Он посвятил мне свою книгу в прошлом году. Не всё же мне писать кому-то. Однажды посвятили и мне... Очень приятно. Книга. И картины. Две. А его гравюрами увешана вся моя супружеская спальня. Божественная сенсуальность. Линия. Лучшей я в современной графике не знаю. А в скульптуре – пластика – как жизнь в окне со стороны ночи... Так что смотришь и задыхаешься, будто в грубых струях монреальского ливня, будто уже в его объятиях.
Он писал свой «Ноктюрн» с моей дочери, она получалась такой, какой будет через двадцать лет. Как я. Писал две недели, а потом бросил и сказал, что хватит, больше невозможно. Должна ему наконец позировать мечта его жизни. И я пришла к нему в субботу. В одну из осенних суббот конца двадцатого века.
Он простился с соседом, курившим на кухне, и усадил меня в метре от мольберта, на котором сзади было выведено цинковыми белилами моё имя.
Хищно прищурясь, он смотрел, снимая глазами самим же навешанные на меня синие драпировки. Синий – цвет духовности. «Все мадонны в синем, нет сил теперь смотреть.» Это была первая строчка моего первого – ему – стихотворения. И ритм пульсировал у меня в висках весь сеанс. Два часа. И не было сил на него смотреть. Он в прошлой жизни – до эммиграции – был танцором балета Большого. Хоть и не солист, но торсом и ягодицами не уступил бы никому. Мы с ним уже танцевали однажды на вечеринке у друзей. Теперь – ни забыть, ни вспомнить! Невыносимо...
Я дотерпела почти до самого конца сеанса. Потом закусила рот. Он подошёл и начал божественными пианистическими пальцами равнять мне нижнюю губу, приподняв подбородок. Я выпростала руку из мифических одежд и положила ему на ширинку узких джинсов.
Он легко похлопал меня по щеке, прижал лицо, с дрожащими на ресницах слезами, к пахнущей масляной краской рубашке. Потом легко, как пушинку, поднял и понёс в спальню. «Сейчас я покажу тебе мою любовь, закрой глаза... можешь открыть». Стены и даже потолок были увешаны портретами его соседа.
Всю обратную дорогу презерватив жёг мне карман. На станции метро Longueuille я наконец решилась и потихоньку выбросила его в урну. Не нести же домой.
20.06.08 Гамбург