Глава 16. «Просто траванулась в столовой». http://www.proza.ru/2012/01/03/1343
Катьки практически нет в городе. Она каждую пятницу уезжает к своему Дмитрию Большакову в закрытый военный городок. А в понедельник к полудню она уже на работе. Катерина рассказывала Аньке и Иришке о своих приключениях, о том, как она пряталась в офицерском общежитии. Как они с Дмитрием вынуждены менять места ночлега, потому что он холост и нет у него своего жилья. Как они подходят друг другу в кровати и заняты тем, что трахаются, не обращая внимания ни на соседей по комнате, ни на хозяев той квартиры, где им выделили место.
Иришка молча делала своё дело, всё продумывала и своими планами ни с кем не делилась. Она написала заявление на вступление в коммунистическую партию, после этого у неё были планы требовать квартиру, хотя бы служебную, от той войсковой части, где она работала. Членом партии она стала в апреле.
Катерина комментировала действия Ирины:
— Нашла чем заняться. Коммунистка недоделанная. Нужно партию делать свою. Мужа искать выгодного.
Иришку её мнение, может, и интересовало, но она словно следовала какой-то инструкции.
Аня всегда смотрела на Иришку со скрытым восхищением. Ей нравилась эта тёмноволосая, синеглазая, пухленькая, фигуристая девушка. Аньку в Иришке раздражало только одно — чрезмерная кокетливость. Несмотря на это Анька видела в Иришке целенаправленную личность с характером, типа сама себе на уме.
Полина Александровна работала в детской больнице медсестрой в том районе, где проживала Нина. Полина недолго разговаривала с Аней, даже не старалась её переубедить, понимала всю серьёзность данной ситуации. Она устроила для Ани встречу с врачом Татьяной Николаевной примерно 30–32 лет. Вот этот врач долго и нудно пояснял все за и все против.
Анька только одно говорила:
— Да всё я понимаю. Вы что думаете, мне это так легко, когда по ночам просыпаюсь, словно от жалобного детского плача? Я не могу идти к родственникам, не могу поехать домой к родителям. Не могу. У меня нет выбора. Я же не прошу вас о нелегальном аборте. Мне 23 года. Направление на это я всё равно возьму у своего врача.
Однообразные дни пролетели очень быстро. В последний день марта на такси Аня перевезла все свои вещи в дом Катерины. Направление на аборт у неё уже было на руках. В дом Кати она приходила поздно, по привычке после работы долго засиживалась у Нины.
А тут ещё на работе стал появляться другой сотрудник особого отдела, предыдущий ушёл на повышение. Новый был молодой, наглый, хитрый казах. Он приходил в часть всегда внезапно и тоже прилип к Аньке с теми же вопросами: кто её привёл в часть, зачем она устроилась на эту должность?
Далее он стал её прессовать, почему она не комсомолка.
— Вы должны восстановиться в комсомольской организации.
— Я не должна, я не комсомолка.
— Но Вы же учились в институте, вот документы, — он успел сделать запрос в институт, — там вы были комсомолкой.
— Да, была, и что?
— А где Ваш комсомольский билет?
— Потеряла, — не моргнув глазом, ответила Аня, а сама подумала: «Он думает, что я ему так всё и выложу, что сожгла втайне от тётки комсомольский билет. Ага, как будто я не знаю, что за это может быть…»
— Так восстанавливайся. От вашей части будешь приходить на комсомольские собрания в штаб.
— Вот спасибо. Нашли козла отпущения. Солдаты ходили, вот пусть и ходят.
Начальник склада в начале апреля дал приказ строить новые удобства. Старый туалет, во дворе, был ветхий, на одну кабину и почти с заполненной ямой. Солдаты выкопали большую яму для туалета, очень быстро был построен из новых досок туалет на две кабины. Одна половина предназначалась для работающих женщин, дверь закрыли на висячий замок и ключ повесили у зеркала в кабинете, где работали женщины.
Утром 12 апреля Аня вошла на территорию роддома и обратилась к одной проходящей мимо неё женщины в белом халате, показывая направление:
— Вы мне не подскажете, где здесь это отделение?
— А, это. Так это вон в том доме деток убивают, — ответила женщина и показала рукой на одноэтажное старое деревянное здание.
Войдя в отделение, Анна отдала направление медсестре, которая что-то записала в журнале и заставила переодеться Анну в принесённые из дома с собой вещи. Одежду, в которой была Анна, она отдала санитарке, та заперла её в каком-то шкафу.
В большой комнате, где стояли два круглых обеденных стола, сидели на стульях и на диване молодые женщины.
К полудню пришла врач, и акушерка стала вызывать женщин для предварительного осмотра в кабинет, их было примерно пятнадцать. Когда осмотр закончился,врач подготовила все бумаги для завтрашнего дня в зависимости от результата осмотра.
В отделении были практически ровесницы Анны, все замужние, имели уже по одному или по два ребёнка. Вечером остались пациентки одни, рассказывали свои неказистые истории жизни. На следующий день утром придёт врач и будет делать свою работу, ту, зачем сюда пришли эти молодые женщины. Анька легла спать, плакала. Несмотря на сильный токсикоз, ей не хотелось делать аборт, она даже по-детски мечтала: может, врач завтра не придёт на работу.
Шестой по счёту Анна зашла в кабинет, перед гинекологическим креслом сидела врач, на ней был надет большой клеёнчатый фартук со следами вытертой крови, на руках чистые перчатки. Анну трясло, словно от жуткого холода.
Врач спросила:
— Ну что, за ночь не передумала?
— Нет.
— Раз нет, тогда ложись. И не кричи.
Анна неуклюже стала забираться на это кресло.
— Что копаешься, ты у меня не одна.
— Я боюсь. Ведь больно? — спросила Анна.
— Да уж конечно больно, но и ему, кого жизни лишаем, тоже больно.
Анна расположилась на кресле, акушерка со знанием дела раскладывала на специальном столике различные металлические инструменты, в том числе зеркала, подъёмники матки. Позже акушерка держала эти закреплённые жуткие предметы.
Врач выбрала нужный предмет — щипцы однозубые для оттягивания матки, раскрывала и подтягивала матку для аборта, было видно, что она чем-то недовольна, ворчала:
— С такой сильной маткой детей рожать да рожать, трудно открывается.
Анна взвыла и заплакала, врач произнесла:
— Так, чтоб ни одной слезы не было. Не мешай. И не крутись. Лежи спокойно и не шевелись. Иначе выставлю за дверь.
— Больно, очень больно, — со стоном произнесла Анна.
— А ты как думала? Конечно больно. Это тебе не с мужиком спать. Это только начало, это ещё не аборт. Только полдела сделали, матку подтянули и раскрыли.
Сердце стучит так, словно хочет вырваться наружу, вены на висках увеличились, озноб сменялся жаром, пот стекал по лицу, шее. Анна то кусала свои губы и ладони, то пальцами сжимала свои бёдра, на которых остались следы от её коротких ногтей. То периодически держалась за ручки кресла, в которые она словно хотела перенести всю испытываемую боль: раздирали и рвали её плоть, а орать и кричать запрещено, но, несмотря на запреты, она громко стонала.
— Поднимайся. И вот сюда посмотри, это был твой ребёнок. Мальчик.
Анна поднялась, посмотрела в большой лоток, там кровавое месиво. Голова кружится, боль нестерпимая, тянет и жжёт низ живота, словно все внутренности разорвали. С трудом передвигая ноги, Анна в сопровождении не то акушерки, не то санитарки выбралась из этого кабинета, за дверью которого её под руки подхватили другие пациентки и подвели к кровати. Она легла на кровать, сжалась в комочек, накрылась с головой одеялом и дала волю своим слезам. Это был плач разлуки на Вечность, с тем, кого никогда не увидит. В душе творилось невообразимое: облегчение, гнев, вина, обида и отчаяние… Кто-то принёс ей прохладную грелку для сокращения матки. Она не хотела быть убийцей, но, несмотря на это она убила того, кого могла любить больше всего на свете, и ему было всего 10–12 недель. На следующий день выдали на руки больничный с диагнозом «прерывание беременности», а во дворе роддома Анну ждала Нина.
Однако начавшийся постабортный синдром (постабортная депрессия) проявился не сразу, но об этом позже.
Именно таким образом в те времена — если не по знакомству, то без обезболивания, — делали аборты.
Цель такого изуверства была в том, чтобы, испытав боли аборта, в другой раз женщины не шли на подобные процедуры, а рожали.
Через три дня приехала Катя и сказала, что она поругалась со своим Большаковым. А на следующий день Аня и Мария Дмитриевна вышли из столовой как в обычное время, но на полпути им встретился Павел, задержал Аню:
— Ну что, всё решила?
— Да, всё.
— Жаль. Это был твой выбор.
— Мой выбор? — сердито спросила Аня.
— Да. Знаешь, если б ты ещё побегала бы без перерыва за мной, я бы мог передумать, глядя на твою твердость, а сейчас всё, поздно. Я уезжаю с новой женой на новое место назначения.
Анька ничего ему не ответила, рванула догонять Марию Дмитриевну. И только в кабинете та стала расспрашивать Анну, что произошло. Анька рыдала навзрыд, без причитаний, у неё была почти истерика. Мария Дмитриевна закрыла дверь на ключ, чтобы никто не заходил, и стала расспрашивать, в чём причина таких рыданий. Аня всё рассказала. От услышанного Мария Дмитриевна была в ужасе и не верила своим ушам.
— Аня, да как ты могла всё это скрывать? Ни родителям, ни родственникам. Почему мне ничего не сказала? Мы в одном кабинете сидим полгода, почему ты мне ни слова не сказала? Почему?
— Мне стыдно. И он всё равно не хотел жениться на мне.
— Да мы бы это дело уладили, пошли бы к командиру. Я же жена подполковника и знаю, как иногда подобные дела улаживаются. А там бы он увидел, кто ты и что ты, или получилось бы по поговорке «Стерпится — слюбится». Ну, в крайнем случае, комнату в общежитии выпросили бы. Анька, Анька. Бедный ты ребёнок.
Это было первый и последний раз, когда Мария Дмитриевна обняла Аню. Она была единственным человеком, который знал Аню лучше, чем подружки и родственники. Они работали в маленьком кабинете изо дня в день, за столами друг против друга, в течение шести с половиной месяцев. Мария Дмитриевна предложила Аньке на время сменить обстановку, выпросила для неё недельный отпуск, чтобы та съездила к родителям.
Глава 18. «Друг тебя не предаст». http://www.proza.ru/2012/01/04/1476