Принцип Льва

Хачхарджи Константин
   

               

                «Чтобы жить честно, надо рваться,
                путаться, биться, ошибаться, начинать
                и бросать, и вечно бороться и лишаться.
                А спокойствие - душевная подлость"

   ТАК ГОВОРИЛ и так жил известный русский писатель Лев Николаевич Толстой. Во всём, чем бы он ни занимался, и в мыслях и в делах его, - всюду присутствовала любовь. Она была его тенью. Сто лет миновало (10 ноября 1910), как не стало Толстого, но тайны, прошлого свежи. Они там, где кипят страсти, где ничто не меняется на протяжении веков. Всё преходяще, но пережитые и запечатленные  в летописях чувства – вечны, ибо рукописи, как известно, не горят. Таковы дневники писателя. За 30 июля 1896 года читаем:

«Ложь перед другими не так важна и вредна, как ложь перед собой. Ложь перед собой есть всегда извращение истины»
 
«Извращение истины» - вот с чем не мог мириться великий правдоискатель. Тем не менее, о чём речь будет впереди, он был неискренен перед самим собой. И не без причин. Осенью 1903 года И.П. Бирюков, близкий к Толстому человек, задумывает писать биографию Льва Николаевича и обращается к нему с просьбой – письменно ответить на ряд вопросов, среди которых был и сугубо интимный – о любви. Толстой ответил – тоже письменно: «О моих любвях»

-Первая и самая сильная была детская к Сонечке Колошиной. Потом, пожалуй, Зинаида Молостова. Любовь эта была в моём воображении. Она едва ли знала что-нибудь про это. Потом казачка в станице – описано в «Казаках». Потом светское увлечение Щербатой-Уваровой. Тоже едва ли знала что-нибудь. Я всегда был очень робок. Потом главное, наиболее серьёзное – это была Арсеньева Валерия. Я был почти женихом («Семейное счастье»), и есть целая пачка  моих писем к ней.

ВОТ И ВСЁ. Но полон ли этот любовный кондуит? Ан, нет, не полон! Тридцатилетний Толстой, пышущий здоровьем и гонимый страстью, пишет в дневнике:

-Очень хороша. Я влюблён, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь.

О ком, бишь, это? Ах, да, о яснополянской красавице – крестьянке Аксинье Базыкиной! Быть может, молодой граф запамятовал? Не похоже. Такое не забывается, тем более у Толстого! По прошествии лет, как гром среди ясного неба, как рассвет, вновь ожила в памяти писателя ясноокая красавица в его «конспиративной» повести «Дьявол» - весёлая, ладная, с блестящим соблазнительным взором. Писал и протестовал  против себя же.

«Рассматривай компанию женщин, - пишет он в дневнике, - как социальное зло и всячески избегай её»

  Эту же мысль, но уже устами своего героя, он повторил в «Крейцеровой сонате», что надо-де избегать брачного союза, поскольку истинный христианин должен воздерживаться от прелюбодеяний. Грешно! Сам-то он к своим советам, как видно, не прислушивался. В «Клюкве» всплывает другой, не менее очаровательный, образ одной из служанок, черноглазой девственницы по имени Глаша, которую Толстой соблазнил, будучи в своём имении в 1849 году. И снова сомневался, страдал, спрашивал себя, правильно ли поступил.

«Ба! Таков же весь свет: этим все занимаются»  – утешал он самого себя.

  БЫЛА у него ещё одна связь со служанкой. Когда ему было 69 лет, Лев Николаевич вспомнил и о ней с необычайной, присущей ему, теплотой.
 
«Красота и молодость Дуняши, её сильное женское тело. Где всё это?» - сокрушался старик.

  Ещё была любовь к своей родственнице Александре Толстой. Желал он её страстно, даже метил жениться на ней. Но не судьба! Став видным писателем, Толстой, в конце концов женится на Софье Андреевне Берс. Соне, как ласково называл её Лев Николаевич, было всего восемнадцать лет(!), когда она выходила за него замуж, и он был старше её почти вдвое. За годы их супружеской жизни родилось 13 детей. В дни 80-летнего юбилея Толстого, читая о нём статьи «на всех языках», она не раз задумывалась над сложностью и противоречивостью его натуры. И это так, на самом деле. Лев Николаевич на протяжении всей своей жизни, как ни старался, как ни мучился сомнениями, но так и не смог следовать своему призыву избегать уз любви. Это было выше его сил. Лишь на закате дней, в 82-летнем возрасте, Толстой признался одному из своих друзей, что его женщины больше не волнуют. Кстати, Толстой был строгий вегетарианец!  Стоит подумать…….

  В ДОВЕРШЕНИЕ темы возьмём ещё один, заключительный, аккорд в его честь. Лев Николаевич был, конечно, человеком монументальным. И всё же величие его, пожалуй, не состоялось бы без Софьи Андреевны, которая беззаветно шла с ним рядышком всю долгую его жизнь. Она и только она, как нам думается, была та Женщина, которую Толстой любил безоглядно, может быть, вопреки своей воле. Это её на склоне лет Толстой обвинял в том, что из-за неё, дескать, он впадает в грех, что именно ОНА заставляет желать её столь страстно. А в остальном – лукавил гений, скрывался за спинами своих героев и вкрадчиво оттуда нашептывал то, во что боялся признаться вслух даже самому себе. Он раздваивался: разум диктовал ему аскетические идеалы, а душа рвалась к прекрасному полу, к ЛЮБВИ! Что ж, кто не любит, тот не страдает.
                А без страданий – нет художества!