ДЖОН УОТСОН.
Мне стало легче от его слов, хотя я не мог понять, говорит он искренне или ведёт какую-то игру – вполне в его привычке. Но зато я вдруг сообразил, что у меня есть алиби на утро – ведь мы были вместе с Роксуэллом у прооперированного старика, да и Лео меня тоже видел. Я сообщил об этом Холмсу, но он в восторг не пришёл, а скептически приподнял бровь:
- Хронометраж?
- Не понимаю...
- Время, когда вы входили, по её словам, в палату, сиделка Колверт, насколько я понял, может назвать только очень приблизительно. Я совсем не могу – может, было пять часов, а может, шесть, а может, и семь. Полагаете, показания Роксуэлла и Токкати не оставят никаких временных лазеек?
- Этого я не знаю, - растерялся я.
- Тогда вернёмся к началу, о чём я уже говорил. Если нападение – я буду называть это нападением, если не возражаете – не было организовано вами или Кленчер, значит, оно не могло быть направлено против Шерлока Холмса. Разве что против мистера Рифа, допуская, что кто-то видел, как полицейские привезли меня именно сюда. Но и такой вариант не слишком вероятен. После того, как смыл грим, я перестал быть похожим на Рифа. Сомнительно, чтобы злоумышленник, собравшийся напасть на бича из бойцового клуба, никак не переменил свои намерения, узнав, что Риф превратился в Шерлока Холмса. И ещё вот какое соображение... Мне, конечно, было больно. Мне и сейчас ещё очень больно – не помню, когда в последний раз я испытывал такую боль. Но жизни моей это, как вы сами сказали, не угрожает и даже всерьёз из строя меня не выведет. Какова же была цель этой, с позволения сказать, шутки?
Я не успел ничего ответить – в палату снова просунул голову Роксуэлл:
- Доктор Уотсон, в морг поступила покойница. Её сопровождает полицейский инспектор. И вы ему зачем-то нужны.
- Именно я?
- Именно вы.
Я с сомнением посмотрел на Холмса.
- Лучше идите, - посоветовал он.- Пока я бодрствую, со мной ничего не случится. А полиции лучше подчиняться. У них слишком уязвимо чувство личного достоинства, и если вы не послушаетесь, они начинают ощущать свою ущербность. Здравствуйте, доктор Роксуэлл. Я вижу, ваши дела пошли в гору. А вот увлечение кокаином до добра не доведёт. Конечно, не мне бы говорить, но человеку, планирующему семейную жизнь...
- Вы наслушались местных сплетен, - проворчал Роксуэлл, слегка уязвлённый проницательностью моего друга.
- Ничуть. У вас гиперемированы и синюшны ноздри, расширены сосуды преддверия носа – верный признак нюхальщика. И ещё: на вашем мизинце раньше было кольцо – золото бриллиантовой огранки, очень искусной работы. Теперь его нет, а вот это, с розовым корундом, новое и тоже довольно дорогое. Ещё год назад вы не смогли бы себе его позволить. Но и старое ваше кольцо я сегодня видел – на безымянном пальце сиделки Колверт, а дамам дарят кольца, как правило, не без определённого смысла.
Роксуэлл смущённо закашлялся, а я не смог удержать улыбки – выходит, роман между ним и Лиз не был лишь досужим вымыслом нашей госпитальной братии.
Полицейский ожидал меня в морге. Я увидел узкое лицо, позолоченные тонкие очки, проницательные, даже какие-то острые глаза.
- Инспектор Скотланд-Ярда Марсель, - представился он подчёркнуто-официальным тоном.
- Джон Уотсон. Вы хотели меня видеть? Зачем? Я не могу вам уделить слишком много времени – у меня пациент, требующий постоянного надзора.
- Я хочу, чтобы вы опознали тело, - сказал инспектор, указывая на лежащий на столе длинный предмет, накрытый грязной холстиной.
Я уже видел, что труп, что называется «криминальный» - грязь, тяжёлый трупный запах. Мэртон допускал подобное в своей святая святых только если тело поступало по направлению полиции для коронёрского вскрытия – была у Мэрвиля со Скотланд-Ярдом такая договорённость. Сам Мэртон раскладывал инструменты, уже облачённый в клеёнчатый фартук и нарукавники. По знаку инспектора он протянул руку в перчатке и отбросил холстину, открыв синее одутловатое лицо женщины, чей возраст уже нельзя было определить достоверно.
- Утопленница, без сомнения, - сказал я. – Откуда мне её знать?
- А вы присмотритесь, - посоветовал Марсель.
Я всмотрелся в обезображенное разложением лицо, но знакомых черт не увидел.
- Не знаю, кто это.
- Вот как? Уверены, что не ошиблись? А вот господин Мэртон утверждает, что вы её знаете.
Я удивлённо посмотрел на Мэртона:
- С чего вы это взяли? Мне кажется, я вижу эту женщину первый раз.
- Не первый, - проскрипел своим несмазанным голосом Вобла. – Она приходила к вам около месяца назад. Это мисс Сара Коблер, помните?
- Сара Коблер?
Едва он назвал фамилию, я вспомнил. Действительно, примерно месяц назад, да, было. Беременность, и срок не маленький. Просила сделать аборт. В ногах у меня валялась, и я чуть не поддался, чуть не уступил, но всё-таки отказался. Обещала покончить с собой. Неужели...?
Ноги у меня ослабели, и я прислонился к стене.
- Вам нехорошо? – спросил инспектор – так бесстрастно, так холодно, что мне сделалось ещё хуже.
- У меня, действительно, была пациентка по имени Сара Коблер. Теперь я вижу, что это она. Но при первом взгляде не узнал. Она утопилась?
- А вы хорошо осведомлены, - подозрительно сощурился инспектор Марсель.
- Я просто вижу, что труп побывал в воде.
- Побывать в воде – ещё не значит утопиться. При каких обстоятельствах вы познакомились с этой женщиной?
Я не должен был чувствовать своей вины – ни юридически, ни нравственно, но ничего не мог с собой поделать – бледнел и суетился, как виноватый. А руки у меня, так просто ходуном ходили.
- Ну, при каких... она пришла ко мне, как пациентка – ведь я уже сказал вам это.
- Ну-ну, - подбодрил Марсель. - И чем же она была больна?
- Право, инспектор, я не могу обсуждать это вот так, сейчас. У неё могли остаться родственники... врачебная тайна... деликатность...
- Какая, чёрт побери, может быть деликатность, когда она лежит на столе, голая и синяя, - жёстко сказал инспектор. – И её родственники не меньше моего хотели бы знать обстоятельства её гибели.
- Так всё-таки родственники есть? Тогда зачем же вам понадобился я?
- Здесь я задаю вопросы, - отрезал инспектор. – И если я их задаю, значит, имею на то основания. Так в чём состояла хворь мисс Коблер?
- Не хворь, - неохотно ответил я, смутно подозревая, что он, действительно, имеет право требовать ответ. – Она была беременна и просила меня сделать ей аборт.
- Вы согласились?
- Полагаете, если бы согласился, стал бы вам об этом рассказывать? – усмехнулся я. - Я отказался.
- Отказались, а потом уведомили о беременности её родных?
Я почувствовал, как меня накрывает волна злости, и это было опасное ощущение – ведь я говорил с полицейским.
- Нет, я не уведомлял её родных, - сказал я механическим бесцветным голосом.
- Сколько же она заплатила вам за молчание?
- Мы не поднимали этого вопроса.
- Вы молчали даром?
- Я... просто соблюдал врачебную тайну. Потом... даже если бы я не был врачом... Инспектор, право оскорблять меня даёт вам ваше служебное положение или это личная инициатива?
- Вы ей писали? – никак не реагируя на мои слова, продолжал инспектор.
- Никогда.
- И вы твёрдо в этом уверены?
- О, боже! Конечно, я в этом уверен.
- Ну, хорошо, ладно, - неожиданно согласился инспектор. – Будь по-вашему. Пока у меня больше нет к вам вопросов, доктор Уотсон, но и нет гарантии, что они не появятся вновь. Вы можете идти, можете возвращаться к своим обязанностям, к служению великому делу исцеления. Ну, что же вы стали? Идите. Идите-идите. Дверь – вот она.
В полном недоумении, провожаемый, к тому же, непонятным и пристальным взглядом Мэртона, я вышел из секционного зала в коридор.
И тут ко мне подскочил ранее незнакомый мне человек лет тридцати, но впрочем, у субъектов такого типа возраст нелегко угадать. Он был маленький, я бы сказал даже, плюгавый, субтильного сложения, с заплаканным и злым лицом.
- Вы – доктор Уотсон? – отрывисто спросил он, подходя непозволительно близко.
- Да, я. А вы...
Но я не успел ничего спросить – он вдруг резко замахнулся и ткнул меня жёстким костлявым кулачком в лицо, разбив губы. Я отшатнулся и тут же получил ещё удар.
- Вы с ума сошли! – вскричал я, зажимая окровавленный рот ладонью. – Я...
Он ударил меня коленом в солнечное сплетение, перебив дыхание и, повалив на пол, нанёс последний удар ногой в пах, сокрушительной силы – такой, что я взвыл от боли, скорчившись на полу и почти теряя сознание. Харкнув, он плюнул на меня и не ушёл, а убежал, странно подскуливая и подпрыгивая.
- От благодарных пациентов? – услышал я над головой чей-то холодный насмешливый голос. Это был адвокат Червиковер.
Шатаясь и кренясь вперёд, как подрубленный ствол, я кое-как поднялся на ноги. Губы кровоточили, из носа тоже лило, я давился собственной кровью.
- А знаете, продолжал он, лениво растягивая слова, - я этого бедолагу понимаю.
- Да? – я закашлялся и сплюнул кровь ему под ноги. – Может, тогда и меня просвятите?
- Это его сестра там, в морге, - сказал Червиковер. – Она покончила с собой, и говорят, что вы в этом виноваты. Вы что там ищете? Не платок? Возьмите мой. Я сохраню его потом как реликвию – кровь моего соперника.
- Благодарю, - я взял платок и прижал к лицу. Боль не уходила. – Кто говорит?
Червиковер поднял брови и неопределённо покрутил пальцами:
- Говорят... Разве вы не знаете, что такое слухи? Собака лает – ветер носит, - он засмеялся. – Вам это, в конечном итоге, на руку, но и нам с Балтимором это тоже только на руку. Вас проводить куда-нибудь? По-моему, вы идти не можете. Нужно быть осторожнее, доктор Уотсон. В делах такого рода нужно быть осторожнее.
- Я не понимаю, о чём вы говорите, - простонал я. – О какого рода делах – вообще, Червиковер, я ничего не понимаю... бред какой-то...
Червиковер комически преувеличенно развёл руками, как бы говоря, что сделал всё возможное и не представляет, что тут ещё можно сделать.
Мне хотелось поскорее вернуться к Холмсу, но сначала следовало привести себя в порядок, поэтому я обошёл Червиковера и отправился в туалетную комнату, где вдруг испытал острый приступ дурноты, и меня вырвало. Пока я умывался, кто-то подошёл и тихо встал у меня за спиной. Боюсь, последние события сделали меня немного нервным, потому что, почувствовав постороннее присутствие, я дёрнулся и обернулся так резко, что вода брызнула с моих мокрых волос.
Мэртон поморщился:
- Что вы встряхиваетесь, точно мокрая собака? Получили по физиономии? Неудивительно. Будь я её братом, и я бы поступил так же.
- Подите к чёрту! – грубо сказал я.
- А вы что же, обиделись?
- Нет!
- Ну, что вы на меня рычите? – мягко упрекнул он. – Не я же вас избил.
- А вы попробуйте. Это теперь, кажется, вид спорта такой? Что , следовало сделать ей аборт? В другой раз так и поступлю. Зарежу – зарежу, чёрт с ней. Посадят за это – посадят. Зато все вокруг будут довольны... Уйдите с дороги, Вобла! Уйдите, не то я вас сам ударю! – я чувствовал, что ещё немного – и заплачу.
Он, однако, не ушёл. Торчал в дверях, грыз ноготь. Потом спросил:
- Вы что же, видите свою вину в том, что отказались ей аборт делать?
Я не ответил – я был взведён до последней крайности.
- А аборт-то сделан, - сказал Мэртон – невнятно из-за засунутого в рот ногтя. – И успешно, недели за две до смерти, судя по всему...
- Что-что? – я обернулся. – Сделан? Так отчего же она...?