***
Я прощаю все на свете.
Все на свете люблю из-за тебя.
Каждый света луч целую, пусть он даже колит взгляд.
И будет так больно и влюблено для тебя просить прощения.
Ведь я не обижусь даже на разлом моего "навечно".
Даже если все твои "очень люблю" окажутся жалкой безделушкой, превратившей мое сердце в вулкан.
Но ведь это никогда, никогда такого не будет.
Ты люби меня все так же, на увеличение, на возвышение чувственности и нежности, догони мои мечты.
От автора.
Очень хочется, дорогой мой читатель, чтобы ты смог разгадать любопытное сплетение описаний двух главных героев.
Часто их привычки и внешность соответствуют не описанию конкретного персонажа, а его возлюбленного.
Я просто не хочу, чтобы вы представляли их двумя людьми.
Это совершенно необязательно.
Они давно перемешались, их личности.
Так что, можете быть уверены, что когда я описываю Мэтта, то описываю и Лою тоже.
И наоборот. Надеюсь, по течению повести, вы поймете, чьи личности начнут перемешиваться, создавая новое существо. А пока… А пока Мэтт и Лоя едины.
Было прохладно, их ноги были сплетены. Двое молодых счастливых людей сидели на полу, дым проползал сквозь ее волосы, сквозь его пальцы. Они играли с взглядами друг друга, смеялись иногда с подсознательных диалогов своих.
Кальян получился на редкость замечательный, теплый пол придавал ощущение лета, хоть за окном лил дождь, длинные туманные улицы, которые разносил по округе ветер, будто кто-то на небесах тоже вместе с ними чередовал удушающие затяжки.
В комнате было еще два человека: хозяин квартиры, который все время следил, чтобы никто не разбил тарелку или не сломал драгоценную вещь, привезенную с дальних турецких пляжей. И была девушка в длинной этнической юбке, которая постоянно теребила в руках свой медальон, который, видимо, мешал ей, когда висел на шее. Если приглядеться, не было ничего замечательного и мощного вокруг этих людей, а только внутри них. Дешевые закуски на столе, небольшой бардак в раковине, где плавали почти чистые разноцветные тарелки от пиццы. В других комнатах огромного дома происходило что-то простое,- пьяное. В этой же комнате собрались философы, наркоманы или просто те, кому ничего не обломится этой ночью. В развязных темных комнатах для гостей, битком набитых заезженными леди с облеванными туфлями, все было как обычно, спасала музыка, люди чувствовали себя свободно.
На дымком покрытых стенах кухни висели дорогие картины, на полу лежали сонные люди в дешевых джинсах, они были сегодня королями вечера. Хозяин квартиры, его звали Робом, был очень угрюмой личностью. Если бы ни деньги, которые он всегда тратил на такие мероприятия, никто бы даже не вспоминал о нем. Но, после парочки стаканов дешевого вина, он становился очаровательным юмористом, немного робким, но настолько тактичным и проницательным, что диалоги с ним и полуночниками затягивались до утра.
Мэтт и Лоя, облокотив синхронно головы о мягкие дверцы кухонных тумб, говорили со всеми медленно и спокойно, будто через усталость и безразличие, сжимали пальцы друг друга. Они не делали ничего неприличного, но всех в комнате раздражали своей умиротворенностью. Всех, но только не Иву, она смотрела на них с глубочайшим восторгом, забывая теребить свой медальон. Она иногда останавливала свой взгляд на них настолько явно, что приходилось даже немного нетактично спрашивать: «Ну что?». Ее здесь никто будто бы не знал. Она не училась ни в одном из колледжей этого города, это знали все, потому что почти весь город сегодня забрел сюда.
- Да и имя у нее лесбийское, даже знакомиться с ней тебе не советую.
- Да ладно тебе, Мэтт, вряд ли удобнее будет сидеть с ней на одном кафеле, но при этом не общаться.
Лоя натянула приветливую улыбку, которая всегда ей помогала обходиться без лишних вопросов в дешевых компаниях, ее беседы с Ивой и остальными ничем не отличались друг от друга, но в этом не было лицемерия, она просто не думала об этих людях совсем ничего. В отличии от Мэтта, который любил сразу давать диагноз людям, это придавало дольку отвращения в его общении с ними, он боялся, что они нападут в любой момент на него или на Лою. В этом и заключалась великая очаровательная разница между этими двумя людьми. Они вообще были довольно разные, и все вокруг сильно удивлялись, как они друг друга терпят. Более того, они были просто изумительно горды друг другом.
Ива была удивлена, что здесь кто-то общался с ней, хотя, этого не проявляла даже по отношению к себе. Ей было стыдно, что она нуждается в общении с людьми. Она их не любила, даже боялась. Поэтому некоторое время она следила за Мэттом, слишком были знакомы ей его взгляды недовольные на серую человеческую массу. Тупик преследования был на кухне, где он обнял свою любимую и присел за кальян. Ива обиженно упала рядом и долго проклинала себя за такой глупый поступок.
Вскоре Ива стала любоваться этой парой, она периодически наклоняла голову на бок, как дикое животное, что вызывало неудобство у Мэтта и Лои, а вокруг хихиканье. Мэтт зашевелился, чтобы встать и уйти, ему было жутковато от пристального взгляда, который так и разбивал все окна его головы, крадя мысли. Иве все это очень не понравилось, она дернулась и почти вскрикнула:
- Стойте, не двигайтесь, пожалуйста,- тут, по чувствам всех присутствующих, она начала нести полную чушь,- Боже, вы изумительны. От вас сияние исходит. Ах, я сейчас просто в восхищении. Вы красивы. Дотронься до нее легонько, пожалуйста.
Мэтт присел он небольшого шока и случайно при этом коснулся руки Лои.
- Вы понимаете, это сияние, оно аж горячее. Ваши тела всегда должны быть воедино сплетены. А души. Нет, она одна. Вы же идеальны просто. Вы же идеальны просто в соитии, наверное. Я бы посмотрела. Боже, ты видишь, вот они, оба, Ева, ты Ева, для вас создано небо. Ну, не смотрите так на меня, что друг на друга смотрите, не насмотритесь. Я вижу, я понимаю. Это просто превосходно.
Пьяные вокруг не сильно были поражены ее словам, но Мэтт был возмущен и поражен. Он долго молча смотрел то на Иву, то на Лою, а потом вздохнул, улыбнулся, приобнял любимую и сказал:
- Спасибо, о, сумасшедшая леди, ты просто невозможно права, только вот монолог твой про совокупление был совершенно лишним.
Все засмеялись и замяли ситуацию с сиянием, только Ива долго еще смотрела в глаза влюбленных, ее глаза налились молоком. Может, она видела сияние, может, она права. Но никто не верил, никто никогда не верит в блеск глаз влюбленных.
Вечеринка продолжалась. Все изрядно напились, стали происходить стандартные вещи, кто-то блювал в туалете на первом этаже, кто-то кричал всякую ерунду, что сопровождалось диким смехом, стены были разукрашены танцующими тенями, столы были в пустых пачках и коробках из-под еды. Кто-то сносил стулья, катаясь друг на друге, кто-то целовался у стен, забывая о всех приличиях, о размазанной туши и рваных колготках. Люди превращались именно в тех шатающихся шлюх, все, до единого. И считали это свободой.
Роб взошел на пьедестал, который соорудили для особых речей, откуда сегодня продавали девушек за пиво, кричали модные песни и падали в объятия фанатов. Роб был готов проповедовать истину.
- Я вас всех люблю, ребята. Вы замечательные. Знаете, что бы я действительно хотел бы сейчас сказать, так это то, что никогда больше я не буду так счастлив, как сегодня, потому что больше не буду напиваться и нести такую чушь, как эту. Я буду работать и любить свою работу, часто переезжать и искать место под солнцем, буду набивать шишки от случайных девушек. Я уверен, что эта ночь самая короткая за всю мою жизнь. Я ненавижу ночь.
Его столкнули со сцены и быстрее вручили большой стакан пойла, чтобы заткнуть. Он, довольный заботой, принялся поглощать его.
Ночь близилась к рассвету, сорок процентов человеческой массы уже спали по комнатам, на подушках диванов в коридорах и у бассейна. Никогда эту часть вечеринок не показывали в комедийном кино, об этой части вечеринки скучно и довольно противно рассказывать. Это грязные столы и полы, пролитый алкоголь, прожженные скатерти и пустые бутылки в спящих руках.
Ива бродила среди этого сонного царства, ища хоть грош прелести будто бы во всем мире. Она заглядывала в полуоткрытые комнаты, с омерзением отворачивалась от стонущих пьяных силуэтов, которые думали, что их не видят и не слышат. Ей было безумно неприятно понимать, что все эти люди знают друг друга, учатся в соседних классах, возможно, они даже друзья. Сейчас же, когда уровень алкоголя в крови достигает сумасшедшего уровня, они становятся его подопытными крысами. Игрушками в руках кукловода-маньяка. Они будто все время хотели этого и с начала недели, как узнали о вечеринки, ждали этого часа блаженства и унижения, всю ярость которого они узнают только утром.
По двору бродили Лоя и Мэтт, держали руки друг друга, они не хотели спать, они редко спали. Только под утро, когда больше не о чем было говорить, когда силы все уходили, когда все плечи были исцелованы, когда солнце стучало в окна. Им так мало времени было засматриваться друг на друга, так тяжело было отпускать, расставаться, греть в одиночку кровать. Мэтт не рассказывал, но он скучал больше, чем по нему скучали. И ему это было понятно вполне. Потому что объятия были крепче, потому что моргать не хотелось, говорить о прошлом или будущем, да и вообще говорить что-нибудь важное, а только нежное и немного даже глупое от сентиментальности. Только весь изнемогал от стыда собственной трудно сдерживаемой романтики. Лоя была проще, хоть и любила так же незаурядно, но она верила в сложность жизни и в то, что нежность не спасает, а только придает силы. Только Мэтт знал, что порой нежность возвращает силы, без которых даже дышать становится невыносимо.
Они бродили по туманному саду, из-за выдыхающих дымом окон казалось, что мир вокруг немного нереален. Людей не было слышно, но они знали, что в этих охающих окнах кто-то тоже дышит и не хочет, чтобы наступало утро. Лоя гладила ладонью ладонь Мэтта, говорили о ерунде, а думали о будущем. Кто-то из них не будет унывать, когда придет время расставаться, а кто-то растает в горе. А может, они никогда не расстанутся, а может, будут вспоминать дни друг с другом, как добрую сказку, будут на свадьбе друг друга свидетелями и будут от счастья хныкать. Думали только о расставании, но не о навсегдашнем счастье. Чтобы не было сильно больно, если навсегда действительно не наступит.
Небо начало наливаться цветами. Совершенно разными, как и мысли, которые словно кровотечением нахлынули в головах влюбленных. Будто только они видят сейчас всю эту прелесть. Мэтт взял Лою за руку, провел пальцем по косточкам и выдохнул, будто последнюю боль выдохнул. Она прижалась плечом к его руке, хотела положить голову на плечо, но Мэтт резко вырвался из объятий, так пристально и грустно посмотрел на нее, потом быстро, чтобы не опоздать, обнял.
Их лица красноватые от рассвета дрожали из-за череды эмоций, Лоя начала понемногу хныкать.
- Я люблю тебя.
Это были самые первые важные слова, которые он когда-либо говорил, которые она когда-либо слышала.
-Я тебя люблю.
Рассвет разогнался, перед ними танцевали облака синие, фиолетовые, красные. Ничего не существовало, они не хотели, чтобы хоть что-нибудь сейчас существовало, кроме этого рассвета, их поцелуев и надежды, которая теперь была сейчас молода и беззаботна. Она умрет совсем не скоро, они тогда будут ярче, несчастнее и влюбленнее еще больше, чем сейчас. Тогда надежда просто, как кошка, исчезнет за углом, умрет где-то одна, чтобы они этого не узнали и продолжили жить чуть тише, но все же почти по-настоящему.
Ива смотрела на них тогда, смотрела со слезами на глазах. Она видела то, что никому никогда из разлюбивших не было за счастье видеть. Она видела истину. Она ненавидела себя, что разлюбила и была счастлива, что ее любовь по венам проползла к ним. Будто любовь одна путешествует по воздуху, как ветрянка, чтобы переболели все. Так думала Ива, думала, что это лишь вспышка, которую не хочется отпускать, в вечность которой так хочется верить. Когда же заканчивается все, хочется оправдывать себя за слабость и пустые надежды. Хочется сразу опошлить и разбить все влюбленные лица прохожих. Хочется, чтобы тебе доказали еще миллионы, что нет и не было ничего с тобой фееричного, самого важного, что ты упустил. И обычно, тебе доказывают.
Только эти влюбленные были более чем прекрасны. Ива видела это и медленно понимала, что никогда не была права и влюблена.
Ее зовут Ева, но после встречи с человеком, изуродовавшим ее душу, решила, что никакая она не Ева, а рыдающая, погруженная всеми корнями в болото, глупая… Ушла из дома, разогнала всех друзей и переехала к брату в этот огромный, разбросанный огнями и трупами душ город. Теперь она рада, что не любила того человека, имя которого теперь стоит у нее в списке прожженных мечтаний и несбывшихся хрустальных замков. Она плакала только из-за того, что вспоминала его руки, когда болели когда-то сломанные кости перед дождем. У нее на руке был шрам от его рук, закрашенный нервно краской вечной в виде большого рыдающего дерева.
Теперь она будто даже не умела говорить. С людьми. И когда прорывало что-то в душе, начинала говорить быстро и невпопад, о том, из-за чего душа ее гниет. Ведь это некому было понять. Но это нужно было говорить, чтобы не сойти с ума окончательно. Она наблюдала за теми, кто властвовал над миром, думали, что властвуют над ней. Она иногда даже не верила, что это люди. Она ненавидела людей. Она проклинала то, что ее мама назвала ее Евой. Не хотела ею быть.
Просила, чтобы называли Ивой.
Но ведь ничего никогда не случается просто так. Ева, наверное, должна была стать той, кем она сейчас является: задеревеневшей, почти состарившейся. Она смотрела на молодых вокруг и расстраивалась, потому что сразу вспоминала себя совершенно такой же. И это было не так давно. Но вроде бы миллионы и миллионы лет назад. От прошлой Евы осталась только любовь к длинным юбкам и такой живой, и даже во время грусти, очень яркий, красивый голос, которым она никак не могла научиться петь и уже не видела в этом смысла. Ее мир столкнулся с реальностью и обрушился о землю, как те два небоскреба одиннадцатого сентября. Она считала себя глупой и бесполезной. Закончившейся. Она не видела смысла в том, чтобы помогать себе, не видела смысла в том, чтобы куда-то стремиться. Но она постоянно бродила по улицам потерянная, будто искала что-то. И сегодня, в заплесневевший вечер, жаркий, пропитанных алкоголем и потом вечер, она увидела этих совершенно простых счастливых людей и подумала, что даже в самый пик своей любви она не была на них похожа. Они несравненны. Даже тогда, когда она разрывалась от чувств, казалась себе прекрасной, весь мир казался прекрасным, все было фальшью, все было грязью, а сейчас, у этих двух людей все намного прекраснее и искреннее. Хотя они вряд ли сейчас об этом думают.
Они не просачиваются пошлостью в чужие комнаты. Они видят глаза друг друга и не стыдятся смотреть. Им не будет утром стыдно, омерзительно. Они не будут спешить домой. Это именно те люди, которые сегодня, в этом забытом Богом доме, погрязшем в разврате и глупости, именно те люди, которые спасают его. Стоят сейчас под действительно лунным светом, над падающими звездами. Как же Иве повезло их сегодня увидеть.
Так что же случилось с Евой? Было время, когда она была уверена, что влюблена НАВСЕГДА. И любила это говорить. И любила так целовать, вглядываться, любила так ждать. Человек, которого она любила, был не просто глуп и зол на жизнь, но еще и просто отвратительно грязен. По началу, он любил целовать ее руки, любил смотреть, как она спит, и рассказывать милые истории о том, как же замечательно будет им вместе когда-то в будущем, когда все будет проще, правильнее, искреннее. Когда все будет. А Ева думала, что уже сейчас все есть. Вслушивалась в этот сказочный бред и радовалась, что он существует. А потом он начал злиться. Он все злился и злился, с каждым днем все больше и больше. Сначала на родных, на друзей, работу, а потом он стал злиться на Еву. Это должно было произойти.
Он так больно касался, так больно касался. Мама Евы не должна была видеть ожоги от его прикосновений. Но она узнавала все равно о них. И сильно плакала. Не знала, что делать.
Это было больно и сложно для нее. Признать, что ее дочь так похожа на нее саму. Отец Евы умер в пьяной драке, когда Еве было семь. Ева не вспоминала его, но из-за его отсутствия появлялась такая беззащитность. Будто каждый в этом мире мог сделать все, что угодно с ней и с мамой, и никто не помешает, никто их не спасет. И не захочет.
Он не приходил и не находил ее тогда, когда она этого хотела. Он не знал, когда она плакала, и не следил за ее проблемами в семье и на работе. Даже не менялись выражения лиц. Он не бежал за ней, когда она расстроенная уходила. А она бежала за ним. Она куда угодно за ним побежала бы.
Все то время, пока они были вместе, жуткая жара пронизывала все ее тело. Она будто спускалась вниз с очень высокой горы, она оборачивалась назад посмотреть, не бежит ли кто-то сзади. Но никто не бежал. А потом оказалось, что ей никто не нужен. Ей за спиной не нужно ничье дыхание, которое хочет догнать и прижать к груди с заботой. Ей не нужно никого любить. И она убегала от него, чтобы не возвращаться и не отвечать на звонки. Развеяла по ветру все, чем когда-то так дорожила. Похоронила останки себя. Никто ведь не может понять, из-за чего ты умираешь, даже самые любящие.
Ева поняла, что любит только мать. Но та этого не понимала, просто потому, что уставала сильно. Еве иногда просто хватало объятий.
И вот Ева идет вниз и видит впереди, где-то очень далеко, где-то почти недосягаемо далеко, просторные зеленые поля, где прохладно будет ее раскаленному телу. Где тихо будет, а от ветра будут пробегать по спине мурашки. Такие легкие, незначительные, не то, что мурашки сегодня. Там никого не будет. И будет тихо. Она сама не верила, что теперь тишина стала ее мечтой. Ей ведь все время нужен был кто-то.
Вот она остановилась. Уехала в другой город. Даже не попрощалась с мамой. Да и мама заметила ее отсутствие только через два дня. Работала много. Потом просто случайно заметила, что нет зубной щетки, и тихонько заплакала. Еву никто не искал.
Она стала работать официанткой, терпя шлепки от пьяных мужиков, спать по шесть часов и искать то самое поле, где всегда тень, где не растут цветы, а только всегда темно-зеленая состарившаяся трава. Ей часто снилось, как она по колючим кустарникам, по тоненькой-тоненькой тропинке, спускается вниз к темной аллее, где ей кажется, что будет хорошо. Но она этого не знает и не знает, сколько еще идти. И все время оборачивается назад в надежде кого-то увидеть.
Но она знает, что если она кого-то увидит, кого-то спускающегося за ней, то начнет прибавлять шаг, петлять и не оборачиваться больше. Она боится того, кто идет сзади. Она боится всех, кто собирается приблизиться.
На полевых цветах бегают муравьи. Что им там надо?
У Лои Мэтт был первым. Все его прикосновения, взгляды и слова казались ей идеальными. Ей постоянно хотелось быть рядом. А когда ее идиллия нарушалась, становилось непонятно грустно. Так глупо, но ей именно эгоистично грустно становилось. Она не хотела никому этого показывать. Казалось, что только ее своенравная натура может так жутко и постоянно желать присутствия любимого человека. Она хотела верить в то, что настоящая любовь не скучает и не претендует на постоянное присутствие. Любовь настоящая лишь восторгается существованием взаимности объекта. А в остальном все было как обычно. Примеряла его фамилию, придумывала цвет обоев в их квартире.
Ей было очень неловко во все их первые моменты. Ей казалось, что она еще не настоящая, что она все делает через силу.
На самом деле, этот не намного мудрее человек рядом с ней боялся ничуть не меньше и смущался ничуть не меньше. Он очень хотел быть сильнее, хотел ей доказывать, что он знает наперед, что делать, как быть. Защищать ее хрупкие руки, опасаясь ссадин. Они прибегали на свидания раньше друг друга, смеялись и, останавливаясь в водовороте событий, на секунду вглядывались в глаза друг друга, которые при близком рассмотрении становились такими мутными и смешными. Будто их было не два, а целые миллионы. Они повторяли какие-то смешные и нежные слова и верили в них очень. Лоя видела в себе ребенка рядом с ним таким сильным, стыдилась этого ребенка, но он в ответ кричал, стучал кулачками по столу и говорил, что всего на свете больше любит утыкаться носом в плечо Мэтта, идти с ним в такт, дышать с ним в такт. Засыпать только тогда, когда совершенно точно синхронизировать дыхание.
И короткие-короткие ночи, редкие встречи с какой-нибудь любой другой душой, никакая из душ больше не нужна была им чаще, чем души друг друга.
Да, ведь не только тела, не только прикосновения, а именно души содержали для них всю наиинтереснейшую ценность, что важнее всякой любой другой привязанности. Они любили. И верили в это. И думали, что больше никто и не верит, чувствовали себя единственными видящими важность, которая в глазах возлюбленного. Но появилась Ива, которая вспыхнула, увидев их, она раскусила их секрет, она расстроилась, узнав его, но тем не менее стала сильнее, зная, что такое существует, что это только нужно найти, а, может, заслужить. Ива много спрашивала про них, про то, какими они были до друг друга, какими они стали, если изменились, она будто решила клонировать их жизнь в миниатюре, как в аквариуме, и собирала информацию.
Лоя славилась своей замкнутостью и ненавистью к окружающим. Она много ссорилась с друзьями, только ставшими друзьями, после чего они прекращали навсегда ими быть. Она была грустна и вечно недовольна жизнью, пока не появился Мэтт. Тогда все ссоры и отсутствие поддерживающей дух болтовни по телефону или на скамейках стали не важны, все стало не важно. И она гордо несла свое презрение к обществу, занималась только тем, что любила его. И не было ничего замечательнее крошечных субботних вечеров, когда время неслось так быстро, что разлетались руки веерами, оно так быстро бежало, чтобы создать мгновение полета.
Их жизнь протекала в этой любви, перемешиваясь специями-буднями. И было все так, как бывает везде кроме сказок, ведь в сказках всегда есть какая-нибудь ожидающая героев опасность. Ошибки совершались день за днем, которые прибавляли поцелуи и новые открытия друг в друге. Это были обычные молодые люди, которые обожали друг друга, не боялись накапливать нежность в себе, потому что она нескончаемым потоком вливалась в них только для того, чтобы постоянно дарить друг другу.
Только вот в обычных сказках детям не нужно закрывать ушки, когда кто-нибудь в комнате рассказывает историю новую, эти сказки мои не созданы для детских ушей.
И случилось самое большое разочарование и горе в моей истории в одно пасмурное субботнее полу утро. Это время, когда все уже проснулись и даже позавтракали и вот уже наслаждаются выходным со своими любимыми. Как говорил любимый наш друг: «Когда завтрак уже давно закончился, а обед еще и не собирался начинаться» . Мэтт и Лоя сидели в своей любимой забегаловке, пили кофе и думали, что суббота будет длиться вечно. Но всматривались так пристально, потому что знали, что суббота закончится после нескольких взмахов век-ладошек. На Лое был одет старый растянутый свитер, который жил до сих пор только потому, что многие поколение в семье Лои любили тепло и большую вязку на вещах. Этот свитер напоминал о всех родственниках сразу, это было мило, но в то же время наводил тоску, давая понять, что они все уже мертвы. Мэтт все говорил и говорил, и иногда Лоя переставала его слушать, но ей не было стыдно за это, она обожала смотреть, как он говорит, слушать его голос обожала. Но иногда мелкие вздрагивания его брови или секундный непривычный взгляд очаровывал ее и наполнял новой нежностью. Было сложно сидеть на месте в тот момент. В тот момент чувствовалась полное единение их.
И несложно догадаться, что эти два человека, соединившись когда-то, стали одним замечательнейшим существом, способным на все.
Так они думали.
Ну, в это самое утро маниакальная судьба доказала им и всему миру заодно, вот уже очередной раз, что никто не силен, а она способна делать все, что хочет.
Ива была официанткой в этой забегаловке. И сильно обрадовалась, когда Мэтт и Лоя зашли и сели за столик, который по представлению Ивы сразу наполнило солнце, которого не было весь день нигде на огромной земле. Она пошла обслуживать своих ангелов, как она сама себе их называла. Заметив, что они стараются игнорировать ее, как знакомую, решила не беспокоить их радость.
Мэтт смотрел, как Лоя пьет свой кофе, ему не нравился запах кофе, но тот пар, который исходил от чашки, умиротворял его ароматом и придавал сказочное летучее чувство в плечах.
- Мэтт,- почти шепотом сказала Лоя,- знаешь, давно хотела поговорить с тобой о кое-чем очень важном для меня.
Ее пальцы напряженно сжали вилку, а правое веко слегка дернулось.
- Хорошо, говори.
- Ты же знаешь, что совершенно скоро мне придется уехать за границу на учебу. Я думаю, что я не вернусь, понимаешь?
- Да, я думал об этом.
- И что надумал?
- Ничего.
Мэтт стал активно поглощать содержимое тарелки, молчание задержалось ненадолго за их столиком. Ива заметила накаленность их диалога и стала прислушиваться, присматриваться, волнуясь. Умиротворение пропало.
- Мэтт, тут нужно точно решить. Ты сможешь поехать со мной?
- Я не знаю.
Их взгляды на минуту застряли друг в друге, Мэтт и был растерян, но, стараясь не выдавать себя, сделал немного расстроенное и разочарованное выражения лица. Лоя умоляюще любила его взгляд. Умоляла не отводить глаз. Проиграла. Глаза его дрогнули, вместе с душой в них, и спрятались. Лоя смотрела на него, как на чужого, резко ставшего ненавистным и нелюбимым. И как больно было расставаться с этим чувством, ведь нужно было это сделать прямо сейчас. Отдать чувство каждого другому, чтобы тот мог сделать все что угодно с ним. Оставить на память или расстрелять под собственные всхлипы потери самого волшебного, что могла их бедная молодая натура создать.
- Лоя, - он не знал, что говорить, но не хотел молчать, а только продолжал губами повторять очертания ее имени.
- Надо было поговорить с тобой об этом раньше, но я не знала, что это станет так важно для нас, – продолжала она.
- Что станет важно?
- Ну…
С этими словами наступила пора неловкого молчания. Слова любви, которые миллионы раз повторялись, вдруг куда-то исчезли.
- Мэтт, я очень хочу быть с тобой и дальше.
- Я понимаю, я тоже этого хочу, но ничего не могу сделать. Остаюсь, нет возможности, Лоя, нет денег. Я не…
- Но почему вот так просто??? Я не хочу в это верить, тебе будто все равно!
Лоя наконец начала плакать, что должно было решить проблему его чувств. Мэтт понял, как горьки ее слезы для его сердца, как не хочется ему больше встречать их. И именно это понимание и запутало его. Он не знал, хочет ли он сделать ее счастливой и больше не видеть ее слез. А, может, он хочет убежать как можно дальше, чтобы потерять в памяти, в тысячах страницах дней жизни, чтобы забыть эти слезы и больше не видеть их.
Безысходность растаяла в воздухе. Лоя хныкала, Мэтт смотрел в окно, а Ива с отчаянным взглядом смотрела, как сказка становится глупой реальностью. Она почувствовала себя в этот момент ребенком, который перестал верить в Деда Мороза только потому ,что его застрелили на глазах у толпы. За окном происходила жизнь, на каждом шагу, за каждым столиком в кафе, где они сидели, а только жизнь Ивы не происходила, она протирала чашку и смотрела, как Мэтт пытается заставить свою руку взять руку Лои. И вот так они сидят и не знают, важно ли все это, важны ли они, плакать ли им сейчас о том, что больше они не будут планировать свое будущее.
- Мэтт, я не знаю, насколько ты это понимаешь, но я люблю тебя, будет очень неправильно просто так расстаться, не попробовать что-либо сделать с этой ситуацией, - голос ее дрожал, но при этом рука совершенно спокойно размешивала сахар в чае, а может, просто пыталась сохранять спокойствие, ведь сахар давно растворился.
Мэтт осмотрел ее лицо, он знал его наизусть, но это выражение сейчас на нем было совершенно незнакомо Мэтту, шепотом он сказал, что лучше начать жить друг без друга сейчас, чтобы не было так отвратительно больно расставаться.
Обрывки фраз, которые доходили до Ивы раздирали ее на части. Она не верила в то, что могла ошибиться с самыми идеальными. Они не могут так вот спокойно, в дешевом кафе расстаться только потому, что судьба против их замечательности. Рука дрогнула, полотенце отпустило стакан из объятий, тот пронзительно закричал, упав на кафель, и умер.
А пока администратор называл ее бессмысленным пустым местом, Мэтт и Лоя ушли, не заплатив чаевых. Ива плакала и плакала, не могла остановиться. Погибла ее мечта, погибла последняя вера в людей и последний стоящий смысл вглядываться в небо и не проклинать каждого прохожего. Ива не понимала, почему плачет только она, и главное, что стало теперь молитвой – воссоединить их, доказать их глупым душам, что именно любовь их детская – самое важное, самое искреннее и то, что спасет их. Она чувствовала и была уверена, что погибнут они, обязательно погибнут друг без друга.
А вот, что же чувствовали сами влюбленные, разлюбившие, непонимающие себя? Лоя не могла насмотрется на небо, столь теплое зимнее небо, не думала о чем-то конкретном, не думала о прошлом, настоящем и будущем, видела себя умершей бабочкой, видела себя глупой утренней птицей, что летит к солнцу. Жмурилась.
«Молнии в темноте закрытых глаз.
И некуда идти, но что-то ведет, что-то полностью погруженное в глухоту реальности.
По оголенным приниженным дождем улицам идешь, схожий с шипящим раскаленным камнем.
Голова переполнена молитвами.
Небо такое родное и любимое стало сильно лицемерить последнее время.
Вот зима, а оно голубое.
Адское гейское небо, которое обманывает само себя.
Я не хочу ничего, совершенно ничего, если без тебя.
И вот так, ошарашенная и уставшая от ожиданий новых бесконечных выходных, я понимаю, почему песни о главном не меняются.
Остаются такими же банальными.
Люди глупеют, влюбляясь, и начинают верить в души снежинок и воздушных змеев.
Даже если они не хотят понимать это, даже если они каждый день спасают жизни или строят небоскребы.
Все равно, даже если они короли или феи.
Все равно.»
Тихо-тихо так про себя повторяла, а потом тихо-тихо так плакала, но не думала, по чему и по кому плачет, не знала.
А Мэтт, Мэтт пошел растворять свое горе в работе. И решил, что теперь совершенно не нужно думать. Вроде что-то умерло у него на руках такое нежное, а вроде и не важно, ведь не задела эта смерть сердце, умерло, не добравшись до души.
И, придя домой поздним вечером, будто проснувшись после короткого тяжелого сна, вспомнив тот самый сон, написал свое первое стихотворение после миллиона прозаических слов:
Кажется, я остыл.
Кажется, я ослеп.
Был я с тобой без сил,
А без тебя окреп.
Милая, не скучай!
Лучше себе сыщи!
Вся наша жизнь - трамвай,
Вся наша жизнь -пути.
Все это, что он пережил за день, стало для него жизнью, вода была не слишком свежа, а хлеб до конца жизни оставался не таким свежим и живым, как был раньше. Ответ, почему все стало ненастоящим, был в его голове кинжалом, но он игнорировал его.
Прошло немного времени, но достаточно для того, что наши влюбленные смирились со своим обыденным несчастьем.
Снег никак не хотел начинать падать. Небо было растерянное и густое, как будто налитое свинцом. И души разъедало ожидание, превращающееся в траур. По улицам гуляли только голуби. В квартирах одиноко всматривались в окна одинокие, и влюблено забывались влюбленные. Мэтт и Лоя были одинокими влюбленными. И не знали, что им делать. Поэтому просто продолжали идти куда-то.
И вот в один прекрасный день пошел снег. Вот он,- летит! И каждый совершенно неосознанно взглянул в небо именно в тот момент, когда его первая снежинка пролетела прямо ему в глаза, чтобы там умереть. И каждый был чуть-чуть счастлив из-за этого снега, будто бы это природная смерть, которая хлопьями валится – прекрасна. Будто в любой смерти есть что-то прекрасное. В день, когда пошел снег, Мэтт отправлялся на какую-то вечеринку. И он был рад, что идет туда. Он был рад вернуться в тот черед дней и ночей, когда он не винил себя за простоту душевную, когда искал каких-то новых цветов в своих глазах, по-обычному карих. Когда хотел быть волшебником, мертвецом или королем, чтобы совершать что-то космическое, что-то такое, что оценила бы Лоя. Вот постоянно желание совершенствоваться немного утихло.
Мэтт собрался и пошел на новую вечеринку, на которую как обычно стекался весь город. И было очень шумно в голове Мэтта, очень шумно. И боролись миллионы мыслей друг с другом, и была жестокая битва. Разве он идет на вечеринку, или это траурное шествие по его мечтам рыдает на улицах. Может, он просто устал, может, это просто зима или потому все, что скоро экзамены. Он не знал, он просто шел, и множество мыслей резало его.
В этих жарких оранжевых мигающих комнатах было уютно. И время понеслось, словно на роликовых коньках с горы, как когда-то в детстве. Мэтт нырял в эти оголенные комнаты, выныривая оттуда с полуведрами новых и новых напитков. И наконец, отбился от этих ужасных мыслей.
Отбился от мыслей думать ,где сейчас находится Лоя, вспоминал, как хотел провожать ее, чтобы впитать каждую слезу ее. А теперь он даже забыл, как называется город, который ее засосал. Он проклинал ее, проклинал их чувства, но вскоре забылся и растаял в толщине-духоте высоких потолков, переполненных жаром лицемерия и страсти.
И ничего будто не изменилось в нем. Только люди вокруг почему-то стали лучше относиться к нему, приветливо преподносить стакан с вином или пивом, танцевать с ним.
Видимо, люди вокруг понимали, что он теперь один и способен совершать те же глупости, что и они сами, что он теперь такой же смертный, как и они.
Только вот все это называли свободой, но у Мэтта это вертелось словом «проклятье».
А когда уровень алкоголя начал вертеться на уровне безумия, какая-то очаровательная девушка присела рядом с ним на огромный мешок-подушку, в котором отдыхали в основном те, кто уже с трудом вставал за новыми напитками счастья. Девушка эта прошептала свое имя, но Мэтт ничего не расслышал. А только улыбнулся и почувствовал, что выплеснул всю глупость и очарование в этой улыбке. Неуклюжим движением она потянулась к нему, оголяя брекеты, улыбаясь, что немного напугало Мэтта, он увидел на мгновение ее настоящее лицо, не украшенное его глазами из-за алкоголя. Со всей силы оттолкнув, Мэтт почувствовал мягкое рыхлое что-то под руками, и такое презрение возникло в нем. Только презрение не к той несчастной толстухе, которая хотела обрести восторг хотя бы сегодня. Это презрение исходило из его эго, которое только что потерпело разрушительное происшествие, будто в него грузовик врезался.
Недолго продолжалось это чувство. Через минуту он уже стоял у стены и выслушивал россказни человека, которого раньше презирал, а сейчас выпивал с ним за его достижения в области секса с несовершеннолетними. И ненавидел себя, но как в глупом сне, не мог остановиться.
- Эй, Мэтт, можно с тобой поговорить? – Ива стояла у выхода в сад и улыбалась так, будто они живут в соседних домах и каждый день лазают играть в монополию по веткам старого дуба друг к другу в гости.
- Да, конечно, - с такой же интонацией ответил Мэтт и улыбнулся.
Они прошли по темному саду, запах цветов которого было невероятно сложно уловить из-за посторонних запахов, исходящих с вечеринки.
- Какая славная погода сегодня, - сказала Ива.
- Ты действительно собираешься говорить о погоде?
- О чем же еще говорить, если особого повода для разговора и нет…
Эта фраза немного ошарашила Мэтта, он не мог понять ее смысл, поэтому уставился куда-то в стену, чтобы переварить такое длинное предложение. А далее последовал сильный удар чем-то очень тяжелым и звенящим. Небо опустело, весь мир опустел, и Мэтт потерялся в густоте подсознания. Ничего ему не снилось, было хорошо, прохладно, удивительно умиротворенно. Не хотелось просыпаться ото сна, который не придает сил, а только отбирает их и время.
А когда проснулся, то оказался в пыльном грузовике, переполненном хламом и старыми новогодними украшениями, которые вполне сливались с мусором, огрызками разных фруктов и окурками разных дешевых сигарет.
За рулем сидел серый человек, будто покрытый пылью, играла музыка, меняющая свой стиль каждую минуту. Водитель менял нервно один диск за другим.
Напротив Мэтта, аккуратно укрытого старым покрывалом, которое не согревало, сидела Ива. Она читала какую-то книгу без названия и автора ни на обложке, ни на переплете. Когда она увидела, что Мэтт очнулся, сильно обрадовалась, будто ее оправдали за убийство. Начала спрашивать, не хочет ли он чего-нибудь, оправдываясь, что есть только вода и немного бубликов с маком. Она, не переставая, рассказывала, какая неожиданно холодная ночь выдалась, что и сама мерзнет, а у Мэтта самое теплое одеяло, что нашли в багажнике. Мэтт не мог ее остановить, а когда вышло обратить на себя внимание, то не знал, что же спросить. Ему было совершенно все равно, куда они едут, зачем. Он не спрашивал очень долго, почти всю ночь, как они ехали, а Ива и не рассказывала. Она только переглядывалась одобрительно с водителем и грызла бублики. А когда небо налилось красками восхода, Мэтт наконец решил спросить:
- Эй, Ива, так куда же мы едем. Ты ведь вроде меня похитила, что ли.
- Да, прости, что так вышло, но так нужно было, ты сейчас не должен понимать меня. Но то, что я хочу сделать, поможет тебе снова сделать счастливым, вот.
Ее глаза наполнились блесков, зрачки забегали, как птицы у кормушки. Она погладила его руку, Мэтт отдернул ее, но не разозлился ни на чуточку и сам удивился этому.
- Я не понимаю, Ива, расскажи подробнее, куда мы едем?
- Позволь, я сначала расскажу тебе одну историю? Мне кажется, что она вполне может быть историей реальных людей.
- Это так важно?
- Безумно важно.
- Ну, валяй.
Ива уселась поудобнее, словно представляя себя бабушкой, рассказывающей внуку историю своей молодости.
- Они любили друг друга, эта любовь была едка обществу, почти ненавистна.
"Я люблю тебя навечно, милая, я люблю тебя больше себя и больше каждого мною любимого.
Я люблю тебя больше, чем тот щенок, которого мы приютили во время дождя, подарили ему имя и новую жизнь.
Я люблю тебя больше, чем маленькая девочка любит прошедшего мимо вкусно пахнущего мужчину, что подал не мелочь, как остальные, а целых пять долларов и шоколадку.
Я люблю тебя больше, чем ты любила меня, когда я об этом не знал, когда ты терпела мою не любящую невыносимость, глупость и пустоту.
Я люблю тебя."
Он говорил это, проводя ладонью по ее вискам, щекам, скулам, шее, плечам, ладоням.
Маленький город разбухал и надувался от их нежности, он был похож на тюльпаны, чьим лепесткам не дает распуститься нитка, обвязанная словно петля вокруг их бутона.
Наверное, это было единственно счастье этого города, последнее счастье.
Вскоре его взбивали, как сливки, бомбы жестокие.
И люди умирали, и люди плакали над умирающими.
Влюбленные прощались будто мгновение, хотя, под щелчки пуль за окнами, они простояли, обнявшись, несколько часов, не смея отпускать, может, навсегда.
Ему так шел военный костюм, ей так не шла бледность лица и дрожь в руках и веках.
Он не хотел показывать слез, она не хотела поднимать глаз. Война почти убила их, война почти пулей унесла его от возлюбленной своей.
Она писала письма, грела из поцелуями, надеясь, что ее тепло дойдет в письме до его губ.
" Милый мой, ангельчик, не умирай.
Я жду. И никогда больше не отпущу тебя, если ты вернешься. Нет, тоской тянет от этих слов, ведь ты точно вернешься, иначе для чего вся я. Ведь, как неважно, что мы любим друг друга больше всего на свете, если ты умрешь, если ты умрешь. Я люблю тебя".
Выходя на ухоженное солнцем поле, слушая щебет глупых птиц, она ждала только возвращения того человека, который принесет смысл солнцу и пению птиц.
Маленьким февральским днем, когда солнце серым пятном за облаками сопит, когда птицы похожи на пятна чернил, вернулся человек важный, человек уставший, ее человек.
И упал в объятия, забыв о нежности ее запястий, но они выдержали его мускулистые из-за войны плечи, она не плакала, будто вела отсчет до этого дня.
Он рыдал слезами всех умирающих перед его глазами людей, клялся, что ее святая душа достойна быть рядом с влюбленной его душой, но не смеет ждать рая, желая рая любимой. Она гладила его ладони, шептала, что их рай всегда будет вместе с ними, что они прекрасны, ведь живы, влюблены и смиренны.
Они клялись в вечности объятий, зная, что не выдержат более разлуки, потом молились за руки на коленях на пасмурном зимнем замерзшем поле, каялись, радовались вернувшемуся счастью.
Их умиротворение не было не то, чтобы вечным, оно минутным было. Над головами пронеслись самолеты, перед лицами прошагали люди с оружием.
За спинами бежали люди испуганные, и снова выстрелы разорвали сердца.
- Тебе нужно убегать отсюда, милая, ты должна спрятаться.
- Я никуда не уйду без тебя, ты же понимаешь, что ты умрешь здесь из-за пуль или взрыва, тогда и я хочу умереть с тобой.
- Нет, я не хочу, чтобы ты умирала из-за меня.
- Я умру не из-за тебя, а из-за глупой войны. Прошу, позволь погибнуть с тобою за руку,- она не ведала, что говорит, как говорит, и что слезы схожи с водопадами.
Они верили друг другу и знали, что это конец. Но не такой же ужас, не такой страх...
Я не знаю, друзья, как они решились на это, сколько любви должно быть в сердцах, сколько отваги. Только эта смерть и доказала всей глупости человеческой истинную святость вечных чувств.
Невеста была в простом летнем белом сарафане, руки дрожали под полупрозрачной фатой, сделанной из подола свадебного бабушкиного платья. На лице - страх и любовь.
Жених держал за руку ее, поправляя другой галстук, как всегда делают все женихи.
"Я согласна быть твоей женой вечно".
"Я согласен быть твоим мужем навсегда".
Они обменялись не кольцами, колец у них не было. Они обменялись тяжелыми камнями, привязанными к их лодыжкам, и сбросили их в темную воду февральского озера.
Минуту она видела его лицо, туманом уничтоженное, такое грустное, но спокойное, будто умирать не страшно. Лишь бы ей умирать было не страшно. А когда силы ее закончились, рука ослабела, а губы перестали отвечать на поцелуи, а лишь иногда немного вздрагивала грудь, он так громко закричал вверх, в тот мир за толщей воды, в небо то серое, так закричал. Обнял ее, задрожал, а потом понесся за ней следом, чтобы не оставлять ни на миг одну, куда-то в бесконечность, куда-то в неизбежную, страшную мутную пустоту, которую они хотели наполнить любовью.
Мэтт слушал эту историю, тело съеживалось мурашками. Самое забавное, что очень мало информации дошло до него так, как этого хотела Ива, в основном, он смотрел на движение ее губ, на искрящиеся глаза при рассказе. Он заметил, что она в яром восторге от того, что она говорит, она верит в это, верит, что эти два влюбленных самоубийцы будут вечно счастливы где-то за гранью жизни. Ему так захотелось сделать эту девушку счастливой, что слушал внимательно и подсознательно поклялся себе, что исполнит ее желание, приедет туда, куда она хочет, сделает все, что она пожелает. Сложно было думать, что это за чувство овладевает им, пока она рассказывает эту милую сказку. Он понимал, что у нее не все дома, что она практически бредит его любовью к Лои, что она давно помешалась на их счастье, словно на своем. Но ее глаза блестели, заразно так блестели. Он хотел, чтобы так было всегда. Никогда еще он не видел таких красивых глаз. Она придумала вечность любви Мэтта и Лои, двух подростков, боящихся слова «навсегда», и приняла это за реальность.
Мир снова стал синим, терпение Мэтта стало выходить из берегов, а точнее, его овладело жгучее любопытство. Он стал нервно ерзать на своем сидении, переставлять телефоны и часы, которые валялись в грузовике. Но паники не было. Он был полностью уверен в том, что его везут туда, где ему будет хорошо.
- Ладно, допустим, эта история навела меня на какие-то космически важные для моего смысла жизни мысли, но все же, куда же мы едем?..
- Мы едем к Лое. Она вчера примерно в то же время уехала. И мы выехали за ней. Правда, она успеет туда раньше, чем мы. Но зато мы приедем как раз на рождественский стол. В багажнике есть подарок, который ты ей подаришь. Я думаю, он схож с ее желаниями и с твоим вкусом. Ты его подаришь, вы помиритесь, ты скажешь, что не можешь жить без нее. Это будет правда. И вы больше никогда не расстанетесь.
Мэтт был в недоумении и в восхищении. Он не знал эту девушку, но теперь считал ее Богом, который открылся ей, чтобы помочь обрести счастье на земле. Она полностью отдалась исполнению его мечты.
И это так радовало его. Еще никогда никто не делал для него столько прелести, даже друзья, даже родные. А эту чудаковатая девушка хочет сделать то, чтобы он никогда не посмел только из-за собственной гордости и глупости.
Он не смел открыть рта. В глаза сверкала благодарность и тот свет, который возникает у людей, нашедших близкий, что пропали давным-давно, или у тех, кто умирал, а потом вылечился, и никто не может сказать им почему.
Он видел знамение, чувствовал себя наблюдателем чуда.
Ива перебила его мысли:
- Но сначала мы должны поесть. Я уверена, что ты голоден, ведь я тоже голодна. Последнее, что мы ели, это были те странные бублики из багажника. Денег у меня нет, да и у тебя тоже. Я всего тебя обыскала, пока ты не очнулся. Ну, на всякий случай. Так вот, мы заглянем к моей маме. Она будет нам очень рада, хорошо?
Молчаливый человек за рулем одобрительно кивнул и глубоко вздохнул, будто он не ел и не отдыхал уже миллионы лет.
Дорога потихоньку становилась бугристой, а вид из окна беднел с каждым километром. На лице у Ивы проснулась ностальгия. И она перестала более разговаривать с Мэттом, а лишь прислонилась носом к стеклу. Тот медленно розовел, наполнялся холодом.
Ива оглядела лица вокруг и сказала:
-Я давно не была дома, вы не удивляйтесь, если объятия будут слишком долгими.
Они остановились возле маленького дома, в котором, как оказалось, было пять квартир. У входа сидело несколько дворовых псов. Не было ничего очаровательного в этом доме.
Ива немного побледнела, ключ никак не мог закрыть собой дверь грузовика.
Двери, каждая из них, стонали при каждом прикосновении. Мэтт, Ива и водитель грузовика подняли на второй этаж, Ива постучала в деревянную сероватую от старости дверь. На стук долго никто не осмеливался подойти, а когда спросили, кто пришел, Ива почти шепотом ответила, что дочь вернулась, и за дверью послышались всхлипывания.
Долгое время слезы мешали человеку за дверью повернуть ключ, а после, когда наши путники увидели пожилую женщину за дверью, еле успели поймать ее рыдающее тело. Долго плакала мать Ивы, обнимала, сжимала руки дочери. Ива просто стояла и ждала, пока это закончится. Она не сдерживала слезы, их не было, на лице даже безразличия не было, была только усталость и успокоение после долгой нудящей боли.
- Маленькая, моя, милая, как же долго… - всхлипы продолжались, слова плавали в них. – Я так ждала, так ждала, думала, что скоро уже не смогу ждать, и ты вернулась, ах, ты вернулась. Какая худенькая.
- Мам!..
- Я как раз почему-то сегодня приготовила твои любимые биточки с гречкой, даже не знаю, почему, проходи…
- Мам, я не одна, и я ненадолго.
Только тогда женщина у порога стала неуверенно и лениво рассматривать Мэтта и водителя.
- Да, конечно, - смиренно сказала она и прошла в коридор. Будто этого ждала, знала, что так будет. Она заметила пустоту в глазах Ивы и поняла, насколько глупо сейчас смотрелось ее отчаянное удивление ее возвращению, ее божественная радость возвращения блудной дочери.
Стол был не богатый, но очень вкусный. Ели за низеньким столом, комната была светлая из-за почти белого рассвета. Мэтт спросил, как долго мать не видела Иву, та ответила в днях, их было чуть больше пяти сот.
Но все продолжало быть так по-семейному, Ива спрашивала о повседневных маминых заботах, которые не менялись уже давно, та отвечала грустно с пониманием своей никчемной одинокой жизни.
Ива тоже это понимала, только не хотела менять, какая-то серая ненависть к маминой судьбе схватила ее, будто она была уверена в том, что то же ее ждет, и она бы не хотела портить жизнь своим детям из-за этого.
Синие небесные волны. Мэтт всю ночь думал, ему казалось, что сейчас он с Лоей смотрят в глаза друг другу, смотрят, но не видят из-за того глупого расстояния между ними. Он был благодарен Иве за приют, за ее веру в его чувства. Под утро получилось уснуть, все тело из-за мыслей болело. Никогда еще ему не приходилось столько думать о своей жизни. Впервые казалось, что нужен толчок, который поможет поступить правильно.
Ива же говорила с матерью всю ночь. Много сдерживала слезы, они резко решили вылиться все, будто это возвращение, - самое счастливое, что могло с Ивой случиться за всю жизнь, будто слезы умиротворения и счастья больше не понадобятся. Ива не хотела в это верить, она хотела думать, что ей еще нужно дождаться чего-то большего, чем радость возвращения домой.
Ива почему-то была уверена, что помощь этим влюбленным- запутавшимся
станет ее спасением, она все свои грехи и ошибки покроет этим поступком.
А когда наступило утро, мир стал сбрасывать наших путников с колеи удачи. Машина не завелась, Ива облокотилась о стену дома и тихо захныкала, Мэтт стоял рядом и не знал, как ему реагировать на то, что его похищение, в конце концов, заканчивается тем, что он будет успокаивать похитителя.
Но через мгновение, совсем неосознанно для самого себя, он обнимал ее худые плечи и чувствовал, как дрожь в них утихает.
Из дома выбежала мать Ивы и тоже упала в объятия, теперь они втроем стояли так, каждый уже не понимая, кого и зачем обнимает. Только водитель грузовика не предавал значение их рыданию, он медленно закурил, с большим аппетитом сделал несколько затяжек, сообщил, что не сможет устранить поломку, придется ехать на попутках, ведь денег ни у кого не было. Ива не прекращала прижиматься лицом к груди Мэтта, ее мать, услышав радостную весть, решила, что это шанс заставить Иву остаться с ней, начала судорожно рассказывать, что ее повысили на работе, что Иве можно продолжить учиться и больше не работать официанткой.
Но Ива не слушала ее, она слышала только спокойное на удивление биение сердца Мэтта и чрезвычайно красивые большие его руки, которые гладили ее щеки и плечи.
Она вот только хотела сказать Мэтту кое-что очень важное, как он перебил ее решение словами:
- Пора идти, скоро Новый год, если поймаем попутку, сможем успеть, как ты и обещала.
Ива смиренно, согласившись с ним, достала подарок из багажника грузовика и встала рядом с Мэттом. Они решили не прощаться с мамой Ивы, а быстро уйти, пока та не вышла из дома, она вбежала в него, чтобы показать, сколько денег, уже давно откладывая, она накопила на новую жизнь Ивы.
Мэтт шел такой умиротворенный, Ива смотрела на его лицо. Ее одолевало презрение к себе. Обняв его, вся ее спина и ноги покрылись пламенем, ей сложно было дышать, и это ощущение преследовало ее до сих пор. Ей стало отвратительно следовать за ним, понимая, что теперь все ее действия эгоистичны. Теперь она просто хочет идти рядом ним. Она хочет, чтобы он был счастлив, несомненно, но эго ее уверено, что это счастье осуществимо не с Лоей, а только с Ивой.
Может, эта была любовь, та, которую Ива не могла принять. Она была совершенно не похожа на ту, которую она видела между Мэттом и Лоей тогда в саду. Но сердце стучало бешено, больное жжение повиснуть на шее сдавливала плечи. Ива ненавидела себя, это было однозначно.
Мэтт же на удивление был совершенно спокоен и уверен. Он шел навстречу к своей любимой, думал, что это правильно, что все получится. Он видел в Иве спасителя, почти ангела, которого любит всей душой, но не любовью человеческой, а той, которая придает только благодарность Богу.
Одна единственная машина остановилась перед ними, но не довезла до улицы, где жила Лоя. Уже смеркалось, Мэтт уже сам нес подарок, Ива шагала чуть поодаль. Мэтт не хотел знать, что внутри коробки, он устал от пути, ему было жаль Иву, но не хотел просить ее уйти. Понимал, что уже добровольно идет, что вполне Ива может вернуться домой, но хотел, чтобы она была там, чуть за его спиной, иногда останавливаясь и прося подождать ее. Чтобы Мэтт нервничал из-за нее, что опоздает, но ждал, пока Ива отдышится.
Они начали идти по длинному мосту, после которого можно было бы увидеть огни дома Лои. Ива остановилась. Мэтт это почувствовал и по инерции остановился ждать ее.
- Мэтт, я дальше не пойду.
- Почему, Ив?
- Думаю, тебе дальше нужно идти одному, все обмозговать, подумать, что ты скажешь ей и все такое. Как-нибудь созвонимся, ты расскажешь, как все прошло, - Ива чуть усмехнулась, - я благословлю вас.
- Это не смешно, - будто не веря, что дошел до сути всего это путешествия, - идем, я без тебя не хочу идти дальше.
Почему-то Ива немного покосилась вправо, в сторону воды. У Мэтта промелькнули картинки страшные, он подошел к ней и обнял.
- Мэтт, Вся наша жизнь - лишь ожидание чего-то. И это грустно. Знаешь, как говорят: "Ждешь море весь год, скучаешь по нему очень, а когда приезжаешь к нему, не знаешь, как вся эта синева может поместиться в твоем сердце."
Все мы чего-то замечательного ждем, в полу вере, что это сбудется, но в полной уверенности, что именно эта замечательность нам и нужна. А кто-то, такое явление тоже не удивительно, стараясь согреть непостоянное неверное счастье в ладонях, ждет, когда оно исчезнет, растает или просто предаст. Эти люди как я, они как и я ждут, когда любимое чудесное происшествие в жизни скажет "спокойной ночи" и покинет весь мир их до конца. Именно тот мир, который они именно для этого любимого человека еще не сожгли. Так глупо-тоскливо понимать, что рвусь к твоей шеи, тянусь губами-трубочкой так наивно. И все равно остается только бояться смотреть на часы, наблюдая закат... А еще ты красивый и сильный, и мой, и вечный. Вечный для всего хорошего во мне.
Мэтт не знал, что сказать, но ежился от удовольствия слышать то, чего больше всего боялся, но что сейчас пришло и осветило его. Он зажмурился на мгновение, шепча:
- Кто бы мог подумать…
А когда открыл глаза, Ивы рядом не было, тепло от ее рук развеивалось по его ладоням.
Он осмотрелся, она стояла на перилах моста и рыдала, Мэтт почувствовал дежавю, только через секунду до него долетело чувство страха.
- Что же ты творишь, глупая? – кричал он, подбегая.
- Я не знаю, но ведь ты не любишь меня, а возвращаться к прежней жизни уже не вижу смысла…
На ее лице сверкало сумасшедшее отчаяние. Руки такие невесомые периодично отпускали столб, чтобы почувствовать невесомость, с которой собирались умереть. Ива плакала, но это было сложно увидеть из-за сильного ветра, который собирался скрыть улики ее признания в той фантастической любви, из-за которой умирают быстро и глупо.
- Нет, не смей, ведь я не ответил, люблю ли я тебя. Ты ведь не знаешь, ты должна выслушать меня прежде.
Лицо Ивы посветлело, она усмехнулась улыбкой презрения к себе и повернулась чуть в сторону Мэтта.
- Слушаю…
- Я не знаю точно, но ведь я не могу так же быстро улавливать, что я чувствую, как ты. Но я точно не люблю Лою, кажется, я ее никогда и не любил. А сейчас, такие странные мысли вертятся. Если ты прыгнешь, я прыгну за тобой, не задумываясь, что будет за той толщей воды. Принимай это как хочешь, но ведь это знак, что буду рядом и вскоре эволюционирую в настоящего любящего тебя человека.
Ива секунду колебалась, а потом улыбнулась так, как никогда не улыбалась, и это было прекрасно.
Мэтт любовался и был горд за свои слова.
Они вечность смотрели друг на друга, чтобы их души компенсировали то время, пока не знали друг друга.
А далее, дорогой читатель, это ведь так страшно, но при этом вполне жизненно. Иней, который уже давно похоронил остатки жизни под собой, унести решил еще одну. Ива поскользнулась и с тихим вздохом стала медленно плыть по холодному воздуху вниз. Страшно представить, что первым делом подумал Мэтт, но я вам скажу, чтобы вы не пугались, одна лишь фраза пронеслась у него в голове: «Люблю тебя». Значит, он не колебался, когда упал вслед за ней, чтобы, наконец, коснуться ее руки после всех этих признаний.
Я не знаю, что стало с ними после. Уверена только, что счастливы они были, в какой бы мир после полета этого ни попали. Ведь все было бессмысленно, пока они видели смысл не в тех людях. Они плыли синхронно, они секундные птицы.
Мир не полон радуг.
Мир полон людей, которые стремятся создать улыбками радуги.
И вот мы, надеюсь, мы сможем быть такими.
Звенящими.
Ты сегодня немного приподнялся над землей, чуть выше, чем обычно.
Как я люблю твои руки, как люблю.
Вместе со всем твоим миром люблю.
Окунаюсь с головой, забываюсь.
Чувствую себя умирающей бабочкой, осенним цветком, все готова терять.