Прошло несколько дней. Каллист продолжал посещать писаря, у которого наметилось заметное улучшение. Трибун Диомид благодарил товарища по детским играм за врачебную помощь, и приглашал его - то на обед, то в баню, то на конную прогулку, но почти не заговаривал об Александре. Обычно Диомид кратко справлялся о его здоровье, желал ему скорейшего выздоровления и передавал ему корзину фиг. К вечеру Каллист вежливо прощался и уезжал – в имение к Леэне.
Когда Каллист возвращался, все четверо – Леэна, Финарета, Кесарий и Архедамия – уже ожидали его, чтобы отправиться на ставшую уже привычной прогулку в повозке. Вечерняя прохлада и мягкие краски закатного неба навевали вифинцу грусть, особенно когда он слышал разговор Леэны и ее названного сына о будущем крещении. Это была грусть, похожая на ту, которую испытывает человек при мыслях о неизбежной утрате, и Каллист чувствовал себя еще более одиноко, чем во все предыдущие дни.
Архедамия и Кесарий слушали Леэну, Финарета не сводила глаз с Кесария, а Каллист жалел, что что не отказался от этой поездки, сославшись на усталость. Заметила это Леэна или нет, но она велела Агапу остановить лошадей у рощицы, на границе имения, и предложила всем прогуляться. Ни Кесарий, ни Архедамия не были хорошими ходоками – и все путешественники вскоре расположились под старым, почти высохшим дубом, с молодой порослью вокруг.
- Александр, смотрите – какое дупло! – вскричала Финарета.
- Не рухнет ли этот дуб на нас? – пошутил тот, кладя ладонь на толстую потрескавшуюся кору.
- Нет, - отвечала Архедамия, улыбаясь своим мыслям – в ее глазах цвета спелого меда была тихая радость. – Видите, Александр врач – одна из ветвей совсем зеленая.
Она протянула вверх свою худенькую руку и коснулась ветви, обильно покрытой листвой и молодыми желудями. Ветвь склонялась к земле со стороны, противоположной той, на которой чернело дупло.
Леэна не произнесла ни слова за все это время. Она молча развернула свиток, и призвав оглашаемую молодежь ко вниманию, начала читать вслух.
«Праведность по вере говорит так: «Не говори в сердце своем: Кто бы взошел на небо? (это чтобы оттуда Христа низвести); или «Кто бы сошел в бездну?» (это чтобы из мертвых Христа возвести). Но что же говорит она? «Близко к тебе это Слово: оно в устах твоих и в сердце твоем», - то есть Слово о вере, которое мы возвещаем. И если ты будешь исповедовать устами своими, что Иисус – Господь, и будешь верить сердцем своим, что Бог воздвиг Его из мертвых, то будешь спасен, ибо сердцем верят – к праведности, а устами исповедуют – к спасению». (*)
____
(*) Рим. 10, 1-10. Перевод архим. Ианнуария (Ивлиева).
____
…Каллист не сел под дубом на траве и остался стоять, прохаживаясь вокруг и постепенно отходя от слушавших чтение. Вскоре он спустился к ручью, и, разувшись, опустил ступни в прохладную влагу. Струи воды бежали вниз, срываясь маленьким водопадом и оставляя на сочной густой листве акаций сотни тысяч капель, будто на них уже легла вечерняя роса.
Он все еще сидел, когда к нему подошла Финарета.
- Я тоже ушла оттуда, - заявила она Каллисту. – Кесарий не сводит глаз с Архедамии!
Она заплакала – неожиданно и по-детски.
Каллист обернулся и, растерянный, взял ее за руку.
- Финарета, ты не права… Кесарий смотрит на Леэну, Архедамия просто сидит рядом с ней.
- Нет, нет, нет! – еще громче зарыдала она, утыкаясь в плечо бывшего архиатра. – Как хорошо, что ты здесь, Каллист, как хорошо, что ты сейчас обнял меня… как старший брат! Мне ведь больше не с кем поделиться…
Каллист чувствовал, что он не в силах выпустить ее из объятий. В глазах у него потемнело.
- Финарета… я… давно хотел тебе сказать… - с трудом начал он, ощущая биение ее сердца через легкий хитон. Еще одно мгновение – и истомчивый Эрот победил бы, но вифинец изо всех сил схватился за колючую ветку акации. В его глазах понемногу начало проясняться.
- Что, Каллист? – удивленным и чистым голосом спросила Финарета.
- Архедамия не любит Кесария, - выдохнул Каллист, все еще сжимая ветку акации. – Она и Фессал уже давно влюблены друг в друга.
- Архедамия влюблена в Фессала? – возмущенно воскликнула Финарета. – Как можно променять Кесария на Фессала?
- Я бы сказал – можно променять того, кого ты любишь, на другую… то есть другого, - промолвил Каллист.
- Да… ты прав… - протянула Финарета, отступая на шаг от Каллиста, но нежно держа его руку. – Каллист, ты такой хороший брат. Ты ведь мог быть моим братом - если бы моя бабушка приняла предложение твоего дяди. И я бы скиталась с тобой… а потом встретила бы Кесария…
- Зачем тебе было бы скитаться? – спросил Каллист. – Ведь Леэну не лишили бы имения.
- Нет, их бы сослали вдвоем… а мы бы странствовали… как бабушка и Верна в молодости, после казни Пантолеона… то есть это еще позже было. Когда Пантолеона казнили, бабушке восемь лет было, а Верне – девять… Вот на этой лужайке они спрятались в дубе… и смотрели из дупла на его казнь.
- Панталеона казнили здесь? – спросил Каллист тихо, не замечая, как кровь с его ладони капает на землю.
- Да… а потом тело забрали его друзья.
Финарета только сейчас заметила, к чему привело ее названного брата крепкое рукопожатие с акацией.
- Ой, Каллист врач! Вы ранены! – закричала она.
- Это всего лишь царапина от шипов, – невесело усмехнулся Каллист, опуская руку в холодную воду ручья.
- Можно, я вас перевяжу?
- Нет-нет, Финарета! Лучше пойдем, послушаем, что читает Леэна.
И они вернулись. Леэна уже заканчивала чтение.
- Братия, Христос – наш мир. Он создал из обоих одно и разрушил стену преграды… (*)
__
(*)Еф. 2, 14-22. Перевод архим. Ианнуария (Ивлиева).
__
Она поднялась, закрывая книгу.
- На сегодня, пожалуй, и все, - сказала она, внимательно и печально глядя на Каллиста.
… Потом раненая рука Каллиста стала предметом всеобщей заботы. Кесарий наложил на нее повязку из белой ленты, которую поспешно вынула из своей простой прически Архедамия. Темно-русые волосы девушки рассыпались по ее угловатым плечам, густые пряди легли на ее широкие скулы, и она стала похожа на дриаду, прячущуюся в сумраке у старого дуба. Она поймала гневный, ревнивый взгляд Финареты и поспешно накинула свое покрывало.
По дороге домой все молчали, только Агап изредка покрикивал на лошадей. Каллист спросил у Кесария громко и без интонации:
- А твое Крещение назначено на завтра?
- Да, на завтра, - ответила Леэна вместо названного сына. – Гераклеон позволил… учитывая болезнь Александра.
- А я еще нескоро смогу креститься, - вздохнула Архедамия. – Надо прослушать все беседы Гераклеона. – И пойти завтра не смогу – в доме гости, мне не удастся сбежать незамеченной. Потом расскажешь, как это все бывает, Финарета?
- Не расскажет, - ответила Леэна.
- Почему? – спросили удивленные девушки хором.
- Потому что Финарета завтра никуда не идет и остается дома, - строго ответила Леэна.
- Я?! – возмущенно вскричала рыжеволосая девушка. – Я?!
- Да, ты – и не будем более обсуждать это на людях… Каллист, дитя мое, как твоя рука?
- Хорошо, - ответил тот и безуспешно попытался улыбнуться. Он хотел что-то спросил у Кесария, но, видя, что тот задумчиво глядит на покрывающиеся вечерним туманом поля, промолчал и тяжело вздохнул.
+++
Ночь превратилась в раннее утро, и Агап, зевая, запрягал в повозку все тех же лошадей, удивленных новой поездкой.
- Ты выспался, Александр? – спросила Леэна нежно.
- Да, - ответил тот кратко.
- Да ты вообще не спал! – воскликнул Каллист. – Сидел всю ночь, на подушки облокотившись, и шептал что-то…
- Я молился, - резко ответил каппадокиец. – Если бы мог – то на пол бы встал, на колени.
Он сжал поперечную ручку своего костыля-посоха.
«На такой же опирался и Леонтий», - вдруг подумал Каллист и ему стало невыносимо горько.
- Может быть, отложить крещение на несколько дней? Ты так устал… - сказал он вслух, касаясь его плеча.
- Нет, - отвечал Кесарий, пожимая его руку и одновременно отодвигая ее. – Довольно откладывать.
Каллист отступил в сторону и скрылся в ранней предрассветной мгле.
- Прощай, Кесарий, - прошептал он, и бегом бросился прочь.
- Каллист! Каллист! – встревожено закричал каппадокиец, пытаясь выбраться из повозки и роняя костыль.
- Оставь его одного, Александр… - проговорила Леэна со вздохом. – Ему тяжело расставаться в тобой. Одиночество его страшит, но оно ему сейчас необходимо…
- Да разве же мы расстаемся?! – с раздраженным непониманием воскликнул Кесарий, забирая костыль из рук Верны. – Я ведь ему сто… двести раз говорил, и сегодня ночью говорил – ничего не изменится, ничего! Так он не верил мне, а в конце концов просто сделал вид, что спит.
- Каллист прав, дитя мое, - ответила Леэна. – Все изменится.
- Я имел в виду – в нашей дружбе ничего не изменится.
- Я тоже это имела в виду, дитя мое. Изменится и в вашей дружбе, а что еще более важно – в твоей жизни. Ты ведь понимаешь, что идешь умирать?
- Но и оживать, - упрямо сказал Кесарий.
- Сначала надо умереть, - ответила Леэна. – И с тобой умрет все – и старая дружба, и старая любовь.
- Я люблю Макрину, матушка! – воскликнул Кесарий. – Это навсегда. Каллист мой друг, а Салом мой брат. Ничто не в силах этого изменить.
- Смерть – может, - загадочно ответила Леэна. – В своей крещальной смерти ты умрешь для всего былого. Потом настанет все новое.
- Я не собираюсь… - запальчиво начал Кесарий.
- Хорошо, сынок, - прервала его Леэна. – Возможно, то, что я тебе говорю – излишне… Финарета!
Фигурка в светлом покрывале приблизилась к ним.
- Ты остаешься дома, Финарета. Это – мое последнее слово.
- Бабушка! Александр!
- Матушка! – вступился за нее Кесарий. – Возьмем Финарету!
- Нет. Так она скорее отучится бегать по кустам за Каллистом.
Финарета густо покраснела – это было видно даже в предрассветной темноте.
- Если человек хочет уединиться, не следует ему мешать, - продолжала наставительно Леэна.
- Но если ему стало плохо? Если… если у него случилась бы, например… летняя диаррея? – в отчаянии вскричала Финарета. - Я же не зря училась у Леонтия архиатра, я хотела помочь…
- Финарета, что же ты побежала спасать несчастного Каллиста от летней диареи с голыми руками? – полюбопытствовала пожилая спартанка. – Захватила бы хоть лопухов!
Агап захохотал. Лица Кесария не было видно.
- Финарета, тебя все равно не допустят на само Крещение, - наконец, примирительно сказал Кесарий, хотя его душил смех.
- Трогай! – решительно сказала Леэна, и повозка скрылась в утренней мгле.
…Финарета постояла, ожидая, пока перестанут пылать ее щеки, потом пошла в экус – там не было Каллиста, только на полу сиротливо стояла его кифара. Она подняла ее и решительно направилась в конюшню.
- Пегас, - шепотом позвала она белого коня и тот, потянувшись к ней мордой, несколько раз дружелюбно фыркнул…
+++
…Каллист уже пришел к дубу и прижался лбом к его коре. Он вспоминал слова Кесария, сказанные им сегодняшней бессонной ночью:
«Знаешь, у римлян был такой обычай – если один из воинов спасал другому жизнь во время битвы, то спасенный должен был сплести ему венок из дуба и чтить, как отца. Я хотел бы сплести тебе этот венок, Каллистион…»
- И отец, и брат, сколько родни появилось, подумать только! - с раздражением проговорил Каллист вслух и добавил шепотом:
- Пантолеон, ты ведь можешь сделать так, чтобы Кесария не крестили? Иначе я… я умру.
В ветвях дуба щебетали птицы. Каллист молча стоял и слушал.
Вдруг раздался звук струн. Кто-то играл на кифаре и пел:
- Стремя коней неседланных,
Птичье крыло свободное,
Столион полон адаон,
Птерон орнисон апланон,
Парус надежный юношей,
Пастырь и Царь детей Твоих…
Каллист обернулся на голос, звучащий из тьмы.
Финарета стояла спиной к восходящему солнцу. Ее рыжие волосы сияли.
- Я решила сыграть для тебя, Каллист. Ты в печали, и кифара бы утешила тебя – но у тебя болит рука, - серьезно сказала она.
Сам собери
Чад Твоих
Петь Тебе
Энин агиос,
Гимнин адолос,
Устами чистыми,
Христа,
Детей вождя. (*)
___
(*) Песнь Спасителю Христу святого Климента ( по А.С. Уваров. Христианская символика, Свято-Тихоновский Богословский Интститут, 2002, с. 46-47), версификация О.Дж.
___
+++
- Мы уже приехали, останови, Агап, - сказала Леэна. – Это церковь Христа Милостивого.
- Мы так быстро добрались до Никомедии? – удивился Кесарий.
- Нет, это не Никомедия, мы проехали ровно полпути до нее, - отвечала Леэна.
Они зашли в небольшую базилику – впереди Леэна, позпди – Кесарий, поддерживаемый Агапом и опирающийся на костыль, и остановились в пустом и гулком притворе.
- Агап, ступай к лошадям, распряги их, - велела Леэна. – Мы надолго сюда.
Агап поставил на пол корзину с хлебами, поверх которых лежал чистый белый хитон, сложенный вчетверо – крещальный хитон Кесария.
- Присядь, сынок, - сказала пожилая спартанка, указывая на каменные сиденья у стены. – Я скоро приду.
Кесарий кивнул, сел и прислонился к стене, закрыв глаза. Рассветало.
…Леэна вышла из базилики и направилась к дому Гераклеона, темневшего среди деревьев. Света не было ни в одном из окон – все обитатели дома пресвитера еще спали. Леэна кивнула, словно соглашаясь со своими мыслями, и медленно направилась к одинокой часовне, дверь в которую не закрывалась ни днем, ни ночью.
Это и была часовня Пантолеона.
Его тело после казни долго лежало здесь, сначала под известняковой плитой, которую еле дотащили сюда Вассой и Провиан. Лаврентий ничего не мог делать – он лежал рядом на земле и плакал навзрыд. Он не уходил несколько недель, едва прикасался к кувшину с водой и лепешкам, что приносили ему, и тогда Вассой с Провианом сделали над могилой шалаш, и Лаврентий там жил всю осень, а зимой неожиданно встал с земли, пришел к Провиану, в изорванном хитоне, без плаща, с обмороженными пальцами на ногах, и сказал:
«Он умер, но живой».
И еще сказал:
«Надо построить часовню из камня».
Все говорили тогда, что Лаврентий сошел с ума. Но глаза его были светлы и умны, и взгляд его больше не был мутным и потерянным - каким он встречал приносивших ему пищу в шалаш…
Леэна словно пробудилась от воспоминаний и вздрогнула – в часовне ярко горели свечи. Она не успела удивиться, как из темноты раздалось негромкое ржание.
- Пегас? – позвала она. – Иди сюда. Мне не за что тебя бранить. Ты не отвечаешь за сумасбродство своей молодой хозяйки.
Она потрепала его по гриве и увидела, что из часовни на тропу падал свет.
Леэна, перекрестившись, вошла в часовню.
Финарета и какая-то девица с непокрытой головой, в мужской тоге (*) вместе ставили свечи, заполняя все свободные места на надгробии пустого гроба Пантолеона.
___
(*) Мужские тоги носили блудницы.
___
…Здесь нет его тела. Коста давно уже перенес его в свой новый город. Они ведь были такими друзьями, Леонта и Коста, да. Если бы не Леонта, Коста не смог совершить свой дерзкий побег на Острова. Когда он стал императором, вызвал к себе письмом Пантолеона, а ему принесли камень от гроба в Никомедии, маленький белый известняк, и масличную ветвь. «Что это за христианский сумасшедший?» - шепнул Лициний,(*) указывая на Лаврентия, а тот смотрел прямо на императора Константина своими синими глазами и улыбался – печально и светло. И тогда Коста сам пришел в Никомедию. Пришел, как Давид, в одном белом хитоне, босой, и долго стоял у гроба – а снаружи играли на флейтах и пели люди. Коста молчал. Он уже разучился плакать после казни Криспа…(**)
____
(*) Соправитель Констанстина Великого
(**) Любимый сын Константина, которого по ложному навету Константин приказал казнить.
___
- Финарета, - негромко сказала Леэна. – Доброе утро, дитя мое.
Она испытующе глядела на воспитанницу, скрестив руки на груди.
- Я… я подумала, что мне неприлично будет оставаться с Каллистом наедине… - пролепетала Финарета.
- Ты уже второй раз успела остаться с ним наедине? Как же тебе это удалось? Он при мне уехал, - холодно заметила Леэна. – А здесь ты в чьем обществе? Болтаешь с девкой из лупанария?
- Ничего такого в этом нет! – воскликнула Финарета. – Неважно, что Лампадион из лупанария! Христос тоже с блудницами разговаривал!
- Он разговаривал, а ты не будешь! – твердо заявила Леэна, беря внучку за руку с такой силой, что она отлетела от своей собеседницы.
- Пойди к Александру, он в сидит в притворе, -велела спартанка.
Финарета выскочила наружу.
Лампадион хотела выйти вслед за рыжей девушкой, но Леэна ее остановила, кладя руку на ее плечо:
- Ты голодна?
- Нет, - бросила та, и добавила: - Вам не стоит разговаривать с девкой из лупанария.
- Это моей внучке не стоит, а я давно уже сама решаю, с кем мне разговаривать, - сурово ответила Леэна. – Так тебя зовут Лампадион? Ты неважно выглядишь. Голодаешь, как видно, а работать вам приходится много.
- Да, у Митродора, моего прежнего хозяина, было намного лучше, - неожиданно для себя сказала Лампадион. – Теперь моя болезнь будет развиваться быстро, что и к лучшему…
С этими словами она скинула со своего плеча руку Леэны и двинулась к выходу.
- Стой, - твердо сказала спартанка. – Ты из Никомедийского лупанария? Я буду посылать тебе еду каждый день. При начинающейся фтизе питание - это лучшее лекарство.
- Да, я живу там, - ответила Лампадион, и по ее крупным чертам лица Леэна догадалась, что она – фригийка. Спасибо, добрая госпожа, но я скоро уеду оттуда – мой хозяин направляется в Александрию поклониться матери Исиде. В лупанарии я только временно живу. Когда хозяин хочет… послушать мое пение… он приглашает меня. А на хлеб себе я зарабатываю в лупанарии.
- Небогато ты живешь, - заметила Леэна. – Вот что, возьми деньги – на первое время, - она вложила в его руку монеты.
- Я не возьму их, о добрая женщина, - вздохнула Лампадион. – Их отберут у меня.
- Тогда я велю своему рабу Агапу дать тебе сейчас лепешек, а потом еще пришлю еды.
Лампадион перебирала своими тонкими пальцами край своей грубой мужской тоги и уже не спорила.
Леэна поцеловала ее и погладила по волосам, а потом вышла из часовни.
В базилике она увидела сидящих рядом Кесария и Финарету. Они о чем-то разговаривали, но умолкли, когда увидели спартанку.
- Пресвитер Гераклеон еще не появился? – спросила она.
- Нет, матушка, - покачал головой Кесарий, - А солнце уже взошло.
- Финарета, пойдем искать Гераклеона, - произнесла Леэна. – Он назначил крещение сегодня, сказав «приходите ранним утром, до рассвета».
- И деньги взял вперед! – заметила с возмущением Финарета.
- Деньги?! – привстал Кесарий. – Матушка, я не знал, что…
- Молчи, дитя мое, ради всех святых мучеников, молчи! – махнула рукой Леэна. – Финарета, идем!
Кесарий остался один, смущенный и расстроенный. Он сидел, сгорбленный, постукивая костяшками пальцев о сухое дерево своей палки.
- Демонов веселишь? – раздался пронзительный голос.
- Что? – переспросил Кесарий, вздрогнув.
Перед ним стоял мужчина средних лет, с нечесаной бородой в длинном несвежем хитоне.
- Демонов, говорю, веселишь? Ритм гимна нечестивой богине Афродите отбиваешь?
- Я таких гимнов не знаю, - ответил Кесарий, - а вот ты, верно, знаток.
- Такими многие из нас были, но крестились, но освятились! А теперь я тебя, неофита, предупреждаю – не играй своим спасением! Забудь Афродитины песни! – нависая над каппадокийцем, вещал бородач.
- Сейчас я этим костылем тебе по шее врежу – и ты Харонову песнь споешь, - не слишком дружелюбно заметил Кесарий. – Пошел прочь!
И бородач, действительно, пошел прочь – но ушел всего на десяток шагов. Достав из-за пазухи пук коричневых свечей, он зажег их от лампады, и они громко затрещали, распространяя странный резкий запах.
- Демоны чуют, когда на крещение эллины приходят! Они тут как тут! Могут и в другого человека по ошибке залететь! Ибо, изгнанные, долго обходят пустынные места, ища покоя, бормотал бородач.
- Послушай-ка, - постучал Кесарий костылем об пол, - убери эту вонь немедля из Божьего храма!
- А, задело! – торжественно возгласил бородач. – Знамо дело, действует! Вот еще и ладан у меня есть, на мощах мучеников в Египте освященный!
Он вывалил на разогретые угли куски смолы серого и коричневого цвета, от которых немедленно стал подниматься едкий и удушливый дым.
- Этого-то демоны Афродитины более всего не любят! – восклицал бородач в грязном хитоне.– Ладан мучеников самый сильный апотропей для них, ведь он по-особому девственницами в Египте сварен…
Но как именно египетские девственницы варили этот чудесный ладан-апотропей, Кесарию уже не дано было узнать. Он закашлялся, и, задыхаясь, привстал, желая как можно скорее выйти, но не смог сделать и двух шагов. С высоты своего роста каппадокиец рухнул на каменный пол притвора базилики.
- Выходят! Выходят демоны! – радостно кричал бородач, приплясывая. – Слава мученикам!
Неизвестно, как долго он плясал бы над поверженным Кесарием, если бы в базилику не вбежал Севастиан.
- Он же в обмороке! Он болен! Ему плохо! Надо вынести его на воздух!
Бородач грубо оттолкнул его:
- Не мешай, раз не понимаешь вещей духовных!
- Это же Ке… Александр врач, сын Леэны! – закричал юноша, пытаясь тащить Кесария к выходу.
- Так это Александр, незаконнорожденный сын девицы мнимой, диакониссы небывшей, а только по имени таковой, ни холодной, ни горячей, от уст божественных изблеванной! – с удивленной радостью завопил бородач и тут же получил затрещину от Севастиана. Между изгоняющим демонов бородачом и молодым чтецом завязалась потасовка.
Между тем Лампадион, заглянувшая на шум, сразу поняла, в чем дело, и, кашляя от все еще дымящегося ладана, схватила Кесария за плечи и потащила его прочь из притвора, наружу, где уже взошедшее солнце золотило кроны деревьев.
…Она уложила его на зеленой траве и склонилась над ним. Он медленно открыл глаза и увидев над собой девушку с пепельными волосами и печальными огромными близорукими глазами, проговорил:
- Макрина…
Вокруг них начал собираться народ.
- Александр, вам плохо? – быстро спросила его Лампадион по-латыни.
- Лампадион! – узнал он рабыню Митродора. – Вот так встреча… - он слабо улыбнулся. – Спасибо тебе…
- Как вы себя чувствуете? – продолжала она, поднося к его губам чашку с водой, поданной ей Севастианом, из носа которого текла темная струйка крови.
- Уже лучше, спасибо, - ответил он, делая глоток и снова закашлявшись. Она усадила его, хлопая по спине, чтобы кашель поскорее прошел.
- Развратники! – крикнул кто-то в растущей толпе. – Развратник приехал к нам из Рима своего языческого, нечестивого! Больной-то больной, а уже по именам всех девок из лупанария знает!
- Да что у него за болезнь?! Не от Афродиты ли?
- Парамон говорил, что он недавно песни Афродитины в притворе пел, а как тот стал псалмы читать да ладан воскурил, у этого Александра сразу корчи сделались.
Толпа стремительно росла и сдвигалась в плотное гудящее, как осиный рой, кольцо вокруг Кесария и Лампадион. Девушка, раскинув руки, заслоняла Кесария, уронившего голову ей на грудь, но ее уже оттаскивали прочь.
- Прекратите! – раздался зычный голос.
Все затихли. Это был пресвитер Гераклеон. Позади него стояли Леэна и Финарета, первая – со строгим и печальным лицом, вторая – с лицом растерянным и испуганным.
- Это и есть твой сын, Леэна? – указал он на Кесария, которого обнимала девушка в мужской тоге, озиравшая расступившуюся толпу взглядом раненой львицы.
- Да, - кратко ответила спартанка.
- Вон … вон отсюуууууда!!! – фальцетом закричал Гераклеон, развернулся и почти бегом кинулся в базилику.
Толпа странно, почти мгновенно, рассеялась.
Кто-то, уходя, плюнул на Леэну, кто-то – на Лампадион. Финарета сжала кулаки и плюнула в ответ, попав в бороду Парамону.
- Перестань, - усталым голосом велела Леэна.
Севастиан и Агап тем временем помогли Кесарию подняться и повели его к повозке.
- Спасибо тебе, Лампадион, - сказала Леэна, пожимая девушке руку. – Я благодарна тебе, что ты вытащила моего сына из этого угара…
- Да что вы, добрая госпожа, мне же не впервой, пьяных много приходилось таскать, - улыбнулась она и покраснела, поняв, что сказала что-то не то. – Ой, простите, я хотела сказать, что мне было вовсе не тяжело.
- Спасибо тебе, дитя мое, - еще раз серьезно повторила Леэна, поцеловала ее, дала ей корзину с лепешками и кувшин с вином, и снова поцеловав и обняв, наконец, села в повозку. Агап тронул своих удивленных неожиданно быстро сменившимся распряганием и запряганием лошадей и повозка покатилась по дороге, прочь от базилики. Леэна, обернувшись, помахала Лампадион рукой, а та стала махать ей в ответ, и стала похожа в своей старой мужской тоге на птицу с одним крылом.
- Прощай, Лампадион, - проговорил Кесарий и уронил голову на плечо Леэны.
После этого он задремал и не слышал, как плакала и высмаркивалась в покрывало Финарета. Леэна обнимала обоих и ничего не говорила до самого имения. Агап то и дело вздыхал, а лошади поддерживали его негромким ржанием. Пегас, припряженный сбоку, недовольно косился на молодую хозяйку.
- Посмотрите, а Каллист врач никуда не ушел! – воскликнула Финарета, вытирая заревнное лицо и улыбаясь.
Каллист медленно приблизился к остановившейся повозке.
- Поздравляю, - похоронным голосом произнес он.
- Спасибо, друг, - сдержанно ответил Кесарий.
- Можно, я тебе руку пожму… или теперь уже нельзя? – осторожно спросил вифинец, протягивая руку, перевязанную лентой Архедамии.
- Можно, - стараясь казаться спокойным, ответил Кесарий.
- А… обнять? – уже смелее спросил несчастный Каллист, и добавил: - Я слышал, что христиане не приветствуют эллинов.
- И пожать, и обнять, и поцеловать! – закричал Кесарий, сам что есть силы обнимая Каллиста и кашляя. – Это ты наколдовал, теург?(*) Признавайся?
- Что, что наколдовал? – растерялся вифинец.
- Чтобы меня не крестили! – воскликнул Кесарий.
- Не крестили?! Тебя не крестили?! Правда?! – задыхаясь от счастья, вымолвил Каллист и не смог сдержать слез.
____
(*) неоплатоник, занимающийся священнодействиями со статуями богов.