Живи и жить давай другим,
Но только не на счёт другого;
Всегда доволен будь своим,
Не трогай ничего чужого:
Вот правило, стезя прямая
Для счастья каждого и всех.
Г.Р.Державин
ГЛАВА 3. ДЕРЕВЕНСКИЕ МОТИВЫ
Полтора месяца практики пробежали быстро. Яся загорела и, как говорила её хозяйка, посвежела лицом. Лишь один раз съездила она домой. Отца в городе не было, он отдыхал «дикарём» с семьёй где-то на юге. Мать встретила её грустными глазами, обрадовалась полевым цветам и корзинке с фруктами.
- Мама, ты похудела, - встревожено сказала Яся. – Ты болеешь?
- Нет, не болею, - улыбка матери была едва заметной. – Устала. Работа, дом…
Яся с трудом поверила этому объяснению.
- А когда у тебя отпуск?
- Обещали в сентябре отпустить на две недели.
- Приезжай в деревню, где я сейчас практику прохожу. Там хорошие люди. А парное молоко такое вкусное! Я уеду, как только начнутся занятия в институте. Ты могла бы пожить у моей хозяйки. Я договорюсь.
- Спасибо, Ясенька, золотце моё, - улыбка матери была по-прежнему едва заметной, как бывает, когда у человека нет сил или желания улыбаться. – Может, и поеду в твою деревню. Ты там жениха ещё себе не нашла?
- Что ты, мама! Зачем мне жених! У меня совсем другие планы.
Мама не знала, что романы «Мадам Бовари», «Американская трагедия», «Анна Каренина», повесть Н.Карамзина «Бедная Лиза» и многие другие книги, где было много любовных переживаний, Яся прочитала в пятнадцать- шестнадцать лет. Ей казалось, что она теперь всё о любви знает, и совсем не собиралась думать о женихах.
«Мужчины такие коварные!», - Яся рано сделала такой вывод. Но тогда она ещё не знала, какими коварными они могут быть в реальной жизни, а не только в литературных романах. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что эта девушка при своей наивности (не от недостатка ума, а по поэтическому отношению к жизни) верила, что коварных людей на свете нет, а, если они есть, то рядом с ней их никогда не будет.
Тревоги в юности быстро проходят, или маскируются под другие чувства.
Наблюдая за матерью, Яся её не узнавала. От былой «панночки» мало что осталось, ходила она, ссутулившись, зябко поводя плечами. Но Яся поверила: «Устала моя мамочка».
Она вернулась в деревню расстроенной. Поняла, что, в принципе, никто нигде её особо не ждал. Но быстро себя одёрнула: «Ты ещё жалуешься! У тебя есть отец и мать. Вспомни, сколько мальчишек и девчонок после войны остались в детском доме, потому что стали сиротами! А ты не сирота».
Часто она разбивала свои расстроенные чувства песней. Могла весь день мурлыкать:
- Ах, путь-дорожка, фронтовая!
Не страшна нам бомбёжка любая.
Помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела.
В конце августа Яся начала собирать вещи. Перед занятиями в институте она хотела сделать стрижку, сходить к маникюрше. Надо было перетрясти весь свой скромный гардероб, чтобы понять, будет ли ей что носить, потому что, как выяснилось, она подросла.
Но тут ей сообщили, что по просьбе директора школы Ясю оставили ещё на какое-то время в деревенской школе, так как не нашли учителя русского языка и литературы. Конечно, она огорчилась. Но делать было нечего, пришлось подчиниться приказу ректора.
Начались занятия. В школе Яся была («пропадала», как говорила её хозяйка) с раннего утра до позднего вечера. Здесь один учитель вёл сразу два предмета, часто совсем не совпадающих по профилю. Студентке, как пополнению, в школе обрадовались. Никого не смущало, что у Яси нет опыта преподавания. Зато она, юная, хорошо ладила с детьми.
Первый урок по русскому языку она провела под контролем директора школы. После того, как уборщица прошлась по коридору, звеня колокольчиком, ученики закрыли тетради и убежали на переменку.
Директор сказала:
- У вас всё получится, Яся Викторовна. Вы грамотно провели урок. Только не говорите так часто ребятам слово «пожалуйста». Будьте с ними построже. С самого начала. Пригодится потом. Ко мне обращайтесь в любую минуту. Да, в этом классе пока нет классного руководителя. Возьмите на себя эту обязанность. Я помогу вам. И напишу хорошую характеристику в институт. Согласны?
- Хорошо, - ответила Яся без всякого энтузиазма, но попыталась истинное своё чувство скрыть за улыбкой.
Слово «долг» тогда по всей стране звучало, как приказ к неукоснительному исполнению.
- А, может, вам так у нас понравится, что вы после окончания института вернётесь к нам, - директор с лукавинкой посмотрела на Ясю. – Я же прижилась здесь.
Девушку директор школы заинтересовала с первого же знакомства. Валентина Фёдоровна – высокая стройная, средних лет женщина; на голове корона из толстой тёмной косы, смуглая кожа, густые длинные ресницы, хорошо очерченные губы. Она совсем не была похожа на деревенскую жительницу. Наверное, сама шила. Иначе нельзя было объяснить, откуда она брала наряды: блузки с воротниками, завязывающимися на бант, с высокими, почти до локтя, манжетами с десятком мелких пуговиц. Юбки затягивала широким поясом с блестящей пряжкой.
На фоне, более чем скромной одежды других учителей и местных женщин, директор выглядела, как дама из высшего света царских времён. Может, и была Валентина Фёдоровна из какого-нибудь дворянского рода, да скрывала. Даже Ульянов-Ленин и многие его сподвижники-большевики скрывали своё дворянское происхождение, приписывали себе рабочих или крестьянских предков.
Время было такое: царствовал пролетариат. Кстати, в Советском Союзе никогда не понимали истинного смысла этого слова. Однако везде висели плакаты с призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Но почему-то за многие годы никто так и не соединился. Разве только заочно – на митингах и демонстрациях.
Такие «крамольные» мысли не могли появиться в Ясиной голове. Она была искренней пионеркой и искренней комсомолкой.
Кстати о нарядах учителей и медицинских работников женского пола. Все годы советской власти и после того, как эта власть при долгой агонии скончалась, учителя и врачи всегда были нарядно и добротно одеты (на фоне остального народа, не имеющего чина начальника). Теперь – тоже. И никакие мировые финансовые кризисы их не берут. Загадка! Как говорится: думайте сами, решайте сами.
Валентина Фёдоровна приехала в деревню молоденькой ещё до войны – сразу после окончания педагогического института. И мужа себе привезла из города. Теперь у них двое детей, огород, дом, выделенный колхозом. Но сколько не присматривалась потом Яся к этой женщине, ничто не выдавало в её внешнем виде, поведении, что она готовит обеды на плите, которую надо топить углем и дровами, копается в огороде. Всегда ухоженная, с чистыми длинными ногтями. Внешне она была спокойна, никогда не повышала голос. Но когда директор шла по коридору школы или вела урок истории, стояла такая тишина, что, на самом деле, было слышно, как муха пролетала.
Знакомство с Валентиной Фёдоровной для юной Яси было хорошим уроком. Ей хотелось хоть в малой толике походить на Валентину Фёдоровну. Директор школы не была похожа на маму, преподавателей института – и пожилых, и молодых. Ясе очень хотелось перенять от неё умение держать себя так, словно живёт она не в деревне, где люди традиционно боялись выделяться одеждой, домом, имуществом… «Быть, как все!», - это не для Валентины Фёдоровны.
Хозяйка дома, где жила Яся, рассказала шепотом, что отец директора школы сидел в тюрьме где-то в Сибири, как враг народа; вернулся через много лет без зубов и с пробитым черепом; ни слова не рассказал о том, как там всё было. Когда ему выдали новый паспорт, он плакал и целовал его.
- Он не из простых, - рассказывала хозяйка. – Не из псюрни.
- Не из чего? – удивилась Яся.
- Не из псюрни, - повторила хозяйка. – Так у нас называют… как бы тебе, дочка, объяснить… мелких людей, людишек. Из тех, кто и сам не гам, и другому - не дам. Он
был один раз тут, навещал дочь. Очень наша Валентина Фёдоровна на него похожа. Худущий и длинный, как Максим Горький – в кино как-то показывали этого писателя. Вернулся к себе в город, хоть и бобыль. Видно, что дочка души в нём не чает. Часто к нему ездит, то с мужем, то одна. Молочка повезёт да того, что в огороде вырастит.
Мы её уважаем, хорошая учительница. В правление колхоза выбрали, хоть она и не хотела. Но не пошла против воли людей. Да никто и не заставляет её заниматься делами колхоза. Она у нас как второй парторг – по душевным делам. Вот молодая, а идут к ней посоветоваться: если мужик пьёт и дерётся; если соседи никак не могут что-то поделить; девчата рассказывают о задушевных мечтах; парни всё больше о разных профессиях с ней говорят…
И знаешь, дочка, за что больше всего уважают Нашу Валентину? Мы за глаза так и называем её «Наша Валентина». О том, что услышит, никогда никому не передаст. Вот такой человек! Рот на замке. Кому-то из наших кумушек очень хотелось бы узнать, зачем к учительнице ходили Мария или Надежда. Чтоб посудачить. Ан нет, не на ту напали. Только…
- Вот только, - тут хозяйка замялась, - ты никому не скажешь, дочка?
- О чём? – Яся писала, сидя за кухонным столом – готовилась к очередному уроку. Положила ручку, посмотрела на хозяйку. – Если сомневаетесь, то не говорите. Но я, если надо, тоже закрываю рот на замок, а ключик прячу.
- Да, нет, не сомневаюсь я в тебе. Ты – человек приезжий, что тебе до наших сплетен! Смотри – никому! Поговаривают, - хозяйка понизила голос до шепота, - что выпивать стала Наша Валентина.
- Выпивать? – Яся ждала чего угодно, только не этой новости. – Не верю!
- Вот и я не верю, - хозяйка так разволновалась, что машинально сняла с головы платок, повязанный до этого под подбородком, и завязала его концами назад, отчего сразу же помолодела. Лишь на миг Яся увидела совершенно седые волосы. Удивилась: этой женщине до старости было ещё далеко. – Не верила, да приходится поверить. У нас не так уж много праздников. Народ и пользуется всякой возможностью, чтобы гульнуть. Выборы там какие-нибудь, годовщина революции, а ещё, конечно, Рождество, Масленица, Пасха, дни рождения. Видели люди, что Наша Валентина стала пить водку да как! Раньше ничего такого за ней не замечали. Жалко мне её. Значит, надлом в сердце какой-то случился.
В ту ночь Яся записала в дневнике:
« Вспомнила, как поступала в педагогический институт – институт невест. Так его называют, потому что парни здесь - редкость. Почему? Откровенно говорят, что с детьми надо много возиться. Легче на Луну слетать. Лентяи. Я сомневалась: выйдет ли из меня педагог? Очень хотела получить высшее образование, начать работать, чтобы ни от кого не зависеть. Унизительно просить у мамы или папы денег, чтобы купить ботинки или какую-нибудь самую скромную кофточку к лету. Просила, когда не было выхода.
Втайне от них помогала почтальонше разносить письма, газеты… Она давала мне немного денег, я была рада и этому. Одновременно отнесла документы ещё и в техникум, подумала, если не поступлю в пединститут, то не буду терять год. Техникум текстильный, шить я не люблю… Но мало чего я не люблю! Не принцесса на горошине! Училась бы, где угодно, только бы учиться, стать себе хозяйкой. Мечтаю: начну работать, и буду дарить что-нибудь маме и папе, а ещё у меня есть сводные брат и сестра, дети отца, хочу и с ними подружиться. Мне ничего для родных людей не жалко.
А ещё есть причина, почему я так рвусь к самостоятельности. Мне кажется, что я одна на всём белом свете. Иногда я плачу ночью, чувствую такую тоску, что хоть вой. Когда у меня будет семья, рожу детей и буду их очень любить. Они никогда не почувствуют такой тоски от одиночества, которая разрывает мне сердце.
На людях я улыбаюсь, всегда « у меня всё хорошо». Некоторые дети, которых, как и меня, во время войны вывезли в далёкий детский дом, вернулись. Теперь мы взрослые. Воспитательница Анна Ивановна, которую я называла там «мамой», тоже теперь в городе. Мы встречаемся. У меня к ней такое чувство, словно она меня родила. И для неё, как «мамы», я стараюсь получить образование.
Она мне говорила: «Ясенька, деточка, у тебя такая светлая головка. Мне кажется, что ты добьёшься в жизни чего-то большого. Только не ленись. Вот кончится война, вернутся мама и папа, начнётся мирная жизнь. У каждого из вас, деток, впереди будет светлый путь, для того и били фашистов. Чтоб на том свете не было им покоя, чтоб они в гробах вертелись от грехов своих! Может, ты станешь певицей. Или будешь писать сказки. Я слышала, как ты убаюкивала малышню разными историями. К сказкам Пушкина добавляла что-то своё. А ведь сама ещё дитё! Дай Бог тебе найти своё место в жизни».
Я выбрала педагогический институт, потому что экзамены в каком-то другом, где есть математика, не сдала бы, знаю свои способности. И ещё, как мне кажется, могу быть такой же доброй с детьми, как Анна Ивановна. Окончательное ли это решение – учить детей, не знаю. Будущее покажет. Пока мне интересно.
Неожиданно мне стало важным рассказывать этим деревенским детям всё, что сама знаю, что вычитываю в книгах, отвечать на их вопросы. Я, конечно, мало ещё знаю. Но в городе есть кинотеатры, театры. А сколько книг в библиотеках! В читальном зале я прочитала все приключенские романы Фенимора Купера. Здорово! У мальчишек глаза горят, когда я рассказываю о смелости Следопыта, о племенах в американских дебрях, которые в жертву приносили людей...
Эта деревня находится далеко даже от районного центра. Когда оттепель или дождь развозит дороги, как рассказывает тетя Даша, то деревня отрезана от остального мира. Только на тракторе да на повозке с лошадьми можно добраться до тракта – так здесь называют асфальтовую дорогу, разбитую в войну танками; время от времени её «латают» - в самые большие выбоины набрасывают всё, что можно, только бы не проваливались едва дышащие грузовички – «полуторки».
На столбе возле правления висит чёрная «тарелка» - радио. Оно и рассказывает обо всех новостях, знакомит с новыми песнями. Если бы я здесь жила, то устроила бы местное радио – чтобы рассказывать о жизни деревни. Большая деревня, было бы, о чём поговорить. От ребят я узнаю, что многие жители были на фронте, имеют награды. Да я и сама вижу. Кузнец вернулся без руки, у соседа тёти Даши, моей хозяйки, выбит один глаз; кто-то пропал без вести, больше двадцати парней и мужчин погибли.
Матери погибших и сейчас носят чёрные косынки.
Местный фельдшер работала в сортировочном эвакогоспитале, он двигался вместе с войсками, попадал под бомбёжки, гибли и раненые, и персонал. У фельдшера на щеке шрам – пуля чиркнула, повезло, говорит она, нос остался целым.
Когда фельдшер проверяла санитарное состояние классов, я спросила: «У вас есть награды?». Она ответила: «Есть». «А почему вы их не носите?». Она улыбнулась: «Никто не носит, и я не ношу. Медали и орден завернула в косынку… Мне её подарил…- тут она вздохнула так тяжело, как будто ей не хватало воздуха, - давно это было. В сундуке мои награды. Может, вернётся мой муж. Жду его, хоть и прошло много лет. Тогда вместе и наденем награды, у него-то больше их будет».
Я видела, что она вот-вот заплачет. Пусть бы вернулся её муж, рассказал, где воевал и почему так долго домой шёл. Женщина из соседней деревни разыскала своего мужа. Долго искала, писала письма в разные концы, по госпиталям ездила. И нашла. Оказалось, что ему отрезали ноги после тяжёлого ранения, он не хотел возвращаться домой. Уйти на фронт соколом, а вернуться калекой! Он был уверен, что таким жене не нужен. Всё вышло наоборот. Двое детей у них. Женщины ей завидуют. А у неё глаза светятся, как у святой.
А ещё здесь есть патефоны, как в нашем детском доме. Если тетя Даша заводит его, я бросаю все дела, подсаживаюсь к ней. Мы слушаем и подпеваем.
С радио у меня ничего не получится. Это фантазия. А вот огромную стенгазету мы с ребятами подготовим. Расспросила у здешних старожилов об истории их деревни, и вообще, этих мест; дали даже старинные фотографии местных модниц в длинных сарафанах и платьях. Отправлю к фельдшеру самых бойких девчонок и мальчишек, пусть запишут её рассказы о госпитале, раненых, её фронтовых подругах.
Протянем в газете грязнуль. Идея о стенгазете всем в школе понравилась. Стенгазеты и сейчас выпускает каждый класс. Но в нашей будет много нового; если получится, как задумали, то будет интересно. Дала задание: найти тех, кто умеет хорошо рисовать; принести, у кого найдутся, бумагу, краски, цветные карандаши. Кто пишет стихи, тех попросила не стесняться, показать, чтобы вместе обсудить. Председатель колхоза, узнав о нашей идее, обещал достать большие листы бумаги; а ещё сказал, что местный плотник сделает красивую рамку для газеты и вертящуюся подставку, тогда не надо будет гвоздями прибивать газету к стене.
Предложила ещё, пока я здесь, писать диктанты. После уроков дети бегут домой, кушают и снова возвращаются. Многие пишут с орфографическими ошибками, особенно мальчишки. Я сказала, что приходить на эти дополнительные уроки могут все, кто захочет. И сразу столько учеников у меня прибавилось! Сначала взрослые стеснялись, говорили, что руки отвыкли держать карандаш. Мы разбираем ошибки без обид. Отметки я не ставлю, но домашнее задание даю. Валентина Фёдоровна меня хвалит.
Раньше я думала, что с детьми трудно. Нет, с ними весело, даже когда они балуются, меня это не раздражает. Правда, тётя Даша смеётся: «С чужими ребятками легче справиться. Свои появятся, другую песню запоёшь». Не знаю, права она или нет.
Соскучилась без мамы и папы. Интересно, скучают ли они без меня? Вернусь, попрошусь в общежитие. Надоело ездить с чемоданом туда-сюда. Всем будет так лучше.
А вчера я видела Марка. Он шёл, шёл, остановился, посмотрел на окно, наверное, знает, где мой класс. Совсем недолго смотрел. Потом наклонился и стал завязывать шнурок на ботинке. Или делал вид, что завязывает. Он часто вечерами попадается мне на пути, хотя я знаю, что дом его на другом конце деревни. И что бы это значило? Как в песне: «На закате ходит парень возле дома моего. Поморгает мне глазами, и не скажет ничего. И кто его знает, зачем он моргает?».
Из деревни я привезу новые песни. И новые слова. Их так много и они такие интересные, что можно на курсовую работу набрать, если записывать. Например, кто бы мог подумать, что «гаманок» - это нагрудный карман, «запон» с ударением на «о» - фартук, «встурмашиться» - вскочить, «женить молоко», значит разбавлять водой, если его готовят для продажи?
Вернусь в институт, буду интриговать вот такими местными словечками. Как там мои подружки – теперь уже второкурсницы? Они уже ходят на занятия, а я ещё на практике. Но ничего, наверстаю, я девушка трудолюбивая».
Спустя много лет к этой записи в дневнике Яся сделала приписку: «А Валентина Фёдоровна, оказывается, тогда влюбилась. Страстно, как в первый раз. А, может, в самом деле, в первый раз. В председателя сельсовета. Я его помню, видный такой мужчина был. Но она знала: ничего не получится. У него семья и дети, и у неё семья и дети. Вот и стала она пить, сначала, чтоб страсть свою охладить, а потом втянулась. Хотя, кто знает, может, не любовь, а разочарование в чём-то в жизни заставляет человека делать то, что в обществе порицается. Или чахнуть, как моя мама. Валентина Фёдоровна умерла молодой. Теперь-то я её хорошо понимаю. Как-то я навестила её могилу на деревенском кладбище. На фото она с косой вокруг головы, улыбается. Именно такой я её и помню».
И сюда же дописала стихи Ирины Одоевцевой из тетради мамы:
Он сказал: «Прощайте, дорогая,
Может быть, я больше не приду».
По аллее я пошла, не зная,
В Летнем я саду или в аду.
Тихо, пусто. Заперты ворота,
Но зачем теперь идти домой?
Меж деревьев чёрных – белый кто-то
Бродит, спотыкаясь, как слепой.
Вот подходит ближе. Встала рядом
Статуя, сверкая при луне,
На меня взглянула белым взглядом,
Голосом глухим сказала мне:
«Хочешь, поменяемся со мною?
Каменное сердце не болит.
Каменной ты станешь, я – живою.
Встань сюда, возьми мой лук и щит».
«Хорошо, - согласно я сказала, -
Вот моё пальто и башмаки».
Статуя меня поцеловала.
Я взглянула в белые зрачки.
Губы шевелиться перестали
И в груди не слышу тёплый стук.
Я стою на белом пьедестале,
Щит в руках и за плечами лук.
Утро…С молоком проходят бабы;
Дети и чиновники спешат:
Звон трамваев, дождь и ветер слабый
И такой обычный Петроград.
Господи! И вдруг мне стало ясно:
Мне любимого не разлюбить,
Каменною стала я напрасно.
Камень будет дольше тела жить.
А она уходит, напевая,
В рыжем клетчатом пальто моём.
Я стою холодная нагая
Под осенним проливным дождём.