Жозеф-Мари граф де Местр французский философ, политик и дипломат, по праву считается основоположником политического консерватизма. Представленная ниже пророческая работа посвященная России, отдает настоящим мистицизмом, ибо большинство из пророческих опасений де Местра относительно России сбылось с поразительной точностью.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Все великие люди отличались нетерпимостью, но так оно и должно быть. Если встречается добродушный князь, ему надо проповедовать о терпимости для того, чтобы завлечь его в западню и чтобы тем самым у поверженного им противника хватило времени восстать, воспользовавшись этой терпимостью, и, в свою очередь, повергнуть своего врага. Поэтому проповедь Вольтера, который непрестанно твердит о терпимости, обращена к глупцам, одураченным или тем, кому вообще все равно.
Correspondance de Grimm
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
О Свободе
(Четыре неизданные главы о России)
Во всяком важном вопросе самое главное - искать и открывать основную идею, которая поначалу поражает и, если можно так выразиться, бросает лучи истины во все стороны, как светило бросает лучи своего света.
К таким плодотворным идеям я причисляю следующую: Как случилось, что до наступления христианства рабство всегда рассматривалось, как неотьемлимая часть правления и политического состояния народов, причем как в республиках, так и в монархиях, и никакому философу никогда не пришло в голову заклеймить его, равно как никакому законодателю - обрушиться на него со своими законами или чем-либо еще?
Ответ на этот важный вопрос не заставит себя долго ждать и откроется всякому пытливому уму.
Потому что человек, если его предоставить самому себе, слишком зол, чтобы быть свободным.
Каждый из нас, основательно исследовав человеческую природу в своем собственном сердце, поймет, что когда свобода принадлежит всем, тогда не остается средств управлять людьми как народом.
Вот почему естественным состоянием основной части человечества всегда было рабство; так продолжалось до начала эпохи христианства, и поскольку вселенский здравый смысл всегда ощущал необходимость такого порядка вещей, на этот порядок никогда не посягали ни законы, ни рассудок.
Аристотель, один из самых глубоких философов древности, говорил даже, что есть люди, которые родились рабами. Когда исследуешь некоторые человеческие расы, возникает весьма сильное искушение поверить в это; но оставим в стороне метафизический вопрос, вытекающий из этой темы, и просто обратимся к действительности, которая бесспорна.
Один великий латинский поэт вложил в уста Цезаря ужасную сентенцию: Род человеческий существует ради немногих из людей.
В своем прямом смысле это изречение отдает макиавеллизмом и шокирует, но, с другой стороны оно вполне справедливо. Всюду малое число людей управляет множеством, ибо без более или менее сильной аристократии государственная власть оказывается недостаточно сильной.
В древности свободных было гораздо меньше, чем рабов. В Афинах, например, проживало 40000 рабов и 20000 граждан, а в Риме, в котором к концу республики насчитывалось приблизительно 120000 жителей, едва ли набиралось 2000 собственников - остальные представляли собою безмерное множество рабов. Порой в услужении одного человека их насчитывалось несколько тысяч. Известно что однажды казни были подвергнуты 400 человек, во исполнение ужасного римского закона, согласно которому в случае убийства римского гражданина в его собственном доме все его рабы, обитавшие с ним под одной крышей, подвергаются смертной казни.
Известно также, что когда решался вопрос о наделении рабов обычным видом одежды, сенат отклонил это предложение, боясь, что их не удастся сосчитать и определить количество.
Что касается других народов, то здесь мы имеем почти такие же примеры, однако их число не стоит умножать. Излишне доказывать то, чего никто не отрицает. До наступления эпохи христианства весь мир всегда был преисполнен рабами и никогда мудрецы не хулили такое положение дел. Это бесспорно.
Но вот на земле появился Б-жественный закон. Он сразу же овладел человеческим сердцем и преобразил его так, что это не перестает вызывать непристанное восхищение у всякого истинного созерцателя произошедшего. Эта религия прежде всего начала непрестанно трудиться на поприще упразднения рабства, тоесть совершать дело, которое никогда не дерзало предпринимать никакая религия, никакой законодатель, никакой философ - они не могла даже мечать об этом. Христианство, действовавшее по Б-жественному произволению, в силу той же самой Б-жественности действовало не торопясь, ибо все законные действия, какими бы они ни были, всегда совершаются незаметно. Можно быть уверенным, что всюду, где слышен шум, грохот, где царит неистовство, разрушения и прочее тому подобное, свое дело вершит преступление или безумие, ибо non in commotione Dominus.
Итак, религия непристанно сражается с рабством, заявляющем о себе то здесь, то там, сражается тем или иным образом, но сражается постоянно, и законодатели чувствуя, что священник облегчает их труды и страхи, постепенно соглашается с его благотворными воззрениями.
Наконец в 1167 году Папа Александр 3 от имени Собора заявляет, что все христиане должны освободиться от рабства. Вольтер, которого нельзя заподозрить в особом пристрастии к религии, не мог удержаться от восторженной оценки этой эпохи. Один только этот закон, - говорит он, - оставит добрую память об этом Папе у всех народов.
Нет никакого сомнения в том, что так и должно быть, но когда читаешь историю, надо все таки уметь ее читать, а она со всей очевидностью показывает, что род человеческий в его целом способен воспринимать гражданскую свободу только в той мере, в какой его пронизывает и направляет христианство.
Всюду где царствует какая - либо другая религия, рабство существует по праву, и всюду, где эта религия ослабевает, народ в такой же мере становится не способным к восприятию всеобщей свободы, в какой ослабевает эта религия.
Эта истина, являющаяся истиной первостепенной важности, была со всем недавно явлена нашим очам самым ярким и самым ужасным образом. На протяжении целого века на христианство не пристанно посягала одна отвратительная секта. Правители, которых она соблазнила, не только попустительствовали ей, но даже самым плачевным образом содействовали этому преступному посягательству, своими собственными руками, призванными к охранению, сотрясая колонны храма, который должен был обрушиться на них самих. Что же из этого получилось? В мире стало слишком много свободы. Развращенная воля человека освободившегося от узды, смогла совершить все, о чем мечтали гордыня и порочность. Толпа обретших свободу первым делом обрушилась на страну, которая оказывала самое сильное влияние на все прочие. Не прошло и 20 лет, как европейский дом рухнул, верховная власть теперь барахтается под его обломками, и никто не знает, сумеет ли она когда нибудь от туда выбраться.
Четыре-пять веков назад Папа отлучил бы от Церкви кучку наглецов, дерзнувших прийти в Рим за отпущением грехов, правители в своих землях нашли бы узду на нескольких бунтовщиков, и все было бы в порядке.
Теперь же двоякое, удерживающие общество в спокойном состоянии, каковые суть религия и рабство, одновременно утратили свою силу, и корабль, унесенный бурей потерпел крушение.
Эти истины настолько очевидны, что отрицать их просто невозможно. Теперь из всего этого легко сделать выводы, касающиеся России.
Если кто то спросит, почему и по сей день рабство является обычным состоянием народа России, ответ явится сам собой.
Рабство существует в России потому, что оно необходимо, и потому, что император не может править без рабства.
Исконная неприязнь Константинополя к Риму, преступления и бред, в который впала Византийская империя, непостижимое безумие, охватившее Запад на рубеже12 века, плохой выбор и, как следствие, пороки Пап, которых в эту эпоху возводили на престол князьки наполовину варварского происхождения и даже презренные женщины, охваченные жаждой власти, нашествие татар, а до этого еще одно нашествие иной силы, которая вторглась в Россию подобно жидкости, вливающейся в пустой сосуд, наконец, губительная стена разьединения, окончательно возведенная в 11-12 веках, - все это отьединило Россию от общего движения цивилизации и того освобождения, которое исходило от Рима.
Здесь, по-видимому , нечего возразить, но выводы из сказанного бесконечно важно осмыслить.
На Западе государственная власть, освобождая рабов, не предоставляла их окончательно самим себе: они пребывали под десницей священнослужителя, и, кроме того, тогда жили просто. Наука еще не разожгла эту пламенеющую гордыню, которая уже успела пожрать половину мира и непременно завершит свое начинание, если ее ничто не остановит.
В России ситуация совершенно другая. Каждый правитель или, лучше сказать, каждый дворянин являет собой подлинного судью, своего рода гражданского правителя, который на своих землях имеет своих же охранителей общественного порядка и который облачен всей необходимой властью для того, чтобы в основном подавить необузданный порыв отдельных проявлений злой воли.
Если упразднить такое устроение власти то, чем еще можно будет помочь государю в его стремлении сохранить порядок? Кто нибудь скажет, что для этого существуют законы, но они то как раз - самое слабое место в такой большой империи: суды имеют больше обязательств, чем силы, они сетуют на общественное мнение, а то, в свою очередь, не жалует суды, и эти жалобы - одно из тех явлений, которые не перестают поражать иностранцев. В довершение опасностей надо сказать и о том, что из всех древних и современных государств Россия - единственная страна, которая не признает смертную казнь ради общественного спокойствия, и это обстоятельство необходимо учитывать самым серьезным образом.
С другой стороны, речь идет не об одной только России: никаким народом нельзя управлять с помощью одних законов - такого никогда не было и никогда не будет. Так оставим же государственной власти самую большую ее опору - религию. Надо, однако, учитывать и то, что существует громадное различие между народами и тем народом, о котором идет речь в этих записях.
Нет нужды обосновывать то, что стало аксиомой для всякого человека, умеющего наблюдать: сила, с которой религия влияет на человека, всегда соразмерна уважению, оказываемому ее служителям.
Латинское священство, сообразно естественным человеческим способностям, в большей или меньшей степени обладало четырьмя наиболее распространенными слагаемыми этого уважения: добродетелью, образованностью, благородством и богатством. Таким образом, не стоит удивляться тому мягкому, но сильному властительству, которое оно распространяло вокруг себя, тому властному правлению, о котором вообще не имеют представления все те, кто не видел его воочию. Век всевозможных богохульств и двадцать лет сатанинской революции не смогли окончательно уничтожить, и тому можно было бы привести почти непостижимые примеры, ясно показывающие, на что еще способна человеческая природа.
Наставление в том, как важно хранить верность и, прежде всего, хранить ее по отношению к верховному правителю, наставление самое деятельное и самое проникновенное, так сильно защищало престолы от всякого посягательства на них, что для их свержения потребовалось сначала упразднить само это наставление.
Знаменитый гражданин Женевы Малле-Дюпан в своем описании катастрофы, обрушившейся на этот город, свободным и честным пером начертал очень примечательные слова: В протестантских кантонах французская революция вызвала любопытство, в других же она вызывала ужас. Сказано очень метко, и пусть некоторые верховные правители как следует над этим поразмыслят.
Однако в России нет этой оберегающей и предохраняющей власти. Здесь религия хотя и оказывает некоторое воздействие на человеческий ум, но никак не влияет на сердце, в котором и зарождаются все преступные желания. Крестьянин, наверное, скорее пойдет на смерть, чем сьест в пост что нибудь скоромное, но если речь идет о том, чтобы сдержать всплеск страсти, то этой решимости не следует слишком доверяться. Христианство - не слово, а дело, и если в нем нет силы, если оно не обладает всепроникающим влиянием, если в нем нет древней простоты и властных служителей, тогда оно перестает быть христианством, перестает быть тем, чем оно было в ту пору, когда даровало всеобщее освобождение. Пусть правительство не обольщается - его духовенство не имеет даже права голоса в государстве, оно не дерзает возвысить свой голос; и здесь мы говорим только самое малое: иностранец вовсе не говорит, что это плохо, он просто говорит, что это так.
Итак, освобождая рабов, император совсем не имеет той поддержки, которую имели древние законодатели.
Можно сказать, что любое верховное правление только в том случае обладает достаточной силой для водительствования несколькими миллионами человек, если его поддерживает религия или рабство, или же и то и другое вместе. Это особенно верное в том случае, когда население, пусть даже очень большое, если говорить о нем в целом, перестает быть таковым применительно к безмерным просторам земли, на которой оно проживает.
Именно об этом надо как следует подумать, прежде чем что либо предпринимать для освобождения рабов, ибо как только будет сделан первый законный шаг в этом направлении, он тотчас создаст определенное мнение, общий настрой, который повлечет за собой все остальное: сначала будет некий порядок, но потом возникнет страсть, а за ней ярость. Закон положит начало, но все дело завершит бунт.
Опасность будет такой великой, что просто невозможно выразить, принимая во внимание особый склад самого неспокойного, самого неистивого и смелого народа.
Пишущий эти строки несколько раз говорил (и полагает, что эта шутка не совсем лишена основания), что если желание русского человека запереть в крепость, он поднимет ее на воздух. Нет человека, который желал бы так страстно, как желает русский.
Посмотрите, как он тратит деньги, как воплощает в жизнь свои прихоти, залетевшие ему в голову, и вы увидите, как он желает. Посмотрите, как он торгует, даже в низах, и вы увидите, как умно и живо он схватывает все, что касается его выгоды. Посмотрите, как он ведет себя в самых опасных начинаниях, на поле битвы наконец, и вы увидите, на что он посягает.
Никогда не будет лишним сказать, что стоит только дать свободу тридцати шести миллионам человек, обладающим таким нравом, как тут же вспыхнет пожар, который пожрет Россию.
Ясно, что освобождение ни при каких условиях не совершится сразу, хотя всегда будет совершаться гораздо быстрее, чем предполагают, и, с другой стороны, нельзя допустить, чтобы оно сопрягалось с какими либо опасностями: пусть оно будет бесконечно долгим, пока не останется ни одного крепостного. Всякое законное начинание, направленное на освобождение крепостных, стоит ему только слишком развернуться и стать слишком поспешным, самым прямым образом вступит в противоречие с благими воззрениями верховного властителя, которому придется ради поддержания порядка наделить своих уполномоченных, и особенно губернаторов, большей властью и авторитетом, чем таковые имеются у господ, в результате чего народ станут притеснять во имя государя, вместо того чтобы управлять им с помощью той власти, которая хотя и не лишена злоупотреблений, как все, что совершается людьми, но все же в большей или меньшей степени сглаживается естественными чувствами и личным интересом. Лошадь лучше обьезжать хозяину, а не заезжему путешественнику, который решил попользоваться ею часок-другой ради своих нужд.
Следует обратить самое пристальное внимание на правило, которое верное, как математическая аксиома: большой народ никогда не может управляться правительством. Я имею в виду, что он не может управляться только правительством. Оно всегда нуждается еще в ком-то, кто мог бы освободить его от немалой доли его труда.
Как управляют Турцией? С помощью Корана. Именно он в настоящее время, спустя одинадцать веков, еще вдохновляет дряхлый народ на большие усилия, и без него оттоманский престол исчез бы в мгновение ока.
Как управляют Китаем? Посредством мудрых изречений, с помощью законов, религии Конфуция, дух которого остается истинным монархом, продолжающим править спустя две тысячи пятьсот лет, и который сделал из этого народа нечто вроде машины в руках императора, чья сила такова, что и в наше время, как мы знаем, целая семья была приговорена к смерти, потому что ее глава написал имя государя малыми буквами.
У России нет ни одной из этих мощных опор и поэтому ей надо очень остерегаться того, чтобы не ввергнуться в неистовую игру разноречивых волнений. С другой стороны, надо чтобы ее законодатели никогда не теряли из виду самое важное: российская цивилизация по времени совпала с эпохой максимального развращения человеческого духа, и множество обстоятельств, о которых здесь бесполезно говорить подробно, пришли в соединение и, так сказать, смешали русский народ с народом, который одновременно был самым ужасным орудием и самой жалкой жертвой этого развращения.
Этого никогда не замечали. В период взросления других народов на них прежде всего оказывали влияние священники и оракулы, здесь же все наоборот. Зерна российской цивилизации согрелись и взошли в грязи регентства. Ужасная литература 18 века сразу, без какой либо подготовки проникла в Россию, и на первых уроках французского языка, который услышало русское ухо, звучали слова богохульства.
Большую вину взял бы на себя тот, кто, говоря на эту тему, постарался бы скрыть от правительства эту великую опасность. Это роковое обстоятельство сказывается на России так, как ни на какой другой стране, и оно должно заставлять ее наставников принимать особые меры предосторожности, когда речь заходит о том, чтобы даровать свободу огромному народу, прежде ее вообще не знавшему. По мере того, как крепостные станут эту свободу обретать, их начнут окружать более чем подозрительные наставники и священники, не имеющие ни силы, ни уважения. Оказавшись в таком положении и не имея никакой подготовки, они неминуемым образом резко перейдут от суеверия к атеизму и от бездеятельного послушания к безудержной деятельности. На людях такого темперамента свобода скажется так, как горячее вино воздействует на человека к нему не привыкшего. Один только ее вид опьянит тех, кто еще не вкусил ее. Вполне может получиться так, что при таком всеобщем умонастроении появится какой нибудь новый Пугачев с университетским образованием (что легко может произойти, потому что производство таких налажено), присовокупим сюда равнодушие, беспомощность и тщеславие некоторых дворян, иноземное злодейство, козни той отвратительной секты, которая никогда не дремлет, прочие всевозможные обстоятельства, и тогда государство, сообразно все законам вероятности, рухнет в прямом смысле этого слова, рухнет, как слишком длинный строительный брус, имевший опору только по краям: ведь если где-то надо бояться только одной опасности, то здесь - двух.
Если действительно пришла пора совершиться освобождению в России, оно должно совершаться благодаря тому, что называют природой. Самые неожиданные обстоятельства должны заставить желать его с обеих сторон. Все должно совершиться без шума и бедствий, ибо все великое совершается именно так. Тогда пусть государь содействует этому движению (это его право и долг), но храни нас Б-г от того, чтобы он сам вызывал это движение к жизни!
Разве истинный друг Его Императорского Величества не найдет случая сообщить ему, что слава и благоденствие империи заключаются не столько в освобождении крепостной части народа, сколько в совершенствовании тех, кто свободен и, прежде всего благороден?
Ужасное брожение, захватившее умы в 18 веке, только косвенным образом или, лучше сказать, вынужденно обратилось против государей. Совсем хороших государей никогда не было, и мятежники вовсе не хотели посягать именно на них, однако государи пали, потому что низы захотели свергнуть знать, а та не могла рухнуть, не увлекши за собой и государей.
Каждый раз, когда наука и богатство начинают принадлежать многим и когда сильная и хорошо поощряемая религия оказывается не в состоянии предотвращать мятежи, рождается безудержная и всемогущая гордыня, которая не хочет довольствоваться вторыми ролями. Тогда она изо всех своих сил начинает посягать на знать, чтобы заполучить первенство, которое принадлежит знати и должно принадлежать ей во всей стране; последняя начинает сопротивляться, и в разразившемся противоборстве престол рушится.
Это пророчество вернее пророчества Калхаса.
Что касается армии, то в такой ситуации она оказывается призраком, который никак не охраняет государя. Несчастный Луи 16-й понял это на своем печальном опыте. Недовольный дворянством, которое казалось ему безнравственным, ограниченным и не слишком его любящим, он постоянно бросался в обьятия третьего сословия, которое и лишило его короны и жизни.
Он наверняка не раз думал так: Какая мне разница? Мне не нужно это дворянство. Все что мне надо, я получу от других. Он жестоко ошибался. Этот добрый правитель не знал, что нет ничего хуже толпы, что в сердце самого развращенного дворянина все таки мерцает некая негасимая искра чести, преданности и любви, которая не позволяет ему доходить до крайностей.
Не будем углубляться в рассуждения, послушаем историю, которая является политикой, основанной на опыте: она всегда лишь подтверждает сказанное.
Иностранец, считающий себя настоящим другом России, может, не проявляя дерзости, согласиться с тем, что русское дворянство заслуживает некоторого упрека, но так же искренне и уверенно он может сказать и другое.
Во-первых, самое лучшее - вернуть, и как можно скорее, дворянству его место, и пусть оно утрачивает его постепенно и незаметно, а не так, как это бывало в других странах.
Во-вторых, сделать это не трудно, прежде всего препятствуя его саморазрушению и противодействуя или хотя бы умеряя то необычное движение, которое напрямую ведет к революции, изо всех сил стараясь сразу же наделить землей всех освобожденных. Кроме того, необходимо непрестанно заботиться о благополучии крепостных, стараться не раздражать их и, прежде всего препятствовать тому, чтобы какая то доля этих людей стала подвластной другому бедному и неблагородному человеку, который нисколько не лучше своих подданных. Нет ничего достойнее мудрого и человеколюбивого правления.
Если Его Императорское Величество соблаговолит обратить свой взор на двух или трех подданных, в том числе и на иностранцев, которые почли бы за честь заслужить его доверие, они, несомненно, постараются развить несколько идей, вполне пригодных для осуществления этих благотворных намерений.
Необходимо, чтобы этот комитет был никому не известным, не имеющим никаких привилегий и, прежде всего, никоим образом не оплачиваемый. Какая слава, какое воздаяние может сравнится с честью и счастьем быть полезным великому народу или, что одно и то же, го великому государю? Некоторые дела совершаются лучше, когда о них никто не знает, и едва ли надо на этом настаивать.
(Жозеф де Местр - Сочинения - Четыре неизданные главы о России)