Хотя бы ты владел целым миром,
хотя бы был царём вселенной,
однако, и всю вселенную отдав,
и на всю вселенную не купишь
ни единой души.
Свт.Иоанн Златоуст
ГЛАВА 4. ПРО ЛЮБОВЬ В ЖИЗНИ И В КНИЖКАХ
« Начните день с любования cолнцем», - могла бы посоветовать Яся.
Утром Яся поднималась рано – деревню будил голосистый репродуктор. В шесть утра из года в год, изо дня в день звучал гимн Советского Союза: «Союз нерушимый республик свободных навеки сплотила великая Русь. Да здравствует…».
Проснувшись, она бежала к окну. Дом стоял так, что была видна огромная красная, а вернее - золотисто-пурпурная полоса над горизонтом. Яся с восхищением наблюдала, как словно из-под земли медленно выходил шар Солнца. Иногда оно было слегка затуманенным, иногда по нему, как по речной воде, пробегала какая-то рябь.
Больше всего ей нравился именно этот момент – появление солнечной дуги. Она смотрела и смотрела, хотела напитаться этим чудесным видением. В городе такого не увидишь, там горизонт закрывают дома.
Яся бежала к рукомойнику, он висел на большом гвозде во дворе. Хозяйка поднималась ещё раньше – до гимна. Её будило хрюканье, кудахтанье, кряканье, лай – хозяйство тёти Даши было ещё голосистее, чем репродуктор.
- Ой, как у вас красиво, тётя Даша, - кричала Яся. – Какой восход! Сказка!
- Ты совсем ещё девчонка, - говорила хозяйка. – Мы-то давно уже к этой красоте привыкли. Уедешь, я скучать буду. Сколько здесь живу, а не слышала, чтобы так кто-то встречал солнце. Заботы одолевают.
- Красиво, аж дух захватывает! Как же не восхищаться! Жаль, что не умею сочинять стихи. А то написала бы, например, так: «Солнце – ты моя песня. Солнце – ты мой кумир. Хочешь, станцую танго, чтобы было тебе веселей?».
- Вот и сочинила, - смеялась тётя Даша, и прятала седые волосы под платок, - а говорила – не можешь. Ну, хватит плескаться. Идём кушать. И я с тобой червячка заморю. Одной есть не хочется. Молоко пей – парное, пользительное.
У моей коровы, Умница её зовут, очень вкусное молоко. От него щёки будут румяными. Видела, какие у наших девчат щёки? Вот-вот лопнут. Блинчики я приготовила. Ешь, ешь, не стесняйся. Мама твоя далеко. Небось, переживает за тебя. А мой-то сынок уехал. На заработки в Норильск. Пишет, что в шахте работает. Что он делает в шахте? Он шофёр. Переживаю, по ночам не сплю, молюсь за него. Работа опасная.
Может, жену себе там найдёт, детей родят. Пусть бы привезли мне внучат, я бы радовалась, молочком бы их отпоила. Шутка ли, забрался на край света. Пишет, что первый раз увидел, что такое полярный день – солнце совсем не заходит по нескольку месяцев. Молодежь гуляет. Так там ходят дружинники и загоняют парней и девчат по домам, чтоб спали, иначе не смогут работать.
А ещё там есть полярная ночь – этого я себе совсем не представляю. Как это так, чтоб ясного дня не бывало месяцами!
- Полярная ночь – это не страшно. А вот в Австралии люди ходят вверх ногами.
- Шутишь? – испуганно спросила тётя Даша.
- Шучу, шучу. Хочу вас развеселить. Не переживайте за сына. В детском доме воспитательницы и няни нам говорили, когда мы скучали: «Не плачьте. Вот война закончится, вернёмся мы в свой город, а там мамы и папы ждут вас. Вот удивятся, как вы выросли. Я представляла, как меня на вокзале встречают весёлая и красивая мама, весёлый и красивый папа. Он поднимает меня и подбрасывает высоко-высоко…
-Дождалась?
- Да. Только папа приехал в детский дом, когда ещё шла война, но уже далеко, и забрал меня раньше всех.
Яся сложила тарелки, закрыла крышкой сахарницу:
- Спасибо. Вкусно. Я объелась. У меня ещё есть время, вымою посуду.
Пока мыла посуду и ополаскивала её в чистой воде, спросила:
- Тётя Даша, а чем занимается Марк Столяров? Где я его только не встречала: и на тракторе он работает, и на току в мешках зерно переносит. Но на тракториста он совсем не похож.
- О, этот парень далеко пойдёт, - хозяйка, как от восторга, руками всплеснула. – Как говорится: себе на уме. Дошлый!
- Дошлый? – удивилась Яся. – Надо записать это слово. Где же моя книжечка? Вот, нашла. Столько я уже записала слов из разговоров в деревне! Коллекция. Надеюсь, пригодится. И что такое «дошлый»? Дохлый?
- Дохлый – это дохлый, мёртвый. А дошлый – способный очень ко всему. Не куковяка.
- Куковяка? – Яся повторила это слово, но с ударением на «о». Она начала смеяться. – Ой, у меня сейчас от смеха колики в животе начнутся.
- Смейся себе на здоровье, - заулыбалась тётя Даша. – Не так сказала, надо куковяка, - хозяйка произнесла слово с ударением на «я». - Так у нас говорят, если у человека ничего в деле не получается, всё валится из рук, что он неумеха. Но я никого не осуждаю.
Все мы – дети Бога. Некоторые наши старушки говорят, что все люди – Божьи твари.
Я не согласна, что твари. Мы – дети Бога. И Бог нас всех любит. И куковяков, и псюрню.
- Мне кажется, что дети Бога – более правдоподобно, - высказала своё мнение Яся. – «Тварь» – унизительное для человека определение.
- Да, а этот Столяров далеко пойдёт, - вернулась к теме разговора тётя Даша. - А что спрашиваешь? Нравится он тебе?
- Да нет! Просто так спросила, - ответила Яся и даже не покраснела; краснеть ей было не из-за чего. - Отличается он от других. Видела в клубе – со всеми вежливый. Как из другого мира он, как будто его какой ветер занёс в ваши края. С девушками, как другие, не заигрывает.
- Не заигрывает? Да уж! Другое у него на уме, – сказала тётя Даша, и спохватилась. – Не моё это дело. Фамилия его семьи здесь хорошо известная. В здешних краях когда-то было поместье, и жил там офицер – не офицер. Не знаю, какого военного чина. Наполеона бил.
У него была большая семья, сыновья вырастали и тоже шли в военные. В гражданской войне тоже кто-то участвовал.
А вот в эту – Великую Отечественную – отец Марка связистом был. Говорят, что у него стёсаны все локти и колени – с тяжёлой катушкой, на которой кабель был намотан, больше ползал, чем ходил. А дед в партизанах был, хоть по возрасту мог бы на печи лежать и никто бы его не осудил.
Говорят, в книге какой-то рассказано, каким смелым партизаном дед Марка был, эшелоны подрывал. Да, известная в наших краях фамилия, в музее районном фотографии этой семьи есть.
Марк учился здесь, да у нас, сама знаешь,пока только семилетка. Отец отправил его в село, поболее нашей деревни, там была десятилетка. Это Марк сейчас такой умный, а раньше был, как все мальчишки. Там у тётки жил.
Тётка совладать с ним не могла. Учился не очень, рано с девками почал гулять. Отец у него строгий, контролировать его стал. А после экзаменов за десятилетку, сразу забрал домой. С десятилеткой у нас тут мало людей. Вот Марк и пошёл по комсомольской линии. Умеет речи на собраниях говорить.
И вот хочу тебе, дочка, сказать, что есть у него что-то такое на уме, что скрывает. Прикидывается своим, деревенским… Плюнешь мне в глаза, если я буду не права: далеко Марк пойдёт, далеко… Тесно ему, видно, здесь.
Вот почему уехал из деревни мой сын? Тесно стало. «Не обижайтесь, мамо, - сказал сын, - уеду я. Душе моей тут тесно». В нашем районе есть церковь, хотели её после революции снести, да люди не позволили. Так и стоит, красота наша неописуемая. Говорят, что строил её какой-то итальянец.
Когда сын решил уехать, пошла я к батюшке Леониду, рассказала о моей беде. Отец Леонид посоветовал: «Не препятствуй. Пусть ищет свой путь». Я и отступилась. И Марк уедет.
Тётя Даша лукаво посмотрела на Ясю, и повторила:
– А что это ты о нём расспрашиваешь? Понравился?
Яся зарделась, как маков цвет:
- Просто так спросила. Я любопытная. Спасибо за завтрак. Балуете вы меня. Вернусь, ни в одно платье не влезу – располнею от ваших блинов и парного молока. Маме расскажу, как вкусно вы меня кормили. Вот бы ей у вас пожить! Не понравилась она мне – бледная, вялая.
- Пусть приезжает, - сказала с искренней радостью тётя Даша, - отпою её молоком, петухи молодые есть, бульон буду ей варить. В бульоне большая сила есть. И поговорить будет мне с кем. Вот день убывает, скоро станет коротеньким. Зато ночи будут длинными.
По хозяйству всё сделаю, помолюсь, все думы передумаю, а ночь тянется и не кончается. Одно радио развлекает. Да, брешут много. Я слушаю о погоде да песни. Песни я люблю.
У меня патефон есть и пластинки. Как только на душе сумно станет, я романс какой-нибудь поставлю, слушаю и подпеваю. Если будет у тебя интерес, покажу пластинки.
- Конечно, будет интерес. Вместе послушаем и споём. Привезу вам из города пластинки, скажете какие.
- Ты не смейся, дочка… - тетя Даша засмущалась, оглянулась, не слышит ли её кто из соседей?
- Почему я должна смеяться? – Яся торопилась в школу, стояла уже у порога, но, заинтригованная, остановилась.
- Решила я почитать книги. Ты только не смейся. В молодости читать некогда было, потом война …Как сын уехал, тоска заела. И вот, веришь, я перечитала все его учебники, даже задачи по арифметике пыталась решать.
Принеси мне что-нибудь, дочка, из библиотеки. Только не говори, что для меня берёшь, засмеют подружки меня.
- Я и не подумаю смеяться, тётя Даша. Здорово вы придумали! Сколько интересных книг на белом свете, сто жизней не хватит, чтобы их прочесть. – А какие вам принести? – теперь Яся лукаво смотрела на хозяйку. – Про любовь?
- Давай про любовь. Да без смертей, не могу я про такое и читать, и слушать.
- Хорошо, я поняла. Принесу вам несколько романов, сами выберете. Больше всего о любви написали французы: Дюма, Мопассан, Бальзак…Вспомнила, самая подходящая книга, которая любую тоску развеет, «Три мушкетёра» Александра Дюма. Там такие страсти, интриги… Вам понравится. Легко читается.
- Вот и хорошо, - тётя Даша заулыбалась, и, наверное, машинально, чем осознанно, перевязала платок концами назад. Сразу же стала моложе выглядеть, открылись большие плоские серьги с рисунком, она их называла «цыганскими». – Не говори никому, что я вздумала читать, да ещё и про любовь.
Принеси одну книгу, читаю я медленно, образования особого получить не удалось. И руки у меня от работы заскорузли, страшно к книге прикасаться. У моего папаши Библия была, сколько я его помню, он всё её читал. Но сначала умывался, причёсывался; а руки сто раз мыл. И только потом брал книгу в руки. И я, как папаша, руки сто раз вымою.
- Не переживайте, никому не скажу! Это будет наша с вами тайна. – Яся умела быть благодарной. Она поцеловала тётю Дашу в щёку, и убежала, напевая:
- Очи чёрные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные.
Как люблю я вас,
Как боюсь я вас!
Знать, увидел вас
Я в недобрый час.
- Храни тебя Господь, - перекрестила хозяйка вдогонку Ясю. – Девчонка ещё. А уже настрадалась, в детском доме была. А кто не страдал в войну?
Будь проклят Гитлер! Чтоб тебе и на том свете покоя не было! Чтоб тебя черти в котле варили. Столько душ загубил, проклятый.
Яся уходила из школы, когда классы пустели. Ей очень хотелось получить хорошую характеристику за практику. Надеялась, что в следующий раз, оценив её старательность, ректорат оставит её в городе, а не отправит в такую же глушь, как эта деревня.
Когда тебе неполных восемнадцать лет, хочется веселья.
В клубе часто устраивали танцы. В любую погоду в клуб сбегалась не только деревенская молодёжь, но и все, кто хотел хоть одним глазом посмотреть на чужое веселье.
Наведывались парни и из других деревень. Здесь на них смотрели по-разному: кто-то видел в них соперников, кто-то – потенциальных мужей. Случались стычки. Натянув потуже фуражки на головы, парни выходили из клуба, дрались, разрывали друг другу дефицитные рубашки.
Но особого мордобоя не стало с тех пор, как одному трактористу сломали руку. Было это весной, в самый разгар сева. Когда об этом узнал председатель колхоза, он сразу же отвёз тракториста в районную больницу; там сделали рентген и заковали руку в гипс. Но пальцы остались свободными.
Председатель сказал «дуэлянту»:
- За срыв сева ты можешь под суд угодить. Где я тебе замену найду? Придётся тебе, Семён, потерпеть. Болит рука?
- Есть маленько. – Тракторист готов был сорвать гипс и работать без него – чувствовал жгучую вину перед уважаемым человеком; а председателя в деревне уважали и чуть ли не боготворили. – Можно даже сказать – не болит.
Не волнуйтесь, везите меня в поле. У меня есть помощник, толковый пацан, весь трактор уже изучил, рвётся порулить. С ним я справлюсь. Прости меня, Василий Фадеевич. Дурак я, как есть дурак.
- Ладно, ладно, мы ещё поговорим, кто дурак, а кто хулиган. Я бы даже сказал, вредитель, да не хочется повторять чужие глупости. Нам бы сев вовремя закончить, пока погода позволяет. У небесной канцелярии свои законы.
Но откладывать в долгий ящик важные дела председатель колхоза не любил. Очередные танцы открыли не нетерпеливые пары, а Василий Фадеевич. Он пришёл в клуб в гимнастёрке, а на ней - Орден Красной Звезды, медаль "За отвагу» и другие боевые награды.
Председатель привычным жестом расправил под ремнём гимнастёрку. Помолчал, обвёл взглядом молодёжь. И сказал такую речь:
- Вы подумали, что я надел свои награды, чтобы похвастаться? Нет, вспомнил друзей, с которыми бил фашистов в хвост и в гриву. Многие погибли, а были такими же молодыми, как и вы. А я вот живу.
Что за битвы вы тут устраиваете? Рога надели, набычились, зубами скрежещете, силу показываете. Больше заняться нечем? Да, работы у нас невпроворот, было бы желание. Взять бы налыгач, положить всех вас, драчунов на лавку, да выпороть. Чтоб другим неповадно было.
Много говорить не буду. Если я ещё раз что-то услышу о драках, пеняйте на себя. Вы меня знаете. – Председатель походил по прямой туда-сюда, улыбнулся. – Я тоже когда-то дрался из-за девчонки, которую у меня хотел отбить приятель.
Оба влюбились в одну. Но вам-то чего драться, девчат больше, чем парней.
Война проклятая выбила молодёжь. Драться я вам не позволю, а вот влюбляться – пожалуйста. Любите и за тех, кто погиб. Влюбляйтесь, женитесь, детей заводите – нам очень нужно пополнение.
Есть у нас одна мысль: строить дома для молодожёнов. Будем строить всем миром. Так что кулаки поберегите для мирного дела. Потом конкурс объявим, чтобы название для новой улицы выбрать. Я всё сказал. А теперь танцуйте.
- И потанцуем, и споём, - сказала одна из бойких девчат. - Я частушки сочинила, послушайте. Только без критики. Тут сейчас и так было много критики, - озорно взглянула на председателя колхоза.
Дед Кондрат спешит на почту,
Из сельпо послал заказ:
«Вы пришлите мне гитару
Я романсы буду петь».
Ах ты, ух ты!
А как же иначе!
Нынче выборы у нас:
Праздник всенародный.
Не жалеем голосов
Ради счастья Родины!
Ах ты, ух ты!
А как же иначе!
Баба Уля, покрестившись,
В урну бросила цидульку:
« Хочу жить, как ты живёшь –
С липистричеством».
Ах ты, ух ты!
А как же иначе!
Певунье дружно похлопали.
Яся танцевать не любила, вернее сказать: не признавала массовых танцев. Слушая музыку, могла пританцовывать, встать на цыпочки и изобразить «умирающего лебедя». Но на людях она не танцевала, потому и в клуб не ходила.
Когда узнавала о драках парней, приходила в ужас. Ей, романтической натуре, чужда была грубость в любом её проявлении.
Единственным для неё развлечением в деревне было кино. Один киномеханик обслуживал несколько деревень. Его ждали с нетерпением в определённые дни. Ездил он на допотопной бестарке (фургон с кузовом), в которую впрягалась одна лошадь.
Ребятишки бегали встречать киномеханика на развилку дорог. Одного-двух самых маленьких он брал в свой тарантас, а остальные бежали впереди и выкрикивали название фильма. Пока киномеханик доезжал до клуба, деревня уже знала, что он привёз. Говорили, что в «конторе», где он брал кинокартины, работал его родственник и «по блату» давал ему самые интересные.
Яся посмотрела здесь «Весёлые ребята», «Близнецы», «Подкидыш», «Джульбарс», «Семеро смелых», «Они сражались за родину», «Молодая гвардия»…
Крутили и иностранные фильмы: «Тарзан», «Индийская гробница», «Нибелунги», «Набережная туманов», некоторые фильмы Чарли Чаплина – «Золотая лихорадка», «Огни большого города», «Парижанка» и другие.
А ещё, конечно, были индийские фильмы, совсем экзотические. Там были драки, песни, танцы, непохожие на наши одежда, дома, горы, священные коровы…
Киномеханик привозил кино и об американских ковбоях – эти находили самых ярких поклонников среди мальчишек. По-другому и быть не могло: ковбои носили шляпы, ездили на ретивых лошадях, никого не боялись, и беспрерывно стреляли из своих кольтов. К тому же, в таких фильмах было много музыки; народ узнал, что есть музыкальный инструмент, который называют «банджо», такой же популярный у американцев, как балалайка у русских.
Нередко плёнка рвалась. Киномеханик включал свет. Мальчишки свистели. А взрослая часть зрителей терпеливо ждала продолжения. Женщины утирали слёзы, если в фильме кто-то погибал, или речь шла о неразделённой любви.
Ясю вовсе не волновала несчастная любовь. Она думала о другом: «Как же кино делается? Кто придумывает эти истории? Легко ли актёрам играть разные роли – и добрых, и злодеев? В театре всё видно сразу, а в фильме на экране то лицо, то руки; то море, то дом… Интересно, а я смогла бы сделать фильм?».
Она вернётся к этим мыслям. Но пройдёт много лет. Немало воды утечёт из Волги в Каспийское море. «Приеду домой, - решила она, - возьму в библиотеке книги про кино. Мне кажется, что я смогла бы придумывать всякие истории для фильмов. Только не о войне, не о страшном. Вот снять бы большой фильм о том, как восходит Солнце, как летают бабочки, как пшеница начинает желтеть… Красота!».
Потом фильмы активно обсуждались в поле, на фермах, на току. А после фильма «Тарзан» на деревенских улицах долго раздавались воинствующие крики «лесного человека», и разные фразочки, вроде такой: « Я-Тарзан, ты – Чита».
Яся познакомилась с сёстрами-близнецами, жившими на той же улице, что и она. С тех пор ей стало легче возвращаться ночью из клуба. Сёстры были хохотушками, с огненными завитушками, с рыжими веснушками на щеках…
Девушки не просто подружились, а спелись. Как только отходили от клуба, Ясю ставили в середину, брали друг друга под руки, и сразу же затягивали песню. Например, такую:
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка тёмная была.
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
А поутру они вставали,
Кругом помятая трава,
Да, не одна трава помята, -
Помята молодость моя...
Они не раз пели эту популярную народную песню. И всегда, протяжно дотягивая последнюю строчку, близнецы- хохотушки добавляли: "Это не про нас. Верно, Яся?". Яся соглашалась: "Не про нас!Мы - девушки скромные".
А то частушки собственного сочинения сёстры запоют:
Ходит солнышко по небу,
Заглядывает в окошки.
Мой милёнок любит спать-
Да хоть на подножке.
Ах ты, ух ты!
А как же иначе!
Мы читаем про любовь
Всякую французскую.
Почему-то мало книг
Про любовь-то русскую.
Ах ты, ух ты!
А как же иначе!
Будем мы гадать на Святки,
Чтоб увидеть женихов.
Только знаем наперёд:
Холостой лишь дед Федот.
Ах ты, ух ты!
А как же иначе!
Сёстры-близнецы не любили женатых. Мало того, они не бились головами об стенку, что у них нет любви; не вздыхали, лясы не точили. Это очень нравилось Ясе – в рыжеволосых соседках она нашла родственные души. «Хороших женихов разобрали, - смеялись, - а плохих нам не надо».
О том, как сложилась их дальнейшая судьба, Яся через несколько лет узнала из письма тёти Даши. Как-то приехали в колхоз солдаты – начиналась эра послевоенного строительства в сельской местности.
Им предстояло построить дома для молодожёнов, для специалистов, которых приглашал на работу колхоз, а ещё - большую ферму для скота и конюшни со всем необходимым для содержания и разведения породистых лошадей.
А также надо было сделать пристройку к школе, расширить дом, в котором находился фельдшерский пункт…
Сельский совет и правление колхоза наметили грандиозные планы; хватило бы только денег.
Но строителям Василий Фадеевич дал сначала такое задание: проложить более-менее сносную дорогу до тракта.
- Ребятки, - сказал председатель колхоза солдатам, - кровь из носа нужна дорога. Подумайте, какие материалы можно взять в нашем районе. Есть у нас каменные карьеры, может, что-то оттуда пригодится. Глину имеем отличную. И с песком проблемы не будет. Подручных тоже вам найду.
Недавно фельдшер везла в районную больницу молодуху. То ли её растрясло, то ли долго ехали, рожать стала в дороге. Если так и дальше пойдёт, то придётся дорогу назвать «Шоссе новорожденных». Как мне сказали, на подходе есть ещё несколько наших гражданок с такими же сюрпризами.
- Не «Шоссе новорожденных», а «Дорога младенцев», - крикнул кто-то из местных.
- Называйте, как хотите, хоть «Уа-уа-уа». Только бы была дорога, – заключил председатель свою речь. – Если у кого-то есть предложения, как построить дорогу, чтобы было дешёво и сердито, приходите в правление, всех выслушаю. Даже древние рецепты рассмотрим.
Среди военных строителей были братья-близнецы из Карелии. Их хотели отправить служить в разные части, но отец доказал в военкомате, что они двое - как один человек, и разлучать их нельзя.
Так они и встретились: сёстры-близняшки с золотистыми кудряшками и карельские близнецы-богатыри.
Потом у каждой пары появилось два раза по двойне. Только почему-то у одной пары были только девочки, а у другой – только мальчики. Но зато все в матерей – рыжие и веснущатые.
«Уехали они жить в Карелию, - писала тётя Даша. – А когда приезжают всем табором навестить отца и мать, в нашей деревне становится светлее – весёлые они, работящие. Привет тебе передают, дочка».
Ясе казалось, что о любви она не мечтает, не думает. Но всё же, иногда, независимо от её воли, трепетало её сердечко. Трепетало!
Она записала в дневнике:
«Смущает меня Марк. Ухаживает он за мной, что ли? В учительской говорили, что его освободили от всяких работ в колхозе и теперь он комсомольский вожак. Молодёжи в деревне много, ею надо руководить, наставлять на путь истинный. А он - самая подходящая кандидатура.
Несколько раз заходил в школу. Предложил Валентине Фёдоровне провести конкурсы – чтобы ученики посоревновались по математике, русскому языку, биологии…
Можно придумать, говорил Марк, какую-нибудь патриотическую тему, и предложить написать сочинение. Но без всяких штампов, как у ребят на сердце ляжет.
Когда говорил о русском языке и литературе, то пристально на меня посматривал, и улыбался. Вроде бы, хотел сказать: ради тебя я всё это придумал. Или я здорово фантазирую? Сказал, что договорится с председателем колхоза и с райкомом комсомола, чтобы выделили деньги на призы. Можно будет купить книги, шахматы, шашки, футбольные мячи, или что-то посущественнее для самых талантливых. Велосипед, например.
Такие конкурсы, говорил он, будут стимулом для хорошей учёбы. И всё на меня посматривал. Может, хотел, чтобы я поддакивала ему? Но я молчала. Я же в школе не самая умная.
Но его идея мне понравилась. Только я уеду скоро, без меня будут проводить эти конкурсы.
Недавно видела, как паучок плёл паутину. Так он был этой работой занят, что, вроде бы, ничего не видел и не слышал. Вдруг в его паутину попала муха. Летела совсем в другую сторону. Может, ветер сбил её с курса, но оказалась она в паутине.
Паучок бросил свои дела, и начал кружиться вокруг мухи. Долго кружился, пока не замотал её всю паутиной. Мне было очень грустно всё это наблюдать. Но говорят, что в природу нельзя вмешиваться. У неё свои законы.
И Марк, как тот паучок, вокруг меня кружит. Разговаривать мне с ним интересно. И всё-таки, и всё-таки…
Нет, хватит об этом. Скорее бы уехать».
Ясю нельзя было назвать стопроцентной комсомолкой, так как она кое в чём не была согласна с уставом ВЛКСМ. Она ходила на всякие комсомольские собрания, сходки, субботники, но вовсе не для того, чтобы слушать чьи-то разглагольствования о комсомольской чести, самоотверженности, о том, как может советская молодёжь помогать родной коммунистической партии строить социализм...
Колхозники, кстати, тихонько, "в кулачок" подшучивали над разными партийными лозунгами, призывами.Особенно,когда выпьют.
Яся не критиковала государственный строй своей страны, советскую власть и всеобъемлющий контроль коммунистической партии. Она принимала всё это, как должное. И ничего не хотела другого. Если при ней кто-то нелестно отзывался о партии и комсомоле (а оппозиционеры есть при любой власти), Яся находила сотни «за» них.
Самый частый аргумент, который она приводила в пользу советской власти:
«Когда началась война, партия подумала, прежде всего, о нас, тогда детях. Нас вывезли в тыл, мы там не знали никакой нужды, о нас заботилось государство, несмотря на тяжёлое положение на фронте. А какие интересные люди выросли потом из воспитанников нашего детского дома!», - и называла фамилии.
Яся посещала без напоминаний собрания, выходила на субботники, потому что ей нравилось быть среди людей. После уборки улиц молодёжь нередко устраивала посиделки с танцами, образовывались парочки.
Она не строила из себя горожанку, но и не подстраивалась под деревенских девушек – оставалась самой собой в любой ситуации. Но при всей своей бесхитростности, никому не раскрывала свою внутреннюю жизнь: желания, томления, планы.
В душевном царстве Яси были свой социализм и свой коммунизм: её девичьи грёзы, её рай (что такое ад она пока не знала), её понятие о гармонии с самой собой.
Такие люди обычно готовят себя к любви. Как писала русская поэтесса Зинаида Гиппиус: любовь – лестница к облакам.
Когда придёт время, эта девушка станет на первую ступеньку той лестницы к облакам с полной уверенностью, что появилась на белом свете лишь для одного: насытиться любовью.
Как женщина. Потому что позже откроется во всём своём блеске самая большая в её жизни страсть – любить. Насытится ли она потом любовью мужчин на столько, на сколько хотела? Если не на все сто процентов, то на девяносто девять – точно.
Когда через какое-то время Яся встретит на деревенской улице Марка и протянет ему яблоко, она ещё даже не будет подозревать в себе этой таинственной тяги. А он – тем более. Яся в его представлении останется «холодной, как собачий нос».