Проснулась утром, выпила кофе, посмотрела на горы.
Я находилась жизни, как в ссылке. Ноябрь достал деревянные счеты. Осенний ангел приходит и открывает дверь.
Я ничего не могла с собой поделать. «Ты не в форме». Я знаю. Ты хотела покоя. Ты это получила.
Вот оно – хождение по кругу. Из тупика в тупик.
Осенний ангел приходит, садится рядом. Он знает будущее, но не может помочь. Ты должна протиснуться в эту дверь сама.
Очень тяжело удерживаться в воздухе. Как на тоненькой веревочке. Каждый порыв ветра сносит в состояние немоты, из которого я выползаю со свечами, воспоминаниями и молитвами. Встаю в шесть и выползаю. Иначе – падение туда, откуда все меньше сил возвращаться.
Я мечтала, что уют станет реальностью. Уют, в котором ничто не убивает быстро, действительность почти не касается, а ты всегда сохраняешь нейтралитет. Мне казалось, что красота – в этом. Все это были оттенки света, в центре которого находилась любовь. Союз человека с миром. Удержание этого соединения было самым сложным. Как только оно рушилось, все приходило в движение и еле сложившаяся фигура разваливалась как неустойчивый конструктор. Но мне было важно снова ее собирать. Снова и снова. Чтобы однажды этот туман мог ровно и спокойно стоять не качаясь. Обрел плоть. Прочную связь со мной. Слишком велика была масса бездны на другой чаше. Она была рядом, и я знала, что в этот день, час, месяц, нужно приложить максимально усилий, чтобы выстоять. Иначе жизнь не имела смысла. У меня не было входа. Мне нужно было отрастить крепления в этом мире.
Я. Тело. Дом. Земля. Небо.
Все должно быть соединено.
Мне стало плохо, холодно и разболелась голова.
Я все успею. Мне просто нужно сложиться обратно. В систему.
Это моя кровать и я могу в ней лежать просто потому, что идет дождь.
Почему я все время должна оправдываться.
Я хочу знать, что я – в форме.
«Семейное счастье» Толстого. Апполон Григорьев считал, что это его лучшее произведение. У Горького, как и у Толстого, последние люди рядом были любовница-акушерка Черткова и друг, почти духовник, Чертков. Странно. Они оба попали в безвыходность созданного.
Дождь. Двадцатого ноября умер Лев Толстой. Сегодня двадцать второе ноября. «Казаки». Он был на Кавказе, он там начал писать. Горький прошел Кавказ по берегу. Прошли близко и ничего не разглядели. У Толстого, в том его последнем путешествии, когда он сбежал из дома, а Софья Андреевна бросилась в пруд, в кармане лежал билет на поезд. Во Владикавказ. Оленин из «Казаков» - это сам Толстой. Который хотел остаться на Кавказе, надеть черкеску, прыгнуть на коня, забыть об образовании, свете, манерах, приемах и стать одним из них. Но у него не хватило смелости, и он всю жизнь потом пытался это компенсировать. Он проиграл.
Я всю жизнь мечтаю встретить гипнотизера, который меня отправит в мое детство, в старый дом, к моему человечку на люстре в странной нерусской одежде, говорившему на непонятном языке.
Осенний ангел.
Мой дом: на фотографиях кафе из американского клип-арта, где вместо девушки сижу я в теплом палантине и грею руки о чашку кофе.
Мой дом: на берегу атлантического океана в маленьком городке, где ловят лобстеров. И я пишу книгу и смотрю на волны.
Мой дом: в маленьком лесном домике, в окружении гор, зверей и орешника.
Небо. Земля. Дом. Тело. Я.
Осень и маленькие птицы в небе. Тени всех, за кого я молилась. Старый дом и в нем растет виноград. Из окна звучит музыка, на подоконнике играют птицы. Что мне делать, господи?
Есть ли любовь. И как ее вспомнить. И как вернуться в те годы, когда существование с пустыми глазами казалось бессмысленным хождением в сон. Я шла и зашла в тупик. Хотя мне казалось, что все наоборот.
Человек.
Осенний ангел тихо целует меня в висок. Он так похож на все, о чем я скучаю. Он не мужчина и не женщина. Он знает мой путь, как я не знаю его. Он душа всех существ и предметов, что я любила: плюшевого льва, кошки Ю-ю, хризантемы, серого одеяла, пылесоса, леса.
Мне нужно еще немного времени. Мы сможем сплести паутину из дыма костра, в котором горят бумаги, верещание ворон над потерявшимися деревьями, звук горящего газа на кухне, запах мокрой шерсти.
Мои ресницы. Здесь и там.
Я бы хотела упасть в стог сена. Скатиться вниз. Видеть ветер, шагающий по траве. Ждать кого-то. Обязательно ждать кого-то. Все мои кусочки – билеты, багажные бирки, кафе, строчки, причалы, перчатки - все они были из странной пустынной жизни. И даже если они –это я, не значит, что они мне дают что-то, кроме отчаяния.
Вчера ночью приснился кошмар. Я перестала бояться в жизни, но все еще боюсь во сне. Но мой тоннель меня выбрасывает в самый желтый на свете стог. Мне не холодно под дождем, мне не нужно кутаться, мне не нужно ничего забывать. Мне нечего забывать. Я полна, как только испеченный хлеб. И этот вкус полноты я беру с собой.
Осенний ангел приносит солнце и утро. Я прошу его прислать мне книжки – он обещал. Я передаю привет своим. Он может приходить только утром, поэтому я встаю рано. Я обещаю, что справлюсь.
Мне мягко.
Я иду варить кофе и разводить краски.
Я никому ничего не обязана, не хочу удивлять или быть кем-то. Я просто строю мир в котором буду жить. Варю свое снадобье от холода, который идет шаг в шаг следом, словно тень, и мы вынуждены каждую секунду мастерить что-то теплое посередине стального неба:
Границы человечности.