Путь Григория Шелехова на пугающую Колыму оказался долгим и запутанным. Сначала его дело отправили на доследование, а самого этапировали в славный город Владимир.
- Всё лучше, чем лес валить… - он обрадовался долгой дороге.
После вялых допросов во Владимирском централе ему накинули ещё пять лет лагерей. Григорий почти не отреагировал на новый срок, он понимал, что не переживёт колымскую каторгу. Только однажды он оживился, когда в их камере произошёл интересный случай. К ним зашёл начальник тюрьмы и спросил:
- Кто среди вас Васильев Фёдор?
- Я, гражданин начальник, - вышел вперёд парень лет тридцати.
- Ты осуждён за подделку купюр? Вот тебе бумага и карандаш.
Фёдор лишь уточнил:
- Какую купюру желаете, гражданин начальник?
- Ну, хотя бы двадцатку…
Васильев взялся за работу, а все сокамерники замерли. Минут через десять двадцатка с одной стороны была готова, хотя по цвету и не подходила, был только карандаш. Начальник тюрьмы посмотрел и похвалил:
- Молодец, ну а другую сторону нарисуешь?
- Нет, - ухмыляясь, отрезал Федя. - За вторую сторону я и попал сюда.
Однажды ночью в камеру ввели низкорослого человека в тулупе и в валенках. Послышалось несколько голосов:
- Вы с воли? Кто же вы?
- Нет, из минской тюрьмы. Шпион.
- Мы все тут шпионы и террористы.
- Я настоящий… - он рассказал, что был заслан через границу добывать сведения о Красной Армии. - Меня снабдили ядом, оружием и документами.
- Ну, у вас теперь настоящий шпион сидит... - пошутил Григорий.
Когда сокамерников выводили на прогулку, следователи выходили во двор, чтобы посмотреть настоящего шпиона. В июле их повели под конвоем на железную дорогу, где уже ожидал состав из «пульмановских» вагонов.
- Первый раз на этапе? - спросил Григорий молчаливых соседей.
- Даже не мечтали о такой радости! - горько пошутил Зильбильберг.
До ареста он работал главным инженером по укреплению пограничных форпостов СССР. Второй тоже представился:
- Зиновьев, бывший начальник Донецкой железной дороги.
Они держались друг друга до Владивостока в течение нудных тридцати двух суток. Через трое суток после прибытия туда арестантов начали грузить на древний пароход «Уэлен» для отправки на Колыму и их пути разошлись. Шелехов одиноко стоял на причале, когда неожиданно кто-то спросил его:
- Ты откуда родом, дядя?
- С Дона, - недовольно ответил он.
- О! Значит, земляк, а я из Таганрога… А где чалился?
- По архангельским лагерям… - коротко буркнул Григорий.
- Кого из воров знаешь? - незнакомый мужчина.
- С «Рыжим» бежали из лагпункта.
- Вор был из первых! - воскликнул незнакомец.
С ним заговорил знаменитый вор по кличке «Юрист». Было ему лет тридцать пять. Красивый, элегантный, начитанный и прекрасно одетый.
- Вот что, земляк, я тоже с вами на Колыму еду, поэтому и предлагаю тебе работу, будешь на пароходе мои тряпки караулить! - предложил «уркаган» после знакомства.
- А мне што с того?
- Обильная кормёжка с меня.
- Да, как же я их укараулю, ить на пароходе семь тысяч «зэков»? - удивился Григорий.
- Будешь ехать на палубе, в кабине грузовой машины.
Он записал его фамилию и потащил в столовую.
- «Юрист», будешь жрать? - спросил косоглазый повар.
Есть арестантскую еду, они не стали. Вор отвалил земляку белых булок, свиной тушёнки, копчёной колбасы и жареного мяса.
- Да как же я всё энто понесу? - опешил Шелехов.
- Сумку, падлы...
Холуй сложил продукты в сумку, а Григорий снова спросил:
- А не отметут у меня по дороге?
- Скажешь, «Юрист» дал.
Их партию погрузили на баржу и повезли к пароходу, который стоял на рейде. На борт поднимали в ящике, человек по двадцать. Как только поднялись на пароход, Шелехов снова увидел щедрого благодетеля.
- Пошли, - вальяжно велел тот, - разговаривать некогда.
Они перешли в носовую часть, под рубку, к стоящим там грузовым машинам. Там их остановил начальник конвоя:
- Стой! Куда ведёшь?
«Юрист» лишь небрежно повернул голову в его сторону.
- В чём дело? - нагло обратился он к старшему лейтенанту.
Тот стушевался и скомандовал:
- Пропустите.
Они вскоре подошли к месту назначения.
- Вот эта машина, - показал рукой вор. - В кузове три мешка барахла, а ты будешь сидеть в кабине машины. Смотри в оба. Жратву будут приносить повара. А сейчас сбрасывай с себя эти тряпки.
Он полез в кузов и достал оттуда фланелевую рубашку, брюки, кепку и почти новые ботинки. Всё не ахти какое шикарное, но и неплохое. Григорий быстро сбросил гадкую тюремную форму и облачился в подаренную одежду.
- Благодарю! - сухо сказал он.
- Теперь ты на человека похож! - заметил «Юрист» и ушёл довольным.
Для Шелехова потекли счастливые вольные дни. Он всё время спал, ел вволю и изредка поднимался на палубу. Как-то раз он вышел на свежий воздух, когда корабль проходил пролив Лаперуза. Перед заходом солнца они прошли мимо острова Хоккайдо. До берега было около десяти километров и трое заключённых суетливо выпрыгнули за борт корабля.
- На море хозяйничают японцы, - сказал ему старый матрос.
- И што из того? - поинтересовался Григорий.
- Они во время следования советских кораблей в этом районе подходят к судам и даже проверяют грузы, - объяснил кривоногий моряк.
Корабли, следовавшие на северо-восток с живым грузом, то есть с заключёнными, всячески маскировались. Военные убирали с фуражек звёзды, меняли форменную одежду на гражданскую, однако, оружие оставалось. Когда трое «зэков» выбросились за борт, переодетые конвоиры хотели стрелять в них, но капитан корабля категорически запретил:
- Акулы без вас позаботятся о них.
Трое отчаянных беглецов быстро плыли к японскому берегу. Один из них начал отставать. Товарищи вернулись к нему, и снова они поплыли вместе. Все, кто находился на корабле и видел этот эпизод, долго ещё всматривались в морскую даль.
- Што стало с ними? - гадал потрясённый Шелехов. - Удалось ли им доплыть до берега?.. Может, их поглотила морская пучина?
После этого случая ночью советский корабль с двух сторон освещали прожекторами. Знакомый матрос объяснил:
- Это японские миноносцы, они часто так «шутят» и будут сопровождать нас километров двадцать.
- Шутники блин!
На четвёртые сутки в Охотском море их прихватил шторм. Двое суток измывалась над ними стихия.
- Всё нутро выворачивает! - мучился Шелехов морской болезнью.
На восьмые сутки они вошли в бухту Нагаево. Когда до порта оставалось километров пять, пришёл «Юрист».
- Ну как, Григорий, чувствуешь себя?.. Как шторм?
- Хорошо. Дюже благодарен тебе.
- Ладно, ладно, не люблю сентиментальности, - небрежно отмахнулся вор. - Ты мне больше пользы сделал, тряпки мои сохранил.
В кузове он развязал мешки с «тряпками». Все три мешка были набиты китайским и японским шёлком. Проверив мешки, он добавил:
- Сейчас мы подходим к столице Колымского края - Магадану. Наверное, здесь наши пути разойдутся. Дальше на этап я не пойду, у меня в Магадане хорошие кореша. Я думаю, что они мне помогут. Главное сейчас для тебя не попасть сходу на золотые прииски. Хоть куда! Только не на добычу золота. Вот тебе на первый случай.
Он вынул из кармана деньги и отсчитал сто рублей.
- Ты што, «Юрист»? - немного испугался Шелехов.
- Бери, бери, пригодятся, с подельниками поделишься.
Деньги Григорию не понадобились. Сразу после разгрузки его и нескольких «зэков» отделили от основной партии и направили в самую страшную пересылку Колымы.
***
Партию заключённых, с которой шёл Григорий Шелехов, пригнали в пересыльную тюрьму. Она находилась в ущелье на северном перевале Черского хребта. Солнце никогда не заглядывало сюда, словно, боясь увидеть предел человеческой жестокости.
- «Серпантинка» это тюрьма для смертников, - пояснил Шелехову худой незнакомый человек. - Здесь все наслышаны про неё…
- А почему «серпантинка»?
- Она своё название получила по вьющейся вдоль сопки дороге.
За время пути из порта Нагаево Григорий заметно ослаб и устал.
- В энтот раз точно не выживу! - почти смирился он.
Лагерь был обнесён высокой стеной и колючей проволокой. По углам вышки, на них охрана с винтовками и пулемётами. Ночью на вышках горели прожекторы. Внутри стояли палатки и три барака из брёвен лиственницы без плотницких пазов. Внутри гулял шальной ветер, свистевший между не пригнанных брёвен. Висел лист фанеры с кривой надписью:
- «Этапная камера».
В камере находилось человек сто «врагов народа» и несколько отпетых уголовников. Шелехова поразила мёртвая давящая тишина, царящая в ней. Люди лежали на нарах в странной задумчивости.
- Судьба наша решена, мы смертники, - объяснил ему худой мужчина. - На нарах лежат живые «трупы».
- Не может быть! - не поверил Шелехов.
- Мы просто пополнили их число… - заверил собеседник. - Из камеры нет возврата, из неё выволят людей только на расстрел.
Староста камеры всем прибывшим указал места, написал мелом на кусках фанеры фамилии и инициалы и прибил к изголовью. У худого «зэка» оказалась украинская фамилия Яцуба.
- Будем знакомы! - сказал ему Григорий.
- Скорее всего, - флегматично заметил украинец, - это будет самое короткое знакомство в моей жизни…
Староста и один уголовник были осуждены справедливым народным судом к высшей мере. Они подали на помилование в Верховный Совет и ждали ответа. Сидели они около месяца, рассказали, что каждую ночь расстреливают людей, осуждённых по 58-й статье.
- Стоило для энтого тащить за тысячи километров! - сказал Шелехов.
Пришёл скоротечный вечер. Где-то далеко послышался шум ползущего гусеничного трактора. Заключённые проворно соскочили с нар и прильнули к смотровым щелям в стенах. Стал смотреть в щель и Григорий, невольно сдерживая учащённое дыхание.
- Вижу, как с горы спускается гусеничный трактор с санями, на которых стоит большой короб, - сказал самый глазастый.
- Предвестник смерти! - серьёзно заметил староста.
Трактор подъехал к их бараку. Остановился, но мотор работал на холостом ходу. Заключённые, молча продолжали смотреть во двор тюрьмы.
- Если и заснём сегодня, - горько усмехнулся Яцуба, - то вечным сном…
Наступила вороная ночь. Тюрьма ярко осветилась мечущимися прожекторами. Видно было, как из штабной палатки вышли пятеро решительных людей и двинулись к их камере. Трое в форме, в красных фуражках, с автоматами, двое - в гражданской одежде.
- Во рту у меня пересохло, - изумился происходящим с ним переменам Шелехов. - Ноги стали ватными, нет сил, ни двигаться, ни говорить.
Со скрежетом открылась входная металлическая дверь. Гражданские вошли и вызвали пять человек. Все вызванные, молча пошли к выходу.
- Напрягая последние силы, собственными ногами идут навстречу смерти, - удивился Григорий.
Он снова посмотрел в щель. Заключённых завели в палатку, затем оттуда по одному стали вводить в кабинет начальника рядом с палаткой. Человек только переступал порог, как раздавался глухой одинокий выстрел.
- Стреляют, видимо, неожиданно, в затылок, - мрачно отметил Яцуба.
Через минуту палачи возвратились обратно в палатку, взяли второго, третьего, четвёртого, пятого.
- В палатке надевают наручники, в рот заталкивают кляп, чтобы человек не кричал, зачитывают приговор - решение колымской «тройки» НКВД и ведут в кабинет начальника, специально приспособленный для исполнения приговора! - после расстрела первой пятёрки пояснил опытный староста.
Металлическая дверь барака заскрежетала. Вызвали пятерых, некоторые не могли идти. До палатки, их волокли по земле слуги кровавого полковника Гаранина. Ноью попрощались с жизнью семьдесят человек. Палачи работали, как на скотном дворе, без отдыха до самого рассвета.
- Всю ночь тарахтел мотор трактора, - отпечаталось в затуманенном сознании Григория. - Он умолк, как только прекратили вызывать.
Упала зловещая тишина. Он лёг на нары. Представил дом, жену и детей.
- Дорогие мои, зараз очередь до меня не дошла, смерть миновала... - обратился к ним Шелехов. - Я жив, сердце ишо бьётся. Што будет завтра не знаю. Но хочу жить и надеюсь на чудо, хучь энто самообман...
Обращение к родным это то, чем жил смертник в последние страшные минуты. Ему не хотелось умирать глупой смертью, и было трудно осознать, что тебя ни в чём неповинного человека лишают жизни.
- Где же правда? - мучился от таких раздумий он.
Утром многих было не узнать, молодые мужчины стали седыми. Неожиданно заработал трактор, послышался лязг соскучившихся гусениц. Григорий припал к щели и увидел, как трактор поднимался всё выше на освещённую утренней зарей гору, увозя в страшном кузове свежие трупы.
- Куда их теперича? - ни к кому не обращаясь, спросил он.
- На склоне ущелья большая яма, - ответил кто-то. - В неё и сваливают...
- Значит, и меня так же свалят из короба в ту яму, - ужаснулся каждый из камеры смертников. - И мой труп будет валяться в ней без могильного холмика. И никто не будет знать, где я, и никто не придёт на мою могилу.
Днём в этапную камер» привели ещё несколько человек из других бараков. Они рассказали, что ночью трое уголовников набросились на надзирателей, хотели их обезоружить.
- Но не получилось, - вздохнул рассказчик. - Всех троих застрелили прямо в бараке.
- А спрашивается, по какому закону?.. Нет таких законов, чтобы ни за что судили, расстреливали и сваливали в ямы. Кто нарушает их? Кому это надо?.. Как дико и бесчеловечно! - от тяжких мыслей у «зэков» разламывались головы.
Верующие становились на колени и страстно молились, прося у Бога защиты. Сосед по нарам украинец Яцуба, бывший секретарь обкома партии, тоже помолился. Днём он немного заснул, но проснулся с нервным криком:
- Меня окружили черти и заставили лизать раскалённую сковороду.
Ночью зловещий трактор снова появился у тюрьмы. Долго работал крикливый мотор и палачи пошли к их камере. Вызвали пять человек и увели. Сначала в палатку, а потом - в кабинет начальника.
- Точно так же, как и в прошлую ночь, - обречённо сказал Яцуба. - Только мне уже не пережить её…
Увели тридцать человек, в их числе и его. Он встал, обнял соседа и жалобно заплакал. До двери не дошёл - упал обессиленный. Его грубо поднял староста и силой довёл до надзирателей.
- Меня пока не вызвали! - удивился уставший Шелехов. - Но до утра ишо далеко, а «бойня» работает чётко.
Вдруг среди ночи открылись тюремные ворота. В освещённый прожекторами двор заехали два грязных грузовика с новыми заключёнными. Под охраной надзирателей их быстро разгрузили и заставили лечь на землю. Начальник конвоя посмотрел на вышку, поднял руку.
- Чтобы никто головы не поднял! - крикнул он охранникам.
С вышки на них направили станковые пулемёты. Стали поднимать по пять человек и уводить в палатку. К утру расстреляли почти всех.
- Осталось восемь человек. - Григорий, который за ночь не сомкнул глаз.
- Трактор заглох… - заметил кто-то.
- Может патроны кончились?
Из их камеры никого не взяли, видимо, не хватило времени, уже взошло бледное солнце. В камере имелось единственное небольшое окошко с крепкой решёткой. Шелехов подошёл к нему и выглянул в мир. Там виднелась сонная сопка. Через стенку услышал журчание невидимой речки.
- Нет, через него не уйдёшь! - он посмотрел на потолок. - А вот через пол можно. Он сделан из тёсаного подтоварника, и, хотя прибит штырями...
К нему придвинулся староста. Он, словно прочитав его мысли, сказал:
- Лежать надо, а не думать. Думать здесь бесполезно.
- Я заметил! - обиженно буркнул Григорий.
- За нашей камерой сидит собака, она не даст убежать, - продолжил староста. - Десять раз тебя убьют с вышки, когда будешь перебираться через стену и колючую проволоку. Я не позволю покинуть камеру, ведь я жду из Москвы помилования. Мне поручили, чтобы я следил за всеми. Если кто готовится бежать, я должен немедленно сообщить начальнику.
Только он закончил пламенную речь, как в камеру втолкнули оставшихся в живых из последнего ночного этапа. Они буквально задубели, лёжа на земле, и сейчас передвигались словно зомби.
- Михаил! - ахнул Шелехов, разглядев в седом измождённом «зэке» друга детства и врага юности.
- Гриша… Григорий?! - удивился Кошевой и свалился на нары.
- Как ты здеся оказался? - тормошил его Шелехов.
- Потом… - сказал Михаил и провалился в мутный липкий сон.
... Настала третья ночь. Монотонно работал прожорливый мотор. К воротам тюрьмы подкатила чёрная легковая машина. Из палатки выскочил начальник тюрьмы, за ним ещё кто-то. Оба направились к воротам. Кошевой давно проснулся, и они с Григорием торопливо разговаривали. Он рассказал свою историю жизни, тот свою.
- Скоро придут за очередными жертвами... - сказал им сосед Шелехова.
Через пару минут во двор тюрьмы вошли двое мужчин и женщина. Один мужчина в форме НКВД, другой в штатской одежде. Начальник тюрьмы сбегал в свою палатку, наверное, за ключами, после чего четверо пошли по камерам.
- Как не хочется умирать!.. Ведь мне тридцать лет, - заплакал их молодой сосед. - Работать бы да растить детей...
Пришли и к ним. Встали у дверей и задали каждому вопросы:
- За что попал сюда, по какой статье осуждён?
Потом ушли в кабинет начальника. Были там недолго, быстро вышли, сели в машину и уехали. Вскоре ушёл в гору обиженный трактор. Всю ночь смертники не спали, преданно смотрели в привычные щели. Но за ними никто не приходил. Не пришли на четвёртую, и на пятую ночь.
- Больше не расстреливают, - твёрдо сказал Михаил Кошевой. - Произошла какая-то перемена.
- Не сглазь… - сплюнул в сторону земляк.
В последующие дни по три-четыре человека стали выводить на уборку двора. «Зэки» ожили, понемногу стали урывками спать по ночам, знакомиться друг с другом, разговаривать.
- Я несколько месяцев провёл на золотых приисках, - рассказал Михаил. - А по приезду сюда почти всех из моего этапа расстреляли.
- Мы видели…
- И меня должны были. Должно быть, што-то произошло в верхах.
- А может, просто одумались? Ить золото кому-то надо добывать, - осторожно предположил Григорий.
- Вряд ли из-за золота, - возразил собеседник. - На его добычу они ишо найдут людей.
- А может, война началась?
- Может, - сумрачно сказал Кошевой.
Прошло восемнадцать суток с той ночи, как прекратились регулярные расстрелы. Вдруг в час ночи открылась скрипучая дверь камеры, вошли двое.
- Шелехов и Кошевой, на выход! - крикнул один.
Они обречённо спустились с нар и, как все ранее уходившие на расстрел, медленно пошли к выходу. Григорию стало жарко, учащённо забилось сердце, во рту поселилась горькая сухость.
- Наша очередь умирать пришла, Гриша! - сказал Шелехову приёмный отец его старшего сына.
Они траурно шли к выходу под тревожными взглядами товарищей по несчастью и мысленно попрощались со всеми. Их вывели на середину сумрачного двора.
- Стойте здесь! - скомандовал им конвоир.
Из другого барака привели молодого человека. Поставили рядом с ними, а сами охранники ушли в палатку.
- Где нас будут расстреливать? - с дрожью в голосе спросил он.
Григорий не мог унять волнение, поэтому не ответил, а только указал рукой на кабинет начальника.
- Нет, - возразил молодой. - Теперь расстреливают в другом месте.
- Где? - поинтересовался Михаил, словно это что-то меняло.
- Никто не знает.
Из палатки вышли равнодушные охранники. Кошевой прошептал:
- Если выведут за зону, давай разбегаться. В темноте в нас не попадут...
Шелехов не успел ответить, солдаты подошли ближе. Их предупредили, что при отклонении в сторону будут стрелять без предупреждения. Один пошёл вперёд, они выстроились гуськом за ним, а сзади стал второй охранник с винтовкой наперевес.
- Пора прощаться… - тихо сказал Григорий.
- От них не убежишь! - согласился Михаил.
Опасения, к счастью, оказались напрасными. К утру их привели в другой пересыльный пункт, где находилось около ста заключённых, в основном политических. Здесь они услышали потрясающую новость:
- Из Москвы приезжал член правительства с заданием арестовать бывшего начальника УНКВД по «Дальстрою» Сперанского.
- Так вот почему прекратились расстрелы! - не сдержался Шелехов, воспрянув духом. - Справедливость всё равно восторжествует.
- Возможно, недалёк день освобождения! - предположил кто-то.
- Держи карман шире…
8 апреля 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Сперанского по статьям 58-7 и 58-11 к высшей мере наказания - расстрелу. Управлением НКВД по «Дальстрою» были прекращены, как необоснованно возбуждённые, около трёхсот дел. Это послабление не коснулось прибывших из архангельских лагерей. В следующие несколько месяцев Григорий Шелехов и Михаил Кошевой основательно помыкались по колымским пересылкам. Ближе к осени из таких горемык сформировали большой этап и пешком отправили на крупный золотодобывающий прииск.
***
Борису Рохлину, бывшему ведущему актёру известного ленинградского драматического театра, снилось, что у него оторвана голова. Вокруг вольготно развалилось зрелое лето, всяческое щебетание и цветочки, а лысой голове холодно. Бедная головушка вся посинела, и кто-то катил её ногами по колючей траве в глубокую яму, как мяч в ворота.
- А оттуда отчаянно дует… - Борису от этого даже во сне стало страшно.
Поэтому бесхозная голова по пути ловко ухватилась зубами за подвернувшуюся ветку, сучок скрипнул и обломился... Сон прервался.
- Чёрт, приснится же такое! - подумал он и перевернулся на другой бок. - Будто саблей начисто срубили, даже шея болит…
Рохлин хотел натянуть на всамделишную голову арестантский бушлат, поэтому на секунду приоткрыл глаза, обмер от страха и быстро зажмурился. Кто-то стоял рядом, занеся над его беззащитной лысиной острую железную скобу для крепления брёвен.
- Пока сплю, не ударит... - молниеносно сообразил Борис и скомандовал себе. - Спи, дурак, защурься, дыши ровней, не вздумай глянуть.
Оказалось, что это очень жутко, вот так с закрытыми глазами ждать удара, словно ты курица под безжалостным топором. Рохлин талантливо сделал вид, что по-прежнему дрыхнет...
- Заберут всё подлецы! - с ужасом понял он.
Одновременно Борис услышал, как под низким топчаном шарит кто-то второй. Грабитель вытащил неуклюжий чемодан, поднял его на шаткий скрипучий стол и выкинул в окно, следом спрыгнул сам. Тот, кто стоял над головой Бориса, сказал громко и весело.
- Ну, твоё счастье, «Артист», - закончил он и тоже сиганул в окно. - Спи, нам «мокруха» ни к чему...
По свежевыпавшему снегу проскрипели осторожные шаги и стихли, а потерпевший всё ещё трусил проснуться. Он боялся пошевелиться, чудилось, как гнутая железяка втыкается в кипящий мозг. Только когда Рохлин совсем замёрз, он осторожно разлепил глаза. Рядом никого не было, на краю стола, у изголовья топчана, лежала зазубренная стальная заноза в палец толщиной...
- Да, - выдохнул он и мгновенно вспотел. - Твоё счастье, «Артист»...
Очухавшись, Борис вылез из-под промасленного бушлата, дыру в окне умело заколотил фанерным лозунгом:
- «Труд - дело чести и совести».
Окно налётчики «взяли» аккуратно и тихо, стекло выдавили через бумагу, намазанную солидолом.
- Профессора! - невольно оценил он.
На улице угрюмо светало. Бывший артист потоптался по клубной каптёрке, где жил постоянно, автоматически затопил печку-буржуйку.
- С проклятой каптёркой второй раз случается западло! - простонал бледный Рохлин.
Сравнительно недавно его чуть не поставили под бандитские ножи его помощники Петруха и Ерёма. Они были друзья - не разлей вода. Всегда находились рядом. Вместе ходили в столовую, вместе работали. За определённую плату Борис оставлял их одних, когда они занимались делами наглядной агитации.
- Но у их дружбы появились завистники… - вспомнилось ему.
Как-то «блатным» стало любопытно, чем же занимаются друзья в каптёрке и захотели выяснить это. Для этого самого маленького «зэка» засунули в мешок, а сами притаились рядом. Друганы решили опять заняться секретными делами и закрылись в своем гнёздышке. Не прошло и пяти минут, как из мешка кто-то заорал:
- Ага, пидорюги!
Любовники сразу приступили к оральным утехам. Откуда им было знать, что попадут в засаду. В каптёрку тут же сбежалось пол барака. Ведь была весна, и многим хотелось удовлетворить свою похоть. Из каптёрки друзья еле выползли, а их начальник едва отмазался от таких подчинённых.
- Что-то надо делать? - мысли вернулись к новой беде. - Всё богатство разом ахнули подлецы…
Два дня назад Рохлин получил мамину посылку: масло, сахар, то, что называется в лагере «бацилльное дело». Пристроил чудесные продукты в свой чемодан, сделанный в лагерной столярке.
- Вычислили «уркаганы» … - громко сказал он и грязно выругался.
В чемодане также лежал концертный пиджачок, перешитый из офицерского кителя. Новогодний подарок девчат из швейного цеха, как и диагоналевые штаны, казались теперь сказочно нарядными. Жёлтая рубашка, сшитая из домашней простыни, которую он сам красил акрихином и галстук, сочинённый из чёрной шёлковой подкладки, пропали безвозвратно...
- Выглядел прямо как на свадьбу! - маялся Борис, вспоминая потери. - Так неужели же я этакую немыслимую красотищу спокойно уступлю каким-то «уркам», жуки-куки?! Конечно, у «вохры» защиты искать, просто детские хлопоты. А вот добрый знакомый Бориса Мишаня, по прозвищу «Маленький» при желании смог бы помочь... Мы с ним, хотя и с разных планет, но питаем взаимную симпатию… Я к нему за богатый тюремный опыт, он ко мне за образованность и умение читать по памяти романы.
Был Мишаня мелкого роста, жилистый, весь в шрамах от множества драк. Старый «вор в законе», с головой, крепко просоленной сединой, тянул нынче пятый срок. Правда, воровские сроки недолгие, два-три года, амнистия или «комиссовка» и гуляй по-новому...
- Но всё-таки, считай, полжизни по лагерям, - подсчитал Борис, вспоминая справедливого «блатного». - Мишаня - молчалив, улыбается редко, но как-то уютно, очень по-доброму.
Руки у Мишани оказались талантливыми, в лагерях он получил профессию столяра-краснодеревщика и, схватив последний срок, решил с «блатным» счастьем завязать.
- Устал, да и не молод уже, - признался он «братве».
- Тебе жить… - согласились «блатные».
Ушёл он из воровского кодла «с концами», но по-доброму. Поэтому сумел сохранить яркую блатную биографию и авторитет. «Урки» его любили, осуждённые по другим статьям уважали. Накануне он был у Рохлина в гостях, они пили горький чай и потрындели за жизнь.
- Когда я жил в Ленинграде, - со смешком начал бывший актёр, - у нас с женой было много друзей. Мы с одной молодой парой решили что-то отпраздновать. Я и Витя сидим на месте, ждём женщин. Они, как всегда, опаздывают. Выпили немного - как без этого? Незаметно для себя выпили бутылку специально заготовленной к празднованию водки. Допив её, мы испугались неотвратимого наказания, и решили скрыть от любимых сей неприглядный факт. Я наполнил водой бутылку, благо дамы водку не пьют... Тут как раз женщины подходят. Мой друг с гусарским криком: «Выпьем за прекрасных дам!» - достал бутылку водки и начал разливать по стопкам... Дамы отнюдь не сияют при виде такой активности сильного пола и начинают выражать громкое возмущение столь вызывающим поведением, в ход идут любимые фразы всех женщин со времен Евы, типа: «Тебе водка дороже, чем я», «сколько можно», «хотя бы ради детей» и прочая ерунда.
Мишаня кивал седой головой, хотя не был женат. «Кодекс вора» не позволял заводить детей и иметь постоянные отношения с женщинами.
- Мы возмущаемся в ответ: «Да вы что, как вы могли такое подумать, да нам это водка по барабану, мы её вообще выкинуть можем...» С этими словами я взял открытую бутылку и выкинул её в окно... Немая сцена... Такого гусарства жены не ждали. Жена друга месяц с него пылинки сдувала, перед знакомыми им хвасталась, нарадоваться супругам не могла.
- Ладно, - сказал Мишаня, - заболтался я с тобой… пора на работу.
Он был мастером столярного цеха, дело отладил на радость лагерному начальству и работягам. Словом, душевный был человек. Вот к нему-то Борис пошёл после подъёма и, сбиваясь, рассказал своё ночное приключение:
- Это ж, неправильно и обидно. - Рохлин был готов расплакаться. - Когда я на сцене людям сценки играю и песенки пою, эти ухари мне хлопают, орут.
- Ты Боря хорошо выступаешь, - согласился «Маленький» и постучал себе по лбу пальцем. - Мне особенно стихи нравятся, как там его?
- Есенина.
- Точно! - заулыбался старый вор. - Боря, ты молодчик!
- Вот видишь, - воодушевился «Артист», - а ночью меня разблочивают… Так какой же я, к чёрту, артист с голым задом, без парадной одёжки?
- Никакой…
- Неужели мне в бушлате и чунях про любовь и свободу петь и хохмы отмачивать?.. Пускай, в конце концов, схавают на здоровье мои продукты, но костюм по совести надо бы вернуть!..
- Попробую... - подумав, сказал Мишаня и, не торопясь, ушёл.
Утром костюм Борису «блатари» вернули и обломки чемодана.
- Ну, а лакомства из дому, конечно, улыбнулись не попрощавшись. - Рохлин знал главный лагерный принцип. - Такая жизнь, кто успел тому приятного аппетита!
Продолжение http://proza.ru/2012/01/27/1842