КИНО НЕ ДЛЯ ВСЕХ
небыль
I
По улице Моховой, той, что в Петербурге, а отнюдь не в Москве, пошатываясь от пивной усталости, шли два неудачника. Во всяком случае, каждый из них считал себя таковым. А другому искренне, хотя и беззлобно завидовал. Миша Мосолов завидовал своему однокласснику Грише Фаюмскому, потому что у того было кольцо на безымянном пальце. Гриша же считал, что женитьба – дело нехитрое, что жениться может и круглый дурак, а сам он, Григорий Фаюмский, женился и жену обрюхатил преступно рано, посему мечтал хоть немного побыть холостяком – таким, как Миша, который мог делать со своей жизнью всё, что угодно – невозбранно долго пить, рыбачить, смотреть футбол, ходить по девочкам, читать книги и не думать о том, что у младшего хронические двойки по всем предметам, а старший не вылезает из Интернета и уже что-то покуривает на балконе; что жена – дура и эгоистка, и все время тащит его то в кино, то в театр, а на актеров он смотреть не может, потому что сам в нежном возрасте мечтал поступить в академию на этой вот самой Моховой улице, но духу не хватило, не стал и пробовать… Теперь для тридцатитрехлетнего Гриши это – сущее проклятье. Каждое утро, подходя к зеркалу, он смотрит на свое красивое, породистое, хотя и отяжелевшее с годами лицо, и при этом понимает, что оно красиво и породисто, понимает, что это лицо прямо-таки просится на широкий экран, и за это ненавидит себя, свою слабость и неуверенность.
- Ах, если бы у меня не было таланта! – сокрушается Гриша, - Я бы что? Я бы ничего… Давай, что ли, сюда. Здесь пиво недорогое.
В том, что у него есть талант, Гриша уверен. Однажды, когда жена унюхала в его волосах чужое благоухание, он устроил сцену бурного негодования, объяснив происхождение нежного запаха посещением парфюмерного магазина, где он якобы выбирал для нее в подарок флакон духов. Актерская игра его была действительно блестящая: супруга поверила, тем более, что на любовниц денег у ее мужа быть никак не могло. Впрочем, денег и не требовалось: когда Гриша появляется в читальном зале Публички, где служит библиографом, на него отвлекаются и студентки, и ученые матроны. Да, он красив, и быть бы ему киноартистом, ходить бы ему по красной дорожке где-нибудь в Берлине или Канне, а не возиться с формулярами.
- Ведь поступи я тогда, я бы сейчас – ого го! Мне ведь такие роли бы давали, что… эх! – говорит другу в углу полутемной пивнушки уже прилично накаченный спиртным Фаюмский.
А друг в это время думает: «Пустяки! Какие же это пустяки!». Для него Гриша – молодец, это человек, Богом поцелованный. И красавец, и умница, и жену какую у себя в библиотеке нашел – спокойную, аккуратную, интеллигентную, хотя и не шибко красивую. А он? Что он такое, что? Не то что жениться – постоянную подругу завести не может. Ходит по ****ям и с тоской смотрит на детские коляски в сквериках. «Как он может жаловаться на жизнь, как?» - недоумевает одинокий и некрасивый Миша, а Гриша продолжает, схватив его за руку, с горящими глазами, с челкой, живописно прилипшей к вспотевшему лбу. Гриша в эти минуты не красив, он – прекрасен, как бог, и говорит он, будто декламирует:
- Какая мука! Какая мука, если б ты знал! И вот не выдержал я, записался на курсы актерского мастерства, ну там у нас при ДК, вылез на сцену, прочитал «Шаги Командора» и кусок из «Записок сумасшедшего». И что ты думаешь? Эта скотина режиссер говорит: «Да у вас талант! Да где же это вы раньше были?». Я его чуть не обматерил, честное слово! Ну сказал бы он, что я бездарь, я бы руки ему целовал! Ты понимаешь, а?
Но Миша не понимает. Смотрит он в пивную кружку и видит там широкую и круглую, как репка, физиономию. И думает, думает о своем самом сокровенном, самом больном: «Ах, это всё из-за того, что я – урод. Ерунду говорят, что женщины любят не за внешность, а за другое. Чушь! Леночка выбрала не меня, потому что она – красивая. А я – тьфу».
Врет, врет себе Миша Мосолов! И не такой уж он урод, если посмотреть на него, когда он трезвый. А про лицо свое он думает лишь затем, чтобы не думать о другом – том самом, за что женщины действительно любят – за характер, за гусарство, за способность совершать всяческие нетривиальные поступки. Миша прячет от себя простую истину: если бы он ухаживал тогда за той рыжей дылдой понастойчивей, всё бы у него, то есть у них получилось. И не дожил бы он до своих тридцати трех бобылем, и не завидовал бы Грише Фаюмскому, так бесстыдно манкирующему своим счастьем! Всё это Миша знает слишком хорошо, и не думать об этом не может, но Гриша что-то говорит, и его надо выслушать, надо его понять, ведь он – друг, и страдает, хотя и напрасно.
- Ты понимаешь… Я ведь как думал. Школу закончил – надо поступать. А куда? У меня тогда было два пути. На актера, потому что страшно хотелось. И в Кулек на библиотекаря, потому что моглось. Ну еще потому что книги люблю. Но в театральный-то хрен поступишь! А не поступишь – армия. Не, я не боялся, мне просто стыдно было. Как же так – все в студенты, а я в солдаты?
- Погоди, погоди, - вяло возражает Миша. – Да ты же благодаря этому и женился. Ну ты же в Публичке Валентину-то встретил!
- Ну да, конечно… А если бы я все-таки решился и поступил? Представляешь, какие женщины меня бы окружали! Актрисы! Красавицы! Куда там Валентине.
«Это верно», - думает Миша. Валя – не красавица, и Грише совсем не пара. Он бы, Миша, сам на такой никогда не женился. Он свою рыжую Леночку до сих пор любит, хотя и не признается в этом даже себе. И всякий раз затевая новую любовную интрижку, обрекает себя на скорый провал, невольно сравнивая очередную ****оватую подружку с ней – огненноволосой баскетболисткой, которую он уступил без борьбы другому, смалодушничал, струсил. Мише снова становится жаль себя, жаль до слез, и он уже готов уронить слезу прямо на свое отражение в пиве, но вместо собственного лица, идеально вписывающегося в круг, видит он в тонкоузорном кольце пены совсем незнакомую рожу. Там, из янтарной бездны глядит на него как будто старикан с моноклем и огромной горошиной на носу.
- Ты чего? – беспокоится Гриша, видя, что Миша – всегда внимательный к его ламентациям, смотрит в кружку и боязливо кривится, как будто ожидая, что оттуда вылетит осиный рой.
- Так, мерещится всякое. А мы с тобой сколько выпили-то?
- Да совсем по чуть-чуть. Я так вообще как стеклышко.
- Стеклышко? Ага, в глазу, - бормочет пьяный Миша.
- Что?
- Я говорю, я тоже ничего, трезвый, - опять врет Миша, зная, что быстро пьянеет, и это надо скрывать даже от Гриши, от лучшего друга, который, впрочем, и так всё про него знает.
Всё, да не всё. Не знает Гриша про Мишину тайную муку, про искусанные локти его не ведает он, красавец-библиотекарь. Но створки Мишиной души прижаты друг к другу не плотно, и сквозь щель вытекают наружу жидкие откровения – одно за другим.
- Гриша, Гриша, ты слышишь меня? Куда ты смотришь? А ведь я мог бы быть хорошим папашкой, как ты думаешь? – дергает Миша Гришин рукав.
- Думаю – да, - соглашается Фаюмский, и теперь уже ему мерещится кто-то со стеклышком в глазу и горошиной на мясистом носе – там, в тяжелом облаке сизого дыма.
- А я бы водил его в школу, представляешь? А после уроков – скажем, на шахматы, а?
- Лучше на борьбу, - щурится Гриша, стараясь разглядеть дымный мираж.
- А? – не слышит Миша.
- Лучше пусть драться научится. А то у меня оба огребают в школе по полной. Маменькино воспитание. Терпеть ненавижу.
- Наверное…
- Да ты женись. Пора, - Гриша дает другу пустой совет, а сам думает в этот момент совсем о другом – о том пожилом субъекте в сером пальто, с бородавкой на носу, который ему вовсе не мерещится в дыму, а вальяжно проходит в зал, посверкивая моноклем, постукивая тростью, и садится за соседний столик. Одной рукой, обтянутой красноватой кожей перчатки, он брезгливо смахивает со стола крошки, другой успевает махнуть кому-то в окне, и этот кто-то – крупный, квадратный, в черном костюме холуйски кивает, и ежась от холода, садится за руль большого черного автомобиля какой-то диковинной модели, припаркованного на той стороне улицы.
- Что за машина такая? – завистливо интересуется Гриша.
- Мерседес, - уверенно говорит Миша.
- У тебя все дорогие машины – Мерседесы, - усмехается Гриша, и тут же вздрагивает, потому что сидящий довольно далеко от них седой субъект с моноклем и бородавкой негромко, но четко произносит:
- Это Бугатти. Выполнена в единственном экземпляре.
Не смотря на то, что обладатель монокля говорит как будто в пустоту, глядя при этом в принесенное зевающей неопрятной девицей меню, друзья кивают из вежливости.
- Винтажный дед, - шепчет другу Гриша, питавший слабость к слову «винтаж». – Монокль, трость… И на винтажной машине ездит. Не пойму, что он тут делает.
Гриша оглядел дымный сумрак заведения – как будто желая удостовериться, что в этой заплеванной пившунке действительно нет ничего примечательного для такого важного господина.
- Изучает нравы. Писатель, наверное.
- Да ну. Просто богатей. Скучает. Я таких в Интернете видел. Винтажные старцы. Усы закрученные, котелки, тросточки.
Но странный посетитель недолго занимает внимание друзей, слишком увлеченных своими жизнями – пусть и бессмысленными, пусть и никому не нужными.
II
…Еще по кружке, потом еще по одной, и количество выпитого перешло в качество. Каждый говорил о самом сокровенном, умудряясь при этом внимательно слушать другого. Это был тот благословенный момент опьянения, когда внутренний эгоист удаляется в самый темный угол души, уступая место лучшему, что есть в человеке – способности сочувствовать и сопереживать. Но поток откровений пресекся, когда ноздрей двух собеседников коснулся ни с чем не сравнимый аромат - нежный, тонкий, но с легкостью проникающий сквозь тяжелый табачный туман, от которого у Миши с Гришей уже трещали головы. Друзья невольно внюхались. Вместе с дивным запахом далекой жизни, похожей на мираж, на них надвинулось серое пальто. Они подняли глаза и увидели обладателя монокля, огромной бородавки и диковинного авто, стоящего возле их столика с дымящейся трубкой в не по возрасту крепких зубах.
- Тысяча извинений, молодые люди, но я, к несчастью, подслушал ваш разговор, - сказал старик и, не церемонясь, сел на свободный стул, который при этом мелодично скрипнул.
- Ну и что же вы можете сказать по поводу услышанного? – первым пришел в себя Гриша.
- Ничего, что бы могло вас утешить, - пожал плечами старик.
Все трое помолчали. Незнакомец задумчиво выпустил огромный клуб душистого дыма.
- Не, я понял… Короче, старый гомик ищет себе мальчиков, - икнув, шепнул на ухо другу Миша, довольный поразившей его догадкой.
- О нет, - поморщился старик, который все слышал. – Я пробовал заводить любовников, но это было так давно. В прошлой жизни.
- С кем… мы имеем честь, так сказать? – спросил, с трудом подбирая слова, порядочно пьяный, но все же испытывающий чувство неловкости Гриша.
- О, мое имя вам ни о чем не скажет. А если быть откровенным, я его не люблю. Зовите меня… Ну скажем, Аркадий Петрович. Ну а вас я уже знаю. Вы – Григорий, а вы, проницательный молодой человек. - Михаил.
- Нам очень приятно… так сказать, но… Что, собственно, вам угодно? – спросил Гриша, которого присутствие «винтажного» старикана настраивало на возвышенный лад.
- Видите ли, для всякого мыслящего и чувствующего существа, которое терпит бедствие, то есть переживает крушение надежд, иными словами раздавлено обстоятельствами и так далее, наилучшим утешением может быть только сознание того факта, что рядом с ним, с этим существом…
- Мыслящим и чувствующим, - съерничал Гриша.
- Да, да, именно! Мыслящим и чувствующим. Так вот, рядом с ним живут и страдают такие же, как оно, это существо…
- Страстотерпцы, - снова вставил не удержавшийся от тонкой иронии Гриша.
- Ха-ха! Пусть будут страстотерпцы, - согласился Аркадий Петрович.
- Неудачники, - добавил Миша.
- Как вам будет угодно, хотя мне это слово не нравится. Так вот, услыхав краем уха о ваших сомнениях, о ваших тайных печалях, я поспешил присоединиться к вам, чтобы и самому эгоистично утешиться страданиями ближнего и вам подать повод считать свои мытарства всего лишь обыденным явлением, общим местом, что, согласитесь, несколько облегчает…
- Мы поняли, - перебил незнакомца Гриша. - Милости просим. Но должен предупредить: мы скоро уходим. У нас дела.
Старик всплеснул руками.
- Куда же вы уходите! Какие у вас дела! Да ведь вам обоим совсем не хочется домой. Там вам просто нечего делать. Разве что спать, но спать вы явно не будете, даже не смотря на обилие выпитого.
Он захихикал, прикрыв рот кончиками пальцев и довольный, начал ловко раскачиваться на стуле, отталкиваясь от пола тростью. Его короткие ножки в дорогих, отливавших темно-красным кожаных полуботинках, болтались над полом.
- А вы вообще кто? – поинтересовался страдающий излишней прямотой Миша.
- Да, было бы интересно узнать, - поддержал приятеля Гриша.
- Я? Разве это важно? Вот обязательно надо всем знать, кто кем работает! Ну ладно, извольте. Я, скажем так, режиссер. Занимаюсь, допустим, кино.
Гриша вздрогнул. Чтобы скрыть волнение, он закурил и изо всех сил постарался придать своему лицу равнодушный вид. Дело в том, что в своих самых дерзких мечтах он уже рисовал себе эту сцену: в каком-нибудь кафе к нему долго приглядывается импозантного вида пожилой человек, а потом предлагает прийти на кинопробы. А там, на киностудии, после двух-трех дублей маститый художник вдруг понимает, что нашел именно то, что ему нужно, расторгает контракт с мировой знаменитостью и берет на главную роль его, Григория Фаюмского! Ведь бывает такое с другими. С артистом Будрайтисом, например.
- Но это не важно, - продолжал Аркадий Петрович. – А важно то, что мы с вами – товарищи по несчастью быть… (он поморщился) неудачниками.
- Вот уж не сказал бы… - икнул Миша.
- Да уж… Никогда бы не подумал, - согласился Гриша, стараясь улыбаться.
- Напрасно. Однако неплохо бы и мне промочить горло, - сказав это, старик махнул в окно своему водителю, и вскоре бугай из Бугатти уже стоял рядом, ожидая распоряжений.
«Телохранитель», - одновременно подумали друзья.
- Пунша у них, конечно, нет, - сказал старик, и здоровяк, кивнув, исчез.
- Итак, у нас образовался клуб неудачников, - провозгласил Аркадий Петрович, - Позвольте мне открыть наше первое заседание.
- Вы не очень-то похожи на лузера, - прищурился Миша, бросив выразительный взгляд на припаркованное авто.
- Не похож? Да, наверное. Но от этого ничего не меняется. Я и вправду… Ээээ…. Как вы сказали? Ну да, лузер. Но я вижу, внешние покровы моей земной жизни в этом вас не убеждают.
- Не убеждают, - вежливо подтвердил Гриша.
Тем временем здоровяк-телохранитель уже ставил на стол серебряное ведерко, над которым на специальной решетке пылал фиолетово-синим огнем кусок сахара, постепенно стекая вниз тягучими карамельными каплями.
- Напиток огненных языков! – провозгласил Аркадий Петрович.
Сонная официантка, попытавшаяся было открыть рот насчет того, что со своим не положено, была мгновенно нейтрализована тем выразительным взглядом, который бросил на нее водитель-телохранитель, который теперь исполнял роль виночерпия. Он маленьким ковшиком разлил жидкость по серебряным стаканчикам и стал за спиной Аркадия Петровича.
- Мой походный набор, - с гордостью пояснил старик, причмокнув от удовольствия. - Ну-с, за наше знакомство, которое мне не хотелось бы называть случайным!
Все трое выпили. Водитель щелкнул зажигалкой, и над ведерком возникла голубая корона. Теперь и в стаканчики напиток наливался вместе с огнем. Взбудораженные огненной порцией Гриша и Миша смотрели завороженно.
- Как будто Новый год, - по-детски улыбнулся Миша.
- Люблю огонь, - глаза Аркадия Петровича сами как будто вспыхнули. Он снова раскурил трубку и, откинувшись на спинку стула, заулыбался во весь свой крепкозубый рот. На одном из резцов при этом сверкнула бриллиантовая пломба. Отхлебнув из стаканчика, он еще раз полыхнул зрачками и нараспев продекламировал:
Бывало, голубой в стаканах пунш горит,
С широким шумом самовара.
Подруга рейнская тихонько говорит,
Вольнолюбивая гитара.
По его знаку бугай повторил ритуал – снова серебряный ковшик быстро, но без суеты разнес голубой огонь по трем стаканчикам.
- Прошу любить и жаловать: мой друг и помощник Аристарх. Несколько старомоден, но расторопен. А главное – умеет молчать и слушать. Но я должен, наконец, извиниться перед вами. Ведь я немного подслушал ваш разговор. Но уж простите великодушно! Поймите, ведь одинокому человеку в моем возрасте, лишенному каких-либо занятий и привязанностей, трудно жить только своей собственной жизнью. Не интересно. Скучно. Приходится искать утешение в жизни других – молодых, искренно, с энтузиазмом страдающих. Вот таких, как вы, например.
- Занятно, - сказал Гриша, и не соврал – «неформатный» старик его действительно занимал.
- Еще как занятно! – подхватил Аркадий Петрович. - Так вот, я подслушал немножко, и должен заметить, что оба вы совершенно правы.
- В чем именно? – напрягся Миша, пытаясь вспомнить их с Гришей разговор.
Старик посмотрел в изумлении.
- В том, что вы проворонили судьбу.
Приятели нервно переглянулись.
- Именно проворонили, - продолжал Аркадий Петрович. - Ваши самые заветные мечты действительно могли осуществиться. И не сбылись они только по вашей вине. Вы…
На лбу старика обозначились скорбные морщинки. Уголки рта сползли вниз. При этом глаза его смеялись.
- Вы – жалкие неудачники. Этим все сказано.
В повисшей над столиком тишине кувыркались нелепо приглушенные звуки из работавшего в углу телевизора.
- Терпеть ненавижу, - выдавил оскорбленный Гриша.
- А кто вы? – чуть не заплакал Миша.
- Более того, - продолжал, не слушая, старикан. – Вы клинические идиоты. Ха-ха! Да, именно клинические. И именно идиоты!
- А вы-то, вы-то кто? – бубнил задетый за живое Миша.
- А я понял, кто он, - прохрипел протрезвевший мгновенно Гриша. - Нет, не гомик. Обыкновенный садист. Ему нравится издеваться над людьми, понимаешь? Старый гриб. Пойдем отсюда.
Оба встали, причем металлический стул, на котором сидел неловкий и пьяный Миша, со звоном упал.
- И пунш ваш – дерьмо! – зло бросил Гриша уже Аристарху, который, нахмурившись, надвинулся на него. Старик коротким жестом заставил бугая остановиться.
- Вы бы не горячились. Я не хотел растравлять ваши душевные раны, - с печалью в голосе, но с теми же смеющимися глазами промолвил Аркадий Петрович.
- Какие еще раны? О чем вы там, старый фантазер? – огрызнулся, наматывая шарф на шею, Гриша.
- Раны, раны… - кривясь проговорил старик. – Не взыщите, молодые люди! Я ведь был искренен с вами, а за искренность можно только благодарить. И потом, почему вы думаете, что проворонить судьбу – это плохо? Что быть идиотами – плохо? Послушайте, я вам скажу по секрету, это совсем не плохо. Довольно часто это – хорошо. В вашем случае – так просто прекрасно. Ну, не будем голословны. Вы ведь оба живете на той стороне, да? На Васильевском, не так ли?
Друзья переглянулись недоуменно. Старик продолжал, замахав руками, как будто старался погасить чересчур разросшееся пламя.
- Мосты всё равно разведены, торопиться вам некуда. Я предлагаю вам немного проветриться. Переместиться из этой клоаки в другое, более приятное место. Оно тут совсем недалеко. Мы проведем там от силы полчаса. Ну час. А потом, если захотите, Аристарх развезет вас по домам. Вы ведь хотели прокатиться на этом катафалке?
Гриша вздрогнул. «Катафалком» он назвал машину мысленно. И мысленно же поинтересовался, как там, внутри этого диковинного авто. «Откуда он знает?», - подумал Гриша. Впрочем, снова сгустившийся хмельной туман в его голове не дал додумать беспокойную мысль до конца. Между тем Аркадий Петрович уже обращался к Мише.
- Ну, Михаил! Вам-то уж совсем не стоит бояться. Не вы ли давали обет бесстрашия? Не вы ли, мой друг, клялись на могиле покойной матушки, что никогда, никогда не будете больше трусить?
- Что? Откуда вы… - возмутился такому наглому вторжению в собственные воспоминания Миша, но старикан его уже не слушал, снова насев на Гришу.
- А вы, Григорий, начитаннейший из неудачников этого города! Ведь вы прекрасно помните эту цитату: «Худший из всех пороков – трусость». Это же ваш любимый роман!
Не успел Гриша как следует удивиться, как Аркадий Петрович махнул рукой своему бугаю и поднялся из-за стола.
- Впрочем, как вижу, я вас своим обществом совсем не развлек. Жаль, жаль. Приятно было познакомиться, молодые люди. Честь имею кланяться.
Гриша и Миша смотрели на удаляющуюся фигуру своего внезапного собеседника и думали примерно одно и то же: «Гипнотизер, читает мысли…». Миша пошел дальше и подумал: «Шпион».
- Черт знает, что такое, - прошептал Гриша, и – уже совсем против своей воли крикнул:
- Постойте!
III
Внутри странного лимузина было сумрачно и неожиданно просторно – как в комнате. Все поверхности были покрыты дымно-мутными зеркалами – потолок, пол, простенки между окнами и низенький круглый столик, на котором стояла пыльная бутылка вина с ветхой этикеткой и ваза с фруктами. Даже стекла окон, тонированные снаружи, изнутри не пропускали свет, заставляя смотрящего видеть себя самого, но как бы в затушеванном и в несколько искаженном виде. Гриша в этой зеркальной трактовке становился похож на себя десятью годами моложе. Мише казалось, что он, напротив, выглядит старше и солиднее. Оба при этом были своими отражениями вполне довольны.
- Люблю зеркала, - балагурил старик. – Известно ли вам, мои молодые друзья, что всякое зеркало имеет свою… свою индивидуальность? Одно вас любит, другое ненавидит и смеется над вами. Третье – равнодушно. Есть зеркала для утреннего в них смотрения, есть для дневного и для вечернего. А эти вот зеркала одинаково хороши в любое время суток и вполне благожелательны. Ко мне и моим гостям.
Тем временем машина мягко тронулась.
- Глоток вина? – старик тронул бутылку. – Вино хорошее.
Гриша, еще не забывший французский, прочитал: «Chateau Cheval Blanc 1947».
Видя замешательство на лицах своих гостей, Аркадий Петрович порывистым движением отворил зеркальную дверцу бара и извлек оттуда еще одну бутылку – черную, без этикетки, с едва различимыми белыми буквами на выпуклом черном боку.
- Chateau Lafite 1787 года! – с удивлением прочитал он. - Впрочем, это уже уксус. Аркадий Петрович поморщился и выбросил бутылку в окно. Гриша и Миша переглянулись восторженно-боязливо.
- Ах, Аристарх, Аристарх! Чего он сюда понапихал, - забормотал недовольно старик, вынимая одну пыльную, покрытую паутиной бутылку за другой и отправляя их вслед за лафитом. При этому звука битого стекла за окном слышно не было – то ли потому, что лимузин ехал слишком быстро, то ли оттого что летел он чересчур высоко.
- А мы меж тем приехали, – сказал вдруг запыхавшийся от метания бутылок Аркадий Петрович, с видимым удовольствием потирая свои белые от пыли ладошки. Дверь отворилась. Стоявший за ней Аристарх был окружен ореолом электрического света и похож на черного ангела. Он привычным движением помог хозяину выйти. Гриша и Миша, озадаченные столь скорым прибытием, помедлив, вывалились вслед за стариком и оказались в огромном сумрачном дворе, посреди которого светилось желтым искусственным светом похожее на торт небольшое белое здание с полукруглым портиком посредине. На фризе допотопно светились составленные из лампочек буквы:
СИНЕМА-ТЕАТРЪ
Ниже - краской на доске витиевато было написано:
КАКЪ ВЪ ПАРИЖЕ
Рядом со входом стояла высокая круглая будка-башенка с медной остроконечной крышей, оклеенная афишами.
Гриша прочитал:
ПЕРЕДЪ РАЗЛУКОЙ.
Вальсъ для фортепiано М. Терпигоревой
и увидел нарисованную девушку, упавшую в рыданиях на клавиши рояля. Внизу, на другой афише топырилась кровавая кириллица:
ДМИТРIЙ САМОЗВАНЕЦЪ
и была явлена картинка из жизни московитов: безусого молодого человека в рубашке, шароварах и сапогах убивали двое казаков с дубинками и оперный боярин с игрушечным пистолетиком. Ниже зловеще чернело еще одно название:
СТРАНИЦА ЧЕРНОЙ КНИГИ
(КОШМАРЪ НАШИХ ДНЕЙ).
М.И. Быстрицкiй. Петроград.
Тут же - крылатый демон с окровавленным ножом в лапе был придавлен сверху пудовыми буквами:
ВОЛЖСКIЙ ДЬЯВОЛЪ.
Драма в 4-х частяхъ.
И рядом:
ЛЮБОВНЫЯ ПОХОЖДЕНIЯ ГОСПОЖИ В….
Несколько сценок изображали бурную личную жизнь означенной госпожи. Не юная уже особа явно не теряла времени даром: в верхней части афиши художник изобразил ее в объятиях неотразимого брюнета на палубе парохода, внизу ревнивый бородач мрачно глядел на нее исподлобья, застегивая ей ремешок на туфле, справа она же обнималась с кем-то третьим – молодым и напомаженным.
Гриша обошел тумбу кругом и увидел на очередной афише тюремную камеру, в которой белобородый благообразный старик утешал метущегося чернобородого мужика, оба были в кандалах. Снизу житейская мудрость гласила:
БОГЪ ПРАВДУ ВИДИТ, ДА НЕ СКОРО СКАЖЕТЪ
Еще ниже пояснялось:
Народная быль в 4-х частях по пов;сти Л.Н. Толстого.
Рядом с афиши смотрела пестро наряженная крестьянка, вцепившаяся в бусы и выразительно-немо вопрошавшая: «Кто загубилъ?».
- Милости прошу, господа, - позвал Аркадий Петрович.
Аристарх тем временем распахнул тяжелые двери и стал у входа. Каким-то чудом он умудрился переодеться - теперь вместо черного костюма с галстуком на нем была фуражка и темно-синяя форма то ли кондуктора, то ли почтальона из старого кино. На груди его висел билетный рулончик. Аристарх оторвал две бумажки и протянул их Грише и Мише. На билетиках было напечатано:
Ц;ны м;стамъ: мягкie стулья 50 к., 1-е место 35 к., 2-е м;сто 25 к., 3-е м;сто 20 к. дети 12 к.
- Старый синема – моя слабость, - Аркадий Петрович улыбался, пропуская гостей вперед. Вот, решил открыть заведение для ценителей. Здесь только избранные. Только те, кто знает толк в … Как вы говорите, Григорий? Винтаж? Да, пусть будет винтаж. Ну, афиши, конечно, не подлинные, но в остальном тут всё, как в те времена, когда был построен этот скворечник. Даже аппаратура. Знаете ли, в городе сохранилось не так уж много дореволюционных кинотеатров. А в этот еще Александр Александрович захаживал.
- Какой Александр Александрович? – не понял Миша.
- Надо полагать, Блок, - догадался Гриша.
- Совершенно верно. Помните?
Старик стал нараспев декламировать:
В кинематографе вечером
Знатный барон целовался под пальмой
С барышней низкого званья,
Ее до себя возвышая...
Афиши были и внутри – на стенах фойе. Названия фильмов производили на впечатлительного Мишу душераздирающее впечатление: «Прощай, Люлю!» (томная красотка с цветком в волосах), «Когда смеется жизнь, тогда рыдают люди», (похожая красотка, но плачущая), «Отдай мне эту ночь» (некий мужчина душит некую женщину), «Цветы неба и земли» (смерть с косой приготовилась срезать цветок – по-видимому, цветок жизни). Гриша же только саркастически ухмылялся, по-наполеоновски сложив руки на груди. Посмотрев на молодых людей, Аркадий Петрович неожиданно пришел в неистовство и захлопал в ладоши. Его лицо сделалось вдруг совсем глупым, и он запел:
Прилетит вдруг волшебник
В голубом вертолете,
И бесплатно покажет кино-о!
«А всё-таки он странный. Может быть, сумасшедший», - весело подумал Гриша.
Хлопающий в ладоши Аркадий Петрович пустился в пляс, описывая вокруг обоих друзей круги.
- А всё-таки я заманил вас! А всё-таки мы с вами посмотрим сейчас кино! Не отвертитесь, не улизнете!
Продолжая приплясывать и прихлопывать в ладоши, разрезвившийся старикан увлек друзей из фойе в неожиданно большой и пышно оформленный для такого скромного зданьица зал. Позади зрительских мест на небольшом возвышении стоял музейного вида кинопроектор, возле которого на изготовку стал Аристарх.
- Ну, кого же будут есть наши изголодавшиеся глаза? – лукаво спросил Аркадий Петрович, усадив Гришу и Мишу в самый центр зала на старинные складные кресла. - Ивана Мозжухина? Нет! Витольда Полонского! Ах, нет! Ольгу Гзовскую! Или лучше Веру Коралли?
- Давайте Веру Холодную, - поспешил вставить вечно умничающий Гриша, не знавший более никого из тех, допотопных звезд экрана.
- О, у вас есть вкус! Она божественна, эта красная королева, не правда ли? Как жаль, что эти белоподкладочники ее отравили! Ну-с, предлагаю «Молчи, грусть, молчи». И сразу – вторую серию. Ту, что не сохранилась.
- Как же вы собираетесь ее показать, если она не сохранилась? – всё более сомневаясь во вменяемости старика и в душе веселясь, спросил Гриша.
- Ну ну, вам ли надо объяснять, что рукописи не горят! Киноленты тоже. Аристарх!
Свет в зале погас, в темноте по-стрекозьи застрекотал проектор, и через секунду перед зрителями вспыхнул белый прямоугольник экрана. Вскоре он заполнился черно-белым изображением – мужчина и женщина в старинном интерьере то бросались друг другу в объятия, то отскакивали в стороны и махали руками. Миша не выдержал и мелко захихикал. Заиграла музыка – это Аркадий Петрович сел за пианино.
- По-моему, это фуфло, подделка, - шепнул Гриша на ухо Мише. – Изображение чистое вон какое. Пленка новая. Состарили бы хоть для правдоподобия.
Пленка была действительно новой – без единого дефекта, без точек и штришков, неизменно украшающих кинематографическую архаику. Мужчина и женщина продолжали выяснять отношения под клавишный росплеск и стрекот кинопроектора еще минут пять. Потом черно-белые картины пропали, и снова экран залила белизна.
- В чем дело, Аристарх? – капризно взвизгнул Аркадий Петрович.
- Кажется, обрыв, - пробасил виновато бугай.
- Черт возьми, опять! - с досады старик так хлопнул крышкой пианино, что звон еще некоторое время кружился волчком под потолком зрительного зала.
– Тысяча извинений, господа! – Аркадий Петрович виновато засеменил к гостям. - Старая аппаратура, старая пленка. И руки бы надо вырвать этому кретину! Ну ничего, ничего. Покамест предлагаю в картишки, а?
Аркадий Петрович лукаво подмигнул. Откуда ни возьмись в руке у него появилась нераспечатанная колода. Но тут же полетела в сторону.
- Ннннет! – нетерпеливо крикнул старик. – Атанде! Лучше поиграем в другую игру.
Он взобрался на одно из кресел следующего ряда и, стоя на коленках, стал возвышаться над сидевшими лицом к экрану Грише и Мише.
- В города? – съерничал Гриша.
- Города? Какие города? – не понял или сделал вид, что не понял старик. - А мне вдруг пришло в голову: отчего не существует женской формы имени Аркадий, а? Как вы думаете? А ведь как было бы мило! Ежели бы Матери-природе было угодно наделить меня женским полом, я бы именовался не иначе как Аркадией Петровной!
Пошутив таким образом, старик, весьма довольный собой, громко захохотал, блестя бриллиантовой пломбой.
- Да он обкуренный… - шепнул Грише на ухо Миша.
- Похоже, - согласился Гриша. – Пить хочется.
- Ага…
- Шампанского, шампанского моим друзьям! – завизжал Аркадий Петрович, и принял из рук Аристарха поднос с тремя шипящими бокалами.
Шипучий напиток как нельзя приятнее лег на жажду первого похмелья. Друзья пили залпом, старик не отставал. Аристарх принес еще.
- За нас, за девочек, за бешеный успех! – оживился Гриша.
- Ура! - воскликнул Миша.
- Ура! Да здравствует гусарство! - закричал взбудораженный старик.
Все трое снова выпили.
- Предлагаю вам сногсшибательный аттракцион, - шепнул старик, и глаза его заблестели. Я называю его «Кино не для всех». Потому что не всякий соглашается.
- Что за кино такое? – засмеялся вновь захмелевший Миша.
- А вот такое! – чокнулся с ним Аркадий Петрович.
- А почему не соглашаются? – поинтересовался Гриша.
- А потому что такого никто никому никогда не предлагал! – старик чокнулся и с ним.
- Какого «такого»? – любопытствовал Миша.
- Вы имеете в виду дореволюционную порнографию? – сообразил Гриша.
Вместо ответа Аркадий Петрович крикнул Аристарху, который заряжал проектор новой пленкой:
- Стой! Отложи это пока. Давай-ка им покажем наше фирменное кино.
Аристарх едва заметно ухмыльнулся и положил черный круг пленки обратно в жестянку.
- Прежде, чем показать вам один фокус, я бы хотел вернуться к теме нашего давешнего разговора.
- Извольте, - подыграл старику заинтригованный Гриша.
- Благоволите, - подхватил Миша, неизвестно где подцепивший это слово.
- Как вам будет угодно, - удовлетворенно улыбнулся старик. – Итак, друзья мои. Напомню вам о предмете нашего…
- Спора, - подсказал Гриша.
- Нет, нет, мы не спорили, мы, скорее соглашались друг с другом.
- Ой, напомните, пожалуйста! – попросил Миша, в голове которого мало что задерживалось в присутствии алкогольных паров.
- Напоминаю, - с нарочитой серьезностью сказал Аркадий Петрович. – Мы говорили о феномене неудачника. И даже пришли к выводу, что все мы, то есть мы трое - суть неудачники.
- Относительно вас, повторюсь, этого ну никак не скажешь. Или вы мечтали стать царицею морскою? – усмехнулся, допив свой бокал, Гриша.
- О, берите выше! – вздохнул старик. – Но бросьте же вы, голубчик, кивать на мои богатства. Думаете, мне от них много радости? Одна скука, более ничего. От скуки и театрик этот придумал… Поймите, неудачник - не тот, кто беден и находится на низкой ступени социальной лестницы. Есть немало людей, которым эти обстоятельства не мешают считать себя счастливейшими из смертных. Неудачник – это не тот, кто плохо распорядился своей жизнью или кому банально не повезло. Неудачник – это тот, кто не умеет довольствоваться тем, что есть.
- Вы не умеете? – спросил Гриша.
- Не умею, - горестно покачал головой старик.
- Вы философ, - искренне удивился Миша.
- Нет, я просто довольно давно живу на этом свете и кое-что понимаю. – Сухо ответил Аркадий Петрович. - Так вот, вы, мои юные друзья – неудачники. Приходится констатировать сей неутешительный факт. Но все поправимо. Я гарантирую.
- Что поправимо? – поугрюмел Гриша.
- Всё. Считайте, что вам повезло сегодня. Я могу изменить вашу жизнь. Нужно только ваше согласие.
- Я так и знал, что все кончится пошлой рекламой. Вы что-то хотите нам продать? – нахмурился Гриша.
- Да! Эликсир счастья! Ха-ха! - хохотнул Аркадий Петрович. - Не будьте столь подозрительны, вы меня обижаете!
- Мы должны принять участие в каком-то секретном эксперименте? – заинтригованно поинтересовался Миша.
- По-моему, нас просто хотят завлечь в секту, – гадал Гриша, с виду – крайне недовольный, но все же любопытствующий.
Аркадий Петрович тронул Гришу за плечо и по-отечески улыбнулся:
- Не торопитесь, Григорий. Вы ведь мечтали сниматься в кино?
На Гришу эти слова произвели зомбирующее действие. С минуту он молчал, при этом Аркадий Петрович смотрел на него, с умильным прищуром, склонив голову набок.
-Так вы действительно режиссер? – спросил Гриша с детской беспомощностью перед призраком осуществляющейся мечты.
- В некотором смысле… Скорее, продюсер. Признаться, режиссура – не мой конек.
- Слушай, соглашайся.- Миша схватил друга за рукав. – Тебе ж, дураку в кино предлагают сниматься, а ты артачишься.
- Мне никто еще ничего не предлагал. – Стараясь подавить волнение, выдавил Гриша. – Вы действительно хотите меня попробовать… ээээ… в качестве актера? Но я ведь не учился. Хотя, думаю, что у меня могло бы получиться.
Аркадий Петрович засмеялся.
- Я абсолютно уверен, что у вас есть все данные, чтобы оказаться… ну вот хотя бы на этом экране.
- Да, да, есть! – обрадовался за друга Миша. – Возьмите его, не пожалеете.
Старик помолчал. Морщинки на его лбу сложились волнообразно.
- Увы, друзья мои. Наверное, вы всё неверно поняли. Не учились, вы говорите? Нда… А надо было поучиться. Григорий, друг мой, вы безнадежно опоздали. Возраст уже не тот, чтобы начинать. Тридцать три года – это, знаете… Так что с трудоустройством в синема ничем помочь не смогу.
Уязвленный Гриша молча поднялся с кресла.
- Пошли отсюда, - сказал он Мише.
Тот долго соображал, потом залопотал, вставая:
- Так вы это что? Издевались, что ли, да? Да как же вы так? Старый же человек…
- Стоп, стоп, стоп! – старик захлопал в ладоши. – Я хочу предложить вам нечто другое. Сядьте и выслушайте. Да сядьте вы! Ну пожалуйста!
- Черт знает что такое, - буркнул Гриша и сел. Сел и Миша.
Аркадий Петрович потер ручки и после некоторой паузы торжественно произнес:
- Так вот, молодые люди. Я не могу заниматься устройством вашей дальнейшей судьбы. Но я хочу предложить вам всё начать с начала.
- Что – всё? – нетерпеливо спросил Миша.
- Ну всё. Всё. Вашу, так сказать, сознательную жизнь. Действительно, почему у человека есть право на роковую ошибку, но нет права на ее исправление? На вторую попытку? Почему нет возможности хотя бы раз вернуться в исходную точку и попробовать снова. О, почему там, наверху решили всё устроить так бескомпромиссно? – Аркадий Петрович раздраженно ткнул пальцем в потолок. – Я долго думал об этом. Я думал о вас.
- О нас? – хмыкнул Гриша.
- Да, о вас.
Возникла тяжелая пауза.
- Григорий, а ведь вы абсолютно правы, когда говорите, что могли бы сниматься в кино. Если бы не ваше малодушие тогда, когда вы были в положении юноши, обдумывающего житьё, и выбирали себе вуз! В результате вы выбрали судьбу бумажной крысы, нищего архивариуса. А между тем, вас ждали миллионы зрителей! О! Увидев вас на экране, сколько сердец забилось бы сильнее! Слезы, слезы! Сильные эмоции! Незабываемое зрелище!
Старик простер руки в сторону пустого экрана и застыл в живописной позе, напоминающей позу красноармейца с плаката времен Гражданской, зовущего тыловых крыс в окопы. Гриша и Миша молчали. Гриша – потому что был совершенно обезоружен. Миша – потому что сказать ему было тоже, в общем, нечего.
- А вы, несчастный! – встрепенулся старик, обращаясь к Мише. – Вы-то что свою судьбу проворонили? Ведь нажми вы чуть-чуть на эту рыженькую, ваша жизнь пошла бы совсем по-другому! Вашему сыну (да, именно сыну!) было бы сейчас пятнадцать лет. А вы прожили эти годы в пошлом одиночестве, занимаясь кусанием собственных локтей.
- Ты слышишь, Аристарх? – крикнул старик своему мордовороту. – Какие потрясающие идиоты эти двое!
- Послушайте, вы… - начал было Гриша, но тут же почувствовал, что сил на негодование у него уже нет – потому что старик был абсолютно прав.
- А как иначе прикажете вас называть? Идиоты и есть! Ха-ха. И что я с ними тут разговариваю!
Аркадий Петрович искренно веселился, смотря на своих визави, безвольно застывших в креслах. Первым в себя пришел, конечно, Гриша.
- Старый дурак, - процедил он и стал подниматься со своего места. – Давно надо было свалить отсюда.
- Ну и валите! Скатертью дорога! Но знайте: такого вам больше никто никогда не предложит! Только я могу отмотать время назад! – с этими словами старик подбежал к проектору и остервенело стал крутить ручку аппарата против часовой стрелки. - Аристарх, свет!
Свет в зале погас. На экране появилась картинка: на фоне разведенного Дворцового моста в сумерках белой ночи куролесили и пили шампанское из пластиковых стаканчиков школяры – патлатые, в кургузо топорщащихся пиджаках парни и в коротких платьях девушки, среди которых одна выделялась ростом и огненной рыжиной волос.
- Вы узнаете? Узнаете себя? Это же ваш выпускной вечер! – орал Аркадий Петрович, крутя ручку проектора.
- А себя узнаете? Григорий, вы – справа, Михаил – спиной к камере, но сейчас обернетесь. Ага, вот он вы! Всё смотрите на свою рыжую! Ну?
За семнадцать лет оба друга так сильно переменились внешне, что себя узнали с трудом. Гриша – еще совсем неинтересный, угловатый, неоформившийся, сутулый и нервный. Миша – вовсе ребенок – нежнощекий, пухлогубый, с льняными кудрями на месте нынешних залысин.
- Откуда это у вас? – подскочил Миша, наконец себя узнавший.
- Не припомню, чтобы нас тогда кто-то снимал, - стараясь хранить хладнокровие, выдавил Гриша.
- А вас никто и не снимал. Зато я вот показываю. И могу показать вам все дальнейшие этапы ваших трижды бездарных жизней.
Проектор стрекотал, школяры резвились, наслаждаясь свежестью июньской ночи и предощущением большой и полной чудес жизни.
- Это выносит мозг, - наконец пробормотал Миша. – Веня Галкин, Макс Троценко, Света…
- Да вы кудесник, - справившись с волнением, сказал Гриша.
- Именно, молодой человек. Кудесник! И этот кудесник может дать вам шанс исправить свои ошибки. Всё можно изменить! Только здесь и сейчас! Я могу вернуть вас туда, в тот роковой июнь 1994 года! Понимаете? Но на этот раз постарайтесь сделать всё правильно. Вы, Григорий – аттестат в зубы прямиком на Моховую! В приемную комиссию! Читайте им самое любимое. Пушкина, Гоголя, Шмоголя, кого хотите, главное – искренно, с душой.
- А я бы, пожалуй, в ФИНЭК рванул бы. – Не выдержал Миша. - Или нет, лучше в Академию госслужбы.
- Дело ваше. Но главное – атакуйте рыженькую. – Советовал старик. - Помните: она должна родить вам сына!
- Ты что, идиот? – вскинулся на приятеля Гриша. – Или пьяный совсем? Над нами тут смеются, потешаются, а ты – ФИНЭК!
- О, черт побери! – всплеснул руками Аркадий Петрович. – Ну всё-то им надо доказывать! Фомы неверующие.
- Точно так-с, - по-лакейски поддакнул Аристарх.
- Вот так и тогда – профукали все шансы, которые так щедро вам предоставила жизнь. И сейчас профукаете. Короче. Даю минуту на размышления. Потом будет поздно.
- А что, собственно, мы должны решить? – спокойно поинтересовался Гриша.
- Решайте, отправляетесь туда или нет, – устало промолвил Аркадий Петрович. Кстати, у вас ведь, добрейший Михаил, года три назад были усы?
- Как будто были, – ответил за приятеля Гриша. - А что?
- Вы, Михаил, их потом сбрили, и правильно сделали. Усы вам явно ни к чему.
Старик несколько раз крутанул ручку проектора на себя и торжественно проорал:
- Усы в студию!
Миша вскрикнул и тут же прикрыл рот рукой. Когда он оторвал ладонь от лица, под его носом обнаружилась жиденькая пшеничная поросль. При этом сам Миша был одет в совсем другую одежду – вместо синего на нем был оранжевый свитер.
- Фантастика, - каким-то странным голосом прошамкал потрясенный Миша.
- Голос у вас такой, потому что у вас два зуба выбиты. Помните, нарвались на гоп-стоп в Купчино? Ничего, потом ведь вставили. В поликлинике на Чайковского, где у вас тетка работает.
Миша удивленно пошарил во рту языком и утвердительно закивал.
- Это гипноз, - уверенно сказал Гриша. Что вы подсыпали нам в шампанское?
- А как вам дышится, голубчик? – спросил старик у Миши, не обращая внимания на Гришу.
- Как-то не так… Мешает что-то.
- А это к вопросу о вреде курения. Три года назад вы еще курили, помните? А потом бросили. И правильно сделали! Это – один из немногих достойных поступков в вашей жизни. Я вот тоже уже лет семьдесят не курю.
- Врете. Вы рубку курите! – обрадовался Гриша.
- Ну, вы сравнили божий дар с яичницей. Трубка – это совсем другое дело. – поморщился Аркадий Петрович, и снова повернулся к Мише. – Кстати, не брось вы тогда, через пять лет у вас в легких завелся бы рачок-с! Верно, Аристарх?
- Так точно-с, верно! - отозвался телохранитель.
- А у вас, Григорий, в пролом году был сильнейший грипп. Хотите, верну вам те ощущения? На минутку, а? Или вы до сих пор мне не верите?
- Не надо, - сдался Гриша. – Верю…
- Ну вот и хорошо. Тогда решайтесь. Либо жить, как жили, либо – всё с нуля!
Старик крутанул ручку проектора, на этот раз – по часовой стрелке, и Миша ощутил холодок над верхней гладко выбритой губой, снова задышал легко и заулыбался.
- Я всецело за, - сказал он. – Мне терять нечего. Только где гарантия, что мы сделаем всё правильно?
- А гарантия в том, что вы отправляетесь туда, в прошлое ээээ… как говаривал старина Кашпировский, с правильной установкой. Вы всё сделаете как надо – обещаю. Правда, памяти о семнадцати прошедших годах у вас, разумеется, не сохранится. Не положено. Да и мешать сильно будет. Вам, Григорий, в ваши восемнадцать лет совсем незачем помнить о своей нынешней жене и детях.
- Но позвольте… - запротестовал Гриша. – Значит ли это, что мои дети… Что их не будет?
- Не так. Будут. Куда они денутся? Будут. И вы будете – только другим.
- Не понимаю…
- Понимайте быстрее, ибо ваше время истекает. – Старик постучал по выпуклому стеклу золотого брегета.
- Я готов, - сказал Миша.
- Но как же всё, что накоплено… - растерянно залепетал Гриша. – Как же наши воспоминания, наши… дела?
- Этот хлам? Пожалуйста, храните его, если он вам так дорог! По-моему, на свалке вашей памяти нет ничего, что стоило бы сохранять. Быт, попойки, работа…
- А книги? А фильмы? – упорствовал Гриша.
- Так ведь вы получаете уникальную возможность снова – как в первый раз - насладиться тем, что уже прочитали и посмотрели.
- Хорошо. Я тоже согласен, - выдохнул после недолгих раздумий Гриша. – Мы должны что-то подписать?
- Браво! – старик расхохотался. – Еще скажите – кровью! Ты слышал, Аристарх?
Аристарх басисто гоготнул, старик снова подошел к проектору и гнусаво завопил:
- Дамы и господа! Уникальный киносеанс! Усаживайтесь удобнее, мы начинаем!
Аристарх выключил свет. С минуту ничего не происходило – Гриша и Миша сидели в абсолютной тишине и темноте. Потом – уже совсем другим тоном, негромко и медленно и Аркадий Петрович произнес:
- Вы готовы?
И – не дожидаясь ответа, несколько раз крутанул ручку проектора, что-то при этом бормоча. Когда снова зажегся свет, в зале остались только двое – Аркадий Петрович и Аристарх.
IV
- Уф… - выдохнул старик, садясь в одно из зрительских кресел. – Нелегкая это работа из болота тащить бегемота.
Аристарх набил трубку и протянул ее хозяину, потом укрыл ноги Аркадия Петровича пледом и подкатил к его креслу столик на колесиках. На столике стоял запотевший графин с водкой и закуски – соленые грибы, огурцы и селедка.
- Ну что, Аристарх, давай-ка посмотрим кинцо, – зевнул старик.
- Мы завсегда с превеликим плезиром, - заулыбался слуга.
- Заряжай.
- Уже сделано-с, - отозвался Аристарх и стал у аппарата. В зале снова погас свет, опять застрекотал проектор, и пыльный луч уперся в экран. После мелькания штришков и пятнышек на нем появилось одутловатое, рыхлое лицо с грустно-сонными глазами. Потом камера отъехала назад, и перед зрителями предстало большеголовое существо, кособоко сидевшее в инвалидной коляске. Вместо ног у существа топырились розоватые отростки без пальцев.
- Рыженький, - заметил Аристарх. – В мамашу, поди.
- А глазки папины, - умилился старик.
- Мозги тоже-с.
- Судя по всему, это клиника? Или где там обычно держат этих уродцев? Они что, от него отказались?
- Рыжая отказалась. Замуж вышла за иностранца. Сейчас в Норвегии-с. А он нет. Три года жил с ним в своей халупе, а потом удавился на бельевой веревке.
- Нда… - задумчиво протянул старик. – Какое несчастье, ай-ай-ай. – Женятся два человека – молодых, симпатичных. А дети – прямо смотреть тошно, а? Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка.
- Точно так-с, - улыбаясь, подтвердил Аристарх, крутя ручку проектора.
- Генетика – страшная штука. Ты знаешь, как трудно высчитать, когда на свет должно появиться такое вот сопливое чудо природы. Сводишь их, сводишь, за одну парту сажаешь, а они, сукины дети, не женятся. Нет, я все-таки неудачник. Сделать дело можно было семнадцать лет назад. Но что я могу, если человек – тюфяк! Ну что там дальше?
- Вторая серия! – объявил Аристарх.
- Давай. Как там этот, который в кино мечтал сниматься? Сбылась его мечта-то?
- Так точно-с, сбылась. Как вы и нагадали.
- Не нагадал, любезный, а рассчитал. Ну, на пятьдесят процентов это – моя работа. А остальное – случай.
- Случай на вашей стороне.
- Как это верно, паршивец ты мой!
На экране тем временем вспыхнул ослепительно раскаленный золотой диск, освещая восхитительный горный пейзаж.
- Каламбия пикчерз не представляет, - гыгыкнул Аристарх.
- Не пошли, мон дью, а то высеку, - улыбнулся старик.
Любительская видеокамера с бегающими в правом нижнем углу цифрами долго любовалась вершинами гор. Потом картинка поменялась. На фоне серых городских развалин и разбитой бронетехники позировали несколько обвешанных оружием бородачей. Один из них начал палить в воздух из пулемета, что-то при этом выкрикивая. Камера поднялась выше и выхватила надпись на стене:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД
Затем план поменялся. В комнате с расколоченной мебелью и изрешеченной пулями стеной трое боевиков возились с обритым наголо тонкошеим солдатом. Двое заламывали ему руки за спину, а третий наступил пленному на голову.
- Это разве он? – спросил Аркадий Петрович.
- Нет, кажется. Там было еще несколько штук, - ответил Аристарх.
- Отмотай вперед, а то эти ребята любят потянуть резину.
Аристарх ускорился, на экране комично замелькали фигурки. Быстро-быстро заработал нож, и голову солдата положили ему же на спину. Потом привели еще одного – такого же субтильного и бритого наголо. Этому просто перерезали горло и оставили умирать на полу. С третьим – довольно упитанным парнем, возились дольше. Казалось, что в комнате идет какая-то забавная игра – бородатые люди пытались поставить солдата на четвереньки, но тот, не смотря на комплекцию, был юрок и при этом прикрывал шею руками. Это продолжалось довольно долго, даже не смотря на скорость фильма. Закончилось все тем, что один из бородатых ткнул парня ножом в бок, и когда тот отнял руки от горла, изловчился и начал быстро водить ножом по шее солдата. После этого пленный пытался подняться, но встав на ноги, тут же упал на пол. Голова его откинулась, обнажая страшный разрез.
- Какие восхитительные дикари! – говорил старик, хрустя огурцом. – Ты видишь, Аристарх? Вот она, молодость мира! Вот кто умеет получать удовольствие от жизни. Настоящие дети, честное слово!
Прежде, чем Аристарх вернул фильму прежний, нормальный темп, бородатые успели зарезать еще двух солдат. Уже весь пол был в шевелящихся телах, непонятная речь и смех палачей смешивались с хрипами и бульканьем крови в перерезанных глотках.
- А вот и он. Посмотри-ка, ему идет без волос. Хороший череп. И форма ему к лицу. Красавчик, - умилялся старик.
- Звезда Ю-тьюба, - пошутил Аристарх.
- Ну кто ему мешал определиться в библиотекари? Ну надо же было пойти поступать туда, где двадцать человек на место! С его-то талантами. И хоть бы от армии… как это говорится… отмазался. В сущности ведь, не так уж это и дорого. А с другой стороны – слава настигает человека в самых неожиданных местах.
- Миллион просмотров в первую неделю, - ухмыльнулся Аристарх. – И по ящику еще показывали – правда, в два часа ночи и только кусочек. Но маменька его как раз сериалец досмотрела и стала каналы листать.
- Сериалы смотреть – грех, - серьезно сказал Аркадий Петрович, и выпив рюмку, с удовольствием крякнул.
- Говорят, она сразу с катушек съехала-с.
- Фи, мон ами, что за выражения! Набрался ты от современной шантрапы – старик поморщился, глядя, как здоровенные бородачи с видимым удовольствием режут девятнадцатилетнего ефрейтора Гришу Фаюмского. На этот раз оператор решил дать крупный план, запечатлев лицо жертвы.
- Дальнейшее ясно. – Зевнул Аркадий Петрович. - Сеанс окончен.
Аристарх выключил проектор и зажег свет. Захмелевший от водки черт, по обыкновению, пустился в рассуждения. Слуга терпеливо выслушивал и поддакивал, украдкой зевая в кулак.
- Вот поди ж ты… - возмущался старик. - Они считают себя неудачниками… Это я неудачник, я! Я должен был сделать это семнадцать лет назад. Эх… Одного не пойму: не везет мне или просто таланта не хватает?
- Не везет, - успокоил хозяина Аристарх.
- Да, фортуна не на моей стороне. Вот потому и сижу тут, черт пятого разряда, в этой смрадной дыре. Ни изящества, ни вкуса! Эх, поставь мне, что ли, Верочку Холодную. Роскошная женщина была, черт побери.