Ничего особенного. Просто вдруг чувствуешь, что как-то оно полегчало. Особых поводов для радости нету: вот разве что легко, без одышки взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, ну ещё девушка на улице встретилась ужасно хорошенькая и посмотрела с явно фальшивым безразличием. Глазком серьёзно так сверкнула и волосы поправила. А я иду себе дальше, и у меня морда сама собой становится такая хитрющая, что кошка на крыше гаража перестаёт вылизывать задницу, всматривается в меня и чихает.
Когда вот такой фигни наберётся побольше – оно и отпускает… То самое оно, которое я называть не хочу. Да и не знаю названия. Тухлые рыбьи пасти, вцепишиеся в серде, в виски, в суставы. Мотивационный кризис, сука…
Отпускает всего самую чуточку, но этой чуточки хватает, чтоб проснулось любопытство, и я верчу носом по сторонам: та-а-ак, и чего у нас тут? А у нас тут потихоньку начинается ночь. У орущих во дворе детей становятся вечерние лица и голоса, бухой сосед лирично икает на балконе. В небе сонно гудит самолёт, и пассажиры спят, спят. А экипаж не спит, ему нельзя, но все зевают: и первый пилот, и второй пилот, и остальные тоже зевают, до хруста в челюстях. Только одна стюардесса не хочет спать – остановилась в проходе, замерла и думает: «Господи, это я? Это я лечу тут сквозь ночь совершенно одна на свете?»