Странная здесь погода, если в одной половине года здесь жарит как в
пустыне, вплоть до того что крепежные детали, фляжки, ширинки, и прочие металлические предметы начинают медленно плавиться, то в другой половине года от беспрерывного мороза, лицо и руки у тебя становятся похожими на древесину, а цветом на испорченный картофель.
Весны и осени здесь нет. Их заменяет промежуточная стадия каких-нибудь
нескончаемых осадков. Как в тропической стране, где погода бросается из крайности в крайность: вроде плотных осенних туманов; или беспрерывно хлеставший дождь вёсен.
Весь день что проторчал на посту думал о солнечной погоде. О тепле. О том, как мальчиком маялся словно персидский кот у бабушки на заборе. А сейчас съежился от холода и влажности и выгляжу не миловидней тех парней истуканов, что торчат из земли на одном далёком чилийском острове.
Проклятый дождь начался месяц назад и не думал кончаться. Даже передышки не делал.
Лил и лил и лил.
Было такое чувство, что Бог выпил лучшее немецкое пиво, которые те тщательно варили для Октоберфеста, не нашел небесного сортира, терпел-терпел примерно полдня и решил отлить прямо вниз, на головы своим рабам земным. Прямо на поселок А.- маленький военный гарнизон на границе, где я и отслуживал свою службу в армии, на приграничной таможне. Прямо между двумя наземными государствами. Одна нога здесь, другая уже за рубежом, если уж выражаться более "метафорично", как язвительно любила замечать моя одноклассница, выскочка и литературный червь.
Фиксирую иммигрантов и эмигрантов, оформляю транзиты, убираю дерьмо служебной собаки в полиэтиленовый пакет, если она обделается прямо после расфасовки контрафактного амфетамина. И, если уж на то пошло: ловим мелких контрабандистов, но чаще всего тупых студентов-наркоманов, решивших скататься на пляж, с пакетом местной дешёвой дури в бардачке.
Каждый день куча машин туда-сюда
снует, как на кассете с ускоренной перемоткой. Скукотища. А по вечерам мы рубимся в карты с командиром, который при случайном выигрыше любит давать тупые задания, вроде "пробеги девять раз кругами в одном нижнем белье". С удовольствием разбежался бы и поддел своими берцовками его тощий черный зад. Все равно он целыми днями висит наверху на телефонах, положив ноги на стол, в теплой стеклянной будке. Но в целом, он неплохой тип. Хотя я всё равно планирую устроить свидание его жопы с моим сапогом.
Я и еще несколько юнцов, по его пожеланию вынуждены каждое
утро дополнительно загребать лопатами оттаявшую слякоть в отдельные
стоки, которые нужно равномерно распределить по всему пограничному
пункту, чтобы они вытекали на зарубежную сторону; а однажды, одним утром ему взбрело чтобы мы протирали каждой прибывшей машине передние окна в виде бесплатного бонуса, как в какой-нибудь чёртовой гражданской заправке. Мы, разумеется, не дошли до этого уровня жополизства, но все равно каждое утро выгребали новые грязевые каналы, один хер растекавшиеся к обеду.
«Чтоб, поддержать чистоту на участке, ёб твою мать!». Нет, ну нельзя быть таким олдскульным паршивцем. У него даже футляр с бритвами был прошлого столетия, как с какого-нибудь древнего фильма про первопроходцев.
Наплевать.
Часы летели как минуты, а поганый день даже не кончался. Все застряли
как и я в этом дне. Даже служебные собаки, те прижали уши и периодически впадали в транс.
С обеда я стоял на посту, на проверке машин, грузовиков, туристических автобусов. Заставлял вытаскивать всякое барахло, а потом они с трудом
пихали его обратно.
А еще мы любили заставлять разгружать контейнера заполненные под
завязку. По сюжетам боевиков там всегда есть полое пространство, где
прячут кучу оружия. Хотя нелегалы из кожи вон лезут, чтобы протолкнуть товар за границу, и могут прятать
оружие в бочках с медом, мясных тушах и даже в молоковозах.
Я уже говорил, что Мировое одиночество заключается в мартовском дожде? Да такое, что сердце
трепыхается от беспредельной тоски.
Сегодня я слышал коня внутри какой-то фуры, похожей размерами на
уличный киоск. Обычные люди покупают там газеты или мороженое.
Я не видел коня полностью, верх фуры накрыли темной парусиной на время дождя. Догадался по всхрапу.
Конь был атласно-черного цвета, так сказал водитель, который своими жирными плотоядными усами, напомнил мне одного знакомого бухарского еврея. Я сразу спросил его не везут ли коня в цирк, мясокомбинат, или ещё какую ***ню. Потому что я, несмотря на всю свою паршивость и занудство, искренне ненавидел насилие над животными.
Я на минуту задумался о переездных цирковых балаганах на колесах, которые перевозят зверинец по стране и показывают людям за деньги. А через пару дней сворачиваются и уезжают в другой поселок или город, чтобы уже там показывать своих полудохлых зверей.
Я вспомнил как в 10-летнем возрасте впервые увидел клоунов, акробатов,
цветастых девушек, которые не слезали с лошадей. Как-то, в наш захудалый городишко, провонявший дымом и нефтью, заезжал передвижной цирк, который был на гастролях по всей стране. Один из тех, что шляются по всяким богом забытых дырах и удивляют простачков.
Я впервые изумлялся фокусам. Впервые восхищался амазонками-
наездницами.
Я не верил что человеческое тело может быть таким гибким и
ловким.
Я верил всей чуши, которая исходила из уст цыганских шарлатанов.
Я вспомнил как весь вечер хохотал над идиотскими выходками клоунов. Не
удивительно, почему дети так быстро проникаются романтизмом цирка, а
потом сбегают из дома.
Из глубины фуры мне все таки удалось разглядеть один маленький глаз,
который блестел и тоже рассматривал меня. Другой глаз мерцал на другой
стороне морды.
Водитель чуть не поперхнулся своей сигарой, такой же жирной как его усы и заверил меня, что лошадь по его словам стоит "как охуенная космическая станция".
- Браток, если бы я продал все свои проженные табаком и виски органы, то не расплатился бы даже за его чертов детородный орган. Жеребчиком он топтал конюшню катарского шейха, зател выиграл кучу престижных скачек, сама принцесса Монако отбила свою хорошенькую задницу, обьезжая его. Наград и призов километрами, сам Усейн Болт обзавидуется. Разве только Гарвард не закончил. Закурить есть ребята? Я его переправляю для одного конкура, ну знаешь, где собирается пафосная публика, где хлещут мартини в шляпах со страусовыми перьями».- водитель ждет с нами, пока оформляют пропускные бумаги на фуру.
Так вот, я немного отвлекся. Я вспомнил как впервые увидел передвижной зоопарк тех самых циркачей.
Я вспомнил тех обосраных волков и лисиц с болезненно выпученными
глазами, что-то вяло вякающих. Я видел медведицу и медвежонка лежащими на собственных экскрементах; грустную обезьяну, видимо стареющего самца с тусклым взглядом, просто сидящего на корточках, как какой-нибудь дедуля в деревне.
Ото всех неубранных клеток разило вонью, ленью помощников и еще каким-то непонятным тяжелым запахом. Несмотря на то, что
этот запах никак не пах, все же он был настолько тяжел и очевиден, что его НЕВОЗМОЖНО было не уловить.
Как феромон. Или запах дурного предчувствия.
Это был запах безысходности и отчаяния который выделяли все животные.
Молодые и старые.
Хищники и травоядные.
« А у вас постоянно такая погода?Говорят тут месяц назад как прорвало» - "Бухарские усы" поежился и затянулся сигарой.-«Никогда не видел такого дождя… Я смотрел передачу, говорят эти дожди из-за фабрик и бензина. Все эти выбросы влияют на парниковый эффект или как там его. Затем все испарения доходят до Гольфстрима, или как там его. А потом, всё это доходит до озоновых дыр и хлещет в разных точках мира. Экология в жопе, парни.
Я все никак не мог вспомнить как называется этот запах, который витал в тот день над зверинцем. В тот день, я был настолько беззащитен перед ним, что у меня начало темнеть в глазах и тошнота подступила к горлу. Но то была тошнота не от съеденного обеда и сладкой ваты с мороженым, то была давящая и ноющая тоска, которая возникает внезапно, сама собой.
Все глазели на зверей, ожидая
наверняка, что они сейчас вскочат и будут метаться по клеткам словно у
себя во владениях. Между тем как звери с утра до ночи лежали в своих
тесных клетках, повернувшись спинами и крупами к публике, никак не
реагируя на кусочки еды, летящие в их сторону и застревавших в их шкурах.
Я только потом понял, что эти
животные давно выпали из этого мира, поняли в какое дерьмо они вляпались,
и уже ничего больше не ждали в этой жизни, кроме как поскорее сдохнуть.
Я хотел попросить усача открыть фуру, чтобы взглянуть на коня, но передумал. Пару месяцев назад, мы пропускали целую партию овец; не успели открыть грузовик, как овечки испугавщись овчарок, тут же вывалились из кузова и рассыпались по всей таможне.
Бухарские усы весело трепался с нами, как-будто торчал не на пропускном пункте, а с приятелями на баре. Скорее всего сказывался дефицит общения после долгой дороги.
Его легкий и непринужденный вид, придавал уверенности и комфорта, что хоть кого-то, этот дрянной дождь не сбил с толку. Славный мужик. В конце, он сложил все документы в аккуратную папку, стрельнул сигарету, похлопал по боку фуры с космически дорогим конем и кивнул на прощание.
Я вспомнил. Кортизол-фермент, который выделяют животные, находясь в изолированном пространстве и отказанные в доступе к важнейшим жизненным потребностям.
Нельзя бегать.
Нельзя исследовать территории.
Нельзя плавать.
Нельзя заводить семью.
Нельзя, нельзя, нельзя.
Неудивительно, что 80% сбежавших детей потом возвращаются домой. Все
волшебство, все яркие краски, весь магнетизм цирка потухли для меня в тот день, когда я увидел их зверинец.
Дождь тем временем все сгущался сильнее и сильнее. Не знаю, есть ли у погоды чувства, но мне показалось что дождь разозлился ещё сильнее.
Хочет всех перессорить или усыпить, чтобы в один день остановиться
и властвовать на другой одинокой планете людей.
Одинокий глаз и усы давно уехали. Мы пропустили несколько десятков транспортных средств, которые лениво тянулись унылой цепочкой под дождем. Я зевал каждую минуту. Со мной дружно зевали немецкие овчарки, смешно растягивая рот до ушей. Мне показалось, что мои товарищи
тоже смешно зевают и устало помахивают хвостами. Я знал что все они поскорее молили вечерний ужин. А потом хлебнуть того славного конфискованного вина, за партией в нарды. Я лично хотел поскорее укутаться с головой под одеялом, чтобы проспать все дожди марта.
В какой-то книге, один автор описывал необыкновенный дождь в одном
городке, который лил не переставая почти пять лет. Те, кто решил переждать дождь в гостях или в другом месте в тот день, так и остались ждать почти целых пять лет. Вся жизнь того городка застыла и замерла. Те кто остался дома, сами того не сознавая, так и просидели растерянные, под верандой, все это время ожидая перемены погоды. Меж тем как посевы затоплялись, здания рушились от сырости, а скот умирал от голода. Все оцепенели и не
могли даже выйти на улицу, всех застал врасплох дождь. Даже их кожа стала зеленоватой и скользкой как водоросли.
Я напряг память, чтобы вспомнить чем же закончилась та книга, как до меня донеслось вялое шевеление людей и собаки. На посту задержался огромных размеров дальнобойный грузовик. Он был настолько огромен, что в него вместилось бы несколько газетных киосков и пару слонов впридачу. Выглядел он как обыкновенный транспорт тяжелых грузоперевозок, ничего выдающегося, С документами
порядок. Продукция для озеленительной фабрики. Моя рация резко задребезжала, и треснутый голос командира лично выдал приказ на проверку содержимого этого мокрого чудовища.
Хоть командир и был тем ещё засранцем, но свою работу он выполнял отлично. Я бы не стал вспоминать даже этот день, не обратил на него внимания и вообще ничего не вспомнил бы, если бы следующее происшествие никогда не разыгралось бы перед нами.
Когда усталый и тревожный водитель отпирал кузов контейнера, я ожидал увидеть все что угодно: от всякого индустриального барахла до толпы нелегальных рабочих с героином в желудках. Вместо этого водитель, словно херувим, распахнул дверцы грузовика, словно те были створками того рая, о котором люди столько раз слышали и миллион раз себе напредставляли.
На миг у меня в глазах зарябило от боли, причиненной той визуальной
неожиданностью, которая распорола пространство со скоростью серпантина,
вырывающегося из разноцветной хлопушки. Боль была такая резкая, что в глазах поплыли какие то завитушки и геометрические фигуры, как у того бедолаги-кота в мультфильме, после того как его отдубасили сковородкой по
голове. Впервые за эти месяцы я увидел нечто необычное, и ни сколько не совместимое с этой местностью, что само его появление никак не вписывалось сюда и ни в коем случае не должно было быть. Тем не менее, каким то образом, это оказалось здесь, хотя была бы моя воля, я
никогда бы не допустил этого, и того что случилось потом.
Внутри грузовика, на полу лежали сотни, тысячи, десятки тысяч, миллионы триллионов, целая тонна роз! Пронзительно алые, словно передо мной было целое море расплавленного карбункула или
кроваво-красных минералов. Как целое поле молодых маков перед порой
зрелости, даже еще ярче. Как революционные флаги. Как кровь, бурлящая в сосудах миллионов смертников перед стеной расстрела.
Я никогда не видел столько цветов одновременно. Тут были розы
одного сорта. Разумеется, самого роскошного сорта, наверно самого
идеального и совершенного сорта, золотой середины, который когда либо
выводили селекционеры. То были не те пресные невзрачные подобия роз, которые мы привыкли видеть в цветочных ларьках, умерших еще в
дороге и искусственно оживленных с помощью цветочной заморозки. Это
были настоящие живые цветы, все еще дышавших, прекрасных в своей
собственной зрелости, переживавших одновременно пик и закат своего
цветения. То, что это были розы одного сорта, я заметил в одинаковых
соцветиях всех цветов, не слишком маленьких, напоминающие сморщенные, уродливые, мелкие капусты, и не слишком больших как мутантные фантомы усердных селекционеров.
В их изысканных бутонах, возможно старого сорта, прослеживалось сумасшедшее буйство алого оттенка. Они все были бесконечны, безумны и одинаковы, как губы влюбленных девушек по всему миру. Миллионы соцветий и бутонов медленно и роскошно таяли на моих глазах, источая сладостный медоточивый аромат. Он забился медовой пробкой в мои ноздри, проник в носоглоточный канал и пронзил насквозь предсердие, желудочек и все органы моего озябшего организма. Этот запах, источаемый от тысяч роз, оказавшийся где то в самой глуши, в каком то в пограничном поселке А., А-й области, минуту назад запертый и беспомощный, вдруг вырвался густой
волной наружу, сбив меня с ног, да так что у меня ноги подкосились как на футболе, когда кто-то заедет бутцей под коленку. Ему удалось прорваться и
через кольцо моих сослуживцев, крепких парней с таможни, сбив их с ног как пьяных девушек. Оглушив овчарок, он обвил и задушил все деревья вокруг, пролетел над автомобилями, автобусами, пикапами, застывшие единым потоком перед таможней, и заставил их заглохнуть всех до единой.
Дождавшись тишины, он начал лихорадочно искать свой путь среди домов, просачиваясь через двери, блуждая в коридорах, заглядывая в чужие комнаты. Пугая суеверных и повергая в обморок чувствительных. Он бился в окна, вмешивался в разговоры, путал слепых и зрячих, обволакивал влюбленных, словно заботливое одеяло, отбрасывал
дерущихся, да так, что они не вставали без синяков и ушибов. Он поменял стрелки на всех часах поселка, да что там часы, он изменил направление ветра и унес дождь куда подальше, за экватор, в какие-нибудь пустыни.
Он разворошил все верх дном.
Люди и животные, и даже растения, растерялись и забыли что они делали. Все как будто объелись
галлюциногенных грибов, которых впрочем, постигла та же участь. Всю
жизнь простояв на окраине поселка, они теперь не были мокрыми и
влажными, теперь они впитали в себя всю сладость запаха роз, растеряв
весь свой запас галлюциногена, который теперь вовсю витал между домами,магазинами и сараями.
Запахи перемешались между всеми ими. Робкие и трусливые вдруг стали
дерзкими и смелыми, а все смельчаки и задиры вдруг стали смиренными и
втайне желали провалиться сквозь землю. Девушки начали вздыхать по тем, кого раньше считали уродами и убогими. Тихони, которых раньше не замечали, начали бесноваться, словно в них черти вселились, пугая всех безумными выходками. Все чистюли и педанты начали друг за другом, со всего разбегу бросаться в дождевые и навозные лужи на улицах, смеясь и обкидывая друг друга разными предметами, попадавшиеся
под руку, типа ведер, пакетов с продуктами или лошадиным навозом.
Местные бомжи и алкоголики превратились в восточных принцев, которые светились божественным светом и благоухали медовой негой и восточными сладостями.
Дряхлые и больные, старики и старушки в местной больнице, рывком откинули свои одеяла и босиком побежали на улицу, обгоняя
молоденьких практиканток, выбежавший чтобы их вернуть.
Моя рация начала отчаянно дребезжать и трескучий голос в ней орал приказ на немедленную разгрузку "ВСЕГО ЭТОГО ДЕРЬМА".
Я забыл что я здесь делаю.
Не только, что я делаю, но и что я собираюсь делать.
Не только я всё забыл, но и все забыли.
Учитель в местной школе забыл даты второй мировой войны и начал
рисовать на доске женские сиськи; ученики смутно представляли где они
сидят, они вообще понятия не имели о чем это: вторая мировая война.
Водитель маршрутки забыл все улицы и поэтому остановился на обочине,
задумчиво присел на землю и внезапно расплакался.
Чабан растерял всех овец и коров,
которые пресытившись полевой травой, сильно отдававшей розами, свернули в сторону поселка. Они медленно надвигались словно огромные
сомнамбулы, пока не разбрелись по всему поселку. Бродили по улицам,
огородам и детским площадкам, пока не натыкались и не прижимались
своими теплыми боками к чьему-нибудь забору и не засыпали.
А розы меж тем полыхали и томились в своем собственном душистом мареве, казалось они сейчас вспыхнут самовольно, так сильно от них веяло
жаром, так невыносимо стало душно от их присутствия, ведь они выделяли
самый мощный и густой эфир, на которое только способны зрелые цветы.
Это не было состояние упадка или болезненного угнетения, которое присуще испускающим последний дух цветам; в эти последние минуты, эти розы переживали самый пик своего расцвета, своей красоты, своего
совершенства. Они полыхали ярче обычного, исторгали самый мощный,
обильный и тяжелый поток аромата. Они бурлились и млели в собственной
беспомощной красоте, в тоже время, подчиняя всех своей невидимой темной
силой, словно в них тоже что-то вселилось недоброе.
Наверно, такие моменты называют минутами благодати или прояснения,
художники и писатели относят эти минуты к приходу их музы, религиозные фанатики распластались бы на земле в восторженном экстазе, а обдолбанные торчки, испытывали это в свой самый первый приход. Все, блин, очутились в чертовом зачарованном лесу братьев Гримм.
Так как я ближе всех стоял у грузовика, я давно переполнился с головы до ног их чадом, пропитался насквозь, стал немного тяжелее, переработался вторично в эфир. Я был настолько беззащитен перед ним, что казался себе маленьким и слабым перед огромной лавиной, вот-вот накроющей меня. Он стал для меня все настойчивее, как запах чеснока или рыбы, или моего пота. Он уже был повсюду-не понять откуда. Ошпарил мое нутро словно горячий пар на холоде. Давил на меня все сильнее и сильнее пока я не начал чувствовать, что меня сейчас стошнит.
Я начал чувствовать в своих ушах какие то шумы, внутри все начало звенеть, будто в обморок сейчас свалюсь. Показалось, что цветы сейчас всё перекроют своим ужасным грохотом и накроют всю акустику поселка своим одновременным многотысячным вздохом.
Развалят все здесь нахер.
Сметут эту таможню вдребезги.
Все началось с нежного звона тысяч хрустальных иголок, где-то вдали, а закончилось громогласным ревом тысяч орд орущих прямо мне в уши.
Кто-то быстро движется ко мне вдали, о Боже, неужели я еще и ослеп?
Мой командир в противогазе со всей силы захлопнул дверцы грузовика.
Точными движениями ему удалось собрать нас в одну шеренгу и даже развернуть и поставить против ветра каждого из нас. Мы конечно
осознавали что это выглядит нелепо, но все равно оставались податливы и
управляемы. Потому что всем стало одновременно хреново. Кто-то то стоял согнувшись над землей.
Понадобилось пару минут, чтобы проветрится и прийти в себя. Конечно, собаки не могли учуять запах контрабандных роз. А я бы никогда не узнал того, что находится внутри.
Если бы розы не оказались контрабандными, если бы их не
выращивали, не собрали в один солнечный день и не привезли из
запрещенной долины Ч., если бы этот грузовик был наполнен чем-нибудь другим, но не розами, то этот день вполне возможно прошел бы
для меня также, как и череда предыдущих дней.
Понимаете, он мне так сильно врезался в память, хотя вроде ничего особого не произошло. Правда был ещё один случай после этого, когда однажды через границу пешком проходил старик, весь в лохмотьях. С целой стаей бродячих собак, которые квязались за ним мирным пестрым облаком.
Мощное наваждение из витка тысяч роз, которое обратно запер командир, начало постепенно иссякать и слабеть. Теперь они умирали. Не на воле, а
взаперти, не в бешеной пляске, а в робком трепете. Как те животные из моего детства, которые свернулись калачиком и эмоционально умерли.
Через некоторое время все пришли в себя и обрели трезвый и холодный рассудок, как-будто после очередного похмелья. Хотя всего получас назад, мир был на сдвиге и был готов сойти с ума, без обыкновенного свежего воздуха.
Через час мы уже разгребали их лопатами из грузовика, вываливали
охапками, наступали грязными сапогами, до тех пор, пока посередине заднего двора не образовался высоченный стог из самых роскошных роз мира. Мы не заметили что даже воздух стал душен и неподвижен как летом. Так нам стало жарко и тяжело от махания лопатами.
Красота всегда уничтожалась всеми народами и во все времена. Сильные мира сего одним приказом рушили то, что заботливо строили другие. То, что восхищало и изумляло слабое большинство людей, для других, горстки сильных, все представляется в ином свете.
Странные здесь люди, то они сначала любуются самым прекрасным
что видели в этой жизни, то наблюдают как красота эта
уничтожается на их глазах, превращаясь в тлен и прошлое.
И главное, никакого возврата, сделок и обмена. Тонна с лишним роз,
не разошлась по рукам, казенным домам и коммерсантам, хотя какие
были перспективы! Тонна роз сгорала огромным пожарищем на заднем
дворе таможни, в наказание единственному человеку, кто рискнул
привезти их людям.
Он же, как и мы, стоял рядом. Роста среднего, понурив голову, вдыхая дым кострища, глаза сумрачные и пустые. На бедолагу ещё наложили штраф.
Когда я просиживал на вахте последнюю неделю до дембеля, когда смачно обыгрывал в карты командира, и даже когда трясся в скрипучем автобусе, проезжая рытвины бездорожья, думая о доме, и даже когда я добрался до дома,- не было чувства более легкого и ясного, чем в тот престраннейший день.
Я конечно не услышал исступленного пения скрипок или соловьиную
трель, или ещё какую-нибудь сентиментальную хрень откровения истины, когда испытывал минуты благодати. У меня не было души ни
романтика, ни верующего, ни писателя. Я помню только, как в тот самый день огляделся вокруг.
Ни дождя, ни капель, ни туч не было. Я заметил только ослепительные весенние поля вокруг. А вдали, тоненький редкий лесок все еще промокал в тумане. Но я осознал, что над нами все-таки реет розовая облачность небес, что воздух стал теплым и свежим как арбуз, если вдохнешь его в рот.
Заметил что вечернее небо становится пурпурным, окрашивая поля в персиковый цвет. Увидел огроменную радугу над собой. Услышал как дети пасущие коров где-то вдали, звонко спорят и обсуждают у кого завтра спишут домашнее задание. А ещё там вдали, тарахтели тракторы, жаловались далекие женщины в селе, стрекотали
вечерние сериалы.
"Метафорично". Да, точно. Я так и не понял значения этого слова, но это было охрененно метафорично. Моя выскочка одноклассница наверно сказала бы, что с таким жалостливым выражением лица, как в ту минуту, я был похож на идиота, ну и ладно. Плевать.
Я был только здесь и сейчас.
Любовался на людей, собак, машины, с ног до головы залитые закатным солнцем.
Как же нелепо: расплавленные золотые собаки, люди и машины.