу пробкой из ее дома, на что подумала: «Да уж скорей бы!...»
«Королева» всегда очень логично оправдывала свои психические взрывы. Сплетая сложнейшие кружева интриг, она всякий раз находила свежее решение для своей реабилитации в глазах супруга, и тот не ставил под сомнение ее правоту.
Если на зоне не прощались невинные шалости собственных детишек, то нашего брата, идущего в затылок друг за другом, как в крематорий, смешивали с золой - на удобрение. Одни, показав гордость, почти что «королевскую» - равных ей в природе быть не могло, – уходили через три-четыре дня, объявив открыто, что не туда попали и здоровье дороже ее зарплаты. Других «уходила» сама Ирина, третьи, как и я – терпели ради денег. Мне так хотелось побыстрее и побольше заработать! Потому что начала грезиться моя одинокая и сырая квартирка, где в уединении могла лягушкой пережить знойное лето… Но не только это.
Внутренний голос настойчиво подсказывал: происходящее со мной не случайность. Это то самое место, которое мне назначено. Может Он вверил мне эти испытания для лечения душевной боли? А может Он водит меня по «зоне», чтобы именем Его научилась побеждать всякое малодушие?.. Или научилась самым глубоким мыслям?.. Одни вопросы порождали другие. Но тогда мне открылось, что Он поставил меня именно в ту школу, где изучаю нужные мне уроки, а бесноватая Ирина только выполняет Его волю. Ломая меня, Он рождает что-то новое во мне и через «лабиринты зоны» судьба выведет меня к свету правды! Через страдания мне многое откроется, быть может, то, о чем пока не могу и догадываться?.. Но на Бога надейся, а сам не плошай…
Чтобы зона не отторгла новичка, кроме солдатской дисциплины и реакции хирургической сестры при сложнейшей операции – предугадать, сделать то, о чем подумала Ирина, нужно было обладать рядом соответствующих «моральных» качеств. Если, выполняя «боевые задания» мне каким-то манёвром удавалось вписаться в жизнь обитателей «аномалки», то с «моралкой» был полный завал и хозяйка «шила» мне аморалку.
Энергетически мы были в разных весовых категориях, а нужно было по зверской силе походить на нее. Мне катастрофически не хватало того, что у нас в народе называют просто и доходчиво – « ну ты и борзая!..» Я не умела держать удар и дистанцию. Меня легко заставали врасплох. Оказалось, совсем не умею огрызаться, а если это иногда и делаю, то не к месту и совсем не страшно. Со мной было неинтересно драться - я быстро сдавалась и не могла скрыть страха, который проступал за моей показушной непосредственностью. Как трусливую собачонку, которая вызывает раздражение, меня можно было сильнее и чаще бить. Добрать же до ее «веса» мне не позволял ряд моих особенностей – застенчивость, неуверенность в себе, деликатность… И как самое неприятное – мое скукуженное чувство собственного достоинства, что гордой Ириной вообще не прощалось… На каком витке строительства сообщества «свободных людей» из меня вышибли самоуважение?.. На зоне моральное ценилось на порядок выше удачно проведенной «партизанской вылазки» или «боевой операции» и моя участь висела на волоске…
Еще одно свойство Ирины, уже из области мистического, к которому не смогла привыкнуть, держало меня в состоянии синусообразного стресса. Так как она – никто не ходил. Ее комнатные тапочки никогда не шлепались об пол и пятки. Казалось, она не шла, а беззвучной шаровой молнией летела над поверхностью. Протирая спортивные снаряды, где никто не занимался, или старательно разглаживая складки белья – здесь заставляли гладить - она возникала за моей спиной, когда ее совсем не ждешь. Шагов вообще не слышно - и вдруг голос Ирины прерывает мечты о лучшей жизни! Нормальная человеческая реакция на эту «королевскую» неожиданность мое «ой», громче или тише, в зависимости от воздействия. В такие минуты она напоминала мне пантеру, которая по-охотничьи подкралась сзади, а я слишком поздно заметила опасность. Мое «ой» доводило ее до бешенства, и всякий раз она допытывалась, что это меня так испугало?.. «Королева» любила делать обход своих владений – неужели это все мое? – и, случалось, я ойкала несколько раз на дню… Ее крадучая походочка периодически снится мне до сих пор и, вскрикнув, просыпаюсь от приступа тахикордии…
И все же, несмотря на кошмарики, весь отпущенный мне срок в преисподней, я пыталась вести себя, как заяц-храбрец, делая вид, что никого не боюсь, даже серого волка. В первую неделю, еще не соображая, куда попала, чтобы разрядить поминальную обстановку во время обеда «святой» троицы, где роль «Самого» была у Ирины, а мы с бэбиситором исполняли ее тени, набралась смелости и удачно пошутила. Ирина с полным непониманием и какого-то бы ни было намека на чувство юмора, смотрела на меня, как на помешанную, расширив и без того большие глаза.
Не теряя надежды спасти положение, на следующий день вместо экспромта подготовилась основательно и траванула очень смешной анекдот про царя всея Руси Бориса и любимца Америки Горби, в лицах спародировав наших политиков. Находясь в творческом ударе, мне даже самой понравилось содеянное и, показывая пример, громко рассмеялась, как бы приглашая повеселиться. Но, услышав в ответ кладбищенскую тишину, где даже капуста не хрустела на зубах едоков, я осеклась, так и оставшись с открытым ртом.
Сцепив губы малюсеньким, кривым бантиком, Ирина уничтожающе смотрела на меня, как на конченного человека, а затем снайперски швырнула вилку в мойку, будто ей в тарелку подсунули дохлую мышь. Чтобы с ней не случился шок, мне пришлось прекратить это дурацкое занятие, так и не поимев удовольствия лицезреть, как смеется «королева». Да что там я, если ее дети лишь изредка видели неестественно-напряженную, как ее шея в «гипсе», улыбку своей мамки-несмеянки…
Но что меня особенно тронуло в этой неудавшейся комедии на троих – это Люда-бэбиситор. Она сидела с потусторонним выражением лица и не подавала признаков жизни. В угоду обездоленной хозяйке мой сталкер не посмела улыбнуться хотя бы кончиками скорбного рта. Уж чего-чего, а с этим делом подруга была легка на подъем, как перышко, только пальчик покажи. Вчера еще, уткнувшись в подушку, чтоб Ирина не запеленговала наш «разврат», она заходилась в приступе смеха, когда рассказала с картинками в действиях о «плясках смерти» на краю глубокой ванны-джакузи…
Этот атрибут роскоши должен был всегда радовать глаз Ирины первозданной чистотой, но рукой не достать, а с ногами – «низзя». Чтоб выдраить эту красоту, мне приходилось ложиться на край мраморного бордюра и, свесив две трети туловища головой вниз, доставать до дна. Акробатический этюд проделывался мной несколько раз в неделю – хозяйка обожала понежиться под струями джакузи. В один из дней, не успев закончить «смертельный» трюк, услышала нервный стук дверью – Ирина! В этот миг я поскользнулась и юзом улетела в ванну, где распласталась на дне и замерла мертвой лисицей. Мне казалось, мое сердце стучит так же громко, как журчит в унитазе моча Ирины. Освободившись, она помыла руки и зачем-то долго полоскала рот, после чего удалилась. Ни жива – ни мертва «артисточка» вылезла из ванны и благополучно доделала работу…
Закончив не придуманную историю, я продефелировала «столбовой» походочкой «Самой», чем довела своего сталкера до кондиции – от смеха у нее потекли не только слезы… Но это вчера, а сегодня мой анекдот пришелся не ко двору и тщетные усилия «артисточки» закончились полным провалом.
«Артисточка» - так нежно обзывала меня Ирина, и в ее «сахарных» устах это было сравнимо только с укусом гадючки, которой умертвили Клеопатру. Но мне яду давалось ровно столько, чтобы хорошо оглоушить, но не до конца – работать тоже кому-то надо…
То, что в России руководила народным театром и была провинциальной артисткой, ляпнула в своих откровениях при собеседовании. Из множества чистосердечных признаний именно этот факт ее особенно забавлял.
Из самых невероятных вариантов «артисточки» с особым трепетом вспоминаю ее меткие, как отравленные стрелы индейцев сравнения с героями Федора Михайловича Достоевского, что говорило о незабвенной «любви» Ирины к русской литературе. После очередной взбучки за самый ничтожный грех, когда всю начинало трясти, как при неизлечимом рассеянном склерозе и наворачивались слезы, которые так и не сорвались в ручейки в этом доме, она орала:
- Что вы здесь корчите и разыгрываете из себя униженную и оскорбленную?.. Артисточка!.. Я вас не обижаю, не бью… Что же вас так задело?!..
Даже в самом диком гневе она не забывала свое – «вы».
Волей-неволей я начала учиться у опытного сталкера делать застывшую цементом морду и держать паузу, дабы не провоцировать Ирину на злостные комментарии. Как и рапортовать по-солдатски, эта наука давалась мне большим трудом. Но, контролируя себя, постепенно научилась не открывать рот, когда не спрашивают, не суетиться кутюком, не лебезить от волнения и того же страха.
Вскоре, «святая» троица во время «обедни» представляла забавное зрелище. Три «девицы» за разными столами молча и ритмично работали челюстями, жуя свою капусту, с ничего не выражающими лицами, похожими на каменные изваяния с острова Пасхи. Скажу больше, эта выучка в дальнейшем была весьма полезна. Любые нестандартные ситуации я стала принимать, как каменная баба, не демонстрируя свое трепещущее нутро, которое не раз было на грани срыва.
Весь богатый дом Ирины был нашпигован замечательной техникой. Многое уже было знакомо по опыту предыдущей работы, а вот уникальный пылесос освоила здесь. Он включался очень просто – нужно только вставить вытяжной шланг в отверстие, которых было достаточно в любой точке необъятного дворца. Вся пыль собиралась централизованно в большой мешок, который находился в подсобном помещении бейсмента.
В связи со сложной боевой обстановкой, вся работа, в том числе чистка ковров и мягкой мебели, производилась в темпе вальса, или точнее сказать - ламбады с искрометной ча-ча-ча. Главное, закончив уборку и вытащив шланг, впопыхах не забыть захлопнуть отверстие пластиковой крышкой. Это считалось одним из самых страшных преступлений, потому что воспаленное воображение Ирины рисовало ей, что дети засунут туда пальцы и их убьет током. Возможно, такое и могло произойти, и сверх осторожная мамаша была права, хотя, если бы малыши до этого додумались, то крышка легко поддавалась…
Когда первый раз я не захлопнула это отверстие, Ирина в злобе предупредила:
- На второй – вас в доме не будет!
Через несколько дней, после очередных «гонок по вертикали» и желанием сгинуть с глаз долой до прибытия хозяйки забываю повторно. Как нашкодившего кота-Ваську, сожравшего ее сало, меня за шкирку приволокли к месту преступления. У нее не было слов от возмущения. Покаявшись, я пошла в «темницу» и стала собирать в дорогу скромные пожитки, ругая себя, что несолоно хлебавши лишилась «супердоходного» места, за которое только вчера рассчиталась с алчным агентством. Не знаю, что стало побудительным мотивом, но тут, запыхавшись, вбежал гонец в образе невозмутимой Люды и передал «царёв указ» - миловать, а не казнить…
Третьего раза не случилось. Теперь, закончив уборку и вынув шланг, громко говорила сама себе: «Закрываю!» Люда предупредила, когда Ирина долго простаивает и не находит причин для выплескивания яда, который душит ее, то иногда в порыве «любви» к прислуге сама открывает это отверстие, устраивая эдакую невинную подлянку. В моем случае подлог был исключен и, хоть это для меня не имело бы больше значения, зато моя рабочая совесть была бы чиста, как те не упавшие слезы.
В доме было столько запретов – «не велено», «низзя», «не трогать», «не входить», предостережение сталкера «ни в коем случае» и т. д., что за сорок дней «до приказа» мне так и не удалось запомнить их все. Тем не менее, это сподвигло взяться за ум и прокручивать все хитросплетения домашних дел. Изо дня в день набираясь опыта, я становилась всамделишным Штирлицем, чтоб мне провалиться…
В каких-то ответственных моментах – не ответственных просто не было – мне даже удалось переплюнуть опытную Люду. Например, в бесшумном изъятии груды посуды из моечной машины. У нее с утра пораньше тряслись руки и была опасность утечки звука, а у меня за ночь все успокаивалось. Зато в течение дня я могла затрястись вся, а у сталкера такого не случалось, и в дополнение к рукам могла добавиться всего лишь какая-то мелочь, типа нервного тика.
Еще мне не было равных в развлечении детей. Устав от их капризов, Ирина могла приказать мне все бросить и идти позабавить двойню. Моим козырным номером было пародирование всех зверей и кукол разными голосами в сопровождении моих же песен и плясок. Правда, мамаша на все смотрела с нескрываемым ужасом, но бедолага терпела, наблюдая конечный результат. Дети одобряли тетку-артистку и мы втроем неплохо отрывались, забыв каждый за свои нервы… В это время сталкер мыла за меня уделанные «пилотские» столики и скорбела, что забираю ее хлеб, который мне был не нужен – своим бы не удавиться…
Через пару недель работы на зоне мне даже начал нравиться этот невыносимый дух соревнования двух ударниц капиталистического труда. Это был тот случай, когда любопытство сильнее страха… А что там дальше, за кромкой? То, что бывший советский гомо сапиенс, попав в Америку и разбогатев, становится новым подвидом в человеческой расе, уже не было для меня открытием. Случай же с Ириной был особый, скорее штучным экземпляром, хотя, думаю, и не исключительным.
Наша молодая женщина, отягощенная воспоминаниями об уравниловке и коммуналках, попав на жирную почву, усыпанную роскошью, расцвела буйным цветом «малины». Ей казалось, кушая на завтрак только бейгалы и одеваясь в фешенебельных магазинах Нью-Йорка, она уподобилась независимой и свободной американской леди. От восторга перед своей значимостью, она не замечала, что атавизмы совкового, получив подпитку, расцвели не менее жирными сорняками, чем ее врожденные и приобретенные пороки. Среди великого множества меня особенно впечатляло ее отношение… к микробам.
Ей всюду мерещилась зараза и инфекция, несущая гибель семье и ей лично. С большой точностью можно сказать – свой советский период Ирина работала в санэпидемстанции и брала смывы на посев. Возможно, доросла до лаборантки в каком-нибудь НИИ вирусологии. Высшего образования, судя по всему, у «самой» не было. В связи с этим у нее был невообразимый страх перед инфекцией, причем, на полном серьезе.
Все детские игрушки каждый вечер в четыре руки мылись с антибактериальным мылом. То, что нельзя было затолкать под струю воды, протиралось антибактериальными салфетками, которых, как и мыла, изводились тонны. Но самое сногсшибательное, это то, что бэбиситор должна зорко следить, какие из игрушек побывали во рту у детей или облизывались, а потом по памяти все собрать для дезактивации. Ни одна американская мать до этого в жизни не додумалась бы – они небрежны. Инструкция подобного толка есть только в наших дошкольных учреждениях, на бумаге, конечно. Никто вовек этого не выполняет.
«Ни в коем случае» не допускалось простого мытья посуды. Вначале она выдраивалась губкой с антибактериальным мылом, затем закладывалась в машину, куда заливали полпузыря все того же мыла. Мне мерещилось, что скоро все начнут выпускать мыльные пузыри из всех имеющихся отверстий. И еще мне казалось, что Ирина заставляла нас наяривать все подряд, чтоб мы не простаивали.
Мы боялись свою бесноватую Ирину а она жила в страхе перед невидимыми микробами и вирусами, будто ее окружали толпы спидоносцев, среди которых самыми зловредными носителями были мы со сталкером, оставляя после себя посевы от сифилиса до сибирской язвы и коровьего бешенства. По крайней мере, несколько человек Ирина уволила за то, что те однажды, как ей показалось, забыли вымыть руки после туалета.
Мне, как женщине, осталась загадкой еще одна деталь, которая без слов многое говорила об Ирине. Ее клозет был забит дорогими однотипными костюмами темных расцветок, похожими друг на друга, как близнецы-братья. Но когда я открыла ее бельевой шкаф, исполняя команду по наведению в нем образцового порядка, то просто оторопела – все до одного, более сотни дорогих бюстгальтеров какой-то французской фирмы были абсолютно одинаковые! Та же петрушка с несчетными носками и трусами – все х/б и одинаковые! Такие средства - и никакого эксперимента со «шляпками». Чисто мужской подход и что-то еще таинственно-мрачное, связанное, скорее, с патологией…
С моей подачи Ирину стали называть «фельдфебель в юбке». Ощущение, что она держит в руке невидимый кнут, никогда не покидало. Если бы можно, Ирина по-настоящему загоняла бы нас в клетки, в которых должны замереть и не высовываться, пока вновь не откроют. И хоть наши «клетки» были сказочно красивые и удобные, но ничто не радовало, не задевало чувств - живому бы остаться…
Среди всех «низзя» особым пунктом шел нежелательный контакт прислуги друг с другом. Это было продолжение страха Ирины, но уже перед заговором «челяди» во «дворце королевы». Но мы то знали, что она не настоящая и тянет своими замашками на нашего родного Пришибеева. Как там у него? «Моду взяли с огнем сидеть… Нужно спать ложиться, а у них разговоры да смех…»
После работы, спустившись в свою «клеть» и приняв душ, я тихонько кралась по темной лестнице – свет включать «низзя» - и стучала в дверь к Людмиле. Это был единственный запрет, который преднамеренно не выполнялся – я не могла отказать себе в этой маленькой отдушине. Днем мы не смели разговаривать в присутствии «фельдфебеля» и дальше отрывочных фраз не заходило. Люда была не против моих вечерних визитов, а то, что она выжила в аномальной зоне два года, представляло для меня жуткий интерес.
Поначалу Люда не воспринимала новенькую всерьез и думала, что через несколько дней уйду сама или, как многих других, меня «уйдет» Ирина. В первые неделю-две зона ну никак не хотела принимать меня – то выскочу за газетой, когда сигнализацию не отключили, то чихну очень громко, то капустный салат недостаточно помну руками… Несмотря на опасения, что зона вот-вот выплюнет меня за несоответствие, Люда, как настоящий сталкер, была моим ведомым, а может это входило в ее обязанности – натаскивать «молодняк». Ирина себя не утруждала.
Через неделю благодаря ей я освоила некоторые предложения и уверенно спрашивала американского мужа: «Что бы вы хотели позавтракать? Вы хотите кофе сейчас или позже?» и т. д., касаемо обслуживания. Мое подобие языка раздражало Ирину, но столь быстрое усвоение подсказало, что не все потеряно в отношении меня и она даже предложила брать у Люды ее личные карточки со словами и учить. Так что, язык медленно, но пошел в гору.
Наблюдая за своим сталкером - умной, хитрой, выдержанной, умеющей держать стойку и удар, меня уже не удивляло, что она не расстается с зоной со дня рождения детей. За это время внимательная Люда изучила привычки госпожи и научилась безошибочно предугадывать ее желания, исполняя со спринтерской скоростью. Протелепатив, она мыла виноград, и уложив в вазочку, с поклоном несла в гостиную, где Ирина смотрела телевизор, в точности исполнив тайное желание госпожи.
Эти и другие дворцовые тайны мне не раскрывались и я была девкой-Чернавкой из сеней. Подражая сталкеру, я как-то попыталась ублажить «королеву» купленными за мои же деньги фруктами, но дело кончилось тем, что меня чуть не зашибли энергетически, а мою вазочку с фруктами выбросили в мусор, видимо заподозрив в отравлении цианистым калием. Этого урока было достаточно, чтоб в дальнейшем никогда не повторять то, что другим не возбраняется.
У Люды были все знакомые мне признаки гордости лакея, допущенного к господской ручке. Сама того не замечая, она стала дублировать свою повелительницу уже с нами, новичками, которых столько прошло рядом с ней. Надев на лицо маску, похожую на «королевскую», она позволяла себе покрикивать и подгонять дворовых. Иногда казалось, ей выгодно, чтобы хаускипперы менялись, как перчатки, а она – незаменимая – оставалась. И все же, если б не ее подсказки «ни в коем случае!» и другие, то вряд ли протянула бы на зоне столь длительный срок. Она могла быть и доброй, и помочь, когда нужно, но никогда не раскрывалась и с недоверием относилась к ученикам, видя в нас тайных агентов и стукачей… Знакомая песня!
Мы могли поговорить с ней про житуху, вернее, говорила я, а она все больше слушала, оставляя мои вопросы без ответов. Но все же нетрудно было сложить целостную картину освоения Америки моим сталкером.
Это был традиционный путь наверх или в высшее общество. До зоны, не имея языка, служила у русских. получая очень смешные деньги за тяжелый труд. Потом повезло, и на конкурсной основе попала в дом Ирины, где успешно освоила новую должность вместе с английским. Сейчас она в состоянии изъясняться с ее мужем-американцем. Часто звонит на Украину своему супругу и сыновьям. Возвращаться не спешит, хочет легализоваться в Штатах. Для этого ищет кандидата в фиктивные мужья… Целеустремленная и выдержанная Люда в будущем, как узнала, так все и устроила. Предварительно дав отставку своему законному, она завладела сердцем знакомого. Заплатив американцу за «женское счастье» кругленькую сумму, заработанную на зоне, она жила с ним не фиктивно... Сталкер была одной из нас и ее биография была типичной для нелегала. Меня несравненно больше интриговала наша Ирина.
Она не могла не вызывать интереса как любое уму непостижимое явление, да еще в таких гипертрофированно-аномальных проявлениях. Какой простор для изучения! Кто науськал бывшую комсомолку и спортсменку, выросшую, как все мы, в стране, где нищета узаконена, так по-барски грамотно повелевать прислугой и не только? Может у нее кровь Салтычихи в жилах течет? Что за мать воспитала это «чудо», в смысле – чудовище? Где она поймала в силки своего миллионера? И т. д. и т. д... Как резидент, Ирина взвешивала каждое слово и была предельно осторожна в освящении своей таинственной биографии, поэтому Люда-сталкер многого не знала, а только догадывалась. Она и сама, по примеру барыни, умела придержать язычок, но о чем-то намекнула, где-то проговорилась, плюс мои наблюдения, что все вместе позволило приблизительно воссоздать историю незабываемой Ирины.
Замуж «королева» вышла в России, будучи свободной гражданкой… Оно и понятно. Была бы не свободной нелегалкой здесь, не помогли бы и ее выдающиеся способности… Якобы он ее любит, она – нет. Это тоже понятно, она на такое не способна в силу природных качеств. Семейную жизнь начали в Манхэттене, в самом престижном районе на Пятой авеню около парка. Для «королевы» там снималась огромная квартира из семи комнат. Детей смогла зачать, как и многие сейчас в Америке, через пробирку. Для двойни наняли по няньке, одной из них была Люда… В Санкт-Петербурге у нее живут сестра и мать, которая сильно болеет, что-то очень серьезное с психикой… Может у Ирины наследственное? Дружит только с хоккеистами-профессионалами, которые иногда приезжают к ней с женами. Все они сверх обеспеченные люди – вот что дала Америка нашим, некогда бедным, спортсменам. Что забрала - судить трудно, если только по принципу – скажи, кто твой друг?.. Ее материнская любовь к детям тоже с вывихом, не как у нормальной женщины. По мнению сталкера, мальчика, который похож на нее любит, а девочку – нет. Ей она пахнет еврейкой, к тому же копия папы… Услышав, что религия имеет запах, я была необычайно удивлена подобной трактовкой…
Наш «унтер» периодически лечит свою больную голову и нервы в лучших клиниках Нью-Йорка. Тогда проверенная нянька круглосуточно приставлена к детям, за что получает сумасшедшие деньги. Сталкер научила меня никогда не спрашивать сколько. Поначалу ее службы хозяйка не так лютовала и были еще контуры человеческого, которые вскоре совсем исчезли… Теперь и приближенная Люда не понимает ее логики и хоть делает вид, что не боится «королеву», но на случай выволочки копит деньги и есть куда уехать в русский Бруклин.
В России Ирина занималась плаванием и была не то кандидатом в мастера спорта, не то мастером… Может «Афродита» выловила своего спортивного мужа в водах бассейна? Во всяком случае, воля спортсменки не подвела и помогла вырваться на финишную прямую. Оторвавшись от соперниц, она смогла увести американского миллионера в ЗАГС. Свой пьедестал она не упустила, а уж сдавать тем более не собиралась. Пожалуй, и вся информация о бывшей лаборантке и пловчихе.
Нас с бэбиситором объединяло одно – мы жили как на войне: выживем, или нет, выгонят сегодня или завтра. Почти идеальная для зоны Люда не раз плакала от своей непредсказуемой госпожи, для которой выворачивалась наизнанку, чтобы угодить. Усохнув и пожелтев, как растение без кислорода, терпела ради денег. У меня, в отличие от сталкера, слезы пересохли, как роднички в засушливое лето и не беспокоили своим посещением.
Это состояние, как на войне, длилось ежедневно с шести утра до девяти вечера или дольше, без перерыва и возможности хотя бы часовой прогулки перед сном. С восьми вечера дом ставился на сигнализацию и кислород перекрывался в прямом смысле слова, даже окно открыть «низзя». Будучи не в тюрьме, мы жили как в тюрьме, с той разницей, что в любой приличной зоне полагается прогулка для заключенных.
Вытаскивая бак с мусором в темпе гопака, я тормозила на секунду и глубоко вдыхала воздух. Нельзя было не заметить, в каком чудном месте обосновались мои господа… Губа не дура! Воздух хрустел первозданной чистотой, подпитываясь из окружающего леса. Для меня стало самой большой радостью подметать двор и террасу от осенних листьев или поливать уже увядающие цветы в больших лепных горшках…
Однажды подняв голову, заметила, что на двух вековых соснах загадочным образом исчезли ветви. Эта однобокость разрушала гармонию. Я чуть не выпала в осадок, когда Люда объяснила, что столетние деревья изуродовали по «высочайшему» повелению «самой». Оказывается, они давали тень (!) на веранду, где «королева» предполагала загорать…
Убрав двор, я летела на зону, где за окном уже маячила маска Ирины. Хватнув последний глоток воздуха, ласточкой ныряла под автоматическую дверь гаража, которая уже начинала свое движение по команде «маски». Иногда меня брали на прогулку детей для охраны их младенчества. Это сопровождалось таким напряжением, что не сравнить с вратарем сборной по футболу во время Олимпиады – ни дай Бог барское дитя упадет! Кислород не ощущался – шел обратный процесс.
Об отдыхе в течение дня, чтобы расслабиться, не могло быть и речи. Надо было ловить момент, например, когда в туалет забежишь. Но если замечтаешься, то берегись. Даже эти мелочи держались под неусыпным контролем. Когда, не выдержав, взмолилась о тридцатиминутном тайм-ауте – перерыве, Ирина три дня бесновалась, будто я попросила отписать полдома в наследство. Сама вездесущая никогда днем не отдыхала. Она была уверенна, что мы крадем у нее целые часы и бездельничаем. Попытка объяснить, что работаю честно, привела к еще большей буре в стакане и кончилась тем, что мне пришлось извиняться за «дикие» мысли. Чтоб не упасть от непосильных скачек, мне на самом деле пришлось учиться воровать минутки для отдыха и экономно распределять силы.
Но даже на войне, как на любой войне, у нас со сталкером были свои праздники, что доказывало живучесть человека и его приспосабливаемость. Они случались тогда, когда «царёвну» увозили в «коробчонке» за пол-лимона в ресторан или на жесткий хоккей, который она обожала, и где играли ее друзья. Ни разу ничего более «мягкого», вроде концерта или театра, не посещалось. Особую нашу радость вызывали матчи хоккеистов, которые затягивались за полночь и целый длинный вечер дети и прислуга были предоставлены себе. Это не значит, что были послабления в работе – ни в коем случае! – конвейер не останавливался, но все делалось спокойно, без страха и ненормальных гонок до жжения в подошвах.
Перед выходом в свет хозяйка накручивала волосы на огромные бигуди и без того крупная голова становилась, как у гуманоида. Бигуди были верным признаком ее «исхода» из дома и сигналом к радостному ожиданию. Вечером Ирина одевала дорогой бархатный костюм, расшитый золотом, делала неброский макияж, прическу и со своей королевской осанкой - корсетом становилась величавой и эффектной.
Как-то Люда сказала, не кажется ли мне, что ее лицо напоминает лошадиное и сейчас сделает «и-го-го». Присмотревшись к её красоте, разглядела эти сделанные грубым резцом черты, слишком прямолинейные, как и ее спина. В нем не было милой изюминки и того самого, что называется - одухотворенностью. Фигура подростка имела что-то мужеподобное, с ее широкими костистыми плечами и узким тазом. Если к этому добавить ее уникальную, мертвую походку привидения, то вопрос о красавице можно было дальше не обсуждать…
Американец одевал вечерний туалет, типа смокинга, и намечал полнеющую талию чем-то вроде кушака или широкого пояса. Черноволосый и смуглявый супруг с довольной улыбкой на лице, хорошо дополнял «царёвну-несмеяну» со светлой кожей и волосами... Закрыв за нарядными господами входную дверь, Люда с песней возвращалась к детям, которые мирно играли, а я пасла их из кухни.
Первое, что мы делали, и чего опасалась, но наверняка догадывалась умная Ирина, кидались к холодильнику и делали что-нибудь из русской еды. Это могла быть простая яичница, по картошке, запеченной в микроволновке, или салат с лучком, сдобренный постным маслом, или – о, ужас! – запрещенный чеснок.
В этом доме прислуга не голодовала, но как в одежде, так и в еде, фантазии Ирины дальше любимого ею салата с капустой и котлет не заходили. Еще мы питались бейгалами, сэндвичами – многослойными бутербродами, что-то из дешевой выпечки… Эти блюда чередовались. Не меньше, чем нас госпожа органически не выносила запаха пищеблока, а так как кухня была открытой со всех сторон, то он шел по всем этажам. Это страшно бесило «королеву», ограничивая лишний раз и без того скудное воображение. Котлеты готовились про запас и плита включалась как можно реже, абы лишний раз не травить ее нежную до запахов душу. Наши супы и борщи – ни в коем случае! – не допускались.
Гордо неся знамя элиты, грозная Ирина, как и милая Мила, не позволяла себе объедаться. Направляя часть титанической силы воли на борьбу с лишними килограммами, она больше всего ненавидела нас за то, что при всех недостатках мы еще и на аппетит не жаловались. Обеды, сопровождавшиеся ее присутствием, превращались в пытку. Она догадывалась, что ее надзор не способствует здоровому пищеварению – стесняет нас, и тем более ни разу не упустила случая досадить. Кусок частенько застревал в горле от спазмов и, чтоб не удавиться, я глотала его, как собака, запивая сладким чаем. Сколько я не пыталась очень медленно и благородно вкушать, наслаждаясь капустой с сэндвичем, у меня ничего не получалось. Не очень ловко орудуя тупым ножом, моя пайка всегда исчезала первой, на что каждый раз ловила выразительный взгляд или слышала желчные комментарии Ирины. Только она все делала по высшей шкале этикета. В отличие от меня Люда, опасаясь за уже больной желудок, углублялась в свои ощущения и, старательно орудуя приборами, жевала свой сэндвич по тридцать три раза на каждую сторону.
По-американски спрашивать разрешения и ждать приглашения к столу было не заведено. Нужно было учиться у сталкера, которая с невозмутимым видом залазила в хозяйский холодильник и без спросу брала еду. Увы, это было выше моих сил! Мне так и не удалось преодолеть этот психологический барьер на зоне. Не решаясь открыть дверцу и взять проклятую котлету, особенно страдала в её выходные дни. Не проронив ни слова, Ирина ехидно наблюдала за голодной «домохранительницей», найдя оригинальную трактовку моего поведения: «Она привыкла втихаря обжираться у старых хозяев, когда все на работе, а теперь при мне не смеет честно взять еду… Нахалка!»
В ее голове – компьютере стерлись такие понятия, как застенчивость и с рождения привитое мамкой с папкой не брать чужое без спросу… Каждый раз, приняв трапезу, мы говорили своей барыне:
- Большое спасибо!
На что каждый раз слышали в ответ:
- Пожалуйста! – сказанное с неизменным подтекстом: чтоб вы подавились!
Особый кайф и почти оргастическое удовольствие хозяйка получала от выбрасывания продуктов с просроченным сроком хранения, якобы уберегая нас от невидимых палочек, вирусов и прочих инфузорий. Это были вполне съедобные и вкусные йогурты, мягкий крем-чиз в баночках, молоко, яйца, что-то еще… С убийственной усмешечкой и с нескрываемым наслаждением Ирина бросала продукты в бак с мусором и злорадно наблюдала, как мы облизываемся, глядя на такое расточительство. Она знала прекрасно, что ее бутерброды не всегда насыщали прислугу, рабочий день которой длился пятнадцать - шестнадцать часов без отдыха и мы не отказались бы от дополнительного куска. Умеющая считать деньги папика, хозяйка не могла отказать себе в этой чувственной радости, как садист- маньяк, от лишней возможности поглумиться и поиздеваться. Для разнообразия впечатлений наш «Калигула» показывала грубоватым пальцем с аккуратным ногтем что выбросить, и мы своими руками уничтожали пищу нашу, не смея открыть рот.
Вот почему праздник с едой устраивался прежде всего потому, что сам процесс её спокойного поглощения пищи вызывал положительные эмоции. Не последнюю роль играла свобода выбора, где главным было не прихватить детское. Если нечаянно съедалось что-либо из их запасов, которые хранились на двух полках, то на другой день, как во время кораблекрушения – спасайся, кто может! Своим «рентгеном» она видела «наскрись» и никогда не ошибалась – что и сколько упало в наши желудки. Не важно, что вскоре добрая половина назло врагу улетит в мусор.
Спокойно, как белые люди, поужинав в очередь с бэбиситором – дети ни на секунду не оставались без присмотра – я занималась дезактивацией кухни и выполняла указания Люды. Без Ирины она была старшей. Иногда мне позволялось зайти к детям в игровую и побаловаться с ними. Особенно им нравилось мое озвучание паровозика. Присоединившись ко мне, двойня ехала с чудной теткой в далекую Россию. Когда «артисточка» убегала, они могли хором зареветь мне вслед. Искусственно зачатые дети ничем не отличались от традиционных… И почему ей, а не мне такое счастье?
Однажды в зеркальной стене напротив рассмотрев свой облик, мне показалось, он мало отличался от вечно печальной, усохшей кошки Мурыськи из родительского дома. Из года в год у нее топили приплод, после чего она залазила на забор и, жалостно мяукая, с человеческой тоской наблюдала за возней соседских котят… Только я – преступница! – в бездумной молодости, под молчаливое одобрение супружника, добровольно избавлялась от своих…
Но если прелестные и запуганные малыши были отзывчивы на мои «происки», то Ирину раздражали по-черному. Не иначе как дурацкие и глупые они не назывались. О том, как она узнавала в подробностях о сюжетах моих моно спектаклей для детей, осталось еще одной дворцовой тайной. То ли виноваты были скрытые телекамеры, то ли открытый стукач в облике милой украинки Люды…
По неизменному сценарию, написанному Ириной, ровно в девятнадцать-тридцать детей по очереди укладывали спать. Одним их эпизодов было захватить и уложить с дитём в кроватку «любимую» игрушку, утвержденную мамой. Если это был заяц, то бегемот не допускался, как бы ребенок не просил. Так домашний врач посоветовал избавлять детей от страха и одиночества. Только спустя месяц для меня рассекретили «объекты» и допустили мыть ванные до и после купания малышей. В каждой из них стоял электронный аппарат и можно охранять их сон из кухни, комнаты бэбиситора или родителей. Отдельное проживание в столь юном возрасте приучает американцев к самостоятельности и неприятию каких бы то ни было форм общежития.
Не уверенные, что не ведется видео наблюдения, отклонения не допускались и все причандалы выполнялись от и до. К девяти-десяти заканчивалось занудное мытье игрушек, запускалась моечная машина, а на столах добивались последние «туфельки» антибактериальным мылом, от которого вечно зудели руки и лопалась кожа на кончиках пальцев. Отупевшие от «кессонки», мы разбредались по своим «душегубкам», не воспользовавшись случаем поболтать после работы…
Время в доме Ирины ползло черепахой и неделя казалась вечностью. Ощущение зоны военных действий не покидало и во сне, когда просыпаешься от страха: «Не забыла ли включить машину с посудой? На два ли оборота закрыла гаражную дверь? И закрыла ли, вообще?..»
За сорок дней в преисподней, я стала «девочкой, которая не припевочка», вернув не только былую худобу , но и потеряв свой от природы громкий голос. Он стал тихим, неуверенным, беззвучным и невыразительным, как у тяжелобольного человека. А ведь не так давно могла работать без микрофона в зале на тысячу мест, где зрителями была шумная детвора… Казалось, из меня вынули душу и осталась одна оболочка. Болезненное состояние вызывало серьезные опасения за здоровье. Даже, простите, «женские дни» прекратились и нормальная жизнь во мне как бы испуганно замерла, балансируя между полу- здоровьем и чем-то неизлечимым… Благо отъезды «унтер пришибеевны» на разные светские мероприятия днем или вечером позволяли хотя бы частично восстанавливать психическую энергию, без которой нет сил жить, а не то что работать. Единственный выходной в неделю ждали, как великую Пасху, и свой первый запомнился до мелких деталей.
Накануне выходного, как и следовало ожидать, получила назидательный инструктаж от Ирины. Вместо зарплаты, которую переслали агентству, мне дали «дополнительные» десять долларов на такси… Нечего блудить ночью в малонаселенном районе – может схватить полиция. Ирина законопослушная гражданка и не хочет из-за баранов иметь неприятности – ей хватает ежедневных потрясений из-за нас… Чтобы взять такси, надо выйти на остановку раньше, а не в лес густой, и тебя по записке доставят прямо до «дворца», куда надо успеть до десяти. «Королева» не обязана торчать до двенадцати в ожидании подгулявшей челяди… Как потом сказала Люда, «послушница» нарушает закон, приняв нелегалов на работу. Обеспечив гарантированное возвращение «овечек» в свое лоно, её «высочество» обезопасило свое «величество» от нежелательной встречи с налоговой…
Вместо того, чтобы поспать лишний часок, я вскочила пораньше и собравшись в «увольнение на берег», прислушивалась, когда начнется движение в доме. Можно проскочить и через гараж, но запрещено по инструкции – раньше, чем отключат сигнализацию, ни в коем случае к двери дотрагиваться «низзя»!
Около восьми, услышав голоса, вышла к «блокпосту». Окинув меня оценивающим взглядом, Ирина с шумом втянула воздух своим вездесущим носиком и саркастически усмехнулась. В нарушение приказа я накрасилась и надушилась своей любимой «Шанелью № 5», а у нее аллергия на «эту гадость». А может аллергия заключалась в том, чтобы ее муженек видел в прислуге не более, чем бесполых существ, выгодно оттеняющих красоту «королевы»?...
Осень была на исходе, и в воздухе витал привкус первого морозца. Солнце светило, как весной, а лес красовался в своем божественно – золотом наряде. Свобода!.. Тот миг я вдыхаю до сих пор и тогда поняла состояние заключенного, вышедшего на долгожданную волю…
К автобусной остановке я не шла, а скакала в припрыжку, сдерживая себя как во время обеда, чтоб не гнать. Голова кружилась от переизбытка кислорода и, притормозив, любовалась на сказочно красивые дома, живописно разбросанные по пригоркам в нетронутом лесу. Живут же люди! Какая забота о природе! Ни одного дерева не тронули!.. Не то что у нас - все под бульдозер… Да что – природа… По душам людским тем же «бульдозером» до сих пор давят…
Но когда вместо бас-терминала - автовокзала на 42-й Стрит автобус промчался по воздушному мосту через Гудзон и остановился в незнакомом месте, запах свободы вмиг улетучился и меня накрыл страх – я перепутала рейсы! Американский водитель не мог понять из моего объяснения, что случилось с чуть не плачущей иностранной пассажиркой, а мне уже мерещился полицейский участок… Но Господу показалось, что это уж слишком! Как по волшебству подходит женщина и заговоривает со мной по-русски. Моя спасительница, узнав, в чем дело, за руку отвела меня в метро и посадила в электричку до Пенстейшен - железнодорожного вокзала. По пути она рассказала, что больше двадцати лет в Штатах, имеет свой дом в тех краях, откуда пришел автобус и очень рада возможности поговорить на родном языке. Я была рада еще больше, что все обошлось наилучшим образом, и к обеду была у сестры в Грэйт-Нэке.
Она неплохо устроилась под крышей нового дома и хотя это было не ахти что, в сравнении с моими хоромами, зато сам себе режиссер. Чтоб не пугать впечатлительную Томку, весьма в смягченной форме поведала специфику работы на зоне. Она слушала и не верила, что такое бывает, но моя муминизированная физиономия с синяками под глазами и пропавший голос служили вещественным доказательством существования преисподней, где пребываю. Благоразумная Томка посоветовала одно из двух - держаться, пока духу хватит или пока не выгонит «сама». Таких денег мне больше не светит… До вечера протолкавшись в анти режимном доме, убралась восвояси, пока не вернулись хозяева сестры.
Освещенная «лучезарной» мыслью – «терпи, еще не кончен срок», около десяти позвонила в свой мрачный приют. Мои «живые деньги», не ответив на мое добрый вечер, нервно защелкнули замки и, одарив сжигающим в пепел взглядом, бесшумно унесли себя в гостиную. Чтобы не воспламениться в ответ, быстро прошла в бейсмент мимо Люды, тщательно убивающей паразитов с обсосанных игрушек.
За неделю до «дембеля» я услышала единственную похвалу от Ирины, которую не забуду до скончания. Она сказала, что в доме стало чисто, как никогда прежде. Дело было за обедом, и я чуть не задохнулась от «морального удовлетворения», едва успев запить вечную капусту сладким чаем. От удушья из одного глаза выкатилась скупая слеза и, видимо, Ирине показалось, что это слезы счастья. Она даже есть прекратила и с любопытством уставилась на меня, ожидая появления второй. Но, не дождавшись, потеряла интерес и продолжила ловко орудовать ножом, энергично кромсая столововскую котлету и отправляя в аккуратный ротик…
Меня не удивила эта похвала. Вряд ли на зоне были и будут дурочки-артисточки, которые в добросовестном труде нашли бесконечный и единственный источник выживания. Чтобы не сдохнуть, мне приходилось все время абстрагироваться от внешних воздействий и, повизгивая недорезанным поросенком, находить все новые и новые источники. Дворец не мог не заблестеть чистотой, которую замечали все, кто переступал порог. Случалось даже, мое усердие перехлестывало через край…
Как-то погладив детские майки, хотела сделать, как лучше, а получилось – как всегда. Ирине показалось, что они потеряли былую мягкость. Тыча мне в «харю еёнными», она орала, что эти вещи стоят целого состояния и всех моих зарплат не хватит расплатиться за «членовредительство»…
Но пока мой «зоб» запирало от королевского признания, я в попыхах выпустила тяжелый, как мазут, ревностный взгляд моего сталкера. В этот момент надо было мысленно хорошо наплевать на всех, чтобы не сглазили, но мне было не до этого.
После непрошенной слезы у меня появилась невесть откуда взявшаяся жалкая улыбка, которая много дней не баловала измученного лица и, вдруг, я почувствовала, что во мне вылупился цыпленком из яйца, настоящий профессионал в области мытья сортиров! Но чтобы стать им в глазах Ирины, мне осталось совсем немного, еще чуть-чуть – не медля превратиться в робота-невидимку, при этом чтоб не ела, не пила и все остальное, что вытекает из этого!..
Этих «скромных» качеств не хватало и незаменимой Людмиле, которая не понимала этой простой истины, продолжая из кожи лезть, дабы угодить госпоже. Она была слишком благоразумна, и ей было не до полетов над «гнездом кукушки»… Мой сталкер выскочила из-за стола и вместо обычного дуэта, единолично поблагодарила за «королевский» обед. Почерневшим кардиналом она принялась вместо меня с подобострастием подавать чай с печеньем для «самой»… А впрочем, песня не о ней.
Рамки дворца были слишком тесны для непревзойденных способностей «королевы». Показывая себя блестящим хозяйственником, талантливая Ирина вполне могла быть директором завода где-нибудь на норильском «Никеле» или руководить областью.
Заимев подругу жизни столь высокого уровня, американскому миллионеру повезло по-крупному. Такой аккуратистки, как со счетами, деловыми бумагами, так и порядка в доме, среди своих эмансипированных и безалаберных соотечественниц, он не нашел бы, прочеши хоть всю Америку. Она завораживала его своей недоступностью, гордостью и умом. Ее нужно было каждый раз покорять, как Эверест, и она стала для американца живительным адреналином. Незаурядность и строгость Ирины -«немецкой овчарки» - вызывали бесконечное его одобрение и преклонение. Не она, а он со своими деньгами был за русской жёнкой, как за кремлевской стеной. Каждый божий день она садилась за конторку и подсчитывала дебит-кредит, с умом распоряжаясь упавшими с небес миллионами – не «фиськая» ни цента. Еврейская Сара из анекдота могла бы позавидовать доскональной расчетливости Ирины!
Этот неизвестный доселе гибрид, порожденный постсоветским воспитанием и американскими мани-мани, не знал ни сострадания, ни жалости. Такие вещи, как элементарная благодарность, были недоступны ее черствому сердцу. Свою Родину, которую, как мать, не выбирают и бывает только одна, Ирина без сожаления похоронила заживо, не оставив никаких чувств, кроме презрения. Приняв за эталон мироздания Штаты, она в экстазе орала:
- Это же американское!!!...
В этот миг темные глаза «королевы» превращались в горящие угли, делая её безумной.
Признаюсь честно, порой Ирина вызывал мое восхищение. Ее даже стервой нельзя назвать. Она представляла нечто более запредельное и мощное, а «унтер» с «Пришибеевым» так и не пристало к ней, слишком однобоко характеризуя этого монстра. Даже сталкер Люда, прожив с ней бок о бок два года, не могла сформулировать словами, что такое «Ирина», как нельзя объяснить на пальцах такие понятия, как война, геноцид, фашизм, терроризм. Контакты с ней не укладывались в рамки общепринятых взаимоотношений, и «прелести преисподней», суть которых была – безысходность, можно было ощутить только на собственной шкуре.
Не скрою, у меня не раз чесался язык высказать ей в глаза, что о ней думаю и назвать вещи своими именами, для чего сочиняла про себя длинные обличительные речи от имени трудящихся зоны. Зная о моих пылких намерениях, сталкер выступала в роли попа Гапона и провоцировала «артисточку» на этот акт возмездия. Но многодневные репетиции пошли коту под хвост, не став достоянием публики. Обладая бесовской силищей соразмеримой Распутину, Сталину или Берии, Ирина подавляла, действуя магически, – и я не смогла.
Пройдя свой краткосрочный ГГЛАГ, я нашла ответ на полные зловещей тайны вопросы: почему порядочные люди сдавались в руки злодеев без сопротивления? Почему не смогли прокричать правду? Почему, опорочив самих себя, они шли на смерть несчастными кроликами? Ответ на поверхности – страх, превращающий человека в животное.… И как самый большой грех – неминуемая расплата. Страх – он непостижим, как непостижимы сами Ирины и Берии, а освобождение от него и есть полет души и воссоединение с Творцом.… Но все мои размышления оставались в области «гипотенуз» и, грешница в моем лице, продолжая персональное искупление, беззвучно лазила по дворцу с тряпкой в поисках вожделенных «источников».
Обратной стороной медали моего страха перед злобной силой, был не менее леденящий страх самой Ирины. Страшилки с микробами и палочками были несравнимы по масштабу нагнетаемых страстей с другой, более глобальной опасностью, которая мерещилась «королеве» со всех сторон.
Она до умопомрачения боялась в один из дней проснуться нищей и лишиться этой не заработанной трудом-горбом роскоши, доставшейся неведомо за какие заслуги ей, простой российской бабе, одной из нас! Имея все – детей, заботливого мужа, богатство, будучи гражданкой свободной страны, она была – несчастна! Страх не позволял ей быть естественной и спокойной, передаваясь, как через пуповину, ее пробирочным детям. Он заковал в «гипс» не только торс Ирины. Страх, как дыхание самой смерти, не давал радоваться жизни. Страх заставлял ее мозги «компьютер» работать с перегрузками. Смысл – все удержать! Слишком велики ставки и за ценой она не стояла.
При жизни продав самое драгоценное богатство – душу, опустевший сосуд тут же заняли темные сущности, сжирая и разрушая тренированное тело бывшей пловчихи. Неудивительно, что этот сгусток нервов страдал дикими головными болями и ни один врач в мире не мог помочь.
Эта беснующаяся «королевна» с «царёвной», мечтающая по-нашенски схватить и вымыть после себя посуду или застлать на свой манер кровать с огромным пуховым одеялом, но сдерживая эти человеческие желания в силу своего придуманного статуса, так и осталась для меня неразгаданным «рекбусом». Чужая душа – потемки, да еще пропащая. Мне оставалось смотреть «с улыбкой сожаленья на пышность бедных богачей» и «не завидовать судьбе злодея иль глупца в величии не правом»… А насмотревшись, пришла к разумению, что теоретики «измов» загибали не в ту степь, утверждая, будто бы «бытие – определяет сознание». Тому подтверждение непостижимая Ирина. Бытие – великолепное, а сознание – обыкновенный фашизм…
Каждый вечер спустившись в сою камеру с задраенными окнами и с облегчением вычеркнув ушедшие сутки, я устало думала: «Что день грядущий мне готовит?...» И каждое утро, готовясь идти «печься на сковородке», присаживалась на «дорожку» и крестилась в угол. Невидимкой поднявшись в кухню и перекладывая не то домовым, не то барабашкой обезвреженные игрушки по местам, спрашивала себя: «Насколько же меня хватит выдержать этот дурдом с бесноватой во главе?..» Как ни странно, первой не выдержала Ирина. На тридцать девятый день произошло ЧП районного масштаба, ставшего точкой отсчета моего добровольного пребывания на зоне ради бешеных денег.
К обеду готовился все тот же салат из двух сортов капусты – белой и синей и было много отходов. В кухне находилась машина, которая, как электромясорубка перемалывала мусор, а затем все смывалось в обычную канализацию. Пока я в поте лица боролась с надоевшими гадами-микробами, Люда сбросила все отходы в эту машину, но поспешив, забыла открыть кран с водой (а может «не забыла?»). Канализация засорилась. Но пока никто, кроме виновницы, не знал об аварии…
В этот день улыбающийся майской розой с шипами американский папа приехал пораньше и все семейство после обеда собиралось отъехать в парк. Больше всех этого приятного момента ждала прислуга – весь вечер будем в доме одни, даже деток увозят. Но мы рано обрадовались. По окончанию «мертвого» часа, быстро забросив еду в «клювы» своих «птенцов», оживленная Ирина вместе с бэбиситором повела их наряжать. У обездоленной детскими забавами матери, как у девочки, не доигравшей досыта с куклами, это было самым любимым занятием. Для ее игрищ у детей имелось по переполненному клозету дорогого барахла, и каждую тряпку она знала наперечет.
Собрав посуду в раковину, я взялась тщательно намыливать и смывать водой, но шапка пены не хотела уходить. Ничего не оставалось, как отрапортовать об этом «трагическом» происшествии Ирине. Что тут началось! Это был тайфун по высшей шкале разрушительного действия с угрозой для всего человечества. Проклятия о загубленном вечере и чуть не самой жизни бездарными работниками, которые только отравляют жизнь высококультурного и высокопрофессионального американского общества, летели, как глыбы камней с Везувия, на наши покорно склоненные головы.
Все остались дома. Американский муж начал чистить канализацию, быстро и успешно проведя эту операцию. Миллионер оказался неплохим сантехником.
Это был последний и весьма насыщенный вечер, когда видела хозяйку в таком сумасшедшем гневе. Мне она такой и запомнилась. Люда – бэбиситор, не глядя в мою сторону, молчала, как партизан на допросе в гестапо. Не выдавая подруги, я тоже молчала не хуже, но, попав под электрический разряд безумных глаз Ирины, вдруг неестественным образом из бледной стала красной, как флажок на параде. Покрасневшего «рака» тут же разоблачили и сделали козлом отпущения за грех, которого не совершала.
Положив меня на жертвенник, она таким образом искупила свои безобразные вопли с пеной у рта по столь незначительному поводу. Муж обрадовано реабелитировал Ирину, которая, забыв о королевском величии, показала удивительное сходство с базарной бабой. Тогда-то мне стукнуло, что забыла, глупая, в свое время наплевать и на Ирину, и на Люду, а заодно на всю «аномалку» с ихней «моралкой»!…
Утром сорокового дня, несмотря на головную боль от «грома с молнией», я сделала вид, что «все хорошо, прекрасная маркиза». Как никогда удачно разгрузив моечную машину, заметила, что у Люды, как никогда прежде, сильно трясутся руки. До обеда жизнь на зоне прошла в обычном режиме и, казалось, шторм утих. Но это была обманчивая тишина.
С особым упоением выдраивая чистую детскую игровую комнату в бейсменте, я, как обычно, не услышала бесшумных шагов «командора». Но я необычно громко вскрикнула свое «ой!». Ирину заколотило посильнее моего. Ее ротик временно парализовало, и она не могла ничего сказать, рыбой хватая воздух. Добив меня «разрядом», она по-солдатски резко повернулась и пошла – нормально стукая тапками!
Обалдев, я не могла оторвать глаз от ее ног, успев разглядеть широкие, мужеподобные пятки и костистую, беспородную щиколотку. Поняв, что мое «ой» стало последним мазком в безобразной картине наших деловых отношений, свернула «лавочку» и вытянулась на ковровом покрытии.
- Ой, цветет калина-а- а!… - крутилось на языке…
Через минут пять прибежала совсем окаменевшая Люда – к Ирине!
Свою отставку я приняла, легко дыша – баба с возу – кобыле легче!. Через час будет машина, и меня увезут туда, откуда взяли. Мне подумалось, на остановку - «за темные леса» - но Ирина уточнила:
- В Грэйт-Нэк к сестре…
Несказанно обрадовавшись хозяйской милости на посошок - сумка на месте обросла «мхом» и потяжелела, тут же забыла о «прощальной речи». О чем промелькнуло сожаление, так это то, что отдала агентству четыреста пятьдесят долларов за «преисподнюю» и мне вновь придется платить за новое место. Они хорошо грели руки на перетасовке домработниц в доме Ирины. Но меня все больше и больше увлекало за собой нахлынувшее облегчение, будто мне удалось вылезти из могилы, где чуть не закопали заживо.
Было обеденное время. Люда накрыла себе и хозяйке на мраморной стойке с высокими стульями, а меня, как отщепенца, посадили за круглый стол. Не обращая внимания на дремучие взгляды свысока двух «каменных баб», впервые непринужденно поела - я больше не играла в их игры и чувствовала себя прекрасно!
Без потуг и «рапопортов», по-человечески поблагодарив Ирину за все хорошее, чему научилась в ее великолепном дворце, закончила словами:
- После - такой! - школы меня не страшит любая работа в Америке!.
- и подмигнула задубевшей маске сталкера - Бай-бай, подруга!... Держись!... Ни в коем случае не забывай открывать воду…
Возникшая ситуация показалась неправдоподобной и меня охватил пьянящий кураж. Король умер – да здравствует король! Смена декораций!…
Вчерашний мальчик для битья, не поведя даже бровью в сторону застывших соляными столпами участниц спектакля, независимо, по-королевски прошествовал в сторону выхода. И только неприятный холодок пробежал по моей спине, куда двумя парами электродрелей вонзилась хозяйка и ее ожившая бледная тень. Переболев дизентерийным страхом, я была в отлете и меня больше не ранили их «свёрла»…
Когда американский водитель, о котором Ирина сказала, что он большой профессионал, вез меня в Грэйт-Нэк, чувство радости выплескивалось наружу в виде залихватского пения. Перевирая ноты, еще неокрепшим голосом, зато искренне в моем исполнении прозвучали «Калинка», «Вдоль по Питерской», «Катюша», «Казачок»… Водитель бесстрастно наблюдал в зеркало, а в глазах стояло изумление – все ли у меня в порядке с головой, все-таки приличной работы лишилась…
Американец доставил меня, как настоящую леди, а за то, что повеселила русскими песнями, донес сумку прямо до дверей квартиры. Он действительно был профессионал своего дела и, до конца исполняя приказ хозяйки, сдал «товар» в руки сестре.
ГЛАВА 6
Бэбиситор
Вернувшись с работы, Лиса и Керри вновь обнаружили меня в своем доме. Внешне сохраняя нейтралитет, они поняли, что от рашен Катя так просто не избавиться, разве только с Томкой, но она край нужна живьем. За каких-то несколько месяцев крахом закончилась моя третья (!) попытка трудоустроиться. Это положение не могло не вызвать недоверия у благополучных американцев: «А может, она сама хороша?...». Разве не так мы думаем, глядя на неудачников? Они не вызывают оптимизма и раздражают своей несостоятельностью. Забившись в Томкину комнатушку под «стрихой», я стыдилась лишний раз показаться на глаза свидетелям моего позора. Как любого хронического неудачника, меня охватило уныние и чувство вины. Не переставая заниматься копанием в себе, стала думать: «Может, это я делаю что-то не так?..»
Мое второе «пришествие» заставило дрогнуть и мою сестру, а уж ее-то к слабонервным трудно отнести. Всем сердцем сочувствуя моим хождениям по мукам, она устала опекать «невезучую» и, наверное, каялась, что стала организатором вторжения «безъязыкой» во «враждебное» государство…
Не далее, как утром следующего дня, отводя взгляд, она робко запела:
- Не хочет Америка принимать тебя, хоть в лепешку разбейся… Такое бывает, я видела не раз… Катичка, как хочешь, а надо возвращаться домой… Обратный билет куплю сама…
Ошпаренная этим предложением, с обидой – мне не верят! – уперлась рогами:
- Куда ехать без денег?! Попытаюсь пробиться еще раз! Вот увидишь – у меня получится! В одну и ту же преисподнюю - как в ту реку – дважды не входят!.. Теперь у меня есть опыт, знаю пару десятков предложений и больше сотни английских слов… Давай что-то придумаем!...Я все выдержу и буду богатой!...
Сестра насупилась и задумалась. Уж кому-кому, а ей с детства хорошо знаком настырный характер младшенькой. Если что-то решила – не отступлюсь, хоть потом буду каяться и обливаться соплями… Но тут Томкины глаза заблестели:
- Придумала!
Уцепившись, как утопающий за соломинку за мой крошечный «язычок», ей пришла дерзкая, но простая, как все гениальное, идея:
- А что если поместить объявление в местную прессу, минуя кровопийцев - агентов? Почему бы не попытаться пристроиться к американцам? Чем черт не шутит? Тащи ручку и бумагу. Долой русских богачей с их средневековыми замашками салтычих!...
Воодушевленные, мы тут же уселись сочинять «письмо турецкому султану». Через десять минут задумчивый Матюшка и подросшая на вершок Колли наблюдали круглыми черными глазами со своего одеяла, как две тети что-то бурно обсуждают и покатываются со смеху. Перечисляя приобретенные на зоне навыки – от барабашки до строевой со «Штирлицем», рабочие характеристики кандидатки в «депутатки» обросли невероятными качествами, превратив меня в супер-нинзю-хаускиппера.
Однако, смех-смехом, но, решив, что никто не поверит, ограничились скромным, что, дескать, ее рашен подруга ищет работу в Грэйт-Нэке. Далее шел традиционный перечень профессиональных достоинств и заслуг перед американскими хозяйками. С новой волной надежды сестренка покатила в редакцию, а мне осталось ждать у моря погоды, за нее нянькаясь с детьми.
В ожидании благоприятного прогноза, искупая свой позор, основательно выдраила трехэтажный дом Лисы и Кэрри, что было принято, как должное – без ложных спасибо. В связи с великим переселением, надобность в ночной няньке отпала. По американской традиции деток расселили каждого в свою комнату рядом с покоями родителей. Малыши до сих пор не могли смириться с этой жестокой действительностью. Вначале Матюшка прибегал по ночам к горячо любимой «Тамаы», но быстро сообразив, что мазер и фазер живут ближе, поменял дислокацию.
Колли, хоть и продолжала быть «дурочкой», но не настолько, чтобы не почувствовать, что ее кинули окончательно. Не прекращая одиноко орать в своей чудесной розовой спаленке, она заставляла сонную Лису несколько раз за ночь бежать за барелом. Почти всегда эти ночные забеги сопровождались ее громкими падениями на лестнице, к которой еще не могла привыкнуть. Во избежание травматизма, вскоре ее оббили ковровым покрытием. Вместо ночных бдений с Колли, мне подыскали достойную замену. Кроме уборок и помощи с детьми, Лисе понравилось, как я чищу микроавтобус внутри. После каждого выезда дружного семейства, он напоминал загаженную лужайку после бурного пикничка. Через шесть часов кропотливого труда не без помощи химикатов, он вновь блестел, как новенький, радуя глаз хозяев.
Их новый дом напоминал дворец в миниатюре, из которого только что выдворили. Он был рассчитан только на членов семьи и страждущей Томке досталась комнатенка без удобств под крышей, в половине которой можно было ходить, согнувшись пополам. Но все же это было отдельное жилье, где сестренку перестали доставать по ночам, а я скрывалась, как в блиндаже, стараясь лишний раз не напоминать о своем существовании. Благо теперь был наработан опыт «домушника»!
Вновь обретенный статус безработной уже не вызывал былой паники. Но зато стал мучить сон с одним и тем же безрадостным содержанием. Будто бы я вернулась домой в свою сумрачную «хрущебу» и бедствую хуже бомжа. Забыв о моих былых заслугах, сотрудницу с характером на старую должность режиссера народного театра никто не зовет, да и саму уже не привлекает эрзац-культура, которой отдала свои лучшие годы… Денег нет и мне не на что купить кусок хлеба… Просыпаюсь в тоске зеленой!.. Борясь с бессонницей, включаю настольную лампу и до рассвета «беру язык»…
Но не прошло и недели, как «жить стало лучше, жить стало веселей!» На наше завлекательное объявленнице посыпались звонки, причем самого невероятного толка. Видимо, мы все же перегнули палку, и в нем осталось нечто от супер-нинзи, потому что пара мужиков назойливо интересовались моими сексуальными возможностями. Не найдя подходящих выражений в английском, Томке пришлось употребить пару «ласковых» из русского, чтобы отшить озабоченных претендентов на «подругу». Не чухаясь, мы отобрали варианты для куцых языковых возможностей «суперши» и теперь каждый свободный вечер мчались на запланированные встречи с работодателями.
При общении мне приходилось изображать умное и заинтересованное лицо. Доброжелательно, но не заискивающе «виляя хвостом» я делала вид, будто, как та собака, все понимаю, только сказать не умею. Говорила моя Томка. Интересно, что бы я без нее, драгоценной, делала?.. Когда мне удавалось что-то схватить, я радостно кивала головой:
- Ес, Ес – да, да!..
Ежели мое тугое ухо долго ничегошеньки не улавливало, то лицо становилось растерянным и печальным, как у Пьеро. На это безобразие бдительная Томка тут же напоминала:
- Шо смотришь сычом, улыбайся!..
Со стороны моя морда-лица представлялась мне невыносимо глупой, но она, почему-то, принималась американцами за непосредственность и открытость. Мне удавалось непонятным образом располагать к себе, и хозяйки соглашались взять на работу безъязыкую. Томка вначале удивлялась такому обороту, но, довольная результатом, заключила:
- Везет дуракам!
Поддакнув и не став спорить со старшими, нашла совсем другое объяснение этому феномену.
Секрет моего успеха заключался в том, что у «дуры» улетучился глобальный страх, будто освободилась от пудового камня, ярмом висевшем на шее. Довольная своим новым состоянием, я порхала бабочкой, жизнерадостно поглядывая на окружающих. Только в отличие от нее, я до мелочей помнила тайну своего болезненного превращения из ползающей гусеницы… Тернистый путь с его «боевым прошлым» открывал мне дверь в самый изысканный дом и, как бойца невидимого фронта, меня не пугала любая работа. Тем более есть родная Томка, готовая скорой помощью разрешить языковый барьер. Как результат, мое состояние не могло не передаться собеседникам.
Они начинали с симпатией и доверием смотреть на малоразговорчивую, но жизнерадостную и открытую для сотрудничества рашен, лестно называя меня теплым человечком. Впервые в Америке у меня появилась реальная возможность выбрать свой крест, и мне хотелось тот, под которым не упаду. Ситуация напоминала магазин, где нет ничего особенного, но брать непременно надо. Растерявшись, ты не знаешь, что схватить, чтобы не покаяться окончательно. Но когда мы поперлись в жуткий ливень, по колено в воде, на очередное свидание с «работой» и через два часа, еле отыскав особняк в стиле модерн, услышали в ответ: работница нужна только через два месяца, промокшие до нитки «зюзики» остановились – стоп-гоп! Не будем гневить Бога – пора определяться на том, что послал.
А он послал мне ни больше - ни меньше, крошечного малыша Джероми и его родителей. При всем раскладе этот вариант был самым подходящим для безъязыкой. Но дать-то Он дал, только мне самой пришлось пошевелить мозгами и хорошо попотеть, чтобы отвоевать свое место под американским солнцем. Вот как это было.
Телефонный звонок. Нужен бэбиситор для младенца. Томка записала адрес и договорилась о встрече. Разыскав на карте городка, где эта улица, где этот дом, обнаружила, что почти рядом.
- Пустое… На ребенка без языка не возьмут… Но для хохмы давай сходим…
Их дом в стиле ретро сразу понравился. Никакой гигантомании, да еще в пяти минутах ходьбы.
- Вот бы в таком работать!... – выдали мы хором и засмеялись одинаковым мыслям.
На стук подковообразной железки в старинную дверь, нам открыла ухоженная дама лет семидесяти пяти, но прилагающая все усилия, чтобы выглядеть на семьдесят четыре. Она приветливо пригласила пройти в холл. Со второго этажа спустилась довольно-таки крупная женщина за тридцать, одетая в серый, потертый свитер. Чинно рассевшись на старинный диван в гостиной, начали переговоры.
Энн, по-русски Анна, мать ребенка – юрист, закончила Бостонский университет, и ей пора выходить на прежнюю работу. Бабушка под «даму» - ее мать, завтра улетает в Африку, где благополучно проживает с супругом. Здесь Томка не удержалась, чтоб не вставить:
- Это тебе не Россия… Их бабок за любые деньги не заставишь сидеть с внуками… Берегут себя…
Крошка-сын по имени Джероми родился преждевременно. Из двойни его выходили одного, продержав под колпаком больше месяца. Он беззвучно спал в коляске рядом и был такой малюсенький, что страх дотронуться…
Тут сестра начала страстно убеждать Анну взять меня на работу – не пожалеете… Та заинтересованно слушала и кивала головой, поглядывая на меня. Томка успевает информировать, что как экономная хозяйка, Анна клюнула на предложение платить за «безъязыкую» много меньше тарифа и не хочет, по – всему, отказываться от дешевой рабочей силы. С другой стороны, как ответственную мать, ее беспокоит, каким образом буду выполнять ее указания на английском и можно ли мне доверить младенца…
Очередной гениальный ход конем моей выдумщицы Томки разрешил все сомнения. Она предложила Анне «ни в коем случае» не спешить в столь серьезном деле и дать возможность «му-му» доказать свою состоятельность. Для этого всю последующую неделю я буду ходить к ним на работу, продолжая жить у Лисы и Кэрри. Кстати, они же дадут референс, где подтвердят, что управляюсь с малышами будь здоров и без языка, а в случае чего, переводчица в ее лице всегда под рукой, стоит только поднять трубку телефона - у нас уже есть такой опыт. Если мамашу устроят мои деловые качества и «тупой» английский не будет вызывать полного отторжения, тогда меня примут в дом на «должность» с проживанием.
Молодящаяся бабушка, с блестящими голубыми тенями на морщинистых веках, поддержала Томку и вынесла кофе с чем-то сладким. Договорившись о графике работы и оплате, ударили по рукам и разошлись…
Приложив все свое английское красноречие, чтобы «утолкать дуру» в американскую семью, Томка строго предупредила:
- Ну, Катька, теперь держись! Это есть твой последний и решительный бой! Другого такого шанса может и не быть!… Я сделала для тебя все, что могла.
Но и без этих слов мое самолюбие было, как курок на взводе. Дайте срок, и я всем докажу, что не потеряна для Америки!... Поддержав мою кандидатуру, Томкины хозяева не без интереса стали наблюдать, чем кончится мой очередной «забег». Так что, закусив удила до кровавой пены, под всеобщим пристальным вниманием началось мое безмолвное взятие нового бастиона…
Не ошибусь, если скажу, что казалась им умным козлом из сказки, потому что они смотрели на мои действия с тем же выражением, что когда-то читала на лице «моей» Лисы: «Ты гля! Откуда она все знает и все делает без объяснений?..» «Вас бы к нам на деревню, к дедушке на месяцок или в аномалку к Ирине - тоже людьми стали бы… Если б, конечно, живыми остались…» - хотелось ответить супругам, которые жили вне быта, в смысле палец о палец не ударяя.
Покорив Анку, так стала называть хозяйку за глаза, приведенным в божеский вид бейсментом, где раньше было ни пройти, ни проехать, взялась обихаживать супруга. Он носил романтическое имя Артур – по-еврейски Асса, и путь к его сердцу нашла традиционно – через желудок, успешно затушив любимую им курицу с овощами. Несмотря на «козлиные» усилия, все же однажды оплашала. Когда к ужину готовила картофельное пюре, перепутала соль с сахаром. Исправлять ошибку было поздно. Покруче посолив подслащенное пюре и посильнее сдобрив сливочным маслом, размешала до воздушности – что будет…
Всю ночь мне снились огромные соляные залежи, а среди них сердитая Анна, которая говорит сахарными устами:
- Бай-бай, Катья!..
На следующий день, робко постучав в антикварную дверь – а как сон руку? – и мне открыла улыбающаяся хозяйка. Она с порога стала расхваливать вчерашнюю картошку, дескать, было очень вкусно, оставив меня сомневаться в искренности слов.
Но главной моей заботой стал их крошка-сын. Он был такой беспомощный, хорошенький, нежный и удивительно спокойный ребенок, что когда я бережно брала эту драгоценную хрупкость на руки, у меня выступали слезы. Мое сердце заходилось от жалости, умиления и чего-то родственного с этим слабеньким американским бэби. Меня обуяло Бог знает откуда взявшееся чувство ревности, будто кроме меня никто не сможет поднять эту былинку на ноги… Признаюсь наперед, что только когда Джероми уверенно затопал своими ножками, смогла оторвать от себя эту беспокойную нежность... И через несколько лет, уже в России, остановив свой взор на его портрете, мое сердце тоскливо защемит: «Как он там, в Америке, без своей «рашен» Кати?..»
А пока, бэби много спал, и мне не составляло труда в паузах между его кормлениями электровеником выполнять привычный комплекс мероприятий от стирки, утюжки, уборки до готовки. Но и пюре, и работа по дому, и Джероми, который прилип к моим рукам, как там и был, не составляли проблем. Все упиралось в общение с родителями, которое напоминало игру в испорченный телефон, да еще не по-русски. Из потока слов нужно было уловить смысл и догадаться, что от меня хотят. Эта «игра» требовала от меня постоянного сосредоточенного внимания и если б не опыт зоны, где и не такую хозяйку телепатила, то меня ожидал бы очередной провал. В особо критические моменты спасала Томка или англо-русские словари и разговорники, приобретенные предусмотрительной Анной.
Неделя проскочила на одном дыхании. В пятницу, дабы утвердить меня в должности приехала двоюродная сестра Анны, красивая молодая женщина с роскошной косой. Пройдясь по прибранному дому, она с вниманием стала наблюдать, как русская «му-му» справляется с обязанностями няньки. С ласковым терпением родной бабки, я покормила малыша из бутылочки и, не дрогнув, заправски сменила испачканный памперс. От присутствия зрителей на меня снизошло артистическое вдохновение и я непринужденно поиграла с «внучком» в «ку-ку», выложив весь словарный запас английского. На мое корявое, но жизнеутверждающее «ку-ку», которому научилась у Томки накануне, Джероми отреагировал широкой, беззубой улыбкой, растопив сердце «комиссии» в образе красавицы – не говоря о мамаше – и оставив всех в доброжелательном ко мне расположении…
Но хотя эксперимент со стажеркой прошел удачно, я в подавленном состоянии сдала младенца родителям и отчалила от дома ретро в полной уверенности, что старинная дверь с подковой навечно захлопнулась за моей понурой спиной. Осторожную Анну, видимо, не убедили рекомендации Томкиной Лисы. Решив копнуть глубже в моей американской биографии, она попросила телефон хозяйки с прежней работы. Не ожидая такого поворота, я растерянно дала номер аномальной Ирины. Было бы наивно надеяться, что ненавистная «царедворица» вспомнит меня добрым словом…
За выходные, мы с сестрой подстраховались и прокрутили запасной вариант. Так случилось, что он оказался более привлекательным. На тех же условиях в семье были самостоятельные дети и отпадал груз ответственности за жизнь младенца. На том и порешив, дали согласие американке занять место хаускиппера – без бэбиситоров и с понедельника приступить к работе. Но жизнь, она хоть и злодейка, а судьба – индейка. И как от этой «индейки» не беги, ан нет – догонит и клюнет.
Неспешная Анна, все тщательно проработав и взвесив, позвонила в конце уик-энда и сообщила нам, что семейный совет решил оставить «Катью» при ребенке. Более того, они так хотят видеть нянькой именно меня, что готовы оплатить вступительный взнос вместе с учебниками за курсы английского языка. Кстати, русская Ирина, отметив мое усердие в работе, дала отличную (?!) рекомендацию и что, дескать, рассталась со мной исключительно по причине слабого языка...
Заколебавшись маятником, я не знала, что ответить – идти беззаботно гонять пыль с неодушевленных предметов или взять на себя ответственность за живую душу?.. Догадавшись, что безъязыкая не кидается на такое выгодное предложение, Анна первая не выдержала моей паузы и стала уговаривать. Быстро утешив свое израненное самолюбие – вот оно, дождалась! Меня жаждет сама Америка! - чувствуя во всем происходящем божественный промысел, безоговорочно согласилась в пользу полюбившегося Джероми.
Через пару часов мои пожитки стояли в небольшом гэструме, куда поселили новые хозяева. Освоив предоставленную жилплощадь, я была довольна, как слон новой клетке! Случись гости – меня временно переселят в кабинет рядом, где есть кровать. «Клетка» была обставлена черным пузатым гарнитуром довоенного образца и удобства находились через общий коридор. Успев привыкнуть к люксам, поначалу смущалась этим обстоятельствам. Полы зверски скрипели а изоляция была ни к черту. Уснув под восторженные звуки со стороны супружеской спальни, мне было неловко тревожить по ночам своих утомленных благодетелей. Затаившись мышкой-норушкой, не высовывалась до тех пор, пока не начнется движение в хозяйской половине. Артур всегда вставал в шесть утра и сразу включал душ… Зато теперь никто не пил мою кровушку! А это стоило даже нашего общественного, страшного, как сама жизнь, туалета типа сортир на семи ветрах.
Покончив с собачьей жизнью, напоследок, как никогда прониклась состоянием бездомного пса, которого долго и больно пинали за ненадобностью. Наконец-то нашлись люди, принявшие бедолагу. Ощутив свою нужность, он готов преданно служить… В переводе на человеческий, ко мне пришла долгожданная стабильность – от внутреннего состояния, до зарабатывания денег – то, ради чего весь сыр-бор. Случай же с бесноватой Ириной лишний раз доказал мне истину Христову – на зло не отвечай злом.
Мои очередные хозяева занимали ту же социальную нишу, что и Томкины, то есть стандартная семья из среднего класса с поздним ребенком. Анне было тридцать пять, муж на десять лет старше. Убедившись до конца в надежности безъязыкой, мне полностью доверили ребенка в придачу с домом. Хозяйка стала три дня в неделю ездить в Бруклин, где работала по специальности в госучреждении. Хозяин днями трудился в антикварном бизнесе и вечерами подолгу сидел за компьютером.
Его любовь к старине отразилась на убранстве жилища. В гостиной стоял большущий, грубой работы, прямоугольный стол и широкие, жесткие стулья, выполненные мастерами шестнадцатого или семнадцатого века. Убей меня, но ничего особенного не находила в этой побитой, примитивной рухляди, которую позволялось протирать только сухой фланелью. Меня больше привлекали полотна неизвестных художников разных периодов, развешанные, как в картинной галерее, по всему дому. Орудуя специальным пуховым веничком, я имела возможность любоваться бесценными и таинственными шедеврами. Одна из картин, где краска потрескалась от бремени веков, изображала прекрасную, похожую на Деву Марию, женщину в тёмно-красном одеянии. Встретившись со строгими глазами незнакомки, если никого не было поблизости, я крестилась и говорила:
- Господи, спасибо за все, что Ты для меня делаешь!...
Неудержимая страсть к старине превратила моего хозяина в гоголевского Плюшкина и все старье, которое ненароком попадалось на его пути, тащилось в дом. Даже деловитая Анна, знающая цену исторической рухляди, порой бесилась и ругала мужа почем зря за эту манию…
Как-то уже по весне, Артур не побрезговал и приволок с мусорной свалки большущий вонючий ковер «полинезийской эры». «Антиквариат» свозили в химчистку, а к залысинам пришили веселенькие кисточки. Однако, уплатив за услугу больше денег, нежели стоили два таких же новых, коврик продолжал источать запах дохлой кошки, от которого мутило и струились слезы. Но весь кошмар был в том, что этот «уникум» застелили в моем «апартаменте». Только спустя месяца три ежедневных уборок, пыль всосалась и мой организм смирился с гнилостным духаном исторической коврюжки. Теперь моя комната с допотопной мебелью сороковых годов представляла убогое жилище наших бедных стариков-пенсионеров, которые всю жизнь довольствуются тем, что нажили в молодые годы.
Но это у нас, а по оценке Томкиных американцев все музейные экспонаты относили моих хозяев в разряд очень богатых людей. Вот тебе и топорная мебель из сказки «Три медведя»! На Западе вкладывание денег в дела давно минувших дней считается делом выгодным, то же, что у нас в доллары или в евро – цена всегда растет. Даже небогатые люди стремятся приобрести что-нибудь из антиквариата, как гарант надежного и разумного вложения капитала.
Наблюдая за этим безумным накопительством, меня не покидало ощущение, как и при виде старинных роялей, на которых никто не играл, что все эти ценности – от китайского фарфора до русской прялки с иконами, свезли сюда со всего земного шара, не забыв хорошо пошерстить древнюю и некогда святую Русь… Все это богатство занесено в компьютеры, изданы сотни каталогов и тысячи сотрудников перепродают произведения старины из дома в дом, пополняя свои счета. Только в маленьком Грэйт-Нэке видела несколько антикварных лавок, забитых до потолка, а сколько же по всей стране?...
Далее, если у «дорогих соотечественников» все кричало о наличии наличных, то про моих хозяев ничего такого и не подумаешь. Они не шиковали и вели скромный образ жизни. Игнорируя любовь к тряпкам, супруги не спешили обзаводиться новыми и донашивали до дыр старое. Талия Анны тоже не вписывалась в элитные стандарты, но она не истязала себя диетами. Ее вес, на мой взгляд, тянул под девяносто кило, а любимой едой были калорийные чипсы с пепси-колой.
Более мелкий Артур принимал ее полноту, как Божью дань и лишь в конфликтных ситуациях, используя как самооборону, мог упрекнуть любимую за обжорство. В остальном они мало чем отличались от окружающих и кроме «исторического» дома, начиненного антиквариатом, имели в собственности две новые дорогие машины, одна из которых такой же микроавтобус, как брали в аренду хозяева Томки.
Центром внимания был долгожданный ребенок. Несмотря на строгую экономию, для его полноценного развития – от питания до мини спортзала, родители денег не жалели. Они не собирались ограничиваться единственным сыном и Анна вынашивала планы по умножению потомства. Семья с одним ребенком считается как бы неполной, и предпочтение отдается многодетной. Здесь не услышишь наше сказанное со злобой - зачем нарожала...
Та анархия, какую в свое время переживала у Томкиных американцев, в этом доме почти не позволялась. По своей природе мои хозяева были более благоразумными родителями. Ребенка никогда не турсучили, а режим был гибкий, подстроенный под его естественный ритм. После купания на ночь, а не с утра, как у Томкиных, его укладывали спать в одно и то же время и бэби, как полагается, спал до утра, не требуя барел. И лишь изредка тишину нарушали излишне громкие выяснения отношений родителей. Но это были кратковременные вспышки и тем самым, когда милые бранятся, что тешатся.
Выдержанный, я бы сказала, интеллектуально утонченный супруг, кроме старины, обожал классическую музыку, и в доме постоянно звучали арии итальянских теноров. Жена пользовалась услугами библиотеки и, лежа до обеда в постели, могла почитать хорошую книгу, например, «Анну Каренину» Льва Толстого. Кроме этого, на ее тумбочке всегда лежали труды по психологии и воспитанию детей, в частности Спока.
По пятницам в доме устраивался еврейский шабат - на стол ставили свежий хлеб, зажигали свечи и супруги самозабвенно молились. Анна сожалела, что я не «джюиш» и не могу составить им компанию. Для количества изредка приглашалась немногочисленная родня. В общем, мои хозяева были весьма благочинными обывателями в самом хорошем смысле этого слова, в каком ему и положено быть – уважали законы и ставили семью превыше всего. У нас это положительное понятие, пардон, изговняли, переделав в имя нарицательно-презрительное, как, впрочем, и многое другое из этой же серии.
В первый же день, выйдя на работу ровно в семь – хотя договор был вставать по мере просыпания бэби – свою признательность за оказанное доверие продемонстрировала тем, что предложила хозяину по-английски:
- Что бы вы хотели покушать на завтрак? и т. д. – весь набор предложений, которыми пользовалась, потчуя супруга Ирины на зоне.
Несколько удивленный моей инициативой, хозяин охотно заказал омлет из белков и сыра. Обрадовавшись знакомому меню, не медля угодила еще одному борцу с холестерином. Диета Артура была строгой и разумной. Яйца фигурировали один, два раза в неделю, в остальные дни готовила примитивный, но полезный серил - кукурузные или овсяные хлопья с молоком, далее сок, фрукты, чай без грамма «белой смерти» и т. д. Чтобы долго жить и оставаться в строю, в завершение хозяин бросал в рот пригоршню витаминов с микроэлементами. Доверяя рекламе, все американцы поедают их в огромных количествах. Спиртным в доме не баловались, если только хорошее вино в праздник, и все продукты покупались с предостерегающей надписью – «жира нет».
Несмотря на такие серьезные ограничения, Анна продолжала добреть, хотя не завтракала совсем, посвящая утро укладке из жидких волос с помощью фена. На ходу давая мне указания насчет ужина, более энергичная Анна подгоняла нерасторопного муженька: надо выезжать не позднее семи-тридцати, а то угодишь в пробку. Проводив супругов с пожеланиями всех благ, я закрывалась на антикварную задвижку и возвращалась к своим обязанностям.
Отработав три неполных дня, хозяйка, наверное, очень уставала, потому как в последующие отсыпалась часов до десяти-одиннадцати и, не вылезая из супружеского ложа, пару часов висела на телефоне. Чаще всего это были звонки в Африку, где жили ее престарелые родители. Переговоры, как правило, заканчивались Анкиной истерикой. Рыдая взахлеб, великовозрастная доча жаловалась на свою тяжелую и беспросветную жизнь – работа, дом, ребенок, муж вечно занят и, наглец, мало помогает. В общем, обычные бабские сетования, только с американским уклоном.
Мне было непонятно, что за проблемы могли так тревожить обеспеченную, имеющую крепкую семью, молодую, здоровую женщину? Иногда, не выдержав душераздирающих причитаний хозяйки, осмеливалась брать на себя роль Луки-утешителя из пьесы Горького «На дне»:
- Анна, не расстраивайся и не волнуйся напрасно! У тебя есть русская Катя и все будет о-кэй!
Не удержавшись, уже по-русски:
- Что ж тебе не хватает, воешь белугой?.. Горя вы не видели…
С опухшим от слез носом и промытыми светлыми глазами прибалтийки – ее древо тянулось оттуда, забыв накинуть халат, растрепанная Анна спускалась в кухню.
В этом плане мадам была без комплексов и независимо от условностей разгуливала в пожеванной трикотажной ночнушке. В таком виде она могла спокойно выбежать в сад и, тряся своими прелестями, дать указание латиноамериканской группе рабочих, подстригающих травку. Ошарашенные мужики, уже до конца раздев хозяйку взглядом, дружно сопровождали черными горящими очами ее белые, пышные телеса, пока те не исчезнут за дверью. «Стриптизм» ожидал каждого, кто вздумал появиться в доме до полудня, будь то слесарь, или почтальон.
Супруг, если находился рядом, ровно дышал на беззастенчивость жены и сам любил щеголять в пижаме. Но с учетом, что этот вид ночной одежды у наших отечественных «джентльменов» считается признаком хорошего тона, что неоднократно пропагандировалось советскими фильмами, то его исподнее на меня лично никакого впечатления не производило. Да и на фоне Анны он бледно выглядел, особенно когда ее рубище разукрашивали яркие пятна от «женских дней».
Западная раскованность и непосредственность хозяйки напоминали мне девочку – акселератку, которая в силу умственных способностей не соображает, что вымахала в бабенцию и давно пора прикрыться. Мне понадобилось какое-то время, пока избавилась от неловкости, что мои «сукины дети» не стыдятся прислуги, как мы все, не стыдимся своих домашних животных – птичек, рыбок, собачек или кошек.
Пока Анна попивала свой ядреный чай из любимых африканских сортов, куда бесстрашно сыпала несколько ложек сахара, и приглядывала за мирно играющим сыночком, я убиралась в их спальне. Если дело происходило после белуги и крокодиловых слез, то, глядя на бэби, она быстро отходила, что было ее замечательной чертой. К счастью, ее приходы не были столь пагубными, как у Ирины, и не представляли опасности для моего организма. Можно, буквально, по пальцам пересчитать несколько тяжелых случаев, когда опускались руки. Но это были кратковременные воздействия и опускаться надолго они не имели права, так как почти всегда были заняты подрастающим Джероми, Джеромушей – мне так нравилось больше…
После позднего завтрака хозяйка уезжала по делам или, пристегнув бэби, к его «пилотскому» креслу, мчалась в гости, к врачу или в парк, оставляя меня заниматься хозчастью. Хотя и не большой, но все же двухэтажный дом с бэйсментом требовал внимания и дел всегда было невпроворот. Вооружившись еще не остывшим «зональным» опытом, работала на опережение, не дожидаясь «ц.у.», которых все равно не пойму.
Все наши женщины, которые трудились в семьях, особенно с детьми, шутя говорили: работать можно, только хозяева мешают. В этом была львиная доля правды. Вкалываешь не меньше, зато никто не зудит и нет напряжения. Даже когда мой младенец крепко спал и все было на мази, я так ни разу и не осмелилась в присутствии хозяев не то, что прилечь, а просто присесть на краешек старинного дивана, хотя уверена, никто не осудил бы человеческого желания уставшей прислуги. Так что денечки, когда озабоченные родители уезжали на работу, оставляя меня тет-а-тет с бэби, считала наиболее благоприятными.
Свобода действий позволяла гораздо разумнее распределять работу и силы. Не прошло и месяца, как, успевая «брать больше» и «кидать дальше», стала умудряться выкраивать хотя бы тридцать минут для полноценного отдыха с дремотой.
В первые же дни совместного проживания, отобедав с американцами, нашла, что это будет тяготить обе стороны, поэтому, устроив себе ланч в часа три-четыре, больше к холодильнику не подходила. Вырвавшись из дома, благородно ужинала фруктами, купленными за свои деньги.
Анна так и не поняла принципов моего питания, и удивлялась не меньше, если не больше, чем на «козла», когда и «овцы» - продукты – целы, и «волки» - сыты. А дело заключалось в простой арифметике – последний кусок, как учили сызмальства не трогала, оставляя на всех. Лишь иногда хозяйка раскошеливалась ради меня и покупала пакетики с гречкой и одну потрясную еврейскую закуску, к которой прикладывались все члены семьи.
Обычно около восьми просыпался Джеромуша. Весело поприветствовав малыша на двух языках, не удержавшись, целовала его в розовые щечки, чего не позволяла себе при родителях. Называя полюбовно засранец невыносимый, привычно меняла памперс и, переодев в дневную одежду, заранее приготовленную Анной, переносила на первый этаж, где устроена игровая для бэби. Забирая все больше и больше времени, крошка из-под колпака рос не по дням, а по часам, уверенно догоняя своих более успешных годков.
Ниспосланный мне американский «внучок» был совершенно замечательным малышом и ни разу не разочаровал свою няньку. «Главная моя забота» имел уравновешенный характер и никогда зря не орал, как Томкины, вечно сопливые «внучата». С последним у нас тоже было строго. Родители не допускали до простуд и после уик-энда сдавали мне ребенка в наилучшем виде, не считая какого-то синячка или царапины. В свою очередь, придерживаясь нашего береженого – Бог бережет, не за деньги, а за совесть нянчилась с бэби, не позволяя упасть волосинке с него покрытой пушком головки. Моя интуиция обострилась настолько, что я чувствовала этого чужого ребенка сильнее, чем когда-то по молодости - своего родного.
Мне не составляло труда безошибочно в двух словах объяснить возникшую проблему по поводу самочувствия бэби или развеять ложную тревогу неопытной мамаши. Раскусив скрытые способности «экстрасенсорной няньки», Анна не спешила раскошеливаться на педиатора и вначале советовалась со мной…
Признаться, она была недалека от истины. Мне трудно объяснить, как это у меня получалось, но несколько раз, когда малыш начинал заболевать, мне удавалось его вылечить. Сосредоточившись – уйди, чернота! Боже – лучше я, чем он! – всю свою энергию через руки посылала на его ослабленное тельце и через час – разве не чудо! – бэби был весел и здоров. За все время, пока мы были вместе, ребенок ни разу не захворал.
С того момента, как Джеромуша перекочевал на мои руки, он стал украшением в моей прозе жизни и лучшей «подружкой», с которой можно, как с «подушкой», поделиться обо всем и та не продаст. Он все понимал, что доказывало – для невинных младенцев не существует языковых барьеров. Это для взрослых кара Божья за грехи. Для тренировки памяти я нередко устраивала перед бэби репетиции – читала стихи, монологи, пела «оперным» голосом… и т. д. Заговорщик следил за мной из манежа глазами мудрого старичка и улыбался, давая возможность без проблем приготовить ужин для родителей. Благодарно расцеловав кроткого воспитанника, говорила:
- Вот повезло, засранцу, нянька-артистка досталась!... И чё я в тебя такой влюбленный?..
Мне конечно же было известно, за «чё» прикипела к американскому бэби…
Не только ангельским нравом и обаянием, но даже внешне – длинные пальчики на ручках, верхняя губка с «бубочкой», он напоминал моего Ромочку в младенчестве. Боже! Какая я была счастливая мать, имея такого же прекрасного ребенка. И насколько была глупа, чтобы тогда, в свои двадцать с небольшим, не осознавать и не ценить должно свое сокровище!.
Как-то Анна пооткровенничала, что Джеромуша появился на свет из пробирки и теперь она вновь пытается повторить удачный опыт. После этих разговоров мои тайные чувства к искусственно зачатому малышу утроились. По-молодецки управляясь с ним, мне порой представлялось, что это мой, тот не родившийся ребенок, который мог бы быть!.. Еще три года назад я могла бы иметь такого же мальчика или девочку, если бы… Если бы!...
Когда не стало сына, мне едва исполнилось сорок пять лет. По американским меркам – расцвет сил. Со смертельным ужасом обнаружив, что без него жизнь потеряла смысл, приняла запоздалое решение – во что бы то ни стало рожу ребенка! Сама знаю не один случай, когда женщины шли на это даже после пятидесяти.
Не медля, проконсультировалась с врачом, но получила предписание – не строить иллюзий, так как имею проблемы в моем женском организме. Не отчаиваясь, я поехала в институт материнства, где меня обследовали и, обнадежив, взялись помочь, предварительно выставив счет в у. е. Вникнув в цифры – меня «заклинило». Откуда у честного работника из сферы культуры такие деньги?!... Всю жизнь свое отдавала! Да я этих «у.е.», в смысле долларов, отродясь и в руках не держала!..
Пометавшись в поисках кредиторов – завыла в своей пустой квартире – никто не соглашался занять деньги на такое бесперспективное мероприятие… Безвозвратно упуская время и отчаянно вычеркивая дни в календаре, я все глубже погружалась в депрессию, готовая раствориться в небытие. Но тут произошло то, «чего не забуду и в новой беде» и «где для меня не открыли засов»…
Заведя привычку подолгу не ложиться и, будучи некурящей, до тошноты смолить ненавистные сигареты, в один из таких вечеров в конце лета 1994 года в передаче Молчанова «До и после полуночи» услышала призыв режиссера Кэти Долидзе. В нем говорилось, чтобы по мудрому обычаю грузинок, женщины всего мира вышли двадцать пятого сентября в двенадцать дня на площади своих городов и сел с белыми платками и сказали: «Нет войне!» Это движение так и называется – «Белый платок». Год назад более двух тысяч матерей и жен стали между воюющими сторонами, пытаясь остановить бойню…
Мгновенно созрела идея: в этот день я должна быть в Грузии! Принимая участие в этой благородной акции духовно отмечу годовщину гибели сына и, хоть никто не уполномочивал, прокричу свое слово от имени российских матерей…
Тогда еще никто не мог представить, что впереди ждет полный обрыв – Чечня с ее горячими и горящими точками «от Москвы до самых до окраин». Но «кровных кровь» и «коршунов кровавый след» идут из Абхазии и мы первые завопили над убиенными детьми, только нас тогда никто не услышал…
Далее, мне пришла совсем не благородная мысль: а что если попросить денег взаймы у самого главы государства Эдуарда Шеварнадзе, за чьей подписью получила посмертный орден с книжкой за номером пятнадцать? Что великому мира сего тысяча долларов? Мой сын жизнь отдал за свободу его Родины!.. Утром отправила телеграмму – выезжаю, встречайте…
Одетая по обычаю кавказских женщин в «скорби черное убранство» накануне акции была в Тбилиси. Вместо Кэти меня встретила и привезла в свой дом актриса и организатор митинга Гуранда Габуния. Увидев на стенах ее квартиры многочисленные фотографии и портреты, подивилась на пути Господни! Ее представительный супруг Отар Мегвинетухуцеси – народный артист советского союза и прекрасно знаком мне по роли Дато Туташки в одноименном телесериале, а их красавица дочь Мария по картине «Пацура», где та снялась в детстве. Саму темпераментную Гуранду невозможно не вспомнить по яркому эпизоду, написанному специально для нее и «Пацуры» в фильме «Экипаж»…
Не по своей воле попав в компанию этих известнейших людей, очень стушевалась и вместо того, чтобы нести величаво-скорбный образ матери в трауре, предстала перед ними в роли растерянной и смущенно лепечущей не то, что надо, ученицы. Почувствовав их недоверие, поспешно, будто оправдываясь за все случившееся, показала свой паспорт и документы, свидетельствующие о родстве с сыном.
- Да, чуть не забыла!.. Посмотрите еще это…
Тут «ученица» впервые услышала от неулыбчивого Отара, что то, что называла «медалью», высшая награда Грузии… Вскоре Гуранда звонила в семью «Самого» или близких к нему людей и по-грузински рассказывала о неожиданной гостье…
К моей заявке прочесть на митинге композицию на стихи Марины Цветаевой «Письмо в бесконечность», Гуранда–режиссер отнеслась скептически, но прослушав текст согласилась с доводами, что это имеет право звучать на площади. Оказав честь, она поставила мое выступление в финале. Касаемо второй половины цели моего приезда, то посмотрев, как бедствует маленькая Грузия – света нет, люди не доедают, пенсии мизер, тысячи беженцев не имеют угла, – постыдилась настаивать на личной встрече с озабоченным судьбами страны президентом. Воспользовавшись тем, что дочь известных актеров личный советник Шеварнадзе, написала прошение – «О не оставь мене!» - которое Гуранда заверила передать из рук в руки.
Далее было всенародное вече на центральной площади. Тысячи людских глаз и десятки кинокамер нацелены на выступающих с маленькой трибуны. Рядом со мной глава грузинской церкви и супруга президента - безупречно ухоженная Нанули, которая держится как настоящая леди. Меня представили ей до начала митинга. Сменяя друг друга, известные деятели науки и культуры клеймят войну, призывая к миру. Ораторы говорят на грузинском, но смысл понятен по реакции толпы, размахивающей белыми платками. Ближе к концу митинга замечаю появление кавказского долгожителя от политики, непотопляемого и легендарного Эдуарда Амбросиевича Шеварнадзе, до которого, если захочу, могу дотянуться рукой…
Закрыв глаза, молюсь – сыночек, если ты слышишь - помоги!..Укрепи мой дух!.. Вдруг чувствую на своих окаменевших в замке руках теплое мягкое прикосновение. Это Нанули, наблюдая за муками русской гостьи, положила свою царственно-холеную руку на мой «лед» и подбадривает взглядом. То ли от ее слишком благополучного биополя, то ли от бессильной ненависти к тем, кто погнал моего сына под ту смертельную пулю, но меня захлестывает неудержимый подъем, который «на сцену шлет раба»…
Уже слышу, Гуранда-ведущая говорит о моем Ромочке, что привело его на защиту грузинской свободы, о том, что спустя полгода я сняла траур и вышла на сцену с молодыми артистами и помянула его возвышенную душу спектаклем «С распахнутым сердцем», где были сыграны сцены из классических произведений и где я исполняла цветаевскую композицию. Благословив одобрительным кивком, супруга президента легонько подталкивает меня к микрофону. Выдержав паузу – начинаю.
Вставай, кто не спал!
Вставай, кто как дух бродячий
Очей не смыкал!
Вставайте, настал день плача!
Встань, матери стон над морем,
Земля умылась…
Уже на первых строках на меня снизошла божественная сила, будто в мое «Я» вместились голоса всех матерей-сирот. Они звучат над грузинской землей натянутыми струнами из оголенных нервов, подчиняясь каждому движению моего страдающего сердца…
Далее текст композиции передает вечный славянский плач от Ярославны до наших дней:
О, поглядите – как
Веки ввалились темные!
О, поглядите – как
Крылья его поломаны…
Гениальные стихи поэтессы с дерзкой кровью до вздоха совпали с моими личными переживаниями, усилив до неподъемных высот – «когда строку диктует чувство» и «тут кончается искусство и дышит почва и судьба…».
Перестав митингово размахивать белыми платками, площадь замерла а потом, все громче и громче – заголосила! Никто не скрывал своих чувств и это были слезы очищения… Сорвав с головы черный шарф, я заклинаю строками Даниила Андреева:
Что мне до ваших посул и наград!
Что до бездушных держав!
Первенец – сын мой, отрада, мой плод
Мог бы и нынче быть жив!...
Далее опять цветаевский стих с его особым ритмом и нервом. Вся композиция длится около шести - семи минут. Усилием творческой воли, не скатившись на жалостную сентиментальность, я не только выстояла – но восторжествовала! И это был мой великий час матери и актрисы!
На ходу смахивая слезы, Гуранда занимает мое место у микрофона и объявляет священнослужителя… Большие глаза живой легенды – грузинского президента – повлажнели и не смотрят в мою сторону, а его половина, элегантная Нанули, аккуратно промокает уголки батистовым платочком. Они расчувствовались! Они запомнили меня! Это означает – есть все предпосылки, что мое прошение не запылится на полке! Они не оставят меня и как мой сын, протянут братскую руку помощи!..
Когда Шеварнадзе вышел к лобному месту и начал по-кавказски темпераментно заключительную речь, на другом конце площади появилась группа людей с плакатами, и начали что-то гневно скандировать. Моментально отреагировав, наряд милиции скрутил оппозиционерам руки и, затолкав в «воронки», увезли…
Глядя в седой, как лунь, упрямый затылок политического долгожителя, мне стало страшно за его президентскую жизнь. А на обочине подсознания промелькнуло – такого не разжалобить… И не его ли дело рук - «мясорубка» в Абхазии?...
После акции десятки простых людей из толпы подошли ко мне со словами благодарности и признательности. Многие из них переживали такую же боль утраты, потеряв родных и близких. Тогда эта поддержка стала тем врачующим бальзамом, в котором так нуждалась! Дома, даже среди близких, не говоря о далеких, не нашла понимания – почему русско-украинский мальчик заплатил жизнью за чужую свободу?.. В стране рабов, мало кому дано понять: чужой свободы не бывает и плата за неё непомерно высока… Покидая площадь, на мой тревожно-немой вопрос Гуранда успокоила:
- Письмо у прэзидента! – и сверкнув выразительными глазами, уже актерской завистью – Ты выдэшь, какой фурор произвэла?...
На следующий день при ее содействии меня, как почетного гостя, бесплатно отправили самолетом в Краснодар. На родной земле пришлось битый час объяснять непонятливому таможеннику происхождение «контрабанды» - стодолларовой купюры, впервые в жизни попавшей в мой безнадежно тощий кошелек, и бутылки коньяка, которые хотели было изъять. Их передала заботливая Гуранда от имени и по поручению общественности на помин Ромочкиной души. Только когда разревелась, и в подтверждение своих слов затрясла перед сизым носом прапорщика дюжиной дареных белых платков и небольшой иконой Божьей матери, подаренной поэтессой Мзия Хетачури, меня, ворча, пропустили из-за «кордона»…
Тоскливо вспоминать, но мое неподъемно-крутое вознесение над горной Грузией, где оставила частицу себя, закончилось плачевно. Не дрогнув своими «каменьями», «бездушные державы» заживо похоронили того ребенка-мечту, которого мысленно качала долгие месяцы ожиданий. От чувствительного президента и благополучной Нанули-матери не последовало ни звонка, ни формальной отписки, мол, сочувствуем, мадам, но дать вам нечего – самим мало…
И только годы спустя, когда мой детский наив подрос до коротких штанишек, я догадалась, кто был той «общественностью», которая передала сотню и коньяк. В эту сумму оценил «белый орел» и его верная «орлица» жизнь моего единственного сына, будучи одним из самых богатых кланов Грузии. Однако, не будем забывать – а забывать нельзя! – что мы родились в «прекрасной» стране, где человеческая жизнь обесценена до положения щепки. Так что наследники власти, которые «наследили» так что себе и деткам с внуками хватит, спасибо, меня еще «зауважали», а не сбросили в пропасть или под колеса электрички, как лишнего свидетеля их бесстыдства. Не за горами время, когда всплывет провокационная роль этого князя тьмы в абхазских событиях…
Отделавшись легким испугом от встречи с большими людьми и совсем маленькой, всего с голубиное яйцо опухолью в левой груди – я упала под нож хирурга. Как ни странно, этого оказалось вполне достаточно, чтобы встряхнуться и возродиться, как Феникс из пепла…
Пережив унижение от своего материального убожества и взяв на вооружение девиз нашей страны ГУЛАГов – «Не верь! Не бойся! Не проси!», начала спасать самое себя.
Поднатужившись, потом и кровью поставила кукольный спектакль с символичным для меня названием – «По щучьему велению». А чтоб сказку сделать былью, начала втихаря от родины работать со своей командой в личную кубышку. Но мотаясь по гастролям с подставными документами разных «крыш»-грабителей, вскоре убедилась, что ни государство, так другие обберут. Никакими «у. е.» в моем скромном творчестве и не пахнет. Тогда-то, я устремила свой уставший, но вполне оптимистичный взор за океан, где за труд платят деньги, а не видимость…
Рассказывая так подробно о самом сокровенном – о чем в свое время не посмела поделиться даже с мамой, – мне хочется, чтобы вы поняли, что для меня стал значить этот американский бэби из пробирки, невероятно похожий на моего сына, которого больше нет…
Будто пройдя курс омоложения, я посвежела цветком запоздалым и, скинув лет десяток с плеч долой, по-матерински молодо управлялась с Джеромушей, успевая охватывать необъятное. Как нормальные люди, Анна и Артур чувствовали мою особую сердечность и теплоту к ребенку, которая автоматически распространялась и на них.
- Я сделаю, нет проблем! – звучал мой ответ на любую просьбу, даже когда не горела желанием или разрушала свои планы. Они прекрасно догадывались, что за моим безмолвным повиновением, кроется нечто гораздо большее, чем примитивно-рабское послушание и это «нечто» заставляло их относиться ко мне уважительно и не переступать границ…
Меня не баловали и порой было трудно, но я больше не задыхалась от сталинско-ежовских рукавиц, без которых не мыслили своих отношений с прислугой постсоветские господа. Как аляверды, на мою искреннюю ласку и заботу, экономные хозяева без тени сожаления расставались со своими денежками и точно в срок торжественно, будто Нобелевскую премию, вручали зарплату, включая все переработки. Когда Анна, закрутившись с сынишкой, забывала отдать деньги, то Артур догонял меня на машине и, премного извиняясь, вручал конверт. При всей своей зависимости я, наконец-то, стала легко дышать и чувствовать себя - человеком!
Свободным временем, которое помчалось со скоростью звука, стала распоряжаться по своему усмотрению. Хозяева не ставили условий, когда уходить и когда возвращаться. Они предпочитали больше времени проводить с ребенком, а «ресторан», приготовленный и эстетически сервированный «умным козлом», всегда ждал на круглом, тоже из древних, столе. Меня почти не пользовали по вечерам, как у Томки, и освободившись около семи, я уходила на «променаж» или в бесплатную школу, где вновь возобновила занятия. Беззаботно пропорхав весь вечер, возвращалась домой не раньше одиннадцати, когда семья уже видела десятый сон и, открыв «антиквариат» своим ключом, невидимкой - опять выучка с зоны, проскальзывала в свой гэструм.
Решив, что хозяева не меньше моего угорают от столпотворения на относительно небольшой территории, не только вечера, но и выходные, старалась исчезать из дома. Они были довольны дважды: куда приятнее провести уик-энд в тесном семейном кругу без иностранных наблюдателей, к тому же никто не объедал. Правда, чтобы доставить это удовольствие своим кормильцам, мне нужно было искать пристанище по «хаткам». Как правило, приходилось бросать якорь под крышей Томкиного «блиндажа». Если она убегала на шабашку в ночное, то, набрав мешок кренделей, шла в «приход» к великолепной Лоран, которая становилась все матёрей…
Вместе с новой работой, расторопная сестра позаботилась о моем образовании и устроила на хорошие курсы. Назло всем врагам, дело быстро пошло в гору и через месяц я забекала по учебнику и начала четко слышать слова, которые до этого не различала. Хозяева были удовлетворены результатом. Их денежки не ушли на ветер и отпала необходимость в переводчице. Времени катастрофически не хватало и приходилось постигать науку между мытьем полов, стиркой, на прогулках с Джеромушей или красть у сна. Но это были уже мои проблемы.
Встречаясь с нашими совершенно безъязыкими женщинами все в том же парке городском, или «русском» кафе, в их тоскующее - усталых глазах видна была открытая зависть в мой адрес, и было чему. Ограниченный рабочий день, два выходных, когда не отвечаешь за собачку или кошечку, которые нагадили в твое отсутствие, относительная свобода, ставили меня в привилегированное положение. Мне невероятным усилием и трудом удалось-таки вырваться из адова круга, а им. Несчастным, предстояло до конца оставаться «чернавками» в домах бывших наших или иранцев.
Горе или радость, имевшие место в семье, где служила, делали меня, помимо воли, участницей происходящих событий. Где-то через пару месяцев моего нового статус-кво, как обычно, сдав милого Джеромушу вместе с «рестораном» родителям, напушилась-надушилась и собралась было отлетать на волю. Но тут позвонили из Африки: у отца Анны случился инфаркт. Это трагичное известие повергло ее в шок. Она так кричала и плакала, что мы с Артуром ничем не могли ее успокоить. Это было настоящее отчаяние, какого ни разу не слышала в ее утренних бабских причитаниях. Грешным делом подумала: «А если часом помрет, какая будет реакция?...» Моя зловещая мысль – накаркала! – материализовалась через несколько дней.
Вернувшись с малышом после прогулки, неожиданно обнаружила хозяев дома. Поняла – случилось… Анна не плакала. С бледным и застывшим лицом, она молча собирала чемодан, а растерянный Артур звонил в аэропорт. Глядя на неё, я не могла удержаться от слез и, подойдя к ней, обняла, как родную:
- Я очень сочувствую…
В этот момент моя душа наперед оплакивала и своих стариков. Они были примерно того же возраста, и свеча их жизни могла потухнуть также неожиданно. Только нам с Томкой нельзя рыпаться из Штатов, чтобы провести их в последний путь. Нарушителям визового режима назад дорога заказана не меньше, чем на десяток лет. Нет, чтоб последние годы матери и отца находиться рядом и облегчать их быт без всяких удобств, обе дочери вынуждены зарабатывать деньги уже на свою – не за горами! – старость…
Но наши проблемы не беспокоили Анну. Ее родители благополучно обосновались не то в Заире, не то в Камеруне, где имели доходный бизнес и комфортный дом с прислугой. В свое время они дали отличное образование дочке и сыну, которые пожелали остаться в Америке. Не напрягаясь материально, престарелые родители всегда имели возможность сделать перелет через океан и проведать детей. Судя по фотографиям, покойный дедушка успел-таки подержать единственного внука на руках. Что мне особенно понравилось, на одной из них он с впечатляющей, уложенной волнами шевелюре, а на другой с не менее впечатляющей лысиной. Оказывается, дедушка был пижон и любил покрасоваться в парике. Ничего удивительного – человек творческий. Папочка был художником- дизайнером. Анна хвасталась чайными чашками, расписанными ягодками-цветочками в его исполнении. Дочка обожала отца и гордилась своим африканским происхождением. Когда она с воодушевлением рассказывала о знойной родине, то меня больше занимали не африканские рассветы, а то, что ей посчастливилось объездить не только родной континент, но пол-Европы, пол-Земли…
Воспитанные в стране, где «не ходите дети в Африку гулять», было возведено в ранг политики, у меня не укладывалось: каким образом люди могут вот так, спокойно жить, где захочется и кататься по всему шарику, когда и куда вздумается?..
Посетовав, что не может взять с собой ребенка - на него не было документов, а оформление требовало времени, – хозяйка оставила мужскую половину на мое попечение и улетела на похороны.
На время став мамкой и нянькой, я без остатка отдалась работе, забыв о вечерних прогулках и выходных. Будто чувствуя сложность момента, Джеромуша вел себя безупречно. Малыш не утомлял меня «лунатизмом» и «Ваньками-встаньками», что, впрочем, не мешало мне чутко реагировать на каждый его вздох и шорох. В то время, как папаша спал здоровым и крепким сном великовозрастного дитяти, мне нужно было несколько раз за ночь подняться, чтобы поправить покрывальце, дать пустышку или под утро накормить «сынка».
Но, пришла беда – отворяй ворота! Только Анна за порог, как у хозяина тяжело заболел отец. Он жил в своей квартире под присмотром русской компаньонки и ее стараниями всегда был чистенький и ухоженный. Щупленького старичка иногда привозили на уик-энд полюбоваться на долгожданного внучка. Несмотря на весьма преклонный возраст, целых девяносто четыре года, он передвигался без помощников и даже помнил, что его предки выходцы из России. Свекра укладывали ночевать в кабинете и, страдая частыми позывами к мочеиспусканию, гость всю ночь скрипел половицами, чем до жути раздражал невестку. Больше он ничем не докучал и, улыбаясь простодушной улыбкой, вел себя, как послушный ребенок. Отца и сына роднили не только теплые отношения, но и полное отсутствие волос на голове – видимо, что-то наследственное. Кроме него у Артура никого не было. Мать умерла лет десять назад, а единственный брат ушел в мир иной в юном возрасте от болезни. По словам Артура, когда старик заболел и сделал «пу-пу» в штаны, «рашен» сбежала в неизвестном направлении. Такое «милосердие» случается независимо от зарплаты и принадлежности к религиозной конфессии…
Дедушку положили в клинику и поставили диагноз – рак прямой кишки. Каждое утро я слышала, как заботливый сын звонил туда и справлялся о состоянии больного. Не знаю, на что надеялись врачи, но древнего старичка зачем-то прооперировали, в результате чего его душа без задержки отделилась от тела. Когда Артуру передали это трагическое сообщение, я стояла у мойки и возилась с посудой. От последовавшей с его стороны реакции у меня выпала тарелка и разбилась. Хозяин зарыдал - в голос! Слезы, застилая стекла очков, проливным дождем текли из его близоруких глаз. До этого мне не приходилось видеть по-женски плачущего мужчину…
Единственный представитель сильного пола в нашей семье – отец, который прошел все - от «счастливого» детства в колонии для малолеток до Великой Отечественной, даже в тягчайших обстоятельствах не показывал слез. Соответственный тип мужчин – эмоционально закрытых на все засовы, сопровождал меня и по жизни. Наших мальчиков с детства учат быть мужиками и выплескивание соленой водицы считаются делом бабьим и зазорным. Если не брать в расчет повального пьянства, уж не потому ли наши мухами вымирают от инфарктов и не живут так долго, как здесь?...
По-матерински вытирая нос осиротевшего хозяина салфеткой и солидарно подвывая ему, думала: дай Бог каждому пожить, как его папочка!.. Надо отдать должное, мне вообще на удивление хорошо плакалось в этом доме. Не накапливаясь, отрицательные эмоции и обиды уходили вместе с обильно текущими слезами… Вволю нарыдавшись, Артур довольно-таки быстро утешился и взялся за дела, сопряженные с погребением отца.
Но, если у нас, забыв о покойнике и матеря небесную канцелярию, которая вздумала забрать его душу в выходные дни, надо мотаться, высунув язык, за справками или в поисках копачей-алкашей, места на кладбище и т. д., у них достаточно звонка в бюро ритуальных услуг. Все газеты, соревнуясь – кто лучше, предлагают погребение «со всеми удобствами» и на самый изысканный вкус. Невольно задумаешься, что смерть – самое главное событие в жизни человека. Можно никогда не жениться, не отмечать юбилеи и другие земные утехи, но никому в мире не удалось увильнуть из-под косы злодейки. Лучше, конечно, чтобы это случилось не раньше, чем у нашего дедушки…
Ожидая нечто похожее на наш ритуал с выносом тела, после того как оно – тело - переночует в доме, стала морально готовиться пережить эти безрадостные дни, так как с детства боюсь покойников. Но дедушку увезли на кладбище из больницы или ритуального зала, а может, обратив в прах, кремировали – не знаю – и никаких неудобств не последовало. О чем пришлось позаботиться мне, так это о том, чтобы накрыть скромный стол для поминок. Опять же, никаких наших борщей с компотами и пирожками не предусматривалось – все ограничилось зеленым салатом и бейгалами с красной рыбой. Никто не сидел со скорбным лицом и не произносил посмертных речей под рюмочку водки, как у нас. Два десятка родственников и знакомых оживленно и шумно пообщались и, почти не тронув вина, через несколько часов разъехались, довольные друг другом.
Последующие за поминками дни в дом потоком, как в мавзолей Ленина, шли разные люди. Они не только поддерживали хозяина морально, но давали деньги, на что Томка позавидовала:
- У евреев так полагается… Такое мероприятие приносит немалый доход родне усопшего, а тут еще сразу два покойничка…
Далее, используя лексику бывшей спортсменки-альпинистки, она мрачно заключила:
- У нас такую взаимовыручку увидишь только у непотопляемой номенклатуры и их прихлебателей – евреев переплюнут!... Повязанные человекопагубным делом, они прут напролом одной связкой и своего последнего дебила не оставят на обочине жизни. Весь ужас в том, что они и сегодня у власти… Россия – погибает! Там страшно жить – идет целенаправленное уничтожение народа… Детей и внуков надо спасать... Ничего не пожалею, чтобы стать гражданкой Америки!...
Закончив за упокой земли русской, Томка неожиданно для меня заплакала. Такой я ее не знала…
Но пока Анна находилась около скорбящей матушки на африканском континенте, на американском жизнь текла своим чередом. Несмотря на мои круглосуточные бдения с ребенком, хозяин традиционно получал свой ранний завтрак и свежий ужин. Ничем не смущая и не омрачая меня, он показал себя с наилучшей стороны и с низким поклоном, что тот болванчик, не забывал благодарить за любую мелочь. Отношения к моей молча снующей персоне было не то, что уважительное, а прямо – таки сверх почтительное, будто я всезнающая бабка-повитуха, от которой целиком зависит участь его крошки-сына. Правда, по приезду Анны это почитание Асса тут же перекинул на нее, но я не в обиде…
В отличие от скрупулезно-экономной супруги, хозяин почти не жался и в момент «у моря» покупал продукты и все необходимое по уходу за бэби. Без нее молодой папаша стал значительно усерднее относиться к отцовским обязанностям и когда я уезжала на английские курсы, до обеда сидел с малышом. Кроме этого, он неожиданно активно проявил себя и с хозяйственной стороны, занявшись мелким ремонтом. Это нельзя обойти, потому что врезалось в память как символ трудовой Америки.
В один из дней хозяин предупредил, что в его отсутствие приедет маляр. И действительно, вскоре около крыльца остановилась окрашенная под оперенье попугая небольшая спецмашина. По ее начинке нетрудно было сделать вывод – прибыл профессионал своего дела, о которых была такого высокого мнения аномальная Ирина. Не выпуская потяжелевшего Джеромушу из рук, я стала с интересом наблюдать за его работой.
Для начала маляр долго облачался в униформу в виде космического комбинезона, затем одел респиратор и пристегнул наколенники. Подумав, специалист добавил, неизвестно от чего, защиту на локти и стал походить на нападающего хоккеиста, готового штурмом взять любой объект для покраски. После столь тщательной подготовки мастер прихватил детское ведерко с белой краской и, весело посвистывая, не спеша походил по комнатам и маленькой кисточкой покрасил кое-где облупившиеся батареи. Через час работа была окончена. Выписав счет за эту «живопись», профи подмигнул мне шельмоватым глазом и в прекрасном настроении отбыл на своем «попугае». Заглянув в счет, ей-ей упала бы, но спасибо, рядом стоял антикварный стул. Мне стали понятны истоки его неудержимого веселья. Сумма была настолько нагло кругленькой, что мне стало обидно за хозяев. Да за четверть от нее, с учетом коэффициента за вредность, я не раздумывая взялась бы перекрасить все батареи целиком, в придачу с окнами! Причем, без респиратора и таких глупостей, как наколенники с подлокотниками, выполнила бы эту работу поаккуратней, не уделав так паркет. Пока краска не засохла, мне пришлось быстро все подтереть постным маслом.
Будто для подпитки моих неизгладимых впечатлений, вскоре в доме появился другой «символ». Этот реставрировал стол из «Трех медведей». С серьезным выражением лица, он занудно долго подклеивал и утяжелял железные полоски на столешнице. Учитывая очень узкий профиль, реставратор, наверняка, раскрутил хозяина покруче, чем потешный маляр. Ко всеобщему разочарованию, через некоторое время все до одной железки отошли на старые позиции, будто и не было усилий мастера-ломастера.
«А как же знаменитое американское качество?» -спросите вы. Вот и я о том же. По всем раскладам оно возлагается на работяг из третьих стран, которые дружно вкалывают на великую державу и получают за свой труд в несколько раз меньше солистов-специалистов местного разлива. Что показалось самым обидным, американцы нагло украли, как «Карл у Клары кораллы», нашу самую дорогую мечту – «каждому – по потребности», и пошли еще дальше - не требуя взамен способностей… За бездарный труд капиталисты-экономисты выкладывают «своякам» - черным нянькам, потешным малярам, сантехникам и т. д. - деньги, которых они не стоят. Америка для американцев!
Но время безжалостно и неумолимо. Пробыв на знойной Родине больше месяца, вернулась повзрослевшая и даже слегка похудевшая хозяйка. Уловив что-то нечистое в поведении супруга, Анка закатила грандиозный скандал с разборками. На жестокие упреки разъяренной жены припертый к стенке Артур проявил не дюжее самообладание, но не сознался, что несколько раз приводил домой якобы деловых партнерш по бизнесу. Они обычно ночевали в кабинете или делали вид… В подобных передрягах в моем деле главным было соблюдать нейтралитет и, управившись, вовремя смыться.
Вернувшись, как обычно, после одиннадцати, я застала в доме тишь и гладь – Божью благодать. Умиротворенная Анна сидела по-турецки на старинной койке, похожей на боксерский ринг и, зевая, смотрела телевизор. Великодушно прощенный грешник нес для любимой полный стакан обожаемой ею пепси-колы со льдом. Его подслеповатые глаза светились от счастья, а лысая, как колено, голова излучала почти божественную ауру. Любовь непобедима!
Утром следующего дня супруги поблагодарили меня за хорошую службу и с помпой вручили сто пятьдесят долларов «премиальных» и коробочку с бусами из африканского малахита под цвет моих глаз. С гордостью похвалившись Томке, до какой жизни я дошла, в ответ услышала ехидное:
- В подобных случаях принято давать минимум - за неделю, а у твоих на большее рука не поднялась… Да и бусики, поди, сдали дурочке за ненадобностью…
На тот день мне платили двести долларов за пять дней, и был договор по истечении трех месяцев повышать на двадцать пять единиц, до двухсот пятидесяти. Анна осталась довольна не только окрепшим и подросшим сынком, но и моим языком. По истечении первого срока она безболезненно выдала увеличенную зарплату, побурчав для порядка, что все же мой язык не тянет на такие крупные деньги и мне не стоит успокаиваться на достигнутом.
Проглотив горьковатый упрек хозяйки, с досадой подумала: «Интересно, удалось бы ей при моей спрессованной – не продохнуть – занятости, заговорить по-русски за три месяца? Вряд ли это по плечу избалованной американке… Для этого надо стать нашим человеком, для которого нет преград на море и на суше. Как говорится у нас – жрать захочешь – заговоришь и на китайском…» Но вся эта мелочь не стоила и ломаного гроша по сравнению с другой напастью.
По возвращению у Анны появилась необъяснимая ревность, что ребенок больше тяготеет к няньке, чем к ней. Больше месяца ощущая только мое присутствие и заботу нескольких дней оказалось недостаточным, чтобы отлучить от меня неразумного младенца. Но поначалу мне в голову не могло прийти, что начитанная споками и другими трудами именитых психологов мамаша не врубается в эту простую истину. Ее удлиненная физиономия с поджатыми губами стала походить на штыковую лопатку, готовую проткнуть меня и закопать.
Утроив усилия и стараясь лишний раз понянчиться с дитём, как бы разгружая хозяйку после стресса и облегчая ее невыносимо тяжелое бытие, я с ужасом наблюдала, как Анна становится злее и злее. Уставая уже не столько физически, а морально, со слезами жаловалась своей подружке-Джеромушке:
- Ну что твоя мамка беснуется? Какого ей не хватает? Костьми ложусь…
Но когда в дополнение к услужливому дураку я стала оставаться после работы и помогать купать бэби, чего раньше никогда не делала, то Анну стало трясти, как меня на зоне. Через несколько дней ее трясогузка вылилась в неподдельную истерику. Она что-то доказывала и орала на меня, как скаженная, а я, тупо уставившись на обезумевшую мамашу, ничего не соображала. Мой несчастный язык еще не дорос до такого высокого уровня понимания! Заревев вместе с ней, кинулась набирать спасательный номер Томки-переводчицы:
- Моя хозяйка свихнулась! Я не знаю, что ей от меня надо!..
Не прошло десяти минут, как удалось погасить Везувий с текущей лавой.
В противовес Томкиной Лисе, которая так и норовила спихнуть детей на сестру и была бы счастлива, упирайся та, как я, моя хотела быть лидером в воспитании сына и не нуждалась в приторной назойливости няньки – всего-то и дел! На это дважды два, я даже выругалась:
- Чтоб вас всех разорвало! Что ж ты мне чуть не месяц мозги пудришь?!.. И как я, дура, не догадалась?! Вот и пойми этих американок… Нужны вы мне сто лет!..
С этого дня я вновь обрела поруганную было свободу, оставляя ревнивицу без свидетелей наслаждаться своим материнством. Впредь, если Анна нацелилась заняться дитем, я не подходила к нему на пушечный выстрел, если об этом не просят. Прекратив навязываться, только укрепила наши отношения. Если раньше я хоть иногда позволяла себе отоспаться в своей комнате в уик-энд, то теперь, дабы еще больше усладить хозяев, принципиально покидала дом с пятницы вечера до поздней ночи в воскресенье. К этому времени кроме Томкиного «бункера» и «кельи» Лоран, у меня появились замечательные друзья с жилплощадью. Они прониклись моим положением и позволяли перекантоваться у них в выходные дни.
Как-то по весне, выгуливая Джеромушу по экологическим улицам Грэйт-Нэка, обратила внимание на высокую с умными и печальными глазами женщину лет сорока. Интуиция безошибочно подсказала – наш человек! Она с достоинством катила вилчер – инвалидную коляску с восседавшим в ней дедушкой. Пара завернула во двор скромного, но оригинального деревянного одноэтажного дома, покрашенного коричневой краской, и скрылась в нем. Буквально вскоре представился счастливый случай и мы познакомились.
Ее звали, как мою маму – Нина. Она работала компаньоном у парализованного американца Сиднея. Двери этого дома никогда не закрывались на ключ и были распахнуты для всех страждущих. С моей легкой руки жилище Сиднея стали именовать не иначе, как «остров Свободы». Со стороны хозяина не было никаких возражений, а русские прихожанки вызывали у него неизменный интерес. Но, несомненно, притяжением для «поломников» на «остров» стала Нинка – Нина – Ниночка. Масштаб ее благотворительности и помощи ближнему был сродни матери Терезы и сказать об этом человеке несколько строк – это ничего не сказать. Речь о ней пойдет в отдельной главе. Теперь в нашу с Джеромушей программу прогулок непременно входило посещение новых знакомых, а после работы, вволю надышавшись оздоровительным воздухом, почти каждый вечер заглядывала к Нинке. Здесь, как в клубе, собирались наши соотечественницы на вечерние посиделки.
Так в стремительном водовороте времени я совсем упустила, что близится мой день рождения. Последние годы принесли столько душевных ран, тревог, обид, разочарований, что мне стало казаться – жизнь не задалась. И поэтому дата моего рождения не вызывала каких-то волнительных ожиданий. Ну имела глупость родиться и кому какое дело «куда брызги полетят», разве только мама вспомнит, но она далеко… Однако, я напрасно прибеднялась – не все оказались столь невнимательны к этому событию.
Утречком, в самый день, только успев продрать недоспавшие глаза и одеться, чтобы «отлететь» на кухню, ко мне решительно постучали. Как обычно по семейному в нигляже, загадочно улыбаясь, вошли хозяева и, взяв дыхание, бодро спели на два голоса «с днем рожденьем тебя…», после чего вручили подарок. Растерявшись и путая английские слова с русскими, поблагодарила за оказанную честь. Вскрыв нарядную упаковку с бантом, обнаружила белую кожаную сумочку и фотографию в рамке. На ней я держу милого Джеромушу на руках и счастливо улыбаюсь, будто это мой сынок… Меня особенно растрогало, что этот снимок был сделан буквально накануне и Анна не поленившись, кропотливо вывела чем-то блестящим именную надпись с вензелями, превратив обычную пластмассу чуть ли не в произведение искусства. И когда она только все это наколдовала, что я не заметила?... Этот «шедевр» до сего дня стоит у меня на самом видном месте…
Выпроводив своих благодетелей на работу, мы с Джеромушей сгоняли в универсам и, оставив там пару сотен зеленых, приволокли ворох продуктов. К вечеру в гостиной был накрыт стол «а ля русс» - от салатов, до блинов с грибами, фаршированного перца и душистого кубанского борщеца. И хоть сама именинница валилась с ног, прокрутившись весь день между малышом и плитой, но была в возбужденно-приподнятом настроении.
Через Томку я пригласила на ужин ее американское семейство и Сиднея с Ниной. Когда все собрались к застолью, то именинница под веселый шум-гам и вспышки фотоаппарата потушила свечи на шоколадном торте – его позаботилась купить Анна, и начали пировать. Незаметно опорожнив две бутылки французского шампанского, в завершение честная компания подняла бокалы за безграничное взаимопонимание и любовь к ближнему. Взяв на себя роль прислуги, Артур и Анна позволили мне уйти. Прихватив кусок торта с блинами, Томка, Нинка и я пошли проведать Сиднея, который приболел и остался на «острове».
На следующий день, удивив меня похлеще чем сумкой и тортом, хозяйка пыталась вернуть деньги, потраченные мной на вечеринку. Но я уже не могла пережить этого и категорично отказалась:
- Нет! У нас так не принято. Расходы на стол – мои проблемы.
Анна не заставила себя уговаривать и лишь задумчиво прокомментировала:
- Ты очень не похожа на свою сестру, ты совсем другая…
В подтверждение, что мы все мы, как цветы разные, Томка сердито выругала меня:
- Дурочина ты! Простофиля! Дают – бери! Не обеднеют – они тебе больше должны за Джеромушу. Здесь так положено!..
На выволочку сестры внутри у простофили был полный штиль, а моя совесть светилась вымытым стеклышком… Но, как говорится, слишком хорошо – тоже нехорошо. По принципу качелей, пошел резкий спад милых отношений с хозяевами и начались денечки, которые ошпарили мою душу до волдырей.
В начале июля подошло время последнего повышения зарплаты. Замордовавшись, чуть было не забыла об этой мелочи – не велики деньги-то, но Анна стала без причин раздражаться на мой далекий от совершенства язык. Она злонамеренно не упускала случая поставить меня в затруднительное положение незнакомым оборотом речи или словом и, после моего «простите, я не поняла, повторите» начинала пилить, что, дескать, не стоит мой английский тех денег, на которые рассчитываю. В ответ я оправдывалась и доказывала, что это никоим образом не влияет на качество моей работы, даже наоборот – «короткоязыкая» не отвлекается на лишний треп, и больше успеваю сделать, но буду изыскивать время и учиться, учиться и учиться…
Последующие дни до зарплаты Анна настырно продолжала наступление и в конце-концов пробила мою хлипкую оборону. Слезы, как обычно в ее доме, рекой Волгой потекли из не накрашенных глаз. Меняя салфетку за салфеткой, я набралась духу и выпалила:
- О-кэй! Если вас (по-русски – душемоты!) не устраивает мой «инглиш», то бай-бай! Я уеду в Россию! Нет проблем! – и опять по-русски из-за пробела в иностранном – Или поменяю работу на более высокооплачиваемую, потому что уже давно стою гораздо дороже, чем вы платите!
В общем-то, незлобивая Анна прекрасно уловила суть этого словесного коктейля, потому что пошла на попятную. Сама чуть не плача, она обняла меня и попросила прощения. Потом долго убеждала, как все меня любят и в доказательство сунула мне в руки разревевшегося на мои слезы Джеромушу, отчалив по своим делам. Посчитав, что тема закрыта, с песнями, дабы утешить малыша, взялась готовить ужин. Но рано пташечка запела…
В пятницу, перед тем, как отпустить, Анна выдала мне зарплату и начала с религиозным благоговением зажигать свечи для священного шобата. Не сомневаясь, что получила обещанную надбавку, не проверив, доверчиво положила деньги в карман.
Поднявшись к себе и пересчитав купюры, я обомлела – двадцати пяти долларов недоставало! Мое сердце готово было выскочить на «полинизийский» ковер, но я зажала его в кулаке… Образованная и утонченная Анна все рассчитала «до копейки» - на это коварство у меня не было подходящей лексики из русского, а не то что английского. Лицемеры! Куда испарилось их ай лав ю, когда дело дошло до денег?! Они поставили жалкие гроши выше добрых человеческих отношений! Типичный пример мерзкого оскала дорогого их сердцу дядюшки Сэма!..
Поймав свое отражение в черной раме старинного трюмо, увидела маленькое, тщедушное существо, одетое в приспособленный под униформу хэбэшный костюм зеленого цвета с широкими штанами и рубашкой. Бледное, не накрашенное лицо, со скорбно поджатыми губами, напоминало лицо покойника. Но внешнее содержание ни коим образом не соответствовало внутреннему. Вы бы видели мои глаза – разъяренный Демон! Сухо блестя яркой зеленцой в тон костюма, они выдавали бушующие внутри меня страсти. «Покойничек» не собирался сдаваться и зло прошипел своему двойнику в зеркале:
- Своим «ай лав ю» - можете подтереть задницу! Я вас научу любить по-русски!.. Жмоты несчастные! Никуда не денетесь, заплатите, как миленькие! Отступать мне некуда – за мной голодная Россия, а я хочу вернуться богатой!..
В эту минуту до моего слуха долетело, как верующие хозяева приступили к чтению молитвы на иврите. Не нарушая их духовного общения с Всевышним, я тихо, мирно собралась и незаметно прошмыгнула на улицу…
Это отнюдь не означало, что собираюсь уступить скупердяйству, якобы любящих меня, хозяевам. Подключив к возмездию Томку и Нинку, мы разработали план «Барбаросса» и написали небольшую речь в защиту прав человека. В ней говорилось, что не жалея живота своего тружусь на их семейство, отвечаю головой за ребенка, сочетая это с уборкой, стиркой, утюжкой, готовкой, и т. д., чего, хоть озолоти, не стала бы делать ни одна американская нянька, но вы этого не цените и бесчестно нарушили данное обещание… В конце звучала угроза, что хоть и обожаю Джеромушу, но вынуждена покинуть их дом и подыскать более высокооплачиваемое место – мне нужны деньги!
Ничем не показывая своего возмущения, всю трудовую неделю шла невидимая для глаз хозяев репетиционная работа. В день зарплаты, с помощью своего «будильника», встала на час раньше и, волнуясь, как перед очередной премьерой, несколько раз повторила текст перед зеркалом трюмо. Он отлетал от зубов и стал родным, как гимн Советскому Союзу! Сделав лицо каменной бабы, я пошла в наступление.
По плану первую атаку решено было начать с Артура. Анна – телец, может стать в позу осла и на нее лучше воздействовать через любимого супруга. Мое сердце выпрыгивало из спецухи, как перед казнью через повешенье – она мне представляется наиболее варварской. Дождавшись, когда босс проглотит последний кусок, а то не дай Бой застрянет по моей вине – глубокий вдох! – и я начала шпарить без запинок свой «гимн». Дело не успело дойти до угроз, как ошарашенный Артур замахал руками, мол, все понял, понял! Достаточно! – и горным козлом, прыгая через три ступеньки, рванул на совещание к жене, голос которой был решающим.
С пылу – с жару меня заколотило, но душа ликовала – я смогла постоять за себя! Страха не было. Если сейчас откажут – соберу вещи и поминайте, как звали! Пострадавшую за правое дело приютят на «острове свободы». Но экстренное совещание длилось короче, чем думала о последствиях.
Прискакал запыхавшийся хозяин и, кланяясь мандарином протянул деньги. Раскошелились! Не отходя от «кассы», я пересчитала зеленые и усмехнулась – они все-таки пригрели те двадцать пять долларов, что забыли отдать на прошлой неделе. Снисходительно простив за недостачу – пусть будет милостыней убогим, успокоилась на достигнутом. О большем в этом доме я не помышляла и, как следствие, исчезли причины вызывающие недовольство хозяйки моим языком…
Этот инцидент не помешал мне прослужить в антикварном доме еще более полугода. И каждый день первое, что я делала, пробудившись от сна, мысленно благословляла ежедневный труд и своих хозяев, желая им сибирского здоровья и процветания. От этого напрямую зависела моя стабильность и благополучие.
Став как бы членом их семьи, я как бы им и осталась до конца. Для меня это прежде всего была напряженная, ответственная работа и возможность зарабатывать, а все остальное – потом. Мой камень преткновения - английский язык, хоть и оставался корявым, но позволял существенно расширить круг работодателей в выходные дни. Это была отдельная школа жизни и моих доходов. Не цепляясь больше за Томку – «вагоновожатую», мне уже не составляло проблем бесстрашно пользоваться всеми видами транспорта и разыскивать адреса своих клиентов в Нью-Йорке или пригороде.
После череды полунищих лет с унизительной зарплатой советского интеллигента средней руки, где ставка была меньше, чем надо на жизнь и чтобы сводить концы с концами к основной ставке прихватывала еще две, впервые за свою сознательную жизнь познала роскошь – давать, а не брать или того хуже просить. У меня появилась реальная возможность отстегивать родне по крупному, да еще в валюте. По принципу американцев мы с Томкой наняли для немощных родителей женщину для работы по дому. После каждого перевода в Россию мы с Томкой испытывали своеобразный кайф и подпитку для дальнейших трудовых свершений. Тогда, когда все наши знакомые женщины в выходные копили силы на новую неделю и, греясь на солнышке, справляли «ля-ля», мы, как заведенные, мчались на уборки, сидеть с бабками или детками. Зато когда сотенка до сотенки ложилась в большой потаенный конверт, меня охватывала гордость за накопленное богатство…
Признаться по совести, весь Грэйт-Нэковский период я вообще пробалдела, как в санатории для душевнобольных, радуясь всему, что получаю от жизни. Сравнимо с родовыми муками выдавив из себя несколько капель рабского не без страха Господнего, вдруг обнаружила – меня тянет на покорение новых высот с их недосягаемыми для большинства нелегалок зарплатами. Что меня останавливало, так это Джеромуша. У меня был уговор с самой собой: не уходить на большие деньги, пока малыш не затопает самостоятельно. По этой причине последний рывок откладывался на неопределенное время.
Мой подопечный рос пареньком хоть куда – имел здоровое тельце и соответствующий дух. Он прекрасно освоил и полюбил русские «ладушки», «ку-ку», «сороку-воровку» и лихо подпрыгивал в манеже под частушки или «валенки», которые я исполняла под Мордасову. Мои «валенки» убивали сразу двух зайцев. Первое – малыш переставал скулить на зубы, которые полезли с невероятной скоростью, второе – успевала приготовить обед не только для него, но и родителям. Познав в сравнении, Джеромуша отказался от мертвой американской еды из баночек-скляночек и за обе щеки уплетал мою кашу, свежие паровые котлетки, разные пюре. Но если к моему фольклору Анна относилась недоверчиво – а надо ли? – то в вопросах питания бэби одобряла мою «политику». Недоношенный крошка догнал и перегнал своих годков. Так что, когда я брала его на руки, то маяла вэщь, которая чувствительно отзывалась в моей радикулитной спине.
Хорошему настроению, аппетиту и росту моего любимца содействовали и наши регулярные прогулки. Чтобы выкроить время на это удовольствие, надо было все дела переделывать в ускоренном – до седьмого пота темпе, но после зоны это были семечки. Зато сколько радости было от этих вылазок! От избытка кислорода Джеромуша вскоре засыпал, а я без устали любовалась частным сектором в окружении вековых деревьев, воображая, что за люди могут жить за стенами того или иного дома, чем занимаются, потому что каждое строение несло отпечаток индивидуальности хозяина. Или фантазии переносили меня в такой же прекрасный уголок земли, где когда-то буду жить в своем уединенье «от суетных оков освобожденный» и где утешеньем мне будет «природа, мудрость и покой»…
На тех переходах, где нет светофоров, машины останавливаются и уважительно пропускают женщину с коляской, да еще водитель приветливо помашет нам рукой хай-хай! Невозможно даже представить, чтобы кто-то из них норовил проскочить на зеленый раньше пешехода или нажал по газам и обдал грязью, как у нас. Да у них и нет грязи, дороги – чудо!
На что еще невольно обращаешь внимание – нет ни одной бродячей кошки и собаки. Здесь не увидишь неприятную с точки зрения эстетики картину, когда голодная и агрессивная, готовая разорвать, свора бездомных «тузиков» справляют «свадьбу» со своей замызганной «сильвой». За все время один раз встретила заблудшего пса, но не успела испугаться, как он доброжелательно завилял хвостом – наконец-то человека встретил! Все передвигаются только на машинах. Это у нас «от жизни собачьей – собака бывает кусачей». Но что говорить о животных - люди звереют…
Больше всего нам с Джеромушей нравился тот самый парк, где по выходным собирались наши. Выбрав дерево поветвистей и умостившись на ковер из травки, мы с неизменным интересом наблюдали за шумной детворой с мамашами и черными, как правило толстыми и неповоротливыми няньками. Русских нянек днем в парке не встретишь, хотя я знаю, в Грэйт-Нэке их пруд пруди. Не в пример американским коллегам, которые только пасут детей, наши в это страдное время, кроме них, тащат на себе воз домашних дел.
Почти каждый раз по пути домой мы заходили к Томке. Если у ее «внучат» не было явного ОРЗ – сопли в счет не шли, то нам не возбранялось провести время в компании единоверцев Джеромуши. Мои хозяева подружились с Лисой и Кэрри и теперь ходили друг к другу на барбекю. Обычно старший Матюша ставил кассету про Бани и троица малышей прилипала к экрану – не оторвать. Это был американский мюзикл, где играют и поют дети от четырех до двенадцати, а Бани» главный персонаж, вроде нашего выдуманного Чебурашки, только крупный, из породы динозавров. Сколько я не смотрела, но так и не смогла разгадать, что в нем особенного – живая игра детей, музыка, которая легко запоминается или этот фиолетово-зеленый Бани? Но фильм занимает в жизни американских детей то же почетное место, как у наших «Ну, Погоди!» или «Крокодил Гена»...
Когда Анна купила такую же кассету для Джероми, то мои «валенки» не смогли конкурировать. Только тот начинал кукситься и проситься на руки, достаточно поставить этого динозавра и можно спокойно колдовать на кухне. Он не шелохнется, пока не будет написано конец и не прозвучит последняя нота. Так что благодаря Бани мы с Томкой успевали обменяться информацией без опасения, что кто-то из детей разобьёт нос.
Находясь большую часть световых суток со мной, неудивительно, что первое слово, которое Джеромуша произнес осознанно, к разочарованию родителей, было не «мама» или «папа», а «кака» - мое имя Катя. На эту «Каку» его спровоцировала двоюродная «внучка» Колли. Она была постарше и при встречах радостно кричала:
- Кака! Кака! Кака! – и я брала девочку на руки.
Джероми долго с ревностью наблюдал эту несправедливость и в один прекрасный день присоединился к подружке. Теперь они кричали «Кака» на пару, кто громче.
Вначале Анну и Артура очень рассмешило это слово из уст младенца, потому что кака она, видать, и у американцев «кака». Но, подумав, родители не на шутку заволновалась: а вдруг сынок вместо английского заговорит по-русски? По боевой тревоге его повезли на консилиум к врачам и те, недолго думая, подтвердили их опасения. Дескать, два языка будут мешать ребенку нормально развиваться и возможно отставание в умственном развитии. Увы, мой слабый язык не позволял высказать свое мнение по возникшему вопросу. У нас во всех некогда дружественных республиках прекрасно владеют как национальным, так и русским. Дети впитывают два языка так же естественно, как молоко матери. При этом не тупея, а наоборот. Наш богатейший язык и культура вроде духовной прививки. И потом, по закону природы речевой аппарат с рождения настраивается на язык родителей, и нет причин для беспокойства. Бэби будет говорить, как мама с папой, а понимать будет и меня – он у нас такой смышленый!
Но мнение иностранки никого не интересовало. Зато вместо «прививки», мне вменили в обязанность говорить с бэби на языке предков и читать американские книжечки-раскладушки. Они были сделаны из специального пластика, и при желании ученик мог спокойно погрызть любую из них без ущерба для здоровья и страниц. Теперь я старательно и выразительно «бекала» английские стишки и если поблизости не было родителей, комментировала по-русски.
Кроме этого, заботясь о развитии годовалого сына, Анна стала самоотверженно подниматься около восьми и несколько раз в неделю возить его в школу на занятия. Наблюдая ее усердие, мне открылась тайна еврейской гениальности. Думающие головой родители, не надеясь на «авось», целенаправленно, с пеленок развивают способности и интеллектуальное трудолюбие своих чад. И так из поколения в поколение. Так что нечего исходить злостью и раздражаться завистью, что богом избранный народ прекрасно одарен, образован, и занимает ведущие позиции в культуре, науке, медицине во всех странах мира. Эх, ма! Нам бы ихнего ума! Сколько гениев не досчиталась плодовитая русская земля за повальным пьянством и ленивым разгильдяйством русских прародителей!.. Но даже те, кто хотел бы вырастить умного ребенка, зачастую не имеют на это материальных средств… Однако, меня увело в сторону, а нам с Джеромушей пора заворачивать до дому, до «хаты»…
Через двадцать минут накормленный и переодетый в пижаму «внучок» покоился в своей кроватке. Не хуже чем Колли и Матюша, мой тоже имел собственный клозет. По поводу многочисленных нарядов Анна говорила, что это все подаренное. В этом трудно было усомниться, потому как бережливая мамаша, не то, что Томкина Лиса, была морально неспособна потратить лишнее. Решив обновить пижаму, из которой бэби вырос, она неделю приценивалась, сосредоточенно роясь в каталогах, где можно найти скидку, не потеряв в качестве. Или такой пример умственного подхода Анки-экономистки к предстоящим расходам.
Несмотря на наличие дорогого фотоаппарата и кинокамеры, она обожала запечатлеть своего малыша в хорошем фотоателье. Обычно перед поездкой, Анна была в приподнятом настроении и показывала мне купон на скидку, который был аккуратно вырезан из журнала. Как-то, нарядив Джеромушу в новый матросский костюмчик, мамаша предложила и мне принять участие в съемках для семейного архива.
По приезду, она добрых два часа выискивала формат побольше, а стоимость поменьше. Уравновешенный Джеромуша, не выдержав, начал хандрить, а угоревший фотограф едва сдерживал гнев. Стоя за спиной моей хозяйки, он закатывал глаза и пальцем крутил у виска, показывая мне всем видом: «Пусть Бог милует от таких клиентов! С ума сойти можно!» В отличие от него, мне сходить было некуда и сочувствуя сразу всем, онемевшими руками чукикала мальца. Убей, я не могла взять в толк: стоила ли эта магическая скидка потраченного времени и затрат на бензин? Ателье находилось у черта на куличках, совсем в другом городке, и к нему мы ехали более часа… И только когда Джеромуша заревел, уже никак не реагируя на моих «сорок» и «воровок», упрямая Анна сдалась и его щелкнули с крупными слезами на глазах…
Но видимо моя русская натура была явной дурой и каких-то тонкостей недопонимала, чего никак нельзя было сказать о сорокашестилетнем супруге хозяйки. Доверив уверенной жене бразды правления, Артур чувствовал себя, как у Бога за пазухой, счастливо затаившись в ней. Хотя не драматизируя, любая российская свекруха забраковала бы эту «пазуху» в первый же день супружества и невестке пришлось бы несладко. Но это у нас, а у моих американцев браковать было некому и к тому же здесь недопустимо вмешательство во внутренние дела семьи. У них не принято указывать, кому как жить, как одеваться, как поступать, с кем спать, каким идолам молиться, лишь бы это не шло вразрез с Конституцией страны. К тому же, в рамках американских понятий, моя Анка была настоящим молотком. Вспомним хотя бы Томкину Лису, которая была вообще ни на что не годна, матушка. Конечно, было бы неестественным ожидать от моей хозяйки нашего «в горящую избу войдет» - не та страна, не то воспитание, не та цивилизация. Достаточно было того, что она иногда бралась без моей помощи приготовить обед на священный шабат.
Чаще всего фигурировала обожаемая супругом курица. Озабоченная Анна взвешивала увесистую тушку на напольных весах и бежала к компьютеру вычислять, сколько времени займет жарка. Затем она заводила специальный кухонный будильник и заталкивала мясо в духовку. После столь тщательной «артподготовки», довольная своей сообразительностью, повариха усаживалась к телевизору. Но почему - то до того как прозвенит звонок о готовности, дом наполнялся дымом от горящей жирной курочки, и на газовую атаку срабатывала пожарная сигнализация. От жуткого воя мирно играющий в манеже Джеромуша испуганно заходился в истерике, а растерянная мамаша не знала, кого спасать первым – сына или птицу.
Еще через несколько минут к этому шуму присоединялись сирены подоспевших пожарных машин – реакция не то, что у нас! – и заплаканная Анна эмоционально объяснялась с бдительными стражами, что стало объектом возгорания. Утешив «внучка», вместо прогулки мне приходилось заниматься почерневшим «белым» мясом и чистить духовку…
Впредь, заметив, что хозяйка собирается осчастливить своего благоверного курочкой, на всякий случай старалась быстрее управиться и делала ноги до того, как заведут злополучный будильник. Угорев от газовых атак, вскоре хозяева купили мангал и стали запекать мясо на улице. После уик-энда Анна всегда предлагала отведать ее стряпню. Из уважения проглотив несколько кусочков от куриной ноги – черной сверху и сырой внутри, – благодарила повариху, но как не силилась, так и не смогла разделить пристрастие американцев к этому барбекю.
С тех пор, как хозяйка перестала доставать меня, ее отрицательная энергия стала выплескиваться на кроткого супруга. Как правило, скандальчик назревал перед критическими днями. Удачно сочетая роли зачинщицы и разъяренной толпы в одном лице, Анна проводила профилактику Артура на предмет его деловых качеств. Ей всегда казалось, что по сравнению с ее убийственным трудолюбием тот много сачкует и отлынивает от дел, не используя до конца свой потенциал. Уступая во всем мудрости супруги, он еще более мудро помалкивал – и это пройдет! Как настоящий джентльмен он терпеливо сносил грубые выпады любимой и брал на свои интеллигентно-недоразвитые плечи незавидную роль безмолвной толпы.
Наоравшись до хрипоты и взашей вытолкав супруга на работу, Анна чувствовала себя победительницей, но побежденный не сдавался и в течение всего дня отчаянно и настойчиво передавал нежнейшие, полные любви послания. Они записывались на автоответчик и звучали на весь дом. Желчно комментируя его излияния, Анна гордо не отвечала на звонки, но где-то на десятом – хай, фанни, ай лав ю!, что примерно означает: привет, душа, или чудная моя, я тебя люблю! – ее сердце не выдерживало. Взбешенная «хани» хватала трубку и с громкостью разорвавшегося фугаса, переходя на визгливый бабий фальцет, яростно отчитывала своего муженька: дескать, работать надо, а не «херней заниматься» – мой вольный перевод, но головой ручаюсь за абсолютную идентичность.
После «итальянского дворика» поверженный Асса в обязательном порядке приносил любимой большой букет роз. Потешившись, супруги мирились а купленные по ласкающему ухо сэйлу цветы, но еще вполне свежие, придавали особый аромат и нежность в отношениях. Но случалось, что «дворик» с единственной солисткой во главе не мог угомониться и выйти из словесного штопора. Без жалости невозможно было наблюдать за душевными страданиями обоих и тогда, позвав конфликтующие стороны, я просила Джеромушу сделать кис - поцелуй маме и кис папе, что он с охотой и проделывал, а затем кис - друг другу. Родители таяли и в доме воцарялся мир и любовь до следующего прихода у «массовика-затейника».
С моей колокольни претензии Анны по поводу деловой состоятельности супруга были совершенно необоснованны. Несколько меланхоличный и рассеянный Асса был далеко не простак. И хоть ни жена, ни партнерши по бизнесу не могли заставить его быстрее крутить педали на подъеме к пику американской мечты, он тихим сапом, методично делал свои деньги. Это обстоятельство самым положительным образом влияло и на мое благосостояние.
Однажды, еще затемно он отвез меня на Пятую авеню в один из тех домов, где в парадных круглосуточно дежурят швейцары в ливреях с золотыми пуговицами. Гуляя с Томкой по улицам Манхэттена меня так и подмывало заглянуть, что из себя представляют квартиры для состоятельных людей? И вот мечта трудового народа свершилась. Артур-бизнесмен продавал или сдавал в наем свою недвижимость, из которой недавно съехали, и мне предстояло привести квартиру в товарный вид. Вряд ли здесь мог проживать покойный батюшка хозяина – такой апартамент совершенно невыгодно содержать одинокому, даже очень богатому человеку.
Не разгибаясь более девяти часов и вычистив все закоулки, я не могла не впечатлиться габаритами квартирки. В ней можно было заблудиться: три просторных зала, похожие на выставочные, две спальные с отдельными коридорами и ванными комнатами, гостиная, кухня с вмонтированными полками и всеми причандалами, мини-люкс для прислуги, два выхода – парадный и черный… И все это с высоченными сталинскими потолками и огромными окнами в сторону живых легких Манхэттена – центрального парка с вековыми деревьями и прудами. Хозяин знал, где приобретать недвижимость, из которой можно пожизненно выкачивать деньги.
В России подобные хоромы доступны только «слугам» народа или «нуворишам» - от слова вор?, - а таким как я, хоть десять лет складывай в чулок доллары за мытье полов – век свободы не видать. Благо еще, если свою малометражку с первого сменю на второй этаж с отдельной спальней. Насколько же выгоднее быть слугой народа, пользуясь за него всеми благами, чем любимым слугой одного господина! Уж не подумать ли о переходе. А чё? Раскрутиться и податься в «народные»! Шутка. Чулка - тонка…
На этом тугом сплетении порочных идей, приняв душ в одном из шикарных будуаров, стала на медицинские весы. Их обнаружила за дверью клозета и они были точно такими же, как у нас в женских консультациях – уж не из России ли? Значит, элита предпочитает точность до граммов, а не свои дурацкие паунды. Что касается моего веса, то он составлял ровно сорок восемь кило. Америка незаметно съела раздражающий меня жирок и тихо приблизила к печальной юности моей. Печальной – потому что не любили те, кого я любила…
По возвращению мне выдали зарплату за последнюю неделю и дополнительно за Манхэттен – аж шестьдесят долларов. Учитывая прижимистость хозяев – хорошо, не меньше! – осталась весьма довольна. Взяв второе дыхание, быстро приготовила ужин. На третьем - дала возможность «усталым» родителям спокойно вкусить пищу и понянькалась с Джеромушей. На четвертом - все убрала, вымыла и голодная, как собака, но легко дыша, выскочила на волю…
Несмотря на дотошную экономию, хозяева не отказывали в приеме родни или друзей. На первую годовщину единственного сына они устроили пир горой, пригласив более полусотни человек. Доверив моему опыту, Анна поручила мне приготовить всевозможные наши салаты, блины, чтобы порадовать гостей заморской экзотикой.
Мероприятие проходило под тенью деревьев, где устроили миленький ресторанчик со знакомыми мне круглыми столиками. К моему огорчению обнаружила, что гости с аппетитом поедают привычные чипсы и бейгалы – вроде они их сто лет не ели – а мои оливье, винегрет и прочее пробовали, очень хвалили и… продолжали давиться своей «химией». На эту «вежливость» невольно вспомнилось изречение времен холодной войны – если американцы излишне восторгаются, то будь уверен в обратном. Гости каждый сам по себе расслаблялись лежа на травке и потягивая свою пепси. Спиртное стояло нетронутым. Никто не дергался и тем более, не утруждал себя ролью заводилы компании. Все проходило без всплесков эмоций – очень обыденно, а по-нашему – глухо, как в танке.
В остальных случаях гости на пороге, отнюдь не означало каких-либо специальных приготовлений или перерасхода бюджета. Иногда в доме проходили женские посиделки, напоминающие наши клубы по интересам. Насколько я поняла, интерес заключался в том, чтобы дети чуть не с рождения имели связь друг с другом и не прерывали иудейских традиций. Пока с полдюжины мамаш обменивались опытом по воспитанию, их дети играли, привыкая друг к другу. Это важное мероприятие субсидировалось по минимуму. Хозяйка угощала одноклубниц традиционными чипсами и купленной по сэйлу колой.
Появление родни или друзей на более длительный срок также не считалось событием, ради которого стоило хоть в чем-то ущемлять себя или менять привычный уклад. Трудно себе представить, чтобы американская хозяйка жертвенно падала с ног, накрывая бесконечные столы в честь приезда или отъезда гостей, как заведено у нас, когда очень рады дорогим гостёчкам, но еще больше, когда те отчаливают, все «сожрав, как саранча», по выражению одной моей «хлебосольной» знакомой. Здесь такого переполоха не наблюдалось. Мне просто объявляли о визитерах, что служило для меня сигналом временно освободить гэструм и перебраться в кабинет.
Анна поддерживала самые теплые отношения со своим старшим братом. Он жил в Бостоне и появлялся, как солнце ясное, внося в дом веселое настроение. Дядька обожал маленького Джероми и при встречах подкидывал того до потолка, блестя брызгами синих глаз в обрамлении черных ресниц. Его приятная жена с грустью наблюдала эту картину – прожив с сорокалетним супругом не один год, детей не имели. Братец отличался не только красотой, которую забрал у сестры, но особой набожностью, превращая еврейский шабат в церковную службу. Никого, в том числе меня, как прислугу, не утруждая своим присутствием, бездетное семейство покидало дом так же стремительно, как появлялось. Раз в пару месяцев мои хозяева уезжали к ним с обратным визитом. В такие дни я кайфовал в одиночестве, охраняя бесценные сокровища старины.
Еще мне хорошо запомнилась милая супружеская пара с младенцем примерно одного возраста с Джеромушей. Он носил библейское имя Ной и плохо спал из-за проблем с кишечником. Родители по очереди не спали и качали беспокойного малыша. Понаблюдав за их подкидываниями, несколько раз с их позволения сделала страдальцу массаж животика, после чего «библейский» Ной на радость маме и папе сделал пу-пу. Каждый вечер отец наливал полную ванну и запускал в нее своего сынишку, где тот плавал и нырял, как лягушонок, попавший в свою стихию. Все домочадцы собирались посмотреть на это чудо природы, а Джеромуша прямо таки выпрыгивал из моих рук, видимо, желая разделить участь «лягушонка». Гости дни напролет проводили в Нью-Йорке, и вели себя по студенчески просто, не требуя к себе пристального внимания. При отъезде супруги дали мне двадцать долларов чаевых, проигнорировав мое скромное «ой что вы, не надо».
Но самое любопытное знакомство состоялось с университетской подругой Анны – специалистом в области русского языка. Её звали Джоанн. Энергичная, спортивная, со светлыми глазами и маленькими веснушками, придававшими ей молодой задор, в свои тридцать восемь подруга была не отягощена семейными узами. Она говорила с небольшим акцентом и была полная иллюзия, что это наш человек, откуда-то из Прибалтики. Как и все гости, Джоанн днями находилась вне дома, посещая разные выставки, презентации, своих друзей. В свободные часы мы обе стремились к общению, находя разные темы для разговоров: музыка, литература, театр… Она была католичкой и разночтение в этом деликатном вопросе не мешало многолетней дружбе с Анной. Чтобы так прекрасно изъясняться по-русски, она несколько лет прожила в Москве, вникая в тонкости нашей культуры. В данное время она работала в Финляндии, где преподавала английский, очень сожалея, что потеряла связь с Россией, в которую влюблена всем сердцем. Европейская жизнь наложила свой отпечаток на ее внутреннюю культуру, что выражалось в полном отсутствии манер дикого Запада.
Уезжая, необычная гостья предоставила в мое распоряжение собранную ею библиотечку с русской литературой, которая хранилась в Анкином бейсменте в большой коробке. Среди томиков Ахматовой, Достоевского, Чехова, Горького и других, я наткнулась на Новый Завет. Так эта книга книг гармонично вошла в мою жизнь… Позднее Джоанн выслала мне несколько открыток из Европы, но из-за собственного невнимания потеряла с ней контакты. Да и не только с ней… Не дано мне поддерживать связь с нужными людьми – все боюсь, что малоинтересна для них и незначительна…
Почти перед расставанием с антикварным домом приехала мать Анны, та самая старушка, которая промелькнула при моем трудоустройстве. Пообщавшись поближе, стало очевидно, что сильно поторопилась с выводами насчет «старушки». Вдова, в меру погоревав об ушедшем супруге, жила с верой, что не все потеряно, а впереди ждет не меньше, чем «прекрасное далеко».
Бабушка тщательно ухаживала за собой и каждое утро делала прическу. Она не пользовалась феном и по старинке накручивала волосы на бигуди. Затем накладывала макияж и одевалась в кокетливые, подстреленные розовые брючки. Подчеркивая весьма перезрелую, похожую на усохшую веточку красоту, мадам обожала яркие шарфики и косыночки, маскируя предательски морщинистую шею.
Ее любовь к внуку дальше агуканья не заходила. Подросший Джероми был слишком тяжел для ее хрупкого телосложения. Имея набор костей и комплект кожи, бабушка жила в неподдельном страхе набрать лишние килограммы и подпортить талию. Жалуясь на слишком обильное количество еды, которым потчует дочка, она весь день не ела и до ужина с детьми могла позволить себе всего лишь чашечку чая без сахара.
Но ее беспокоило не только неисправимо стройная фигура. В отличие от ленивой и дородной дочки – лахудры матушка не упускала случая лишний раз посмотреться в зеркало. Отражение в нем не соответствовало ее молодому духу, а излишние морщины на лице не давали покоя. Поправляя кудельки, подтирая подтекший глаз, завязывая косыночку или одергивая свитерок на скрипучей талии, она качала головой, затем натягивала руками кожу на щеках или вокруг глаз и любовалась результатом. Похоронив мужа семидесятипятилетняя вдова решилась привести свою внешность в соответствии с внутренним мироощущением и, рискуя жизнью, лечь под нож хирурга-чародея. А почему бы и нет? Если есть «мани», не обязательно быть голливудской дивой, чтобы отодвинуть разрушительную старость подальше и посостязаться с неумолимой природой. Ко всему у неё перед глазами был ходячий пример – старшая родная сестра ее покойного супруга, она же мать красавицы с косой.
Когда они все собрались за антикварным столом из «Трех медведей», Анна выдала мне страшный секрет: тетка, имея в наличие «богатство» не менее, чем восемьдесят пять лет – точно никто не знает, тщательно скрывает свой немолодой возраст. Все окружающие подыгрывают ей, делая вид, что не знают, с какого бабушка года и с какого «парохода». Будучи хорошим дантистом, что для Америки означает большой достаток, она позволила себе пережить несколько пластических операций. К сожалению, ни подтяжки, ни красный комбинезон с широким кожаным ремнем, ни яркий макияж на лице без возраста, были не в силах скрыть старость – не радость. Она быстро уставала от туфель с каблуками и, хромая на обе ноги, с трудом доходила до дивана из «восемнадцатого века» - своего ровесника, и ложилась передохнуть. Не омоложенный супруг, аккуратный старичок под девяносто, заботливо укрывал свою, не на словах, дорогую половину, пледом, и любовался на вечно молодую подругу жизни. Терпеливо дождавшись, когда та наберется силенок, он бережно, боясь уронить, поднимал свою любимую девушку-старушку с дивана и вел под руку к машине с личным водителем.
С умилением провожая эту достойную чету, я не могла подсчитать, в каком же возрасте они родили дочку-красавицу, если той на вид не больше двадцати пяти. Или она пребывает в юном возрасте тоже благодаря скальпелю? Как и о деньгах, количество которых всегда за семью печатями, у них считается в высшей степени неприличным интересоваться возрастом. Плавно и незаметно переходя из одного в другой, он как бы размыт, а шестьдесят-семьдесят лет, по утверждению того же Сиднея, – это еще молодой человек. Позади трудные годы накопительства, дети определились и, наконец-то, имея в наличии все виды наличности – от недвижимости до счета в банке, можно пожить в свое удовольствие.
Сожалею, но не могу сказать, насколько эффективно прошло омоложение у бабушки Джероми. Ее профиль и анфас реставрировали уже без моего присутствия. Все эти молодящиеся бабушки – не бабушки, а с ними и дедушки вызвали во мне тайную зависть и одновременно восторг с аплодисментами своей невинностью перед старостью. Пребывая в наивном оптимизме, они не томились памятью смертной и подготовкой к вечности, а жили – не тужили, мечтая о завтрашнем дне, который будет лучше, чем вчера. От них веяло позитивной энергией, а у нас чаще - попахивает мертвечинкой…
В этом плане моим дорогим старикам не то, что позавидуешь, а обольешься слезами. Они думали не о морщинах, а как нас прокормить. По словам мамки, они так вкалывали, что «ни вчуялись, кода дитэй зробили». Сейчас оба напоминали полуразвалившиеся телеги на ухабинах жизни по дороге к «светлому будущему». Мало того, что на них десятилетиями – задаром - каталась преступная власть во благо самое себя, так эти прохиндеи не давали зарабатывать на жизнь на своей делянке в десять соток.
Отец строил уникальные теплицы и парники, а их по науськиванию соседей – стукачей заставляли рушить его же руками, чтоб не дай-то! - нищие разбогатели. На шестой или седьмой теплице у израненного на войне отца случился буйный припадок, и он выгнал партийную комиссию со своего двора. На следующее утро его посадили на пятнадцать суток в милицию и я помню как мы с матерью носили ему передачи. Отец был весь в синяках – его избили... И это всего лишь один эпизод их «счастливой донельзя» жизни. Хоть в одной стране мира увидишь такое? И как самое непостижимое – при всех издевательствах и мытарствах, мои родители не спились, не озлобились, не запятнали себя подлянкой типа доноса, оставаясь той самой солью земли, на которой мир держится… Но, с нами Бог и каждому свое…
В честь приезда «фильдеперсовой» бабушки семья решила пообедать в ресторане и впервые, оказав честь, взяли меня. Возможно, и скорее всего так оно и было – «честь» заключалась в том, чтобы сопровождать Джеромушу. Он стал очень шустрым и не дал бы расслабиться. Вскоре наш микроавтобус припарковался у большого русского кабака в Бруклине. Будоража дорогие сердцу воспоминания о наших пельмешках и щах, в нос ударило – «здесь Русью пахнет!» До вечера было далеко и заведение пустовало – наши люди предпочитают кончить дело – гулять смело.
Анна была одета в домашний свитер с дырками, а супруг, соответственно, потому как не имел вредной привычки выделяться. Зато мы с воздушной бабушкой, вырядились и были при «костюмах». Видимо, экономя деньги на омоложение телесное, дама была облачена в нечто из тридцатых годов, прихваченное молью, и положение не мог спасти даже сбоку бантик из алого шарфика, обволакивающий шею ретро. Официант из наших парней, встретив нас по одежке, которая ничего хорошего ему не сулила, «по-отечески» отнесся к моим хозяевам. Он пренебрежительно раскидал всем по меню и, потянувшись от застоя в костях, отошел к стойке и уткнулся в русскую газету.
Ресторан предлагал такой обширный ассортимент, о существовании которого никогда бы не узнала, если б в тот день не держала это меню в собственных руках. Но чтобы не портить праздничное настроение хозяев, которые, не мудрствуя остановили свой выбор на борще и шашлыке из неизменного мяса курицы, не стала нахально тыкать пальцем в блинчики с черной икрой, молодого поросенка или, того хуже, севрюгу, а проглотив слюнки, примкнула к решению большинства.
Приняв столь нищенский заказ, окончательно разочарованный официант, уже не скрывал своего презрения. Отведав вчерашнего борща, большую часть которого скормила Джеромуше и проглотив несколько кусочков мяса на палочке, почувствовала, как разыгрался аппетит. «И что было не раскрутить своих жмотов хотя бы на пельмешки? Стоило из-за этих «деликатесов» ехать в Бруклин… А уж мой-то кубанский борщ был бы не вчерашним и повкуснее…». Рассчитавшись, Артур терпеливо стал ждать сдачу, на что у моего земляка совсем сдали нервишки. Не догадавшись, что помалкивающая нянька – русская, он брезгливо швырнул на стол мелочь и процедил сквозь зубы:
- Шантропа!
Я прямо--таки опешила от столь нелицеприятной оценки! Во мне мгновенно проснулась гордость лакея и в ответ чуть не вырвалось: «Сам ты шантропа! А мои, если хочешь знать, миллионеры!». Но наблюдая за спокойными, как холодные утюги, лицами своих покровителей, не стала горячиться и прикусила язык. Видно сразу, что парнишка недавно из России и не вник, что здесь не принято демонстрировать свои материальные возможности и швыряться деньгами. Не удивительно, что в его глазах мои американцы попали в разряд шантрапы. Но каков урок для меня! Мои хозяева не могли не заметить неврастенических трепыханий официанта, но зная себе истинную цену, и не подумали снизойти до того, чтобы оскорбиться на его злобный выпад.
После «сытного» обеда мы выкатили на набережную Брайтон-Бича, где по деревянному настилу неспешно прогуливались люди всех «мастей» и народов. Не спуская глаз с Джеромуши, я одним ухом вслушивалась в оживленное лопотание «одуванчика», которая традиционно жаловалась на переедание. В это время «молодые» шли впереди и, не обращая внимания на нас, самозабвенно и ностальгически целовались. Комментируя невинные шалости взрослых детей, бабушка поведала, что они обожают это местечко. Именно здесь разгорелся их пламенный роман, благополучно переросший в надежный брак…
С океана потянуло прохладой и укрыв потеплее заснувшего «внучка», невольно замедлила ход… Какой простор и таинственное величие! Что наша жизнь – игра! – по сравнению с этой вечностью… Не успела оглянуться, как проскочил год и пошел второй моего пребывания на чужбине… Но осенний ветерок нагнал волны и, готовый взорваться океан сердито нахмурился и угрожающе засопел. Наше семейство поспешило покинуть Брайтон-Бич, заглянув по пути в русский магазин с его уму непостижимым выбором и более низкими ценами, чем в элитном Грэйт-Нэке. Пока мои миллионеры совещались, что купить и, наконец, отважились на пакетик сухофруктов, я попросила продавца взвесить по килограмму наших лучших шоколадных конфет и тех самых орешков, на которые облизывалась, но так и не решилась Анна. По дороге, щедро угощая своих бедных богачей и не зная, как по-английски, сказала по-русски:
- Поминайте сыночка!..
В этот вечер, под восторженные аплодисменты домочадцев, Джеромуша оторвался от моей мозолистой руки и сделал свои первые шаги в большую жизнь…
ГЛАВА 7
Когда цвели сакуры…
«Мечты, мечты! Где ваша сладость?...» Перед отъездом в Штаты мои фантазии неутомимо рисовали, как путешествую по стране, посещаю выставки, музеи, театры на Бродвее – слышала, их там более двухсот… Мои мечты подогревала и Томка, которая писала, что за полтора года побывала на Ниагарских водопадах, в Бостоне, в Новой Англии… Но, увы, плоды моих мечтаний так и не созрели для полноценного урожая. В начале надо мной витал дамоклов меч, готовый смахнуть с лица Америки, а когда более-менее все утряслось, пришлось выбирать между заработком и культурными программами.
Периодически меня доставали приступы страха – вдруг неожиданно заболею или возникнут другие проблемы, которые позовут в обратную дорогу. От одной мысли, что у нас таких денег вовек не заработаю, будь ты хоть семь пядей во лбу, стрелка весов с большим преимуществом склоняла в сторону «у. е.»…
Но в один из дней, легкая на подъем Томка обрадовала:
- Кэт, кончай грязную работу! Едем в Вашингтон!...
Не чухаясь, она приобрела две путевки в русском бюро путешествий. С наплывом наших они расплодились в Бруклине, как грибы в дождливую и теплую погоду. Плати, и тебе предложат на выбор десятки маршрутов с полным сервисом.
Заказанное на четыре утра такси доставило нас к назначенному месту. Вокруг сплошь русская речь, будто дело происходит в России. Экскурсионные автобусы, один за другим, отходят от площадки, и толпа быстро редеет. Несмотря на ранний подъем, настроение праздничное – вырвались! Погодка – чудо, так и шепчет… Середина весны – уже не холодно, но еще не жарко. А вот и наша «карета». Мы устраиваемся на первые два сидения с обзором, как на ладони.
Когда все расселись по местам, в салон вошел видный молодой мужчина с сумкой через плечо:
- Саша, ваш экскурсовод!..
По-хозяйски посчитав нас по головам и сверив с путевым листом, он кивнул черному водителю – поехали. Саша оказался профессионалом своего дела. Его обаяние, артистизм и чувство юмора захватили внимание последнего зеваки. Он начал с того, что экскурсия в Вашингтон – его любимый маршрут, тем более в это время года. Там сейчас цветут сакуры – японские вишни, принесенные в дар страной восходящего солнца, в связи с чем нам всем крупно повезло. Необыкновенная красота вызывает у него особенные чувства… Он постарается показать нам максимум из того, что можно успеть за столь короткое время. Первая остановка в знаменитом «Дворе» типа харчевни, где могут перекусить и справить нужду одновременно тысячи путешественников. Здесь под кустами – «ни в коем случае»! Везде частные владения. А пока можно досмотреть сны, прерванные ранним подъемом.
Томка захрапела на моем плече, а я восторженно любовалась дорожной эстетикой с великолепными мостами и развязками. Двустороннее движение представляло две отдельные автострады с четырьмя или даже пятью полосами в каждую сторону. Выбирай скорость – и вперед! Легковушки одна за другой обгоняют наш автобус. За рулем много пожилых людей. Вот с нами поравнялась мадам в возрасте старухи Изергиль… Улыбается и машет мне рукой в перчатке… Что им не улыбаться! Ее бы на наши, «фронтовые», где не разгонишься с риском для жизни и где гибнет невинный народ, не хуже как на войне. Опоясав страну дорогами, Американцы лишились сразу двух наших бед, о которых говорил великий классик еще в прошлом веке – но воз и ныне там…
Около десяти бодрый голос Саши сообщил, что подъезжаем к гостиному двору. Желающих перекусить ждут кухни всего мира – выбор не ограничен. Лично он предпочитает ресторан со шведским столом, где уплатив пятнадцать долларов, можно есть что захочешь, и сколько влезет. Намекая на нашу пагубную привычку прихватывать с собой, что не так лежит, предупреждает:
- Выносить пищу нельзя. Ясно?
Рашен туристы хором гаркнули:
- Ясно!
Под Сашин баритон автобус припарковался к современному архитектурному строению в окружении сотен и сотен машин - выметайся!..
С дорожки мы с Томкой пошли искать туалетную комнату. Ее не определишь по запаху, как у нас. Уже привыкнув, что американские туалеты – образец чистоты и где бумага – рулонами – «ешь не хочу» - но этот «придорожный» превзошел все наши ожидания. О нем можно было сложить оду, но вместо слов у меня были одни восклицания! Все переливалось перламутром и блестело позолотой, отражаясь в зеркальных стенах, а воздух – очуметь! – пронизывал аромат весны! Залюбовавшись, я чуть не забыла, зачем сюда пожаловала, но спасибо Томке:
- Шо стоишь истуканом! Обоссыся… Заходи в кабину!..
Ну и туалетик – ослепнуть можно! И все это бесплатно, для самых разных людей, вроде нас с Томкой, а не только для высокопоставленных «жоп»… У нас даже самый дорогой кооперативный не пахнет такой роскошью. В лучшем случае за пятерку тебе лично в руки, как большую ценность, всучат кусок бумажки – хорошо, если мягкой – и ты последуешь в захлорированное от паразитов заведение, где в углу обязательно будут стоять ржавые ведра с черными тряпками… Краны работают через один или вообще не работают – нет воды…Мыло – хозяйственное, на кусочки порезано, чтоб не украли… Электросушилка может присутствовать, но как правило, с вырванным моторчиком… Вместо аэрозоля с ароматом цветов нанюхаешься мерзостей и стрелой вылетишь на улицу… А про сортиры - от слова – сор – сорить? – в парках, на пляже или около тех же дорог, тошно подумать, а не то, что зайти туда. И куда приятнее водителю или пассажиру выскочить «до ветра» - под кусток. И редко какой из них стоит без дерьма и мусора… Вот откуда у нас начинается неуважение к человеческой личности! И как бы в отместку за эти унижения наши люди ведут себя в подобных «м» и «ж», порой, вопиюще дико. Сущую правду сказал кто-то из философов – о цивилизованности общества говорят туалеты. Значит, американцы обскакали нас минимум лет на сто? Оказывается, туалеты – это идеология. С чего начинается Родина? – с туалета! Но каким образом удается всю эту красоту содержать в идеальном состоянии при таком столпотворении?... Плюнуть - негде! Не удержавшись, я заглянула в перламутровый, без признаков грязи или ржавчины унитаз – хоть воду пей!... Потому-то никто и не плюет…
Не знаю, до чего бы я додумалась еще, но в кабинку застучала Томка:
- Ты там живая? Вылазь!... Пожрать надо успеть…
Пытаясь ополоснуть руки от ароматного жидкого мыла, я никак не могла сообразить, как включить воду – не было крана.
- Эх ты, деревня «красный лапоть»! Подставляй руки! Здесь электроника – водичка сама течет, когда надо и сколько надо… - подсказала осведомленная Томка.
Продолжая знакомство с двором, мы прошлись по этажам, где разместилось несчетное количество ресторанов и ресторанчиков, кафетериев и магазинчиков. Чего здесь только не было! Недаром пол-Америки страдает ожирением. Попробуй, удержись, когда вся эта вкуснятина доступна любому – богатому и бедному. Выбирай, что нравится, тем более нет нигде очередей. Мы съели по куску настоящей итальянской пиццы с томатным соком и, уплатив всего по три доллара с носа, остались очень довольны…
Тема двора будоражила наш автобус почти до самой столицы. Больше всего восхищала сама грандиозная идея подобного сооружения, где все устроено во благо человека. Но почему у них, а не у нас?.. Ау? Где вы, «кремлевские мечтатели»? Чтоб вас!.. Народ притих и задумался…
К обеду въехали в Вашингтон. Прежде, чем выпустить нас на площадь перед правительственными зданиями, Саша провел вводный инструктаж по «технике безопасности». Главное – не отставать и держать его фигуру в поле зрения. У него были случаи, когда заблудших «овец», которые ни «а», ни «бе» по-английски, привозили в полицейский участок в шоковом состоянии. Пока находили русского переводчика, выясняли кто и что, проходили не одни сутки – здесь своя бюрократия…
Этот незабываемый момент в своей жизни мы с Томкой тут же запечатлели. Шутя, прошу сестру ущипнуть меня посильней – неужели это не сон? Кто бы мог подумать, что придет времечко и я вот так – запросто! - буду разгуливать около «вражьего» конгресса с его знаменитыми куполами. Туристы из разных стран щелкают фотоаппаратами, снимают кинокамерами. Что замечаешь сразу, так это преимущество русских, будто всю толпу из Бруклина привезли именно сюда. Но время не ждет и мы внутри здания.
Не создавая очереди, полдюжины контроллеров проводят досмотр. Снимать запрещено – аппаратура сдается. Собрав нас, Саша уверено, будто у себя дома, повел нас по гулким коридорам и лестницам. Он предупреждает, что кроме дежурных полицейских на каждом углу за нами наблюдают скрытые камеры…
Открыв одну из тяжелых дубовых дверей, он заводит нашу группу в полутемный зал. Здесь заседает парламент. В пол голоса, чтоб не мешать другим делегациям, нам сообщается масса любопытной информации. Например, в этой свободной стране должности президента и некоторых других первых лиц имеют право занимать только католики, а не буддисты, православные или иудеи. Это оговорено в Конституции, которая, как и этот зал заседаний, не меняется более двухсот лет. Партийное многоголосье давно кануло в лету. У них две партии, которые борются за места в Парламенте и, критикуя друг друга, выводят на чистую воду перед избирателями. Кстати, «слуг народа» в два раза меньше, чем у нас и ничего – страна живет и процветает, а не существует. Оказывается, не в количестве дело…
Ни о каких наших исторических рывках с резкими поворотами курса и перестройками здесь без понятия. В этом плане у них с головой в порядке и живут себе люди спокойненько, все по тем жнее законам, не переписывая Конституцию под очередного «самого». Это постоянство и стабильность чувствуются и в материальном воплощении. Даже стулья с драпировками сохранили в первозданном виде, обновляя по мере износа. Экскурсовод показывает занавес, за которым укрылся предатель, нажавший курок пистолета и смертельно ранивший президента Линкольна… Присев на один из жестких стульев, вообразила себя на секунду конгрессменом – не разоспишься, как у нас…
Сверху хороша видна трибуна, с которой держали речь все президенты Америки. Все просто и добротно, нет надобности что-то менять, а еще хуже – разрушать, «а затем…» Что могло позволить себе правительство – достроить Конгресс еще одним гармоничным административным зданием…
- Выходим, увидите!...
Энергичный Саша, не давая расслабляться, провел нас к символу власти – Белому дому. Он находился почти рядом и оказался ни таким уж и большим, как представляла. В том же Грэйт-Нэке можно увидеть виллы и покруче. Рядом та самая знаменитая зеленая лужайка, на которую садится вертолет высшего должностного лица. Поместье окружено невысоким – можно переступить – забором.
Эпизодически возникая в Америке, как элементы дизайна, они ничего общего не имеют с нашими, пуленепробиваемыми железными или покосившимся плетнем у старушки… Российский забор, как символ «мое» - это неудовлетворенная тоска нашего человека по частной собственности. У американцев «мое» - охраняется законом и глупо тратить деньги на этот «символ»…
Экскурсовод поясняет, что скромный забор у Белого дома – невидимая глазу «Берлинская стена», через которую комар не пролетит. В целях безопасности главы государства он начинен электроникой, системой оповещения и потаенными кинокамерами. На территории резиденции красуется симпатичный католический храм, где президент с семьей может исповедаться и помолиться. Билл Клинтон нередко посещает его и только личный духовник знает, в чем он кается… Но все это не стоило выеденного яйца по сравнению с – Живой! – достопримечательностью столицы, которую не обходит ни один турист.
Это была невысокая худенькая женщина без возраста, с лицом, почерневшим от палящего солнца. Ее голову украшал немыслимый убор, похожий на тюрбан. Изо дня в день – в зной и стужу, она протестует против войн и насилия на Земле, и так – восемнадцать лет. Нет, я не ошиблась. Не год, не два – восемнадцать лет женщина никуда не отлучается с этого места. В это невозможно поверить, но это – святая правда.
На тротуаре стоит несколько плакатов с призывами, рядом палатка, где она укрывается на ночь. Все это происходит под окнами Белого дома, но никто не трогает и не забирает пикетчицу в приют для сумасшедших, хотя та не жалует президентов и его рать, коих не одного перестояла на своем посту. А зачем? Бесплатная реклама! Пусть все знают – вот она, истинная свобода слова и самовыражения!..
Невозможно себе даже вообразить нечто подобное под стенами нашего Кремля. Дело не только в первобытной свободе слова, когда его – слово – можно купить, продать, подменить или раздавить. Наша хлипкая демократия не доросла до подобной зрелости и пикетчицу просто стерли бы вместе с палаткой… Еще жив в памяти протест шахтеров. Поиграв с ними в свободу, быстро ликвидировали, как неэстетичное зрелище. И главное – где черпать веру, чтобы прийти к такому подвигу самоотречения? Безверие – печальный итог новейшей истории государства Российского…
Предыстория пикетчицы – это человеческая трагедия. Она потеряла детей, убитых во время военных действий, как я поняла, не в самих Штатах, но по их вине. С их гибелью мать отказалась жить в «бедламе нелюдей» и дала себе обет, несравненно более трудный, чем монашество. Там – тихая келья с послушанием, здесь – протест и тысячи пронизывающих рентгеном глаз – ежедневно! Ни одна голливудская дива не выдержала бы такого внимания толпы больше недели… Долгих восемнадцать лет – как один день – как бесконечность – против зла миллионов!
В разных странах мира газеты и журналы периодически помещают фотоматериалы об этой загадочной женщине. Любители экзотических снимков, напирая друг на друга и стараясь снять ракурс поинтереснее, ослепляют ее бесконечными фотовспышками. Она была невозмутима и с непостижимым достоинством выполняла свою божественную Миссию Вечной Матери. Наперекор окружающему скепсису меня магнитом тянуло подойти и благодарно обнять свою сестру по несчастью, но ее высохшая плоть казалась уже чем-то запредельным – разве я могла посметь?... Вымаливая благодать для всех людей – не для себя – она стала живым памятником не только своим, а всем убиенным детям на земле!.. И моему сыну тоже…
Почувствовав мое напряженное внимание, наши взгляды на какое-то мгновение скрестились… Боже праведный! В обрамлении густой сетки морщинок светились живые, молодые глаза Богородицы! От этой святости меня охватил религиозный трепет и, заметив, что Томка тоже засуетилась щелкнуть «экзотику», умоляюще запротестовала:
- Не надо!.. Пойдем…
По дороге к следующему объекту только и было разговоров о пикетчице. Ну, если сильный дождь – понятно – у неё есть небольшая, но довольно таки удобная палатка. А где она моется? А туалет? За счет чего кормится? Почему восемнадцать лет правительство выдерживает ее присутствие? Всезнающий экскурсовод еле успевал отвечать. Некоторые из присутствующих стали развивать детективную историю, что дескать, эта женщин подсадная «утка» и приманка для туристов, а за рекламу «свободы» хорошо платят... Эти американцы «бесплатно в носу не поколупаются»... А может информацию для ЦРУ собирает?.. Ну никак не хотели наши люди верить, что ради высокой идеи можно пойти на такую жертвенность…
За спорами мы не заметили, как подъехали к огромным изваяниям Вашингтона и Линкольна, основателям американской государственности и демократии. По сравнению с этими гулливерами люди казались такими мелкими… Будто проводя психологическую атаку на туристов со всего мира – «с Америкой шутки плохи!», вся государственная недвижимость столицы с первых шагов поражает своей гипермонументальностью. Приковав наше внимание, экскурсовод Саша с легкостью жонглера стал оперировать историческими фактами и цифрами, а распалившись, преподнес информацию о мегатоннах мрамора и хронику исторических событий с таким упоением, что все обалдели от его патриотического пафоса. Томка была бы не Томка, если б не прокомментировала:
- А экскурсовод-то, глянь как перья распушил – сейчас взлетит… Можно подумать, он оторвал свои собственные яйца и вместе с первооткрывателями замесил на них тесто демократии!.. Что ему не восторгаться? Говорят, не так давно получил американское гражданство… Эх, везет людям!... А ты чувствуешь, как эта гигантомания давит – уделаться можно… Кстати, где тут туалетик?...
Но не только Сашу распирало от гордости. Мы стали свидетелями самого почтительного отношения американской публики к отцам своей процветающей страны. У нас такое увидишь только в кино, отснятом в пятидесятых. А мне за этими глыбами мрамора все мерещился образ той, с глазами Мадонны…
- На сегодня нам осталось посетить мемориал в честь погибших американцев от Великой Отечественной до вьетнамской войны… Его идея гениально проста и зрительно показывает, сколько граждан страны сложило головы на поле брани. Но лучше один раз увидеть!.. - заинтриговал Саша-«американец».
Солнце начинало двигаться к закату и высоченная мраморная стена, на которой золотом высечены имена защитников Отечества, находилась в глубокой тени. Казалось, стене нет конца, но по мере прохождения она становится все ниже и ниже… И вот мы вновь вышли к солнцу. На предпоследних, совсем невысоких плитах имена тех, кого забрал Вьетнам. После тени черного мрамора, уходящие лучи солнца кажутся ослепительно яркими, как надежда на вечный свет, и что не будет больше убитых в войнах и того мрака, какой она несет… Несколько пустых плит символизируют, что стране не нужны новые жертвы и потрясения…
Но красивая идея – одно, а на деле – другое. Якобы в целях безопасности Америка держит под прицелом весь мир, устраивая для непокорных выволочки - от «бури в стакане» до «бури в пустыне» и льется кровь сынков великой державы не хуже, как у нас. Но если тут – вечная память, у нас – вечное забвение…
- Представляешь, такую стеночку в России соорудить – с китайскую будет… « То на всей Земле не хватило бы мрамора!»… - в унисон моим мыслям высказалась сестра.
Наше настроение подняло изваяние гения точных наук – Эйнштейна, установленного неподалеку. Он походил на растрепанного ребенка и сидел босиком. Философски подперев голову, старик с хитрой усмешкой смотрел на окружающих – уж ему-то все известно о тайнах мироздания!
- Говорят, гений совмещался со злодейством и был невероятный стервец по отношению к своим женам… Что-что!.. Мордовал их до умопомрачения, вот что! И вообще, больно кушать уже хочется, - вставила Томка в дифирамбы Саши-экскурсовода.
Почти стемнело, когда нас привезли в кемпинг где-то на окраине Вашингтона. Плотно поужинав в приличной столовке и получив электронные ключи, прямиком с улицы мы оказались в своем номере на двоих.
- Заметь, полная свобода! Никаких дежурных – делай, что хочешь! Всем до фени, кто когда улегся и с кем… Причем ,это совсем недорогой отель, но есть все ,что душе угодно.. Говоришь, холодно?.. Та нет проблем!
Томка повернула ручку обогревателя и в комнату пошел теплый воздух.
Смыв дорожную пыль и заняв широкие кровати, мы услышали, что прямо к соседнему номеру подъехало такси. Там поселились новые русские. Их легко узнать по бриллиантовым украшениям. Здесь не страшно форсить ими – никто не вырвет с ушами.
- Поехали гулять в ночной клуб... Наши богачи этого не упускают!.. И ты не против? Та ты шо! Туда билет входной стоит дороже всей экскурсии. Нам этот разврат не по карману, так что давай дрыхнуть…
Звучно позевав, Томка притихла, а я стала прикидывать, во сколько вылилось бы это удовольствие, если наша двухдневная путевка обошлась где-то в сто пятьдесят долларов, куда входит проживание, питание, посещение музеев, выставок и наш Саша-эрудит… А если это перевести в рубли, то будет… Но глаза начали слипаться и мысли путаться…
Поутру, отдохнувшие и бодрые мы с аппетитом съели традиционный американский завтрак и, получив на довесок по пакету сухого пайка, попрощались с приветливым кемпингом. Около десяти нас привезли к мемориальному кладбищу, где похоронены государственно-значимые личности, верой и правдой служившие Америке.
Все ожидали увидеть нечто подобное Ваганьковскому, когда каждый памятник индивидуален и не похож на соседний, а по ценности надгробия можно судить, какое место в обществе занимал покойник или с каким достатком покинул этот мир. Но ко всеобщему удивлению из-за тенистых деревьев показались абсолютно одинаковые невысокие, прямоугольные плиты надгробий.
- Эта аскетичность не случайна и несет глубокий смысл. Перед Богом все равны – и солдат, и генерал. Сам статус этого военного кладбища очень высок и простым смертным путь сюда заказан… Единственно, в могилу к почитаемому гражданину могут «подселить» умершую супругу или супруга. В таком случае на другой стороне плиты появится надпись. К возложению цветов или венков допускаются самые близкие. На кладбищенских дорожках никакого транспорта – только служебный или специальный… Так что ноги в руки – и вперед! – весело скомандовал Саша и мы марш-броском взошли на самый высокий холм.
Для удобства многочисленных посетителей здесь построена широкая смотровая площадка и с нее открывается панорама с четкими геометрическими линиями надгробий одной высоты. Эту геометрию нарушают постаменты коллективных захоронений, как, например, космонавтов с «Челленджера». Кладбище удивительно светлое, никаких зарослей и кущерей. Как свидетели судеб, изредка возвышаются вековые деревья, а вдоль широких аллей ровными рядами выстроились знаменитые сакуры, те самые японские вишни. Все до одной, они цвели пышным розовым цветом и на зеленом ковре из стриженой травы смотрелись живописно и трогательно, составляя композицию, от которой щемило сердце… Любуйся и радуйся, пока гостишь на этой прекрасной планете! Жизнь – мгновение!.. Все пройдет, как эти цветы, которые великолепны в своем благоухании и скоро, совсем скоро опадут… И как память смертная – десятки тысяч могил вокруг…
От тихой печали меня отвлекла сестрица:
- Ну шо ты стоишь, как памятник красной шапочке и хлопаешь ушами? (это она о молодежном, красном беретике на моей голове). Раззява! Там экскурсовод уже все про Кеннедей рассказал. Их же мафия всех до одного, как мух перебила! Все братья тут лежат, представляешь?.. Вот тебе и свободная страна… А попробуй гавкни или сделай чего не так – крышка! Иди смотри быстрей, а то сейчас дальше поведут…
Скромные надгробные плиты с именами. Никаких особых отличий или караулов. Только пламя вечного огня – как упрек народу, не сохранившему жизнь своего избранника и напоминание – в Америке занятие политикой смертельно опасно! Рядом с могилой президента покоится его жена. На плите выбито – Онассис-Кеннеди. Таким образом, второй супруг Жаклин, известный магнат увековечил себя в истории.
Кульминацией этой экскурсии стало посещение могилы неизвестного солдата. В отличие от нашего, тревожно-чеканящего шага, двое караульных, как бы разминаясь, прохаживались по дорожке легкой джазовой походкой, что казалось крайне неуместным и вызывало невольную улыбку. Но Саша очень строго пояснил, что эту ортопедическую походку разработали ученые специально для этого поста и с почетной службы народ возвращается без смещенных позвонков и хронических радикулитов. Парней, отражающих лицо нации, долго обучают этому крадущему, бесшумному шагу охотника, зато теперь все могут полюбоваться, как страна оберегает здоровье отдельно взятого солдата… Но тут подошло время смены караула и началось совсем невообразимое.
Разводящий офицер вначале эффектно жонглировал винтовкой, затем несколько раз заглянул в ствол – плохо почистили, что ли?.. Или шомпол забыли?.. Вдоволь наигравшись, как гаишник жезлом, наконец-то дает команду передать оружие другой смене. На этот мини спектакль с элементами цирка кто-то из толпы восхищенно зааплодировал, но, вспомнив, где находятся, смолкли.
Собрав отбившихся членов, Саша начал вразумлять, как подобает вести себя в минуту молчания. Ему не понравилось, что несколько молодых людей из «бриллиантовых» расшалились и неадекватно, как те, что аплодировали, воспринимали происходящее. Но жизнь – река, переменчива каждую секунду, и вскоре мою ухмылочку с улыбочкой сменит нахлынувшая скорбь…
Все угомонились и огромная толпа замерла в ожидании. С точностью до секунды зазвучала траурная музыка. Неожиданно ее звуки взорвали ключи моей глубинной памяти – она не забыла вкуса своего горя! Время лечит? Нет! Полосуя по живому, с годами усиливает боль, с которой вынужден жить… Что мне до великих держав, когда у меня в Абинске ждет своя могила неизвестного солдата! Привезли в цинковом, запаянном – так и похоронили – не вскрыв… Все годы, прошедшие со дня похорон, мучаюсь – да сын ли там!?..
Блаженная тяжесть!
Пророчески певший камыш!
О, кто мне расскажет,
В какой колыбели лежишь?..
Материнская интуиция не обманывает. Спустя годы после Америки всплыло, что на одном из центральных кладбищ Киева есть Ромочкина могила, куда приносят цветы его товарищи. Так где же «колыбель» моего сына?!...
Минута молчания на американском кладбище закончилась, но мои губы беззвучно и упрямо читают стих…
- Ты шо, очумела?.. Тут же, как пить дать, никто даже не захоронен!.. Это ж – символ! Для поднятия патриотизма! Ну какой дурак сопли льет над символом?.. Кончай это мокрое дело!..
Томка сунула мне одноразовый платочек и потащила догонять широкую спину Саши. Он рассказывал, что зал под открытым небом, где мы сейчас находимся, служит для гражданских панихид и устроен по принципу амфитеатра. С любого места видно, что происходит на мраморной сценической площадке, где устроено место для гроба и трибуна для выступающих. Здесь разыгрывается последний спектакль для почетного покойника, которому уже не нужна эта помпезность. Право на эту холодно-недоступную сцену может заслужить любой гражданин страны – от генерала до полицейского без чина, если тот отдал свою жизнь во благо Отечества и торжества законности. Под ней находятся подземные помещения, оборудованные по последнему слову техники, где размещаются необходимые службы. На этом Саша поставил точку и, поглядывая на часы, дал клич двигать в обратную дорогу. Шли быстро, но облюбовав самую красивую сакуру, попросила Томку увековечить меня под розовым облаком. Душистые цветы, с привкусом потустороннего, заметила – не оживлял весенний гул трудолюбивых пчел…
Когда все благополучно разместились в автобусе, Саша объявил:
- Нас ждет «Холокост»! При посещении столицы Америки он обязательно входит в программу экскурсий и теперь о нем знает весь мир. По крупицам собрав сведения об уничтоженных и замученных собратьях на европейском континенте, здесь построили этот выдающийся мемориал, чтобы память о «Холокосте» – геноциде еврейского народа немецким фашизмом, осталась навечно у каждого, кто здесь побывает… От покупки участка до последнего кирпича он воздвигнут на общественные деньги…
- А почему здесь, а не в Европе, - спросила я Томку.
- Причем тут твоя Европа, когда в Штатах евреев живет в несколько раз больше, чем на исторической родине или в других странах… Так что большинство семей, которых коснулся «Холокост», обосновались здесь, а остальное меньшинство пусть теперь через океан летает… Америка дала евреям все – свободу, благоденствие и процветание. Будет тебе известно, у них самая богатая диаспора… Благодарный народ и воздвиг этот мемориал в Вашингтоне… Дошло?
Пока до меня доходило, автобус остановился у оригинального здания из красного кирпича, сработанного на века – здесь все на века, в котором просматривалось все то же тяготение к сверх монументальности. Но главным была не форма, а содержание. То, что увидели внутри, действительно впечатляло и заставляло задуматься.
Высоченные своды представляли собой огромный барак в немецком концлагере, где эхом отдаются голоса людей. Создавалась полная иллюзия, что сейчас по пролетам из решеток, расположенных высоко над головой, пройдет караульный с автоматом или застрочит пулемет с вышек, устроенных по углам. Но это было только начало.
Экскурсовод подвел нас к очереди, которая медленно продвигалась вглубь затемненного входа. Он попросил говорить шепотом, а когда зайдем, не останавливаться. Изнывая от любопытства, мы наконец-то в таинственном помещении…
Перед нами воссоздана квартира довоенного образца в Германии – кухня, детская, гостиная… Все так уютно и чисто. Детский голос за кадром вещает (Томка на ухо переводит для меня), что здесь жила большая дружная еврейская семья… На экране высвечиваются фотографии благополучного семейства и крупным планом лицо мальчика лет десяти-двенадцати – большие глаза, аккуратная стрижка, озорная улыбка… Это он рассказывает, как они счастливо жили, дружили с немецкими детьми, а Германия была их Родиной. Мы слышим веселый детский смех, оживленные считалочки… Идем дальше…
Но вот к власти пришли фашисты и все изменилось. В динамике грубые немецкие команды, отчаянные крики детей и взрослых – семью выбрасывают из насиженного гнезда… Вместе с ними мы оказываемся в каком-то полупустом сыром подвале – это гетто. Родители потеряли работу, их никто не хочет знать и на одежде нашит знак, отличающий иудея как принадлежность к низшей расе людей… Покой и счастье безвозвратно покинули их семью и все живут в тревожном ожидании чего-то неотвратимого…
Цепь событий замыкает фашистский концлагерь – двухъярусные койки, тянет леденящим холодом, каждый экскурсант ощущает это физически – лай собак, автоматные очереди, предсмертные крики людей… На этом жутком фоне звучат прощальные слова маленького героя: маму, папу, сестёр, братьев увели… Он их больше никогда не увидит… Его тоже скоро не будет… Голос ребенка замолкает. Под звуки трагической музыки очередь проходит около зловеще-горящей печи, сожравшей тысячи жизней и где стопкой лежит одежда нашего мальчика, которого все успели полюбить…
Так, через загубленную жизнь всего одного ребенка мы узнали, нет – прочувствовали что такое Холокост. Этот точно выверенный психологизм позаимствовали потом создатели фильма «Титаник». Все помнят – гибнут полторы тысячи человек, а мы сострадаем двум молодым людям и в конечном итоге, всему тонущему кораблю, так и здесь. Только зрители засвидетельствовали гибель не вымышленных героев, а на самом деле живущей семьи. На экране мы видели подлинные фотографии и, как обличительный документ изуверства фашистов – пожелтевшие странички, исписанные детской рукой нашего мальчика, который действительно для всех становился нашим…
Пройдя с ребенком жертвенный путь Холокоста, почти все – дети и взрослые – плакали, не таясь. Это количественное «почти» относилось к туристам из русской группы. Виной тому языковый барьер или атрофия чувсв?.. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно» обращаются с жизнью человека более восьмидесяти лет! Но наши люди не промокали глаза и косились на слезливых американцев: «Чё это с ними?». Этот явный перекос в мироощущении, отчетливо проступавший на незамутненных лицах моих земляков, заставил меня содрогнуться: «А не живет ли Россия в состоянии духовного Холокоста, который пострашней телесного будет?!..»
При выходе располагалась небольшая комната, сплошь увешанная детскими рисунками на тему «Война и Мир», где каждый желающий мог оставить свое письмо или сделать запись в книге посетителей. Группа американских школьников, шмыгая носами, писали свои записочки, примостившись за одним из столов. Аура единения и любви витала в этой комнатке, откуда не хотелось уходить. Открыв книгу отзывов, я быстро записала свои тревожные размышления и слезы, как у девочки напротив, закапали на страницу… Ах, как же мне хорошо плакалось в этот отрезок жизни, будто чья-то сочувствующая рука сняла заглушки. Правда, эта же рука жестко забила их на место, не оставив и щелки , когда вернулась на Родину… Прочитав через плечо мое послание в неизвестность, сестра ойкнула:
- Ты с ума сошла! – и потащила меня к двери.
Завершая экскурсию по мемориалу, где в цокольном этаже устроены топки и плиты с именами погибших, наш талантливый гид, как терпкую приправу на основное блюдо, подал свое видение проблемы геноцида еврейского народа. Будучи сам иудеем, он не понаслышке знал о Холокосте. Многие из его киевской родни остались лежать в Бабьем Яру… За цифрами о тысячах уничтоженных собратьев, казалось, он видел лица живых людей. Не каждому проповеднику дается такой дар внушения и мы слушали его, как завороженные.
Но, вдруг – или не вдруг? – бывший россиянин стал восхвалять американскую армию - освободительницу, будто его проинструктировали в отделе пропаганды и агитации Пентагона. Такая трактовка вызвала во мне протест. Я многозначительно посмотрела на Томку – ну, дает! Если сквозняк Брайтон-Бича так быстро выветрил из головы нашего землячка, кто на самом деле очистил мир от коричневой чумы и победил, то что же тогда думают американцы? Поняв мой немой вопрос, Томка зашептала:
- Шо ты хочешь с него, он же теперь свой в доску, хотя кормиться продолжает за счет русского языка… Здесь все уверены, что именно Америка выиграла войну… Открой любой их учебник по истории и найдешь эту брехню… Так что успокойся и дыши ровно…
Будто почувствовав, что на сегодня его уже хватит, экскурсовод сообщил, что вторую половину дня мы проведем без его чуткого руководства. Вскоре наша группа высыпала на площадь с огромным скоплением народа и где в разных ее концах находятся уникальные музеи и галереи.
Прямо перед нашим носом гордость столицы - музей авиации и космонавтики. Он представляет огромный павильон с прозрачными стенами, через которые видны многочисленные экспонаты – от «кукурузника» с фанерными крыльями, до ракеты. Во он – прогресс современной цивилизации! Не сговариваясь, заходим под купол, который сам чудо техники. Не покидает ощущение, что паришь под облаками, даже ветерок ласкает. Уместная в данном случае гигантомания позволяет чувствовать себя, как рыба в океане – никто не сталкивается лбами. Пронырливые мальчишки не только смотрят, но все, что только можно изучают руками. Пожалуйста, заходи в салон или кабинку пилота и подержись за штурвал – никто не гоняет. Да собственно, и не за что. Как ни приглядывалась, нигде не заметила нашего «здесь был Вася…» Отсюда у американских детей вьется тропинка к высокой мечте и зарождается любовь к своей могучей Родине.
- А что тот самолетик народ облепил?.. А ну-ка пошли, глянем… - и Томка читает табличку, - ба, да с него же атомные бомбы сбросили на Хиросиму и Нагасаки. Такой крошка, а вон, что натворил, подлец! Теперь стоит на вечном приколе в память о злодеянии. Давай сфотографируемся около этого исторического страшилища…
Но хотелось объять необъятное и с небес мы прямиком спустились в художественный музей, где собраны лучшие полотна мировой живописи. Франция, Испания, Германия, Италия… То, что когда-то видели в иллюстрациях, созерцали воочию, не веря глазам своим – Тициан, Рембрандт, Леонардо да Винчи…
- А что-нибудь осталось на Родине художников?
- А шо ты волнуешься? Главное, для человечества сохранили!.. - урезонила меня Томка.
Почти на каждом полотне надпись – «из частной коллекции». Все стоит огромных денег, но хозяева спокойны за свои сокровища. Музей гарантирует полную сохранность шедевров: микроклимат, охрана, да еще дивиденты идут.
Прыгая из зала в зал, я обратила внимание на пожилых мужчину и женщину, которые, тихо переговариваясь, внимательно вглядывались в пейзаж. Мы успели обойти весь зал, заканчивали второй, а пара все любовалась на произведение. Мне стало неловко за поспешность, с которой мы мчались по галерее…
Наше понятие о живописи не простиралось дальше врожденного стремления к прекрасному. То же можно сказать о серьезной классической музыке, пении и всего высокого. Наша обезличка происходила не без помощи самодеятельности, где чем громче, тем лучше. Вот и процветает в массах понятие о возвышенном на уровне лебедей на бумажном коврике, прибитом около койки. Заменив настоящее искусство на эрзац-культуру, пожинаем агрессивное невежество…
Мне почему-то вспомнилось, когда жила в Челябинске и мой Ромочка учился в музыкальной школе по классу виолончели, мы ходили по копеечным абонементам в филармонию, где на прекрасных симфонических концертах слушателей в зале было меньше, чем музыкантов на сцене. И это в миллионном городе, где был институт культуры, музыкальное училище, школы. Зато на примитивную попсу толпа денег не жалела и Дворец спорта на десять тысяч мест собирал аншлаги. Такого в стране победившего капитализма не увидишь. У них, хоть эти «попы» вроде Мадонны и в авторитете, но серьезное искусство пользуется не меньшим спросом – билетов не достать. Кто тогда – разложился?...
Мою печальную повесть о «лебедях» Томка восприняла оптимистично:
- Шо ты переживаешь! Не все потеряно! Процесс, как говорится, пошел, было бы желание, а оно у нас – прет через край! Бежим дальше, время – деньги…
Оглянувшись на пару, которая все еще не отходила от картины в позолоченном подрамнике, она высказывает предположение:
- Может эта картинка их собственность, и они проверяют, не поцарапала ли какая гадюра… Тут своих придурков хватает!...
На восьмом или десятом зале, когда от передозировки шедеврами уже не было восприятия, мы вышли к огромному фонтану посреди зала и облегченно повалились на свободную лавочку. Нас окружала фантастическая зелень с цветами, а журчание воды услаждало слух и успокаивало возбужденные нервы. В дополнение, напротив была устроена стеклянная стена с водопадом и, обалдев от красоты, мы защебетали, как птички в раю, примерно следующее…
И нас хотели лишить такого счастья! Только вчера еще считалось большой удачей вырваться за границу с «измом», а чтоб побывать в гостях у идеологических противников, надо было пару раз отметиться у братьев по лагерю и зарекомендовать себя преданным курсу товарищем… А сегодня мы, простые женщины, без блатов или принадлежности к дипкорпусу культурно просвещаемся в лучшем музее мировой живописи. Сколько же украло у нас «любимое» государство, и ладно б, только эмоций… Не всем по карману? Однако теоретически это доступно любому нормальному человеку. Жизнь продолжается! И завтра, те, кто ругают сегодня, смогут объехать весь шарик! Зато те, кто кроют всех и вся, невзирая на лица, могут утешиться мыслью, что хотя бы за это чувственное удовольствие не ставят к стенке и не гонят по этапу… Но, война войной, а обед по расписанию.
Везде, где народу собирается больше трех, у них всегда найдете, где перекусить. Под залами музея мы нашли большущую столовую самообслуживания, весьма отдаленно напоминавшую наши заведения подобного рода. Эстетика, стерильная чистота, фантастическая кухня и десяток касс, при всем желании не могли испортить художественных впечатлений. О туалетах лучше помолчу, а то опять оды польются. Как хорошим девочкам, мы позволили себе кроме салатов, по куску торта и с трудом выбрали из нескольких десятков предлагаемых по одному.
- Ты видишь, какой выбор? Похудеешь тут как раз… Американцы избалованы едой… Лучших поваров, как те шедевры, со всего мира собрали. Жалко, мы не поварихи!.. Для них зеленый свет в Штатах и Грин-карта на блюдечке с золотой каемочкой… Ну ладно, кончай смаковать, время поджимает! Эх, в этнографический музей не успели… Интересно было бы послушать, как преподносится истребление коренных жителей колонизаторами…
Озабоченный Саша уже считал туристов по головам и наши две оказались последними. Он беззлобно погрозил нам пальцем и сказал:
- Такую дисциплинированную группу не грех напоследок побаловать посещением культурного центра имени Джона Кеннеди. Под его крышей собраны все музеи театрального и музыкального искусства, а гениальный Слава Ростропович руководит национальным симфоническим оркестром!..
- Слава Ростропович… Можно подумать, он его приятель, - пробурчала Томка.
Когда наша делегация организованно поднималась в центр, Саша многозначительно улыбался и наблюдал за нашей реакцией…
Демонстрируя свое отношение к культуре, американцы сделали все, чтобы убить наповал своих бывших противников по всевозможным гонкам. Потолки, куда не всякая птичка долетит, украшали невероятных размеров хрустальные люстры и все это великолепие отражалось в сплошных зеркальных стенах – дух захватывает! Как оборудованы залы и сцены, можно только домыслить, потому что туда мы не попали – перерыв. Такой роскоши не то, что в России, а даже в Нью-Йоркских Центрах Карнеги или Форда не видела…
Американские мультимиллионеры, доросшие до осознания, что ничего на тот свет не возьмешь, на этом оставили материальную память о себе в виде богатых зданий с десятками этажей. В них располагаются библиотеки, выставочные, спортивные и концертные залы, театры и все то, что поднимает дух нации. Они процветают и всегда переполнены благодарными потомками…
Оценив несравненную красоту культурного Центра, наши люди быстро отошли от столбняка и заговорили:
- Ну и что? У нас такое нерентабельно! Заполнять некому эти тысячные залы… Какие симфонии и оперы! Российская нищета морально не дозрела до такого блеска и все, что можно и нельзя, разворуют и загадят…
Несколько человек пытались возражать, что, дескать, восстанавливают же храм Спасителя, где все будет в позолоте – и ничего…
- Так туда же верующие будут ходить, рука не поднимется\!.. - сказал кто-то из толпы, - Наших потенциальных зрителей надо вначале накормить, отмыть, оторвать от бутылки, снять с иглы, платить за труд по-людски, а потом лет двадцать к симфониям приучать!.. Темный у нас народец в основной массе, потому и Ростропович, не выдержав, сбежал в Америку… Экскурсовод поправил:
- Вовсе и не сбежал, а вынудили покинуть Родину… Каждый вечер, гости и горожане приходят сюда, чтобы насладиться настоящим искусством… Те, кому стукнуло шестьдесят пять, пользуются льготами и платят за билеты символическую сумму. Желающих больше, чем могут вместить залы…
- Да нашим и задаром не надо! – бросил кто-то реплику.
Дискуссия стала набирать обороты и пока экскурсанты не разругались, Саша поторопил к выходу…
Бай-бай, Вашингтон! Всего пару деньков радовал ты нас своими достопримечательностями, о которых можно говорить только в сторону увеличения – большой, очень большой, ну очень большой, громадный!.. Через архитектуру народ с гордостью донес возможности своей нации. Даже это спринтерское знакомство перевернуло мое представление об Америке и ее ликующих гражданах. Все, кто имел очи, увидел уважительное отношение людей к своему прошлому и настоящему, искренних в эмоциях, уверенных в завтрашнем дне… Красивая, мощная, богатая, с признаками гордыни страна – последнее от молодой культуры… А что же случилось с тобой, Россия? Еще недавно все пути человечества сплетались в имени твоем – Россия! – особенно если решался исторический исход – быть или не быть, как в Великой Отечественной… Где тот венец, которым была озарена? И сможем ли вернуть былую славу?... Или не вписавшись в требования эпохи, Россия обречена и будет навсегда унесена ветрами в историческую воронку небытия?... Но лучше не пугать себя этими чудовищными мыслями… Тем более моя хата с краю и от меня ничего не зависит… ну почти ничего. И скандирует дружненько вся страна: «А что я мог сделать один?!»
На закуску экскурсовод обратил наше внимание на комплекс мощных зданий, занимавших квартал или два:
- Перед вами – Пентагон! Вот где вершатся судьбы всего мира!.. А сейчас поверните голову направо. Мы проезжаем вблизи особняка, который принадлежал Джону и Жаклин Кеннеди… Видите вон ту зеленую крышу между деревьев?.. На этом я складываю с себя полномочия. Мы выполнили всю программу и даже сверх того. Никаких проколов и недоразумений, а все туристы в целости и сохранности!.. Всем спасибо!
Но эмоции и впечатления даром не проходят. По американской, как нам объяснили, традиции, с каждого из нас взяли по одному доллару «на чай» в знак благодарности нашему экскурсоводу-эрудиту. Не было ни одного вопроса, на который мы бы не получили исчерпывающей информации. И только на один он категорически отказался отвечать – кем работал в России? Артистом? Врачом? Судьей? Преподавателем в высшей партийной школе? Секретарем райкома комсомола?… Все прекрасно понимали, что с таким мозгами и оточенной клинком речью, его статус в покинутом отечестве был намного выше простого экскурсовода, а зарплата намного ниже. Простив гордость Саши, который нашел счастье в деньгах, каждый из нас с легким сердцем расстался с долларом и даже показалось слишком скромно для такого таланта – можно и больше, но это было уже чисто по-русски…
В дороге мне снится сон, будто возвращаюсь в свой Абинск в шикарном вагоне типа СВ… В нем все блестит и переливается золотом, а туалет – мечта!.. Элегантный проводник, странным образом похожий на Сашу-экскурсовода, вносит поднос с чаем и ставит на мой столик, покрытый белоснежной салфеткой… Изящным движением руки я достаю сотню и протягиваю ему:
- Сдачи не надо!
Рассмотрев денежку на свет и убедившись в подлинности, он целует ее, как мать родную… Двойник Саши в благодарном поклоне пятится к двери и растворяется в кривых зеркалах, где отражаются хрустальные люстры… За окном мелькают буйно цветущие розовые сакуры, а в воздухе витает запах тления…
ГЛАВА 8
Фрэд и другие
Знаменитый Пенстейшен - подземный железнодорожный вокзал в центре Нью-Йорка. Отсюда можно попасть в любой конец страны… На улице духота – последние осенние окна, а здесь комфортная температура с «лесным» воздухом – фантастика!.. Говорят, в этом многомиллионном городе не меньший город выстроен под землей – канализационные шахты, гаражи, склады, дискотеки, чтоб не мешать жителям… На каждом шагу кафе и кафешки. Выпив чашку кофе с чем-то «язык проглотишь» устраиваюсь на откидное сиденье и слежу за табло. Скоро мой поезд. Еду устраиваться на «бабку», что на жаргоне нелегалов означает – сидеть со стариками и получать тот потолок, который является пределом мечтаний На нее меня «сосватала» Нинка, через своего агента Ядвигу. К этому времени, имея какой-никакой опыт «сидения» - иллюзий не питаю. Может, еще не раз слезами обольюсь, что покинула дом «ретро» с любимым Джеромушей, Грэйт-Нэк, подруг…
Когда окончательно созрело мое решение поменять работу, последовало объяснение с Анной, что, дескать, имею проблемы с родителями и скоро возвращаюсь в Россию, поэтому «ай нид мани» - нуждаюсь в деньгах. Сие означало: вы не будете платить мне столько, сколько я в состоянии заработать…
Странно, но факт – в дальнейшем так и случилось. Придуманная причина с родителями материализовалась…
Когда на кон ставятся «мани», у них не принято обсуждать «святое» и никто не стал уговаривать меня остаться. Более того, уважительно отнеслись к моему выбору, хотя разрыв прошел болезненно. Анна и Артур так привыкли к «умному козлу», что как дети малые, думали сказка никогда не кончится. Они не представляли, что у меня могут быть свои планы, не совпадающие с их, и что лет мне далеко не восемнадцать и за год накопилась физическая усталость… Мне казалось, сидеть на «бабке» будет мускульно легче, а денег в два раза больше – почему бы не рискнуть?
Мой «сюрпрайз» застал Анну врасплох и три дня она не просыхала от слез. Ее и без того крупный нос совсем распух и даже цветы, купленные Артуром по сэйлу не могли успокоить. Несмотря на то, что подвела, на мою просьбу Анна напечатала на компьютере рекомендацию, где не пожалела для меня самых лестных слов, как ехидно заметила Томка, «хоть на Божницу ставь»… Обменявшись сувенирами (Анна подарила мне чудесный портретик Джеромуши, а я ей красивый шарф – она их любила) и чувствуя себя без вины виноватой, побыстрее убралась на «остров Свободы».
Свое завидное место успела передать Людмиле, симпатичной, высокой блондинке лет тридцати пяти, только что прибывшей из Курска. Ее «утолкала» моя Томка и американцы взяли женщину в дом на тех же условиях, что когда-то и меня: со стартовой зарплатой в двести долларов, с последующей выслугой. Но хотя я посвятила ее в тонкости ремесла, Людмила не вписалась в дом - ретро: она занимала слишком много места, а ее производительность труда была слишком низкой. Когда вместо ожидаемого «разумного козла» обнаружилась «овечка», не имеющая понятий об их понятиях, да еще блеющая по английски слабее моего, хозяева, видимо, испытали потрясение. Потому как при их-то скаредности, не пожалели денег и, выдав отступных за неделю вперед, выставили неугодную за дверь. Не испытывая больше судьбу и нервы, они больше не стали гоняться за дешевизной и приставили к Джеромуше приходящую черную из своих… В будущем Анна, как и планировала, благополучно разродилась двойней, а наша прекрасная Людмила нашла свое призвание, устроившись «массажисткой» в одну из Бруклинских бань…
Как-то мы встретились у Нинки. Она цвела и пахла хорошими духами, забыв думать о своем Курске, где оставила мужа и детей. Среди клиентов нашелся «Руслан», который взял эффектную блондинку на содержание. Но обманчиво земное счастье… Возвращаясь из поездки, любовники попадают в аварию. «Руслану» - ни царапины, а Людмилу - в реанимацию. О дальнейшей ее судьбе мне неизвестно…
На табло высветилось мое направление и серебристый поезд, похожий на самолет, помчал меня в голубую даль. Скорость – не успеваю читать названий населенных пунктов, мелькающих за окнами. Не упуская случая, ревизором заглядываю в туалет – все с иголочки, будто вагон вчера сошел с конвейера… Не прошло и двух часов, как я ехала в легковом автомобиле к месту новой работы.
За рулем полька Ядвига, которая встретила меня на вокзале. Она самая крутая из Нинкиного набора агентов по трудоустройству на «бабок». Берет за эту услугу две недели отработки. Ей лет сорок пять, из них двадцать живет в Штатах, имеет свой большой дом – мы заезжали – и нелегальный бизнес. Немного говорит по-русски и, демонстрируя свои познания, выдает несколько этажей матерных слов. Судя по хитрой улыбочке, Ядвига прекрасно понимает их «международное» значение. Наряду с музыкой, балетом, литературой, наш мат-перемат не имеет себе равных в мире. Но, прощупывая мой язык, она с русского переходит на английский. Чтоб не ударить лицом в грязь, я шпарю без остановок как тот поезд. Вижу, она довольна, особенно последней фразой:
- Мой язык небольшой, и я иногда имею проблемы в общении, но что касается быта – будь спокойна, как ваш поляк Феликс Эдмундович Дзержинский!..
Потом она сказала Нинке, что такой болтливой клиентки не помнит…
- Приехали! - прервала мой треп Ядвига.
По обе стороны ровной дороги с тротуарами выстроились крошечные, но очень миленькие одноэтажные, белые домишки. Нетрудно догадаться – здесь живут небогатые (бедные сказать – язык не поворачивается) американцы. Несмотря на игрушечную малость, даже отдаленно не веяло нищетой. Для нашего подавляющего большинства, где торжествует незатейливый стиль «рашен ретро» в виде хатенок и домишек, облепленных курятниками и удобствами в конце огорода, это поселение показалось бы земным раем…
Нас встретила немолодая женщина. «Моя бабка» - подумала я, но она провела нас в другую комнату, где на высокой медицинской кровати лежал мужчина за семьдесят. Он посмотрел на всех отсутствующим взглядом и закрыл глаза. Внутри тоскливо заныло: «Долго не посижу… У него печать смерти на лице…» Ядвига тоже это поняла и, не успела я вникнуть в ситуацию, как ее ветром сдуло…
Мою полуживую «бабку» звали Джимми, а мадам была его супругой. Она почти не заходила к нему, коротая время в гостиной у телевизора или лежа с книжкой в своей комнате. Мне вменили обычный уход за лежачим больным – накормить, напоить, дать лекарства, поменять памперс…
Джимми был мужчина высокий и хоть болезнь – рак – высушила его тело, все равно для меня неподъемный. Но, глаза боятся – руки делают. Подмыв его ароматизированными салфетками, я с трудом переворачивала его с боку на бок и, кой как, подсовывала чистый памперс. Наверное, моя услуга была медвежьей и приносила больному страдание, потому что он страшно нервничал и злился. Несколько раз в приступе ярости он даже пытался ударить меня, но силы уходили – отсчет пошел на дни, потом на часы, минуты…
Джимми почти ничего не ел и вскоре началась предсмертная очистка организма. Преодолевая подступающую тошноту и, меняя памперс за памперсом, чувствовала – это кранты для моей надорванной спины.
- Ну что ж ты, Джимми!... Ничего не ешь, не пьешь, и откуда из тебя лезет?...
А сама себя уговариваю: «Деньги не пахнут! Деньги не пахнут!... Погналась за длинным «рублем» - получай!.. Запоминай, как они достаются!..» Потом начинаю себя казнить: «Сидела бы около Джеромуши, не рыпалась – кто в шею гнал? Всех денег не загрести… Тише едешь – дальше будешь… Там была – жизнь, здесь – смерть…»
Через пару дней «сидения» я сама стала усыхать и превращаться в бабку. Мой здоровый аппетит испарился, а те продукты, которые съездили и закупили по моему выбору с дочерью хозяев, лежали в холодильнике нетронутыми. Мои дела совсем были бы худы, если б не целая команда помощников. Каждый день, часов в десять утра приходила молодая женщина из латиноамериканок и тщательно обмывала больного с головы до пальчиков ног. Не морщась, она выполняла свою работу спокойно, ловко, аккуратно и даже с любовью. Наблюдая за ее профессионализмом, я мотала на ус – вдруг пригодится… Пригодилось – до сих пор ухаживаю за лежачим отцом… Заметив, что обмыв Джимми, санитарка выливает содержимое тазиков не в унитаз, а в единственную раковину, над которой чистят зубы и умываются, вслед за ней тщательно обрабатывала «нужник» антибактериальным средством. Кроме испанки, в восемь вечера меня сменяли черные сиделки из больницы – молодой парень или полная женщина средних лет.
У них неизлечимые больные идут по особой программе и вправе выбирать – больница или стены родного дома. Независимо от принадлежности и средств здесь дают возможность сойти с лица земли достойно человека, а не по горло в дерьме, как зачастую у нас…
Сдав дежурство и приняв душ, я поднималась по деревянной лестнице под крышу, куда меня поселили. Пространство было завалено разным хламом и пробив себе туннель, пробиралась к лежанке…
Приглядываясь к своим американским коллегам, заметила, что они не зацикливались на больном и как бы отстраненно наблюдали за всем происходящим. Несмотря на печальную миссию, и парень, и женщина были людьми жизнерадостными и, казалось, белозубая улыбка не сходит с их добродушных лиц. Сменив памперс или напоив Джимми, они спокойно дремали в кресле рядом, читали журналы или, включив тихонько телевизор, смотрели передачи. По их примеру, вместо того, чтобы «труситься» у постели умирающего, я тоже стала искать источники выживания и, представьте себе нашла!
Небольшой дом, похожий на нашу хорошую трехкомнатную квартиру со всеми удобствами, был запущен до безобразия. Ванная, столы, плита, микроволновка, холодильник – куда ни дотронься! – все липло от какого-то жирного слоя черной грязи, будто под окнами дымился Челябинский металлургический комбинат, а полы из линолеума давно потеряли свой природный цвет. Отмыв кухню, я смогла позволить себе впервые за три дня что-то приготовить и по-человечески поесть. В противовес мне несчастный Джимми отказался от еды, а к вечеру у него исчез глотательный рефлекс на воду. Началась агония, в связи с чем, я с утроенной энергией замахала тряпкой.
Согнав хозяйку с кровати и отодвинув ее от стенки, я чуть было не взвизгнула от радости. Там обнаружилась приличная свалочка, и мне понадобился почти день, чтобы привести комнату в жилой вид. Под конец поменяв всем постельное и собрав огромную кучу грязного барахла, потащила в бейсмент, где стояла стиральная и сушильная машины.
Уборка не входила в мои обязанности и хозяйка не скрывала приятного удивления на мою непрошеную инициативу. По телефону она всем рассказывала, что русская с языком, все понимает, убрала весь дом, хорошая русская. Недавно она сама перенесла тяжелую операцию, почти не вставала и даже не выходила подышать в свой небольшой садик, куда можно попасть из кухни. Так что сочувствуя, взялась ходить и за ней, делая для оперированной овсянку или что-то еще - ела она хуже всякой элиты. Со своим Джимми они прожили длинную жизнь, вырастив троих сыновей и дочку. Все члены большой и дружной семьи были простыми, сердечными людьми и меня не покидало ощущение, будто все мы давно знаем друг друга.
Дети по очереди приезжали в родительский дом и, постояв у изголовья отца, которому ничем не могли помочь, молча целовали матушку и уезжали. Чаще других появлялся младший сын. Его тоже звали Джимми. Наверное, он жил где-то поблизости и был как бы за бригадира. За день до комы он привез юркого парикмахера и густую шевелюру Джимми-старшего аккуратно подстригли. Жена смотрела и слезы стояли в ее глазах, но так и не упали…
Обычно после обеда я выходила на прогулку, о которой договорилась с первого дня с Джимми-младшим. Чтоб не заблудиться в этом стандарте, курсировала поблизости от своего дома. С каждым днем мой маршрут удлинялся, а присмотревшись, обнаружила, что каждое строение индивидуально и отличается от другого размером, фасадом или еще какими-то деталями. Вокруг домиков подстриженная травка, деревья - пока еще небольшие, видно, поселок новый – и цветы, цветы… Они были похожи на наши дубки, которые не увядают до самых морозов.
Мне не встретилось ни одного запущенного участка с сорняками, и то, к чему никак не могла привыкнуть: отсутствие заборов, калиток и наших кормилиц огородов. У них – узкая специализация. Никому в голову не придет нарушать существующий порядок и гробиться на своих сотках в свободное от «работы» время, как у нас. Что их «бедным» стоит оплатить услуги уборщиков, если наравне с богатыми в состоянии нанять дорогую сиделку. Как и в элитном Грэйт-Нэке, травку стричь и убирать листья на свежем воздухе – прерогатива латинозов.
Закончился пятый день моего «сидения», но сильное сердце Джимми не хотело останавливаться. С облегчением – чур, не я! – сдав смену улыбчивому парню и не став даже мыться, побыстрее поднялась к себе. Когда вроде бы уснула, услышала внизу суету и шум голосов. Отмучился. Царство небесное труженику! В том, что труженик, можно было не сомневаться, потому что в подвале на весь дом стояли верстаки со множеством станочков и слесарных инструментов. До болезни хозяин был мастеровым человеком…
На часах – два ночи. Меня не позвал, и, не став спускаться, слушала, что там внизу… Никто не голосил - все были готовы… Выглянув в смотровое окошко, увидела, как подъехала машина и вынесли носилки с человеком – прощай, Джимми! Значит, никаких «омовений» и «ночеваний» в доме не будет. Католики, евреи, буддисты, «троцкисты» - все пользуются услугами цивилизации – знай, плати по прейскуранту. Покойничка вымоют, нарядят, нагримируют, побреют, причешут и похоронят в наилучшем виде. Умирай на «здоровье»… Но кто будет отрицать – лучше самая дерьмовая жизнь, чем самые пышные похороны. Однако, независимо от цвета кожи, национальности и количества денег – никто живой не останется… Так любила повторять моя мудрая мамка. Как там она? С больными ногами и сердцем ухаживает за парализованным отцом… Стала думать о сыне – ушел молодым и здоровым, ничем вообще не болел – жить бы да жить!..
Вначале были предупреждения, которым я не придала значения ввиду слабой – паутина на ветру – веры… За месяц до трагедии упала и разбилась его гитара, хотя до этого висела на том крюке годами… Примерно в этот день – почему я не сделала зарубку?.. – когда его душа отлетала от земли, мне пришло четкое видение, которое помню до мелочей и сегодня… Незнакомый город… В какой-то комнате, где гуляет ветер, на полу лежит безжизненное тело моего Ромочки. На нем одета та самая коричневая куртка под кожу, что подарила в последний приезд… Трясу его за плечи и пытаюсь поднять – вставай!.. Ну что же ты?! Открываю ему слепленные веки – вместо глаз – пятаки запекшейся крови… Отказ – нет! Этого не может быть - потому что - не может! Осознание – убит! И мой не плачь – крик до хрипоты… Просыпаюсь от ужаса – во рту сухая горечь – на часах три ночи. До утра мрачная бессонница. В сердце мерзкой гадиной заползло – не к добру… На мои тревожные звонки в Киев друг сына, с которым они снимали квартиру, успокаивал:
- Не волнуйтесь так, он с ребятами уехал подрабатывать в Одесскую область, скоро будет…
Прошло около трех недель и «узнала я, как опадают лица…». То был не сон – прощание.
Не раньше – не позже, в его день рождения ко мне прибежала взволнованная соседка:
- Звонили от ваших родителей… Там что-то случилось… Срочно идите туда!..
Когда, вязко переставляя ватные ноги, спешила к отчему дому, то с содроганием пыталась развязать узел с этим недосказанным – ЧТО ТО – где, не сомневалась, найду первую в нашей семье кладбищенскую землицу – только чью? Матери или отца?... Почему сразу не сказали?... Только бы мама - не первая!... А далеко внутри, той самой мертвенно-холодной гадиной – сгинь! – шевельнулось предчувствие… Господи – отведи!..
Ступив на порог, вижу у окна – живая мамка, рядом – Томка и ее дочери – Оля и Женя. Все в черных косынках и плачут… Значит – папка. Молча прохожу мимо и в его комнату – кровать пуста, а в окошке, как на экране телевизора, прихрамывая – еще не отошел от инсульта – по огороду ходит отец. Кровь остановилась. Уже деревянными губами:
- Кто?
Опухшая от слез Томка:
- Рома.
Воля Божья – да свершается!… Нет, у меня не помутился рассудок. Во мне остановилась жизнь и мое «я» стало наблюдать за мной, как за смертью…
Понадобились годы, чтобы осмыслить выстраданное, а сердце начнет рваться, когда эти строки будут ложиться на белую – саваном – бумагу… Но в ту роковую минуту меня спасло это раздвоение, потому что после того, что случилось дальше, умирают или остаются калеками…
Мой разум еще не успел принять информацию – Рома?! – как из моей обескровлено-обезвоженной глотки вырвался, казалось, не мой – чужой! – но на самом деле тот единственно-истинный материнский вопль – как обрыв – как отрыв – как мольба о прощении – не сберегла единственного! Как невысказанная – была слишком строгой матерью – безмерная любовь! Как последнее прощание – чтобы небеса разверзлись и душа сына услышала мой отчаянный призыв!..
Сильнейшее потрясение, сопровождающее мою боль, оттеснило все низменно-земное далеко на задний план и, высвободив чистоту ощущения, немедленно проложило мост к родственной ей же чистоте – к Божественному. Это состояние невозможно сформулировать человеческими словами, потому что выходит за пределы рассудочных понятий. Мне дано было узнать самое Высшее Испытание Духа – Души – на прочность, не той наигранно-истеричной «душечки» или заболтанного – «душа болит», а подлинной, данной Творцом и которую до этого не знала за оболочками грубо-вещественного...
Перекрывая рыдания близких Крик Души, как Зов Вечности, извергался помимо моей воли и, казалось, ему не будет конца!.. А в это время Томка с племянницами держали мое бьющееся тело с вопящим, некрасивым ртом, а мамка трясла пузырек с каплями, не попадая в мензурку. Мне особенно отчетливо видны ее потемневшие, усохшие до помятого пергамента – одни жилы – натруженные руки…
Приоткрыв Великую Тайну и наклонив сердце к предощущению Бессмертия, моя Душа успокоилась и ее крик оборвался так же неожиданно, как начался. Кровь вновь начал свое поступательное движение и я попыталась вникнуть в случившееся: кгда? где? почему в Абхазии? как он туда попал? На мои вопросы ревущая Томка сбивчиво отвечала, что еще сутки назад позвонили из Киева, но она боялась сказать… Погиб четырнадцатого сентября, похоронен, якобы, в Тбилиси… Больше ничего не знает.
Несмотря на некую отстраненность – может ошибка?! Может жив?!.. – за сутки безмерное отчаяние и безнадежное страдание сожгли меня до неузнаваемости. В Храме, где впервые отстояла на коленях всю службу и молилась, как прокаженная, артисты из моего театра не могли вспомнить, кто я такая. Это обстоятельство заставило меня серьезно задуматься – если Он оставил меня, наверное, не для того, чтобы я позволила горю превратить себя в горстку пепла… Во мне вздыбился протест!... Даже в самых скорбных обстоятельствах в сердце находится таинственная сила, заставляющая – жить!...
Творчество! Мое спасение – творчество! Если я буду жить в мире возвышенных мыслей и переживаний, это даст мне силы оторваться от земного и быть рядом с сыном! А его врожденное устремление к прекрасному станет моей путеводной звездой! Это будет спектакль, посвященный его светлой памяти. Я вложу в него все свое сердечное тепло и любовь. Он так и будет называться – «С распахнутым сердцем!» В этот же день я взялась за сценарий:
«У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо ,что б душа окаменела,
Надо снова научится жить…»
Погрузившись в Духовное Бытие, я изживала горе на репетициях. А между ними была поездка в Киев вместе с отцом Ромы, Александром Михайловичем Музыка…
Прожив вместе около девяти лет, мы расстались, но у обоих хватило ума сохранить человеческие отношения. Его новая семья, где росли три прекрасные девочки – его сестры – принимали и любили Рому, как родного. Духовно они были созвучны.
В Киеве нас встретил его друг Сергей Герасимов, который случайно узнал о трагедии спустя три недели и сообщил моей сестре. У меня тогда не было телефона и мы с Ромой держали связь через неё… Втроем мы поехали в штаб УНА УНСО и там встретились с тогдашним лидером Дмитро Корчинским, красивым молодым человеком, похожим на шляхтича. На мои вопросы, продуманные бессонными ночами – Где? Когда? Как? Почему не сообщили родителям, будто он безродный? Кто несет ответственность за его смерть? Какие документы он подписывал? и ряд других – мы не получили ни одного вразумительного ответа.
Лидер вел себя непростительно грубо и вместо того, чтобы утешить убитых горем родителей, он потребовал мои документы, удостоверяющие родство с сыном… Как? Рома вам поверил и пошел до конца, почему же вы не верите матери, воспитавшей его для вас? Какие нужны еще доказательства, если отец Ромы – его копия, только старше, без той юношеской припухлости?… От нас что-то скрывали, но – что?!... Просьба немедленно организовать встречу со свидетелями гибели сына осталась также без внимания…
Во всем происходящем Музыка почувствовал опасность, потому что когда лидер на минуту вышел, взволнованно зашептал:
- Молчи!.. А то мы отсюда живыми не выйдем… Ты что, не видишь, куда мы попали?!..
Тогда только я заметила на стенах плакаты со свастикой и сидящих у дверей нескольких человек, как бы охраняющих лидера или – что?!.. Меня пронзила ужасная мысль, от которой содрогнулась: «Уж не они ли сами убили моего Рому, когда тот не вписался в их идеологию и превзошел своей праведностью?!.. Война – грязь, где нет морали…»
…Спустя девять лет я узнала, что в тот миг была в двух шагах от истины… Ах, Дмитро, Дмитро! Если у тебя есть мать, спроси у нее – можно ли обмануть материнское сердце? И потом, ты забыл – «нет ничего тайного, что не было бы узнано, ибо кровь человеческая вопиет!..» Да вопила так, что мне открылось даже имя убийцы моего сына. И хотя совсем не хотела его знать, но Богу угодно было повесить на меня и этот непосильный крест… Когда всем известный Виталий Калоев из Башкирии убил швейцарского диспетчера авиалиний, отомстив таким образом за гибель своей семьи, мне как никому были понятны чувства , двигавшие этим глубоко несчастным человеком. Узнав имя своего «крестника», у меня от гнева помутился разум, а в голове стучало одно – вцепиться зубами в глотку тому, кто забрал у меня самое дорогое в жизни, оставив страдать до конца моих дней!.. Невозможно описать, чего мне стоило справиться с раздирающим меня пламенем мести и оставить всё на Высший суд – Божий… Но даже гению Шекспира не подвластно было бы сочинить такую трагедию, которая разыгралась в сентябре 1993 года в Грузинском Рустави – месте гибели Ромы…
Но тогда, поняв бессмысленность добиться правды и, договорившись о перезахоронении сына в Абинск, мы в подавленном состоянии покинули тот полуподвал, который вызвал такие ужасные ассоциации. В тот же день, собирая вещи Ромы на квартире, где он жил с Сергеем, мы нашли его письмо – завещание. В нем он просил не искать виновных, потому что все сделал по доброй воле…
Вернувшись из тягостной поездки и оставшись в полном одиночестве со своим горем, я чувствовала себя оскорбленной, непонятой и преданной единомышленниками сына. Но через короткое время меня догнало письмо, которое пролило свет на тот мрак, что творился в моей душе. Оно спасло Дмитро Корчинского от моего проклятия или чего хуже – например, заявления в прокуратуру. Терять мне было нечего и остановить меня могла только смерть. Мне написал Валерий Пальчик из Полтавы. Он был одним из тех, кто охранял лидера в день нашего визита - «или что?» - и слышал всю полемику. Незнакомец смог найти те слова, которые обязан был сказать, но не сказал лидер Дмитро – от страха или сердечной черствости?…Кстати, я не ошиблась в его человеческой сути. Дмитрий оказался лже-Дмитрием. Через время лидер националистов повернул на более выгодную для себя дорожку. Он признал ошибкой вмешательство в абхазский конфликт, оставив на своей совести гибель около десятка молодых людей, но не оставив бредовых амбиций…
Письмо Валерия: «…Возможно, мое письмо вызовет у Вас неприятные для матери воспоминания горя, то уж извините меня. Когда я видел Вас в Киеве, то Вы говорили, что Роман погиб как наемник и т. д. Вы здесь были неправы. Роман ничего, кроме денег на мелкие траты и на еду, не имел (как и все мы), просто есть такая порода людей, каких мало, кто может понять – такова наша судьба. Мы выросли солдатами, борцами. И это не пустые слова. Ваш сын это очень хорошо понимал. Но то, что на роду написано – не миновать. Перед тем злополучным днем Рома мимолетом несколько раз вспоминал за свою возможную смерть, но мы тогда на это не обратили внимания. Но это случилось, как он и говорил… Умер быстро, без мук… Это для всех нас была и есть по этот день тяжелая потеря… Потому что мы привыкли к звону его гитары, анекдотам, с ним можно было поговорить на любую тему. По характеру, в сравнении с другими ребятами, он был намного серьезнее… Он был одним из лучших. У него никогда не было дисциплинарных взысканий… Но очень жаль, так сложилось, что наилучшие от нас уходят очень рано. Даже в наших условиях Роман очень набожно вел себя, чем вызывал уважение среди друзей. Главное – он никогда не лицемерил и за его Душу я спокоен… Не знаю, когда наступит мой час, но когда наступит, то я хочу пойти на тот свет с такой же чистой душой и совестью, как у Вашего сына… Также, как бы Вам горько не было, не обвиняйте во всем наших руководителей – им втройне тяжелее, чем нам, и они за наши спины никогда не прятались и не заставляли нас ехать в Абхазию. Это был наш выбор… Сына Вам не вернуть, но знайте, что Вы есть Мать для тысяч таких, как Рома, а мы тоже ваши сыновья…»
Это письмо вернуло меня к жизни:
Я всем прощение дарую
И в воскресение Христа
Меня предавших в лоб целую,
А не предавшего – в уста…
Должна сказать, что за все мои сиротские годы больше никто и никогда не вспомнил о матери одного из лучших сыновей. Правда и я не искала встречи с ниспосланными сынками и не решилась требовать материальную компенсацию или пенсии по потере кормильца. Тот полу подвальчик с его обитателями (или - что?) осколком от обоймы, из которой расстреляли моего Ромочку, навсегда застрял в моих мозгах, как символ угрозы для жизни…
По настоянию бабушки, я устроила в большом доме у Томки сорок дней, одухотворив классической и старинной духовной музыкой, цветами, молитвенным словом – всем тем, что так любил мой сын при жизни… А спустя месяцы телеграмма: «Ждите. Семнадцатого декабря груз будет на месте». На девять утра этого же дня договорилась с мед экспертом вскрыть цинковый и удостовериться, что там – тело моего сына. Но случилось не как я хотела, а как Богу угодно…
Этот огромный ящик из металла не вошел в дверь простого вагона, и до Краснодара пришлось доставлять почтовым, куда тот прибыл около одиннадцати, а еще до Абинска сто километров. На час назначили похороны, людей собралось – тьма, а хоронить – некого. Все терпеливо ждут, начал накрапывать дождь, вопрос об опознании завис в воздухе. Отец Ромы, приехавший накануне, убедил меня не вскрывать – видимо, Богу не угодно…
- Посмотри, сколько много людей пришло провести нашего сына… Сколько цветов… Потом, все приготовили для поминок, не выбрасывать же… Предадим земле то, что привезут…
И вот не в «черном тюльпане», а в нашем «культуровском», дребезжащем автобусе, на котором не раз моталась по району с концертами и спектаклями, привезли груз «двести». «И каждому завидуя, кто плачет, кто может плакать в этот страшный час» - ни живая, ни мертвая – наблюдатель – адским огнем выжигаю на дискету своей памяти…
Первой из автобуса вывели в полуобморочном состоянии мою младшую сестру Валентину, которая присоединилась к грузу в Ростове... Необычайно быстро подъехала скорая – наверное, уже дежурила – и ее стали приводить в чувство… Двое незнакомых мужчин открыли заднюю дверь и с трудом вытащили длинный, прямоугольный ящик из белого металла. Держа за приваренные ручки, перегрузили на грузовик с опущенными бортами и ковром – спасибо, догадалась распорядиться директор школы Тамара Дмитриевна, вон она стоит недалеко и вытирает слезы по своему ученику… Плакальщицей запричитала бабушка Ромы – моя мама:
- Та ты ж мой дарагой внучо-о-о-о-к! Та шож ты надел-а-а-а-л! Та я ж тебя любила сильнее все-е-е-х! Та честнее ж тебя никого на свете не было-о-о! Та за шож ты осиротил свою мамку-у-у!...
Глядя не на ящик, а на меня, вся родня и близстоящие заголосили вслед за плакальщицей. На все это наложились режущие звуки похоронного марша. Музыканты духового оркестра – мои коллеги стараются от души… Не мешкая – люди устали ждать – процессия двинулась…
Мой локоть сжимает отец Ромы. Его глаза, как и мои, «не освежает влага». Худое лицо – серая маска – все внутри – и лишь побелевшие и вздрагивающие крылья тонкого носа с легкой горбинкой выдают внутреннее напряжение. Моя свободная рука тянется к металлу – какой холодный!... И это все, что осталось от живой плоти моего мальчика?!... Почему такой длинный ящик? Он был среднего роста…
Всю дорогу люди, которых даже не знаю, суют мне деньги – карманы уже набиты… «Не нужно!..» «Берите, так полагается…»
По обе стороны шествия – любопытные. Не каждый день в маленьком Абинске хоронят в цинковых… Старое кладбище – есть еще «новое» и «новейшее» - могилы с памятниками украинских дедушки и бабушки по материнской линии со знаменитой пушкинской фамилией – Кочубей. Рядом свежая черная яма для моего сына… Сопровождающие из Киева впопыхах вручают мне коробочку с медалью, потом оказалось – орден… Один из них сказал, что он погиб, как настоящий мужчина – в бою. В бою?! Почему в бою?... А виденье указало – нет… А перед глазами его прошитое автоматной очередью чистое, еще не обласканное любимой женщиной тело, где знаю каждую родинку и все его мальчишеские шрамы…
Сказали, надо прощаться – но как? Целовать этот металл? А, может, там кто-то другой? Или вообще – никого, а мой сын жив и скоро вернется?... Стали опускать гроб, а он не лезет... «Не он, и земля не хочет принимать!..» Друзья Ромы бросились кто чем удлинять могилу и с трудом втолкали железный ящик в ненасытное чрево. Сказали бросать ком и моя – не моя!.. –страшный сон!.. - непослушная рука сгребает сырую землю. Мне хочется – не быть. Я пытаюсь вызвать тот крик – обрыв – но душа не приняла вызов. Вместо освобождения от рассудка – как от пут - и чистоты ощущения – как Тогда – неестественный хрип. Замолчав, фиксирую – как быстро вырастает холмик… «Вот и все, что было…» - как в его стихах… Один из сопровождающих достал узелок с землей и высыпал на могилу:
- Это из Грузии. Его отпели в Киевской Лавре и «запечатали»… Вам ничего не надо делать…
На это я устало подумала: «Вот и хорошо… А то наш батюшка отказался , бут-то мой сын висельник…»
На следующий день полагалось нести на могилу «завтрак», но в отличие от тех матерей, которые запечатлели последнее целование на остывшем челе своего дитя, у меня случилось полное отторжение:
Что до смертного мне тела?
Не мое – раз не твое!...
Закрывшись дома в одиночестве - чтоб никто не мешал – я вновь и вновь твердила свою цветаевскую композицию, которую должна была прочесть в спектакле:
Я Вас целовала! Я вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти – не верю!
Я жду Вас с вокзала –
Домой!..
Но прокрутив в памяти «дискету» с хроникой самых горчайших дней своей жизни, я вновь вернулась в реальность, где теплые лучи солнца осушили мои заплаканные щеки. Выглянув в окошко – обомлела! С высоты чердака ярко освещенный городок с белоснежными домиками походил на плывущих чаек по зеленому «морю» из стриженой травы!... Как прекрасна Земля! В Америке, в России или Африке, про которую Анна прожужжала мне уши… Какое счастье просто жить, дышать, видеть эту красоту, дарить тепло - пока излучаешь – другим!.. И тысячи людей сегодня не проснутся - для них навсегда потухнет солнце…
Около восьми я вышла на работу, которой больше не было. Комната «английского пациента» была пуста, даже спец кровать с электронным приводом вывезли. Вместо дежурных слов соболезнования (они и так висели в воздухе все эти дни) пропылесосила ковровое покрытие, а потом позвонила Ядвиге. Вскоре в доме стало тесно – собрались дети и родня. Джимми-младший предложил мне остаться «сидеть» с матерью, но я тактично отказалась. У нее на лице проступала та же печать смерти – выдержу ли такое два раза подряд?... Моя интуиция, к сожалению, не обманула. Эта милая и кроткая женщина пережила своего мужа всего на месяц…
Не мелочась, со мной рассчитались, как за полную неделю, уплатив пятьсот пятьдесят долларов, хотя почти два дня не доработала. Намного раньше назначенного времени за окном засигналила машина Ядвиги и, попрощавшись, я спешно покинула «раковый корпус».
В этот раз мы ехали в гробовом молчании. Куда? На вокзал?
- Ну что, невеселая? Смейся, паяц. Везет тебе. Освободилось прекрасное место – ходячий дед. Платить столько же будут. Это в Штате Нью-Джерси… Можешь подремать…… Эй, проснись! Приехали!..
За окошком мелькали одноэтажные серо-белые дома. По качеству и размеру недвижимости без калькулятора просчитываю, что здесь живет народец с достатком ниже среднего класса, но по более тех, откуда прибыли. Около дома, где затормозили, стоял темно-синий джип, а на улицу доносились крики людей и лай собаки. Ядвига ногой открыла входную дверь – видно, здесь она своя в доску, и перед нами предстал следующий «натюрморд».
Неопрятного вида девица лет двадцати пяти что-то орала грубым голосом и суетилась вокруг старика, который сидел в широком кожаном кресле. Он высоко поднял руку и, пытаясь перекричать и девицу, и громко включенный телевизор, матерился что есть мочи. «Моя бабка! – забилось сердце в упоении, - Этот завтра точно не помрет!..» Угрожающе гавкая, из другой комнаты рвалась здоровая желто-рыжая собака. Приглядевшись, заметила на поднятой руке старика небольшую кровоточащую рану со следами зубов животного. Девица пыталась перевязать ее, но у нее ничего не получалось, и она недуром орала то на укушенного, то на собаку, которая ревностно кидалась к креслу.
- Позволь мне, а ты убери собаку, - предложила я и, успокаивая напуганного матерящегося дедушку, быстро наложила повязку. Внутри меня все трусилось от радости: «Ори, родимый! Ори громче!» Брань укушенного была для меня – как песнь жизни! На его возбужденном и круглом лице «синьора помидора» не проступало никаких предсмертных печатей с «пломбами».
Рядом с его креслом стояла странная аппаратура с мигающими лампочками, от которой тянулись трубочки прямо в нос «бабки»… Потом узнала, что в былые годы дедушка работал на стройке и курил, как сапожник. Теперь, опасаясь за свои легкие, он продлевал свою жизнь тем, что дышал очищенным и обогащенным кислородом воздухом, привязанный, как троллейбус, к своей «электростанции».
Когда кусачую собаку выгнали в гараж и гвалт утих – мы познакомились. Мою «бабку» звали Фрэдом, девицу, его внучку – Кристиной, а ее собаку – чтоб она сдохла! – Джесси. На синем ковровом покрытии «живописно» выделялись две кучи ее экскрементов…
Со слов внучки, у дедушкиной компаньонки Нади, тоже из русских, которая не далее, как два месяца появилась в доме, случился запой (?!). Никого не информировав, она через гараж сбежала в неизвестном направлении, не взяв даже вещей. Обнаружив пропажу, обеспокоенный старик вызвал Кристину и та, примчавшись с Джесси – они неразлучны, в свою очередь оповестила своего агента Ядвигу. В общем, не было бы мне счастья, да несчастье помогло!
Что до укушенного, то когда Фрэд пошел в туалет, пользуясь специальными ходунками на колесиках, собаке что-то не понравилось и она зарычала. На такую наглость в своем доме Фрэд замахнулся на нее и результат не заставил себя долго ждать. Укушенному еще и от внучки досталось, дескать, сам виноват – размахался… Так я вступила на должность в этом нескучном доме, где моя предшественница всего лишь запила, а не повесилась в том самом гараже…
Моему «воспитаннику» было всего восемьдесят четыре годочка от роду. Он вполне адекватно мыслил, почти что всегда делал «пу-пу» и «пи-пи» в унитаз и самостоятельно передвигался. Так что моя спина отдыхала не хуже, чем в грязелечебнице. Гараж, где находилась прачечная, был постоянно «украшен» собачьим дерьмом и на правах прислуги все лепешки доставались мне.
Можно сказать, Фрэд был идеальной «бабкой» для сидения. Но в человеке все прекрасным быть не может! Дедушка был американцем итальянского происхождения и говорил с жутким акцентом. А так, как я и без того скорее догадывалась, чем понимала, про чё толкуют, эта специфика стала для меня «бельмом на глазу». Мне понадобилось время, чтобы приспособиться и о первых денечках «сидения» без слез не вспомнишь!
Только внучка со своей «жучкой» укатила на джипе, старик попросил чай и вместо английского – «ти» - начал требовать – «ты». Убей, я не могла врубиться, что от меня хотят? Мое традиционное в таких ситуациях «шоу ми» - «покажи мне» не взымело действия. Привязанный к своему кислороду старик наотрез отказался подниматься с кресла и продолжал настойчиво тыкать. Этот «ты» был бы у меня на голове, но я хоть и разволновалась, сообразила позвонить Томке и она спасла положение.
После чая дед заказал мне суп и, размахивая руками, что-то сердито пояснил, но я опять не догадалась. Ничего умнее мне не пришло, как быстро сварганить его из шампиньонов, которые обнаружила в холодильнике. Увы, мои кулинарные способности авторитета не добавили. Попробовав свежий супчик, едок сморщился и отодвинул тарелку, вроде вместо шампиньонов в нем плавали мухоморы. С расстройства, опорожнив всю кастрюльку, а то пропадет, я нашла его на удивление вкусным…
Подкрепившись, решила блеснуть своим козырным номером и взялась за уборку. Исчезнувшая Надя так глаза заливала, что не видела - все кругом взялось «мохом». Но, скорее всего, и Фрэд не ставил в укор бывшей компаньонке грязь в доме, потому что его не впечатлил мой трудовой порыв. Называя меня только Надей, он о чем-то все время тяжело вздыхал и был мрачнее тучи.
Об чем «звонят колокола», мне удалось разгадать через несколько дней. Дедушка отличался гипераппетитом и днями мучился основным инстинктом - что бы сожрать. Но соображая – больше жуешь, меньше живешь, он подменил это опасное в его возрасте занятие на ежедневные многочасовые просмотры программы, где идут кулинарные турниры и, таким образом «съедая» все, что подавалось в виртуальном мире. Нагуляв аппетит у телевизора, он тщательно продумывал свое меню и переходил от мечты к реалиям. Но если Надя уже знала его пристрастия, то я все делала не в масть, заставляя чревоугодника нервничать и злиться. Так что, поглощенному думами «о вечном» дедушке было до фонаря, что светильники, покрытые толстым слоем пыли, вновь засверкали, как новые. К тому же он носил очки с толстыми линзами и видел не лучше крота.
Но он был не только слепой, но и глухой. Телевизор, который стал для него наркотиком, орал, как оглашенный и дом, сделанный из какого-то легкого материала, содрогался так, будто под окнами вбивали сваи. Мои попытки сделать звук потише только усугубляли дело. Стоило мне отойти – дедушка добавлял громкость сильнее прежнего.
Жизнь Фрэда проходила в просторном холле рядом с кислородной «электростанцией» и кресло покидалось только по нужде. Здесь он ел и спал на неудобном диване, который не позволял разбирать. Дедушка путал день с ночью и как только разлеплял свои подслеповатые глаза, его рука автоматом тянулась к пульту и – «погнали наши городских!».
Вступив на должность после обеда в четверг и кое-как продержавшись пятницу, трудно прогнозировать, чем бы все кончилось, но на мое счастье – все-таки счастливый я человек! – в субботу приехала его дочь Илэйн.
С ней была упитанная сверх нормы собачка, похожая на таксу, только крупнее. Псина женского рода вела себя степенно, благородно и была добродушна, как его хозяйка. Единственное, она неблагородно все время выпрашивала еду и любила поваляться на человеческом диванчике в столовой. Оно бы ладно, но собачка была в возрасте и, наверное, болела диабетом, потому что такого едкого запаха псины мне не доводилось нюхать.
При общении с Илэйн я практически ощутила, что означает фраза «настоящий американец тот, кто живет в этой стране в третьем поколении». В отличие от папочки – второго, она – третья – говорила без всяких акцентов с «наценками» и мы сразу поняли друг друга. «Ненастоящими» в ней была необычная добродетель и щедрость. Чтоб не путаться и начать отчет с понедельника, она не стала жаться и заплатила мне за четыре рабочих дня больше, чем полагалось.
Далее, оставив Фрэда с собачкой, мы поехали в супермаркет, где Илэйн сделала шопинг на «Миланину свадьбу», позволив и мне взять всего, чего пожелаю с учетом недельного запаса. С кайфом от ощущения свободы, я набрала своих любимых фруктов, овощей, йогуртов целую корзину. И хоть ее щедрость была за счет пластиковой карточки папочки, все равно – приятно. Кстати, мой эксперимент с грибным супчиком, принятым Фрэдом за отраву, был неуместен. Он ел только магазинный и дочка купила ему с полдюжины готовых банок, которые надо только открыть, перелить в тарелку и подогреть в микроволновке. Но у каждого свой вкус, а мне теперь мороки меньше…
Пока мы ездили туда и обратно, я губкой впитывала информацию о «нескучном» доме, где предстояло жить и работать длительное, как полагала, время.
Ее папочка многие годы тяжело работал на стройке – вроде бы каменщиком (везет мне на них)… Рабочая профессия, однако, не помешала безбедно встретить старость и купить чудесный дом, где было две спальни – одна с душевой кабиной, другая с ванной, холл, столовая, кухня, гараж, задний дворик и садик. В нем он счастливо проживал со своей женой Джозефиной, тоже итальянкой, которая умерла год назад от рака. Илэйн – единственная дочь, но зато подарила сразу троих внучек – погодок. Старшая из них Кристина, с которой уже имела счастье познакомиться, любимица дедушки…
В спальне, где раньше обитали Фрэд и Джозефина, а теперь поселили меня, висело множество фотографий в рамках. Среди них выделялся большой портрет с тремя чернобровыми девочками, похожими на ангелочков. Это сходство придавали роскошные белые платьица и католические веночки на головах. Сейчас ангелочки все взрослые и, как полагается в Америка, жили каждая по себе…
Сама Илэйн в молодости по красоте не уступала Софи Лорен. И сейчас в свои сорок пять, несмотря на полноту, которую скрадывал высокий рост, она женщина видная – не пройдешь мимо, чтоб не оглянуться. С отцом детей в разводе и живет с бойфрэндом, выходцем из русских. Потом я видела его – здоровый молодой лоб с опасными для женского рода «есенинскими» глазами. Фрэд его тихо ненавидел, потому что любовник сидел на шее у Элейн. И у них бывает, как у нас… Она работала менеджером у какого-то светила медицины и получала не ахти какие деньги, по их, конечно, меркам.
Илэйн несколько раз повторила, что очень дорожит отцом - у него была трудная жизнь и она делает все, чтобы продлить его годы. По возвращению заботливая дочка не поленилась приготовить для папочки его любимое итальянское блюдо из фасоли с перцем – в рот не взять, при этом горело все так, что топор вешай…
Она показала мне огромный шкаф, забитый продуктами, которых хватит на ядерную зиму и подробно рассказала о вкусах и привычках Фрэда. Разложив на семь дней лекарства с витаминами в специальную коробочку с трехразовым приемом, Илэйн пообещала приехать в следующую субботу. Ласково уговаривая собачку «хорошая моя» - она не хотела вставать с диванчика, Илэйн потащила ее к машине. Не считая дурного запаха, собачка и правда была хорошей. После ее отъезда в комнатах не обнаружила ни одной лужи или лепешки.
Казалось бы, впереди меня ждут безоблачные денечки и работенка «не бей лежачего». Но если кажется - креститься надо, а я как положила подаренный Нинкой молитвенник и Новый Завет на дно сумки, так ни разу и не достала…
После расставания с дочкой, мой дедушка вначале сник, а потом, тряхнув стариной, начал из меня веревки вить, как молодой. Со мной он не разговаривал, а орал, как его телевизор и чтоб я не сделала, его все раздражало до белого каления – ну конец света!
На нервной почве у меня пропал сон и стали донимать самые лестные воспоминания о моем покойничке Джимми. Там была – мертвая тишина, здесь – круглосуточный иллюзион с палатой № 6 для буйных… Ах, Джимми, Джимми, на кого ты меня покинул!..
Почему этот, чувствовала, неплохой человек, так злится на меня? Может, он таким образом выплескивает тоску за Надей? Дочка сказала, что хоть та выпила все спиртное в доме вплоть до одеколона, но была очень доброй. Среди алкоголиков действительно есть добрейшие существа – сказать люди – многовато будет. Что не быть добрыми – сто грамм за воротник и на душе вечный праздник. Но есть и другие, где «вечный бой, покой нам только снится»: маму родную удушат, если не даст похмелиться…Но как найти ключ к сердцу своего агрессора? В отношении кормежки я такой «ресторан» ему устроила, что хоть самой в кулинарных турнирах выступай…
Заметив, что дедушка почти не ест живой клетчатки, а глотает слабительные таблетки, что вредно для здоровья, стала готовить ему салаты и подавать в одиннадцать утра фруктовое ассорти из шести-восьми видов: винограда, груш, персиков, бананов, ягод, дыни… Ему так понравилось это новшество, что на третий день он кричал:
- А салат скоро?...
Но еда ненадолго ублажает и старик продолжает мутить воду… Не успеешь задремать – телевизор врубает на всю катушку… Даже на «зоне» ночь была моя, а здесь… Надя бутылкой спасалась, а мне что прикажете делать? Кто же это выдержит? Тахикардия началась… Никаких денег не захочешь… Неужели сценарий с «преисподней» повторяется, только в итальянском исполнении?... А старик нажрется своих таблеток, и как гвоздь… Днем под телевизором выспится, а ночью – развлекается!..
На шестой день обоюдных страданий, когда после завтрака Фрэд истерично затопал на меня ногами, и я подумала, что сейчас обоих хватит кондратия, вдруг все разрешилось естественным путем.
Вместо того, чтобы бежать в туалет, как обычно, старик сделал «пу-пу» и «пи-пи» прямо в штаны. Слабительное, да еще сбалансированная диета сделали свое дело и консистенция удалась на славу. На ходу теряя и размазывая содержимое широких пижамных штанов, я потащила засранца в ванную. Не обращая внимания на его яростные «факанья» (это у нас завидное разнообразие в мате, а у них все одно – «фак» да «фак»), раздела догола и сделала водичку погорячей…
Дедушка вообще был матерщинник. Не в обиду великим бородачам, но по моему пролетариев всех стран объединяет именно этот факт. Но речь не о «карлах»… Смывая последние какашки с голыша, у меня случилось – просветление! Мы все должны быть готовы к нему в самых неожиданных обстоятельствах.
Свят-свят! Да я сама себе устроила «зону», потому что стала бояться старика, как боялась когда-то своего родного папочку с его тяжелой ручкой…
В восемнадцать лет удрав от деспотичного родителя аж на Камчатку, я думала, убежала от страха, но от себя не убежишь и образ мужчины - «папочки» сопровождал меня по жизни. Более того, я сама их выбирала – жестких, если не жестоких и, не смея перечить, от страха выходила за них замуж. Но самое необъяснимое, если мне встречался мужчина мягкий, покладистый, я сама становилась «папочкой»… Жертва – жертв!
Грубость отца больно ранила меня, и понадобились годы, чтобы многое понять и простить обиды. Не имей он «стальной брони» - не выдержал бы того кошмара, куда бросала его жизнь. В пять лет умер отец, мать вообще не знал. Затем девять лет детской колонии, куда подмели по сталинскому указу о ликвидации беспризорников. Потом – война. Вначале броня на Уралмаше, где сутками работал. Позднее – фронт, где не раз ходил в рукопашную, контузии, ранения. И, как венец из шипов - бездушное государство, которое десятки лет унижало своих освободителей. Когда отец хотел оформить пенсию по ранениям раньше срока (ухудшилось здоровье) председатель комиссии ВКК потребовал с него взятку. Ветеран войны возмутился:
- Подлецы! Я за солдатские пули - взяток не даю!..
Кончилось тем, что санитары скрутили батьку и отправили в Березанку – психиатрическую клинику. В нашей стране это означало одно – вычеркнуть живого человека из жизни. А под конец государство трижды ограбило своего освободителя, лишив трудовых накоплений. Это один пример, а сколько таких «отцов» по России! Жестокий мир - жестокие нравы. Кто бы научил моего отца нежности?..
Только когда он состарился и слег от инсультов, за его суровостью обнажился тот недоласканный ребенок, который так нуждался в любви, что стал всех без разбора называть «мамками». Низкий поклон всем женщинам России, выдержавшим своих любимых фронтовиков с искалеченной психикой и отдельный поклон моей маме, прожившей в терпеливом смирении с отцом более пятидесяти пяти лет…
Да этот старый итальянец копия моего неулыбчивого и нелюбезного батьки, который тоже был простым работягой, но никогда подлым или жадным, а в душе у него цвели розы, когда он махал своим рубанком. Мне надо обращаться с Фрэдом, как с малым дитем, ласково и в то же время не позволять садиться себе на голову. Примерно так, как Нинка со своей «лялькой» Сиднеем. Он одинокий, старый человек и ему нужна не только вкусная еда, но мое человеческое участие и сострадание. Он совсем не страшный Карабас-Барабас и, как внучкина «Жучка» «кусается», потому что сам боится меня. Я для него чужак с другой планеты - толком ничего не понимаю и Бог знает, что у меня на уме…
Мой «голый король» смотрел на меня напуганными круглыми глазами ребенка и был такой жалкий и беззащитный в своем намокшем «оперении», что мое сердце чуть не разошлось по швам от жалости к своему «папочке»… Но долго сказка сказывается, да быстро дело делается.
Аккуратно, будто хрусталь высшей пробы, промокнув мяконьким полотенцем его оперированный после геморроя анус, я попала в самую точку и сделала то, чего старик добивался с первых дней, а я не сообразила…
Он терпеть не мог купаться и мне стоило трудов уговорить его принять душ, но пардон, задница должна быть кристально чистой. Каждый раз оправившись, он нетерпеливо звал «Кать-я-я-я» и я мчалась подмывать своего «дитяти». Выполнив предписание, я была счастлива невероятно: черт побери! наконец-то нащупала контакты. А так как, опасаясь осложнений, дедушка продолжал злоупотреблять слабительными, то мы «контактировали» тесно несколько раз в день. Не показывая своего раздражения – ну сколько можно? – я довела эту «ювелирную» работу до совершенства и, порой, мне казалось, дедушка злоупотребляет моим супернинзя-профессионализмом.
Но тогда, в день прозрения, поцеловав чистенького «дитяти» в лысую макушку, сказала:
- Ты мой бэби, а по-русски ласково – бэбичка, и я буду твоей мамочкой, хорошо? Иц гуд?
Впервые Фрэд засмеялся и стал повторять: «Бэбичка, иц гуд, иц гуд» - как бы дразнить меня за плохое произношение. Ну ни дать ни взять – два сапога пара! Одев его, решила не пускать дело на самотек и, пока бэбичка не очухался, посадила его за стол и села напротив. Взяв его рабочую руку в свою, глаза в глаза вразумила на своем смешном английском:
- Слушай меня, Фрэд! Ты имеешь прекрасный дом, деньги, заботливую дочь, внучек, вкусную еду и ты нервный и злой. У меня убили сына, я бедная нелегалка и не имею ничего, но я добрая. Я знаю, что ты скучаешь за Джозефиной и чувствуешь себя одиноким. Но я тоже совсем одна. Давай любить и уважать друг друга. Я все делаю для тебя только хорошо, так что не нервничай, а то быстро умрешь, а я хочу, чтобы ты жил долго…
И опять поцеловав его в лысинку:
- Я тебя буду любить, как своего папочку. Он очень похож на тебя…
С этого дня в нашей войне, как на Курской дуге, наступил перелом. Фрэд хоть и оставался колючим ежиком с «дырочкой в левом боку», но повеселел и смягчился. Постепенно исчезло напряжение и мы оба стали естественными. Вместо Нади он стал называть меня Катей, а я его - мой бэбичка. Если старик начинал заводиться, я тут же целовала его в маковку и напоминала, что люблю его, как своего папочку:
- Может, хочешь шоколаду? Кока-колу? Мороженое со сливками? Чай с конфетами?...
Каждый день он умудрялся слопать плитку шоколада, и его голова зудела от золотухи. Когда было невмоготу, он совал свою башку в кухонную раковину, хотя были душевая и ванная, и звал меня на помощь:
- Кать-я, быстрее шампунем…
Мыли часто – не помогало, но отказаться от сладкого было выше его сил.
Чтобы утро не начиналось с возбуждающего «наркотика», то бишь телевизора, я стала караулить его пробуждение – обычно в семь или чуть позже – и с понимающим видом считала его пульс:
- Фрэд, ты в порядке! Твое сердце работает, как мотор джипа… Идем
умываться!
Эта маленькая ложь грела моего бэбичку и день начинался спокойно. На самом деле, как у всех некогда заядлых курильщиков, у него был учащенный пульс и сердце работало с нагрузкой.
- Что ты хочешь сегодня позавтракать? Яичница с беконом? Сэндвич? Каша с молоком?... Я тебе накрою в столовой, о-кэй?
Он не боролся с холестерином и умеренно кушал все, что нравилось. Его не интересовала литература о здоровом образе жизни и вообще литература. Печатную продукцию полностью заменил «ящик» и в доме не было ни единой книжки.
Мой бэбичка был забавным парнишкой и развлекал себя, не сходя с места. Кроме многочасовых просмотров телепередач, он обожал видеокассеты с комедийными мюзиклами пятидесятых годов. Иногда, составив ему компанию, я пыталась вникнуть в американский юмор, но то, что для них – умрешь со смеху, у нас – не улыбнуться. Мне доставляло гораздо большее удовольствие наблюдать за реакцией бэбички. Этот старик сохранил удивительную детскость восприятия и каждый раз, бут-то видел впервой, ухахатывался до слёз в комичных, по его мнению, местах.
Еще он мог попросить включить магнитофон и поставить кассету с ариями своих знаменитых земляков. Итальянские тенора так вдохновляли моего бэбичку, что он мог присоединиться к Паворотти и запеть вместе с маэстро. Это всегда надо было пережить, поскольку ему медведь на ухо наступил и довольно таки сильный голос издавал странные звуки – нечто среднее между блеянием старого козла, которого мучают садисты и завыванием ветра в трубе. Скорее это был стон, который и у них песней зовется. Когда до меня впервые донеслось его «соло», у меня волосы зашевелились на голове – я не могла понять, что с ним случилось, пока не дошло: он поет! В такие минуты я боялась подойти к старику, давая возможность в одиночестве потосковать за покинутой солнечной Италией.
Но когда Фрэду все надоедало, на смену его итальянского начала, приходило нажитое – американское. Дедушка вспоминал, сколько платит компаньонке и устраивал мне дедовщину, гоняя, как молодого салагу. Каждые десять минут он кричал:
- Кать-я! Какая температура в доме? Холодно - добавь… Жарко – убери…
И я честно крутила ручку автоматики, установленную на стене холла. Или держась за ходунки, он залетал в кухню, где я шурудила по шкафам, убирая последних «тараканов», и начинал с подозрением проверять ядерные запасы с едой. Убедившись, что ничего не тронуто – я «химию» не ела – а баночки с коробками красиво уложены, он смущенно покашливал и, пряча итальянские глаза, возвращался к своему «ящику». Потом начиналось – подай это, подай то, хочу это, хочу то. Заканчивалось тем, что я с превеликим наслаждением надрала бы задницу своему бэбичке, как любят выражаться супергерои их фильмов, считая эти словечки верхом остроумия. А еще лучше по-русски – просто послала бы туда… Объевшись, «дитяти» начинал бегать в туалет каждые полчаса, чтобы сделать «пу-пу» и меня начинало тошнить от частых «контактов»… В такие дни я выжатым лимоном брела на своё койко-место, но расслабляться не спешила – старик мог среди ночи нажать на кнопку пульта от телевизора…
Но жизнь непредсказуема!.. То, что сегодня представляется бякой, на завтра может показаться «цяцей». Не пройдет и пары недель, как денечки, прожитые с Фрэдом наедине, буду считать лучшими в моей американской эпопее.
Действительно, если сопоставить, плюсов было гораздо больше, нежели минусов. Фактически я стала хозяйкой положения. Все было в моих руках, даже жизнь старого бэбички, и при этом никакого груза ответственности, как за истинного младенца. Накормив старика, подмыв «хрустальный» геморрой, дав «соску» - что-то сладкое, когда много вякает, кое-что сделав по дому, обнаружила, что впервые за свои скитания у меня появилось достаточно много свободного времени. Мне не возбранялось целыми днями и вечерами мять бока на «собачьем» диванчике, смотреть телевизор с сотней программ, который стоял напротив и даже спать днем, кабы б не «комары да мухи» в виде шума из дедушкиной резиденции. Научившись дорожить каждой свободной минутой, нашла неразумным такое времяпровождение и стала использовать его с пользой для себя – любимой, а теперь еще и «дорогой».
Как только старик позавтракает и прилипнет к голубому экрану, я закрывалась в своей комнате и до седьмого пота делала гимнастику калланетик, потом самомассаж с лимонной водой, маски для лица, волос и т. д. Глядишь, тут пора и салат фруктовый вкушать, которым оздоравливала не только бэбичку. Но особое наслаждение доставляли мне послеобеденные прогулки по Томас-Риверсу.
В начале мои самоволочки нервировали Фрэда, но вскоре он смирился с их неизбежностью:
- Ты сейчас подремай, а я пойду на прогулку. Как и тебе, мне тоже нужен кислород… Не волнуйся, я приду в … - и называла час.
Укрыв пледом и не забыв чмокнуть его в шелудивую маковку, закрывала дом на ключ, убегая «и в снег и в ветер». Чистейший городок представлял идеальное место для пеших прогулок. Его облюбовали пенсионеры и, наверное, все сидели под телевизором, как мой Фрэд, потому что тротуары были безлюдны, а по дорогах почти никакого транспорта. И ни один астролог не мог бы вычислить, что спустя каких-то несколько лет именно это местечко, расположенное в двух милях от океана, станет второй малой родиной для моей Томки. Она выйдет замуж за достойного человека, немца по происхождению и, выбрав Томс-Риверс из сотни подобных поселений, купят здесь дом…
Обследовав окрестности, я наткнулась на огромный торговый центр и фитнесс-клуб с десятками кафе и магазинов, куда при желании могла заскочить купить что-то из косметики или дистиллированную воду для питья в голодные дни, которые стала устраивать по субботам. На обратном пути я заглядывала на огонек к своей новой подруге жившей рядом со мной…
Не успев обжиться на новом месте – звонок в дверь. Открываю – полная женщина в возрасте.
- Вы русская Катя?
- Да, а что?
- Мне Ядвига о вас рассказала… Меня зовут Мария и я служу через дом от вас… Как я рада познакомиться с вами! Хоть одна живая душа…
- Я тоже рада!
- Ну, не буду вас отвлекать, заходите ко мне в любое время дня и ночи…
- А хозяева?
- У меня бабка чокнутая и я делаю что хочу.
В моих глазах застыл вопрос.
- Да она почти не вылазит из своей комнаты, а племянник раз в неделю приезжает, смерти теткиной не дождется… Она жрать ничего не хочет, думает ее отравить хотят… Ну чокнутая! Какой мне резон – это моя работа. Самой бы не свихнуться в таком окружении… Так что заходите, не стесняйтесь!
Как и Ядвига, Мария была полькой. Несмотря на сильный акцент, она вполне сносно говорила по-русски и в совершенстве знала итальянский. Вдовствующая ныне Мария была замужем за итальянцем и тридцать лет прожила в Риме. Две дочери с внуками живут где-то в Европе. В свои шестьдесят с «копейками» - «копейки» приближались к «рублю», она не побоялась приехать на заработки в «тридесятое» государство. Мария была европейской женщиной и не имела наших полу азиатских комплексов. Это выражалось в раскрепощенности и уверенности, будто это она хозяйка дома, а не ее чокнутая бабка. Вот откуда среди наших и бытует мнение о нахальстве полячек…
Со своей напуганной, похожей на мумию старушкой, она общалась на каком-то тарабарском языке и даже не пыталась навести с ней мосты. Бабушка действительно была с большим приветом и делала всякие пакости. Например, клала кучки как внучкина «Жучка» - где хотела. Мария была женщиной крупной и без труда справлялась со своей «ненормальной». Она просто «пасла» ее и кормила, чаще всего из-под палки, а когда та уделается, бесцеремонно хватала, как котенка, и тащила в ванную.
Имея возможность зарабатывать неплохие деньги, будучи нелегалкой, вместо благодарности стране со звездастым флагом, Мария ненавидела Америку вместе с американцами.
- Как же так? Это же твои братья по НАТО? И вообще все люди – братья! – подтрунивала я, но в ответ звучало непримиримое:
- Америка – страна мертвецов!...
Ее трудно было выносить в больших дозах, но она пекла «объеденные» пироги и кексы и так не по-польски, а по-русски хлебосольно угощала, что невозможно было отказаться от контактов с ней.
- Салют, Мария! Ты живая?
- Да пока живая! Сегодня свою спальню комодом подпирала… Что моя выделывала – ужас! Но все это пустяки… Я такую кулебяку с капустой испекла! Не отпущу, пока не поешь!..
- Да у меня дед закрыт один…
- Не сбежит. Это я вчера свою вылавливала по улице - дверь забыла закрыть. Девяносто один год, а еле догнала, чуть сердце не выскочило!..
Угостив меня, она отрезала кусок для «землячка» Фрэда и я отчаливала к своему «берегу».
Свободными вечерами меня ждал диванчик с телевизором, чтение Нового Завета и молитвослов. Но видно, молилась я не так усердно, как следовало…
Не успев толком оценить преимущества нашего с Фрэдом тамдема, как в одночасье все было разрушено.
Опасность пришла со стороны внучки Кристины, и ее не менее дикой собаки «Жучки». Наблюдая за ними, я до последнего так и не разобралась – кто же из них в большей степени являлся сучкой или они одинаковые? Но то, что девица из породы Шариковых - однозначно.
Как-то, возвращаясь с прогулки, еще издали увидела у дома знакомый джип. Дверь была открыта – значит, у внучки свой ключ, – и меня встретила кусачая собака. В комнате стоял отвратительный запах курилки и в вне расписания Фрэд уминал сэндвич. Бесстрашно, бояться собаку – себе дороже, я прошла в кухню, совмещенную со столовой, где от былой чистоты на разделочных столах остались только воспоминания. Какие-то пакеты, крошки, объедки… У пищевого шкафа стояли миски с водой и кусками вареной курицы, части которой валялись на полу. В углу уютно, как так и надо, примостился собачий помет, а на диванчике, как гвоздь программы, возлежала Кристина и смолила в потолок. Пепельница была доверху наполнена окурками – когда успела? – и, чтоб дедушкин телевизор не мешал, она врубила свой еще громче.
- Хай, Катья! Как дела!
- Хай-хай!.. Хай Гитлер сдохнет… - пробурчала я мамкиной присказкой по-русски.
Тут Кристина свистнула «жучку», и когда та прыгнула ей на грудь, стала чуть не взасос целовать «подругу» прямо в мокрый нос. Так мы стали жить – трое в «одной лодке», не считая собаки, где грести пришлось мне одной…
Из трех дочерей Илэйн, как в нашей сказке, только шиворот-навыворот, младшая была красивой и умной, средняя, толстая – ни так, ни сяк, а старшая, Кристина – «тот и вовсе был дурак». В то же время она была не дура, чтобы работать. В свои двадцать четыре года девица жила не то за счет подаяний, не то проституцией, или того и другого вместе. Когда умерла бабушка, она, видимо, пыталась заменить ее и переехала в дом к деду, потому что в память об этом нашествии в гараже и ее спальне возвышались горы нестиранного барахла, среди которого заметила очень приличные и дорогие вещи. Зато внучка удачно заменила дедушку за рулем его джипа и рассекала на нем, как на собственном. Пустую, как барабан, жизнь взрослой девушки заменили ненормированный сон – могла сутками не вылазить из «кубла», где спала со своей «Жучкой», несколько пачек сигарет в день, телевизор, и ни в коем случае – книги. Умела ли она вообще читать – под вопросом.
Кроме кормежки с поцелуйчиками, собаке не уделялось никакого внимания. Не выдержав дерьма по углам, я попробовала брать «Жучку» на прогулку, но это стоило таких нервов, что легче то дерьмо убирать. Собачке был только год, фактически щенок, но она была так испорчена безответственной хозяйкой, что не поддавалась никакой дрессуре. Чтобы оградить себя от ее нападений – она была не злой, а трусливой, – «я уважать себя заставил», воздействуя методом кнута и пряника.
Хуже обстояло с Кристиной и кроме анализов: брать с нее было нечего. Да и то сказать: вид наркоманки и ее нечеловеческая нечистоплотность вызывали большие сомнения по поводу этих самых анализов. После каждого контакта с ней я тщательно мыла руки антибактериальным средством, как после контакта с анусом дедушки. Умная и полоумная сестрицы подсмеивались над ней, а мать просто любила то, что было, и никаких негодований в адрес нерадивой дочери не высказывала. Как-то заметила, подсев к ней на «собачий» диван, она о чем-то ласково разговаривала с дочуркой-дегенераткой и гладила ее замусоленные волосы.
Это не значило, однако, что Илэйн могла доверить ей что-то серьезное. Если она была занята, то расчет со мной и закупка продуктов для отца доверялись только умной и полоумной. Зато Фрэд из трех далеко не Чеховских сестер предпочитал Кристину и говорил, что она самая добрая. Возможно, так оно и было, потому что согласно жанру дураки именно таковыми и являются. На мой же взгляд, Фрэд терпел ее вместе с кусачей собакой и в ус не дул - он носил густые усы – исключительно потому, что только «добрая» Кристина вывозила в свет, куда так тянуло его душу. Остальная родня была занята на работе и не баловала старика вниманием. «Дура» имела хорошее качество – не обижаться на замечания, точнее, пропускать их мимо ушей, потому что похоже, тоже была глухой. Фрэду надо было десять раз кричать - Кристин! Кристин!.. – пока она не оторвется от телевизора и, подойдя к любимому дедушке, не гаркнет ему в ухо:
- Ну чего тебе?!...
Через три дня ее пребывания у старика охрип голос и начался упадок сил. О себе – лучше помолчу. Скажу только, что больше всего меня угнетало то, что вынудили стать пассивным курильщиком и начались головные боли, бессонницы уже были… Не знаю, как бы я перенесла дальнейшее, но на четвертый день совместного «плавания» Фрэд устроил «разгрузочный день» - дал команду безумной внучке везти себя в Атлантик-Сити.
Впервые за несколько дней Кристина смыла с себя «псину» и когда нарядилась и грубо накрасилась, то оказалась даже ничего. На мой комплимент она довольно заулыбалась и, спустив штаны, показала татуировку из набора слов ниже поясницы. К сожалению, мне не удалось прочесть, но думаю, расхождение между внешним и внутренним было минимальным. С криками «глухарей» Фрэда переключили на питание от переносного баллончика, который крепился к инвалидной коляске, и мы шумно загрузились в джип.
Фрэд был так счастлив, что его везут на «белый» свет, а не на тот, что начал выстукивать дробь руками и – мороз по коже! – запел! Но когда следом за дедом взяла свою партию внучка и завыла, как «Жучка», то я готова была превратиться в репку. Но благо, мы остановились у Сити-банка, где дедушка снял деньги для развлечений. Эта процедура настолько увлекла меня, что я забыла о «сказке».
Не поднимая свою татуированную задницу с кресла, Кристина протянула в окошко чековую книжку, и через несколько минут из «рукава» - похоже, тонкого металла, который спускался не то со второго, не то с третьего этажа, выпал пакет с наличными прямиком в корзинку, прикрепленную на конце. Все! Знаю, завидовать – грешно, но проклятущая «жаба» сдавила мою грудь – не продохнуть!.. Мой любимый город может спать спокойно – такое и во сне не приснится!
Чтобы в нашей трижды проклятой народом сберкассе получить свое кровное, надо день душиться в очереди, а удушившись и в полуобморочном состоянии – нет ни кондиционеров, ни туалета, стульев – раз-два и обчелся – протянув книжку в чертово окошко – готовься протянуть ножки. Тебе могут сказать:»Деньги кончились», или «Банк закрывается – приходите завтра». Нашим и компьютеризация не помогла. У них – глубокое уважение и почтение, у нас – вопиющее презрение к собственному народу, за счет которого же и кормятся, имея зарплаты, а не подачки, как те же учителя. И такое хамство торжествует повсюду, будто чиновники соревнуются: чем хуже – тем лучше!
Медицина дышащая на ладан; «моя» милиция, которая давно не бережет, и людей в серых шинелях боятся, как бандитов; соцзащита, от которой нет защиты; земельный отдел, БТИ, паспортный стол и прочие бастионы Системы, где без взятки – «взятки гладки»; ЖКХ, которое никак не сдохнет, потому что как у гидры все отпочковываются какие-то конторы и конторки и где на две поломанные мусоровозки двадцать начальников и подначальников. В то время, когда все до одного предприятия разворованы, чиновники плодятся, как саранча, сжирая подчистую бюджет района. Но от количества не меняется качество. Чиновнику выгодно ничего не менять и, переступая через толпу «черни» у двери своей «вотчины», он упивается своей властью, чувствуя себя «великим»… И они живут среди нас, смотрят нам в глаза!... Но еще страшнее – тупое терпение нашего народа, лишенного человеческого достоинства… Для торжества зла необходимо только одно условие – чтобы хорошие люди сидели, сложа руки… Попробовал бы кто так над американцами измываться!..
Однако долго мне страдать не пришлось, потому что замелькали огромные щиты с красотками, которые игриво заманивали в казино. Атлантик-Сити – один из центров игрового бизнеса, где можно в одночасье стать нищим или сказочно разбогатеть.
Припарковавшись к одному из сверкающих огнями дворцов - по другому не назвать, нас встречают, как титулованных особ. Сразу двое швейцаров в позолоченных ливреях подскочили и помогли пересадить Фрэда в коляску, а третий, забрав ключи у Кристины, отогнал машину в гараж. Ее подадут по первому требованию. Сервис отлажен до часового механизма.
Мой бэбичка по-царски восседает в инвалидке. Он мог бы и пешочком, но зачем, если так удобнее, и тем более есть кому катить их величество. То, что «царь гороховый» облачен в домашнюю рубашку и старый заляпанный полувер – упрямец не захотел переодеться – никого, кроме меня, не колышит. Раз мы здесь – значит, готовы оставить деньги в их заведении и этим все сказано. Моя башка вертится по сторонам, как на шарнирах – эх, нам бы такой культурный центр в Абинске, да молодежь занять, которая бесится от безделья… Та «жаба», что давила по дороге, теперь кажется полудохлым головастиком…
Лифт на полсотни человек поднимает нас в игровой зал. Как станки в огромном цеху, выстроились сотни автоматов и столов с зеленым сукном. Кристина вручает Фрэду два ведерка – пустое и с двадцатью пятью центовыми монетами. Дедушка преображается и его глаза загорелись, как у молодого Аль Пачино. Для разминки мы подкатываем к игровым автоматам и Фрэд, указующим перстом Бонапарта, приказывает мне идти в наступление - я бросаю монету и нажимаю на рычаг. Моя рука оказывается легкой и град «копеек» посыпался из металлического чрева. Второй заход – опять удача! Не заметив, как впала в греховый азарт, я начинаю верещать от восторга. Бэбичка довольно потирает руки, но хозяин – барин, и ему тоже хочется подергать ручку. В итоге он проигрывает все ведерки. На очереди – столы, где играют на фишки. Фрэд и внучка делают ставки и с головой окунаются в «сукно».
Пока мои выигрывают миллион, я продолжаю изучать новое для меня заведение. В зале достаточно народа, но не настолько, чтоб была толкучка. Многие столы свободны и крупье терпеливо ждут игроков. Как на подбор, сиськастые – наверняка селикон - девушки в мини-шортах и фартучках разносят напитки, кажется, бесплатно… Ан нет. Желающие промочить горло достают купюры и они проворно исчезают в пухлых карманчиках официанток. На другом конце зала слышится музыка и женское пение. Там устроена сцена и народ, сидя за столиками, успокаивается искусством.
Создавая ощущение праздника, все утопает в ярком свете и зеркальном блеске. В зале, в основном, пожилые американцы. Будний день. Нормальная молодежь занята на работе. Это такие, как Кристина, болтаются. Облокотившись на стол и отставив зад, она как бы нечаянно оголила свою поясницу и теперь – не проходите мимо! – каждый желающий может полюбоваться ее татуировкой. А с бэбичкой что творится! Он так увлечен, что четвертый час не просится в туалет…
Без ущерба для своего бюджета американские пенсионеры могут позволить себе побаловаться в азартные игры. О наших говорить – неуместно. Вместо казино – «козью морду» имеют…Однако, мне уже стало скучно и захотелось есть, но похоже, и бэбичка удовлетворился, потому что Кристина побежала менять фишки на какой-то мелкий выигрыш. Это как за целый день супер удочкой поймать пескаря. Главное – кайф от процесса ловли.
По «бедности» Фрэд решил отобедать в итальянском ресторане, где столы были убраны белоснежно - хрустящими скатертями и салфетками. Народу почти не было и, не обращая внимания на нашу одёжку, к нам подошли двое музыкантов с гитарами и темпераментно запели поставленными голосами итальянские песни. «А Васька слушает – да ест», и, когда мы нажимали на десерт, дуэт очень проникновенно исполнил песню о маме. Растроганный бэбичка искренне всплакнул, а за ним и мы с Кристинкой. Однако, размазывая слезы умиления, Фрэд не потерял голову. К разочарованию земляков, он оставил чаевых ровно столько, сколько полагалось – десять процентов от суммы, а мы скушали всего на двести долларов. Насупив брови и спрятав за них глаза, бэбичка приказал мне срочно катить его в туалет делать «пу-пу»…
До конца службы в нескучном доме, мы еще не раз ездили в Атлантик-Сити, где все шло, как обычно и менялись только харчевни. Из них невыносимое впечатление оставила та, где за пятнадцать долларов на один живот можно было есть, сколько в него влезет. Хошь – не хошь, а нужно было выбирать из трех десятков всевозможных салатов, еще большего количества одно соблазнительнее другого пирожных, из десятков морсов, напитков, соков, коктейлей… На огромных жаровнях дымились котлеты, бифштексы, жаркое, рыба и, как издевательство, добродушный повар отрезал огромные ломти от пудовой индейки, предлагая:
- Желаете выкушать-с?
Сожалея, что нет второго желудка или хотя бы верблюжьего горбика – выносить съестное не положено – мне все-таки удалось утолкать два объема еды в один. Но по сравнению с Кристиной, которая вышла из ресторана на «сносях», мое обжорство выглядело вполне прилично…
Навалив сразу две тарелки снеди с горой в Эверест и проглотив, она расстегнула брюки и сбегала за индюшатиной. На пирожные, которых набрала не меньше десятка, ее уже не хватило. Надкусив каждое, она похлопала себя по вздутому пузу и, охая, откинулась на спинку стула. Как выходец из голодного края, я не могла себе позволить нечто подобное и, чувствуя, что уже не ощущаю вкуса еды, по привычке аккуратно подчистила свою тарелку до конца.
В силу возраста, Фрэд был поскромнее внучки, но тоже лицом в грязь не упал: на одной тарелке остались чуть тронутые бифштексы, а на другой жаркое, которое только поковырял вилкой. Дедушка предусмотрительно приберёг место в желудке для обожаемых пирожных и, слопав штук пять, столько же надкусил. После чего мне пришлось на крейсерской скорости мчать его в туалет, бо на первом он уже сидел…
Наблюдая за едоками, заметила, что они делились на таких обжор, как наша тройка «борзых лошадей» и тех, кто ограничил свой выбор свеколкой и кусочком курочки. Они чувствовали себя прекрасно от самой возможности свободного выбора и только благодаря таким хозяин оставался не в убытке. Но каждый вояж в столицу игрового бизнеса вызывал во мне все большее разочарование и утомление – «Безумне, окаянне человече, одержим лютыми страстьми, в лености время губиши…»
Когда первый «разгрузочный» день подошел к концу и мы уже без «песен и плясок» возвращались в Томас-Риверс, мое не самое лучшее состояние скрывала маска каменной бабы с острова Пасхи… «Сейчас открою дверь дома и нас встретит радостная «Жучка», которая в отсутствие людей лазила и гадила, где хотела… Ее хозяйка уляжется, задрав ноги, на провонявший псиной диванчик и будет смолить пачками… Начнут орать, не переставая, два телевизора и через каждые десять минут нервный «дедка» будет звать «оглохшую» внучку, а «Жучка» гавкать без причин и, сбрасывая энергию, гарцевать, как угорелая, по всем комнатам… Потом Кристина начнет куховарить для себя и дикой «подруги», изгадив все кастрюли…»
Когда она варила для собаки куриное мясо – обычно грудки, ножки с трубчатыми костями нельзя, – бульон расточительно выливался в канализацию. Их животные, как и люди, перекормлены и не знают, что такое голод, как у нас, когда кусок хлеба – собачье счастье. Между дел «семиделиха», обычно болтает по телефону, стараясь перекричать оба телевизора…
Но Бог милостив, и все оказалось не так мрачно. Дедушка отстегнул лбимой внучке энную сумму – что от него и требовалось доказать! - и та, схватив «Жучку», укатила в неизвестном направлении, оставив мне только кучки.
Где обитали «Жучки», для меня осталось загадкой, но точно, не с матерью. Дамы не мешали друг другу устраивать личную жизнь и взрослые дочери жили вдали от «родины». Кристина могла не появляться неделю, а то и две, а потом зачастить, как наказание господне. Она могла запросто завалить к дедушке среди ночи, притащив с собой свору таких же Шариковых, как сама. Как правило, это были метисы или черные. Устроив застолье в столовой, они ржали до утра и смолили – спасу никакого! В такие дни, закрывшись в своей комнате на хлипкую задвижку, я почти не спала. Кто знает, что этим обкуренным уродам с собачьими сердцами придет в голову, а у меня все деньги за «сидение» лежали в сумке…
Бывало, она привозила свою подружку с таким же, доведенным до совершенства скудоумием. Ее волосы были покрашены в красный цвет, а плечи украшали татуировки в виде змеек. «Красная змея» любила покушать на дармовщину и не вылезая с кухни, гусеницей, методично поедала дедушкины «ядерные» запасы. Что у нас, что у них - все одно: это племя молодое не украшает землю…
Кристина прекрасно понимала, что я не обязана ходить за ней и ее «стаей». Но дура была не настолько дурой, чтобы не понимать и другое – «кесарю- кесарево, слесарю – слесарево». Русская никуда не денется и выскоблит все, как миленькая. Единственное, мне удалось заставить эту сучку следить за «Жучкой» и выгонять ее гадить в гараж. Так и «догребла» до католического Рождества Христова.
В этот день Илэйн вошла в дом, обвешанная коробками и пакетами с подарками. За ней подъехали все три дочурки и в итальянском «дворике» началось распределение презентов, как бы от дедушки, потому что за его деньги. Каждая сестра получила по «серьге» и вскоре Кристина хвасталась шикарным длинным кожаным пальто за две тысячи долларов, а Фрэд сидел в нарядном новом пуловере и кушал мороженое со сливками. Не замечая, что оно капает на обновку, бэбичка светился от счастья, будто наконец-то выиграл свой миллион. Даже меня не обошли вниманием и та, что толстая и полоумная, от имени и по поручению, преподнесла мне красивый пакет с бантом, где обнаружила свитер, шарфик и перчатки. Вещи были отменного качества, что меня даже смутило – вроде бы еще не заслужила, всего второй месяц сижу. Но успокоилась тем, что за внучку с «Жучкой» достойна и не такого…
Нарядившись в «кожу» и оставив собаку на меня, Кристина укатила по «делам»… Утром, когда я вышла в столовую, она громко храпела на диванчике, а «Жучка» на новом пальто, которое валялось на заплеванном полу. Пепельница рассыпалась и окурки с золой густо застилали ковровое покрытие.
Под Новый год объявилась исчезнувшая Надя, освободившая место в нескучном доме именно в тот день и час, когда нужно было для меня. Во всем этом прослеживался Божий промысел и я встретила ее, как блудного сына – с распростертыми. Лет ей было сорок или больше, невысокого роста, среднего телосложения, простое миловидное лицо усеяно крошечными веснушками. Они необычайно шли к ее васильковым глазам и делали «девочкой».
О своем бегстве от Фрэда, на тот момент до умопомрачения поддатая Надя ничего не помнила – якобы ее вела неведомая сила, думаю, в образе бутылки. Потом она болталась в Бруклине в компании таких же «беженцев» и пила до посинения, пока не кончились деньги. Сейчас Надя готова на любую работу, но что-то не клеится. Она не первый год в Нью-Йорке и многие агенты уже знают о ее пагубном пристрастии… Роду племени заблудшая овца из украинской глубинки.
- Возвращаться? Та ты шо! Делать там нечего… Работы никакой… Детей Бог не дал… Был муж… Развелись и дом ему оставила. Родня? Есть старенькая мать и пьющий братец. Когда при деньгах – посылаю… Готова на все, чтобы капли в рот не брать… Погибаю! Что делать – не знаю! Зрение стало ухудшаться, линзы надо срочно менять, а денег – ни цента…
Тут я впервые узнала, что васильковым глазам она обязана не природе, а цветным линзам.
- Неужели? Как настоящие. Надо и себе попробовать.
- Зачем? Тебе и так хорошо, - вздохнула Надя, – они у меня вместо очков…
- И давно пьешь?
- В Америке начала, как деньги завелись. Дома воспитательницей в детсаду работала, держалась… Да и не за что было… Наверное, гены проклятые! Отец от водки окочурился, братец туда же...
Мне было очень жаль эту одинокую, несчастную женщину, но чем я могла помочь?
- Ты веришь в Бога?
- Верю… - и Надя заплакала.
- Тогда делай, что скажу…
Достав Новый Завет, я велела ей положить руку на Святое Писание и покаяться.
- А теперь закрой глаза и представь, что ты вновь обретаешь себя и рождаешься новым человеком. У тебя начинается новая жизнь – в свете, тьма – уходит… Все, что тебе по-настоящему необходимо, придет к тебе – верь! Помни, что каждый прожитый день – это прожитая жизнь. Побожись на Библии, что не будешь пить!.. Благословляю тебя! А теперь станем на колени и помолимся вместе…
Надя так неистово била поклоны, что я и сама поверила в эффективность своей «психотэрапии». Для закрепления эффекта, как бы кодируя, я сделала волевые пассы над ее головой и дала установку на отвращение к алкоголизму.
- Теперь ты полностью излечена. Остальное зависит от твоего свободного волеизъявления – быть человеком и радоваться жизни, или катиться к «змию» в пасть и бесславно сдохнуть в канализациях Нью-Йорка… Но, как говорится – не учите меня жить, а лучше помогите материально! Держи стольник – поставишь новые линзы и пожрать на неделю хватит. Вперед и с песней!.. А то Фрэд, чего доброго, неправильно нас поймет. Слышишь, в туалет зачастил – нервничает старик…
Окрыленная Надя начала причитать:
- Век не забуду… Вот устроюсь…
- А вот это необязательно. Лучше мать родную не забывай, поди с ума сходит за дочкой, ночей не спит…
Ее приезд в Томс-Ривер был как нельзя кстати. Дело в том, что у меня не хватало «тяму» расспросить Илэйн или ту же внучку, которая сучка, как доехать до Нью-Йорка. Мне показалось, Ядвига завезла меня как раз туда, где «раки зимуют», а так как я и есть Рак, то из осторожности решила, что мне лучше сидеть «сиднем под корягой» до весенних денечков. По этой причине я не пользовалась двухдневным выходным, который давали раз в месяц, и Фрэд просто доплачивал мне за переработку. Но быстро сориентировавшись на местности, я стала мечтать о «дальних краях»...
Пьющая Надя оказалась обладательницей великолепной памяти и не заглядывая в талмуды, подробно рассказала, откуда можно уехать, каким автобусом и даже расписание по минутам. Меня уже не удивляло, что ей удалось относительно хорошо освоить английский, хотя также, как и я, она начинала с нуля. Если б не страсть к «ватерболу», сидела бы на «бабке» и скирдовала доллары. К тому же, алкоголичка была прилежной ученицей. В углу комода обнаружилась большая синяя тетрадь, исписанная мелким, разборчивым почерком с английскими фразами и словами на все случаи жизни. Надины записки не раз выручали меня в щекотливых ситуациях, потому что «сидеть» с младенцем одно, а со стариком – другое. Мой бэбичка хоть и был глух, но далеко не нем и каждый день требовал «поговори со мною мама, о чем-нибудь – поговори». Когда мой словарный запас истощался, я одаривала его русскими песнями, которые он слушал так же внимательно, как бывало крошка Джероми…
Еще Надя подсказала, что Кристина может отвезти и встретить меня на автостанции, потому что ей все равно пасти дорогого деда вместо меня. На этом я рассталась с Надей и ее замечательной тетрадкой.
Не далее, чем через неделю она позвонила мне, что «уселась» на парализованную бабку и не чует спины от «счастья», но терпит – выбора нет. Пока моя «психотэрапия» действует – не пьет. Вскоре наши пути – дороги разошлись и мы потерялись в круговороте жизни…
После ее визита я стала использовать Кристину по назначению. В ближайший выходной, оставив ее с Фрэдом , уехала на два дня и прекрасно отдохнула. Как любящая мамка-нянька, я привезла бэбичке от «зайчика» увесистый пакет русских шоколадных конфет, по-английски – кэнди, за которыми не поленилась съездить на Брайтон-Бич. «Мишка не Севере», «Белочка», «Каракумы», «Трюфели» и другие были не только в завлекательных фантиках, но несравненно вкуснее американских и даже своих «собратьев» из России: здесь не крадут и закладывают ингредиенты согласно рецептуре. Фрэда так усладили наши кэнди, что пока не проглотил последнюю, вел себя как сущий ангел, а тут и день рождения его подоспел, к которому начали готовиться загодя.
В один из дней мой «кэндюх» - все-таки тогда он не успел добежать до туалета и «русский сувенир» оказался в штанах – вышел на кухню и начал орать Кристину, но «глухая» не слышала. Накануне она приехала поздно ночью и дрыхла без задних «лап» со своей «Жучкой». Они занимали металлическую кровать с вонючим постельным бельем в комнате, через которую был выход в гараж.
Только когда дедушка стал нервно бить ногою в дверь, заспанные «сучки» вылезли из логова. Как бы защищая хозяйку, собака кинулась «обласкивать» Фрэда и, не допуская провокации, я отвлекла ее кусочком колбаски и рявкнула: «Заткнись!» Собакам, как и младенцам, доступны все языки мира.
Причиной боевой тревоги стало желание старика приготовить к юбилею - через день ему исполнялось восемьдесят пять – свое любимое итальянское блюдо, которое в результате оказалось обычными нашими варениками с творогом. Но он поступил весьма опрометчиво, взяв в помощницы Кристину.
Не соизволив вымыть руки после псины и туалета, она без энтузиазма взялась за тесто, одновременно гоняя во рту сигарету…
Как и ее собака, эта недоразвитая девица имела ряд дурных привычек, в частности сидеть на унитазе при открытых дверях, а справив нужду, не тормозить около умывальника. Такие мелочи, как публичное, далеко не женское пуканье или ковыряние в носу и т. д. что из этого следует, я даже во внимание не беру…
Но вернемся к тили-тили тесту. Зная Кристину, я ничего хорошего не ждала, но, не вмешиваясь, раз не просят, наблюдала со стороны. Ей была дана команда вбить в муку пятнадцать яиц - видимо, того требовала итальянская рецептура, а так как она была не только безрукой, но и безмозглой, то каждое из них плюхалось маленькой атомной бомбочкой и гриб из муки взметался до потолка. Вскоре Фрэд, который стоял рядом, с головы до ног стал беленьким и «пушистеньким» и только его темные глаза зловещими пуговицами выделялись на лице.
Скорлупа от яиц валялась по всему столу и собака догадалась сбивать ее лапой на пол и слизывать остатки, чем приводила Кристину в неописуемый восторг своими умственными способностями. Этого нельзя было сказать о дедушке, потому что когда дело дошло до замеса, он начал орать на внучку, дескать, все делает не так. Та, доказывая свое, размахивала руками так, что тесто соплями повисло на люстре и карнизе. Когда она стала лепить вареники, которые расползались в ее ручках не оттуда и получались не только разных размеров – от пельменя до чебурека, но и разной формы – от треугольника до морской звезды, ранимое сердце Фрэда не выдержало. Старик гневно выхватил у нее скалку и наверное огрел бы любимицу по пустой башке, но та ловко отскочила в сторону…
- Извините, мне пора на прогулку. Вернусь через полтора часа.. Бай-бай!.. – прервала я кулинарный поединок.
Их проблемы не отражались на моем ежедневном моционе. Для них – это образ жизни, а мне – надо выжить. Похоже, замаячило мое возвращение в Россию…
Вопрос о том, кто поедет досматривать родителей, обсуждался с сестрой перед моим отъездом из Грэйт-Нэка и жребий пал на меня.
- Катя, ты одна, а мене семью кормить надо… Пропадут без моей помощи… Внуки подрастают, учить надо… И потом у меня язык не то, что у тебя, проблем с работой никогда не будет. Если что, поедешь ты. Век буду обязана…Не брошу тебя никогда в жизни…
И вот «если что» - случилось. Уезжая, я купила несколько карточек по девяносто минут и раз-два в неделю в обязательном порядке звонила родителям. Последний разговор потряс меня.
- Мамочка, как вы там?
- Хорошо.
- А здоровье?
- Хорошо. Як бичевка…- а у самой голос заболевшего ребенка.
- А отец?
- Хорошо. Вчёра спрашует меня – мать, а де наши дети? А я ему кажу – нету у нас детей. Одна в Ростове – водку пье и не приезжает, а две в Америке…
Она заплакала. Мое сердце оборвалось:
- Мама, я еду домой!...
Впервые у меня появилось предощущение близкого ухода родителей – до этого, казалось, они будут вечными. Я чувствовала себя матерью, которая в силу обстоятельств бросила своих беспомощных детей, а теперь, мучаясь угрызениями совести за содеянное, готова на любые жертвы, чтобы исправить ошибку… Мы договорились, что через месяц, от силы полтора буду рядом с ними. Мамкин голос повеселел:
- Хорошо. Работай. Не помрем пока, будем ждать с батькой…
«Русский человек всегда говорит – хорошо». Эта фраза стала для меня аксиомой. Ее сказал мой отец в момент проблеска памяти на пятом году «сидения» с ним уже без мамы…
День рождения моего бэбички прошел в тесном семейном кругу, где «смешались в кучу кони, люди», только здесь – собаки. Илэйн приехала со своей флегматичной толстухой и ехидная «Жучка» внучки задиралась, норовя согнать её с диванчика. Все твари божьи любили хорошо покушать и стол был густо, без признаков эстетики, заставлен едой, которую каждый постарался привезти для дедушки. Притрушенные пеплом вареники – уроды Кристина поставила в центр стола, но они не соблазнили даже собак. Своей вилкой она пыталась заткнуть в пасть своей «подруге» «чебурек», но та отвернула морду и он шлепнулся на пол. Дебелые девчата наворачивали мясо, а потом огромный шоколадный торт, от которого не отказались и «жучки».
Фрэд покушал всего понемногу и, охая, лег на свой диван, включив телевизор. Там шло состязание трансвеститов и он кричит:
- Катья, иди сюда, посмотри! Все эти пышногрудые красавицы – бывшие мужчины… У вас в России, наверное, такого нет?..
- Сегодня нет, а завтра будет, было б что умное… Ты лучше скажи, как себя чувствуешь?
Последние дни у бэбички появились неприятные симптомы, по моим прогнозам похожие на начальную стадию рака. Подмывая его после туалета, салфетка окрашивалась кровью. На мои предостережения Илэйн свозила старика на консультацию к врачу, и мне довелось познакомиться с американским медицинским обслуживанием. После увиденного я долго думала, на каких основаниях наша медицина называется здравоохранением – то бишь «охраняет здоровье» - если попав в нашу поликлинику, можно лишиться последнего.
Взять, к примеру, чихающие и харкающие очереди к участковому терапевту – заметьте, ассоциация с «участковым милиционером» - где и гриппозный, и хромой, и сердечник в одной толпе… А если врач отправит тебя сдавать анализы, то готовься к худшему.
Обычно в лабораторию столпотворение – не продохнуть, а часы приема строго регламентированы и всегда почему-то не хватает пробирок. Не займешь очередь с петухами, будешь бегать со своим пальцем не один день, и молись, если ты пока не диабетик. Правда, заплатив – будет тебе белка. будет и свисток – сделают забор из любого места, в любое время дня. Но вот беда! «Низы» – больные, не могут платить по причине обнищания, а «верхи» - лаборанты – не хотят больше задаром работать. Им платят еще меньше, чем остальным медикам, или тем же педикам, в смысле учителям…
Но самое «здравоохранительное» мероприятие ждет на ВКК – врачебно контрольной комиссии. Так же, как к «участковым», здесь собраны все до кучи – от хромых, до харкающих… Но тут не только ассоциация с ВЧК, но полное сходство с тройками, которые выносят приговор – продлить или нет больничный, если часом засиделся на нем; дуркуешь, или взаправду инвалид – каждый год надо доказывать; выдают справки о том, что тебе нужна справка и т. д. и т. д.
Жалко людей в белых халатах, которые вместо того, чтобы лечить, сами уже не понимают, чем занимаются, и которые относятся к пациентам, как к потенциальным симулянтам. А посему не жди пощады, если ты, конечно, не «Иван Иванович»!.. Жалко серую толпу больных людей, злобно подпирающую дверь, и, кто тихо, кто громко, проклинающих своих «судей»… Работает – Система! И никто в мире не может её разрушить – ни зурабовы, ни грэфы, ни греки, ни даже путины с мутиными. Страдают все – и «палачи», и «враги народа»… У нас легче сдохнуть, чем лечиться. У них и здесь - если не удовольствие, то не навредят.
Обычная, никакая не элитная поликлиника, куда попала со своим престарелым бэбичкой, представляла вместительное одноэтажное здание со множеством дверей с табличками, за которыми ведут прием врачи разных специализаций. Мне даже не пришлось доставать вилчер, потому что прямо из машины мы очутились в уютном и теплом вестибюльчике со стульями и креслами. Никого не было. Нас встретила улыбчивая медсестра, сидевшая за стойкой с компьютером. Илэйн вместе с Фрэдом прошла к врачу, а я осталась поджидать.
Мне хорошо видно из окна, как подъехала еще одна машина и скрылась за углом, потом другая… Значит, кабинеты расположены вокруг всего здания. А в центре находятся лаборатории, диагностика и т. д. Это я могла предположить, потому что через полчаса – дело было в шляпе. Моего бэбичку не только принял врач, но здесь же, в стерильном кабинете медсестра седлала ему какой-то укол, после чего взяла кровь из вены и унесла пробирку. При такой изоляции кабинетов не страшны ни птичий, ни собачий грипп, ни холера, ни чума. А младший медперсонал не бумажки строчит, а занимается делом.
Когда мы уходили, вышла врач – женщина средних лет, и попрощалась с Фрэдом так, будто он действующий президент Америки, а не бывший каменщик. Мелочь. а приятно. Через неделю Илэйн сказала, что анализы хорошие, и дедушка в порядке…
Но, как выяснилось впоследствии, мой нюх оказался точнее, чем их диагностика. Прошло менее полгода и Фрэд умер от рака прямой кишки, хотя очень волновался за легкие... Самая «здравоохранительная» медицина бессильна перед этой заразой.
Но на дне рождения бэбички все были веселы и беззаботны. По окончанию застолья осталось много еды и, что-то оставив в холодильнике для нас, Илэйн заботливо разделила остатки дочкам, не забыв и себя. К моей радости, дамы с грызущимися собаками откланялись первыми, и в этот раз осталась у дедушки самая младшая, та, которая умная и красотка. Ее оставили не случайно, потому что на следующий день мы загрузились в ее небольшую симпатичную машину и поехали на кладбище проведать бабушку. Покойная супруга Фрэда умудрилась родиться день в день за ним и это событие отметили возложением венка и цветов к ее надгробию.
Фрэд не захотел даже выйти из машины – зачем лишнее напоминание о скорой встрече с подругой жизни… Зато я не без интереса пробежалась по веселенькому кладбищу. Оно было не таким аскетичным, как военное в Вашингтоне. Кроме надгробных плит разных размеров, имелись целые архитектурные сооружения – семейные склепы. По центру выстроено шикарное помещение, отделанное внутри розовым мрамором, которое назвала мавзолеем. Как объяснила умная внучка, в нем можно купить ячейку и складировать урны с прахом всей своей родни. Сотни из них украшали позолоченные надписи, не меньше только ждали своих хозяев.
Могила Джозефины находилась рядом и представляла скромное надгробие из такого же розового камня. Фотопортретов, как у нас, нигде не заметила, только даты жизни и фамилии. Итальянка ушла в возрасте восьмидесяти четырех лет. По нашим меркам - дай Бог каждому, по их – еще жить бы, да радоваться…
Кладбище было великолепно ухоженным, хотя на нем покоились самые обычные люди. Американцам и здесь кайф. Плати вперед, и сотни лет твоя могилка не захиреет. Бизнес. Рабочие места. Все по честному. Хозяину хорошо, и людям. Чем плохо культурно поджидать Второго Пришествия? Что говорить про «у нас» - живые не нужны… И лежит мой сынок на сельском погосте, где заросли, как в джунглях, а вместо памятника – деревянный крест. Климат сырой, прогнил, наверное… Почти пять лет прошло…. Прощаясь, я поцеловала некрашеный крест и сказала:
- Подожди, сынок, будет тебе от мамки памятник… «Не дам тебе умереть в сердцах!..»
Знала, что кроме мрамора - духовный, нетленный. Какой? Было только предчувствие…
Но посещение кладбища никому не добавляет настроения и по возвращению мой подслеповатый бэбичка походил на нахохлившегося старого воробушка в ненастную погоду. Нельзя было не заметить, что старик прикипел ко мне, потому что с меня начинался и заканчивался каждый день вот уже четвертый месяц. Сама того не осознавая, я заботилась о нем с материнской любовью и это было естественно для меня. Мне очень нужно было играть именно эту роль – роль матери. Почти не разговаривая, мы все время общались и научились понимать друг друга без лишних слов. У нас даже появились свои фишки.
Мои волосы отросли и я стала заплетать их на макушке в косичку, создавая с помощью заколки иллюзию «косы до пояса». Каждый раз он трогал мою «косу русу» рукой и, улыбаясь своей детской улыбкой, говорил «иц гуд» с моим произношением, как бы заодно дразнил меня и одобрял прическу. Но не всегда коту масленица. Когда вместо колбасок я тупо подавала ему сосиски, потому что эти колбаски по-русски звучали – «сосич», дедушка, не стесняясь факал на меня до тех пор, пока я не прочла на коробке название и не сообразила, за что меня посылают. Но какова же была радость примирения, когда он довольно жевал свои любимые колбаски, чтоб их!...
О своем возвращении в Россию решила не говорить до последнего и устроить все так, чтобы мой уход стал для бэбички безболезненным и естественным, как смена декораций. Чувствуя свою ответственность за прирученного старика, я стала заранее подыскивать подходящую женщину из Нинкиного окружения. Выбор пал на безработную в это время Веру. Она обитала сейчас на «острове свободы» и ждала, когда супер-агент Ядвига посадит ее на «бабку». Бывшая учительница, с комплексом этой самой учительницы и «жующим» гастритом – по этой причине она все время ела – поимела опыт «сидения» и, в общем-то, неплохая и добросовестная женщина получила пару обломов. Клин клином избавил ее от застарелых физических и духовных недомоганий, и теперь Вера сама готова стать ученицей, только бы заполучить приличную работу. На том и порешили.
Но будто для того, чтобы у меня не было никаких сожалений по поводу и без повода, как на грех зачастила Кристина. Наверное, ее дела были не ахти, потому что она сидела у дедушки «до победы» - пока тот сам не угорит и не откупится от любимицы чеком на «харчишки и на молочишко». Для увеселения ее навещали «дружки» и «шарики» и, слушая до утра их гогот и выкрики, я мечтала только о том дне, когда скажу: «Да здравствует свобода!»
Так как мне терять было нечего, кроме заработанного капитала, я принципиально перестала убирать за собакой, и в гараже стояло зловоние – не продохнуть. Если мне надо было зайти в эту «парашу» по делам, то я демонстративно надевала «намордник» - завязывала рот и нос полотенцем. И тут случилось чудо из чудес! Нахмурив свои итальянские брови, Кристина схватила веник и совок, сгребла все какашки в кучу и запихала их в пакет. Такого я от нее не ожидала! Пока не остыл ее запал, эдак спокойненько поставила перед ней ведро с водой и всунула в ее руки тряпку – любишь собачку, люби и саночки возить! Остервенело размахивая и заляпывая стены, она была вынуждена выдраить еще и полы. Чтобы поддержать ее в трудную минуту, улыбаясь, похвалила:
- Кристина, ты прекрасно справилась! - и хлопнув по плечу, уже по-русски, - Молодец, а по-польски – засранец! - и опять по-английски, - Мой руки, красавица, и пойдем на ленч. Я приготовила твои любимые сэндвичи и сварила кофе… Заработала!
Наверное, так и осталась бы у меня самое прискорбное мнение об американской молодежи, но тут появилась внучка, та что полоумная, да не одна, а с бойфрэндом. Парень не только вел себя «без ужимок и прыжков», но был дееспособным. Он профессионально отремонтировал две розетки и дверцу шкафа, которую вырвала с мясом Кристина. Далее в его руках заработала старая магнитола, что очень подняло настроение бэбички. Теперь, кроме итальянских арий, в доме стали греметь пластинки шестидесятых годов и дедушка вдохновенно подпевал… Так что не перевелись в Америке настоящие мужики – просто нарваться надо. Но это уже не могло спасти положение, и пока меня не вынесли вперед ногами, я вынуждена была подать в отставку на неделю раньше запланированного…
В день отъезда – это была суббота, с утра приехала Вера и мне пришлось почти до вечера разжевывать ей, что куда, чего и как. Мне хотелось, чтоб она не повторила моих ошибок и досконально знала все привычки старика. Больше всего ее озадачили наши нежные с ним отношения.
- А я не сюсюкалась со своими «бабками», молчком все делала…
- Вот потому тебя и «уходили»… Ты относилась к ним, как к работе, а надо, как к детям – сиротам – с любовью и лаской. Чувствуешь разницу?
Вера почувствовала:
- Зубами буду грызть, чтоб только не выгнали!
- Зубы оставь при себе, но ты не облиняешь, если лишний раз чмокнешь старика в лысинку, похвалишь, пожалеешь… Улыбаться не забывай, только искренне. Угрюмый человек – наводит тоску… Старики и дети – все одно. Их – не обманешь. Здесь главное – «сучек» пережить…
Около трех появилась Илэйн и, расставаясь со мной, подарила на прощание нежнейшего ангелочка из розового хрусталя и позолоченную заколку для шарфа. Но уж кого я не ожидала, так это Кристину – только вчера расстались. Как обычно, в клочьях собачьей шерсти, неумытая и нечесаная, она жизнерадостно приветствовала меня:
- Хай, Катья!
- Хай-хай! - и по-русски, – хай тебе грец!..
Кульминацией стало трогательное прощание с Фрэдом.
- Бай-бай, бэбичка! Живи долго-долго… Спасибо тебе за все… Прости меня…
Тут старик стал по-детски всхлипывать и по его небритым морщинистым щекам покатились горошины слез. Промокая их салфеткой, я гладила его по шелудивой голове и утешала:
- Бэбичка, не расстраивайся так. Я решу проблемы с родителями и обязательно вернусь к тебе, уже навсегда…
Он доверчиво закивал головой и успокоился. Все-таки сентиментальные эти американцы: чуть что – сразу плакать… Старик не знал, что мне, как нелегалу, при всем желании назад «брода нет», а самому ему осталось дышать своим очищенным воздухом считанные месяцы…
Традиционно доставив меня на автовокзал – хоть тут от нее польза, - не предсказуемая, как ее собака, Кристина продолжала удивлять. Терпеливо дождавшись рейса на Нью-Йорк, она затащила мою сумку в салон и со слезами на красных глазах – видать, обкурена – наградила меня «собачьим» поцелуем. Пока автобус не скрылся, эта «Жучка» усердно махала мне рукой, будто прощалась со своей лучшей подругой. Но ее любовь запоздалая не тронула мое сердце. Его заполнило великое облегчение – неужели конец?.. Но «нет у революции начала – нет у революции конца»!..
ГЛАВА 9
Тайная послушница Нинка
«Дело было вечером – делать было нечего…» Запыхавшись, ко мне залетела Томка и поторопила:
- Кончай чухаться, идем в гости!.. Я тебя с такой бабой познакомлю – ты упадешь! Она сегодня приходила ко мне с подругой, которой нужна шабашка… Ее зовут, как нашу мамку – Нинка. Она два года работает компаньонкой у американского старика… Здесь рукой подать!..
Это была встреча – узнавание. Она излучала энергию доброты и сразу располагала к себе. Хотя говорили о «погоде», за всем угадывалась интересная личность. Голос у Нинки был из низких, какие мне нравятся – без визгливых нот и поставленным от природы. Зеркало души смотрело на меня большими, темными, выразительными глазами в обрамлении густо намазанных ресниц. Светлые волосы, уложенные в небрежную прическу, создавали лохматый ореол вокруг головы. Немного тяжелый подбородок не портил, лишь указывая, что это чувственная, эмоциональная натура. Высокий светлый лоб и открытая улыбка делали эту яркую женщину если не красавицей, то весьма привлекательной особой. Свой рост выше среднего она носила с достоинством и за стиранной – перестиранной широкой майкой и черным рваным трико угадывалась стать и грация и то, что называется – порода…
Она тут же потащила нас в просторную гостиную и представила Сиднею, хозяину дома, который сидел в инвалидной коляске и смотрел телевизор. Зная, что те, у кого ты служишь, не жалуют гостей со стороны прислуги, поначалу испытывала смущение. Но, на удивление, здесь к нам проявили самый живой интерес и дружелюбие. Сидней подробно расспрашивал – кто мы, у кого работаем, как долго находимся в Штатах, нравится ли нам страна… Впервые я почувствовала себя легко и просто в присутствии американского хозяина.
Кроме нас, в гостиной находились еще две русские женщины. Одна из них, отработав всего полгода и едва погасив долги, в состоянии стресса от пережитого возвращалась в Киев – град. Оттуда ей вызванивал безработный муж, реанимировавший у мадам угасшую было любовь. В ожидании отлета она хотела успеть еще хоть что-то заработать в у.е., потому как в Украине, кроме голой любви и гривен, которыми можно обклеивать туалет, ничего не ждет. Вторая подруга была полна решимости пахать дальше и ждала звонка от агента, который устраивает на «бабок», следовательно, на большие деньги.
В окружении веселых и симпатичных женщин, забыв думать о недомоганиях, Сидней чувствовал себя джентльменом удачи в малиннике. Он был ухоженный, чистенький, а его восьмидесятипятилетнюю голову украшала аккуратно подстриженная и уложенная на пробор грива седых волос. У старика были красивые руки с длинными пальцами и можно было не сомневаться, что их обладатель интеллектуальный и утонченный человек…
Позднее выяснилось, что эти ручки были еще и шаловливыми, норовя при любом удобном случае лапнуть или ущипнуть «прихожанок». Пожилому и больному ухажеру прощали эти мелкие пакости в обмен на его терпеливое гостеприимство…
По-молодому блестя несколько выцветшими от длинной жизни голубыми глазами, Сидней рассказал анекдот, а Томка перевела с «картинками» и все искренне посмеялись. Потом он дал команду Нинке принести фотоаппарат и с шумом окружив американца, гоп-компания запечатлелась на память долгую.
Около десяти уставшего старика укатили в опочивальню. После инсульта его средством передвижения стали инвалидная коляска и надежное плечо Нинки, исполняющей обязанности мамки, няньки, кухарки, уборщицы, прачки, сиделки, медсестры и т. д. за одну зарплату.
Оставшись без хозяина, я не без интереса прошлась по дому, потому что никогда не видела такой планировки. Он был не из дворцов, но очень удобный и необычный. За исключением кабинета и двух спален со всеми удобствами – Сиднея и Нинки - в нем почти не было перегородок, а отсутствие порогов позволяло беспрепятственно передвигаться в коляске в любую точку, кроме бейсмента. Несмотря на начавшуюся жару, в доме была приятная свежесть – работала сплитсистема…
Позднее выяснилось, что Сидней – бывший главный архитектор Грэйт-Нэка и этот экологически чистый деревянный дом он построил по своему проекту… Главная жизнь проходила в просторной гостиной с высоким камином, где стояло множество диванов и диванчиков, большой телевизор и… атрибут безбедных людей – старинный рояль. Пошутив по поводу последнего, услышала, что хозяин прилично музицирует и в доме постоянно включен канал с классической музыкой.
Через полчаса появилась уставшая, но бодрая духом Нинка и все переместились в небольшую кухоньку со сквозными проходами. Разлив припасенную водочку, мы выпили за знакомство и закусили Нинкиными объеденными голубцами, которые таяли во рту. Закончив пиршество для желудка, началось самое интересное – пиршество духовное.
Всех нас объединяли мысли о покинутой Родине и мы с завистью смотрели на ту, которая возвращается туда. Чтобы разобраться, что самое дорогое для нее – семья, ей понадобилось отработать полгода в домработницах в американском доме. От предстоящей встречи с любимым мужем она была вся озарена внутренним светом и говорила, что хоть озолоти ее, лишнего дня не останется в этой бессердечной стране. На это я осмелилась не без ехидства заметить, что «любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда…»
- Закрой свой рот! – молниеносно отреагировала на мое жало Нинка.
Обиженно замолчав на этот, как мне показалось, грубый выпад, я вдруг увидела, с какой нежностью и верой относится она к высоким, пусть даже и надуманным чувствам своей приятельницы, полностью одобряя ее выбор между любовью и долларами. Это был первый урок от Нинки.
Узнав ее ближе, я уже не смела дуться индюком на ее фирменное - «Закрой свой рот!» За этой резкостью стояло одно – предостережение. Желание оградить от желчных нападок, недоверия, несправедливых слов осуждения во вред себе же – «Не суди…»
Нинка предложила посмотреть документальный фильм о творческом пути Аллы Пугачевой «Жди и помни меня» и компания вновь переместилась в гостиную. В американском доме эта знакомая кинолента смотрелась совершенно по-новому. С экрана на нас устремился сильнейший поток живительной энергии, которой не скупясь, делилась со зрителями наша звезда первой величины. Мы ловили каждое слово примадонны и буквально физически ощущали, как заряжаемся от нее волей к победе и жизнелюбием. Довольная эффектом, Нинка шепнула мне:
- Обожаю Пугачеву в любом облике – толстую, худую, накрашеную или умытую, потому что для меня она всегда остается великой Аллой, помогающей выживать на чужбине и не терять себя…
В дальнейшем, попадая к Нинке, я всегда просила поставить именно эту кассету. Потом она купила «Рождественские встречи Аллы Борисовны», которые мы смотрели на одном дыхании. В заключительной песне были такие слова:
«Просто так надо жить
Чтоб неустанно радость и тепло дарить
Всем тем, кто здесь в гостях…»
Они стали девизом для Нинки и она все время напевала их. Уверена, не только для нее или для меня, но и тысяч русских в Америке звездное творчество Пугачевой стало символом России и духовным мостиком с покинутой Родиной. Просмотрев «Встречи…», искушенный в мюзиклах Сидней отозвался восторженно, что, дескать, сделано это гениально. А впрочем, если американцы хвалят…
А между тем на экране разворачивался эпизод выступления певицы на переполненном стадионе в Киеве. Непостижимой энергией Алла владела умами и настроениями многотысячной толпы, которая, как единый организм, раскачивалась в так песне: «Когда-нибудь я буду лучше и мудрее, чем теперь…» Подруга, что должна была вскоре вернуться туда, Нинка и я дружно зашмыгали носами. Каждую из нас этот древний и вечно молодой город глубоко чиркнул по судьбе… Наши ностальгические слезы осушила Томка:
- Эй, братва! Кончай сопли на кулак наматывать! Скоро двенадцать – уходим огородами, а то хозяева хрен впустят…
После этого вечера, выгуливая Джеромушу, я непременно заворачивала к этому открытому дому. Пока Сидней агукал с моим воспитанником, мы с Нинкой успевали переброситься несколькими репликами. На большее у нее не хватало времени, потому что кроме ухода за хозяином, она вела нескончаемые переговоры с Киевской родней, друзьями, случайными людьми, у которых оказался ее номер, кого-то устраивала через своих знакомых агентов на «бабок», других утешала или подбадривала в трудных обстоятельствах.
Это «дзинь-ля-ля» не прекращалось весь день и даже ночью. Моя неугомонная Томка, которая не стеснялась обмениваться звонками в присутствии хозяев, меркла рядом с активностью новой подруги. По вечерам Нинка располагала чуть большим временем, но пока не уложит Сиднея «почивать на дубовую кровать», не позволяла себе расслабляться. Вычислив, что раньше десяти вечера к ней не подступиться, до этого часа бродила по безлюдным улицам Грэйт-Нэка…
Специальная трубка радиотелефона, освобождающая ее проворные руки для готовки, утюжки и прочих дел, казалось, намертво приросла к ее уху и стала единым целым с головой. За этой телефонной чехардой передо мной постепенно раскрывался неповторимый образ Нинки и ее совершенно необычные отношения – «хозяин, слуга…»
На момент нашего знакомства она проработала в Штатах около пяти лет. Первые годы работала у русских. Этого срока с лихвой хватило, чтобы убедиться в бесперспективности материального роста. Нинка была образована и умна. За плечами у нее был Московский институт имени Плеханова, куда в свое время без блата или толстого кошелька поступали в основном медалисты. Ее родители были порядочными людьми, следовательно, не имели ни того, ни другого. Дочка всего добилась упорным трудом, сделав в Киеве успешную карьеру экономиста. Так что когда приспичило, Нинка взяла язык, как быка за рога.
В настоящее время, в отличие от меня или той же Лоран, она свободно дискуссировала на любую тему с Сиднеем, и тот, вот уже два года почти, платил зарплату, о которой подавляющая часть нелегалок не смела и помышлять. Зона вышколила меня не спрашивать – сколько. Но кроме этого, ей позволялось то, что здесь вообще не позволялось никому.
В доме всегда кто-нибудь гостил или в ожидании работы проживал неделями. Зачастую все диваны и диванчики в гостиной были оккупированы русскими женщинами, а когда койко-места не хватало, Нинка стелила на полу. К этому времени лютое долготерпение «матушки» Лоран было на грани невозможного. Дабы не спровоцировать ее на грех, я не стала дожидаться, пока она предаст анафеме своих надоедливых «прихожанок» и с облегчением поменяла царское ложе миллионера на старый диванчик с торчащими пружинами в доме Сиднея. Каждый, кто попадал на «остров свободы», мог ощутить себя вне рабства, расслабиться, съесть, что захочется, а не то, что останется от хозяев, восстановить растраченную психическую энергию, напитаться положительными эмоциями. Поначалу мне было невдомек, почему больной хозяин терпит это «общежитие» у себя под носом, но со временем все нашло свое объяснение.
В обстановке, где даже воздух пропитан материальным началом, где чужие и свои зациклены на шелесте долларов, Нинка стояла особняком и жила духовной жизнью. Само это слово при ней лучше было не произносить. Она была неподвержена духовному высокомерию и не относилась к чванливым теоретикам, она была практиком – и в этом была вся до капли.
Нинка обладала такой любовью к ближнему, какую заповедал нам Господь – любовью, которая печется о нужде тех, кто находится вокруг, любовью, которая сияет для доброго и злого. Не нарушая Закон, она тем самым имела ключ к свободе и восхождению. Ее сердце было открыто для всех жаждущих живой веры, тепла и радости. Сколько людей ушло от Нинки утешенных, обогретых ее радушием, добрым словом, просто накормленных досыта!
Ее величие заключалось в простоте – ибо истинное всегда просто. Она была естественной и своим примером, а не наставлениями, учила хранить в чистоте очаг своих мыслей. Прошло столько времени, но через годы и расстояния Нинка осталась для меня тем духовным камертоном, по которому сверяю свои поступки и отношение к ближнему…
Но тогда – лицом к лицу – я не сразу раскрыла для себя жизненные принципы Нинки. Поначалу мне было трудно уследить за ходом ее мыслей и погрузиться в то земное, что наполняло ее душу, излучавшую с такой силой нервную энергию, что становилось не по себе. Спорить с ней было бесполезно. На мои заумные вразумления, что, дескать, своих содержателей на родине ты избаловала своей помощью; что это – прорва, сколько не дай – все мало; что они теперь пассивно ждут готовое, не предпринимая усилий из денег делать деньги и стать независимыми от твоих подаяний – Нинка внимательно слушала, кивала головой в знак согласия и уже на следующий день спешила отстегнуть троюродной тете на дорогое лекарство.
Своих детей у Нинки не было. Но сведущая Томка рассекретила, что она воспитала дочь своей сестры и считает ее родной. Это так походило на Нинку, что скорее всего было правдой. Еще я знала, что в Киеве ее ждал отчий дом, в котором жила до отъезда большой семьей. Теперь там оставалась старенькая мать, сестра, названная дочь с зятем и внуком. Вкалывая без выходных и проходных более пяти лет, она говорила, что не имеет денег на черный день, и в это нельзя было не поверить. Нинка была не из тех, кто плачется и скрывает свое истинное материальное положение. Этот человек не мог жить, чтобы не отдавать.
Бессчетное количество раз в моем присутствии она звонила в Киев и услышав о какой либо беде у родичей, или просто знакомых, тут же распоряжалась, кому сколько долларов передать. Или, не скупясь, покупала в «Мэйсисе» - дорогом магазине, прекрасные вещи в подарок очередному имениннику или юбиляру. Она не бегала, как мы, в секонд-хэнд порыться в поношном ворохе тряпья, чтобы откопать «старой бабушки журнал»…
Отдавать означало для нее – получать, так как в этом и состоит простой, истинный путь к Высшему. Ее степень милосердия, щедрости и благородства ни в какую сторону сдвинуть было невозможно. И вряд ли те, кто брал, могли догадываться, какие моральные и физические страдания преодолевала Нинка, чтобы заработать «гуманитарную помощь».
Если не считать старческого вампиризма Сиднея – речь о нем пойдет дальше – ее одолевали изнуряющие головные боли, которыми страдала с юных лет. Периодически этот недуг буквально сковывал и несколько часов она не могла подняться, глотая горстями таблетки, которые не помогали. Кроме нее, хозяин никого не признавал и еле живая Нинка шла делать свою «денежную» работу. Помимо этой беды, у нее был никудышный сон, скачущее давление и больная спина со смещенными позвонками. Высокий, хоть и не толстый «божий одуванчик» Сидней весил не меньше восьмидесяти кило… Такой набор «услуг» мог сломить кого угодно, но только не Нинку…
В один из вечеров она пошла проводить меня и мы долго стояли под чужим ночным небом и беседовали.
- Как же мне хочется на Родину!... Но эта страна держит меня капканом и не пускает!...
- Как не пускает?! - возмутилась я такой постановке вопроса, - Глупости! Все в твоих руках! Купи билет и лети, когда вздумаешь, кто не дает-то?...
Ее ответ озадачил.
- Вот ты поживешь подольше, и сама убедишься, что от тебя ничего не зависит!..
- Ниночка, и как же ты долго собираешься выдерживать такое напряжение при твоем-то здоровье?... Ты же погибаешь!
- Еще пять лет, не меньше… Я поставлена в те обстоятельства, которые заслужила. Моя миссия – находиться здесь и помогать людям… Америка для русских – проверка на человеческое достоинство и внутреннее содержание, а их деньги, как проклятые – никому счастья не приносят…
А в голосе – печаль, но не от жалости к себе или к тому, что деньги уходят от нее, как в песок, а от понимания трагичности жизни, как таковой. И уже с улыбкой:
- Мне нужно заработать не меньше ста тысяч, чтобы быть свободной от государственных подачек. Видишь, сколько гордыни?
На эту голубую мечту каждого, кто находится здесь на заработках, мы дружно расхохотались. Только сегодня утром она заняла у меня сотню, чтобы хлебосольно встретить свою землячку, любимую подругу Аллу…
Таким образом, принимая цепь обстоятельств, удерживающих ее в Америке, Нинка добровольно взяла на себя тайное – внутреннее, а не внешнее – послушание, где главным стала безотказная помощь людям – единокровным и чужим.
Свой крест она несла не жалуясь и ни при каких обстоятельствах не теряла человеческого достоинства. Сопротивляясь всем болячкам, хворая сразу оживала, если кому-то была нужна ее рука помощи. Страдания телесные принимались Нинкой, как пища к размышлению.
- Это не наказание, а Его любовь и особый знак отличия, что дает ощущение – Он не покинет! Следовательно, нет повода для грусти-печали! Нас Господь ведет скорбями, никогда не оставляет… Это мы его оставили…
Независимо от качества сна – он у нее был поверхностный и очень чуткий – Нинка вставала всегда в одно и то же время и перед напряженным днем обязательно читала молитвы. Наведя порядок в душе, переходила к внешности, и хоть камни с неба, делала прическу и накладывала макияж. Напевая что-то оптимистичное, она шла поднимать Сиднея, и уже никто не мог поверить, что певунья глаз не сомкнула или ее тошнит от жуткой мигрени.
Ее мысль была быстрой, как молния, и поначалу казалось, беспокойно перескакивая с одного на другое, теряет нить разговора. «Он оглушен был шумом внутренней тревоги…» - это Пушкин про нее.
- Якась шизохрения у нее мабуть есть! (так наша мамка говорила об отце, который из-за военных контузий стал терять память и делать нервы). Эти чокнутые американцы кого хочешь с ума сведут. С нашими здесь такое случается… Вот и Нинка, бедная, туда же!... – поставила диагноз Томка.
Не разобравшись в ее отношениях с хозяином, мы с тихим ужасом – а если турнут? – наблюдали, как она покрикивает и одергивает старика, обращаясь с ним, будто строгая мать с капризным ребенком. Но одно дело со своим, другое – с чужим… Всем нам, привыкшим услаждать господ, эта привольность казалась противоестественной и «ни в коем случае» не позволительной. Но вскоре нам было неловко за свои поспешные оргвыводы и мы с Томкой смущенно закрыли свои болтливые рты.
Перед нами во всей полноте предстал необыкновенно тонкий, организованный человек строгой жизни и благородной души. При плохом здоровье у нее была завидная сила духа, где все ниспосланные испытания побеждал деятельный подвиг любви, освобождающий от страха. В ее глазах Сидней был не противненьким и эгоистичным старикашкой, который сосет кровь, а добрейшей, интереснейшей и страдающей личностью. Последнее отмечалось, как прогресс – «прогрессом является всякая борьба и всякое страдание…»
Умудренный хозяин, поменявший с полдюжины неугодных компаньонок, ни за какие коврижки не сдал бы свою Нинку. А то, что они иногда конфликтовали или он вел себя, порой, как взбеленившийся подросток в период созревания, не имело ровным счетом никакого значения и оставалось без последствий. Умный старик сердцем чувствовал в Нинке живого носителя того, чем славен русский народ, и что неоднократно отмечали иностранцы - милосердие и сострадание.
Нинкино горение духа заражало и, находясь в зоне ее влияния, пожилой американец смог оторваться от того материального, что было его кровью и плотью. Как на буксире, она потащила его к более высокому и Господь не спешил отключать его слабеющее сердце от Космоса, давая шанс и время стать лучше. Мудро «закрыв свой рот», он совершенно перестал волноваться по поводу амортизации своих протертых до дыр диванов, где всегда кто-нибудь ночевал.
Когда их отношения только складывались и он необоснованно заподозрил, что русские кормятся из его «корзины», Нинка тут же устроила показательный урок щедрости. Не дрогнув, она оставила всю зарплату в супермаркете и забила продуктами огромный холодильник хозяина под завязку, а во избежание кривотолков установила автономный телефон с личным номером.
Сидней совсем успокоился, когда понял, что наши любят по поводу и без повода – «с горя» - устраивать шумные пирушки, причем, чтоб стол ломился от жратвы. Удивляясь нашей расточительности, сытый «буржуй», всю жизнь прожевавший «рябчиков», не мог понять нашего голодного синдрома после десятилетий пустых прилавков и талонов на двести грамм колбаски неизвестно из чего. Как хозяина, его с почестями усаживали в «красный угол» круглого стола и обихаживли, как падишаха, балуя изысканными деликатесами, в частности, отборной красной икрой, которую обожал, но не позволял из экономических соображений.
В свои почтенные года дедушка имел юношеские эмоции и не растерял теоретического интереса к противоположному полу.
- Еще в семьдесят пять я был мальчик, - вздыхал Сидней.
Ах, как был прав тот, кто сказал: «Старость – это молодость, узнавшая, что такое жизнь!»
По своей природе он был существом стадным и не выносил одиночества, благосклонно воспринимая пестрый «сарафан» русских женщин, прибившихся к его очагу. Он, как и сама Нинка, был экземпляром штучным, ни на кого не похожим.
Годы, проведенные на руководящей работе, сформировали у него властный и независимый характер. Несмотря на инвалидную коляску и подорванное здоровье, он не изменял привычке вести активный образ жизни. В строгий распорядок дня с обязательным дневным сном, кроме прослушивания классических произведений, видеофильмов, телепередач, общения, вмещались несколько часов, которые он проводил в виртуальном мире Интернета.
Кроме русских, в его постоянное окружение входили две приятные леди – бывшие секретарши и любовницы. Та из них, что моложе – крупная брюнетка, – до сих пор вела его дела и за работу получала от Сиднея определенное жалование. Та, что старше – изящная, невысокая блондинка – уверено крутила баранку своего бирюзового автомобиля и вывозила бывшего патрона на люди. По возрасту они дышали в затылок друг другу и соперничество давно переросло в крепкую дружбу. Она держалась на воспоминаниях о прожитых годах, когда были рысаками и моральной поддержке в преддверии неизбежной смерти, о которой никто не говорил вслух.
Сталкиваясь с проходным двором в доме Сиднея, дамы сердца не могли не капать ему на своеволие Нинки, но та предусмотрительно закрыла всем рты.
Каждую пятницу «шеф» традиционно собирал шабат из пяти-семи человек, где проворно съедался обед – пальчики оближешь – из полдюжины блюд: котлет по-киевски, фаршированной рыбы, буженины по-домашнему, всевозможные салаты, которые бесплатно готовила и подавала компаньонка. Сэкономив на ресторане не меньше, чем по стольнику, стукачам ничего не оставалось, как улыбаться своим фарфором и «съеденными» губами благодарить Нинку за полученное удовольствие. Благотворительно обслуживая друзей хозяина, она таким образом рассчитывалась за присутствие русских на «острове свободы».
Подавая свои кулинарные шедевры, Нинка, зная себе цену, никогда не суетилась и не гнулась по лакейски. В ней не было рабского и перед ее благородным достоинством американские господа невольно снимали шляпы.
Неоспоримый авторитет она завоевала и своим добросовестным и бесконечно терпеливым отношением к бывшему главному архитектору.
Обе секретарши-любовницы, имевшие счастье долгие годы быть на одной ноге с Сиднеем, знали о его крутом нраве. Болезни и жизненные неурядицы только добавили ему перца, что в совокупности составляло все признаки тяжелого характера. Так что дамочки, изволив выкушать, красили свои губки и, покрутившись около бывшего любовника часок- другой, спешили в свое уединение.
Все шишки - в прямом смысле - доставались Нинке. Неуравновешенный хозяин, как погода в море, то впадал в депрессию, то капризничал, как дитя и делал все наоборот, то готов был нахально залезть Нинке на голову. В порыве злобного выпада он мог запросто толкнуть, по-скотски лягнуть здоровой ногой, стукнуть чем ни попадя или неподобающе ущипнуть, чуть не вырвав кусок кожи… Заботясь о восстановлении утраченной силы, парализованный дедушка все время накачивал еще крепкие руки специальным мячиком. Так что Нинкино благородное тело с мраморной кожей постоянно украшали черные синяки и кровоподтеки, полученные от чужого дяди за все хорошее, что для него делала.
Но самым тяжким испытанием стали для нее поездки с хозяином в Штат Флорида, или Техас, где благополучно проживала единственная дочь Сиднея, преподававшая в университете. На рояле в гостиной красовался ряд ее портретов – вот она ребенок, подросток, студентка, уже сама мать… Но кроме радостной встречи с дорогими сердцу внучкой и дочкой его ждало безотрадное свидание с престарелой женой, потерявшей рассудок. Многие годы безнадежно больная женщина коротала жизнь за забором психбольницы. Услышав об это факте, моя Томка, не вдаваясь в тонкости, поперла буром на нашего покровителя:
- Так он же всю жизнь протаскался, да еще, поди, своими клешнями доставал бедную… Вот и вышиб ей мозги! Утонченный духовный садист!... Под Моцарта и танец маленьких лебедей свел с ума свою благоверную!.. Ой, девочки, все мужики мира на одно рыло – кобели!.. За свои же пакости норовят уничтожить, как класс, своих родимых баб!…
В Томкиной отповеди, безусловно, таилась доля правды. Товарищ, судя по его замашкам, приложил увесистую ручку к горькой участи своей законной супружницы и теперь, на пороге вечности, не мог не испытывать угрызений совести.
Не меньшую нервозность создавала и его дочь. При каждой встрече она настаивала на продаже особняка в Грэйт-Нэке и переезде к ней. Но это отнюдь не означало нашего – жить одной семьей. Загостившись на земле, папаша не рассчитал свои шансы и они раньше времени «запели романсы». Того, что осталось, едва хватало оплачивать счета в элитном Грэйт-Нэке. В отместку за мать или по другим соображениям дочка не собиралась брать на себя финансовые проблемы бывшего ловеласа и транжиры. Самое большое, на что мог рассчитывать парализованный папочка, это на «келью» смертника в недорогом доме престарелых.
Обиженный на такую «заботу», старик нервничал и шквал негативной энергии обрушивался на окружающих, где крайней оказывалась Нинка. Хитрец, зная, что при дочке компаньонка не позволит строгостей на его выкрутасы, измывался, как хотел. К этому добавлялись неимоверные для женского организма нагрузки. Увесистый металлический вилчер приходилось десятки раз собирать – разбирать, перегружать в багажник, а разбушевавшегося босса на своем горбу (внучки-дочки только наблюдали) усадить-высадить из машины, самолета, поезда… В результате несколько дней «гастролей» стоили Нинке нескольких месяцев работы на стационаре. Из гостей она возвращалась обескровленной, с потухшим взглядом, а наш друг Сидней, по-детски быстро забыв обиды, вновь скучал и планировал очередной визит к родне.
Сочувствуя мытарствам любимой подруги, мы убедили ее по воскресеньям брать выходной и полноценно отдыхать. Не упускающая случая заработать «живую копеечку», моя Томка, как обладательница замечательного языка, первая вызвалась «посидеть сиднем» с Сиднеем. А чё отказываться? Тем более, заботливая Нинка наготовила поесть на целую бригаду и делать ничего не надо. Отправив нарядную подругу в Манхэттен, моя сестрица, страсть довольная, что попала на легкий труд по сравнению с американскими «внуками» или изнуряющими уборками, заступила на дежурство. Но уже после первого «сидения» Томкин пыл поубавился, а после второго она наотрез отказалась от шабашки, хоть озолоти.
- Этот долбомот все мозги высушил и жилы вытянул! Мои истеричные детки – сущие ангелы по сравнению с этим душегубом!...
Тогда было принято решение пустить в ход «тяжелую артиллерию». Все замечали, что старый американец испытывал ко мне особое расположение и прямо таки цвёл и пах, когда появлялась в его доме… Как бы Нинка не мочалила и ни пушила-душила его больное тело, оно издавало специфический запах старости, названный мной «шинелью № 85» по числу прожитых им лет… При встрече он широко расставлял «клешни» и, заключив меня в объятия, трехкратно, как генсек Брежнев своих политических партнеров, смачно расцеловывал меня в обе щеки. Не противясь, дабы не омрачать, я шутя подыгрывала угасающему поклоннику в его знаках внимания и втихаря вытирала слюни. Искренне жалея этого, по сути никому не нужного старика, я была нескончаемо благодарна ему за бесплатную возможность в покое скоротать время на «острове свободы», да еще рядом с Нинкой.
Но оставшись наедине с дорогим Сиднеем, к обеду «ромашки спрятались, поникли лютики»… «Любимица» с тоской зеленой считала часы – этот день когда-нибудь кончится? Хоть бы Нинка пораньше вернулась!..
Едва ее стройный силуэт мелькнул за окном, дружелюбного и милого дедушку как подменили – «или бес в него ввернулся, или он с ума рехнулся?..» Его благосклонность ко мне исчезла, как хвост далекой кометы. Передо мной возник воплощенный диктатор Фидель Кастро – только бороды не хватало – подавляющий своей властью подчиненного который не смеет ответить. Свои мани «Фидель» заставил отрабатывать сполна. Жесткие команды следовали одна за другой: подай, убери, сделай это, сделай то… Безропотно и подчеркнуто вежливо я стрелой исполняла все распоряжения, но неожиданно дело дошло до открытого издевательства.
Он попросил меня принести еще одну подушку, а мне это новое слово ни о чем не говорило. Мою просьбу покажи, мол, что ты хочешь, он пропустил мимо ушей, зато стал злобно выговаривать за мой – будь он неладный! – слабый язык. Вкусив за этот грешок и не такого, я терпеливо выслушала и, сцепив зубы, с резиновой улыбкой стала тыкать в предметы, стараясь угадать и, наконец-то, на двадцатом наткнулась на эту подушечку, которая мирно лежала рядом на диване. Однако эта подушечка только раззадорила моего диктатора и ему захотелось чего-то погорячей.
Видимо, желая добра – почему именно мне все желают «добра» - дальние и близкие ? - он решил научить меня чисто произносить это слово и начал дрессировать, как глухую человекообразную обезьяну. На повышенных тонах «дрессировщик» четко произносил эту «подушечку» по-английски, а я, как попка-дурак, повторяла. Ему что-то не нравилось в моем произношении, потому как он побагровел и стал распаляться, уже напоминая страшного Карабаса-Барабаса, где не хватало только звонкой плетки. На тридцатой или сороковой «подушечке» - чтоб ее разорвало в пух и прах! – когда он начал яростно брызгать слюной и его вставные челюсти готовы были выпрыгнуть и откусить мой бедный язык, ученицу заклинило и «му-му» разревелась коровой.
Добившись своего, мой мучитель закончил урок в стране глухих для русской «дебилки». Насладившись моим унижением, он чувствовал себя удовлетворенным, будто слопал трехлитровый баллон обожаемой красной икры или получил разрядку от просмотра своей порнухи.
Но все эти сопли-вопли были всего лишь прелюдией к дискофонии, которая разыгралась в его спальне, куда после сытного обеда я прикатила «диктатора» отдыхать. Более-менее сносно справившись с его нуждой по «маленькому» и приняв мочесборник, убей меня, я была без понятия, как инвалида пересадить из коляски на высокую койку. Мое спасительное «шоу ми» - покажи мне – было не пришей кобыле хвост и вслушиваясь в его длинное объяснение, я кивала согласно головой, но не могла додуматься, как провести эту сложную рокировку.
Когда он положил свою тяжелую руку на мое плечо и привстал, то от его массы, чуть не в два раза превышающей мою, я прогнулась хилым коромыслом – падаем! Но каким-то чудом мне удалось удержаться на ногах и, надорвав себе внутренности, путем захвата, как в дзюдо, махом бросил беспомощное и тяжелое тело старика на матрац. Не ожидая такого поворота, он напугался до бледноты, а его нос обострился, как у покойника. Отойдя от броска, мой «любовник» начал зло поливать меня, где через слово звучало – «фак».
Моргая мокрыми глазами на распростертую передо мной «коломенскую версту», я не верила, что осталась живая и не переломилась пополам. Когда до меня дошло, что чуть было не «замочила» дедулю в его собственной спальне, у меня вырвался истерический смешок, чем окончательно дискриминировала себя. «Факая» в мою сторону и не рискуя больше трогаться с места, «диктатор» сычом пролежал в кровати до возвращения Нинки. Единственное, о чем я помню молила тогда, чтобы мой «обожатель» ко всему не «нафиделил» в штаны…
Откусив от Нинкиного пирога по полсотни за «сидение» и чуть не обломав зубы, мы больше не смели обсуждать ее неуставные взаимоотношения с хозяином. Судьба свела две личности, равные по силе, и никому, кроме нашей подруги, не удавалось обуздать яростный эгоизм старика. Но если сила пожилого американца была направлена исключительно на выживание, то Нинкина сила делала ее выше нравственно.
Этот весьма образованный и умный еврей, чувствуя ее недосягаемую высоту духа, доверился ей полностью. Она стала для него больше, чем простая служанка. Он осознавал, что рядом с ним находится неповторимый, изумительный человек. В ее отсутствие старик безумно нервничал и чувствовал себя незащищенным, как малое дитя без матери. Подчиняясь инстинкту самосохранению, он готов был любого, кто отваживался подменить «мамку», стереть в порошок и проглотить остатки, не запивая. За два года совместного проживания они достаточно изучили друг друга и хозяин не единожды убеждался в ее надежности и человеческой порядочности.
Когда Сиднея в состоянии летаргического сна или без сознания увозили в клинику, Нинка, как орлица над орленком, сутками не смыкала глаз, заставляя врачей шевелиться и вытаскивать старика с того света. Не верьте, будто в Америке невероятно мобильное обслуживание и весь медперсонал, сломя голову, кидается откачивать очередного больного, доставленного на каталке. Это такие же бабушкины сказки, как реклама о пользе для здоровья вызывающей рак пепси-колы. Отношение к умирающим старикам у них не лучше нашего – пожил, и будет, с молодыми бы управиться…
Были моменты, когда Сидней падал в душевой, и Нинка вытаскивала его на себе, как с поля боя, после чего неделю не могла разогнуться. Или, превращаясь в спринтера, гонялась за ним по Грэйт-Нэку, если дедуле захотелось покататься на своей новенькой мотоколяске, и он по-хулигански удирал от своей «мамки-няньки».
Как все американцы, Сидней напрочь забывал о бремени прожитых лет, когда дело касалось секса. Если его изношенное тело тосковало о плотской любви, он просил Нинку поставить кассету с порнофильмом. Отдельно от приличных кинолент коллекция этой специфической продукции хранилась в большой потрепанной коробке. Каждый раз Нинка стыдила старика и говорила:
- Не грязнуху с порнухой надо смотреть, а готовясь к вечности, изучать Библию, размышлять о Боге!...
Но увещевания не останавливали старого развратника и эти просмотры были частью его досуга. Правда, чтобы не осквернять Нинкин слух, он полностью выключал звук с аномальными воплями мартовских кошек и в мертвой тишине, как килька в томате, томился у телевизора, подключая свое богатое воображение.
У него был строгий распорядок дня и стараниями Нинки безукоризненно сбалансированная диета. Это были не «дохлые» консервы в красивых упаковках, а натуральные продукты, приготовленные по-русски. Пестуя Сиднея, как ляльку, она делала все возможное и невозможное для продления его жизни. Даже по росту и физической выносливости ему подходила именно Нинка, а не такая, допустим, «мелочь», как я. К сожалению, «лялька» порой забывалась и вела себя, как последний Плохиш. Тогда высказав свои обиды, Нинка собирала вещи и грозилась уходом. Одумавшись и со слезами покаявшись, он по-мужски – первый - просил прощения, и нянька в сотый раз извиняла дебошира...
Умудренный старик не обманулся в ее бесконечной добродетели и милосердии. Хотите верьте, хотите нет, но пока пишется эта книга, прошло более шести лет, а наша подруга все «сидит сиднем» с живым и невредимым Сиднеем. Правда, вскоре после моего отъезда «остров свободы» пустили с молотка и дочка перевезла - таки папашу к себе, поселив его, как и обещала, на двенадцати квадратных метрах в доме престарелых. Отказавшись от выгодных предложений, где ждали комфорт, уют и более высокая зарплата, Нинка разделила участь своего Плохиша, последовав за ним на новое поселение, как жёнки декабристов… Другого и быть не могло.
У изголовья ее кровати всегда лежала стопка духовной литературы и среди них выделялся зачитанный православный молитвенник, с которого она начинала и заканчивала день. На мою заинтересованность:
- Помогает?
Ответила:
- А ты сама попробуй…
По моей просьбе она сделала ксерокопии молитв, а я, сшив их в аккуратную книжечку, начала вникать в содержание. Еще подруга предложила моему вниманию брошюру о Серафиме Вырицком – учителе русского православия, обладавшим даром прозорливости, вдохновенной молитвы и чудотворения. На последней странице была напечатана поэма «От Меня это было» - разговор Господа с душой, которую старец написал одной из своих духовных дочерей незадолго до кончины. Ее строки открывают духовные законы и обжигают Божественной правдой… Это невозможно читать без волнения! И тогда, и сегодня в случае внутренней смуты, вникая в духовное завещание святителя, я нахожу в нем утешение и надежду…Так через Нинку в моей тоскливо – пустующей душе стала прорастать совсем еще робкая молитва.
Мне было отрадно, что Нинку интересовала судьба моего сына и его духовный путь. Даже с родными – где уж с чужими! – не говорила я так откровенно на эту животрепещую тему, как с ней.
Понять Рому дано не каждому, а лишь тем, кто отдает себя до конца во власть мысли и возводит свое чувство, свой комплекс эмоций на ступень высочайшей напряженности. Нинка понимала.
Меня мучили и чувство вины, и фантомные боли, будто ежедневно умираю с ним на том полу, в той комнате… Все ли делала правильно в его воспитании? Была занята собой, больше уделяла внимания чужим детям, чем своему… Нередко была невнимательна к его внутреннему миру… Предчувствуя надвигающуюся катастрофу, почему не легла на «рельсы», чтобы остановить тот «поезд, который вез его в бесконечность»?.. Почему мне? За какие заслуги дано было такое дитя?.. Мне, простой, порой такой безответственной, взбалмошной, неуравновешенной, непредсказуемой?..
- Не казни себя. Не дано выбирать своих детей: данных и заданных… Именно у такой матери, как ты, должен был родиться этот ребенок. Ты помогла ему в земном восхождении, сделав все, что в твоих силах… Память о сыне обязывает тебя быть сильной, спокойной, гордой и бесстрашной! Дух – есть подлинный человек, а все остальное – тленные оболочки. Но если человек погружен только в земное, то ум одебилевает и становится не способным к пониманию духовного… Возноси себя в Царство Духовное!
- Но как?
- Отдай Ему свою линию жизни, если хочешь жить в духе, и молись, как это делал твой сын…
- Но от кого-то я слышала, что православные молитвы угнетают...
- Какая чушь! Так могут говорить люди, которые не вникли в их суть, по верхам проскочив молитвослов. В православных молитвах все – от покаяния, до возвышения! Они очищают и возрождают человеческое достоинство. Какие выстраданные! Какие темы! Они возвращают веру в Спасителя и только духовно тугоухие не слышат этого! Они освобождают от гордыни! Мне, например, особенно близка и понятна более современная молитва Оптинских старцев… А какие псалмы – песни вознесенной души! Другое дело, что православие не годится для высокомерных – вот почему они ищут утешение своей гордыни в других течениях – по течению всегда плыть легче и приятнее… В православии надо выворачивать себя наизнанку, а это не каждому по нутру, очень неприятно, а человек хочет только приятного, лучше искусственного – но «меда»… По мне высокомерие наиболее гадкая черта в человеке. У одних, как у твоей «зональной» Ирины – открытое, у других – скрыто под скорлупой образованности, начитанности, кажущейся интеллигентности… Но ты этим, вроде, не грешишь… У тебя другая крайность – не смей принижать себя!... Займи отведенное тебе Богом место и не трать себя на пустяки и мелочные обиды… Ты на это мастер!.. Лучше расскажи, как Ромочка рос...
- В нем была гибельность с детства. При родах чуть не умер – оживляли. До шести лет сильно болел и несколько раз лежал в больнице… Он с пеленок отличался исключительным терпением и сдержанностью. Даже во время болезней и вообще физических страданий он поражал всех своим не по годам мужественным терпением… Когда по примеру подруг стал называть его «котик», «зайчик», «золотком» и прочее, он попросил: «Мама, оставь эти пустые слова… Называй меня просто по имени…» Он был моим утешением. Один понимал и любил меня той любовью, которой никто не любил меня – никогда не требуя взамен ничего, как делают обычные дети по отношению к родителям. Даже тряпки ни разу не попросил для себя, довольствуясь малым… То же и со своими друзьями – отдаст последнюю рубашку… Что рубашка… Он жизнь отдал за людей!.. А друг детства Миша – он сейчас учителем работает - говорит, что на его духовный строй в огромной степени повлиял Рома, вдумчивый и взрослый не по годам… Если бы все назад вернуть, я была бы с ним совсем другая!..
- Если бы ты была другая, тогда и он бы был другой… Самое страшное преступление – помешать прогрессу души…
- Моя жизнь без него потеряна, а те годы, что мне отведены – уже мертвы!
- Как ты неправа! Это экзамен, который Провидение послало тебе. Воля Божья есть благая во всех ее проявлениях, хотя нам по нашему естеству и несовершенству, очень трудно бывает мириться с ударами, которые потрясают все наше существо… Избави тебя, Господи, от отчаяния - в нем нет места Богу!... Откуда черпать силы? Вера и любовь! Вера – «да будет воля Твоя». Любовь к тем, кого Господь послал и посылает на жизненном пути. Это не значит, что ты завтра перестанешь страдать… Пока человек живет, ему свойственно все человеческое, но страдая – он живет для новой жизни! Невыносимая боль, сильное душевное потрясение, великое страдание или высокая, чистая радость – это все помощь, указывающая путь. Только тот, кто способен покориться жизни, вступает в поток при жизни. Нужно не только пережить уход любимого существа, но запечатлеть память его своею жизнью. Ничто не умирает: все наши мысли, слова, поступки идут в вечность впереди нас… О, как мы должны быть внимательны к себе… к душе своей… ко всему… А как Ромочка пришел к вере?
- Не знаю… Я была комсомолкой-активисткой и не учила его молитвам, не читала ему Библию или Жития святых… Когда он поступил в университет, и я приехала в Киев, мы вместе зашли в один из храмов поставить свечи… Через полгода ко мне приехал другой человек… Нет, такой же жизнерадостный, но обновленный… Он, заметила, стал закрываться в комнате и молиться… на коленях… В любую свободную минуту изучал Новый Завет. Бывало, загляну, как он читает, и шучу: «Что ты пол дня на одной и той же странице? Знакомые буквы ищешь?..» А он так серьезно: «Мама, эта книга закодирована, многослойна… Она требует очень вдумчивого подхода…» Неужели одного посещения в Храм хватило, чтобы на него снизошел Святой Дух?
- Да, так и случилось, но он был уже готов. Благодать дается не за усилия, а за смирение… Он понимал таинственный, скрытый от поверхностного чтения смысл Священного Писания и ему была дана Внутренняя Молитва…
- В последний приезд ко мне – это было на Пасху, где-то за пять месяцев до гибели – он простоял в Храме всюношную. Прибежал под утро – весь светится - глаза горят , лицо с чистейшей кожей, бледное от радостного возбуждения, длинные светло-русые густые волосы зачесаны назад, открывая лоб с черными высокими бровями… Такой красивый, одухотворенный! Его слова: «Великолепная служба! Прошла, как одно мгновение! Великое утешение! Какой счастливый день! Как хорошо на сердце! Христос воскрес!» В ту последнюю встречу он поделился сокровенным: «Мама, я чистый, и жениться хочу на такой же чистой девушке…»
- Он боролся и победил страсти… До тех пор, пока плоть не перестанет желать, душа не станет твердой, как алмаз… Он приходит к тебе во снах?
- Не часто, но очень ясно… Через год где-то, во сне я испытала приступ сильнейшего отчаяния, а сын пришел и, глядя на меня своими ясными глазами, спокойно произнес: «Мама, что с тобой? Успокойся. Я ни о чем не жалею!... Только о красоте земной….» Когда проснулась, на душе стало тихо и отчаяние отступило… Ему было многое открыто, даже день его ухода - четырнадцатое сентября… Это день Вознесения Животворящего Креста Господня… Думаю, это не случайно… Гибель Ромы – поворотный момент в моей жизни… Что я должна свершить, живя за него?.. Куда идти?...
- Не прибедняйся. Ты знаешь – в творчество! Творить – значит убивать смерть. Творческим может быть любой труд – от выращивания огурцов на грядке, до сцены… Смерть – великое таинство!.. Истлевает тело, а душа вечно живая, продолжает жить и совершать назначенное ей служение…
- С того дня, как нас разлучили, я живу с ощущением миссии – быть его голосом, его продолжением, но не знаю, как?… Обязательно напишу о нем книгу, потому только я храню его целостный образ, как есть, в своей памяти. В ней соберу воспоминания его друзей, его письма, глубокие и чистые, – хорошо, что сохранила! – все свидетельства его Бессмертия. Мое сердце подсказывает, что сын прошел Великий Путь! Такие, как он, не уходят бесславно. Вся его жизнь – Служение! Мне еще будет открыто о нем нечто такое, что изумлюсь несказанно… О, Господи, верую, помоги моему неверию!..
- Твой сын не ждал старости – перед смертью покаяться… Он жил и был готов предстать перед Господом каждый день… Есть люди, которые двигают духовную эволюцию вперед, как локомотив, указывая путь другим. Твой сын относится к ним… Какой пример для подражания! Но ты должна быть готова к тому, что написав о Роме правду, как есть, можешь встретить непонимание и даже осуждение, агрессию. Потому, что большинство людей живет исключительно земным, сиюминутным… А чтобы понять внутреннее совершенство и чистоту твоего сына, надо хоть чуточку приблизиться к нему…
Беседы с Нинкой о сыне давали мне то, что ценится превыше всего – веру в высокое предназначение человека. Нет, не хлебом единым жив человек!
Говорят, на отношении к поэзии проверяется глубина человеческой натуры. Она не находит отклика в мире спокойных чувств и куцых мыслей… При любой возможности Нинка просила меня прочитать что-нибудь из моих любимых поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Блока, Пастернака, Андреева, Мандельштама и, конечно, Пушкина… Более благодарного слушателя мне трудно вспомнить. Слезы увлажняли ее прекрасные глаза и крупные капли катились по матовым щекам… Это была не сентиментальная плаксивость по случаю жизненных пустяков. В ней господствовали слезы радости от соприкосновения с высоким словом – а не угнетения – огромное страдание совсем не так легко уязвимой души.
За этим волнением чувствительного сердца скрывалось сильнейшее выражение религиозных чувств. Для нее поэзия была как бы частью молитвы, приобщающей к таинству покаяния. Прекрасные движения души, которым впору позавидовать, передавались и мне, оживляя в памяти давно забытые строки…
Убедившись в несбыточности выходных для подруги, я стала по вечерам выдергивать ее хотя бы на прогулки. Скрепя сердце, Сидней позволял незаменимой компаньонке отлучиться на час-другой, не более. Гуляя по безлюдному городку, мы вновь и вновь возвращались к любимым строкам, чувствуя единение душ, которое так редко даруется жизнью...
Искусство – во всех его проявлениях – было ее спасательным кругом и восстанавливало в ней гордое человеческое самочувствие. Вырываясь в Нью-Йорк, Нинка спешила не в магазины за шмотками, а посещала музеи, выставки, спектакли. Воспринятое искусство она обращала в силу подъемлющую дух. Неудивительно, что организатором культпоходов стала именно она. Как-то услышав, что в Линкольн-центре будут проходить выступление виртуозов Москвы, Нинка заказала относительно недорогие билеты –всего по тридцать долларов за душу.
В назначенный день старшая подружка Сиднея, о которой язык не поворачивался сказать – «старушка», хотя по метрике так и было, юрко лавируя по забитым транспортом улицам Нью-Йорка, доставила Сиднея. Нику, Томку и меня в театральный центр. Несмотря на осеннюю холодрыгу, в подземном гараже было тепло, как летом, и дамы в вечерних туалетах исчезали в проеме скоростного лифта.
В предвкушении праздника поднявшись в фойе, мы обнаружили, что у нас не хватает одного билета. Его должна была достать приятельница Нинки и ждать у входа. Прозвенело два звонка, но на горизонте так никто и не появился, а в кассе висела табличка – «Билетов нет». В тот момент, когда расстроенная Нинка готова была пожертвовать своим билетом – так бы оно и случилось - один из контроллеров, с выправкой полицейского и густыми усами кубанского казака, наблюдавший за паникой иностранок, подмигнул озорным глазом и незаметно махнул рукой – «Проходите!». Не веря в благополучный исход, мы шустро заняли свои места на балконе.
Для Сиднея дежурный снял крайнее место и, не беспокоя инвалида, оставил в привычной и удобной коляске. Наше предшествующее волнение окупилось не только прекрасной музыкой, но и экономией денежных средств. Да простит нас Спиваков, что недополучил гонорар за «зайца», как и мы великодушно простили его. Вместо обещанных виртуозов играли совсем другие оркестры, а маэстро выступал в качестве дирижера. Именитый скрипач только в конце программы просолировал несколько произведений, после которых публика встала на уши. Наша тройка громче всех орала «Браво, Спиваков» и была так горда за своего земляка, будто в его успехе была и наша заслуга…
Нинкина принадлежность к Украине не мешала ей считать, что русское – самое-самое! Для нее русским было все, что у нашего поколения связано с необъятными просторами бывшего Союза «нерушимого». Ностальгия Нинки была открытой хронической раной. Она не говорила высокопарных слов и не рвала на себе «тельник», клянясь в любви и преданности к Отчизне, но при ней спорщики умолкали и прекращали доказывать, что американское лучше нашего. Каждый, кто попадал на «остров свободы», проверялся на вшивость отношением к Отечеству. Сказать в ее присутствии что-то саркастическое или злое о Родине было невозможно. Никакого зубоскальства, насмешек она не допускала:
- Нельзя хулить своего отца и мать, как бы глубоко они не пали… Нужно любить и молиться о них – сострадать – так и об Отчизне своей. Наши власти придержащие?.. Они не хотят знать действующих духовных законов в мироздании, отсюда их великое бесстыдство «блудницы», отравляющей любое высокое ощущение в человеке… Слепцы! Если бы они знали, что их ждет!..
Она была в курсе всех событий и держала руку на пульсе Родины, для чего почти ежедневно звонила своим близким в Киев. Особенно ее интересовала духовная жизнь, в частности, школа Ольги Асауляк. Нинка верила, что такие подвижники пробуждают народ от духовной летаргии, растянутой на долгие годы десятилетий советского атеизма.
Помню, в середине лета в доме Сиднея появилась очаровательная, высокая и стройная, как модель Наташа. Проработав более двух лет в доме очень богатых людей, ее душа успела заметно «материализоваться». От окружающего великолепия до милых вещиц, типа зубочисток или качественных прокладок, у нее кружилась голова. Без этого комфорта она не мыслила своей дальнейшей жизни и, как ни скучала по дому, но возвращение откладывалось на неопределенное время. Хозяева тепло относились к аккуратной до педантичности, исполнительной, добропорядочной русской девушке и всегда брали ее в путешествия, естественно, чтобы та смотрела за ребенком, а они спокойно веселились. Наташа чувствовала себя в Штатах, как рыба в воде, чему способствовала ее молодая не закомплексованность и хороший английский, который она настойчиво улучшала, стараясь больше общаться с американцами. Девушка напоминала птичку, которой больше нравится жить в клетке и ни дай Бог! – выпустят на волю, то в страхе от предоставленной свободы, летит обратно на свою жердочку. Цивильные «зубочистки» настолько затмили ее разум, что все отечественное казалось ей дремучим средневековьем и вызывало чувство тошнотворной брезгливости. В свои двадцать шесть, бывшая медалистка из провинциального городка Украины (читай - России) с университетским дипломом, порхала по Америке, совершенно не задумываясь ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. Но теперь в ее жизни появилась Нинка, которая ничего специально не внушала и никому не навязывалась со своими мыслями. От природы чуткая Наташа на глазах освобождалась от удушающего кокона материального и перерождалась во внутренне нового человека. Даже внешность из кукольно-пустой очаровашки изменилась в благородную и утонченную. От общения с Нинкой у девушки исчезло равнодушие и тот паралич души, который не давал ей двигаться дальше.
Но трудно выразить и не выразить, что произошло с моей Томкой. Целиком зацикленная на добыче денег для своих ненасытных великовозрастных «птенцов», она обычно пропускала мимо ушей мои призывы задуматься о чем-то кроме. Ее наследный от мамки талант добыть копеечку до копеечки Америка отшлифовала до блеска. Но в погоне за капиталом она иногда забывала тормозить и не чуралась, например, взять деньги за трудоустройство с менее удачливой закадычной подруги, которая в данный момент бедствует. Или без стеснения доить своих хозяев, приучив их гнать монету за любую внеурочную работу.
- Мы здесь для того, чтобы деньги делать… Это тебе не Россия!.. Дружба-дружбой, а табачок – врозь… - примерно такими словами Томка усыпляла свою совесть.
Поначалу у нее не укладывалось в голове, что Нинка – бес серебреница бескорыстно оказывает посильную помощь несчетным «прихожанкам» и просто едва знакомым. Подсчитав, сколько можно поиметь только с одних ночевальщиков, если брать с них хотя бы по пятерке за ночь, у Томки загорелись глаза:
- Да у нее ж деньги под ногами шуршат, как осенние листья в саду! Живой Клондайк!.. А если бы она, не будь дурой, да брала, как полагается за трудоустройство «паствы»? Зеленые лопатой загребала бы!..
Но, убедившись, что «дура» не собирается делать бизнес на подругах по несчастью, Томка закрыла свой рот. Наблюдая праведную жизнь Нинки и слушая ее размышления об ответственности перед Всевышним за каждый свой проступок, сестру потянуло к раскаянию. Конечно, с разбегу отказаться от денег сомнительного происхождения было выше ее сил – это случится гораздо позднее – но по проторенной Нинкой дорожке мы стали ездить в православный храм на богослужения.
Предчувствуя Великое Таинство, мы с благоговением ставили свечи, молились и воздыхая о своих грехах, вытирали слезы покаяния. Небольшой уютный храм в Нью-Йорке был богато убран, а службу вели с полдюжины голосистых, справных батюшек в золоченных ризах… В отличии от моей нетерпеливой суеты, «бездуховная» Томка, смиренно склонив голову и оставив земное, погружалась в песнопение, а когда раньше времени я тянула ее к выходу, она с укоризной взглянув на меня, доставала деньги и перекрестившись – «Спаси и помилуй», не считая, щедрой рукой бросала в церковную копилку…
В течение длительного пребывания в Америке у Нинки появились прочные связи с самыми разными агентами по трудоустройству нелегалов. Десятки наших женщин при ее содействии удачно «сели на бабок» или нашли другую приличную работу. Взяв на себя роль бесплатного посредника, она тратила уйму психической энергии, отвечая на непрерывные звонки с криками о помощи. На Томкино:
- Не дури – бери деньги… Все равно не поверят, что за спасибо стараешься…
Она упрямо повторяла:
- Для меня это неважно, главное, что я не запачкана этими деньгами… Человек не обязан быть великим, но он не имеет права мельчать…
Как-то забежав к Нинке, я застала ее около открытой двери в бейсмент. Поманив меня рукой – иди за мной, – мы спустились вниз по деревянной лестнице. Огромный, на весь дом подвал был заставлен несчетным количеством сумок, чемоданов, коробок, и напоминал камеру хранения на казанском вокзале. Временно потеряв дар речи, я разглядывала склад. Улыбаясь, Нинка объяснила:
- Все вещи оставили те, кто налегке уехал на заработки в отдаленные районы.
- Так по количеству сумок можно посчитать, сколько народу ты трудоустроила? – вырвалось у меня.
- Нет, потому что идет круговорот сумок… Одни уезжают, другие появляются.
- Хорошо что подвал не приспособлен для перемещения Сиднея! В лучшем случае у него бы глаза из орбит вылезли!...
На мой вердикт подруга расхохоталась, а потом серьезно добавила:
- Лишь бы дом не продали…
Несмотря на множество людей, окружающих Нинку, она была одинока. Ей некому было открыться и приходилось, в основном, часами выслушивать других. Редко кто отвечал ее потребности в глубоком духовном общении. К одной девочке, вернее молодой женщине лет двадцати семи, она испытывала поистине материнские чувства. Это была Алла из родного Киевграда. Внешне она напоминала ее приемную дочь – такая же высокая, стройная красавица.
К ее приезду Нинка готовилась загодя и, радостно напевая, таскала из супермаркета пакеты с едой, чтоб порадовать «дочу» чем-нибудь вкусненьким. Алла «сидела» и вела дела – что позволял ее блестящий английский, – у пожилой миллионерши. Принеся себя в жертву и безумно страдая от длительной разлуки с любимым мужем, она второй год зарабатывала деньги на покупку квартиры в украинской столице. Нинка создавала для нее все условия, чтобы «доча» оклемалась и пришла в себя, потому что знала, как тяжело работать со стариками, особенно молодым. У них еще нет нажитого годами терпения и снисходительности, зато хоть отбавляй юношеского максимализма. Ее «бабка» - богатая мадам отличалась неимоверной скупостью, а гордая Алла, не смея просить что-то для себя, с трудом выдерживала ее жадность. Нинка бережно охраняла и поддерживала высокое чувство подруги к супругу, не давая темным мыслям – подозрительности, ревности, осуждению, что позволил уехать - затмить свет любви. Нечастые – отпускали раз в месяц – визиты не по годам зрелой в духовном отношении молодой женщины, были для Нинки праздником. У них были очень доверительные отношения: шло обоюдное внутреннее обогащение. В ее приезды мы все безропотно отходили в сторону, стараясь не мешать их уединению. Даже Сидней на время прекращал капризы и, не позволяя шалостей, заворожено, как на произведение искусства, любовался на русскую красавицу. Где-то через полгода со дня нашей встречи, Алла с радостью помахала ручкой «своей» миллионерше, но еще пару недель, готовясь к отъезду, жила у Нинки, хотя до этого считала часы до встречи с любимым… Вернувшись в Киев, она купила-таки квартиру, родила ребенка и наслаждается семейным счастьем, чему виной и Нинка, не позволившая обидам разъедать любовь.
Но нельзя не вспомнить еще об одном человеке, близком ей по духу. Она была полным антиподом загадочно закрытой, как сейф за семью печатями, Алле. Это была бесхитростная, открытая, излучающая солнечное тепло и радость к жизни Нэлка из Санкт-Петербурга. В начале с ней познакомилась и подружилась моя Томка, от которой я узнала ее махровое прошлое.
На заре перехода к рыночным отношениям, по чистоте и наивности, Нэлка пыталась организовать свой бизнес по честному. Но, как это случалось сплошь и рядом с порядочными людьми, не имевшими доступа к власти или народному имуществу, ее безнадежное дело прогорело. Спасаясь от кредиторов, грозивших расправой, бизнес-леди сделала ноги в Америку. Но видно ее хорошо прокляли на дорожку, потому что первый год Нэлка не жила, а выживала.
Не успевая запоминать имена хозяев, она почти ежемесячно меняла работу – уходила сама или «уходили» ее. В это время из города на Неве, где остались сын-подросток с матерью и сестра с детьми, шли сигналы «SОS» с просьбой выслать денег на кроссовки, куртку, учебу, компьютер, просто на кусок хлеба… Положение осложнялось тем, что ей наступала на пятки фирма в образе «бандерши» с телохранителем-вышибалой, за счет которой прилетела в Штаты. Прыгая с места на место, Нэлке никак не удавалось погасить кабальный должок. У нее были времена, когда она ночевала в парке на скамейке или, не имея цента в кармане, голодовала, как в блокадном Ленинграде.
Сердобольная Томка втихаря – «за Родину» - все ради неё любимой! – а заодно от хозяев, подкармливала подругу и без опасений, что та вдруг сбежит, занимала «дуре» крупные суммы денег. Заткнув очередную брешь в хилом бюджете, Нэлка опять была на плаву и усиленно гребла дальше. Не сетуя на коварство судьбы, она с неугасимым оптимизмом переносила неудачи. В паузах между перебежками с места на место ей удалось – не известно как – освоить азы английского, что позволило претендовать на работу у американцев.
При первом знакомстве она показалась мне попрыгуньей – стрекозой, а ее библейски голубиная простота, за которой таилась сложная натура, – простодыростью. Зато чуткая Нинка, и даже Томка сразу почувствовали в ней натуру самодостаточную, свободно парящую над земным и устремленную к узким вратам духовного самосовершенствования. Испытав не одно потрясение в погоне за «момоной» - богатством - она стала искать «неподкупного царства Божия и правды Его», не заботясь о завтрашнем дне – «завтрашний будет заботиться о своем, довольно для каждого дня своей заботы»…
Не наигрывая плохую или хорошую, она жила, как дышала: сохраняя незамутненным свой внутренний сосуд и зря не расплескивая. Ей удалось изжить в себе гордыню и обрести смирение – качество редкое, которое не каждому дается. Она не билась лбом, доказывая свою правоту и не обижалась на непонимание людей или ехидное словцо, брошенное в ее огород.
Роста чуть выше среднего, ладно скроенная, и похудевшая от «сладкой жизни» в Америке, Нелка была не красавица, но, как у Марецкой – чертовски мила, со своей неизменной улыбкой на круглом – солнцем – лице. Тонкие, но густые волосы ниже плеч естественного пепельного цвета, очень украшали её и делали эффектной. Нэлка, что у нас называется, была в соку. Ее светильник для тела – око – было чисто и светло, без тени зависти или замаскированной злости «тигрицы». Пышущая здоровой женской энергией, она не могла не привлекать внимания сильного пола и мужики липли к ней, как мухи на мед.
В нее влюблялись, но ни один не рискнул стать на колени перед ее всепоглощающим чувством и отдать руку и сердце блаженной русской. Пару страстных романов с американцами разбили Нэлкино сердце и ничего, кроме языковой практики, не дали. Когда ее последний любимый неожиданно переметнулся к приземленной «девушке без возраста и без полетов» - тоже русской – и навострил с той лыжи в ЗАГС, она покинула Грэйт-Нэк – с глаз долой, из сердца вон! Мы могли только сочувствовать, потому что к этому времени она выстрадала стабильность – «сидела» с парализованной усохшей старушкой, которую могла поднять одной рукой и получала от нее хорошую зарплату.
После «бабки» она уселась на слабоумного «дедку» и укатила куда-то в тьму тараканью, где проживала в крошечном домике, не имея места для уединения. В уик-энд Нэлка стремилась на «остров свободы», чтобы увидеться с Нинкой и прийти в себя после заточения. В это время они обе зачитывались книжками о карме популярного тогда Лазарева. Нэлка могла наизусть цитировать целые страницы его эпосов и пребывала в полной уверенности, что происходящее с ней есть не что иное, как кармическая отработка за грехи прошлых и настоящей жизни. А Нинке даже удалось попасть на прием к знаменитости. Всего за двести долларов он лениво зевнул и сказал ей единственную фразу, которую можно говорить чрез одного – не ошибешься:
- У вас гордыни немного, но она очень качественная.
Лазарев не произвел на нее никакого впечатления, но его оценка точно совпала с представлением Нинки о своем грехе – источнике душевных и физических страданий.
Возмущенная наглой обдираловкой «духовника», я не поленилась и с пристрастием прочла его труды. То, что товарищ «Лазарь» подает под соусом открытия века в области духовного, показалось мне полной белибердой. И уж точно от лукавого, такие моменты, как влияние на мою линию жизни троюродной тети по дядиной линии или соседа по площадке. Мне ближе библейское – свобода выбора… Позднее подруги разочаровались в его постулатах и, уповая на Господа, пошли - не оглядываясь дальше по пути к Христосознанию…
Нелка, Алла, Наташа, Вера, мы с сестрой… Можно назвать сотни имен! Как цепная реакция, поток людей тёк к Нинке непрестанно. Одни уходили, присылали других, а те в свою очередь – третьих. Даже бывшие работодатели тянулись к своей служанке и наносили ей визиты. Среди них случались и те, кто злоупотреблял её добротой и терпением. От Нинки все получали, больше или меньше, но мало что возвращая. Будто не замечая расчетливого умысла, со словами «Бог им судья», она спешила обогреть и утешить любого.
Больше всего Нинка не могла мириться со злом и несправедливостью, жалея всех, с кем обращались жестоко и бесчеловечно. Как правило, на уик-энд к ней стекался народ из разных городов России, ближнего и дальнего зарубежья. Среди них мне хорошо запомнилась тихая, в отличие от шумной, наэлектризованной Нэлки женщина, которую я называла «кроткой».
Она всегда привозила большой букет прекрасных роз и без торжественных вручений молча ставила в вазу. Знала – Нинка обожает цветы, и никогда не забывала подарить ей маленькую радость. Несмотря на молодой возраст – лет тридцати пяти, когда жить да радоваться, «кроткая» имела изнеможенный вид, будто ее пытали в подвалах Лубянки и мечтала только об одном: добраться до кровати и уснуть. Она «сидела» с четой пожилых американцев, страдающих психопатией. Супруги грызлись между собой, как взбесившиеся собаки, а затем в очередь – один днем, другой – ночью, донимали свою компаньонку, думая только об очередной порции жратвы. «Кроткая» спасалась молитвами и, не смея противиться злу, все сносила, потому что долго ждала работу с высокой зарплатой – вот и дождалась… Экономя силы, она почти не разговаривала и не принимала участия в вечерних посиделках, а отоспавшись, затемно, никого не потревожив, отправлялась на свою каторгу, чтобы вновь сносить скорби…
Труднее всего приходилось убежденным атеистам, полагавшим, что все вершится по их собственной воле. Среди «паломников» была Нинкина землячка, бывшая учительница – «самых строгих правил», та, которая сменила меня у итальянца Фрэда. Ей посчастливилось выиграть вид на жительство, но Украина давала добро на ПМЖ в том случае, если та откажется от честно заработанной – гроши! – пенсии. Делать нечего – отказалась. Так родина-мать, в образе тупоголовых чинуш, отблагодарила свою дочь за бескомпромиссный сорокалетний труд с детьми. Ей было далеко за шестьдесят и она уже не могла адаптироваться в новом мире. Дело было не только в том, что не давался язык «басурман». Пожилая женщина органически не могла принять ничего американского и прожив более года в Штатах, не мыслила похоронить себя в этой стране, где все «не как у людей», то бишь – «не по понятиям». Имея законное право на работу, бывшая учительница могла рассчитывать не более, чем на место прислуги, и трудилась хаускиппером в огромном доме американцев. Зато на базе наших «понятий» у нее начались шизофренические приходы с манием преследований и гонений. Сильно преувеличивая свою значимость в глазах американских хозяев, ей стало мерещиться, что их сынок подсиживает и настраивает против нее всех членов семьи. На нервной почве у нее обострился гастрит и опасаясь за желудок, она все время ела и ела. Но хотя калории сжигались физическим трудом, учительница начала пухнуть, как на дрожжах и походила на кубышку. Ко всем бедам добавились бессонница и опасные для ее возраста перепады давления. Женщина жила в постоянном напряжении и ни в чем не находя утешения, как заведенная жаловалась на здоровье и «сволочей-хозяев, от которых нет житья» - а без них было бы?.. Подарив государству свою пенсию, несчастная судорожно копила деньги и мечтала только об одном – заработать на старость и вернуться домой. Но какая могла быть старость, если все выгребали сынок с дочкой и внуками, которые остались в стране, где вместо зарплат – «листок фиговый, натуральный»!
Каждому, кто приходил к Нинке за помощью, она пыталась дать то, что нужно было именно этому человеку. Выслушивать жалобы на одни и те же проблемы – хозяева плохо кормят, унижают, ведут себя недостойно и т. д., причем все умножалось самонадеянностью, обидой, нередко злобой, – это, конечно, подвиг. Только на первый взгляд может показаться, что беседа за чашкой чая не требует никаких усилий. На деле настоящее общение - трудная работа, которая не каждому по плечу. Как у нее хватало сил согревать охладевшие души и участвовать в судьбе каждого, кого посылал Господь?.. Такое служение немыслимо без того дара Божьего, который хранил Нинкино сердце от сухости, равнодушия, раздражения.
Как все сильные личности, она смело смотрела на свои слабые стороны и недостатки. На критику Нинка не оскорблялась и умела посмеяться над собой. А уж если сама нечаянно кого-то прижала или наступила на хвост, то могла покаяться и попросить прощения. Со временем я стала воспринимать Нинку целиком, не обращая внимания на какие-то досадные мелочи, осознавая, что передо мной незаурядная личность.
Незадолго да нашего знакомства Нинка отметила свою зрелость – пятидесятилетний юбилей. У нее был целый альбом фотографий этого торжества. Чтобы не обидеть многочисленных друзей, ей пришлось заказать банкетный зал в русском ресторане, где кроме наших присутствовал со своей свитой «товарищ» Сидней. Он потом вспоминал, что так искрометно веселиться у них не умеют. Можно только вообразить, как все это было. Вырвавшись на волю, наши подвыпившие бабоньки гуляли, как перед концом света, где на потеху пожилым американцам не обошлось без «цыганочки» с выходом и хорового пения «не морозь меня»…
Отдав – спасибо, не задаром – пять лет жизни Америке, Нинка хотела узаконить свое пребывание в стране. Она нашла единственно приемлемый для себя выход – попросила политического убежища по религиозным мотивам. Скорее всего, это было не фикцией, и как человек образованный и творческий, она искала свои «врата». Несколько лет Нинка платила немалые деньги своему адвокату и, пройдя десятки судебных заседаний, добилась своего, но уже после моего отъезда...
Когда настал мой черед плыть к родному берегу, то как Алла, я тоже пару недель кантовалась на «острове свободы». Перед разлукой мне хотелось наговориться с Нинкой и объясниться ей в любви:
- Нинка, Нина, Ниночка! Кто верит в случайность – тот не верит в Бога, говорят духовные люди. Встреча с тобой дарована мне милостью Божьей! Это было прикосновение к чему-то глубокому, истинному и очень светлому. Ты оказалась именно тем человеком, который не дал мне утонуть в болоте материального и сдвинул мою лень в сторону восхождения. Находясь рядом с тобой, мне хотелось быть сильнее, чище, благороднее, умнее… В погоне за деньгами ты не растеряла свои лучшие человеческие качества. Трудности американской жизни взрастили твою душу до моральных высот, до края наполнив ее добротой. У тебя не было никакой позы – ты была сама жизнь! Благодаря тебе я отказалась от негодования и во мне зародился росток надежды: великая Россия «воспрянет ото сна!» И еще очень важное для меня и то, что ни разу не произносилось тобой, но всегда читалось в твоих говорящих глазах: «Катька! Я верю в тебя! Не расплескай! Умножь Богом данное!..»
Но как всегда, Нинкино ухо было занято трубкой и, как всегда, она выслушивала чьи-то исповеди, кого-то утешала, подбадривала, вела переговоры о трудоустройстве подруг и на меня не было времени. Между дел она переписала своим чудесным – бусинками – почерком стихотворение Тютчева «Молчание» и подарила мне:
- Возьми. Это мое любимое…
Оно и сейчас лежит пол стеклом моего письменного стола, как память о тех днях… Но тогда меня поразили в нем такие строки:
Как сразу высказать себя,
Другому как понять тебя,
Как он поймет, чем ты живешь:
Мысль изреченная есть ложь…
Мне показалось, что моя заготовка жалкая тень тех благодарных чувств, которые теснились в моем сердце. Боясь солгать, я не осмелилась открыть свой рот и уехала в молчании…
ГЛАВА 10
Мои американские университеты
По возвращению из Штатов большинство наших некогда «главбухов», «завотделами», «главврачей» и прочих «глав» и «зав» вместе с простыми прорабами перестройки, стыдятся вспоминать, а не то, что рассказывать, на каких «должностях» пришлось «руководить», чтобы заработать у. е. Меня же переполняет «глыбочайшее» чувство гордости, что я – играючи! – проскочила все американские «классики» и добравшись до «вышки», осталась жива и невредима... Ну почти невредима... Бесценные уроки закалили мой дух настолько, чтобы не слышать тех, кто желчно и презрительно бросает в мою спину: «Она туалеты в Америке мыла!...» А попробуйте и вы также, что – слабо?
Ну а если без хвастовства, то все роли – от уборщицы до сиделки у изголовья умирающего, которые давала мне сама жизнь, я не блефуя, сыграла с полной самоотдачей. И поверьте, это было мое искреннее и вдохновенное лицедейство, даже если после ползла на корячках с валидолом под языком. Мне удавалось все обстоятельства - и даже мытье сортиров - процеживать через сито творчества, отыскивая в трудностях драгоценные крупицы радости…
Пройдя огонь и воду с медными трубами и добившись стабильности, мне пришлось всерьез взяться за изучение английского языка и посещать платные курсы. Если кто-то думает - язык усваивается сам по себе от того, что находишься в соответствующей среде, то легкомысленно ошибаются. Жизнь доказала, что им надо специально заниматься, подключая на это материальные и моральные ресурсы.
Каждую субботу по-солдатски подскочив в шесть утра и наведя красоту, я делала марш-бросок на вокзал Грэйт-Нэка, где обычно уже ждала Томка. Через минут тридцать скоростной электропоезд доставлял нас в центр Манхэттена. В пяти минутах ходьбы от Пенстейшен находилась большая гостиница «Пенсильвания», где на одном из верхних этажей разместилась наша школа. Занятия начинались в восемь-тридцать и под школьный звонок мы, как примерные ученицы, разбегались по классам.
Улучшая свой язык, Томка обучалась в последнем, а я – «дура» - в нулевом. Но вначале меня по ошибке определили в группу, где занимались более продвинутые и преподавательница до неприличия раздражалась на мою тупость. У меня создалось впечатление, что в моем лице, которое рдело маковым цветом, потому что со мной обращались неуважительно, она увидела собирательный образ красной чумы из России и теперь боролась с мировым злом. Когда именно я отвечала невпопад, ее, бедную, искрило и корежило и она еле сдерживалась, чтоб не прибить меня. На те же промахи латиноамериканцев она была снисходительна, как добрая фея. Через месяц мучений, а не учений, пока я была еще в состоянии открывать рот, заранее вызубрив фразу, сказала:
- Уважаемая! Не тратьте свои драгоценные нервы и переведите меня – пожалуйста! – в класс для начинающих.
По лицу и шее учительницы пошли чумовые пятна и, передернувшись, как от электрошока своим худосочным нескладным телом при высоком росте, она не медля так и поступила.
Новую англичанку, филиппинку по происхождению, звали Марианна и у нас с ней было полное энергетическое совпадение. В группе учились люди разных народов – китайцы, черные и белые латиноамериканцы, украинцы, русские… Все обожали молодую и веселую преподавательницу с раскосыми глазами и гривой черных волос. Ей каким-то чудом удавалось вложить в нас знания и последний тупица понимал, о чем она говорит. У меня, как говорится, язык сразу пошел и через короткое время мне удалось выбиться в пятерку лидеров. Марианна относилась ко мне с какой-то особой благожелательностью и прощала мне некоторые вольности. Меня доставало хроническое недосыпание и в конце первой пары я начинала клевать носом и засыпала младенческим сном. В классе учились, в основном, такие же работяги, как и я и все с пониманием относились к «спящей красавице» из России. Но вот – звонок!
Великовозрастные ученики спешат в буфет, где цены не кусаются, а витрины ломятся от упакованных в одноразовые контейнеры салатов, сэндвичей, свежей выпечки и т. д. Несколько энергичных молодых людей подают заказ и очередь быстро тает, тем более о сахаре с молоком каждый заботится сам. Купив, что приглянулось я присоединяюсь к Томке, которая брала только кофе и, достав «тормозок» в виде бутербродов, бурчала на меня:
- Транжира… Так у тебя сроду денег не будет… Что, не могла догадаться взять что-нибудь из хозяйского холодильника? Они бы не обеднели… Дура! Не умеешь ты пользоваться благами капитализма!...
- Эх, «Морозова»! Один раз в жизни живем! На лучше салатика, а то кишки слипнутся…
Русские обычно кучковались вместе и, перекусив, успевали обменяться весьма полезной информацией к размышлению, о которой не прочтешь в их самой открытой прессе. Как правило, те из нелегалов, кто смог добраться до этой престижной школы, были одержимы одной, но пламенной страстью – зацепиться в Америке любыми судьбами. Для этой цели все средства хороши – выбирай на вкус!..
Интеллигентная Ольга, брюнетка с бирюзовыми глазами в пол - лица, которой перевалило за полтинник, но еще красавица хоть куда, живет со стариком под восемьдесят, выходцем из греков. «Грека через реку» ревнует так, что Отелло может отдыхать. Эта элегантная ухоженная женщина чувствует себя счастливой только когда моет полы в американском доме, где работает приходящим хаускиппером. Терпит издевательства уже два года. А надо еще столько же, чтобы укорениться в стране:
- Хоть бы не сдох от ревности, «Муссолини» проклятый!.. – волнуется Ольга.
Татьяна хоть и не красавица, но умница редкая – закончила университет с красным дипломом, имеет ряд научных изысканий в области физики и математики. Ей повезло гораздо больше. Она вышла замуж за проходимца из латиноамериканцев и по натуре – он «добрейший человек», да еще живет отдельно от нее. У «черномазого», вчера только «слезшего с дерева», всего один недостаток. Он беззастенчиво выгребает деньги с общего счета, который по эмиграционному законодательству полагается иметь супругам. Но Татьяна рада до смерти, что откупается от «вонючего козла» и выполняет с этой «обезьяной» супружеские обязанности только в дни своей зарплаты. Поев, попив на халяву, муж - «объелся груш», не забывает попросить денег в долг, который никогда не отдает. Но спасибо и на этом! Скоро, совсем скоро, всего через полгода она станет гражданкой Америки и тогда на веки вечные распрощается со своим «добреньким орангутангом». Вот у ее подруги – завал! Ищет достойного жениха три года, вагон денег извела на электронных свах, а воз – и ныне там. А тут было подрядился «дикий мустанг», тоже из латиносов и, неделю промурыжив невесту, выманил аванс в сумме пяти тысяч. Закусив их вместо удил, «мразь» ускакала в неизвестном направлении… Спасибо, сама живая осталась!...
Похожая на грузинку, эффектная и статная Тамара с высшим культуровским образованием вышла замуж вроде бы по любви. Ее милый - коренной американец сорока лет, работает водителем фуры и снимает квартиру в Грэйт-Нэке рядом с вокзалом. Но не прошло и полгода, как Тамарины глаза-звезды потухли и птица счастья выпорхнула из ее трудолюбивых ручек. Расписавшись, ее благоверный начал всячески умножать свой личный капитал и лихорадочно скупать антиквариат. Теперь американец живет за счет русской женушки, которая продолжает загибаться в домработницах. Не забывая исконно наши традиции, она тащит на себе хлопоты по дому – готовку, уборку, утюжку, уход за «самим» - в смысле самцом… Но разводиться Тамара и не мечтает, потому что выстраданное «счастье» единственный шанс стать равноправной гражданкой Америки. А уж потом-то она покажет любимому кукиш, который до поры до времени держит в кармане…
Эдентичные сценарии у Риты и Аллы. Терпят своих «мужей» ради «светлого» будущего, дома ради него и не такое выдерживали…
Напрашивается вывод, что наши образованные умницы – разумницы, бывшие спортсменки, комсомолки и просто красавицы, но нелегалки, могут рассчитывать на весьма обширный, в смысле количества, но весьма ограниченный в смысле интеллекта контингент американских женихов. Он базируется в основном из простых работяг, которым нечего терять, кроме супружеских цепей. А сантехник Джон, он и в Америке – сантехник, с той разницей, что пшикает на себя дезодорантом. Ну день понюхал, второй, а на третий, как говорила моя мамка, может «анаргия начаться». Интеллекта не могут добавить ни чистая рубашка, ни хороший дезодорант…
Никого не хочу обидеть и возможно среди американского люмпена попадаются самородки, как, например, в фильме «Москва слезам не верит», где Гоша оказался выше всех похвал. Но на то оно – «кино и немцы». А на деле здесь четкое, как в Индии, расслоение общества по кастам, только скрытное. Во всяком случае, лично я не помню случая, чтобы нашу самую очаровательную нелегалку повел под венец миллионер или хотя бы представитель среднего класса. Здесь не мешает вспомнить о разном менталитете и языковых проблемах. Даже при великой любви, общаясь на пальцах, далеко не уедешь. Не сумев вникнуть в душевные тонкости друг друга, парочки сплошь и рядом разбегаются, так и не договорившись. Языковый барьер – вещь неумолимая и гораздо более серьезная, чем может показаться.
Остаются наши иммигранты с деформированным сознанием бывших совков. Они, как незабвенный «просто Ильич» профессионально подходят к подбору достойной себя кандидатки в «акробатки», предварительно испытав каждую в деле.
Блондинка с Украины по имени Лида – моя соседка по парте – безвылазно «сидит на русской бабке», которая, по ее словам, творит «чёрно». Женщину со скрипом отпускают на несколько часов на курсы и ей некогда заниматься поиском женихов, да и возраст с внешностью на любителя. К тому же у Лиды свежи воспоминания и рубцы на теле от побоев мужа-алкоголика. Оставив «зверюге» дом и в доме, она чувствует себя в Америке в полной безопасности и не собирается возвращаться. Лиду больше не прельщало семейное счастье или – хрен редьки не слаще - фиктивный брак, который обойдется много дороже «натурала». В страстном желании обрести вид на жительство она стала искать обходные пути и – нашла на свою голову!..
С трудом скопив шесть тысяч долларов, потому как кроме себя содержит дочь с внуком и с десяток осиротевших племяшей на Родине, Лида все до копейки спустила, как в унитаз, за печать в своем паспорте, якобы подтверждающей, что теперь она одной ногой гражданка Америки. Вскоре выяснилось, что это не только липа чистейшей воды, но и преступление. Не имея надлежащего пакета документов и сведений в компьютерной сети США, ее могут просто посадить за аферу, попади она случайно в полицейский участок. У них, на все про все работают законы, в отличие от нас. Выехать из страны Лида тоже не может – сразу задержат. И благо, если только оштрафуют за подделку документа. Но она была не одинока в своем «счастье».
Вместе с ней стали обладателями печати с «видом на жительство» с десяток ее знакомых. Когда жертвы обнаружили ложь и провокацию, то попытались было вернуть деньги, но где там! Сорвав куш без отрыва задницы от стула, «Рога и копыта» растворились в легком тумане Брайтон-Бича. Сто процентов гарантии только в одном – сменив телефоны и вывеску, они переместились в другое место. Узкопрофильным американцам, большим спецам по части бизнеса, не угнаться, сколько не беги, за смекалкой русскоговорящих предпринимателей – «грейдеров»…
Пользуясь историческим моментом, когда наших лопухов понаехало в Нью-Йорк пруд пруди, они предлагают самые фантастические услуги. Для этого достаточно снять стол с телефоном, дать рекламу в русских газетах и – дело в шляпе. «Покуда есть на свете дураки, обманом жить нам, стало быть, с руки!..» Кроме печатей на любое место и в любом количестве, можно купить вызова хоть на сотню человек с «гарантией», что всех примут, как в лучших «домах Лондона», международные водительские права под эгидой организации объединенных наций; стать членом клуба, которого нет в природе; компьютерные свахи тебе предложат пачку фотографий женихов всех цветов радуги, которые об этом и не догадываются и т. д и т. д.… Только, знай – плати! И редко кого минует сея чаша…
Как-то наша Нэлка взволнованно поделилась со мной секретной информацией, что скоро, совсем скоро, ее жизнь претерпит изменения в лучшую сторону – она будет сниматься в рекламе! Ей удалось откопать фирму, где всего за триста долларов ее сфотографировали и поместили в банк данных, из которого обещали вынуть в ближайшее время и увезти в направлении Голливуда… Имея бзик-мечту выйти на большую творческую дорогу, я тоже не утерпела и вслед за Нэлкой – ну неискушенный мы народец, доверчивый! - помчалась в эту контору
Детище незабвенного товарища Бендера снимало офис в Манхэттене и фактически представляло собой дешевое фотоателье. Независимо от пола, возраста и внешних данных тебя снимут в профиль и анфас, что стоит не больше двадцатки, а двести восемьдесят беззастенчиво положат себе в карман в обмен на «лапшу» - ждите-с, авось именно ваш типаж заинтересует «Фабрику грез». Далее мне показали фотографию морщинистого дедули с лицом уголовника и со звездой Героя Советского Союза:
- Смотрите! Он идет нарасхват и снялся в нескольких роликах! Не верите?.. Можете позвонить, удостовериться!..
Но «поверив на слово», усмехнулась про себя: «Их банк может гарантировать единственный путь – на кладбище… Но этого и без трехсот долларов никому не избежать…» Вежливо пообещав подумать и зайти в следующий раз, которого не дождутся, поспешно раскланялась, а в это время в «Рога и копыта» зашли еще две молодые женщины…
Вскоре Нэлка обратилась ко мне за советом. Ее анфас все-таки выловили в «банке» и теперь режиссер-одиночка приглашает сняться… в порнофильме (!). Причем, в условиях глубокой конспирации и анонимности и стоит ли ей пробовать себя в этом скользком бизнесе? Мне стало страшно за подругу:
- По моему, погибать – так за миллион, а не за те жалкие пятьсот долларов, что предлагают тебе дельцы от грязи. Беги, беги «Вечерняя зоря»! (спектакль с таким названием шел когда-то в театре, где работала и «Вечерней зорей» звали скаковую лошадь) Беги, пока не поздно и чем дальше, тем лучше! А то мы можем и не узнать, где могилка твоя… Есть достоверные факты, когда по спецзаказу любителей натуры, таких «порнозвезд» как ты – без имени и адреса – после актов надругательства расстреливали перед камерой, чтоб запечатлеть самую сильную человеческую эмоцию – смертельный страх в глазах жертвы – настоящий, а не наигранной… Ты поняла, чем это пахнет?
Нэлка была из разумных «комсомолок» и навсегда отказалась от карьеры кинозвезды любого жанра…
В окончание «погребальной» темы пора вспомнить «опечатанную» Лиде из моего класса. Она жила в состоянии стресса и проклиная «сволочей», наколовших ее на шесть тысяч баксов, ломала «дурную» голову, как в свою очередь надуть русское посольство и какую версию придумать, чтобы выхлопотать новый паспорт. Вспомнив, как моя приятельница ловко выкрутилась из подобной ситуации, залив документик чернилами, я подсказала Лиде это нехитрый приёмчик. «А еще лучше, прокрути «бесценную» книжицу в стиральной машине вместе с курткой!.. Комар носа не подточит!..» Она так и поступила. Теперь Лида тешит себя мечтами взять язык и кинуть русскую «бабку»:
- Она много хочет, но мало платит… Вот пересяду на американку, поднакоплю деньжат, вот тогда-то устрою свои дела по уму!..
С легкостью жонглера подбрасывая дельные советы своим «лопоухим» подругам, я не заметила, как потеряла бдительность. В итоге - моя самоуверенная непогрешимость была жестоко наказана. Но если они попались на крючок сошке-ерошке, то ваша покорная слуга не стала мелочиться и перед самым отъездом из Штатов угодила в пасть настоящей «акуле-каракуле». Но об этом – под занавес…
Еще через парту от меня сидела супружеская пара свободных художников из Москвы. Вернее, он – художник, а она – при нем. Оба в расцвете сил, моложавые для своих срока пяти, энергичные, с далеко идущими планами, которым не суждено было воплотиться в нескончаемый поток зеленых. Он был членом Союза художников и в надежде раскрутиться в Нью-Йорке привез с собой хорошо изданные каталоги своих работ. Но его членство здесь никого не заинтересовало, а вполне достойные пейзажи пылились в квартире их знакомых, где временно поселились. Местная богема переполнена, есть свои лидеры, и никто не собирался уступать место «гастролеру». Здесь платят за имя художника и редко за его талант… Гордость не позволяла москвичам продать свои полотна у Метрополитен-музея, где наши люди устроили своеобразный «Арбат» и бойко торгуют матрешками, подделками, картинами.
Его жена все пыталась найти работу и при наличии вакантных мест домработниц почему-то так и не нашла, скорее всего посчитав эту должность недостойной Музы художника, да еще «члена». Помаявшись в нищете, супруги засобирались домой, благо виза в порядке и билеты не пропали…
Наши неплатежеспособные туристы могут вылететь в Новый Свет только при наличии билета в оба конца. В случае невозвращения деньги за обратный перелет пиши пропали. Говорят, этот грабеж среди белого дня распространяется исключительно на россиян. У бедняков и здесь карман выворачивают…
Будто не заметив, что Америке нужен обслуживающий ее комфортную жизнь персонал, а не живописцы недальновидная парочка убыла, наивно полагая, что их следующий заезд непременно принесет более ощутимые «плоды»…
Но не все мои однокашники были обречены на безнадегу или мучительную легализацию. Впереди меня сидела дородная дама под семьдесят, которую беспокоило только одно – как заговорить на этом «ненормальном» языке. Он никак не хотел укладываться в ее «перманентной» голове. Несмотря на преклонный возраст, она бесстрашно покинула не то Одессу, не то Жмеринку и под патронажем Красного Креста» изначально легально поселилась в Нью-Йорке. Воссоединившись с еврейской родней, по ее оценке она чувствовала себя превосходно:
- Будто на свет народилась! Диаспора окружила меня такой заботой и вниманием, которого не дождалась бы на Родине, доживи до обещанного коммунизма… Смерть на чужбине? Нет – не боюсь... Сожалею об одном – почему не перебралась раньше!..
Проучившись месяца три за счет спонсоров, мадам решила, что этого вполне достаточно, чтобы спокойно жить в русском Бруклине.
Но самой респектабельной в классе была высокая, ноги от ушей, с тренированным телом «бойца», очаровательная Анастасия. Она была женой нового русского и по своей напористости и самоуверенности напоминала «царёвну» Ирину. Выбрав для спокойной жизни Нью-Йорк, они с мужем купили в пригороде особняк на пятнадцать комнат и приставили к малолетней дочке бэбиситора с высшим образованием. «Художники», почуяв, что запахло деньгами, стали униженно заискивать перед этой выскочкой, видимо, надеясь, что та захочет украсить свой дом произведениями «члена». Но, со знанием дела полистав каталоги, Анастасия поводила их за нос и не стала спешить с приобретением… Наученная горьким опытом, я уже знала, как надо себя вести с «царёвнами» и «королёвнами» с нашего двора. Не сумев подмять или поставить меня в «стойку», Настя зауважала мое противодействие, а вскоре выбрала меня в доверенные лица, что и требовалось от неё , потому как представляла для меня любопытный объект для изучения…
Свою образованную «бэбиситоршу», которая кроме основной работы успевает убрать особняк и приготовить еду, она «держит в узде» и не дает «расхолаживаться, а то обнаглеет вконец»… У нее две машины – спортивная и джип, но еще нет опыта вождения… Она откровенно поделилась со мной, что «хозяева жизни» могут приобрести в Штатах любую недвижимость, для чего вовсе необязательно иметь гражданство, это дело второстепенное:
- Выкладывай «мани» и покупай хоть Статую Свободы!
- Даже так? Надо и себе подумать, что бы такое прикупить, а то деньги без дела болтаются…
Она не поняла моей шутки. Как у Ирины, у нее были проблемы с чувством юмора. Она была слишком серьезна, чтоб шутить. «Но серьёзное лицо – еще не признак ума, господа! Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением лица!..» Но какова Америка! Выходит, страна где главенствует законность, не гнушается нашими ворами в «законе» и без, принимая их в свою утробу с распростертыми, вроде библейских заблудших сынков, к деньгам – деньги!
Интересно, кто-нибудь ведет учет, сколько наших новоявленных миллионеров рассредоточилось в зарубежных фазендах, от греха подальше? И кто больше виноват – те, кто крал и крадет, или те, кто узаконил воровство? Или у них «беловежское соглашение»? Достоверно одно – вывезенный капитал никогда не вернутся на свою Родину, а от самонадеянно-наглых «хозяев жизни» не жди ни пощады, ни покаяния. Сформировался новый тип человека, и вчерашние идеологи, так радевшие о его появлении, могут любоваться на свой «клон»!
Но моя «маленькая леди» не только с упоением тягала за чубы свою прислугу, но и училась. Оторвавшись от своих закомплексованных земляков, она с лета взяла основы языка и досрочно перевелась в следующий класс…
Уже когда у меня в кармане лежал билет на вылет из страны, я поехала по делам на Брайтон-Бич и в русском кафе столкнулась с Анастасией, одетой в модного кроя норковую шубку, обязательный атрибут состоятельных соотечественниц. С ней была дочка лет пяти - милая, как все дети, но не подающая надежд на красавицу, видно в папу и вымученная, бледнолицая нянька, нагруженная пакетами, что только не в зубах. Настя сразу узнала меня и поспешила похвастаться:
- Мы с мужем пробили гражданство, дело лишь во времени и в мелких формальностях!...
- Что ж, девочка, поздравляю с выгодным приобретением! Я не сомневалась в вашей убойной силе. С деньгами это не проблема!.. Попробуй без них сунься – получишь кукиш в стране «равных возможностей»… А, впрочем, пока! Я спешу…
Но порой, оторвавшись от коллектива, я спускалась на скоростном лифте в зеркальный холл шикарной «Пенсильвании» и всю большую перемену проводила там. Меня манила эта гостиничная суета, с таким смаком описанная Теодором Драйзером в «Американской трагедии». Мне казалось, все окружающее великолепие – сон, а моя жизнь так иллюзорна… Но сейчас, сию минуту на моих глазах разворачивается этот завораживающий театр, где «женщины, мужчины – все актеры» и скоро, быть может быстрее, чем ожидаю, весь этот блеск, эти незнакомые лица, магазинчики с любезными продавцами, кафетерии навсегда исчезнут из поля моего зрения, оставшись слабыми вспышками в моей памяти – «а был ли мальчик?»… Как и в романе великого писателя, у парадного дежурили расторопные и услужливые швейцары в униформе. Они встречали подъезжающие машины, правда, их труд стал более механизированным и багаж перевозился в тележках разных размеров…
Никто не соблюдал нашей панической бдительности в людных местах. Молодые люди, беспечно побросав свои чемоданы и сумки в кучу малу, разбрелись, кто куда, а стайка девушек, усевшись прямо на подогреваемый пол, не спеша потягивала кофе из пластиковых стаканчиков. Наверное, они ждут регистрацию или экскурсионный автобус, который увезет на Ниагарские водопады… И как у Клайда, у меня разыгрывались фантазии по поводу собственного будущего, когда вот также смогу путешествовать, жить в дорогом отеле… Но от вымыслов меня будили собственные «швейцарские» часики на запястье, купленные за трояк в палатке уличного торговца. В них удобно было мыть полы – браслет растягивался и можно поднят повыше… Их стрелки показывали, что давно идет урок, а я все «люзии строю» - так ругала меня мамка за нереальные витания в облаках…
Около двенадцати, покинув стены школы, мы с Томкой вместо экскурсии по городу – музею спускались в сумрачную, против ярко освещенного хрусталями холла «Пенсильвании», подземку и добирались на одну из шабашек.
С первых же дней сестренка стала брать меня на уборки к своим постоянным клиентам и я старалась не подкачать. Мое самолюбие требовало, чтобы хозяева восхищались идеально вымытой кухней или ванной в моем исполнении, а уж бурные аплодисменты дорисует мое воображение…
- Не знаю, какая я артистка, но сортиры мою лучше всех! – эти слова стали моей американской визиткой, о чем шутя, но со стопроцентной долей правды информировала своих работодателей.
После нескольких совместно проведенных «зачисток» жилплощади от грязи, мой талант заметили и стали вызывать на «бис».
- Хэлло, Тамара! Приезжайте на уборку и непременно с Катей!..
Эта скрытая похвала грела мое озябшее сердце и подзаряжала как батарейку в фонарике – «светить всегда, светить везде!»
Боже мой, во мне продолжала жить та неуверенная в себе девочка, которая так нуждалась в одобрении, но редко его получала. В семье было не заведено «целовать в задницу» и петь дифирамбы. А когда стала взрослой, моя натура, страждущая справедливости, вызывала чаще неприятие, раздражение, ревность, а то и открытое противостояние. Здесь будет к месту вспомнить один эпизод, который врезался в память на всю жизнь…
Мне было лет восемь, не больше и я ходила мыть полы к раковой больной тете Поли, жившей через огород. По окончанию добросовестных трудов она подзывала меня к кровати, где лежала и долго гладила худой рукой по голове, приговаривая:
- От умница! От труженица моя! От молодец! Порадовала… Лучше меня управилась…
Из ее затухающих глаз текли, как мне казалось, слезы радости от чисто прибранного дома, потом она давала мне засушенные камушками ириски и отпускала. Не понимая еще, что смерть наступает тете Поле на пятки, я уносила внутри себя ощущение полёта и счастья. Пока она была жива, я не переставала помогать этой сердечной женщине, но не за дефицитные конфетки – за воображаемые «овации»!.. Во мне жила артистка! А мой детский ум рано усвоил – чтобы заслужить эту виртуальную награду, любое дело – от мытья до шитья – надо выполнять на пределе сил - честно перед самим собой… Став взрослой, еще больше утвердилась: угодно тебе – угодно Богу, тогда – истинная радость, тогда – творчество…
Каждую субботу мы с сестрой убирали двухкомнатную квартиру на десятом этаже в «сталинском» доме на Бродвее – в нем был высоченный массивный фундамент, толстые стены и высокие потолки. Здесь жила интеллигентная супружеская пара с двумя детьми. Муж – черный здоровяк под два метра, очень обаятельный, с открытой улыбкой, перед которой растаяла бы самая яростная расистка. Он сидел дома в качестве няньки, а его белая жена содержала семью. Она работала диктором в телекомпании с Томкиной хозяйкой. Разрушив мое представление, что у них на экран выпускают только красавиц, была просто милой с крупноватыми, но великолепно белоснежными зубами, на которые сразу обращаешь внимание. На мой комплимент она поделилась секретом: мама с детства приучила чистить с содой. Рядом с плечистым и спортивным мужем, дикторша напоминала неокрепшего, на тонких ногах, вымахавшего подростка. В то время, пока она вещала с экрана, темнокожий муж терпеливо сидел с детишками. Его профессия музыканта была не востребована и, получая пособие по безработице, он ждал достойное своих способностей место в шоу-бизнесе. В общем, обычная американская семья, где на сегодня никого не удивляет не только смешанный брак, но и полная эмансипация женщины. Быстренько собрав своих очаровательных «гибридов» – спокойного мальчика лет четырех и крикливую девочку около двух, кудрявых, как папа и почти белых, как мама - нас деликатно оставляли одних.
Томка всегда начинала убирать с холодильника, где было шаром покати, как свидетельство того, что в этом доме не утруждали себя готовкой.
- Ну ладно, сами не жрут, так хоть бы детей кормили… Одними чипсами напихивают, - бурчала Томка и с трудом находила какую-то снедь недельной давности.
Перекрестившись, отправляла в рот:
- Хоть бы копыта не отбросить!... Спаси и сохрани... Не ради обжорства, а чтоб сила была!
Не рискуя следовать ее примеру, я шла выполнять «ювелирную» работу – драить туалет с ванной… В скромно обставленной квартире с широкими окнами и видом на Гудзон витал дух Востока. Это выражалось в присутствии складных ширм, предметов из соломки, крошечного деревца – бонсай, и больших кожаных матрацев, вместо кроватей.
- Дикторша – баба грамотная и кроме своего родного, знаток японского языка… Не так давно она вернулась из Токио, где более полугода находилась в командировке, а чтоб тоска по близким не отражалась на внешности и производительности труда, ей позволили взять с собой мужа и детей, представь себе!.. – проинструктировала Томка. Не представляла…
Спустя месяцев восемь, когда я перешла с уборок на более легкие шабашки, в этой семье, где господствовали доверие и любовь, появился третий ребенок – опять девочка. Беременность не помешала мамаше улыбаться с экрана почти до родов и сразу после них вернуться на высокооплачиваемую работу. Супруги копили деньги на собственную, более просторную квартиру и предприняли все, чтобы появление младенца не свернуло их программу - минимум. Со слов Томкиной Лисы, которая была в приятельских отношениях с дикторшей, та до последнего скрывала свое интересное положение, вводя в заблуждение, что дескать, просто слегка поправилась, а разродившись, повергла своих коллег в легкий шок…
При всем раскладе на уборку квартиры уходило около трех часов. Хозяйский мальчик страдал аллергией на пыль и даже мешок из пылесоса велено было каждый раз тщательно промывать проточной водой. Несмотря на повышенные меры предосторожности, аллерген толщиной с палец благополучно копился на паркете до следующей субботы и заботливые родители, спокойно переступая, были без понятия сделать влажную уборку…
Иногда у нас в запасе оставалось минут пятнадцать времени и, усевшись на кованый антикварный сундук – видно, от первых переселенцев – стоявший в коридоре, мы успевали отдышаться до прихода обитателей квартиры. Но вот за дверью слышался вопль малышки и бряцанье ключей. Открыв нас, папаша занимался детьми, а мать семейства, поблагодарив, доброжелательно вручала деньги, непременно упакованные в конверт. На посошок Томка обязательно отпускала шуточку, на что супруг добродушно и басисто хохотал, а более сдержанная супруга сверкала начищенными зубами. Если бы не эта примечательная деталь, дикторшу без натяжки можно было бы отнести к серой мышке, потому как в повседневной жизни имела бледный вид и не пользовалась косметикой. Представительница публичной профессии ничуть не смущалась по этому поводу: видно, ей хватало усилий гримеров на работе, о чем красноречиво говорили пустые полочки в ванной с парой баночек засохшего крема. Но время – деньги, и расхолаживаться было рано.
Теперь нам предстояло убрать квартиру свекрови дикторши, стало быть, мамочки черного безработного мужа. Томка успела звякнуть ей по телефону и получила добро.
Чтобы отдышаться от химикатов и размять косточки, несколько кварталов вниз по Бродвею мы шли пешком. Наш путь лежал около большого храма и комплекса зданий семинарии – пушкой не пробить, где обучали на католических священников. Не дожидаясь, пока «гром грянет», Томка обязательно благочестиво крестилась:
- Господи, спаси и сохрани!
На мой ревностный протест, дескать, не наша конфессия, она тут же, в радиусе святых мест, «благословляла»:
- Заткнись и не умничай! Правильно – не правильно… Католики, православные, иудеи, а Бог – всё един!.. Лучше кусок пиццы сожри. На… Для тебя уволокла… Да не трусись ты, проверено – мин нет!…
Моя родная! Ну как на нее можно обижаться, если она так похожа на мамку и, как та, в силу своего абсолютного благодушия не способна ни на малейшую агрессию, даже если ругается…
Через минут двадцать мы звонили в стеклянную дверь современного «скворечника» и по сигналу хозяйки с двадцать второго этажа, она автоматически открывалась. Скоростной лифт без единых признаков насилия над ним мчал нас наверх, где встречала высокая мулатка. Она улыбалась нам большим ртом с полным комплектом родных зубов, правда, далеко не таких белоснежных, как у невестки. Ей было за семьдесят, но назвать ее пожилой – язык отсохнет. У нас бы сказали: на ней воду возить и возить… Однако делать этого никто не собирался, да и мулатка была – где сядешь, там и слезешь. Она жила ну с очень черным мужем, бывшим композитором, которого я видела всего раз или два. Он перенес тяжелый инсульт и болезнь превратила его лицо в цвет свежевыкопанного чернозема. Несчастный мог передвигаться только в инвалидной коляске и редко покидал свою угловую комнату.
Заботу об инвалиде взяла на себя социальная служба, почти полностью освободив жену от тяжелой и рутинной работы. За ним постоянно ухаживала приходящая женщина, тоже черная. Она полностью обслуживала тяжелобольного: убирала его комнату, туалет, ванную и , пользуясь рядом приспособлений, купала бывшего музыканта… У нас, «как плотят», так и работают. В лучшем случае, принесут старику хлеб с молоком, выполнят мелкие поручения и «покормят баснями». Оставшись с лежачим отцом-инвалидом, мы итого не получали. Зато нас регулярно переписывли по нескольку раз в году. Зачем – непонятно. Чтоб простоя не было?..
Одна из комнат в квартире мулатки была приспособлена под склад, где хранилось самое «бесценное» и давно просилось на свалку: старые стулья, поломанные кресла и всякий хлам. Рядом - спальня хозяйки, куда входить строго воспрещалось. Но, как любую женщину со времен Евы, меня так и распирало вкусить от запретного плода. Как-то поддавшись соблазну, я заглянула в таинственные покои и от созерцания у меня перехватило дыхание – за всю жизнь мне не приходилось видеть такого бардака в месте, где проводят третью часть жизни! В человеческий рост комната была завалена непонятными коробками и коробочками, банками и баночками, которые вместе с пылью копились здесь годами. Если б часом воскрес наш известный герой из Гоголя, то увидав несметные «сокровища» нашей мулатки, вторично умер бы от зависти!..
Всю уборку я провела в молчаливой задумчивости: «Каким образом через эти «дебри» с «терниями», довольно-таки крупная мадам маневрирует к «звездам» - то бишь своей кровати, а умостившись, и бросив взгляд по сторонам, может спокойно спать и не мучаться галлюцинациями – где это я?..»
Когда я взахлеб передала Томке «шпионскую» информацию о сверхсекретном объекте, мы неплохо посмеялись, но как позднее выяснилось – не перед добром… Эту манию накопительства ненужного барахла сестра окрестила просто и доходчиво – болезнью Плюшкинсона, а с учетом специфики нашей деятельности мы стали встречаться с ней гораздо чаще, чем того хотелось бы. Создавалось впечатление, что вся Америка поражена этой заразой, а лечиться никто не собирается, потому как больными себя не считают…
В приличной квартире из четырех комнат с двумя санузлами мулатка доверяла убрать нам лоджию, гостиную, кухню, коридор и дамскую ванную, но хватало и этого. Усталость уже заявляла о себе и, взяв второе, потом третье дыхание, мы натужено торопились уложиться в отведенный регламент и не потерять в качестве. Пока мы корячились, хозяйка все время весело болтала по телефону, ухахатываясь. Она вообще отличалась жизнерадостным нравом и любила пошутить. Ей безумно нравилась моя байка по поводу артистки и сортиров и, закинув голову, она каждый раз смеялась так громко, что качалась люстра, угрожая упасть на её пышную прическу…
Уже из последних сил мы убирали застекленную лоджию, которая представляла собой целую комнату. На ней стоял большой обеденный стол со стульями, горшки с цветами и, естественно, кое-что из хлама. Пока я возвращала к жизни зеленые насаждения, Томка, зная мой страх высоты, протирала стекла. Стоя на хлипком стульчике, она глубокомысленно философствовала:
- Эх, бляха-муха! Дожились… Раньше черные пахали на белых, как негры, а теперь мы стали белыми неграми… Грехи наши тяжкие!.. Значит, Богу так угодно – уравнял все «шкуры», независимо от цвета…
Потом она начинала пылесосить ковровое покрытие и продолжала в том же духе:
- Не, ну как за неделю можно так квартиру засрать, если ее мужик не вылазит из своей конуры… Сыплется из нее, что ли…
Все это говорилось на таком серьезе, что меня начинал раздирать смех, и я с трудом удерживалась, фыркая в кулак. Насчет того, что откуда сыплется - надо было разбираться. Но когда я убирала ее ванную, то волосы, которые можно было бы собрать и бросить в корзинку с мусором, густо покрывали полы, а зеркало было так безжалостно уделано, будто в него нарочно плевали всю неделю…
Но вот два с лишним часа позади и наша мулатка с помпой, будто выигранный миллион, вручает нам деньги, культурно, как у невестки, запечатанные в конверт. Наверное, пожилая женщина кроме телефона и представителя соцзащиты, которая, как робот, сделав свое дело, молча хлопала дверью, редко видела живые лица в своем «скворечнике». Еще минут десять она держит на пороге несколько заторможенную от напряга Томку, что, впрочем, никак не отражалось на ее языке, и выпытывает последние новости про общих знакомых. Держа улыбку вежливости, я змеей шиплю языкатой:
- Кончай трепаться!.. Башка кружится, сил нет. Уходим.
Тут начинается длинное, как навечно прощание, и я уже в открытую тащу сестру от двери…
Не доходя до лифта, пустой конверт летит в мусоропровод, и со скоростью машинки пересчитав деньги в сумме сорока пяти долларов, повеселевшая Томка делит их «пополам» - себе двадцатку, а мне всегда двадцать пять, из уважения к более «тонкой» работе. Так уж повелось, что с самого начала она убирала пищеблок, а мне доставались санузлы… В итоге за день заработали по полтиннику, минус за дорогу, еду, останется по тридцатке – тоже негде взять. Завтра нет школы и «урожай» может быть больше…
В электричке меня всегда доставала ужасная слабость – «сердце на ниточке», - и. положив голову на Томкино плечо, я молча «умирала», посасывая валидол. Сестра, казалось, легче переносила физические нагрузки, но и она кряхтела, что «ноги выкручивает», а в спину «кол осиновый забили» и, вообще, «где мои семнадцать лет!». Впервые мы ощущали свое «богатство» и далеко не в свою пользу. Но, несмотря на изнурительный труд, нам был по душе принцип «кончил дело – гуляй смело» с часовой оплатой. Помимо всего для меня это была отличная, причем бесплатная языковая практика - нашими клиентами были американцы. Томка не связывалась с бывшими соотечественниками, так как они «жидки на расплату».
Благодаря общительному характеру, она успела обрасти десятками знакомых и работа сама находила её – было бы желание. Так что мой коммерческий директор в лице Томки не давала продыха. Правда, после «ишачки» на «гуляй смело» сил как раз не доставало. Самое большое – мы могли позволить себе посидеть на лавочке в парке, куда на уик-энд стекались наши со всего Грэйт-Нэка. Они единодушно завидовали, что мы имеем возможность положить в карман что-то еще помимо основной зарплаты. Трудно сосчитать, сколько гектаров площадей пришлось перемыть, отчистить, пропылесосить, но каждый фрагмент отложился на физическом уровне, чему безмолвные свидетели – преждевременно постаревшие руки. Невозможно удержаться, чтобы для юмора не привести еще несколько примеров из нашей «ассанизаторской» деятельности…
Раз в две-три недели мы убирали двухкомнатную квартиру в Манхэтэне, принадлежащую молодой, лет тридцати американке с громким именем Клаудиа. То, что каждый раз мы находили непаханое поле деятельности, нас, как профессионалок в своем деле, не смущало. Но вот незадача – у нашей хозяйки появился бойфрэнд. Приятной наружности, аккуратный – так нам показалось – молодой человек. Он несколько раз попросил погладить за дополнительную плату постиранные рубашки. Как-то после «ассенизации» с утюжкой вернулась наша американка и повела нас убраться в «студии» – наша однокомнатная, – у своего любимого. Его квартира находилась в пяти минутах ходьбы в таком же элитном многоквартирном доме с зеркальными холлами, где в каждом подъезде дежурят швейцары. Видно было, что Клаудиа здесь не впервой, потому что уверенно вела по длинному коридору, и остановившись у одной из дверей, повернула ключ.
Пройдя внутрь, мы «очумели от восторга» и не могли сказать ни слова. Воспользовавшись нашим замешательством, американка всучила Томке сорок долларов, и как сквозь землю провалилась. В отсутствии нашатыря, кое-как придя в себя, мы хотели было «тикать», но чувство профессионального долга превысило и заставило остаться.
Не веря своим глазам и подбадривая себя ненормативной лексикой, мы прошлись по студии – как в здравом уме можно жить в таком бомжатнике!..
- Конюшня! – засвидетельствовала Томка.
- Да нет, сказать так, будет неуважением к лошадям…Наш последний алкаш не согласился бы заночевать в этой «элите»…
Однако здесь не только ночевали – здесь жили!... То, что некогда называлось дубовым паркетом – исчезло под слоем грязи. Кухня не убиралась со «дня рождения» - несколько лет точно. На засаленной диван-кровати Томка обнаружила женские – нижние и верхние – пластиковые прелести из секс-шопа и, с ужасом глядя на них, заключила:
- Сексуальный маньяк!
- Да ладно тебе, успокойся. У них эти штучки-дрючки идут, как предметы первой необходимости… Ну как у нас спички, соль…Врубилась? Ты лучше сюда глянь!
По углам валялись крупные кости неизвестного происхождения и засохшие кучки чьих-то испражнений. Томка поменялась в лице и опустилась на засаленный диван:
- Ой, мамочка!.. Куда мы попали! Смываемся…
Но она держала в руках «живые» деньги и, пересилив себя, высказала вполне разумную мысль:
- У него была собака, он ее любил...
- Правильно, - продолжила я, - она съела кусок мяса, он ее убил!
Сойдясь на этой точке зрения, мы взялись разгребать завалы в кухне .В нарушение железного правила – «убирать пищеблок и остаться голодной – это преступление перед человечеством» - Томка лишилась аппетита и с отвращением закрывая нос, освобождала холодильник от тухлятины.
- Заметь, ни одного живого таракана… Даже они побрезговали поселиться здесь. А моя-то Клавка хуже таракана оказывается… И как можно заниматься любовью в этой клоаке… Глаза повылазили от его секса, что ли… Да она и сама-то не лучше!.. Если б не убирала у нее, тоже в говне по уши сидела бы. Зато поди этот чокнутый засранец не забывает по два раза в день телеса обмывать и шмотки менять… Ты заметила, сколько у него в шкафу дорогих вещей! Рубашек - не сосчитать! Вот она – их двойная мораль… Одна оболочка, а ткни глубже – гнилье и полная деградация… Эту квартирку, небось, родители купили, чтоб избавиться от «трубочиста»... Хоть бы СПИДом не заразиться… Что-то меня тошнить начинает… На хрена мы остались?..
Но не смотря на упаднические настроения – глаза боялись, руки делала. Вместо двух часов, как положено, мы не заметили, что провозились три, но как ни потели, дальше кухни не продвинулись и Томка дала команду покидать «мусорку»:
- И так целый час задаром проработали. Удушатся – не заплатят! Тут надо бригаду запускать, и не на один день. Годами засирали, а хотят, чтобы за их сороковник отмыли… Нехай нюхают свое дерьмо сами!.. Не забудь руки хлоркой продезинфицировать…
Сдав ключи приветливому мулату, мы пешком пошли к «Пенстейшену» и, проходя мимо ярко освещенных холлов с дежурными, говорили о том, как все обманчиво в этом блеске… О бомжатнике с преуспевающим молодым человеком было неприятно и стыдно вспоминать, будто на нас повесили груз некой грязной тайны, о которой лучше бы никогда не узнали…
Но наряду с наплевательским – в прямом смысле – отношением к своему гнезду, как другая крайность, стал для нас дом русско-язычного поляка иудейского вероисповедания. Он приезжал за нами на своей машине и, пока мы добирались, рассказывал о своей жизни в России. Сталинский ГУЛАГ, потом фронт, где якобы был пленен или сам сбежал – мы так и не поняли – стал невозвращенцем и смог пробиться к американцам, что спасло его жизнь. Переплыв через океан, бывший советский солдат смог неплохо устроиться и реализовать американскую мечту.
У него огромный особняк, половину которого сдает внаем, а в другой живет с супругой. Двое взрослых детей – сын и дочь – давно отпочковались и свили свои гнезда. Шелли – так зовут жену, как и поляк, пенсионерка, но иногда бывшую секретаршу приглашают поработать на прежнюю службу в школе. Казалось бы, жить и радоваться, но как раз с этим была напряженка.
В доме из трех этажей с порога чувствовалось присутствие женщины, что выражалось не только в уюте и безупречном порядке. При виде своего благоверного, Шелли начинала истерично орать на него и доводила себя до исступления. В паузах она буквально стонала, что денег не хватает, а силы уже не те, чтобы эту красоту и громадину содержать в надлежащей чистоте. Под ее безобразные вопли, мы с Томкой спешно разворачивали свои «ряды» и начинали уборку.
Сразу было видно, что здесь шик-блеск возведен в культ, и работать было бы гораздо легче и приятнее, чем в «гнидниках» и «бомжатниках», если б Шелли заткнулась, а поляк не ходил за нами по пятам. Он контролировал каждое наше движение, будто сейчас кто-то из нас сдернет одну из антикварных картин, с которых тщательно обметали пыльцу – пыли, как таковой, не было, и засунет себе в какое-нибудь место… Четыре с лишним часа казались нам вечностью и под конец мы так угорали от «милых» хозяев, что тряслись руки.
В отличие от нервнобольной жены, напоминающей Моську, муженек был типичным слоном и добродушно-терпеливо сносил ее беспричинное гавканье. Но если Моська в целях экономии бюджета хваталась что-то помогать, то слон только делал вид и, отпуская сальные шуточки, откровенно заигрывал с нами, пытаясь лапнуть. Хорошо, Шелли не понимала по-русски и была сосредоточена на поисках «микробов»!.. Утомленная вожделением поляка, Томка закипала самоваром и посылала «женишка» туда, откуда мама родила. Но румяного и моложавого для своих восьмидесяти двух лет «слоника» это не убеждало и, похохатывая, он продолжал свои блудливые выходки.
- Ну ты гля на этого старого борова!.. Ссы в глаза – Божья роса!.. Ржал бы он как раз, если б сюда не слинял… Останься в России, сгинул бы давно, мудак старый… Лучше б десятку сверху накинул за вредность, - возмущалась сестренка.
Но никто этого ни в коем случае делать не собирался. Несмотря на гавкатню, супруги были единым монолитом, когда доходило до расплаты. Оба были очень бережливы и если уборка затягивалась, чтоб не платить лишнее, по истечению отведенного времени сразу из двух «рупоров» поступала команда сворачивать лавочку. Успокоив игривого землячка и нервную Шелли, что нам ничего лишнего платить не придется, дайте только завершить начатое, мы, ускорив обороты, еще с полчаса трудились в пользу «бедных». Обычно Томка говорила американке, что нам сплошной «кайф» убирать такой чудесный дом, что просто не в силах оторваться, тем более, здесь живут такие «замечательные» люди. Несмотря на скупость, Шелли всегда угощала чашкой кофе с сэндвичем и мы, зная, чего это ей стоило, умели быть благодарными. Довольная стерильной чистотой, она сменяла гнев на милость и кроме зарплаты, бывало, дарила нам ненужные ей «вэщщи», которые и нам были не очень, чтоб очень… По возвращению в Грэйт-Нэк мы раздавали их нашим женщинам, а если охотников не находилось, заталкивали в урну.
Так, в беспрестанных трудах незаметно подкралось лето красное… Мой английский оформился в более менее членораздельную речь, что позволило взамен опостылевших уборок перейти на «легкий труд».
Как-то позвонила Томкина знакомая Люся и предложила посидеть с «прекрасной бабулькой», где делать ничего не надо… Зная по опыту с Сиднеем - что сие могло означать, но подумав - дала согласие. Бабулька проживала в доме престарелых, а мне было страсть как интересно увидеть это заведение в познавательных целях.
Перед отъездом одна исключительно эрудированная пожилая мадам, имеющая кандидатскую степень в области психологических наук, поделилась тайной мечтой – чтобы ее немощная старость не стала обузой для детей, она не прочь умереть где-нибудь в американском доме престарелых. По ее понятиям, они отличались не только цивильностью, но особым микроклиматом, где в окружении себе подобных можно готовиться к вечности… Представляя свои преклонные – если доживу – одинокие годы чем-то безрадостным и туманным, я стала примерять такой вариант и на себя – вдруг придется впору?
Так что когда мы с Люсей, которая встретила на остановке, подходили к интернату - она так его называла - я смотрела в оба. Это был комплекс из нескольких двухэтажных зданий, соединенных дорожками и крошечным парком с беседками. Вокруг была гробовая тишина и не отмечалось никаких признаков жизни. С помощью кода войдя внутрь одного из зданий, мы сразу очутились в узеньком длинном коридоре, где как в стандартной общаге по обе стороны выстроились двери. Никаких холлов с цветочками, где старички могут почирикать о наболевшем, в пределах видимости не наблюдалось. Зато появились «покойнички с косами», потому что откуда-то, как из подземелья, доносились тяжелые стоны. Мы зашли в последнюю дверь и я позволила себе спросить у Люси:
- Где народец-то? Вымерли, что ли?
- Да нет, все комнаты заняты, но из них редко выходят… Кое-где наняты сиделки, в основном русские и черные, есть полька… Насчет «вымерли» правильно заметила – отсюда в жизнь дороги нет…
Но трепаться было некогда, потому что Люся торопилась успеть на последний автобус и в спешном порядке объясняла и показывала, как обращаться с бабулькой. Моя усохшая леди была того возраста, о котором уже не говорят и, обведя комнату бессознательным взглядом, впала в прострацию. Мне стало не по себе, но заметив мою тревогу, Люся заметила:
- Не бойся! В эту ночь не помрет точно… Молюсь за старушку и делаю все, чтобы продлить ей жизнь, а себе работу… Она у меня хорошая, не то, что другие, зря не капризничает. До меня за ней черная ухаживала, чуть не сгноила бабку. Ты бы видела, какие у нее пролежни были – жуть! А сейчас она у меня чистенькая… Кстати, Библия на столе… Здесь без нее не выдержишь и неделю…
Уже на ходу предупреждает: если бабушка будет сильно стонать или кричать, то в тумбочке затычки для ушей, но лучше постелить в душевой на полу и закрыться, как делает она…
Проводив подругу, я несколько внимательнее рассмотрела «обитель»: квадратов не более двенадцати, давящие «хрущевские» потолки, «предбанник» для изоляции от внешнего – или внутреннего? - шума… В углу устроено подобие кухоньки. Рядом несоразмерно большой холодильник, старый комод с фотографиями в рамках и всякими безделушками. Около двери диванчик. Напротив – стол, телевизор, кровать с пружинным матрацем, а посреди комнаты – высокая медицинская, где, не шевелясь, лежал объект моей подработки. Можно догадаться, что бабушка перевезла сюда свои любимые вещи и, пока передвигалась, спала на нормальной койке, а больничная появилась после… Еще одна дверь вела в душевую и туалет. Все было устроено таким макаром, что, держась за специальные поручни, туда можно было въехать в инвалидной коляске и, не поднимаясь, помыться. Очень разумно! Заглянув в холодильник, обнаружила запас продуктов, с которыми месяц не пропадешь… Чтобы разрядить мертвую тишину, включила телевизор и принялась разогревать «дину» - обед – для подопечной…
Как и многое другое в Америке, мне впервые довелось «сидеть» с тяжело больным человеком. Признаюсь, ощущение не из приятных, хотя бабулька действительно оказалась прекрасной. Когда, нажав не на ту кнопку, автоматика на кровати подняла вместо головы чуть не до потолка ее ноги, она даже не пикнула. «Покатав» пациентку, я наконец-то приспособилась и кое-как скормила в безжизненный рот никакой супчик, сделанный Люсей.
Осталось сменить памперс, но как я ни колдовала над какашками, они опять пачкали салфетку, пока до меня не дошло, что у несчастной полностью вырезан анус и кал не задерживается. Подумав, приложила салфетку и, завернув терпеливую бабульку в «бумажные трусы», накрыла ее кожу да кости одеялом. От моего усердия она пришла в себя и даже вымученно улыбнулась, на что я ласково погладила ее седую голову и сказала, что Люся уехала, будет завтра, а меня зовут Катей… Но, заметив ее усталое безразличие – Люся или Катя - оставила старушку в покое и по-хозяйски завалилась на свободную кровать. Курорт! Хоть отосплюсь!
Есть не хотелось и полистав русские газеты, где так и лезли в глаза объявления в черных жирных рамках о погребальных услугах, отложила их в сторону. Бабушка не подавала не то, что признаков беспокойства, но даже жизни, и затычки для ушей мне не пригодились. За вечер ко мне никто не заглянул, а за окном не промелькнуло даже тени… Зловещую тишину изредка пронизывали глухие стоны за стенкой, и на меня незаметно напал ужас одиночества. Тщетно пытаясь уснуть, взялась читать Святое Писание…
Утром приехали две шумные американки из итальянок, дочки моей подопечной. Обоим было за шестьдесят, ярко накрашенные, с длинными наклеенными ногтями-когтями. Поставив в холодильник продукты, привезенные с собой, и рассчитавшись со мной, они не знали, с какой стороны подойти к любимой мамочке. Однако их присутствие чудесным образом воскресило старушку и, очнувшись, она стала улыбаться и разговаривать. Пощебетав около нее минут пяток, дочки попрощались, и быстренько ретировались по своим делам…
После их визита моя бабушка весь день не спала и, тихо постанывая, смотрела в потолок большими глазами раненой птицы. О чем думала эта незнакомая мне старая итальянка? О покинутой солнечной Италии?... О молодости?... А может быть, о том, что недолго осталось мучиться и скоро, совсем скоро ее душа отлетит от бренного тела, и когда это случится, не будет рядом ее красавиц, ее кровинок, чьи руки можно подержать в последнем земном прощании?... Если у нас здравствующие отпрыски запихивают одряхлевших родителей в дом престарелых – это позор, у них – правило хорошего тона. Освободив себя от забот и наняв иностранку – она дешевле стоит, – дочурки не терзались угрызениями совести – а каково матери в этих умопомрачительных «удобствах»? Поди, и внуки есть у бабульки… На фотографиях еще полная сил, она улыбается в окружении многочисленного клана.
Почти сутки в «цивилизацию» никто даже не заглянул… Помрешь – успеешь протухнуть! Этот «микроклимат» изоляции с вялотекущей жизнью сожрет раньше срока любого, кто сюда попадет – пусть Бог милует!... Если так, то чем хуже наши российские «богадельни» с удобствами - одно на всех в конце коридора, где воняет мочой? По крайней мере есть гарантия, что в течение дня появится сердобольная – другие на те копейки, что платят, не идут – нянька баба Маня и не только помашет шваброй, но и про жизнь поговорит. И потом, не надо забывать, что в коллективном проживании на двоих, четверых и больше есть неоспоримое преимущество – на миру и смерть красна…
Ближе к вечеру я заметила, что без видимых причин на меня навалилось чувство какой-то усталости, подавленности и, будто во время болезни, появилось отвращение к еде. Даже вкуснейшее мороженое трех сортов в огромных банках, которое специально для Люси поставляли бабушкины дочки, не полезло в горло. С чего бы это? Считай, сутки на кровати бока мну… Подумаешь, делов то - ну, умыла бабульку, ну, накормила – «клюет» меньше воробья – в чем душа держится? Памперсы, правда, забодали – откуда чё берется?.. Но не сравнить же с уборками, когда спина не просыхает!.. «Ба! У меня же знакомые мне симптомы забора энергии! - догадалась я. - Теперь понятно, почему старики стоят дороже детей, хотя за последних ответственность – не сравнить. Увядающий организм забирает энергию, а растущий – дает. Вот почему мне так приятно и легко с Джеромушей! И как только Люся выносит этот «каземат» многие месяцы?! Без Божьей помощи тут действительно не обойтись…» Перебравшись ближе к двери на диванчик, я с нетерпением поглядывала на часы – где Люся? - скорее бы смыться из «дома мертвых»!..
Но, «деньги не пахнут» и «ничто на Земле не проходит бесследно». Преодолев свое внутреннее сопротивление, мне суждено было еще несколько раз вернуться в этот интернат, где приобрела бесценный опыт. В дальнейшем моем устройстве он оказался дорогим, как та ложка к обеду…
В очередной раз настроившись на энергетически трудоемкую работу, получила от Люси отбой. Наша бабушка велела долго жить и ушла в мир иной в сиротливом одиночестве.
Но репетиция «сидения» со стариками на этом не завершилась. Соблазнившись высокой оплатой – сто долларов за день – и тем, что не надо далеко ехать, я подрядилась присмотреть за пожилой мадам по имени Ирэн. Это была старая знакомая моей Томки, для которой она когда-то подыскала компаньонку из наших с хорошим английским.
Ее условия жизни в корне отличались от скромного дома престарелых и для меня она стала классическим примером того, как богатые американцы доживают свой век. Ирэн имела собственную квартиру в одном из элитных домов в центре Грэйт-Нэка, где были продуманы все условия жить под патронажем компаньонки.
Возраст мадам подбирался к стольнику и на данный период ей шел девяносто шестой год. Ирэн была не только при своем уме, но не изменяя привычкам молодости, ухаживала за собой, как и «триста лет тому назад». Ее густые, окрашенные в каштановый цвет волосы всегда были аккуратно подстрижены и уложены в прическу, а подсохшие ручки, не знавшие труда, украшал маникюр. Среднего роста, с еще не согбенной фигурой без лишних килограммов, она прекрасно передвигалась и только отправляясь в парикмахерскую, для солидности усаживалась в вилчер. Так что «старушки» и «бабульки» были не про нее – мадам, и не меньше!
Прожив за мужем беззаботную жизнь барыни, она навсегда осталась той капризной, избалованной, эгоистичной стервочкой, которую носили на руках, потакали и не давали упасть волосинке с ее шикарной прически. Оставшись вдовой, Ирэн автоматически перенесла все свои дурные наклонности на единственного сынка. Но в отличие от покойного папочки его тяготили и доставали до смерти повышенные требования мамочки. По профессии врач, он сам был уже пожилым человеком. Несмотря на спортивный вид, сынок не отличался здоровьем мамочки, и в свои неполные семьдесят перенес два инфаркта. Компаньонки подолгу не задерживались около Ирэн и при мне сменилось несколько женщин. В назидание стоит остановиться на одной из них…
Только Таня, которую устроила моя Томка, нашла тропинку к сердцу мадам. По ее словам, они прекрасно ладили и жили «душа в душу». Бывшая учительница английского ужом вползла в доверие Ирэн и было уже непонятно, кто в доме хозяин. Компаньонка стала использовать хозяйскую квартиру как перевалочную базу для своих клиентов. Стремясь к обогащению, и считая, что любые средства хороши, Таня нашла свою золотоносную жилу. Она стал вызывать из России своих знакомых, вкладывая в них деньги за проезд, то есть стала «бандершей». Когда безъязыкие землячки из Курска прилетали в Нью-Йорк, она без проблем пристраивала их в рабство к иранцам, которые занимали самые богатые особняки в Грэйт-Нэке и жили большими семьями. С учетом трудоустройства и проживания у Ирэн, и без того колоссальный должок на порядок увеличивался. Роптать никто не смел, потому что Таня благоразумно изымала паспорта и не возвращала до тех пор, пока должницы не отработают названную с потолка сумму. Таким образом, попав под двойной гнет, женщины проклинали судьбу и тот день, когда связались с коварной Татьяной. А та, находясь во власти денег, довольно потирала руки от полученных барышей, и будто не слышала и не видела страданий подруг… За месяц до отъезда Таня выгодно продала свое место, и женщина, купившая его, молила, лишь бы Ирэн не подвела и не отдала Богу душу. Но если старая мадам оказалась на высоте, то бывшая учительница, войдя в раж, не побоялась взять деньги за престижную работу сразу с нескольких человек и вовремя смыться из Америки… Но проклятия тех, кого она жестоко обвела, догнали ее на родине.
Не прошло и полгода, как до нас дошла информация о несчастьях, постигших «удачливую» Таню. По приезду она выдала замуж дочку и в подарок купила молодым новенький автомобиль, на котором зять разбился насмерть, оставив молодую жену на последних месяцах беременности. Сама она разошлась с мужем и, якобы, заболела, похоронив не только машину и отца будущего ребенка, но и свои мечты о счастливой жизни, потому что кубышка быстро ушла на лекарства…
Очередная молодая компаньонка нашей Ирэн, сообразив, что та «ходячий вампир», для восполнения сил стала брать выходной. В такие дни мадам прекрасно обходилась одна и в промежутках между приемами заранее приготовленной пищи раскладывала пасьянсы и смотрела телевизор. Но иногда, вспоминая о возрасте, на нее нападала хандра и ей казалось, что она смертельно больна. В один из таких моментов компаньонка наотрез отказалась от дополнительной зарплаты – к тому же у нее появился бойфрэнд – и, экстренно приставив меня к «умирающей», ускакала на свидание.
Представив, что меня ждет мучительный день у изголовья полуживой бабушки, чтоб не бездельничать, прихватила с собой учебник английского языка. Но я недооценила возможностей почти столетней Ирэн. За двенадцать часов работы мне не дали не то, что книжку открыть, но и в туалет сбегать…
Карауля «злодейку с косой», Ирэн не смыкала глаз. Каждые пять минут она вскакивала с кровати и давала мне команды: одеть, посадить в кресло, опять раздеть, одеть, довести до туалета, включить, выключить телевизор, укрыть, раскрыть… После ланча, когда я раз десять сводила ее в басрум и обратно, то грешным делом подумала: «Если сейчас не затолкаю бабку в постель хоть на часок, то мне – крышка».
- Успокойтесь, постарайтесь расслабиться и уснуть. В вашем возрасте надо беречь силы!...
Но мой куцый английский не убедил Ирэн и тогда мне пришлось добавить по-русски:
- Откуда в тебе столько прыти гарцуешь, как молодая, хоть запрягай! А ну кончай подскакивать! Куда?! Лежать!
Как ни странно, но мой тон, не терпящий возражения, внушил доверие. Не выпуская мою руку, вытягивая из меня последние жилы, она постепенно успокоилась и закрыла глаза. Но стоило мне пошевелиться, Ирэн испуганно вздрагивала и, просыпаясь, крепко сжимала мою кисть.
- Э, подруга! Что ж мне теперь, рядом с тобой ложиться? Дай хоть в туалет сбегать…
Тогда, обратившись к гению известного «психотэрапевта», который уже не раз выручал меня в американских обстоятельствах, стала делать пассы руками над ее бдительными глазами.
- Спать! Спать! Спать! Куда?... Кончай бдить… Спать!
От магии или усталости кандидатка на тот свет через несколько минут уснула здоровым сном. От радости я чуть было не пустилась в пляс, но поберегла остатки сил для дальнейшего «сидения».
За пару часов до конца смены приехал сынок и с порога исполнив несколько команд ожившей мамочки, устало вытянулся на диване в гостиной. Но ее вечный зов заставил прервать заслуженный отдых и, морщась, как от зубной боли, он поплелся в спальню «больной». Рассчитавшись со мной, сынок в спешном порядке покинул воистину дорогую мамочку, которая в очередной раз обманула его ожидания и отложила свой уход в вечность на неопределенное время.
Устав так, будто лопатой разгрузила вагон угля, я была не рада этим деньгам. Мне казалось, никакие силы небесные не заставят меня прийти сюда еще раз. Но это в теории. А на практике силы противоположного толка аж бегом погнали меня на добычу «живой копейки». Уже в следующий выходной я, как миленькая, вновь старательно гарцевала вокруг Ирэн. Выздоровев, мадам отказалась раскладывать свой пасьянс в одиночестве и затребовала от сынка присутствия прислуги каждый уик-энд своей загулявшей молодой компаньонки.
Сколько бы это продолжалось – трудно сказать, но тут мне предложили за такое же вознаграждение «посидеть» с двойней. Открестившись от «одуванчиков», я перешла нюхать «цветочки». К вопросу об Ирэн остается добавить, что источник доходов для русских женщин вполне благополучно встретила девяносто шестую годовщину со дня рождения и помирать ни в коем случае не собиралась, чего не скажешь о ее немолодом сыне. Беднягу, настиг таки третий инфаркт и он с трудом выкарабкался, навсегда оставив свою врачебную практику.
Американская семья, где стабильно подрабатывала несколько месяцев, обитала в большой усадьбе, расположенной недалеко от Ирэн. Моими подопечными стали две тяжелые годовалые девочки. Их родители были в том возрасте, когда у нас традиционно нянчат внучат и, вне сомнения, появление модной в Америке двойни не обошлось без процедуры искусственного оплодотворения.
Мать с отцом отличала уже известная мне вопиющая беспомощность и незрелость в отношении отпрысков. Невозможно вообразить, что бы они делали со своими ляльками, если бы не шустрая нянька, молодая испанка со слабым английским.
Кроме малышек, у них было двое старших детей, мальчик - одиннадцати и девочка - двенадцати лет, которые росли как бодылка (по кубански - сорняк) и были предоставлены сами себе. Той преемственности, когда старшие заботятся о младших или приучаются к работе по дому, как у нас, здесь не наблюдалось. Брат и сестра целыми днями валялись под телевизором или гоняли мяч с соседней ребятней. Они лишь изредка обращали внимание на младших, чтобы сделать «козу», в смысле небольшую пакость – подразнить, уронить, зашибить, ущипнуть… В добавок к вышеперечисленным, в доме обитал никому не нужный большой и флегматичный пудель, наверное, кастрат. Заметила, у них все животные – стерильны. Несчастный пес выл от скуки и не знал, куда притулиться в жару, потому что его кудри забыли подстричь на лето.
В субботу в семь вечера я приходила в это странное семейство на сутки, и меняла уставшую за шесть дней испанку, которая уезжала в гости к братьям. Также, как мы - нелегально, - они трудились мусорщиками и уборщиками. Это были те вакансии, на которые могли рассчитывать мужчины из третьих стран. В этом плане у женщин был выбор пошире, а зарплата повыше. Кроме того, проживание в семье освобождало от оплаты за жилье и питание.
Обычно до ужина я пасла малышек в небольшом саду, где был расстелен плед с игрушками. Мои барышни были до жути шустрыми и, пытаясь делать первые шаги, требовали, чтобы их водили за руки. Разрываясь между двумя, главным было не допустить падений. Если кто-то из них неудачно шлепнется на задницу и заорет, то с нечеловеческим криком выскакивала перепуганная, как курица с насеста, мамаша, и я не знала, кого первым успокаивать… Впервые став свидетелем её психопатической реакции на плач ребенка, была напугана так, что грешным делом подумала: в доме все зараз скончались вместе с пуделем…
Часам к девяти, подхватив девочек в обе руки, я тащила их в кухню и усаживала за «пилотские» столики. Пристегнутые малышки никуда не расползались и я могла облегченно вздохнуть. Умыв их замурзанные мордашки и разрываясь между двумя, кормила их «мертвой» едой из баночек и формулой. Иногда ко мне присоединялась мамаша, но помочь перенести детей на второй этаж возбранялось: не для того меня наняли за такие «бабки».
Чтобы не мешать пришлой няньке, все устранялись от дел и рассредоточивались по большому дому. Сразу двоих поднимать наверх по крутой лестнице, где располагались спальные комнаты всех членов семьи, я не решалась и делала это в два присеста. Меняя памперсы, меня так и подмывало по-нашенски обкатить девчонок водицей, которая подавалась без проблем, только кран поверни. Но у них было не заведено пользоваться дарами цивилизации, и, как при французском средневековом дворе короля Людовика, двойняшек лишь изредка купали в крошечной ванночке, из которой они давно выросли. До матери с отцом, кстати медиком, не доходило, что дочки подросли и их надо мыть каждый день, да еще после ползания по земле. Жара стояла африканская. Малышки страдали потницей и в паху было непреходящее раздражение, на которое мать настойчиво требовала накладывать толстый слой крема.
Закончив туалетные процедуры, одну, которая красотка, но глупая - укладывала в комнату к папе; вторую – некрасивую, но умную – к маме. У глупой была своя кроватка, а у умной почему-то нет и ее пристегивала – не пошевельнуться – в автомобильное детское кресло. Бегая «многостаночницей» между ними, я с трудом усыпляла детей и в одиннадцатом часу спускалась в кухню. Там заканчивали ужин родители и старшие дети. Обычно они заказывали для себя – обо мне никто не вспоминал, наверное думая, что я должна питаться «святым духом» - китайскую или итальянскую кухню на дом. Оставив на столе и под столом «кабачок тринадцать стульев», они удалялись в свои покои.
Тут то и начиналось самое интересное. Зачеркнув мой труд, каждый включал свой телевизор погромче и чтобы перекричать их, не разговаривали, а орали, как в дремучем лесу, чтобы не заблудиться. Проснувшись, двойня закатывала истерику, но, к счастью, это было уже не ко мне. У бездарных родителей все же хватало ума догадаться, что нянька тоже живой человек и нуждается в отдыхе. По ночам, рассчитываясь за свою глупость, они подкидывались с детьми без меня.
Быстро перемыв посуду и прибрав, где-то в двенадцатом часу проскальзывала на третий этаж, где расположилась комнатка прислуги. Боковым зрением замечаю, что во всех спальнях иллюминация и мои ляльки сидят на полу со старшими и сонными глазами уперлись в экран, где идет фильм далеко не детского содержания…
Воспользовавшись цивилизацией и приняв душ, мне наконец-то можно вытянуться на кровати и расправить ноющую спину. Но покой мне только снился… Часы показывали двенадцать и «базар-вокзал» внизу только набирал силу. По опыту уже знала: чтоб сморить эту семейку, надо еще не меньше двух часов, а завтра, точнее уже сегодня, ждал горячий денек. Но даже если повезет задремать, до утра несколько раз меня поднимут «концерты» перевозбужденных малышек. Беспомощным престарелым родителям крупно повезло с испанкой, раз она выдерживала эту «клинику» больше года…
Спала – не спала, но ровно в семь я уже шурудила на кухне. Включив прослушивающее устройство, готовила детские завтраки, кормила несчастного пуделя и выпускала в сад, где у него был свой заветный уголок для «туалета». Несмотря на беспокойный сон, мои малышки просыпались раньше всех и, заслышав их лопотание, спешила наверх. Домовым – опыт «преисподней», - чтоб никого не разбудить , быстро меняла им памперсы и переносила вниз. Никаких наших горшков не было и в помине. После завтрака они опорожнялись в чистые, и я вновь тарабанила свою двойню наверх…
Усовершенствуя свой труд, все причандалы для этого дела стала брать с собой на прогулку в сад. Остальные члены семьи по мере пробуждения по очереди выходили в кухню и, хлопая дверкой холодильника, кушали, кому что взбредет. Он был забит всякой всячиной, но я так ни разу и не нашла полноценной еды, достойной своего желудка, поневоле устраивая себе разгрузочные дни. Родители, уткнувшись в газеты, делали вид, что сильно заняты и не мешали мне исполнять свои обязанности.
Памятуя, что работать с детьми можно, если «батьки» не мешают, мне пришлось создать благоприятные условия для их исчезновения. Заметив, что испанка, кроме двойни, ни к чему не прикладывает рук, и дом погряз в грязи, при любой возможности хваталась за тряпку с моющими и наводила чистоту в детских, туалетах, ванных и т. д. Запеленговав, что русская «дура» тащит на себе двойную работу, хозяева поняли выгоду и без возражений приняли мою игру. Полистав свои газеты под чашку кофе, они долго не задерживались. Бывало, даже забирали с собой одну из малышек – ту, что умнее, и не возвращались до самого вечера, а мне того и надо.
Без родителей мои подопечные вели себя, как ангелы, а после ланча им никто не мешал поспать подольше. За это время мне удавалось не только убрать участок дома, но и самой передохнуть. Хуже было, если родители брали меня с детьми на вылазку и под их контролем я «шизела» на солнцепеке где-нибудь на пляже или детской площадке. В таких случаях отправлялись сразу на двух машинах, замызганных, как их запущенный дом. Только одно совместное мероприятие оставило в памяти светлый след.
У кого-то из старших было день рождения и все семейство провело полдня в прекрасной игровой. Большущая комната от полов до стен, горок и других предметов для игр были надувными. Не опасаясь за детский травматизм, можно было валять Ваньку сколько сил хватит. Когда дети накувыркались – язык набок – их пригласили в уютную гостиную, где был накрыт сладкий стол. Мне тогда подумалось, что неплохо бы иметь такой бизнес где-нибудь на нашем детском курорте, вроде Анапы. Правда, нет уверенности, что все это великолепие наши детки, в отличии от американских, не проткнут гвоздем от неуважения к частной собственности…
В семь часов вечера или чуть позже возвращалась испанка и я была свободна. Из нашего скупого общения мне удалось понять, что она очень устала и скоро уедет на Родину в Чили, где ждут трое собственных пацанов. Вернувшись под крышу и приняв душ, потому что одежда липла к телу, я прощалась с семейством до следующего уик-энда. Зажав в руке честнее честного заработанный стольник, с головокружением от вынужденной голодовки выкатывалась на центральную улицу Грэйт-Нэка…
Возможно, до конца пребывания в этом городке мне пришлось бы нянчить двойню, к которой по своему привязалась, но тут случилось ЧП. Безумным страхам мамаши суждено было воплотиться. На прогулке в саду та, которая глупая, толкнула умную и рассекла ей лоб. Ранка была не более сантиметра, но глубокая, и если напугалась я, то можно представить, что было с матерью. Переволновавшись, что не досмотрела, я больше не стала испытывать судьбу и сложила с себя полномочия… Но тот сладко-терпкий миг освобождения остался со мной, как запах туалетной воды «Шанель № 5», которую позволяла покупать за пятьдесят долларов, не опасаясь, что это подделка…
Завернув от дома за угол, и оказавшись на Грэйт-Нэковском «Бродвее», как обычно, заходила в итальянский ресторан, где заказывала любимую пиццу со шпинатом. По воскресным вечерам меня ждал парк Грэйт-Нэка, где в этот день традиционно собирались наши женщины.
Это была довольно-таки пестрая публика, большую часть которой составляли образованные, трудолюбивые, с активной жизненной позицией женщины – врачи, экономисты, инженеры, журналисты, особенно много учителей и даже одна певица из Киева. Давно распрощавшись с иллюзиями по поводу достойных гонораров для «прослойки» от предавшего государства, каждая из них прошла свой болезненный путь адаптации в Штатах и надеялась только на свои силы.
Темы для разговоров вертелись в основном вокруг работы, взаимоотношений с хозяевами, зарплаты… Если у них считается самым некорректным полюбопытствовать сколько получаешь, то у наших с этого волнующего каждого живого россиянина вопроса начинается любая встреча. Тут уж у кого что болит. Разобравшись со ставками, которые здесь больше, чем надо на жизнь, можно просто поговорить про эту жизнь или узнать свежие новости с Родины от недавно прибывшего пополнения.
Ошарашенный первыми трудностями «молодняк» поддерживали несгибаемые «деды», проработавшие в Америке многие месяцы, а то и годы. И каких только историй, до которых не додумается самое богатое воображение, можно было услышать в этом уютном, безукоризненно чистом парке Грэйт-Нэка…
Изнеможенная физическим трудом Тонька второй год амбалит у иранцев. Она напоминает узницу Бухенвальда, о поле и возрасте которой можно узнать, только заглянув в ее паспорт. Тонька трудится по шестнадцать часов в сутки, а жрать с миллионеров – не спрашивай. Дело в том, что их религия велит удовлетворять свои потребности в пище исключительно ночью - «если хочешь быть здоровым – ешь один, и в темноте…» Наголодавшись днем, многочисленное семейство саранчой сметало все подчистую и прислуге ничего не оставалось, кроме пустого риса. Но если у них вечный шабат, то у Тоньки вечный запор с головокружением от ненавистной рисовой диеты. Более полугода она отдавала долг агентству в лице «бандерши», которая потратила на нее тысячу от силы, а вернуть вынудила четыре… Одна из таких агентесс, которая регулярно приезжала в «русское» кафе и собирала дань со своих кредиторов, мне прекрасно запомнилась, будто вчера расстались.
Это была невысокая, полная, с непроницаемым лицом самоуверенная женщина средних лет. Ее неотступно сопровождал плюгавый, но весьма воинственно настроенный мужичонка, якобы ее сожитель, одетый в длинное, потертое кожаное пальто и яркое кашне со шляпой. Мы его прозвали «тараканищем», потому как его конопатую невзрачную физиономию украшали длинные рыжие усы. Он был необходим для острастки должниц и личной безопасности «бандерши». ..
Операция по переправке нелегалок проходила по следующей схеме. Через своих посредников в России она вербовала и покупала билеты тем женщинам, кому повезло открыть визу в Штаты, но не повезло родиться богатыми. Затем все, в кого были вложены денежки, по перелету через океан выуживались в аэропорту и доставлялись к ней на квартиру. Случалось, кому-то удавалось ускользнуть из сетей «сладкой парочки» и тогда мадам теряла не только барыши, но собственные «мани». Но такое «ЧП» было, скорее, исключением и, как правило, должницы отрабатывали все до копейки.
Пользуясь тем, что «безъязыкий молодняк» пребывал в состоянии эйфории, для начала незаконно изымались паспорта. На следующем этапе «живой товар» без промедления – «пока не очухались» - распихивали по точкам, в основном к иранцам. До тех пор, пока заложницы не вернут указанную в не имеющем юридической силы договоре энную сумму - ту которая взбредет бандерше, - документики находятся под надежной охраной «тараканища».
Вскоре всплывшие сверх трудности, о которых никто не ведал ни сном, ни духом, как шайка кипятка на башку приводили в чувство и наступало острое осознание непосильной долговой ямы, но близок локоток – да не укусишь. Теперь каждую неделю они обязаны все до «нитки» сдавать «бандерше».
Обычно бизнес-леди приезжала к обеду и, не разводя сантиментов, по очереди изымала заработок у своих должниц и делала отметку в блокноте с кожаным переплетом. Каждый раз к ней выстраивалась очередь не менее десяти-пятнадцати человек – это только по Грэйт-Нэку, видимо, были клиентки и в других местах. Битая и ученая, бандерша не делала никаких поблажек и не принимала во внимание самые жалобные мольбы и просьбы об отсрочке. Под страхом наказания – здесь, наверное, имелся в виду рыжий «тараканище», - она запрещала отправлять сотню-другую голодающим на Родине детям или старикам… В лучшем случае бизнесменша оставляла «копейки» «на пирожок» и то лишь тем, кто шатался от недоедания. Чтоб не привлекать внимание буфетчика за стойкой, она сквозь зубы, сердито отчитывала:
- Умные какие… Вначале деньги на бочку, а потом хоть жопы подтирайте долларами, меня не колышит… Не маленькие, знали, на что шли… Не забывайте, куда вы попали. Это – А-ме-ри-ка! Думаете, мне легче?... Здесь пёрднуть бесплатно не дадут… Привыкли на халяву жить… Вкалывать учитесь!... Ну все, хватит… у меня дела!..
Наверняка она была информирована, что те, которые еще вчера готовы были руки ей целовать, сегодня ненавидят свою кридиторшу до умопомрачения... Забыли, забыли неблагодарные должницы, что если бы она не рискнула своими финансами, не видать бы им Америки, как своих ушей!..
Бандерша презирала и ревущих просительниц, и тех, кто молча сжигал ее ненавистным взглядом, и своих тайных осведомителей. Ни на кого не глядя, она выносила свое полное, упакованное в кожу с чернобуркой тело на выход и усаживалась на переднее сидение джипа. Не успевал рябой «опричник» увести свою «коробочку» с деньгами, как те, у кого только что вывернули карманы, начинали поносить черствую и ненасытную «акулу империализма», устроившую им «каторгу». Облизываясь, они сердито косились на тех, кто мог позволить себе проглотить свежую выпечку с чашкой кофе. Да уж!.. Деньги великое зло, но оно не меньше, когда их нет вообще…
Но вернемся у судьбе дистрофичной Тоньки. Покончив с «бандершей», она таки вырвалась на финишную прямую и теперь работает на себя, точнее, на свое любимое семейство. Тонька не только не остервенела, а находясь в благодушном состоянии, подшучивала над собой. Дома у нее остался изнывающий от ревности муженек, двое деток и мать. Вместо того, чтобы достраивать начатый дом, ее благоверный – бывший шахтер-стахановец, а ныне безработный – окружил себя сочувствующими собутыльниками и, переложив заботы о детях на больную тещу, без зазрения совести спускет американские деньги не по назначению.
- Нет, ну ты скажи, разве не дурак! Видел бы, на кого его Тонька похожа стала. Та на меня не то, что мужики, хозяйка боится глаза поднять… Пересушенная вобла!... Если только под пивко кто захочет… Сколько ж его тогда вылакать надо?.. – смеется «вобла» - Я ему фотку в рост отправила… Может, успокоится и за ум возьмется?.. Сердце у дурака больное, в шахте два раза горел…
За «бухенвальд» Тонька получала сто восемьдесят долларов за шесть дней, и впереди не маячило просвета: языка нет, учить нет ни времени, ни сил, ни лишних денег. Единственный выходной «узница» «разбивает вставший колом рис» овощами с фруктами и отъедается до тошноты. Взять с собой про запас нельзя ни крошки. Хозяева – кошерные евреи, башку оторвут, если пронюхают, что в дом пронесли «нечистую» еду из обычного супермаркета. Но несмотря на такую строгость, она считает себя до чертиков везучей. Еще бы! Ее иранцы хоть и не дают жрать, в остальном «прекрасные люди», не то, что у некоторых…
Так, например, «безъязыкой» Инне из Воронежа, бывшей заведующей детским садом, иранцы устроили показательный рабовладельческий строй со всеми сопутствующими ему атрибутами - от оглушительных криков за неточное исполнение команд, до голодного пайка. Но главное, в доме богачей, где не меньше двух десятков комнат, не нашлось ничего лучше, как поселить «рабыню» в не обустроенный подвал, по стенам которого просачивается вода и растут грибы. Теперь Инна не спит по ночам от ломоты в костях и чувствует себя не хуже, чем в сырой могиле. Вдобавок, нет «удобств», а хозяйскими нельзя пользоваться, когда они дома, а они все время дома. Объяснить ничего не может – в институте и школе проходила немецкий… Попытки договориться через купленный разговорник показали, что ее иранцы волокут по-английски не лучше нее самой и лопочут на исконно родном…
- Для них домработница – рабочий скот – раб и говорить с ним не о чем… Дикари! – плачет Инна – Ишачу за троих – все мало! Встаю – темно, заканчиваю работу – опять темно… Уже не соображаю, где ночь, а где – день… И все это происходит в самой цивилизованной и свободной стране мира!.. В гробу я видела такую свободу!... Свобода – да не про нас писана… Расскажи – не поверят. Эх, девочки! Плюнуть бы этим магнатам в рожу и смыться в Воронеж, где хрен меня догонишь!..
Но, пока чуть не в гробу пребывала наша подруга и при всем неистовом желании она так и не решилась на подобный акт возмездия. Во-первых, «рабыню» Инку пасла «бандерша» со своим холуем и не давала сдвинуться с места, пока та не рассчитается за «подъемные». Во-вторых, ей позарез надо было заработать на квартиру, чтоб разъехаться со взрослой дочерью. Обе дамы ютились в крошеной однокомнатной и не имели никакой личной жизни. В-третьих, бывшая заведующая Инна Павловна, которую знает каждая собака в Воронеже, хочет въехать в любимый город на белом коне:
- Чтобы мой бывший супружник, кинувший меня ради молодой, сдох от зависти! - и Инка мечтательно вытягивает опухшие ноги на скамейке.
- Главное, не выпади из седла, – смеется Тонька-«вобла».
Но Восток, как известно, – дело тонкое. Когда нашу пышную, румяную подругу с пятьдесят четвертого «опустили» до сорок шестого размера, и когда ее ухоженные ногти перестали расти, а из крашеной блондинки стала вырисовываться не то шатенка, не то брюнетка, ее мучители внезапно угомонились и перестали трогать иноверку… Пожертвовав всем ради «белого коня», она тоже смирилась… но проклятый могильник!.. Если Тонька шизофренически грезила жареной на сале картошкой, то Инна бредила сухой теплой постелью, из которой готова не вылезать до конца отпущенных ей дней.
Выслушивая самые невероятные злоключения иранских «рабынь», те, кто был устроен более удачно, с ужасом представляли себя на их месте. Но никто ничем, кроме въевшегося в нашу плоть традиционного совета – терпеть ради светлого будущего, – помочь не могли. Каждая выживала в одиночку и мечтала вырваться из рабства, но редко кому удавалось. По жребию судьбы, попав в восточные семьи, наши безъязыкие, отработав обычно год, от силы два, спешили унести ноги из страны, так и не поняв, где побывали, потому что ничего, кроме гор грязной посуды и вечных уборок, не видели. Те несколько тысяч, которые удавалось скопить, едва ли окупят расходы на восстановление утраченного здоровья и, по-существу, ничего не изменят в их жизни…
Если кто-то думал, что открестившись от «утонченного востока» и устроившись к русским, они облегчат свою участь и не будет хотя бы мучительных языковых проблем, то это было заблуждением. Здесь с не меньшим успехом можно было нарваться на свои подвалы с казематами…
Интеллигентная Марина, бывшая учительница математики, около года в поте лица трудится у русских – выходцев из азиатских республик. За этот период она успела заработать непреходящий нервный тик и, кажется, диабет, потому что вечный сушняк во рту не дает жизни – она все время пьет воду, вызывая подозрение у хозяев – с чего бы это? За рабочий день без границ с одним выходным ей платят меньше, чем у иранцев, всего сто шестьдесят долларов в неделю. Не курящая женщина просит сигарету у певицы из Киева, которая, забыв о драгоценных связках, дымит, как паровоз. Марина делает глубокие затяжки и делится своими бедами.
Ее азиатские хозяева - их она называет душманами, - как будто в отместку, что не обладают благородными качествами, не упускали случая поизмываться над воспитанной, интеллигентной Мариной. Недалеко от «яблоньки», упали, и видать очень сильно, их «яблочки» - двое тупоголовых отроков. Например, им безумно нравилось втихаря натравливать живущую в доме собаку на домработницу. Марину это так достало, что однажды, оставшись без свидетелей, она хорошенько отметелила такого же пакостного, как хозяева, пса. Почувствовав в ней более сильного «зверя», он стал обходить свою воспитательницу десятой дорогой. Пес не только забыл кидаться на нее, но, к удивлению домочадцев, прекратил гадить, где попало, и стал проситься на улицу.
Эксплуатируя знания образованной домработницы, хитрая хозяйка решила не упускать случая и дала команду натаскать своих избалованных и ленивых «барчат» по математике. Но если животное с первого раза усвоило урок Марины, то «яблочкам» точные науки оказались не по зубам. Теперь ей приходилось тратить уйму времени и нервов на нерадивых учеников, но корни квадратные никак не укладывались в их головках «тыквочкой».
- Ты думаешь, хозяева доплатили хоть копейку или урезали мой безразмерный рабочий день? Держи карман шире! Теперь, чтоб успеть все переделать, мне приходится бегать по этажам, сломя голову!.. – жалуется Марина, - Да оно бы и не жалко, если было бы элементарное уважение к моему труду… Не успевают полы высохнуть, лезут, как бизоны… Взрослые без причины пьют кровь, а их оболтусы караулят меня, чтобы из-за угла гавкнуть вместо их поумневшей собаки… Сердце стало болеть… За выходной, как нарочно, устраивают дикий погром … Когда только успевают?! Полдня в синагоге проводят… Вот, где я прочувствовала по-настоящему, что такое – понедельник - день тяжелый! Не знаю, на сколько меня еще хватит… И так дольше всех в этом доме задержалась. А менять шило на мыло – себе дороже. Здесь хоть работу свою досконально знаю, выгребла все углы…
В поисках лучшей доли гордые и смелые, выпустив из вида ,что на месте и камень мхом обрастает, бесстрашно прыгали с места на место. Каждый прыжок в неизвестность стоил не менее двух недель отработки в карман агента, и при этом никто не гарантировал, что новое будет лучше старого. Таких «бегунков», перетасовав, как картишки, пускали по замкнутому кругу среди своих постоянных клиентов. Выжав из них все, что можно, выплевывали, как использованную жвачку. В итоге у храбрецов – ни «мха», ни угла. А сейчас знаете, что мне в голову пришло? Сделать лирическое отступление и воспеть парк Грэйт-Нэка, не все же о печальном…
«Рекламная пауза»
От чего деревья не говорят так, как люди? Мне иногда кажется, они могли бы нашептать уйму сюжетов, достойных пера драматурга, которые разыгрались под их вековыми кронами… Но они хранят в тайне, сколько нелегалов, выброшенных на улицу, нашли приют в этом чудном уголке нашей планеты…
Дождавшись темноты, можно перемахнуть через невысокий заборчик и без опасения за жизнь скоротать здесь ночку, и не одну, конечно, если дело происходит летом.
В зависимости от фантазии можно неплохо устроиться на деревянном, чисто вымытом настиле беседки, а еще лучше – не заметят – среди буйно растущих кустов. А что остается делать бедному нелегалу – знакомых нет, языка нет, денег – тоже. Лишь бы не произошло смешение «времен и народов». Испанские нелегалы тоже знают дорогу в этот парк и благо, если присоединиться не представитель сильного пола. Но это пустяки – дело житейское. Два товарища по несчастью - даже если один в юбке, другой в штанах. и говорят на разных наречиях, всегда поймут друг друга. Главное, соблюдать конспирацию – не разговаривать громко, не курить, не пить, не сорить, не есть, не… Короче, еще много разных «не», чтоб дождаться утра.
Охраняя спокойный сон достопочтенных граждан, полиция без устали прочесывает улицы и если бездомного примут за преступника и доставят в участок, можно попрощаться с Америкой. Но если сия чаша минует вас, то проснувшись на рассвете под пение заморских птах, а не бряцание наручников, на зеленой, стриженой травке, щекочущей ухо, а не на нарах, ты понимаешь – как прекрасен это мир! Хочется жить, верить и надеяться. Во всяком случае, можно быть абсолютно уверенным, что малость примятый за ночь костюмчик не выпачкан в дерьме.
Посменно двое служащих из испанцев, у которых не сходила счастливая улыбка, что нашли свое место, в прямом смысле, под солнцем, тщательно обихаживали парк, где всегда был открыт бесплатный туалет. В нем висели огромные рулоны первосортной белой бумаги, а не нашей серой, которой хватило бы на год работы нашего кооперативного при вокзале.
Да что говорить, если даже великолепная Лоран не побрезговала считать звезды – и не одну ночь – из кустов этого великолепного парка!… Наши женщины прямо-таки обожали его и мотыльками слетались сюда по выходным. Но, отдыхая наравне с американцами, русские нелегалки, как бы невзначай, прикидывали себе местечко для «ночного полета» - так, на всякий случай… Ни у кого не было уверенности, что завтра и ты не окажешься в гуще вон того кудрявого кусточка с восковыми листочками… Хвала Создателю за этот живой приют под небесами! Конец.
***
А теперь от лирики - к прозе жизни…
Те несчастные, кому было приказано немедля покинуть домовладение, безоговорочно собирали сумку и, обливая ее горючими слезами, нацеливались в «ночное», успокаивая себя примерно так: «Какое счастье, что нахожусь в Грэйт-Нэке! Здесь по темной ходить не страшно и перекантоваться есть где… А вот куда прикажешь деваться тем, кто служит на «заимках» или на тех же островах? Только что волкам на съедение…» От этих мыслей становилось не так муторно и, подхватив нехитрый скарб, покидали привередливых господ, чтобы никогда больше не встретиться… И только Зое Ивановне, в прошлом инженеру-строителю, удалось сломать устоявшийся стереотип.
Чем она не угодила русским хозяевам, история умалчивает. Но факт то, что когда пожилую женщину – ей было около шестидесяти – хотели среди ночи выставить за дверь, ее почему-то не привлекла перспектива романтической ночи под открытым небом. «Безъязыкая» воспротивилась господской воле и заявила ультиматум:
- Хоть убейте - ночью никуда не пойду!.. Полгода терпели – потерпите до утра. А нет – вызывайте полицию! Отправят в Россию – спасибо скажу… Это с вас спросят, почему нелегала на работу взяли!..
Изнывая от мести, бывшие наши, а теперь законопослушные граждане Америки испугались и оставили Зою Ивановну ровно до шести утра… А в шесть-то уже почти светло... А в восемь-то и парк открывается, где к вечеру стекаются земляки и можно в жилетку поплакаться…
Когда она рассказала про свою выволочку, никто не поверил бы в ее храбрость, если бы не «вещественное» доказательство. От пережитого стресса у женщины выпала половина волос и зияли плеши, как от стригущего лишая. Бывшая журналистка Светка из Санкт-Петербурга, которая в свое время перепробовала все «плацкартные» места в парке, восхитилась:
- Зоя Ивановна, тебе же «героя» при жизни дать надо! Не испугалась! Хоть одна их на место поставила!.. Все им не такие…
Разглядев у подруги лысые участки, добавляет:
- Твою мать!.. Ну прямо воскресшая Зоя Космодемьянская!...
Интеллектуальной Светке туго давались навыки домработницы и недовольные хозяева не раз бесцеремонно выставляли ее за дверь. Намаявшись, ей удалось таки освоить кое-что из английского и это спасло ее от полного краха. Целеустремленной Светке посчастливилось очень удачно «сесть на бабку» и теперь она постоянно пребывает в приподнятом настроении. Ее зарплата подскочила в два раза и никто не тычет носом в некачественно отмытую джакузи, как раньше. А то, что сумасшедшая бабка дерется, как боксер, и постоянно расписывает ее под хохлому, можно и пережить за таки-то деньги…
Только Валентина из средней полосы России, прослужившая не один месяц у русских хозяев, говорила, что они прекраснейшие и добрейшие люди – «ничего лишнего делать не разрешают» (?). Она постоянно зудела, что от скуки не знает, куда себя деть – дом небольшой, кушать готовить не надо – хозяева едят в ресторане. Днем все на работе, не с кем словом обмолвиться… Все переделав, она полдня спит или смотрит телевизор – жалко, по-английски ничего не петрит…
- Врет. Такого просто быть не может. За что ж ей деньги платят?.. Нет, нет – это она нас дразнит, поди, гоняют, как солдата на плацу… Вон, какая заторможенная от усталости… - сделала вывод Инка из «могильника».
Под «заторможенностью» она, наверное, имела в виду ее редкую уравновешенность и кротость. До Америки Валентина жила в деревне, работая в полуразвалившемся колхозе, где забыли платить зарплату. Чтобы выжить, она держала полный комплект приусадебного хозяйства – от коровы, до свиней с гусями. Козе понятно, что для такой работящей женщины, не знавшей дома ни дня, ни ночи, должность американского хаускиппера показалась сладким сном в летнюю ночь. Она отдыхала от сенокосов и утренней дойки своей Буренки, и то, чем занималась сейчас, считала скукой. На мой вопрос, кто ее надоумил рвануть за бугор, она поделилась, что в городе живет сестра, у которой подруга уехала в Штаты через «фирму». Решила попытать счастья. Из всей группы «расфуфыренных и грамотных дамочек» американское посольство, видимо, как образец равенства перед Богом, пропустило одну Валентину. Да, собственно, Америка ничем не рисковала – дома оставался надежный залог в виде большой семьи, и была стопроцентная гарантия, что «туристка» рано или поздно вернется в свой колхоз.
- Ради детей стараюсь… Сама после школы работать пошла, некому учить было – отца не было, мать больная… Пусть хоть дети в люди выбьются, а то будут коровам хвосты заносить, как мы со своим… Муж? Он у меня очень хороший, не пьет…
Дожились! Не пьет – уже счастье… Месяц, как Валентина освободилась от кредиторов и укладывает зеленые в свой чулок. Войдя во вкус, она стала думать, как безъязыкой больше заработать – «прекрасные» хозяева платили по минимуму. Вскоре Валентина исчезла из парка и мы узнали, что она оставила свою тихую заводь. Через какую-то контору все тех же рогов и копыт, женщина завербовалась уборщицей гостиничных комплексов, уехав во Флориду. Если бы она с кем-то посоветовалась, то ей объяснили бы, что наши уже там были и ничего хорошего не нашли. Зарплата хоть и больше, но и спрос велик, платят от выработки и за качество, высчитывая за жилье и питание. Чистыми остается меньше, чем наши получают, работая в самой скупой семье соотечественников.
Среди посетительниц парка были и такие, которые по привычке не выносили сор из избы и, молча слушая других, ничего не рассказывали о себе. На вопрос «ну как», неизменно отвечали «нормалёк»
Самой благополучной среди полсотни или больше – никто не считал - грэйт-нэковских была Вероника, певица из Киева. Она утверждала, что когда-то собирала стадионы на свои концерты. Но это было в той жизни. А в этой уже пять лет работает в американской семье бэбиситором. Она по очереди вынянчила троих детей и зарабатывала, как моя Томка. Ее условия для проживания – позавидуешь. С торца дома находилась отдельная дверь, ведущая в апартаменты прислуги. Закончив работу, она - вольный казак, может даже подруг позвать или дружка – хозяев не заботит. Но чтоб стать «казаком», первый год работала по наитию, потому что, как и я, не знала языка. Не переставая, она училась в бесплатной школе, в которую я поступала дважды. Как и платные курсы, лично я «закончила» ее в мае месяце, решив, что моих познаний достаточно для выполнения команд и чтоб не быть больше «му-му». Дисциплинированная и организованная Вероника терпеливо переходила из класса в класс и на сегодня могла позволить пофилософствовать с хозяевами на разные темы.
Недавно они купили, якобы, для нее, пианино и теперь Вероника пишет собственную музыку, стихи уже были. Но, думаю, инструмент появился, чтобы музыкально образованная нянька обучала детей в «свободное» от работы время. У «счастливицы» тщательно закрашенная под блондинку ранняя седина и дрожат руки. Пользуясь вольницей, Вероника не вспоминая за связки, курит по пачке за вечер и собирается паковать чемоданы. В Киеве ее ждет трехкомнатная квартира, купленная за кровные. Взрослые дети тоже не обижены и, благодаря матери, имеют свои углы и бизнес, который их кормит. Она не теряет надежды на легализацию и настойчиво ищет «принца».
Как то зимой подруга позвонила и пригласила нас поехать на «потрясающую» дискотеку, которую она недавно откопала и где женщин пропускают бесплатно. Она не обманула. Приличная дискотека, напоминающая кафе с круглой небольшой площадкой для танцев, была набита мужиками, а женщин раз-два и обчелся.
- У них же войны нету… Потом, не гибнут на дорогах, как у нас, не пьют, вот и расплодились!.. - подбила итог Томка.
Вскоре Вероника томно танцевала с американцем, а сестрица болтала в окружении поклонников. И только я отрывалась в одиночестве, потому что на мой «язык» не нашлось охотников… Но бесплатный сыр где бывает? Правильно!.. В мышеловке.
На следующий выходной нас с Томкой ждало обалденное свидание с двумя товарищами из дискотеки. Как порядочные, мы намыли «шеи», расфуфырились, но женихи приехали в Грэйт-Нэк на такой допотопной и грязной машине, что мы категорически отказались от предложения сесть в нее. «Свиданку» пришлось» продолжить в китайском ресторанчике напротив. Мужики вели себя, как последние ублюдки, потому что, видите ли, по дороге их «из-за нас» (?) оштрафовала полиция, так как ездят в «металлоломе», да еще без прав. Один из них, видно хозяин, так нервничал и «факал», что я попросила Томку спросить у них – уж не из дурдома ли сбежали?... Нет… Просто заводские ребятки… Понятно. При заводе, где работают одни мужчины – дискотека с баром и «бабс» завлекают бесплатным входом, оплачивая за них. Кончилось тем, что «женихи», съев заказ, вышли покурить и уехали на своей развалюшке, а мы рассчитались за себя и за них.
Лично у меня больше ни разу не возникло желания устраивать личную жизнь, чего не скажу о Томке. Она все же вступила в брак - вечно она куда-нибудь вступит… Ей так хотелось легализоваться, чтобы беспрепятственно летать к детям и внукам, за которыми безумно тосковала, что купила печать в паспорте всего за восемь тысяч баксов, причем у десобилоти - малообеспеченного придурка. Кроме этого, он еженедельно приезжал к «женушке» и требовал двадцатку на пиво. «Десобилоти» вонял мочой и его живот походил на сто ведерную бочку, в которую он все время что-то заливал. Вскоре, даже Томкино сверх терпение не выдержало этого убожества и, поняв бесперспективность аферы, она подала на развод. Обратный ход вылился в круглую сумму… И только когда моя дорогая сестрёнка прошла индивидуальные «университеты» и сама перестала быть «десобилоти» , ей Бог послал «кусочек сыра», в виде приличного человека. «Второгодница» пошла под венец, но не с американцем, а с немцем…
Нашей певунье Веронике тоже не везло с хорошими парнями и только перед самым отъездом она встретила свою «последнюю любовь» из когорты бывших соотечественников. Она даже курить бросила от счастья, что жизнь в «людях» прожита не зря. Вероятно, это был фиктивный брак, но об этом стараются не распространяться, пока не замаячит вид на жительство. Его надо ждать более двух лет, а потом еще два раза постольку, чтоб стать гражданкой страны, где не дают пропасть нелегалу – вкалывай на «здоровье»! Америка нам поможет!
Еще из уст в уста, как легенда об Атлантиде, передавалась красивая история, будто бы одна из наших проработав два года бэбиситором в американском семействе, где сидела с тремя детьми, заболела раком. Хозяева были так милосердны и великодушны к своей русской няньке, что заплатили огромные деньги за операцию, вытащив с того света. Выздоровев, благодарная женщина вернулась к своим спасителям и продолжила служить верой и правдой…
Но было, не было – кто знает? Что правда, так это то, что наш народ любит украшать свою суровую жизнь волшебными сказками, когда «по щучьему велению» появляется «то, чего не может быть…» Здесь лучше было забыть про «щуку» - за видимость работы никто не заплатит видимость зарплаты, как привыкли в нашей системе уравниловки. Тонька – «вобла», которая сейчас получала у своих «рабовладельцев» за один месяц больше, чем за год дома, когда работала медсестрой в больнице, дозрела до политического заявления, и обратилась к невидимому оппоненту:
- Та если б весь эСэСэР вкалывал так, как мы сейчас на американцев, то не только бы догнали и перегнали этих лодорюг, а ихний долбанный коммунизм построили бы… Вы, падлы, платите людям по-человечески, они вам горы с землей сравняют и каналы голыми руками вырыют… Стимулировать народ надо!.. Шо толку, шо пятнадцать лет Тонькина морда с доски почета не слазила… Вместо нормальных денег – филькину грамоту… А чтоб прокормиться и дом начать строить два гектара свеклы сахарной брали со своим стахановцем, он тогда за воротник еще не закладывал…
Тут кто-то вспоминал самое страшное отечественное проклятие – «чтоб ты жил на одну зарплату» и «чтоб мало получать, надо много учиться».
Женщины начинали перечислять, кто чем промышлял, чтобы дожить до получки. Математичка Марина вешала на себя две ставки и, забыв родных детей, корпела над тетрадями... Заведующая Инна таскала харчишки, не съеденные детишками… Наша певица - занималась фарцовкой… Инженерша-Галя по ночам вязала на машинке кофточки и сдавала в салон и т.д. и т. п. до бесконечности…
Как и всем, не желавшим мириться с нищетой, мне приходилось шить по ночам и, несмотря на запрет врачей, работать на солнце – выращивать на продажу бахчевые культуры. Но вот парадокс. Извращенное понятие совкового интеллигента средней руки не позволяло мне открыто продать выращенный – не украденный! – урожай. Чтоб никто не засек «артисточку» за этим «позорным занятием», меня увозили торговать подальше от Абинска. Вернувшись, хвасталась мамке:
- Нарядилась, как пугало огородное!... Даже ты не вычислила бы меня – паранжу под шляпу надела…
- Та ты, доца, як ни маскируйся, тэбэ по росточку усё равно узнають!.. Нехай скисняються – кто крадут…
На зависть соседям мамка всегда имела свою «бизьнесь» с огорода и не «скиснялась» выйти на базар, чтоб заработать лишний рубль, который лишним никогда не был в большой семье…
Деньги в сознании русского человека – это зло, но при этом каждый тайно вожделеет этого «зла». Мы стыдимся быть богатыми и подареное больше ценим, чем заработанное, случайное – больше, чем выстраданное… В России все хотят разбогатеть, но не любят разбогатевших, не только живущих на неправедные средства, но и любого, кто у всех на глазах тяжело трудится на незавидной работе и скопил деньжат. Что это, как не зависть?... Убедилась в этом сама, когда по возвращению из Штатов вместо «аплодисментов» – выстояла! – на меня обрушился шквал негатива и зависти. Некоторые из соседей, особенно те, кто пьет или пьют их члены семьи, злобно обзывали меня «американской миллионершей» и посылали назад…
- Что при коммуняках, что при дерьмократах - сплошной грабеж! – делает вывод Тонька – «вобла», - А что мы хотим, если куда не плюнь, выезде бывшие комсомольцы-добровольцы по кабинетам –от Владика до Кремля… Даже в храмы переметнулись, гады – батюшками стали… Потому и исповедоваться к ним не хожу… И что нас ждет по приезду?.. Буду сидеть у своих иранцев, пока держат. Это – верняк. Господи! Лишь бы здоровье не начихнулось!...
Страх заболеть преследовал не одну Тоньку. Нелегал ничем не защищен и ему болеть не полагается – нет медицинской страховки, нет льгот, нет денег… За пятиминутный осмотр у русского специалиста надо выложить не меньше сотни. Несложная операция – считай в геометрической прогрессии. А уж если серьезная напасть – пакуй чемоданы и лети домой, пока живой и где «стены лечат».
Работа в экстремальных условиях вынуждала горстями пить пилюли от давления, успокоительные, валидол, но-шпу…. Ничего не смысля в американских препаратах, все пользовались нашими, которые всегда можно купить в любом количестве на Брайтон-Бич в Бруклине. Здесь на каждом углу прогуливается тетка с сумкой и «подпольно» торгует нашими лекарствами. Переплатив в сотни раз (в переводе на рубли) , приобретешь все, что потребно твоему болящему организму. Каждый раз рассчитываясь за лекарства, которые у нас не отпустят без рецепта с несколькими подписями и печатями, я задавалась вопросом: «А как это все неограниченное количество доставляется в страну ограничительных законов? И как бы мы, нелегалы, выживали, если б не контрабанда?»
А поводов для того, чтобы не расставаться с таблетками, находилось более, чем достаточно… Отработав почти два года, немолодая Кира втулила все до цента в джип – страстную мечту своего единственного сына. Теперь ни денег, ни «мечты». Она нарвалась на жуликов, которые взяли с нее не только за машину-невидимку, но и две тысячи за переправку в Ленинградский порт. Вначале ее «кормили» обещаниями, потом предложили ржавый автомобильчик другой марки и, под конец контора растворилась, оставив на память о доверчивости пачку квитанций, сделанных на «фирменных бланках». Сдав билет в Россию, измученная, с потухшим взором и морщинистым лицом Кира, осталась трубить по второму кругу. О внутреннем состоянии таких жертв, которые не окупятся никакими деньгами, можно только догадываться…
Пробыв в Штатах год или два, почти у каждой появляются проблемы с зубами. И хотя все русские газеты усеяны объявлениями, где тебе за самую низкую цену гарантируют самое высокое качество, это еще ничего не означает. Было такое впечатление, что в Бруклин переместилась половина, причем не самая лучшая, русских дантистов. «Повести», одна печальнее другой, о сломанных челюстях и мостах, пересказывались при каждой встрече. Наши берут за работу действительно много меньше американцев и, вероятно, наверстывая количеством, сплошь и рядом клепают халтуру. Многие, если не большинство специалистов, работают без лицензии и, обслуживая себе подобных, не отвечают за «какчество». Они знают, что их клиентки «надевают» на себя голливудскую улыбку перед возвращением в Россию, а оттуда достать – руки коротки. Таким образом, заплатив две-три- четыре и более тысяч за «красоту», многие рискуют остаться без зубов и без денег.
Все сходились во мнении, что лучше дотянуть до дома – до хаты, где этих же средств с лихвой хватит не только на себя, но на челюсти мужа и детей, причем у лучшего специалиста. Но как хочется вернуться домой не только на белом коне, но и с ослепительно-белыми зубками!.. И если б только знало наше правительство с думскими комитетами, что никаких зубок не пожалели бы нелегалки, чтобы вцепиться им в горло, попадись они в руки…
Это неестественное желание появлялось в связи с упорными слухами, будто с тех, кто батрачит за границей, будут сдирать несусветные налоги и вообще, как бы не урезали свободу передвижения. Из брошенной искры разгоралось пламя гнева и женщины, кто громче, начинали клеймить нашу серо-буро-малиновую с кроваво-красным отливом власть. Бойкая, с рыжими волосами и такими же ресницами непримиримая Любка из Москвы, поменявшая несколько домов, как она выражалась, – «терпимости», и наконец-то осевшая хаускиппером у американцев, вносит предложение на голосование:
- Бабы, вам не кажется, что всех этих продажных сук пора подвесить за одно место, чтобы не плодились!..
Неконфликтная Тонька перебивает:
- Не хватало руки об них марать!.. Лучше их всех, гамузом хаускиперами к иранцам или бывшим нашим – сразу поумнеют и про народ вспомнят… Заодно и морды станут худей!
Рассудительная Инка-заведующая успокаивает:
- Девочки, что вы нервничаете, по законы мы здесь не работаем, а как бы отдыхаем, следовательно, с нас и брать нечего… И потом, вы что, дуры наличными везти? Говорят, в аэропорту бандиты пасут таких, как мы… А правительству нет прощения уже за то, что вынудили самых трудоспособных женщин выехать из России… Сколько назад не вернется!
Разумные доводы подруги возвращают разговор в спокойное русло и тут выясняется, что у большинства «туристок» все доллары переправлены в Россию и давно съедены безработной или малоимущей родней, так что для волнений нет оснований. Тонька – «вобла», почему-то обращаясь ко мне, задумчиво произносит:
- Катя, когда-нибудь напиши про то, как мы тут страдаем… Пусть все узнают, как нашим бабам денежки достаются в Америке!..
Ее слова клинописью врезались в мое подсознание, но только спустя несколько лет щелкнуло включателем – пора! «И где теперь невольные подруги двух моих осатанелых лет?..» Сколько судеб – «с изюминкой», с «горчинкой», с «дрожжами»…
Тут кто-то из девчат давал команду бежать в пиццерию, при закрытии которой остатки-сладки отдавали бесплатно. Там нас знали - русские не упускают случая воспользоваться щедростью и сэкономить лишний доллар… В Америке голодных нет, а нищие просят «мани-мани». Сама много раз видела выставленные у магазинов или ресторанов пакеты с черствыми булками или непроданной выпечкой, которые никого не интересуя, спокойно дожидаются мусоровозки…
Опираясь на свой опыт и наблюдения, позволю себе дать несколько дельных советов тем, кто твердо решил уехать от российской нужды на Запад. Постарайтесь освоить хотя бы азы английского, тогда многие специфические трудности обойдут вас стороной. Прямо с трапа самолета вы сможете устроиться в американскую семью, где более демократические порядки и можно оговорить условия работы. Моральные издержки, которых везде хватает, окупятся более высокой зарплатой, чем у соотечественников или восточных «рабовладельцев». Не стесняйтесь вникать во все детали, чтобы не случилось неожиданных сюрпризов. Например, за ту же оплату, кроме хозяев, в нагрузку вам прикажут убирать квартиру мамочки или великовозрастной дочурки. Ищите «должность» без суеты, желательно вблизи транспорта, иначе половину зарплаты прокатаете на такси, или смело требуйте доплату за это неудобство.
Самой престижной считается работа со стариками. Если ты удачно «сел на бабку», то имеешь круглосуточную привязку с одним или двумя выходными в месяц и зарплату от трехсот до семисот долларов в неделю – зависит, опять-таки, от степени языковых познаний. Такие счастливчики, как правило, чрез два-три года, надорвав нервишки, возвращаются домой. Но деньги – вода… Нанюхавшись отеческого дыма и придя в себя, от гораздо больших потрясений, вскоре наступает горькое сожаление:
- Эх, поторопилась уехать!... Сидела на всем готовом, да еще такие «бабки» за бабку платили!...
Но десять лет надо ждать, чтобы Америка простила нарушителя визового режима, и простит ли? Те, кто не смог смириться, чего только не предпринимали, чтоб вновь вернуться в добровольное рабство ради денег. Одни разводились с мужьями и меняли фамилии на девичьи, другие «теряли» паспорта и получали с новыми номерами, третьи прописывались по другому адресу… Но американская компьютерная система, куда навечно внесены нарушители, не дает сбоев. Пожалуй, могу привести один единственный случай, когда нелегалке удалось вернуться в Нью-Йорк и с вожделением «сесть на бабку»…
Это была врач-гинеколог из Киева, приятельница Нинки. Быстро сориентировавшись, что американские денежки имеют свойство слишком быстро испаряться, и вскоре ей придется возвращаться на нищенскую зарплату в ненавистное здравоохранение, она не стала затягивать. Поменяв все, что только можно, вплоть до внешности – мадам не побоялась сделать круговую подтяжку – и примкнув к группе медиков, вылетающих в Штаты на какую-то конференцию, лисой проскочила через кордон. Представляю, каких нервов ей это стоило!
Так что если вы привязаны к материальному или вам есть кому посвятить свою жизнь – а таких большинство - прежде чем упускать «птицу счастья», взвесьте все «за» и «против», иначе по возвращению вас ждут «бесцельно прожитые годы»...
Наши женщины, прилетевшие в Штаты, быстро занимают каждый свою нишу, в зависимости от способностей. Большая часть, проработав год-два, возвращаются на Родину, не зная ни слова по-английски, кроме «бай-бай», и ничего не увидев в этой великой стране. Остальные настойчиво «берут язык» и продвигаются по служебной лестнице. Кто-то из них решает навсегда связать свою жизнь с Америкой, обрекая себя на долгую разлуку с родными и близкими. Но, кроме русских, не менее рьяно стремятся зацепиться за штаны дядюшки Сэма представители соседних государств и наши братья по бывшему соцлагерю – китайцы, поляки, прибалтийцы, а когда Шеварнадзе лег под Америку, то косяком пошли грузинки. У последних, как правило, хороший английский… Так что сегодня «конкуренция такая, что хоть дустом их трави».
В связи с этим, или другим, иммиграционные законы ужесточаются с каждым годом. Если раньше можно было ссылаться на политические или религиозные преследования, то с переходом России на демократические рельсы, которые пока не проложены, но они в теории как бы есть, эта мотивация не принимается. Остаются браки с американскими гражданами, но они и здесь заключаются на небесах. Остальное - от лукавого, и не каждому по силам соперничать с «рогатым». Более безобидный путь – это участие в лотерее. Шансы невелики, но есть. Несколько моих знакомых выиграли вид на жительство, что говорит о честном розыгрыше. Мне лично не повезло, хотя отправляла конверт с анкетой и фотографией. Но выиграть – мало. Счастливчику надо еще потратить не одну тысячу долларов на юриста, чтобы оформить соответствующие документы и заявить о себе в иммиграционной службе.
Несмотря на все превратности, Америка остается единственной страной, где бедному русскому не возбраняется работать, будучи нелегалом, и относительно хорошо платят. Вот только при всей своей радушности и улыбчивости она терпеть не может слабых. Если ты излишне деликатен и робок, не умеешь противостоять открытому или скрытом хамству – то держись! Жизнь будет метелить тебя до тех пор, пока не вырастут зубы, желательно – акульи, в три ряда. Тогда лишившись двух, останется еще один ряд, и ты сможешь обороняться от притеснителей. Надеяться здесь не на кого – ни свата, ни брата… Легче самоуверенным и наглым, но и на них находится хомут.
Смельчаки, которые уходили на свои хлеба, быстро убеждались, что самостоятельная жизнь «новым» русским, в данном случае нищим, не по карману, и вновь возвращались в лоно чужой семьи. Но, в любом случае, от всех требуется одно – быть здоровыми и работать профессионально. Ленивых и неумелых деловая Америка выплевывает за ненадобностью. У них такого барахла, как в сэкенд-хэндах – своё девать некуда. Не раз была свидетелем, когда наши молодые, крепкие девчата, нередко с хорошим языком, не смогли вписаться в американский ритм и в ужасе удирали от трудностей, так и не успев раскрыть свой потенциал. Часть из них пристраивалась на чистенькую, но грязную по своей сути работу «массажистками» в баньки или ночные клубы, где танцевали и раздевались перед пьяными мужиками.
Но бывало и так, когда трудолюбивые женщины, помаявшись несколько месяцев, возвращались на родину в состоянии глубочайшей депрессии и без средств к существованию. Одни не смогли пережить рабство, другие «заломати» гордость нищего и перестроить психику, чтобы служить – работать мало – на стервозного хозяина, и даже не стервозного. Те, кому возвращаться некуда и не на что, терпят и, оставаясь в «людях», потихоньку сходят с ума. Не позавидуешь и тем, кто, жалея себя - несчастных - исходят злобой на весь мир…
Зато если ты выдержал все «пенальти» с «нокаутами» и освободился от «совковых» пут, то вливаешься в поток и, надрывая пупок, несешь знамя победы. Как ни тяжело, а все дорожат своей работой, потому что в конце каждой недели наступает самый вдохновительный и офигительно приятный момент, искупающий все трудности бытия. Как правило, без задержки, хозяева выдадут неимоверно большую, в переводе на наши, зарплату, не то, что от безжалостно-скупого государства российского с их надбавками по сотне… Спасибо большое Америке, что дает русским заработать и не гонит метлой. Здесь не на словах любой труд – в почете, потому что последний работяга, при желании, может позволить себе загорать на Багамах, лежа рядом с миллионером, да еще, на зависть ему, обжираться и не думать об «элитной» фигуре.
А ТЕПЕРЬ ВНИМАНИЕ – РОЗЫСК!
Одна дама - ну очень даже пристойного вида! - русская немка, вдова, религиозная, примерная прихожанка, чем вызывала всеобщее доверие, собственноручно создала пирамиду «МММ» и облапошила нелегалок Грэйт-Нэка и за его пределами.
Судьба с бритвой шла по моему следу и под занавес ваша слуга тоже попалась на эту удочку. Ну наивный – до глупости – мы народец, все верим в золотую рыбку со скатертью-самобранкой, да в хорошего царя, забывая – нет царей хороших! «Век живи – век учись, а дураком помрешь» – у кого, кроме россиян, найдешь такую же поговорку и где дурак – народный герой!.
. Все действующие лица в моей книге бесфамильные(кроме исторических) и, зачастую, с другими именами, но ЭТОТ СЛУЧАЙ!.. Простите, ВИКТОРИЯ ЭДУАРДОВНА ВИНГ, не могу удержаться. Страна должна знать своих героев. Ау? Вика! Где ты? Я хочу вернуть подаренный тобой альбом с молитвами и возвышенными стихами о совести, о женском счастье, дружбе, которые ты подарила мне на Пасху, чтоб не вызвать сомнений в своей праведности. Ты говорила, что сочинила это тоскливыми и бессонными ночами… А может, тебе не спалось от страха быть погребенной своим же детищем – «пирамидой»? Мне очень стыдно вспоминать этот пройденный урок, но – «надо Федя, надо!».
Когда моя служба в нескучном доме подходила к логическому завершению, позвонила Томка и заинтриговала:
- Приедешь, тебя такой подарок ждет – сдохнешь от радости!...
И правда, при встрече я чуть не сдохла, потому что мои накопления в сумме пятнадцати тысяч, оставленные у нее на хранении, сестрица позаботилась подчистую сдать в «оборот» Вике. Ну чего не сделаешь из любви к ближнему – она так хотела увеличить мое состояние! На мои поминальные причитания, дескать, мы эту женщину почти не знаем, а как аферистка? – Томка стала меня стыдить:
- Чего ты трусишься? Как ты можешь не верить приличному человеку?!.. Да она же бывший врач – терапевт, заведовала целым отделением где-то в Средней Азии. Туда в войну всех поволжских немцев сослали… А сейчас ее родители, дочка, зять, внуки, в Германию перебрались, там и ждут Вику… Она товар скупает и отсылает родне, а те назад – деньги с наваром. Ты поняла, дура?!
Действительно, не надо было иметь много ума, чтоб не понять – меня оставили без средств к существованию. Завыв, как на «выносе», я запричитала:
- Какой товар? Там свое девать некуда… Да она уже в Германию слиняла! Как ты могла?!.. Кто тебя об этом просил?!.. Ты зачеркнула мой двухлетний труд и мое будущее!...
Дальше все было, как в тумане. Томка стала трясти перед моим распухшим от мокроты носом «амбарной книгой» и ругать меня:
- Ну, Фома-неверующий!... Посмотри сюда! Тут черным по белому расписано – сколько кто дал, какой процент накопился!.. Я же у нее за главного бухгалтера и посредника!... Ну чё ты переживаешь? Она берет деньги под пятнадцать процентов в месяц… Десять – тебе, пять – мне… За два месяца у тебя прибавилось три тысячи и на сегодня ты имеешь восемнадцать тысяч!... Нет, чтоб спасибо сказать!.. Я и свои, что было, вложила, правда, их у меня мало… Если хочешь знать, ко мне очередь!.. Ну что ты ревешь? Да она детьми поклялась – все честно!..
Но Томка меня не убедила:
- То на бумаге – она все стерпит! Но где деньги?! Верни мои деньги, мой труд!..
У «главбуха» не было даже паспортных данных Вики, не говоря о самом документе, как это делают «бандерши», пока им не вернут должок. Томка растерялась на такой промах и, еле дождавшись окончания работы, мы помчались к новоявленному «Мавроди».
Она служила неподалеку, в небольшом, но суперстильном доме, отделанном под бело-коричневую шубу. Ее хозяин – практикующий врач – заметим, нашим - так! – не жить. Хозяйка, по происхождению немка, не работала и вела богемную жизнь, не пропуская выставок и презентаций. Двое детей учились в колледже. С появлением Вики, она приобрела не только хорошего хаускиппера, но получила практику родного языка, потому что женщины общались на немецком. За свое трудолюбие Вика получала триста долларов за шесть дней, что считалось очень хорошими деньгами для домработницы. С ней меня связывало шапочное знакомство и мы иногда встречались в кафе или парке.
Как они с Томкой вышли друг на друга – не ясно. Думаю, сработал закон – подобное притягивается к подобному. Все мы не без греха!.. Моя любимая Томка периодически впадала в авантюристический азарт и теряла голову, если пахло жареным. Поклонение мамоне не мешало ей быть в личной жизни вполне порядочным человеком и добрым, сердечным товарищем. Но где – грань?..
Деньги правят миром! Этой болезнью, в открытой или закрытой форме болеет все человечество. Товарищ Бендер с его миллиончиком и стульями – сплошное благородство. На смену вору-романтику пришли наглые и циничные Мавроди с могильными «пирамидами» и «пирамидками», а вслед за ними абрамовичи, березовские, чубайсы… Но если в Штатах расстреляли бы таких воров и казнокрадов, то наши спокойно разгуливают не только в России, а во всех странах мира, поражая всех роскошью.
Когда мы, взволнованные – а как уже и след простыл? – позвонили в супер особняк, то вышла Вика. Ее бегающие, небольшие глазки и показушная веселость – как она нам рада! – выдавали «артистку легкого жанра». Моя интуиция сказала – врет! Но, как всегда, я подключила свой рассудок, и он безрассудно убедил меня в обратном - она такая с виду милая и приличная! Неужели сможет надуть?..
Умная Вика – дураки в такие игры не играют, дураки деньги несут – сразу почувствовала мои сомнения. Чтобы подавить их, она в этот же вечер выдала мне проценты за два месяца. Пока я не отъехала, сердобольная врач-аферистка одаривала меня подарками и вниманием. Каждый раз она рассказывала о своем «бизнесе» и, доказывая свою набожность, задирала майку и демонстрировала пояс с молитвами. Или с благоговением вспоминала, как она отстояла службу и как ее благословлял пастор... Воровка была протестанткой.
Кончилось тем, что Томка уговорила меня сдать для ровного счета еще пять тысяч, привезенных от Фрэда, и жить, как «белый человек» - на проценты. Мой пример стал заразительным и «тарелочки» с долларами потекли к Вике нескончаемым потоком, причем в обход возмущенного «главбуха»... Это обстоятельство, в дальнейшем, спасло ее положение…
Сердечно прощаясь в аэропорту Нью-Йорка, сестра побожилась, что если благочестивая всех накроет, то она выплатит мне все до копейки, потому как остается в «заложницах». По приезду я действительно, как «белый человек», получила проценты за два месяца и смогла поменять двухкомнатную «хрущебу» на приличную квартиру, сделав ремонт. Но на третий-четвертый месяц Вика затаилась и я дала команду «главбуху» срочно изъять мои деньги из «бизнеса». Но изымать уже было не у кого и нечего. Загробным голосом сестрица «обрадовала»:
- Вика скрылась… Моя жизнь под угрозой… Все клиенты требуют свои деньги с меня, как с посредника, хотя большинство сдавали через мою голову…
- Томочка, любимая!.. Деньги потерять – ничего не потерять!... Лишь бы ты живой была!.. Все виноваты… Не были богатыми – не хрен начинать. Нинка была сто раз права – американские деньги для русских – как проклятые!.. Наверное, я обручена с бедностью…
Потом в течение года или больше «заложница» выслала мне четвертую часть из моей «пирамиды». Вместо собственного бизнеса, они разошлись на лечение и содержание родителей, которым создала американские условия жизни. Это единственное, что мне удалось и видит Бог – дорогого стоит, но не увидела родня… А нашу «богобоязливую» Викторию Винг можно только пожалеть. Сколько проклятий обрушилось на ее убеленную сединами голову, которую она не закрашивала, чтоб вызывать жалость и доверие. Такое – даром не проходит! Господи, прости ее, грешную!..
Остается пожелать – «люди мира, будьте зорче втрое!» Ни в коем случае не вкладывайте свои деньги в самые заманчивые предприятия. Не оскудела земля русская «талантами»! Глядишь, где-то вновь блеснет звезда «мавроди», «дома селенга», «властелины» или «виктории винг», потому что в нашей стране дана лицензия на воровство и она действует независимо от границ.
ГЛАВА 11
Гуд-бай, Америка!
Мои последние денечки в стране чудес – это грустное прощание. Знала – навсегда, возврата не будет, даже если очень захочу… А жаль! Вначале я стала симпатизировать «мачехе», а потом незаметно влюбилась в нее. К счастью, это была не та страдальческая любовь до гроба, с непреходящей болью, как к России – вторую такую же я не пережила бы – а воздушная и легкая, как их поп-корн. Стабильность, безопасность, относительно высокая зарплата – что еще надо? Человек быстро привыкает к хорошему…
Гуд-бай, райский Грэйт-Нэк! Здесь можно было возвращаться за полночь и не опасаться за свою драгоценную жизнь – ни одной бродячей собаки, прекрасное освещение, а полиция не зря свой хлеб ест – преступность нулевая…
Недалеко от вокзала, на пригорке около почты, моя заветная скамейка, где отдыхала и лечила сердце мечтами в «недетский бред вплетая детства нить», еще не зная, что «близок день, - и станет грезить нечем, как и теперь уже нам нечем жить!..» С нее хорошо видно, как из-за крон деревьев каждую минуту звездочками вылетают самолеты из Нью-Йорка - за час более шестидесяти. Кидая в рот ягоды винограда, клубники или кусочки арбуза, я представляла, что настанет день и моя «звездочка» помчит меня на родину… Дождалась! А теперь мне вроде и уезжать не хочется…
Центральная улица Грэйт-Нэка, где вечный праздник, но уже не для меня… Рестораны, фитнес клубы, завлекательные витрины магазинов… Вместо того роскошного чемодана, на который положила глаз, купила дешевый, китайский, но тоже на колесиках. Тот стоил столько, что у нас год можно жить - не тужить, и хлеб с маслом есть…
Все-таки инкогнито от Томки, я отобедала в том японском кабаке, на который облизывалась в первый день приезда. Так себе, ничего особенного. Но к тому времени мой желудок был избалован «коммунистическими» харчевнями Нью-Йорка и меня было трудно удивить супчиком из молодого бамбука…
Небольшой уютный кинотеатр… В нем четыре зала, где идут разные фильмы - выбирай по настроению. Плати в кассу пять долларов и по чеку проходи в любой из них, на любое место. Здесь я посмотрела много серьезных, психологически выверенных кинолент, где все было ясно без перевода: «Английский пациент», «Титаник», «Эвита» и многие другие. Из старых кинолент моим неизменным успехом пользовался культовый в Америке фильм «Унесенные ветром» по роману Маргарет Митчелл (дома я его тоже не пропускала и смотрела не один раз). Автора больше всего интересуют внутренние возможности человека и его способность управять судьбой. Как завороженная следила я за целеустремленной, отважной и жизнестойкой Скарлетт О*Хара, в исполнении Вивьен Ли, которая являлась носителем самой устойчивой мифологии национального сознания – «американской мечты»… Явно чувствуя таинственную связь времен, я узнавала в её судьбе перепитии собственной жизни. Но эта зеленоглазая бестия, наделенная автором многими человеческими слабостями и пороками, не трусится ни при каких обстоятельствах и не прячет свою очаровательную головку в царство иллюзий, как некоторые… Век девятнадцатый или двадцать первый, а человека преследуют одни и те же проблемы: как не сгинуть на изломе истории, а затем выжить в период неизбежных Реконструкций…
Несмотря на домашнее «видео не видео» в кинотеатре всегда полно народа, особенно молодежи. Все спокойно жуют свою кукурузу или чипсы и ни у кого ни в коем случае не поднимется рука порезать кресла или оставить наше традиционное про Машу плюс Васю. Еще не как у нас, по окончанию фильма, там где добро побеждает зло, весь зал стоя награждает апплодисментами героя-победителя, бутто он услышит…
Маленький парк с десятком столетних деревьев… В Грэйт-Нэке все небольшое, но зато качественное… Здесь без чувства дискриминации можно было часами общаться с земляками или смотреть бесплатные концерты, оплаченные муниципалитетом. Нередко среди артистов, как остатки разбитой армии, мелькали наши виртуозы – балалаечники или баянисты. Когда-то, наверное, они работали в наших филармониях, но «перестроившись», рядами пошли по миру в поисках куска…
Служащие выставляли белые пластиковые стулья, а после убирали в небольшую кладовую. Иногда то тут, то там инвентарь оставался на ночь - если парк закрывался, его не выдергивали из-под сидящего посетителя, но это никого не толкало на воровство. У нас, с нашим «облико-моралес», где все что можно и нельзя – «выносят» или проще – «берут», такая халатность не прокатила бы… Вот и живет страна без «стульев»…
Гуд-бай, Нью-Йорк!.. Знакомство с Сити-городом началось через несколько дней, после моего перелета и каждый раз он заставлял меня волноваться, оглушая своим учащенным пульсом, где рядом с деловитостью прекрасно уживалась праздная жизнь. Как любой провинциал, я чувствовала себя щепкой, затерянной в океане людей и не представляла, как можно жить в этом многомиллионном муравейнике? По первах мне становилось дурно, если, вдруг, теряла моторную Томку и во избежание быть погребенной в водовороте людей, крепко держалась за нее.
- Что ты прилипла, как банный лист?... Видчипись! Та тут последний дебил не заблудится, даже если сильно захочет. У них улицы пронумерованы. Сюда – Стрит, туда – Авеню! Запоминай! Только Бродвей рассекает Манхэттен поперек… Здесь не найдешь улиц имени героев гражданской войны, положивших в землю своих соотечественников… Ты лучше рот не разевай на каждого встречного-поперечного!...
Это она к тому, что я заглядываюсь на африканцев, индусов или мексиканцев, гордо шествующих в национальных одеждах. «Мы с Тамарой ходим парой» длилось до тех пор, пока не ушел страх перед каменной махиной с его небоскребами и не появились основы английского.
Попадая на улицы Нью-Йорка, меня не покидало ощущение маскарада и всеобщего веселья, чему способствовали поющие, звенящие, трубящие, свистящие фестивали разных диаспор и групп – от китайцев, корейцев, чилийцев, любителей футбола до секс меньшинств, где сильный пол демонстрировал свою слабость к женскому белью и не только…
- Нам бы их заботы! – вздыхает Томка – Заметь, в этом калейдоскопе только русских нет, хотя их здесь «полным полна коробочка»…
Подумав, добавляет:
- Русские – да не те…
Под словом «русские» подразумевались наши из всего бывшего Союза. Вскоре я безошибочно узнавала их в толпе, особенно женщин. Ну сразу видно – наша пошла. У наших – взгляд особый - осторожный, озабоченный или смурной. У наших нет той бесшабашной раскрепощенности, как у американцев. Их человек с одним долларом в кармане и дырявых джинсах – пуп вселенной, а русский и в бриллиантах носит печать – наш.
Гуд-бай, Линкольн-центр!.. Он располагается на площади с фонтанами и здесь находятся все музы театрального искусства, где заплатив восемь долларов за входной билет можно посмотреть спектакль, оперу, балет… И хотя наши вылазки в Сити-город чаще всего носили коммерческий характер, но если выпадал свободный денек, то мы торопились на дневной спектакль. Так и пересмотрели все до одного балеты, где солировали наши звезды. Здесь не нужен был переводчик и под классику с па-де-де – в основном опять же русскую – можно было расслабиться и даже подремать в темном зале с чудесной вентиляцией.
Восприятие искусства требует определенных физических сил, а их у нас, зачастую, не хватало… Хотя, все равно, каждый поход в театр был праздником! Эту дешевизну с входными билетами, где не указаны места и после третьего звонка можно занять любое свободное на балконе, открыла для нас прекрасная Елена.
Как-то зашли в кафе и смотрим – наша напротив сидит. Познакомились. Бывшая переводчица из Белокаменска третий год служила гувернанткой в американском семействе, воспитывая двоих детей. С ее слов, она выполняла только ту работу, за которую платили, и если хозяйка забывала убрать пылесос, спокойно переступала через него, не кидаясь убирать, чтоб угодить или чтоб больше ценили. В Елене не было лакейского, но не было и гордыни. Это был один из редких случаев, когда наша не жаловалась на трудности и умела получать удовольствие от жизни в Америке. Естественность, открытость, внутренняя гармония этой сорокалетней женщины с невинными серо-голубыми глазами на приятном славянском лице, физически и морально не способны были притягивать к себе какую-то нечисть. Про таких, обычно, говорят – везучая, все у нее - как по маслу. Но это «масло» она устраивала себе сама. Елена не тряслась над каждым центом и позволяла себе вкусно поесть в ресторане, купить любимое пирожное, сходить в театр…
Обожая оперу, пересмотрела все спектакли по нескольку раз, не пропустив итальянских теноров. Чтобы отдохнуть от «хороших хозяев» – она их очень хвалила – и переварить художественные впечатления, на выходные снимала комнату в Бруклине. Она жила полноценной жизнью здесь и сейчас. Не создавая «экстремалку», Елена отсылала домой деньги на покупку квартиры и обучение сына по мере возможности. Как и со многими, с кем сводила и разводила судьба, через какой-то отрезок времени мы потерялись. Но благодаря прекрасной Елене мы открыли в Нью-Йорке массу любопытных местечек – метрополитен-музей, где меня почему то больше всего привлекали египетские залы, Центр Форда, Карнеги-холл, парк, недорогие кафешки с хорошей кухней…
Гуд-бай, храм Святого Петра… Сюда мы с Томкой любили заходить после уборок, чтобы передохнуть в прохладе. Усевшись на широкие дубовые лавки, слушали органную музыку, смотрели католическую службу, крещение, венчание… Желающим раздаются тексты псалмов и можно петь вместе с хором. Чтобы католику исповедаться, не обязательно изнурять себя постом или ждать определенный день, как полагается у православных. Если случился позыв раскаяться немедленно, можно притормозить машину у специального окошка и, не поднимая «татуированную задницу», поведать пастору о своих грехах, которые он скоренько отпустит , только не забывай жертвовать на храм. В духе времени в нем созданы все условия для привлечения паствы, имеющей, как и в еде, неограниченный выбор тропинок к Богу. В конкурентной борьбе за души действуют несколько сот самых немыслимых направлений и сект – от евангелистов до сатанистов, где каждый считает себя истиной в последней инстанции…
Храмы, храмы, храмы… Понастроили, а в Бога не верят… Только в районе Грэйт-Нэка с полдюжины насчитала. Что примечательно, во многих их них движения паствы ни разу не наблюдала, а свет в окнах горит день и ночь. Голову на отсечение – это центры каких-нибудь «иеговистов» и прочих «баптистов», где умные тетеньки и дяденьки круглосуточно строчат свои «сторожевые башни» для нашего непритязательного народа. Потом эти брошюрки раздают налево и направо бесплатно – бери – изучай! Забывая про сыр в мышеловке, наши любят – когда задаром… Или продукция из этой же серии, но уже платная, написанная якобы под «диктовку» небесных сил. Сотник книг «посланников» или «проводников» учат, как безошибочно достичь эфирных обителей Богов… «Неужели эти господа изучили человеческие дела настолько, что находят возможным заниматься делами небесными?» - в кои века не в бровь , а в глаз сказал великий Сократ, но как злободневно.
Америка знает, что делает! Не будет православия – не будет и самой России. А нечего крутиться под ногами у мировой цивилизации – для этого пагубного дельца никаких денег не жалко!... Политика! Везде политика… Даже то, что наших нелегалов не вылавливают гуртом и поодиночке, позволяя выносить горшки и мыть сортиры. Идет взаимопроникновение культурными ценностями, вернее, культивируется культ денег, отодвигающий на задворки подсознания исконно русское – духовное начало в человеке.
Но, Слава Тебе, все-таки мы все очень разные. Рецепт счастья, идеально подходящий одному, оказывается совершенно неприемлемым для другого. К тому, к чему один привыкает и перестает замечать, другой не привыкнет никогда. То, что один воспринимает как большую удачу, другой считает непоправимой бедой. Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу…
А вот еще один храм, с которым надо попрощаться – греко-католический. Это прекрасное двухсотлетнее строение в самом центре Манхэттена воздвигнуто на средства украинских националистов. Попали мы в него не мимоходом, а по поводу дня рождения сына. Ему должно было исполниться двадцать семь лет… Так уж повелось в моем дому, что поминаю его не в день гибели, а в день ангела, будто он живой…
Когда была в Киеве после абхазских событий, то узнала, что за год где-то, Рома принял греко-католической крещение и его духовником стал священник о. Шкарубский. Об этом мне рассказала юная особа Таня, которая была прихожанкой того же храма. Как выяснилось, Рома был влюблен в эту скромную, обаятельную девушку и даже мечтал жениться на ней, но она ничего этого не знала…
В заокеанском греко-католическом приходе мы с Томкой познакомились с о. Лаврентием, священнослужителем в четвертом поколении. Он блестяще говорил на литературном украинском и понимал русский. Интеллигентный и сердечный человек с участием выслушал меня, обещая сегодня же исполнить нашу просьбу и отслужить молебен памяти сына.
После службы тьма народа – многие с детьми – высыпали на прихрамовую площадь, но никто не спешил расходиться. Люди общались друг с другом и такой чистой украинской речи теперь не услышишь и на крещатнике в Киеве. Поговорив с несколькими женщинами, мы узнали, что в пригороде Нью-Йорка живет большая диаспора украинских националистов. Все они родились в Америке и считают себя гражданами великой страны. Но в течение двух столетий, некогда опальные украинцы, из поколения в поколение верны национальной идее в чистом виде – сохранению родного языка, обычаев, традиций, церкви… Они не растворились поодиночке в погоне за деньгами, а сохранили силу духа и единства, которому могут позавидовать даже монолитные евреи. Работают культурные и молодежные центры, кроме Манхэттенского, много храмов, ресторанов с национальной кухней, восстановлена связь с исторической Родиной…
Процветая в Штатах, они получили право быть свободными в своих убеждениях. Здесь их никто не загоняет в подполье и не шлет по этапу. Они не считаются врагами для американского общества, как когда-то у нас.
Знакомство с о. Лаврентием и его прихожанами – через год мы вновь встретились – расставило все на свои места. Слово «националист» стало носить для меня тот смысл, который оно заслуживает, а не тот, которым пугали, отождествляя с фашизмом. Мои сомнения в выборе сына рассеялись - раз и навсегда. Для меня стали близки и понятны его чистые и возвышенные помыслы, а себя я почувствовала еще более русской, чем прежде.
Спасибо, Америка! Ты научила меня трудной профессии русского националиста – думать о себе, о России, служить по мере возможности ее интересам, используя свой опыт и здравый смысл… Я хочу быть русской, и только русской, гордиться этим, как гордился мой сын, что украинец. Мне не хочется больше играть в «интернационализм» и уворачиваться от плевков, как соседей по бывшей «коммуналке», так и дальних - потому что – русская.
Но мне отвратителен национализм бытовой, примитивный, когда подвыпившие подростки избивают «черномазого». Мне также претит яростно-агрессивный национализм – «бей жидов, спасай Россию!..» Да, спасай, но не надо – бить. Я не люблю, когда бьют - любого. Побеждать надо разумом, знаниями, чтобы «гости» не переходили грань дозволенного и не вели себя нагло, не считаясь с интересами приютивших их «хозяев»…
Низкопробный национализм рождает сама власть, не способная справиться с бедностью, бюрократией, бесправием, беззаконием и еще сотен «без», «бесов» и «бесенят», потому что у «руля» - «безголовые» и безнравственные, которые живут в обнимку с последними.
Я за национализм гражданский и созидательный. Созидательный национализм – это богатая и сильная Россия для всех, кто ее любит. Это защита нашей культуры, наших недр, нашей экологии… Наверху не приемлют такой национализм, потому что он им невыгоден. Он пробуждает достоинство в человеке и объединяет нацию. Человек с достоинством не позволит делать из себя марионетку и измываться над собой.
Россия – земля мучеников, земля исповедников, полита их кровью, очищается, как золото в огне. Россия была, России нет… Россия будет! В самом слове – Россия – вы только вдумайтесь! – звучит нездешняя сила. Только с именем Россия связаны все вопросы моего земного существования. Вот только когда же Божья благодать спустится на нашу грешную землю? Долго ли будем наказаны и будем ли прощены?... Когда будет покаяние тех, кто погубил детей наших – в Афганистане, в Абхазии, в Чечне, в Беслане, в «Норд-Осте»?… Можно перечислять бесконечно…
Надо бороться за лучшую жизнь и эта борьба не останется без награды. Господь обязательно вознаградит даром внутренней свободы, даром независимости от внешних обстоятельств и уважением современников…
Хотя бы раз в месяц, вместе или порознь, мы с Томкой ездили в свой православный храм. Вслушиваясь в бездонную глубину песнопения, я смиренно просила у Небес дать мне сил для победы над самой собой, чтобы и в клети моей души прозвучал Пасхальный Благовест – Христос Воскрес!..
Но пора петь прощальную американцам. Бай-бай, американцы! Америка, как и Россия – многоголосая страна, только мотивчики у них повеселей будут. Потому что нет голодных, потому что правовое государство, потому что забота о гражданах, и много чего еще «потому что», что у нас только зарождается…
Из разных эпизодов и картинок у меня сложился собирательный образ среднестатистического американца. Вряд ли это будет хмурое или злобное лицо. Он обожает себя и не страдает комплексами неполноценности. Он чувствует себя, как рыба в воде и вполне обходится без нашего – «в человеке все должно быть прекрасно». Он не жалуется на жизнь, даже если она у него дерьмовая. Он верит рекламе, но не всегда покупает. У нас не верят, но покупают. Он ставит на первое место деньги, потом опять деньги, на третье – семью, и где-то там, «вдали за рекой» – Бога. Как и их приклеенная улыбка, у меня остались сомнения по поводу крепости веры – притворяются или правда?..
Нашему человеку быть на Западе в роли туриста – прекрасно, жить – для многих пытка. Мы не такие цивилизованные – не умеем пользоваться компьютером, микроволновками, но мы мыслим по другому. У нас сравнивают по качеству души, у них – по мускулам и звону монеты в кошельке. Но душа мстит, если ее забивают бухгалтерией и мелкими удовольствиями. Она уходит медленно, но безвозвратно. Остается – «пепси – бери от жизни все!» Наша стратегия в предпочтение души любым технологиям. Сейчас, когда русские прогибаются под Запад, идет наше обмельчание – честь, совесть, мораль, стыд изымаются из повседневного обихода… Не забыть бы имя свое – я русский!..
Самолет немецкой компании «Боинг» на три сотни пассажиров взмывает над Нью-Йорком. У меня заложило не только уши, но почему то и нос… Тут мои губы самопроизвольно задергались и, что ребенок, у которого отняли забавную и красивую игрушку, я интенсивно, но недолго прослезилась. С чего бы?.. От радости или сожаления?... Или я стала сентиментальной?… Но разбираться в этих переплетениях не пришлось, потому что отвлекла стюардесса. Она громко предлагала на выбор разные сувениры, уложенные в большую корзинку. Никто ничего не покупал и мне стало жалко невзрачную «коробейницу» - это у нас на авиалиниях красотки работают… Подозвав, выбрала два набора духов и уплатила сто пятьдесят долларов - из «Поднебесной» подарок для подруг будет…
Но хорошо, что больше ничего не носили, а то бы спустила все деньги, не долетев до Москвы. В «Поднебесной» все в три раза дороже продают. А что? Могу позволить – я ж теперь богатая!.. Двадцать тысяч в американском «бизнесе», да каждый месяц буду по полторы штуки получать в «у.е.», нет, кажись, по две, пока не насточертеет… В переводе на рубли это будет… Пульс участился, как от того ядреного коньячка, что не отказалась выпить без закуски. Его бесплатно предложила стюардесса для успокоения нервов, когда самолет набирал высоту. На радостях – лечу домой! – не королева, так «прынцесса»! – я смело опрокинула в рот несколько глотков…
Эх, у меня ж теперь будет не жизнь – а «марина» или эта – малина!.. Голова – каруселью! И понесли меня мои «люзии» - галопом по Европе!..
Для начала создам комфортную жизнь для немощных родителей… Помогу родственникам – у племянницы Оксаны больной ребенок… Как только отойду от впечатлений, не затягивая поеду в институт материнства – закажу двойню, как у тех пожилых американцев, где подрабатывала. Но об этом до поры до времени – ни гу-гу даже стенам… Открою свой бизнес, чтобы была стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Могу ателье, могу ресторанчик с недорогой кухней, например «Русские блины»… Детей поднимать – деньги нужны, найду для них самую лучшую няню… А там подойдет пора омолодиться и забыть о возрасте – поставлю золотые нити, говорят, это без ножа хирурга делают… Так или примерно так богатела я «думкой», глядя в окно иллюминатора…
Мне казалось, именно деньги дадут мне ключ к более качественной духовной жизни. Сегодня даже в храме нечего делать без кошелька… Мне хотелось, не думая о хлебе насущном, самосовершенствовать себя, как творческую личность – брать уроки пения, музыки, учить стихи и делать поэтические программы, поставить спектакль на себя. Мне все это необходимо, как воздух, иначе тоска по лучшей жизни, как у чеховских героев, не даст уму моему покоя – задушит… Может, это и есть та самая загадка русской души? Мучительная тоска о недостижимом… Мечта!.. О прошлом или будущем – не все ли равно? И только театр дарит мне иллюзию ее осуществления. Наверное, поэтому у меня такая привязка к нему…
Мне не нужна роскошная жизнь ненасытных абрамовичей или миллиардных жен видных политиков, но в то же время мне не хотелось бы иметь денежных проблем. Я не верю, что бедность – не порок. Бедность – унижает. Бедность – это источник деградации личности, а не возвышения. Если человеку жрать нечего, зачем ему Моцарт? Ему хлеба дайте, голод – зло, за кусок – убьют…
Тут я беспокойно вспомнила, что в Шереметьево грабят нашего брата и потрогала, на месте ли булавка, которой заколола потаенный кармашек внутри брюк, где покоились несколько тысяч долларов… Хорошо, что остальные в надежных руках остались, а то тряслась бы той самой «зверушкой» и меня сразу бы вычислили…
А если подумать, то и невелик-то капиталец заработала за два года непрерывного труда. Настоящему богачу, а не «игрушечному», как я, один раз в бутик сходить… Так у меня еще неплох урожаец, у других – и того меньше, а со здоровьем – и того хуже. И здесь я – «казачок», на «казака» - не тяну… Раз – два – три… Болезней наберется на изящный букетик, который своим «благоуханием» еще долго будет напоминать об Америке.
Мне не удалось стать миллионершей, но я получила бесценный жизненный опыт и казалась себе могучей, кипучей и непобедимой, как Москва. Выдержав потогонную систему великой державы (а когда-то и мы так назывались…) мне теперь и море по колено - нет страха! Но рано запела я песнь победителя, рано – «дорогуша», рано – «милочка»!...
Окажись в это время рядом со мной ясновидящая баба Ванга и наворожи, что Америка – это только подготовка к настоящим испытаниям, то ойкнула бы так, что, ненароком, хвост или крыло «Боинга» улетело бы в океан…
Лучше б я по самые плечи
Вбила в землю проклятое тело,
Если б знала, чему навстречу,
Обгоняя солнце, летела…
Экскурс в будущее
О деньгах – не будем. Каждому дается ровно столько, сколько надо без ущерба для развития личности… Состояние моих родителей оказалось куда более плачевным, чем ожидала. С первого дня они стали моей «двойней», вместо той, неродившейся… Мои «ляльки» поглощали все свободное и не свободное время. Но где двое – там и третий. Через два года забрала на воспитание шестилетнего «бесхозного» Жорку, внучатого племянника. До этого он жил с пьющим отцом, а мать, младшая дочь Томки, улетела к ней на заработки.
Жорка был очень запущен, отставая в физическом, умственном и нравственном развитии. Через три месяца моих терпеливых усилий он членораздельно заговорил – до этого не выговаривал «тридцать три» буквы – прекратил «висеть на люстрах», а полноценное питание погнало его рост – не успевала одежду менять… По вечерам Жорка получал духовную пищу: читала по два часа лучшие книжки с подключением своих артистических способностей. Вскоре самым ужасным наказанием стало для него «а то читать не буду»…
Сейчас дети растут без чувства Родины и мне хотелось, чтобы его детская память навсегда сохранила – я русский!.. Жорке светила Америка – мать смогла легализоваться.
Но где третий, там сам Бог велел и четвертого… Мне пришлось взять на абордаж двенадцатилетнего Костю, сына старшей Томкиной дочери. Отрок был слеп и глух в духовном и мне хотелось помочь ему увидеть свет в конце туннеля. Но с ним я опоздала… Сегодня ему семнадцатый год, и он находится в местах не столь отдаленных, где проходит свои уроки, свою школу. Помоги ему, Господи, стать на путь истинный!... Молюсь за него…
Потом я поняла, что Жорик и Костя были даны мне, чтобы через них научилась терпению, которого не было, когда воспитывала своего ангела, и которого не за что было «казнить», а я «казнила»; чтоб еще и еще раз прочувствовала, какая богатейшая душа была в облике моего сына!...
Моя жертвенность была одухотворена чувством долга и любви. Свой крест я несла спокойно и терпеливо, выкладываясь сполна. Но как я не старалась продлить жизнь родителей, едва мама отметила свои семьдесят семь – закрыла её глаза. Умерла – как жила – легко и просто – в одночасье – от инфаркта или тромба. Не лежала ни дня, и тут ей позавидовали…
Забрав к себе тяжело больного отца - парализован да еще с диабетом, – стали жить втроем в моей двухкомнатной квартире. Отдавая – получала. Помощь шла от Томки и Жени, матери Жорика. Ко мне приходила «домохранительница» и мы жили ни в чем не нуждаясь. Малый – в садике, потом с учительницей, которую наняла для его образования и где он делал успехи. Дедушка – обихожен. Сама – вся в творчестве, начала писать юмористические рассказы, монологи, зарождалась эта книга… Но когда у женщины есть все – двое детей – старый и малый, квартира, мебель… Что ей не хватает? Правильно! Мужа, который бы ее – мебель - двигал…
Он тут же и объявился, будто караулил под моей новой дверью с цифрой шестьдесят шесть – лет ему было ровно столько же. Учитывая Жоркины шесть, получилось три шестерки, а они, говорят, бесовские. Наверное, правильно говорят…
Он имел кандидатскую степень – «что-то там в носу» - и гордился этим до умопомрачения. По характеру он превосходил всех предыдущих «папочек» вместе взятых, хотя внешне это было незаметно, что еще опаснее. Он был даже не «папашка», а настоящий «пахан» - из тех, кто, добиваясь своего – пройдет по трупам и не оглянется… Вместо того, чтобы объясниться и разойтись, как в море корабли, что сделала я? Вы угадали. Обливаясь «соплями» - не мой! – я с перепугу пошла с ним в ЗАГС. Гармония в моем доме разрушилась в этот же день…
Страх – крысы. Мне приходится жить с этими бесшумно заползающими мерзкими тварями – маленькими и большими страхами, с этими потемками собственной души. Наступая на одни и те же грабли по нескольку раз, я с трудом беру мудрость у жизни и – хоть убей! – учусь только на собственных ошибках…
Через неделю можно и нужно было разводиться, но что вытворяет ваш покорный «заяц»? Опять же из-за «крыс» - боялась сказать «вот Бог – вот порог» - как под гипнозом «психотэрапэвта» продаю свою чудесную квартирку и родительский наследный дом – забыв каким трудом всё досталось, - и то, и другое за бесценок и создаю американские условия «пахану», где беру на себя роль хаускипера... Видите, его не удовлетворяла моя жилплощадь – тесно и нет гаража, а он инвалид - надо, чтобы все было под боком…
Не прошло и месяца, как все мы жили в купленном за мои деньги огромном недостроенном особняке с гаражом на несколько машин… Страх – наихудший советчик!.. На мое неадекватное поведение и скоропостижное замужество знакомые сильно удивились, а родня – возмутилась…
Далее можно было написать женский роман «Не ходите, девки, замуж», после чего броситься под товарняк по примеру Анки Карениной. Но это был бы слишком легкий выход, тем более на мне был Жорка, родной папка, с полдюжины собачек и кошечек из наследного дома, а сама я была второй год как «беременна» этой книгой. Мои мысли – мои скакуны, помимо меня гнездились вокруг нее, отрывая по кусочку мое сердце. Прав был Чехов: «Путь пишущего усеян не розами, а гвоздями»…
В эти окаянные денечки моей Нинкой стала близкая подруга Галя из Краснодара. Наша дружба длится около двадцати лет и берет свое начало из института культуры, где она, будучи доцентом, вела на моём курсе актерское мастерство. Галина сама блестящая актриса и почти в юные годы заслуженно получила звание «заслуженной». Мы особенно сблизились, когда я потеряла сына. Она на годы стала моей психологической скорой помощью, что спасло меня от звонков на «03».
После Америки наша дружба переросла в родственные отношения, а ее взрослый сын Вадим, почти ровесник моему, и которого она, как и я, воспитывала с семи лет одна, стал и моим «сынком»… Галя многие годы серьезно занимается духовной практикой и я за ней, как нитка за иголкой.
В последний год-два из-под ее пера вышло несколько замечательных книг под псевдонимом «Галлея» - «Мгновения прозрения», эзотерический роман «Они среди нас»… Работа не останавливается. Талантливый человек – он во многом талантлив… Когда она прочла мой очерк про американские злоключения, посоветовала:
- А ты сделай из этого книжечку. Многим она будет интересна и полезна… Как назвать? А так и назови – «Я хочу быть богатой!» Кто сегодня этого не хочет?.. Только редко кто понимает – не в деньгах счастье…
- Неплохо звучит… Надо подумать!
Так Галя стала крестной мамой этого труда. Для меня она неоспоримый авторитет и к кому, если не к ней, я возопила:
- Галя, я влипла!.. Что я натворила!... Как я сожалею!... Ты бы знала, что несет этот «интеллигент»!.. Нет, он не бьет меня, только словами… Погибаю! Скорую через день вызываю!... А тут еще Жорка от рук отбился, такое творит… Ночью отец кричит – не сплю совсем. Сил моих больше нет!...
- Катенька, ударившись в материальное, ты свернула с предназначенного пути, отбросив себя на годы назад… Этот огромный дом!... Ну зачем он тебе?! Я говорила тебе, но ты же никого не слушала… А этот человек – твоя кармическая отработка… Подумай, почему он появился в твоей жизни? Относись к нему, как к учителю… И прошу тебя – молись! Молись утром и вечером! Спасай душу!... Господь все управит!...
В это время Галя самоотверженно ухаживала за смертельно-больным мужем Володей, единомышленником и настоящим другом. Вскоре ее близнецовое пламя погасло, оставшись в памяти всех, кто знал этого красивого человека, как истинный носитель света и кроткий молитвенник…
Что до «крыски-Лариски» - вычислив мои страхи, «пахан» так и стал меня называть , только без ласковых «Ларисок» - то не сразу, но со временем моя ситуация стала разгребаться…
Через год Жорика увезли в Америку. Еще год я убивала в себе страх остаться одной в огромном доме. Когда страх перед «паханом» превысил страх перед одиночеством, я погасила одно другим и занялась бракоразводным процессом.
Но любовь – не картошка, не выбросишь в окошко… Надо было думать, куда теперь эту «любовь» переселить. Дальнейший поворот событий иначе, как чудом, не назвать, слишком много везений и совпадений. Господь услышал мои покаянные молитвы и устроил все наилучшим образом как для «пахана», так и для меня.
Не успел кандидат технических наук с математической точность рассчитать «за» и «против», как жил в неплохом домишке, даже двух – маленьком и большом – почти в центре. Его удалось поменять на новую «Волгу», что он купил за средства, вырученные от своей старой хаты, а я доплатила недостающую сумму из «похоронных» отца. Потом он потребовал сделать все удобства в маленьком доме, куда нацелился пустить квартирантов. Но так как дать мне было уже нечего, меня спасла Томка, немедленно выслав «дуре» необходимую сумму.
Эвакуация «пахана» прошла без эксцессов только потому, что я не держалась за материальное – ни за что! – мне хотелось жить. Воспользовавшись патологической жадностью «учителя», позволила при переезде взять все, на что этот «янки» положил свой смурной глаз из «совместно нажитого имущества», которого он не наживал. Печать в паспорте – в денежном эквиваленте – обошлась мне всего в тысяч шестьдесят, или больше – кто считал?.. Если моя любимая Скарлетт, недрогнувшей рукой, в ярости, продырявила башку тому , кто посмел посягнуть на её собственность, то я , оставшись с мелочью в кошельке, была счастлива, как никогда в жизни, потом что освободилась от страха перед «папочками», «папашками» и «паханами».
Бесстрашно закрывшись на бронированную дверь, я приготовилась зимовать в холодном доме с отцом инвалидом… Но мне был уготован еще один подарок! Мой дом купили прекрасные люди, поверившие, что «пахан» не выписан только потому, что уехал по бесплатной путевке в Сочи. Без промедления, мы благополучно перебрались в приобретенную трехкомнатную квартиру, где живу и сегодня…
Однако, для надежности Господь нашел нужным устроить мне суровую проверку. Когда загорелый «пахан» вернулся с курорта и узнал, что я продала свой собственный дом, не спросив на то разрешения у него, он начал судебную тяжбу, желая еще оттяпать от «совместно нажитого имущества».
Мои «купцы» заволновались, а я тоже… испугалась до полусмерти! «Паханы» - так просто не сдаются! Он начал ежедневно бросать в мой ящик письма с угрозами ареста всего имущества, проклятиями и уже открытыми пожеланиями летального исхода для «ответчицы». Мои «крысы» взяли меня кольцом, и не выдержав стрессов, я очутилась на больничной койке. Пока врачи колдовали над моим сердцем, которое отказывалось биться в ритме с жизнью, я «училась в истине блаженство находить…»
Вся наша жизнь чудно располагается по некому таинственному плану, которого мы не замечаем и не понимаем. Думаю, даже, что мы оттого так нерадиво живем и грешно, что не понимаем внутреннего смысла событий в нашей жизни. В ней нет случайных сцеплений обстоятельств и во всем глубочайший смысл! Когда человек начинает видеть, чего прежде не замечал, то это есть начало очищения ума…
Ибо Я хочу, чтобы сердце твое и душа твоя
были всегда пламенеющими перед очами Моими
и побеждали бы именем Моим всякое малодушие…
Помни всегда, что каждое возникающее затруднение,
каждое оскорбляющее тебя слово, каждая напраслина и
осуждение,
каждая помеха в твоей работе,
которая могла бы вызвать чувство досады, разочарования
каждое откровение немощи и неспособности твоей
будет помазано этим елеем –
От Меня это было.
Помни, что всякая помеха есть божье наставление,
и потому положи в сердце свое слово,
которое Я объявил тебе в сей день –
От Меня это было.
Храни их, знай и помни – всегда, где бы ты ни была,
что всякое жало притупится, когда ты научишься
во всем видеть Меня.
Все послано мною для совершенствования души твоей, -
От Меня это было.
Как на огромном экране мне высветилось, в чем заключалась моя грубая ошибка. Приняв потребность в «хорошем папочке» за любовь, я создала вокруг себя ореол благополучия, а вокруг «профессора» - так шутя называла кандидата - миф о хорошем папочке. Моя неуемная фантазия без конца металась от мечты об идеальном к реальности – туда – сюда, туда – сюда. Такова человеческая жизнь – между мечтой и действительностью. Но у меня был ненормальный перекос в сторону мечты. Нереальное принималось мной за идеальное, я все путала – «Кутузов!...» - «где жизнь, а где роль»…
Когда прихрамывающий пахан – у него не было ступни и он носил протез – появился в моем доме, то придумала из этого нравственно нездорового человека – физически он был крепок и кидал штангу – романтичного и благороднейшего рыцаря под стать Жоффре де Пейраку из романа про Анжелику. Но этот угрюмый и высокомерный человек – угрюмость принималась за глубокомыслие, а высокомерие за достоинство – вместо «маркизы ангелов» увидел во мне всего лишь «крысу» и материальный объект! Когда же мои розовые очки разбились вместе с моим сердцем, было поздно – страх успел сковать меня по рукам и ногам, не давая разорвать ненужные мне узы… Меня не остановило даже Божье предупреждение! Перед «торжественным событием» мой нательный крестик выпал из моих рук и я не могла его найти на пятачке в пол квадратных метра. Так и повели меня без него – что теля на бойню…
Вот почему и отец, который любил меня больше сестер, лупцевал солдатским ремнем чуть не до выпускного класса. Он очень боялся за мою судьбу и не умея уберечь по другому, «выбивал дурь», то бишь, учил меня смотреть на мир реально, обдумывать свои шаги и поступки, уметь сопротивляться обстоятельствам и когда надо, постоять за себя. Мое стремление к идеальному, которое принималось родителями за фантазии, каждый раз наталкивалось на несовершенство жизни и я вновь и вновь попадала впросак. Моя неграмотная мама так и говорила: «Доця, ты хочешь идегала, а дэж его взять, когда ты сама не идегал…» Эх, батька, мой любимый, видать, мало ты бил меня – надо было утром, в обед и вечером… Так недобитая, перепуганная и при этом на редкость не смиренная, прожила почти жизнь! «Пора, пора мне быть умнее!..»
Разобравшись со своими страхами во сне и наяву, я больше не нуждалась в уроках «пахана», который все не мог остановиться и продолжал усердно марать бумагу, желая мне того, чего себе не желал…
Выйдя из больницы, я с легким сердцем выбросила в мусор прочитанные и не прочитанные «подметные письма» липового Пейрака и выиграла все восемь или девять – опять же, кто считал? – судов, наказав его за жадность. «Янки» присудили заплатить за все мои адвокатские издержки и пришло время «затрястись» борцу со слабым полом. Бедный, он испугался, что по его дурному примеру буду отсуживать что-то из его имущества, потому что вложив свои деньги, имею на это юридическое право. Он думал обо мне еще хуже, чем я думала он думает! Жаль, он не узнал, что навсегда закрыв страницу с «крысами» перед людьми в мужском обличии, я даже не притронулась к тем деньгам, что он принес в адвокатуру для меня. Что мне его деньги – я жизнь сохранила и свою внутреннюю чистоту, которая ему казалась грязью… Спасибо Господу за всё и всех!
Скрупулезно копаясь в этом мелочном и позорном прошлом я выворачиваюсь наизнанку только ради того, чтобы напомнить еще и еще раз – будьте бесстрашными! Страх – наказуем! Преодолевая страх - вы приближаетесь к Богу!
Не бойтесь прямо и открыто сказать соседу по площадке, чтоб он не позволял гадить в подъезде своей собачке. Не бойтесь мужа – хама, который измывается над вами или членами вашей семьи. Не бойтесь поставить на место зажравшегося чиновника – он обязан служить вам, а не наоборот. Не бойтесь кремлевских «паханов», которых мы наняли, чтобы они делали нашу жизнь лучше, а не только свою. Не бойтесь! Не бойтесь жизни! Жизнь сама по себе не трагедия – трагедию делает из нее человек.
Но мои «дела сердечные» пошатнулись не только из-за «счастья в личной жизни» - мне пришлось заново пережить смерть сына. В те «страстные» для меня дни и месяцы не любви, когда по совету Гали жила с молитвой на устах, мне приоткрылась узкая щель в завесе тайны его гибели. Это случилось как раз перед тем, когда Ромочке должно было исполниться тридцать три – возраст Христа.
В тонком сне мне было сказано, чтобы позвонила в Киев, где мне все расскажут и был продиктован номер телефона. Его записала чем-то острым на торце ладони, от чего выступили кровавые цифры – запомнить удалось три первые. Далее отчетливо прозвучало ключевое слово – «мученичество». Вся информация была передана почему-то через Путина…
Утром следующего дня, будто кто дал для меня зеленый свет, я вышла на нужных людей. Вскоре состоялся телефонный разговор с православным священником, тезкой моего сына о. Романом, который во время абхазских событий был духовником украинских националистов. Он сообщил следующее:
- Я очень хорошо помню Вашего сына, будто все было вчера… Вы в курсе, что он принял греко-католическое крещение? В курсе… Но он еще не ушел от православия и за неделю до гибели исповедовался у меня… Такой искренней и чистой исповеди ни до, ни после мне не доводилось слышать… Будучи на войне, он никого не убил… Вам было показано верно, потому что ваш сын действительно принял мученическую смерть… Но это не телефонный разговор…
Батюшка выжидающе замолчал, что я расценила по своему:
- Хочу предупредить вас, что лет прошло немало, и, как просил Рома, я не буду наводить следствие или разыскивать виновных... Мне нужно знать одно – как он погиб.
- Хорошо… У меня в храме служит его бывший командир, приезжайте, он вам все расскажет подробно… А сегодня я улетаю в Иерусалим… Жду вас в Киеве через три дня…
К этому времени Жорик был уже «американцем». Там его котенком в воду бросили в школу, где не было ни одного русского, и он выплывал, как мог… На неделю оставив отца под присмотром «пахана» - вот и сгодился – выехала в столицу Украины. В поездке меня сопровождала Галя, за что бесконечно благодарна ей. После «похорон» сына, в четыре утра у меня началась истерика и подруга быстро погасила ее, не дав моему сердцу раздуться до «пузыря» и лопнуть…
В Киеве мы остановились в отчем доме Нинки, которая продолжала «послушание» и следила из-за океана за разворотом событий. Нас любезно встретила ее сестра - тоже Галя, названная дочь Ирина и подросший внук, мама умерла несколько лет назад… На следующий день к нам присоединилась Катя из Жмеринки, дочь моей бывшей свекрови Ефросиньи Акимовны, которую называла «мамой»… Когда-то мы жили вместе и было время, она более года нянчила маленького Ромочку, пока мы с мужем устраивались в Тольятти. Сын любил свою украинскую родню – добрых и порядочных людей – и, учась в Киеве, приезжал к ним по праздникам.
Паломника из Иерусалима встречала хлебом-солью толпа прихожан и бизнесменов, которые окормлялись в небольшом деревянном храме на территории городской больницы. Рядом возвышалось новое здание, но еще недостроенное – велись внутри отделочные работы. Совершив крестный ход с привезенным из святых мест камнем вокруг него, батюшка провел вдохновенную службу в старом. По окончанию нас пригласили в кабинет, где кроме монашествующего о. Романа ждал благообразного вида молодой, человек, бывший командир моего сына.
То, что мне сейчас предстоит написать, кому-то покажется бредом больного воображения обезумевшей матери, если б не было такой же правдой, как мое существование. Но со мной – спасибо Господу! - были свидетели – Галя и Катя – которые также, как я, ловили каждое слово рассказчика…
Рома погиб не в бою. Все случилось в Рустави под Тбилиси, когда оружие до последнего патрона было сдано на склад и группа ждала отправки назад в Киев. Но один автомат командир оставил у себя под подушкой (Или его оставили специально для Ромы?), якобы в подарок одному грузину, чтобы тот впоследствии поменял его на хлеб. В их группе находился человек, который вел себя неподобающе, богохульствовал и в один из дней, сорвав нательный крестик, швырнул за окно. Мой сын поднял его и положил в нагрудный карман или одел на шею (?). На следующий день его вчерашний товарищ расстрелял Рому в упор из «подарка» - того самого автомата из-под подушки (Неужели, из-за крестика?! Или тот человек был Иудой, руку которого за «тридцать серебряников» направил на Рому кто - то из «книжников»?) «За что вы меня?...» - это были последние слова сына. Ребята положили его на одеяло и перенесли на операционный стол, но врачи растерялись и не знали, что делать. (Профессионалы и растерялись? Странно...) Не выходя из болевого шока – Рома скончался.
Далее мы услышали, что перед смертью мой сын страдал от невыносимых мучений – его тело покрывали ужасные раны (Что за раны? Он был до этого ранен? Так почему не лечили в госпитале? Или это были химические ожоги? Или инфекция? Почему срочно не отправили в Киев? Или об этом никто не должен был узнать?... У него никогда в жизни не было кожных заболеваний, а его тело было безупречно чистым…
- Наблюдая за его страданиями, я думал – лучше б он умер, чем так мучаться и когда это случилось, было даже облегчение… – проговорился бывший командир. (Так может, он и позаботился? Только по чьей указке?)
Началось следствие… Казалось бы, случилось банальное убийство, но оно отличалось в корне от обычного следующими обстоятельствами.
Дело происходило в сорокаградусную жару, когда трупы вздувались в этот же день, но Рома не издавал запаха тления и оставался как живой, хотя его возили по моргам в течение недели. (Действительно, в свидетельстве о смерти написано чьим-то корявым почерком – умер четырнадцатого, а дата выдачи – двадцать первого сентября. Причина – острое малокровие, сквозное огнестрельное повреждение грудной и брюшной полости, место смерти – Рустави.)
… Все пребывание на Украине, а затем и в Грузии, Рома жил с внутренней молитвой – она была дана ему – исповедовался и причащался, как у личного духовника о. Шкарубского, так и православных. Как подтверждает не только Валерий Пальчик в своем письме, но и командир, сыну был открыт день его гибели. Многие свидетели его нетленности – следовательно, святости – обратились серьезно к вере, а некоторые, приняв постриг, ушли в монастыри. (Так вот почему мне было не дано вскрыть «цинковый» при перезахоронении – была не готова понять…) Сам командир все годы усердно служит в храме (Или укрывается в нем? Тогда от кого?) По его словам, он сам лично положил Рому в гроб. Так как ботинки не влезли (У него были распухшие ноги или короткий гроб?), то не став их обувать, поставил в ногах, а на его руки намотал необычайно красивые четки, с которыми тот никогда не расставался… «Если, как вы говорите, в будущем будете проводить эксгумацию, то узнаете по этим приметам…»
Слушая информацию молодого человека, на чьих глазах прошли последние земные дни сына, мое сердце обливалось кровью, а солнце в церковном оконце казалось – черным…
Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черное сукна покроют,
И пусть унесут фонари…
Ночь.
Так что же произошло? Роковое стечение обстоятельств – когда оружие нечаянно оказалось в руках психически неуравновешенного человека? Или это был холодный и злой умысел? Тогда чей? Или кто-то не мог простить, что в его телесном облике была зрелая душа, осознавшая, что агрессивный национализм – тупик, а война – безумие?... Это косвенно подтверждала и вскользь брошенная фраза нашего рассказчика: «Сегодня мы – националисты, совсем другие…» Так может, Рому убили, что он стал «другим» уже тогда в девяносто третьем?... Или кто-то ревностно относился к его чистоте, открытости, внутренней свободе, врожденному духовному лидерству? Кому помешал мальчик, создающий вокруг себя атмосферу любви и радости?! За что убили моего Рому?! Почему его друзья не сберегли его?! Он же молился за них?!...
А этот православный батюшка, облаченный в монашеское одеяние – следовательно, посвятивший себя Богу – как он оказался на противоборствующей стороне, если обязан был подчиняться Московской Патриархии? Всем известно, она в тамдеме с Российском правительством, а оно поддержало Абхазию… И не нарушил ли монах тайну исповеди, доложив, кому надо – кому?! – что тревожило справедливое сердце юноши?! И тогда они по этому сердцу – свинцом?!...
«Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда…»
Однако, прикусив язык до крови, я оставила все вопросы за кадром и, боясь спугнуть рассказчика любым телодвижением, сидела с лицом каменной бабы. Так вот для чего тренировала и муштровала меня всесильная Америка?!...
Не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы не догадаться – этот человек многое не договаривает, путает факты и… боится. Опять вопрос за кадром - кого? Себя? Того, кто нажал на курок? Говорят, он жив-здоров, вот-вот выйдет – сидит, но не за Рому… Кого-то из «высокочтимых»?... Кое – кто из действующих лиц дорос до кандидата в президенты Украины. Открестившись от националистов, создал новую партию с более благозвучным названием и, трусливо окружив себя охраной, раскатывает на «мерсе». Стройтесь, неискушенные мальчики, под новые знамена на «бой кровавый»!.. Только хочется предостеречь мальчиков словами сына из прощального письма: постарайтесь заглянуть за горизонт, который вам нарисовали «умные дяди», делающие на этом бардаке свои немаловажные интересы. А от себя заклинаю – помните! – если вы сложите свои буйны головы на баррикадах, то вчерашние «лидеры» с «вожаками» не удосужатся отправить похоронку вашим матерям и они будут сходить с ума от безызвестности, брошенные до конца своих дней на произвол судьбы, будь вы хоть тржды героями!..
Мои девочки – Галя и Катя – по моему примеру онемели, но как тонко чувствующие натуры, все поняли без словесных кружев. Было не суть важно – кто убивал, кто подстрекал, кто «зачищал», кто «мочил», кто приговорил, кто уговорил? Иуды - были всего лишь орудием в руках Господних.
Неоспоримо одно – мою любимую деточку, мою кровиночку, Господь с раннего возраста готовил к подвигу искупительной жертвы за грехи общества. По примеру Христа, мое дитя прошло свой крестный путь и, приняв мученическую смерть, до конца исполнил Богом предназначенную Миссию…
В нем была мудрость старца и пламенная порывистая юность – они вместе взошли на Голгофу под общим крестом подвига жертвенности и любви к Родине. Своей праведностью он превзошел всех и заглянув в ад, сказал войне – нет! Такие не выживают там, где царит закон пушек… А последние дни, когда он испытывал невыносимые страдания, подняли на такую высоту, что уже ничего не могло угасить его духа:
Крылья изведали право – лететь!
Губы, кричавшие слово – ответь!
Знают, что этого нет – умереть!..
Его путь – через тьму – к свету, через смерть – к жизни! Подвиг восторжествовал над страхом. Вечная жизнь Духа победила временную плоть. Безмерное высится над мерным, смертию смерть поправь! Через смерть – к жизни – тайна Преображения!
Найдя подтверждение тому, о чем так томилась моя душа долгие годы, вместе с тем я почувствовала огромный груз ответственности перед собой и людьми, имея такого Сына. Трепещу от своего ничтожества…
Дай крепость мне, о Боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С твоею кротостью встречать…
Став жертвой времени, в котором столько загадочного – «когда бессонный мрак вокруг клокочет…» - молю об одном – пошли истинное просветление! Вразуми! Помоги, заступница!.. Дай сил физических и духовных стать глашатаем его подвига – другого – не мыслю:
Лишь с ревностью этой в уме
Великим обходом
Пойду по Российской земле,
Полночные страны
Пройду из конца и в конец!..
Все три дня пребывания в Киеве Нинка держала свою руку на моем «пульсе», и, помогая крепнуть, звонила из Нью - Йорка.
- Нина, он ушел нетленным, следовательно – святым!... Но почему я – мать, воспитавшая его, была как слепая и не видела этого… Мне казалось, он как все дети, только серьезнее, ответственнее, взрослее, погруженнее в себя…
- Пойми, ведь святой - означает не свободный от греха, а пожертвовавший своей жизнью… Святой - суть сострадательный, жертвенный, отождествленный с духом. Были ли святые люди без греха? Нет, не существует живущего на земле Человека без греха. Есть люди в большей или меньшей степени свободные от греха и осуществившие контроль над своими желаниями и инстинктами. Никто при жизни не может называться святым… Лик святого – это свидетели его праведной жизни. Для этого не нужны сотворенные чудеса – нужен пример жертвенной и чистой жизни… Именно такой и была жизнь твоего сына. Он горел любовью к Богу и людям, оставаясь до конца жизни верен своим идеалам. Своей жизнью, всем своим поведением он являл пример, каким должен быть истинный сын Христа! Образ святости – путь, по которому пришел человек к Богу…
- Его духовники – католический и православный – сразу почувствовали в нем горение духа… Не сговариваясь, они сказали, что останься Рома жив – был бы большой молитвенник!..
- Он уже был истинным молитвенником!.. Такие дети с рождения отмечены Богом. Помнишь, ты говорила – на лбу у него были странные звездочки, о которых старые, верующие люди сказали тебе – заберет! Но даже не во внешних признаках дело… Он как бы копил духовную энергию, а потом направил неудержимой мощью, когда пришло время действовать… В нем шла огромная внутренняя работа, невидимая постороннему. Рома постиг внутреннюю свободу и поборол страх! Подвиг – это шаг через свой страх к благу многих людей… Подвиг – это свершение, великое свершение… Есть подвиг визуальный, как Рихард Зорге, а есть невидимый глазу – духовный; Богу нужно и то , и другое, иначе человечеству, погрязшему в грехах – не выжить…
- Ниночка, я не могу смириться! Зачем они так рано одели на него мученический венок?!... Знал ли тот, кто стрелял - кого убивает?! За что?!..
- А Иисуса Христа – за что?... Своей Голгофой Рома искупил не только свои грехи, но и тех, за кого молился. Он вошел в рай заслугами и искупительной жертвой…
- Нина, но почему мне страшно, будто чьи-то тени идут по моему следу?...
- Ты под защитой не только Господа, но и своего сына… Ничего и никого не бойся! Не забывай, что сказано в Святом Писании: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить в геенне…»
- Ромочка – моя не стихающая боль и радость, что был – такой! Общение с ним дали мне огромное богатство, за которое можно только без конца благодарить Всевышнего!... Что удивительно, с каждым годом его присутствие в своей жизни, я чувствую все больше и больше! Хотя сына нет рядом физически – но он ведет меня! От него идут такие Знаки!... Мне многое открылось через Рому…
- Да, Катенька… Твой сын был Величайшей Душой! Он Новый Мученик нашей страдальческой Земли. Вспомнишь мои слова – придет время, народ проложит тропу к его могиле, чтобы излечиваться от физических и душевных недугов…
После Киева мы с Галей планировали вместе заехать в Запорожье, где жили ее сестра и мама. Но мне нужно было побыть одной, чтобы многое осмыслить… А дома ждал старый «сынок», который был в не очень надежных руках, и подруга поехала без меня...
Последним «гвоздем» в этой книге стали настоящие, те, которыми копачи, забили крышку гроба солдата Великой Отечественной войны, моего отца Никифорова Николая Антоновича. Пять лет – уже без мамы – он прожил ради меня, чтоб не нуждаясь в куске хлеба – мы жили на его пенсию, – я смогла написать эту книгу. Пять лет, как один день, он был моей дорогой деточкой, крошечкой, родненьким, солнышком ясным… Став для него настоящей матерью, той, о которой он мечтал ребенком, но никогда не знал, я отдавала ему все свое тепло и ласку, на какие только была способна, разделив с ним бессонные ночи, болезни, умирания…
Мой папка, ты самый лучший в мире папка! Я долгие годы искала «доброго папочку», а ты был всегда рядом. Преданный и надежный, ты всем сердцем любил меня и моих сестер, но не умея показать этого, называл нас, не иначе как: Томка, Катька, Валька… Сам мечтая получить образование – был очень умный и талантливый человек – отдавал все силы на нас. Трусов приличных не сносил, чтобы мы - все трое - получили высшее образование, и мы его получили… Потом щедро помогал Ромочке, живя скромнее скромного. Испытав на себе все мыслимые и немыслимые социальные потрясения, ты был Настоящим Человеком, оставив потомкам нетленное наследство - Честную книгу о войне, которая несравненно дороже «домов» и «мельниц»… Ты ее написал на одном дыхании тридцать лет назад, но лживая власть побоялась опубликовать рассказ солдата, потому что – правда! Но рукописи не горят – придет её время…
Последние четыре месяца от диабета у отца началась вяло текущая гангрена и на его маленьком, усохшем тельце не было живого места от ран, которые стали и моими… Он все время повторял : «Коля – русский!..» Спасибо Господу, он не страдал от болей, и ушел тихо, как ангел, в одну и ту же дату, когда и мама, не дожив два дня до своего восьмидесятипятилетнего юбилея. Его лицо разгладилось, стало красивым, значимым, преисполненным благородства и чувства исполненного Долга, как у Великого ученого… и одухотворенным! Папку там встретили любимая жёнка Нинка и единственный внук Ромка, которого он обожал…
Провела по-христиански, устроив всеношное бдение, потом отпевание с хором. По секрету… Одела на его «детское» старое тельце самые дорогие трусики, какие могла найти и, одевая, обливала их слезами…
Даруй ему Царствия Небесного!..
Прошло более семи лет, как я вернулась из Америки и почти двенадцать, как Ромы нет на земле. Двенадцать лет!... Куда я двинулась? Как прошли эти годы?
Боже мой, только Ты знаешь. Ты мой судья и моя бесконечная Надежда! Если бы не Надежда, все рассыпалось бы и развеялось…
Я была со всеми,
С этими и с теми,
А теперь осталась
Я сама с собой…
Иногда меня пересиливает недуг телесный, не выдерживают нервы, я забываю, что лишь орудие и все дано будет в помощь. Вот где язвы души – есть над чем попотеть – выкорчевывай!
А до чего докатилась ты, Русь? Порой не хочется жить в этой стране с блатной демократией, где местные «царьки» повязаны с бандитами, где публичные политики – как публичные девки – выставляют на продажу то, чем торгуют, где власть не заботится о народе и где идет озверение общества. Достойна ли Родина нас?.. Нужен уже не певец, а пророк, но и пророк что сделал бы сегодня?..
«И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой, народ, не уважающий святынь…» Россия была, России нет… Россия будет?... «Но сейчас я не стану об этом думать… Подумаю обо всем этом завтра, когда соберусь с силами и не будет так больно…Ведь завтра будет другой день!» - как говорила жизнелюбивая Скарлетт из «Унесенных ветром». Кстати , её полное имя, данное при крещении Кэти – Скарлетт. Наше Катя… Неправда ли, забавное совпадение?..
* * *
«Боинг» пошел на снижение… Прощайте, гости из будущего!
Что-то быстро долетели!.. Но оказалось, это не Москва, а Франкфурт-на-Майне. А я еще подумала – одни немцы в салоне… Томка не предупредила, что лечу с пересадкой.
Аэровокзал – последний писк! Стерильная чистота, свежий воздух, дизайн - просто чудо! Вагончики сами перевозят к месту посадки! Все – для людей. В голове мелькает – в войну, поди, как в Сталинграде все было разрушено до основанья… А у нас, так и «оснований» не осталось…
Уверено подхожу к одной из стоек и спрашиваю у приветливой немки:
- Где тут на Москву?
Как хорошо, когда знаешь английский! И вот один из бесшумных волшебных вагончиков без водителя через минуту-другую доставляет на регистрацию. На трех языках объявляют мой рейс и самолет той же компании, только раза в три меньше, погнал на Родину. Со всех сторон – русская речь – вот они – родимые!
- Какой напиток желаете?
- Покрепче для засыпу…
- Ну что, Боря, по рюмочке?..
– Дайте пройти моей дочери в туалет, она по- русски не понимает!..
– Боря, я не хочу, чтобы ты был пьяным в Шереметьево, ты и так достаточно выпимши…
- Окей, давай закодируемся на полчаса…
- Вашу еду забрать?..
– Это не еда, а закуска… оставьте!
- Ну что, ребята, по последней – приветственной и брэйк на посадку!.. - Петь, бум выносить Борьку или оставим, пусть проспится?..
Ура! Москва! «Как много в этом звуке!..»
По неосвещенному коридору притихшую толпу долго ведут к таможне… Серые краски… Грязь… Запах туалета…
Напряженные лица служащих… Носильщики с наметанным глазом, держатся за разнокалиберные тележки и с нетерпением поджидают клиентов… Боже, неужели дома? Здравствуй, Россия!... Немытая… Узнаю тебя… Начинается!
Абинск – Нью-Йорк
август 1996 года – июль 2005 года
p-s. 2 сентября. 2006 год. Беслан. Дворец культуры. Концерт памяти жертв терроризма, где прочла «Письмо в бесконечность...» на стихи М. Цветаевой. Перед выходом на сцену организаторы строго предупредили: ни в коем случае! не говорить, что мой сын, как и дети Беслана, погиб в следствии бездарной национальной политики… Света Гладких, очаровательная девушка, которая не побоялась в такое тревожное время сопровождать меня в поездке, спросила:
- Зачем вы рвете свое сердце?..
- Глядя на меня, они подумают: она выдержала, и я должен выдержать…
Екатерина Музыка
Я хочу быть богатой!
Художник Г. Цеглов
Набор и верстка В. Бернгардт