Так всегда говорил мой отец: мы в ответе пред нашими людьми. Люди платят нам дань, сражаются за нас, идут на смерть. Значит мы у них в долгу. Такое чувство долга отличает подлинного господина от прочих, пусть даже наряженных в парчу и увешанных дорогим оружием. Я не могла сказать Хендеру ничего более справедливого. Я не могла унизить его более жестоко. Одной фразой, простой и верной, я указала ему подлинное его место, позабытое им в теплой близости нашего разговора: я – госпожа, он – мой человек, и я перед ним в ответе. Видит Бог, я совсем не это имела в виду.
Агнеша тихо посапывала в теплом и мягком гнезде возка, а я лежала без сна, повторяя каждое слово, сказанное нами в тот вечер. "Мы в ответе..." - нет, нет, пожалуйста! Я не то хотела сказать, Хендер! Ты мой господин, вот что я хотела сказать. Мальчик, бесстрашный ребенок, идущий в бой без кольчуги, без шлема, возьми мое золото, купи себе в Бирке княжеский доспех. Разыщи меня в Руссе, еще до того, как решилась моя судьба, возьми себе все, чем я владею.
Возьми себе меня.
Непроглядная тьма поблекла, и я увидела город на холме, сухую траву, залитую темной кровью, и лежащего на траве Хендера с глазами не бархатными уже а будто костяными. Я положила его голову себе на колени и стала гладить его льняные волосы и, зная, что он мертв, не боялась и не горевала, а лишь любила его, мертвого, как никогда не смела любить при жизни.
Страх пришел позже, когда я проснулась и услыхала звуки оживающего лагеря и мерный стук дождя о полог возка. Ну и пусть, я велела подавать коня и надела плащ, подбитый куницей. Хендер ехал последним, и вода стекала по его шлему.
Я поровнялась с ним и поздоровалась первой: "Добрый день, Хендер." В ответ он склонил голову: "Княжна." Голос его звучал холодно. Лица его я не видела.
"Хендер, - начала я, - позволь мне объясниться. Я княжна, ты княжий сын и в этом мы равны." Я волновалась, мне было важно, чтобы он поверил мне.
"Помилуй, княжна. Я знаю кто я."
Дождь лил все сильнее и становилось холодно, неуютно. Моя лошадь оступилась, я ахнула от неожиданности. Он взглянул на меня мельком и снова отвернулся. Раздражение поднималось во мне, звенело над ухом, как комар.
"И кто же ты?"
"Пленник, только что не раб. Мой единственный талант – убивать людей, и в этом я преуспел. За это мой князь пожаловал мне пол-гривны серебра в год, и кольчугу, и шлем, и оружие. Все."
Так и сказал: все, дескать, разговор окончен. Я все же сделала еще одну попытку:
"То ты сам про себя думаешь."
Он ответил спокойно, скучливо:
"Ты вольна думать все, что тебе угодно, госпожа," - в том смысле, что ему и дела нет до того что я там себе думаю. Ну и пусть. До конца дня я ехала в возке, а на ночь мы остановились в деревне настолько противной, что я даже обрадовалась как-то зло. Хендера я больше не видела. Дождь не прекращался, вода лилась с дрянной соломенной крыши, и хотелось лишь одного: поскорее добраться до Словенска, стать княгиней и избавиться от этого варяжьего морока.
А утром пришел Евфимус с новостью, что мы остаемся в деревне неизвестно до каких пор, а отряд в то же время отправлялся в какой-то глупый дозор или еще куда. Я сказала, что ни за что не останусь.
"Хендер просил очень," - соврал Евфимус.
Я ответила злорадно: "Пусть придет и сам попросит."
"Нет, он не станет просить. Но если надо, свяжет вас всех веревками. Так что лучше соглашайся по-хорошему."
Похоже было, что насчет веревок Евфимус не шутил.
"Пусть только попробует," - огрызнулась я, но уже без прежней уверенности.
Уходящий отряд я видела в окно, в сером утреннем полумраке. Я глядела в спины чужих воинов, и мне становилось страшно. За себя, оставшуюся без защиты в нищей, Богом забытой деревне, но прежде всего за Хендера. Двести пик, да Мечиславова неукротимая ярость, да свирепый сотник отец Михаил, что сделают они с двумя десятками словен? Что сделают они с моим любым?
Евфимус остался с нами, да еще двое дружинников держали пост во дворе, вот и все, шестеро нас, и неяркий рассвет над неподвижным, как зеркало, озером, да нестерпимое ожидание, замешанное на предчувствии верной беды.
Дождь прекратился. Мы вышли во двор, сели, глядя на озеро и на раскисшую от дождя тропинку, по которой ушел отряд. Молчание становилось невыносимым. Я спросила:
"Евфимус, есть ли у князя Волоши дети?" - хотя уже знала ответ.
"Нет, княжна. Сын у него был, шестнадцати лет, да погиб в бою со степняками. Хороший был юноша, добрый да веселый, тебе бы понравился. Отважен был не в меру, весь в отца, к тому же грамоту знал, я сам его выучил по-гречески и по латыни. Как он погиб, мать его слегла да так и не встала, зачахла. Да и сам князь переменился с тех пор. Шесть лет прошло, не меньше, и только сейчас он вроде бы начал оживать, оттаивать как-то, что ли."
"А сколько князю лет?" - невежливый вопрос я задала, неуместный, но Евфимус все же ответил:
"Сорок два, княжна. До сих пор самый могучий воин во всем Словенске."
"А что Хендер? Ты говорил знаменит отвагою..."
"Так оно и есть. Пожалуй, по мастерству второй после князя будет. И храбрости совершенно безрассудной, дисциплины только не хватает, но это пройдет с опытом. Князь ценит его превыше прочих, потому и послал его за тобой."
Мне хотелось услышать о нем что-нибудь плохое, чтоб не так бешено билось сердце, не так дрожало в груди:
"Говорят, он жесток без предела."
"Дело военное, княжна. Конечно, сколько полегло от его меча и сосчитать нельзя. Но ведь и сам он чуть не с младенчества под смертью ходит."
"А я слыхала, что он и мирных людей не жалеет. Будто в Альдейге женщин с детьми со стен сбрасывал."
Евфимус помолчал, с ответом не спешил, и я уж точно поняла, правда это, истинная правда!
"В Альдейге я тоже был, и скажу тебе, княжна, честно, много нехорошего там видел. Но Хватова сотня, где Хендер десятником, состояла у князя в охране, и сам я видел Хендера у палат в карауле. Так что врядли он там кого-то куда-то бросал. Поручиться, однако, не могу. Нрав у него опасный, варяжий, половина молодой дружины от него стонет. Злить его никому не советую."
Пускай варяжий, лишь бы вернулся живым.
День тянулся бесконечно. Я подошла к озеру, влезла в грязь, промочила ноги. Пошла переодеваться и только тогда заметила, что возок мой ушел с отрядом. Хоть плачь. Тима все же нашла мне новые сапожки и, пока я переобувалась, что-то произошло во дворе. Я выбежала вон и увидела возвращающийся отряд.
Хендера среди них не было.
Нескольких лошадей вели в поводу. "Нет, нет, нет," - билось сердце, подкатавыла под горло, стучало в висках. Мне захотелось куда-то бежать и кричать, но я словно окаменела и потеряла голос. И позади всех я увидела его, когда подъехали они уже совсем близко. Я увидела его бледное, безжизненное лицо, залитую кровью одежду и то, как он покачнулся в седле.
Я потеряла рассудок. Словно со стороны я услышала свой крик. Кто-то еще кричал, но я не могла разобрать кто, и он, еще живой, но смертельно раненый, встал передо мной, и кровь была на его груди, на шее, на лице... и он уже падал, когда я вцепилась в него, Хендер, Хендер, только не умирай, нет!
Серое небо, серая земля, бледные лица в круг, кровь на моих руках...
Я перевела, наконец, дыхание и медленно, с трудом разжала пальцы, взглянула на свои перепачканные кровью руки, на его лицо, бледное и встревоженное, но вполне живое... поняла, что он жив и умирать не собирается... Я закрыла глаза, и силы оставили меня. Но я все же почувствовала, как он подхватил меня на руки, понес легко, как ребенка. Я положила голову на его плечо и прошептала в шею, в пряди волос, в запах крови и пота и железа: "Ты не ранен?" и услышала в ответ, прямо в лицо, одним дыханием: "Нет..."
Потом, конечно, мне стало стыдно. И я решила из возка не выходить. Вообще никогда. До самого Словенска. А по прибытию – постричься в монастырь. Потом вспомнила, что монастырей там нет, потому что язычники. Мне также захотелось узнать подробности боя, а именно не ранен ли Мечислав, а может, даст Бог, убит? За этим я послала Агнешу, та вернулась ни с чем. Вроде на реке была засада, а кто ее устроил неизвестно, может и разбойники. Но вряд ли. Я винила Мечислава и отца Михаила, стыдилась, раскаивалась, и чувствовала на своих плечах прикосновение сильных, жестких рук, и вдыхала запах его кожи, и слышала его голос, где-то глубоко под ребрами. Наконец, лежать в возке стало невозможно, и я едва дождалась, когда отряд остановится на обед. Конечно, все на меня смотрели, и я сгорала от стыда. Что будет доложено князю и представить невозможно. Ну, а раз так, то нечего и стесняться, хуже уж и быть не может, так я про себя решила, и поехала рядом с Хендером. И заметила, что и он смущен не меньше меня, глядит в сторону и как-будто даже краснеет. Вот еще!
"Хендер, я очень испугалась сегодня. Я думала, ты ранен. Я видела сон, будто ты убит, а нынче гляжу – ты весь в крови. Вот я и испугалась."
"Я понимаю, княжна, ты ведь к крови непривычна. Дело военное."
"А ты когда-нибудь был ранен?"
"По пустякам только. Везет," - ответил он с улыбкой.
"Я хочу тебя попросить, Хендер, - решилась я. - Ты поезжай со мной, хорошо? И к костру моему всегда садись. Не откажи. В Словенске, ведь, поди, совсем редко будем видеться!" - последнее выскочило само по себе, я пожалела, да поздно.
"Я в Словенске не останусь, княжна. Уеду. Наймусь гребцом на сверскую ладью, меня еще и как возьмут."
Вот и все. Такого я не ожидала. Честно говоря, я и сама не знала, чего я ждала. Что буду жить с князем женой, а с Хендером полюбовницей? Это невозможно. Но надеялась все же видеть его хоть иногда, может быть, говорить с ним изредка. А может быть ехать за моря на варяжской ладье, под парусом с черным глазом, под синим небом, по синим волнам, и глядеть, как он стоит у руля, и ветер треплет его волосы. Так и будет, только без меня.
"Ты свободный человек, Хендер. Ты сам свою судьбу решаешь," - ответила я и подумала: не то, что я.
Что будет со мною, когда ты уедешь, Хендер? Неужели настанет такой день, когда я не вспомню цвета твоих глаз, звука твоего голоса?
"Хендер, ты имя мое знаешь?"
"Знаю, княжна."
"Скажи," - попросила я и он послушался: "Переяслава."
Вот этого я уж точно никогда не забуду.
Ранним вечером подъехали мы к большой деревне, красивой и чистой, будто город. Получилось так, что в той деревне мы разделились, и только двое дружинников остались нас охранять возле просторной, с высоким крыльцом хаты. Ужин подали хороший, пироги с капустой и с мясом, брусничную воду, а потом Агнеша отправилась спать, но мне не спалось, и я вышла посидеть на крыльце. Стала я звать его про себя и представлять, как идет он по улице, обходя лужи, и прямо как в сказке, как во сне, он и вправду появился, только что лужу не обошел, а перепрыгнул.
"Княжна, пришел узнать, удобно ли тебе, не надо ли тебе чего?"
Я подвинулась: "Посиди со мной, Хендер."
Он сел, послушался, и я, сама не зная зачем, прижалась щекой к его плечу. Я почувствовала под туникой тугие звенья кольчуги и тот же, прежний, запах, и закрыла глаза. Он опустил голову и коснулся губами моего лба. Его дыхание грело мой висок. Я не знаю как долго мы так сидели. Вечер темнел вокруг, и мы были одни, будто единственные люди на свете, Адам и Ева. Райский сад шумел вокруг, и яблоко, разделенное на двоих, горчило на наших губах.
"Почему так получается, Хендер?"
Он не ответил, вздохнул, поднялся: "Покойной ночи, княжна."
Я смотрела ему вслед, как шел он по темной улице, и думала, что никуда он не уедет, и будет все как я скажу, но я не знала еще как быть, и чего я должна желать.
Я прошла в темную комнату, слабо освещенную маленькой лучиной в углу, легла на постель, рядом с Агнешей. Она тоже не спала, это я поняла сразу, хотя она и лежала тихо, не шевелилась и даже как-будто не дышала. Зато за стеной кто-то вздыхал и возился и мерно скрипела лавка и поцелуй сухих обветренных губ горел на моем лице.
Утром нас разбудил звук бегущих куда-то людей, крики, звон железа. Мы поднялись, оделись поспешно и на крыльце встретили поджидавшую нас Тиму. Она заговорила, торопясь:
"Словене поймали мальчишек. Те хотели их подпалить. Отцы в Дубровке погибли. Все на пощади."
Для Тимы – целая речь, но и так понятно, что случилась беда. Пошли и мы на площадь, и сразу поняли, что опоздали.
Словене стояли кольцом вокруг Евфимуса, Хендера, да четверых мальчишек, и было их до смешного мало. Черно-красные щиты казались каплей в сером, грозно колышущемся море. Я и не подозревала, что в деревне той может быть столько людей, не меньше сотни, право, вооруженных топорами, рогатинами и Бог знает чем. Пробиться ближе мы и не пытались, смотрели из-за спин, как Евфимус говорил что-то, но я его не слышала. Тима сняла с плеча лук, натянула тетиву, спросила в пол-голоса: "В кого стрелять-то?" Если бы я знала. Впрочем, одно было несомненным: "Если кто пойдет на Хендера, в того." Она кивнула и пропала из виду, только зашуршала солома на крыше. Хендер стоял в кольчуге и в шлеме, и со щитом у левой ноги, а рядом жался один из пойманных поджигателей. Выглядел Хендер довольно страшно, я даже удивилась и ужаснулась, неужели зарубит мальца? Лет, наверное, десяти, не больше.
Нет, не должна я такое видеть, не пристало русичской княжне прятаться за спины, не могу я того допустить!
Я решительно двинулась вперед, взяла за плечо заступившего дорогу мужика, тот поспешно шагнул в сторону. Я продвигалась вперед, все еще не зная, что мне делать, но желая одного, оказаться там, где стоял мой Хендер и держал в руках хрупкую детскую жизнь, пока не поздно, пока еще не произошло непоправимое. Толпа вокруг вздохнула и зашевелилась, расступаясь, и я увидела двух женщин, поспешно уводящих детей, целых и невредимых, и услышала голос Евфимуса: "Идите! Идите и подумайте!"
Люди расходились, взволнованно переговариваясь, обходя меня почтительно, оглядывая с интересом. Хендер увидел меня, наконец, подошел, наклонил покрытую шлемом голову: "Княжна," - только глаза блеснули в прорезях.
"Все в порядке?" – я коснулась его лежащей на поясе руки, и он тихонько сжал мои пальцы, улыбнулся:
"Да, кажется пронесло."
"Никто из наших не ранен?"
"Нет, все целы."
Двое дружинников показались чуть поотдаль, завздыхали, глядя под ноги. Хендер ткнул в них пальцем:
"Разговор будет!"
"Да, десятник, виноваты."
Один начал было: "Так ведь все побежали..." но другой оборвал его поспешно: "Виноваты!"
Хендер поклонился мне и пошел прочь, бросив на ходу:
"Лошадей, небось, тоже никто не охраняет? Тоже караульные, что те куры..."
А за ним уже увязался пожилой русич, и еще какие-то люди пошли следом, а тут и Тима спрыгнула с крыши, и все мы пошли с площади прочь. Один из провинившихся дружинников начал несмело: "Княжна, вступись, матушка. Очень лют наш десятник, боюсь не сносить нам головы!"
Глупый ты человек, дружинник, подумала я. Какая я тебе матушка. И кто лют, Хендер? Но вслух сказала:
"Вступлюсь неприменно, служивый."
Выехали хоть и поздно, но как-то радостно. Я так понала, что на прощание словен приветили как-то, и оттого все были довольны и веселы. И день удался красивым, теплым и сухим, с белыми пушистыми облаками и неярким ласковым солнышком.
Я ехала рядом с Хендером, и завела разговор о его искусстве, не слишком мне интересный, но вполне живой, так что я услышала и про то, какой несравненный мечник князь Волоша, и как варяги по-другому затачивают клинки, и что-то еще про короткие мечи, несравненные в ближнем бою. Но это все мне нравилось, потому что я могла на него смотреть не скрываясь, и видеть как мило загибаются кверху уголки его губ и собираются у глаз тонкие морщинки, и как ветер трогает его волосы.
Мы остановились на обед на берегу небольшого ручья, в тени золотых, будто горящих на ветру берез, разложили еду и кто-то сказал, что мы, пожалуй, уже в словенских пределах. Моя с Хендером необременительная, тайная близость радовала меня все больше, и что-то таяло во мне, заливая меня блаженной слабостью, когда он подавал мне пироги, взятые из плетеной корзины с вышитым рушником, или держал мой кубок.
Снова собираясь в путь, мы подошли к лошадям. Я увидела его щит, показавшийся мне хоть и большим, но, пожалуй, посильным.
"Дай мне подержать твой щит," - попросила я, проводя пальцем по железному бугристому ободу.
"Ты не сможешь, княжна, - улыбнулся он в ответ. - Он слишком для тебя тяжел."
"Нет, смогу. Сними."
Хендер снял щит с крупа его коня, поставил на землю, стал показывать:
"Видишь, два ремня? Продеваешь руку в верхний и берешь за нижний, вот так, к себе ладонью. Нет, левой рукой. Правильно. Теперь поднимай."
Куда там. Я и сместа его сдвинуть не могла. Видя мое изумление, он рассмеялся и легко поднял щит за обод:
"Вот так, чтобы прикрыть от горла, - щит двинулся вверх, - и до бедра."
Я испуганно заморгала, решив вдруг, что он отпустит сейчас неподъемную деревянную громадину, но он, все так же смеясь, осторожно поставил щит на землю, и я, освобождая от ремней руку, вдруг увидела его склонившееся лицо совсем рядом с моим. Сама того не ожидая, я коснулась его губ своими. И он ответил мне жарким, быстрым, жадным поцелуем, глухим, коротким стоном, прозвучавшим глубоко в горле. Его плечи передернулись и, словно задохнувшись, он отпрянул поспешно.
Что-то изменилось вслед за этим, что-то произошло между нами. Беседа уже не текла столь оживленно. Я волновалась, а его лицо выражало полное смятение, и он глядел в сторону, раскрывая губы, будто ему не хватало воздуха, и красные пятна вспыхивали на его скулах. Все это мне нравилось. "Моя воля, десятник," - думала я и знала, что будет все, как я пожелаю.
Так мы и приехали в приятную Словенскую крепость с башней в два этажа, где разместились просторно. А когда мы улеглись, я сказала Агнеше, в самое ухо, тихо-тихо: "Агнеша, я в Словенск не еду." Она как-будто даже не удивилась.
Я полежала, вспоминая Хендеров поцелуй и сравнивая его с гадким Мечиславовым, какое же может быть сравнение? Подумала не спуститься ли мне во двор, залитый синим лунным светом, не разыскать ли мне в дивной этой ночи Хендера, не сделать ли с ним что-то совершенно немыслимое, но все же не решилась, ведь в нижнем покое сопели и ворочались воины, и я не представляла, как между ними пройти и найти в темноте одного, мне нужного.
О Мечиславе думала только в смысле поцелуя и Агнешиного рассказа.
А надо было думать про двести пик.
Часть 4
http://www.proza.ru/2012/01/03/264