XI
День, когда Секстия Вера предложила всем выбраться за Город, был праздничным. Многие горожане – из тех, что не уехали, оставшись в зное и духоте – горожане шли за пределы Рима или, по крайней мере, в Сады. В ЛесБестиях Вера, Присцилла, Руфина, Мерулина и другие юные жёны в сопровождении молодых людей или, как Вера и Мерулина, своих мужей, по древней традиции прогуливались в тени деревьев, а после жертвоприношения устроили обед на траве, под отыскавшимся недалеко от ручья фиговым деревом. Мужья или спутники заботливо угощали молодых женщин. После трапезы многочисленные служанки, специально взятые на эту вылазку, облюбовали луг Большого пальца. При этом Фабия сказала, что там обычно пасутся козы, и это как нельзя кстати подходит к празднику. Сначала рабыни, одетые в хорошие платья, важно ходили по нему туда-сюда, объединялись в кружки, беспечно болтали, забавлялись между собой; все они с позволения или даже приказа хозяев были пьяненькими. Обычной шуткой было хватание за нос, когда девка опускала голову поглядеть на будто имеющееся пятнышко вина. Некоторые, в том числе и Уриана, пользуясь таким сборищем незнакомых служанок, особенно симпатичных незаметно, в кучке, или просто сзади, исподтишка, поглаживали по мягким и другим интересным местам. Другой старой шуткой было сказать чужой рабыне «У тебя вся спина белая» или, в зависимости от цвета платья, «чёрная», «красная», «зелёная» и так далее. Две девки, подмигнув друг дружке или иначе сговорившись, могли повалить и щекотать третью, или втроём - вчетвером схватив одну, пугали её, что окунут в ручей. Ана, подученная своей госпожой, ввела новую шутку. Чуть коснувшись макушки какой-нибудь ровесницы, она говорила ей: «У кого на голове травинка, та дурочка-христианка!» Молоденькая рабыня проводила рукой по волосам (где ничего не было) и слышала: «Ты что, себя за дурочку-христианку считаешь?!» Всё это забавляло хозяев, весело наблюдавших за гулянием. Но после него служанки дрались и, набрав в ручье камешков, кидались ими друг в друга, и порою кому-то из них было не до смеха. Чего нельзя было сказать о господах, следивших за «сражением», вслух комментировавших его, используя военные термины. Например:
– Но вот стойкая декурия воинственной… как её, Корнелия?.. воинственной Бритты, воодушевленная беспримерной храбростью своей командирши, пополнив боезапас метательных снарядов, рассыпавшись полукольцом, перешла в наступление! Опытные противницы, обладающие немалым численным превосходством, но в пылу своей атаки растерявшие орудия поражения и позабывшие растянуть фланги во избежание их охвата, в панике отступают!..
В прошлом году Ана впервые участвовала в этой забаве, и ей очень понравилось, невзирая на несколько синяков. Теперь, пользуясь своим положением любимицы, она как-то поинтересовалась у мывшейся в термах домины, бывшей в отличном настроении: «что за праздник такой замечательный в июльские ноны?» На что получила обстоятельный ответ – Присцилла велела принести одну книгу, «О римских обычаях», и читала её, лёжа в унктории. Там было сказано следующее. В тридцать девятом году по основании Города в этот день Ромул собрал народ у Козьего болота, но внезапно настала ночь, стали бушевать гроза и ветер, и народ в панике разбежался. Когда вновь засияло солнце и прекратилась буря, обнаружилось, что царь исчез, став Божеством. Однако некоторые смутьяны из народа не верили и обвиняли сенаторов в убийстве царя. Не успокаивались и продолжали это несколько дней, сея раздоры. Тогда один патриций, Юлий Прокул, один из самых знатных и уважаемых граждан, друг Ромула, на Форуме, принеся страшную клятву и прикасаясь к священным предметам, выступил с таким словом. Когда он шёл, ему попался Ромул, высокий и красивый как никогда, в блестящем, ярко горящем огнём вооружении. Сенатор испугался и спросил: «Что с тобой, царь, или что задумал ты, оставляя Город сиротеть, а нас – жертвой несправедливого ужасного обвинения?» « – По воле Богов, Прокул, – отвечал ему царь, – основал я этот Город. Если римляне будут мужественны и благоразумны, то они достигнут высшей степени людского величия, и Город вознесётся на вершину славы и могущества. Я же буду Богом-покровителем, Квирином.» После этого все подозрения и обвинения исчезли, и римляне стали молиться обоготворённому Квирину. День, в который он исчез, называется Днём бегства народа или Капратинскими нонами, поскольку для принесения жертвы раньше ходили в основном на то самое Козье болото. Также по традиции, проходя через ворота и вообще, по дороге за Город – как делала в этот раз и вся компания, особенно в воротах ЛесБестий – выкрикивают (первые) имена: «Тиберий, Гай, Марк, Тит» и так далее. Это делается, с одной стороны, в подражание тем крикам смятения и окликам, которыми обменивались тогда бегущие. С другой – из-за случившегося также в квинтильские ноны, три с третью века спустя. Тогда в ослабленное, пусть уже и выгнанными, галлами государство вступило сильное войско неприятелей, латинов, под командой Ливия Постума. Он расположился лагерем под Римом и сообщил, что заключит мир и дружбу, если им, латинам, пошлют достаточное число девушек и вдов – якобы намереваясь повторить историю римлян и сабинян. В Городе при этом известии появился страх перед войною, но и выдачу женщин считали позором и подозревали, что их хотят использовать просто как заложниц. Тогда рабыня Филотида посоветовала военным трибунам послать к латинам её с самыми красивыми и молодыми рабынями, нарядив их как невест благородного происхождения, а о прочем она обещала позаботиться сама. Магистраты выбрали подходящих служанок, дали им золотые украшения, одели в дорогие платья и отвели в латинский лагерь. Ночью рабыни спрятали у врагов мечи, а Филотида залезла на высокую смоковницу, где с одной стороны – чтобы не замечали неприятели – развесила своё платье, а в сторону Города подняла факел. Военные трибуны, ожидавшие сигнала, увидели его, из прочих граждан о плане никто не знал. Поэтому войско выступило в беспорядке, командиры торопили римлян, они перекликались, не без труда строясь в боевой порядок. Подойдя к лагерю латинов, спавших и не ожидавших ничего подобного, взяли его и перебили большую часть неприятелей. Поэтому-то и выкрикивают, проходя городские и другие ворота, прэномены, как тогда солдаты, спеша, перекликались. И потому красиво одетые и с хозяйскими украшениями служанки расхаживают и смеются над встречными, а после друг над другом; римские же граждане угощают своих жён за городом, в тени смоковниц или фиг. Рабыни дерутся между собой и «сражаются» каменьями в знак того, что они тогда принимали участие в битве с латинами. День называется Капратинскими нонами ещё и от (имени) смоковницы, с которой Филотида подала знак факелом. (Ранее Поплифугии и Капратинские ноны отмечались в один день, но затем их празднование было расширено на два – через день.)
Когда в весёлой компании вспомнили об этом обстоятельстве, юная Мерулина с наступлением вечера заставила двадцативосьмилетнюю мужественную Бритту взобраться, сняв платье и даже тунику, на фигу и там зажечь факел. Тогда патрицианки и другие домины стали звать своих спутников по именам, прячась за деревьями и запутывая мужчин, выкрикивая разные прэномены. Затем было упоминавшееся продолжение праздничного застолья в портике и его закономерное завершение в кубикулах и других помещениях обоих домов пригородной виллы, называющейся с недавних пор ЛесБестии.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/01/03/996
----------------------
Поплифугии («день бегства народа») и Капратинские ноны – 5 и 7 июля – практически один праздник, разделённый непраздничным 6-м числом. Чётные числа не могли быть праздничными (в государстве) за редким исключением.
коза – по лат. capra; смоковница (дикая фига) – caprificus.
три с третью века спустя – т.е. в 380-е гг. до н.э.