21.
«Ай, ни забуду!»
Присели, закурили, рассмотрели друг друга.
- Ты не с инспекторской проверкой? Так, видимо, на усиление.
Почти уверенный, то ли спросил, то ли сам ответил я за Мишку Белоуса.
- В дивизии присоветовали. В коридоре. Просись, говорят, в Печенгу. В «Обвальщик». Не соскучишься.
Ни тогда, ни позже не мог оценить, что у Михи хитрее: морда или изречения.
ПНШ, ушлый наш Мишенька, глубже меня взором штабным проникал:
- К нам всех шлют на усиление. Мы утомлённые и ослабленные. Тебя за что? Тоже что-нибудь не досчитались?
Белый Ус загадочный вид состроил:
- Не-е-ет. За утраты начальников тасуют. Баш на баш. Сами знаете. А меня для чистого вашего укрепления. Опыт я приобрёл. Совсем недавно. В ходе спецоперации. Ну, правда, пришлось пострадать. Об этом после. Давал подписку. От шести недель до девяти месяцев. О неразглашении. Смотря по обстоятельствам. Как примете.
- Примем, примем. Не боись, - подхватил я настройку Мишанькину. – Вот тёзка твой. Помнач штаба. Сначала он тебя. Примет, запишет, оприходует. Давай баул твой. Иди к командиру. Новому. Вдвоём будете усиливать. За пупком следи. Чтоб не развязался. Алейник нагрузит. Любит тушёнку.
Два Михаила пошли в часть. В Дивизион. Я постоял немного на остановке. С чемоданищем. Подумал, что надо бы загадать желания. Что надо для этого? Встать между ними или сесть? Пожалуй, надо будет сесть. Традиционно. За столом. Есть время. Подумать о желании. Впереди ещё хватит службы. Будет интересно.
Можно не сомневаться.
-Они все у меня спутались. Это ты их помнишь, учёт им ведёшь. Ну, такой невзрачненький. Невозмутимый.
Это Попович мне новость принёс. Не очень-то проверенную. Да такими не шутят.
- Ну, как же. Помню. «Мучной червь» такой. И как же его? – всполошился я.
- В фургончике своём ехали. Ну, которым нас стращали. Что у КПП поставили. С решётками, - Боб медленно всегда растягивал речи свои.
По первоначалу думал, что это он издевается так. Над близкими. Потом понял: нет. Попович такой от природы. Как океан. Вернее, как горы. Спокойные и величественные. Мне свою приоткрывал сущность:
- Суета всё это. Здесь на равнинке. Отстраняться надо. Я уж не говорю про горы. А ты всё торопыжишься. Вон шрам на подбородке. С Тянь-Шаня, говоришь? А, не суетись.
Отметину на челюсти нижней действительно приобрёл в Таджикистане. Курс институтский тем временем в Крыму был. По крымским террасам лазал. Коллега наш, Мишка Овсов, там тогда и навернулся. Тоже обзавёлся зубами стальными и шрамом. Выходила его Татьяна. Овсовой стала.
Я морду разбил сразу как приехал. Первым. Ещё до прибытия Саввы Буева. И ему, и всем скромно ведал, что тоже героически «упал со скал» . Все восхищённо охали, ахали. Белый Ус, меж тем, как-то поинтересовался: «А кто ж тебя-то стонал, но держал». Вскользь ему отвечал. Намёком: «Никто. Пошёл на х…». Мишаня прищуривался, прицеливался, (за столом дело было), примеривался: «Не иначе башкой в тарелку упал». Сам примерялся.
Лещ подключился: «Да. Точняк. Не сходится. Ежели в тарелку: нос, губы можно расквасить. Подбородок – никак». Белоус заключал: «И свидетелей нет. Как у Овса . Где-то врезали тебе прилично. Но удачно. Хотя и снизу. Голова не отвалилась».
Обоим я им отвечал. Тем же намёком.
До подъёма в горы, денег не было. Не присылали. По три раза на главпочту наведывались. В тот день ещё на солнышке полежал. На крыше гостиницы. Стрижен был наголо. Головку напекло. Вечером бежит Серёга Изнаирский. Геолог молоденький из Горного: «Денежки пришли, быстрей жрать». С лаборанткой, Нина, кажется, и с Серёгой пошли в парк. Шашлыки там пекли Таджики. Духота, дым, очередь. Я и брякнулся в обморок. Первый и, дай-то Бог, последний раз в жизни. Хорошо челюсть выдержала. И худющий был, и башка совсем пустая. Лёгкая.
Чем уж тут хвастать? Так всю жизнь и прикрывался овсовской версией.
Чего тогда об этом вспомнил?
Так мудрёный Попович, не сразу, но всё же дошёл до сути:
- Вот прокурор этот, грустный, в фургоне-то и угробился.
- Это как же? – опешил я вовсе.
- Да случаем дурацким. Спал он там на лавке. Тормознули. Печка сорвалась. Чугунная. Ну, и…
«Во судьба-то! Не кирпичом с крыши, так печкой. Эх, побеседовать бы с доцентом Смирновым. О диалектике случайностей. Жаль. Более не довелось. Так ведь и у жаровни таджикской кто-то о чём-то мне пальцем погрозил. Я осознал?… Вряд ли. Чем дольше живу, тем меньше понимаю. Хотя голова и становится тяжелее».
- Ты-то откуда узнал? – допытываюсь у Боба.
- Этап, знать, следующий грядёт. Дознавательный. Меня уже пытали. И ты готовься.
Новый майорский прокурор нарисовался. Плотный здоровый свойский мужик. Как Боб и обещал, свидание с ним быстренько состоялось. Круг вопросов расширился. Несколько оригинально.
Как вели следствие предшественники, да чего спрашивали, да не было ли контактов после службы, вечерами-ночами то есть.
- Не пили мы сутками напролёт, что ли? - поинтересовался я у «свойского».
- Ну, а почему бы и нет, - ухмыльнулся мне в ответ очередной служитель армейской Фемиды. Так что я даже не понял: это был вопрос или предложение.
Под конец огорошил меня он совершенно:
- Ефрейтор Искам ваш? Из Поволжья. Судить его будем. Припаяем дисбат.
- За что?
- В отпуске справку медицинскую подделал. Продлил на неделю.
«Свойский» прокурор, ухмыляясь, собирал бумажки. Закончил со мной допрос. Видом своим давал понять: «Ефрейтор. Так, мелочь. До вас доберёмся. Придумаем за что».
Искам – из поволжских немцев. Жил где-то в Казахстане. Нормальный весёлый солдат. Отпуском поощрили. За хороший ремонт техники.
И не лень было заниматься таким дерьмом. Кто-то из них значит в Казахстан катался? Из прокурорских.
Так любому, чего говорить, впаять можно, за что угодно. Как два пальца…
Мне, далеко ходить не надо, за «добычу» эпоксидки. В городе Ленинграде день проболтался.
А почему нас вообще всех до сих пор не пересажали?
«Особые» люди тоже маленько подсуетились. Прихватил меня прямо в артпарке «новенький» Сухой, крючконосый, весь из себя проницательный. Со значком почётного чекиста каким-то. Завёл меня. Куда? Ясно дело, в кладовую знаний.
Издалека, с язвительностью, нервы трепал. В финале решил прищучить:
- А ведь вы, лейтенант, нечистоплотны.
Во, бля!
Уставились, замерев, друг на друга.
Похоже от вопроса такого психологического сам крючконосый малость ох…л.
Говорю ему, а сам носом шмыгаю, вроде как принюхиваюсь к себе:
- Квартируем вдвоём с лейтенантом Поповым. Он портянки два раза в день меняет. Чистюля, спасу нет. Меня, в случае чего, выгнал бы.
Психолог поморщился:
- Я не об этом. В связях разберитесь своих…
Подумал чуток. Закончил:
- Моральных.
И на этом финишировал. Больше я его не видел.
Вышел ошарашенный. Присел покурить.
Белый Ус слоняется по части. Знакомится. В одну батарею определился. Вместе с Лещом. К Коле Кулаеву.
- Вот, - говорю. – Копаемся в моих морально-этических принципах. - Тебе хорошо.
Не дёргают, поди.
- Ошибаешься, Соколик, - назидательно успокаивает меня Миха. – Я им всем очень ценен. Пистолетами вместе не вооружался с вами. Должен следить и стучать.
- И будешь?
- А как же? Естественно. Наливать ежели не будете, - заржал Миханя. – Закладывать и закладывать. Как учил нас…
- А чего ж это я нчистоплотен ему, а? – жалобно проскулил я Белоусу.
- Лементарно, Донжуанчик. Хоть кого-то за руку держал. В глаза глядел? Глядел. Письма писал? Пи-и-исал! И не женат до сих пор. И чего же ты хочешь, дитятко?
Хоть маленько вразумил меня прохиндей-Мишаня. В ЗГВ его натаскали. И сбагрили.
Ну, хоть и не совсем было ясно, про какую нечистоплотность трендел «крючконосый», но накаркал, гад. Прибыла после обеда спецмашина. А может это он её самолично пригнал? Со складов «особых»? Из Мурманска!
Народ попрятался: кто, куда. Результат предугадать было нетрудно. Подписали на эту халтуру, в прямом и переносном, дерьмовую тех, кто под рукой оказался. Лейтенант Тютюник под утро пригнал новую РЛС с боевого дежурства. Выспался, явился и вкапался. Башарим приехал из Заполярного на машине с бетонными блоками. В парке разгружали – доразгружался. Естественно меня вызвали срочно в штаб: моего Искама судят, это, как меня самого, один хрен, ставят в известность, что везти скоро надо его в дисбат, вот он я – попался. Пожалуйте в отхожее место.
Объект наш был нам ровесник. После войны поставлен. С той поры и наполнялся. Все доски уже вскрыли. Потревожили его. Уже был этим недоволен. Давал об этом знать.
Дудник пинками пригнал пятерых солдатиков. Все в ПХВ. В резиновой химзащите. Одного узнал: младшего сержанта Насибулина. Один упал в обморок на подходе. Рядовой Акопян, вроде бы. Симулировал.
- За врачом послал, - буркнул, отворачивая нос по ветру Дудник. – Если придёт, конечно. Уже анестезировался.
Эскулап наш приплёлся. Майор Девяткин. Самого было впору откачивать. Со стажем был нелюбитель.
Дудник нам, троице нашей стихийно-невезучей, на прощание выдал:
- Теперь поймёте, что в армии нашей ещё не знают: как ведут себя ломы россыпью. В жидком дерьме. Пучком-то они тонут.
И покинул нас.
Подробно описывать операцию не буду. Не помню подробностей. Хорошо, что был Башарим. Он клокотал. Солдатики стояли в прострации. Не сообразили даже разбежаться.
Кишка у цистерны стала засоряться. На середине процесса. Первым Башарим столкнул в яму Акопяна. Доктор ему какую-то жуткую гадость в нос сунул. Тот вынужден был сесть на земле. Длинный мослатый Тютюник спихнул вниз Насибулина. Это, кстати, был его сержант. Из батареи. Падая, визжал:
- Ни забуду! Ай, ни забуду тиби этаго, литинант!
Остальных помогал отправить вниз и я. Они там по дну шуровали лопатами. По колено, будучи. Описать это – не знаю какой дар требуется.
Однако.
Ко всему человек привыкает. Через полчасика, Насибулин мне, снизу, подняв забрызганное лицо:
- Таварища литинант. Дай закурить.
Стоял, курил. Опершись на лопату. Сигарета пропиталась желтоватым соком.
Ничего огнестрельного мы не нашли. А вот после этого я действительно долго принюхивался. И не только я. Не смотря, на мытьё и стирку.