На последний вечер этого короткого отдыха нам выпало мотосафари. Именно выпало, потому что заказывали мы его на предыдущий день, сразу после поездки в Луксор. Но нам поменяли время, подняв его на полтора часа, и мы тут же принялись звонить гиду и рассказывать ему про то, как нам неудобно пристыковать это к запланированному массажу. И он перенёс эту экскурсию на следующий день. Догадываюсь, что и в этом случае дело не обошлось без лёгкого касания Судьбой раскрытых сейчас на одной и той же странице книг наших с Ириной жизней. «Невыездной» для нас четверг выпал необыкновенно тёплым и ясным, и мы замечательно провели послеобеденное время на пляже, а я ещё раз полюбовалась рыбами. С середины же пятницы поднялся сильный ветер, который нагнал на небо перистых облаков. Сложилась идеальная погода как раз для того, чтобы, не мучаясь под слепящим солнцем, нарядиться во всё длинное и отправиться ловить ветер в бесконечном песчаном пространстве.
Хозяева местного сафари были куда большими пофигистами, чем известные мне турки. Перед заездом они задали нам вопрос: все ли присутствующие умеют водить квадроцикл. Конечно же, все ответили «да», и проверять это никто не стал. Нас просто обвязали платками, роздали шлемы, рассадили по машинкам и повели колонну в пески. Мне достался весьма паршивый экземпляр. Ещё не попробовав его в деле, я уже поняла, что толку от него не будет… Если я способна хоть сколько-нибудь чувствовать технику, то он совершенно точно был бит и чинён, и, видимо, слаб уже просто от старости. Я оказалась права: этот старый мерин просто «подвисал» на мало-мало крутых подъёмах, да так, что однажды его пришлось выталкивать вручную. Коней на переправе не меняют, но после того, как на первой же остановке возле показательной «бедуинской деревни», где на земле под тентами были разложены продажные безделушки, нас выстроили перед одной из скал для демонстрации горного эха, я не выдержала. Пока народ радостно кричал что-нибудь «эдакое», а потом очень внимательно прислушивался к полученным ответам, я подошла к парню, ведшему колонну, и объяснила ему, что дальше я поеду на его квадроцикле. Горные духи показали себя неконфликтными ребятами, не выдав оравшим туристам ничего сверхнормативного. Араб поглядел на меня и согласно кивнул. Оставшуюся часть заезда я отрывалась по полной: новая машина позволяла мне не только развивать очень приличную скорость, но и была необыкновенно послушной. Во всяком случае, мне так ни разу и не удалось, выписывая по песку в обход всех правил затейливые вензеля, задавить постоянно охотившегося на нас из-за придорожных кустов и камней фотографа…
Первое, что поразило меня, едва я увидела эти горы ещё из микроавтобуса, подъезжая, так это то, насколько точно я, ещё ни разу в жизни их не видев, изобразила на своей картинке гуашью! Именно так эти горы и выглядели, с их сгибами и изломами, с нагромождениями камней и ровностью песка, подступающего к чётко очерченным подножиям. Казалось, ото всей палитры красок этого мира осталось лишь три цвета: жёлтый песок, коричневые хребты, оттенённые серовато-лиловыми тенями, и холодное белое солнце на бескрайнем голубом фоне с лёгким перистым флёром высоких облаков, простирающемся надо всем этим молчаливым великолепием. Я впервые видела вживую настоящие горы - не покрытые суховатой растительностью и запылённой травой землистые холмы, по которым вьётся вверх неровная дорога, где я гуляла весной и летом, а самые настоящие, пустынные и безмолвные, равнодушные ко всему живому…
Потрясающая картина разворачивалась передо мной! Нереально открытое, безбрежное плоское пространство было именно того настоящего песчаного цвета, которого не передать никакими иными красками. И оно, даже несмотря на причудливые нагромождения скал, оказалось таким огромным, что сразу становилось понятно, чего на самом деле стоит человек со всеми его экспансиями, аффектами и контрибуциями. Пусть у тебя есть власть в социуме, деньги и рычаги управления другими людьми – всё это не более, чем условности, принятые в мышиной возне развращённых цивилизацией людей… Попробуй останься-ка в этих песках, среди голых камней и слежавшейся пыли, где ни воды и ни тени, и ты – один на один с этой дикой природой, мёртвой настолько, что рядом с нею твоя крохотная жизнь со смешными амбициями и эфемерными желаниями не стоит вообще ничего! Только глядя на местами произрастающие вдоль дороги кудрявые ярко-зелёные кустики, чем-то похожие на горох, что покачивались на ветру, уцепившись сами за себя, на комья колючек, будто бы принесённых сюда ветром, да на воткнутые кое-где среди песчаной глади одиночные деревья – низкие и причудливо вывернувшиеся, с раскидистыми плоскими кронами, начинаешь осознавать этот мир в его истинных масштабах и пропорциях.
Чистое небо, длинные закатные тени и бесконечная стиральная доска, езда по которой выбивает из головы все мысли, оставляя лишь общий фон ощущения собственного тела и принадлежности к этому миру, где нет ни мыслей, ни планов, а существуют лишь только этот единственный момент времени в пространстве и масса, помноженная на скорость…
Последняя, традиционная остановка в любом сафари – чайная пауза. Уже вовсю вечерело, и солнце успело осесть белым брюхом на острые края стремительно темнеющих гор, когда мы остановились в удивительном месте. У изножья высоких скал расстилалось небольшое каменистое плато, на котором каре располагались скамьи, вырубленные из камня. На них были небрежно накиданы засаленные подушки, а вплотную напротив этих сидений стоял ряд столиков с большими обрезанными пластиковыми бутылками, до половины засыпанными песком, и здоровенными аутентичными витыми раковинами. В бывших бутылях тонули огарки свечей, а потрескавшиеся, местами даже выщербленные морские сокровища, очевидно, служили тут пепельницами! Воистину, «город контрастов»… Ирка, как всегда, приняла оптимальное по затратам решение и спокойно устроила себе за столиком гнездо из подушек. А я, глотнув из выданного заботливым местным парнем стаканчика тёплого, с привкусом мяты и ещё каких-то неведомых мне травок, чаю, конечно же, подскочила. Да и то – как тут усидеть, когда рядом стоят такие восхитительные загадочные исполины. Горы, эти молчаливые великаны, свысока косились на нас, мелких и таких непостоянных… Нагромождения рыжих каменюк перед гладкими, почти отвесными стенами манили меня почище магнита. Пологий склон будто приглашал подняться сюда – немного, вот совсем немного сюда… Я заметила местную кошку, что, задрав хвост, грациозно и неторопливо шествовала вверх по еле заметной среди камней тропке, и перешагнула ленту символического ограждения. Эти горы были мои! Обкатанная ветрами гладкая поверхность камней, за день прогретых солнцем, была густо усыпана мелкой крошкой, которая похрустывала и скользила под шипастой подошвой моих кроссовок. Но я очень внимательно смотрела под ноги. И лишь добравшись до самого верхнего плато на этой куче, рядом с огромным, разлапым камнем, залезть на который мне не представлялось возможным, я, наконец, позволила себе поднять глаза…
Нет, вообще-то, я с детства страдаю аэрофобией, и, скажем, просто не в состоянии подойти к краю крыши высотного дома, даже понимая головой, что так просто вниз свалиться нельзя. Инстинктивный страх сильнее доводов рассудка, и паника захлёстывает, просто не позволяя действовать. Но тут, стоя на маленькой вершине – да там всего метров десять, не больше, – без страховки и поручней и глядя вниз, куда-то очень глубоко вниз, я испытывала невероятную лёгкость. Нет, не просто лёгкость, а окрылённость какая-то на меня снизошла! Подумать: там, внизу, за широкой каменной стеной лежат на территории самой настоящей, а не показной бедуинской деревни тощие верблюды; на нижнем уступе «моей» горки прохаживаются, выклёвывая из щелей какой-то мусор, две чёрные птички, а я стою здесь, одна! И нет рядом никого, кто напомнил бы мне о том, что за пределами этого мира, меняющегося настолько медленно, что никому никогда не постичь этого физическим существом, всё остальное хрупко до фальши и до гнили скользко… Ведь вся современная цивилизация только и занята тем, что строит муравейники, распределяющие живые потоки по кем-то придуманным векторам и пожирает сама себя, заодно истребляя и обгаживая всё кругом, а эти безмолвно-терпеливые постоянные обитатели североафриканской пустыни, заставшие, наверное, ещё древних ящеров и кроманьонцев, так и будут стоять, наблюдая за тем, как крутится, ни на йоту не сдвигаясь с места, этот шебутной и неразумный мир насекомых-подёнок…
С точки, на которой я находилась, одна из скал казалась похожей на огромного человека, стоящего в дверях. Он был как бы в простенке, держа на плече чемодан: казалось, что кто-то пришёл в дом и сейчас собирается скинуть багаж, застолбив территорию. Не отрываясь, я смотрела на фигуру, контрастно расцвеченную красноватым, почти горизонтальным солнцем, и понимала, что это самое «вот-вот» – такой же момент вечности, как и тот камень, что нависал над моей головой. Это страшно до головокружения, когда видишь над собой многотонную глыбу, вскинувшуюся разъяренным медведем, но если попробовать её толкнуть… Мы славно умеем разрушать собственные и чужие жизни, но не всё в этом мире подвластно нам. Вооружившись, можно свернуть и горы, однако наша судьба всё равно подобна этим камням. На всё в этой дикой пустыне, аккуратно обходимой людьми, лишь одна воля – солнца и ветра. И, если какой-то камень не должен упасть, то можно призывать обвал до посинения. Но этот древний исполин, когда-то давным-давно собравшийся войти неизвестно куда, так и будет стоять, веками скидывая наклонённый в движении чемодан со своего плеча. Нет, эмоций, теснивших мою грудь с самого момента въезда в пустыню и прорвавшихся фонтаном слёз здесь, пока я смотрела со своей «кочки» на этого каменного великана, снисходительно-равнодушного и к нам теперешним, и к тем, что приходили сюда когда-то, и даже к тем, кто когда-либо ещё будет ощущать себя незваными гостями этих жителей вечности, не описать никакими словами. Единственный способ поделиться пережитыми чувствами это просто взять за руку и отвести сперва туда, где ревели и поднимали пыль наши квадроциклы, а затем наверх, по осыпающимся мелкими камушками скруглённым уступам, чтобы вместе послушать укрывающую горное эхо тишину…
Когда я ехала обратной дорогой, то сопровождавший колонну квадроциклист несколько раз осуждающе качал головой и хмурил брови. Ещё бы – ведь я, упиваясь скоростью, закладывала по песку такие виражи, что народ, следовавший за мной, только матерился. При этом я так крутила головой, вбирая взглядом ежесекундно сменяющиеся декорации, что едва не свернула себе шею. Вечерний лиловый свет, разливавшийся по пустыне вместе с последними отблесками заката, выкрашивал скалы в изумительные тона, лепя в сумрачной светотени совершенно фантастические скульптуры. Уже на выезде вверх, к шоссе, я едва не устроила аварию. Лежавший у самой дороги отдельный валун, стоило мне с ним поравняться, вдруг оборотился здоровенной черепахой, повернул во мне морщинистое лицо и улыбнулся во всю ширь, подмигивая одним глазом и приподняв над другим полукруглую бровь. Может быть, конечно, это и было обыкновенным обманом зрения, слабеющего в недостаточном освещении. А, может, и впрямь какой-то из духов Синая решил напоследок побаловать меня своим вниманием. Кто же его знает – какие ещё чудеса водятся там, среди этих безжизненных, равнодушных к людям, событиям, да и к самому времени гор? Но я точно знаю одно: даже если ближе к концу жизни склероз захватит меня в блаженную паутину забвения, то этот день, всё-таки, вряд ли когда-нибудь выветрится из моей памяти, навсегда оставшись в ней попугайски-ярким шарфом, вроде того, что был тогда повязан на моей голове…