Ёлка о двух концах

               
   Мать моя, урождённая Дёрнева, дама утончённая и чувствительная во всех отношениях. Поэтому, когда ранним субботним утром она позвонила мне и заявила:
   - Я убью его. А если у меня не хватит сил - убьёшь ты, - я не удивилась. О ком бы ни шла речь, он явно наступил родительнице на хвост, и дни его были сочтены. Из простого человеколюбия пришлось выяснять, что же прервало её достойное пенсионное времяпрепровождение. Маман ругалась и вопила в телефонную трубку, но я сумела разобраться, что к чему.
   В данном случае монстром оказался мой дядька и родной брат матери, Демьян, урождённый Дёрнев, а камнем преткновения, или оселком, или пробным камнем, если угодно - любимая мамина дача. Во времена их розового детства, после войны, мои дед с бабкой обрели дачный участок. Причём дед, хоть и закончил войну капитаном, получил землю в Генеральском посёлке, в просторечьи - Хрюкоталовке, за особые заслуги, чем и гордился. Он сам выстроил домик и сам потом многие годы ремонтировал крышу, которая перманентно текла. Он ремонтировал крыши и окружающим генералам, которые туда не лазили, боясь скатиться под грузом орденов. Мама с Дёмкой провели на подмосковных 20 сотках золотые дни своего детства. Потом, когда вырос, дядька уехал в другие края, но каждое лето приезжал погостить среди родных малин, неукоснительно привозя с собою разных прекрасных женщин. В итоге бабушка, лежащая на смертном одре, безапелляционно велела матушке дом вести и хранить самой, а вот землю после её смерти поделить пополам. С тем и отошла в мир иной, к своему дорогому капитану. Дядька приехал на похороны матери, поплакал и отбыл обратно в свой Западносибирск в благословенном 79-м. А в 94-м вернулся в столицу навсегда: с медалями, лысиной, лишним весом и третьей законной женой. Жить ему было где, квартира, пусть и однокомнатная, была. На дачу он ездил редко, ночевал на мансарде, которую мать поддерживала в неукоснительной стерильности. За истекшие годы она обиходила весь участок, распахала огород, который мог бы прокормить не одну семью, насадила цветочков и цветочных кустов. Батя без конца реставрировал старый дом и латал крышу, и себе и генеральским потомкам, переняв эстафету у моего деда. Сломал старый дровяной сарай, соорудил в саду тяжеловесную, но ажурную беседку, в которой никто никогда не сидел по причине длинноствольных комаров. Но однажды Дёма явился со своей активной половиной. Он-то молчал, а та сразу взяла быка за рога: мол, чтобы всё было честно, Демьян вступит в права наследования, и что они-де претендуют на половину земли и дома. Мне было 17, и я хорошо помню ту колоссальную склоку с битьём посуды, фонтанами слёз и трёхэтажным виртуозным неслыханным матом с обеих сторон. Матушка отстояла дом ценой двухнедельного больничного листа, но Дёма вступил-таки в свои права на землю. Родственнички поставили исполинский железный забор поперёк поделенного участка, под самым нашим носом, а дядькина комната наверху отошла мне.
   С той поры мать ездила на любимую дачу с пузырьком валокордина в кармане. Однако Демьян был явно неприспособлен для сельхозработ. Поставив маленький домишко, он развёлся с женой и стал наезжать иногда с разными уже не столь прекрасными дамами, чтобы выпить и покутить. Мать регулярно плевалась в сторону братского участка, поджимала губы, если взор случайно падал на забор, но в отсутствие хозяина ходила на его территорию обирать сливы и малину, так как эти плантации сажала своими руками и считала своими до сих пор.
   Не думайте, что у неё был ключ от калитки. На границе наших участков росла огромная ёлка, единственная во всей плодово-ягодной округе. Её не обнесли забором, потому что это было Заповедное Дерево, единственное общее, что осталось у брата с сестрой. В детстве я пряталась в зелёном сумраке пушистых лап, когда хотела побыть одна. Из колких иголок варила противоцинготное средство в ленинградскую блокаду. Влезала на самую макушку, изображая Маугли, и позже, когда следила за Франциком из дома напротив. Матушка же пролезала между еловыми лапами и забором на бывшую свою, а ныне - соседскую - половину собирать урожай. Или, точнее, ясак. А ещё она очень любила рассказывать загадочную ёлкину историю.
                История Заповедного Дерева, рассказанная мамой.
    Давным-давно, когда мы с Дёмкой были маленькие,то круглый год жили на даче. Я ходила в начальную школу в соседнем посёлке, и его водила в детский садик там же. Мама с отцом ездили в Москву на работу. Однажды случилась беда. Как-то мама пришла зимним тёмным вечером вся заплаканная. Я сварила картошки к её приходу и укрыла котелок телогрейкой, чтобы не остыл. Но она есть не стала, положила на стол пирожок и кусочек варёной курицы со своего обеда и ушла в угол - плакать. На вопросы она сначала молчала, но потом сказала, что с папой плохо, его забрали. Я ничего не поняла, но тоже заплакала, а за нами и Дёмка начал лить слёзы с криками:" Плохо! Плохо!" Так мы проплакали весь вечер, папа не вернулся, и картошка остыла. С тех пор каждый вечер мы ждали, не ужинали до последнего - а вдруг придёт?-, но его всё не было. Мама теперь возвращалась поздно, наказав мне хозяйничать самой. Тогда я и научилась этому на всю жизнь.
   Скоро подошёл Новый год, наш любимый праздник. А после него - целая неделя каникул: здорово! Мы с Дёмкой делали подарки родителям: маме сшили подушечку для иголок, а папе склеили шляпу - чёрный цилиндр, как у обаятельного барона в фильме "Праздник весёлого Роджера" , веря, что на праздник он придёт. Вопрос встал о ёлке. Ёлки в соседнем Красном селе были, но все огромные, как слоновьи ноги. Значит, надо идти в лес и искать маленькую ёлочку-ребёнка, как это всегда делал отец.
   Сейчас кажется неправдой, но тогда - а мне было 10 лет - не было сомнений в том, что я делаю. Придя домой, я посадила Демьяна играть в солдатики, взяла топор, верёвку, санки, надела валенки и отцовский тулупчик, который мне был до пят, и пошла. По накатанной дороге дошла до опушки леса, там темнели молодые ёлки, запорошенные снегом. Я смело сошла с дороги и сразу провалилась по пояс. Идти было трудно, я едва переставляла ноги, и опушка оказалась гораздо дальше, чем казалось, но я дошла. В редком леске снег был менее глубок, я вытряхнула валенки и стала смотреть дерево. Довольно скоро нашла подходящую ёлочку с себя ростом, раскопала снег до земли. Потом сняла рукавицы и взяла топор. Мне раньше приходилось колоть щепки, потому после нескольких неловких ударов дело пошло на лад. Я вспотела, руки заболели, но я всё же свалила свою ровесницу под самый корень. Когда она с шорохом упала, я выпрямилась и в наступившей тишине обнаружила, что темнеет, а в непроглядном лесу, который начинается в трёх шагах поодаль, что-то подозрительно хрустит.
   Я летела домой, не чуя ног. Санки не пригодились, только мешали бежать, топор оттягивал руку. Варежки я обронила, и руки уже отваливались, но я упрямо не отпускала лесную красавицу, попутно обнаружив, что тащить её комлем вперёд не так уж и тяжело. На дорогу я вышла почти в темноте, и она заботливо привела меня к дому, где у окна сидел маленький Демьян и плакал от страха. Я вошла, споткнулась об какие-то подушки, спросила:
   - Что ты ревёшь, Дёмка?
   - Бою-усь, вдруг ты тоже пропадёшь, как папа и мама.
   И вправду, мама вернулась лишь глубокой ночью. Мы успели поставить ёлку во дворе и нарядить её, высушить моё пальтишко с рейтузами. И я даже написала письмо Деду Морозу и положила под дерево. В этом письме я высказала самое заветное желание и очень просила доброго дедушку выполнить его. Пришедшая мать ахнула, подхватила нас с братом и опять заплакала, который раз за все эти дни. А потом потащила спать.
   На следующий день я слегла. Странно, когда я бултыхалась в сыпучем снегу, мне не было холодно. А утром не смогла сказать ни слова, и сильный жар окрашивал всё вокруг в красный цвет. Остальное помню плохо: мамины нежные руки на лбу, отвратительно горькое питьё, которое не глотается, а лезет обратно... Я болела 2 недели, и всё время рядом была мамочка, и Дёмка бесконечно обтирал мой горящий лоб. Когда я, наконец, встала на слабые ножки, каникулы кончились, и прошла половина нового января. В один солнечный и мягкий денёк я выползла на улицу и с удивлением увидела ёлку, всё такую же нарядную. Моего письма под ней не было, и стояла она, кажется, гораздо ближе к забору, чем мы с братом ставили. Да и ростом казалась пониже. Но я решила, что это фокусы больной памяти и забыла об этом.
   Как-то раз, была ещё ранняя весна, матушка взяла нас с братом за руки, подвела к моей ёлочке, обняла за плечи и сказала:
   - Ребята! Помните, я вам читала сказку про Ганса и Гретель? Это были хорошие дети и всегда помогали друг другу. Я хочу, чтобы вы так же дружили, потому что лучше всего помочь может только близкий человек. Видите ёлочку? Суровой зимой Ксюша принесла её из леса, ценой своего здоровья хотела порадовать нас. И деревце в благодарность пустило корни и зазеленело на радость всем. Когда вырастете большими, и оно вырастет тоже - не забудьте об этом. Пусть оно будет вашим Заповедным Деревом, деревом братской любви и дружбы.
   И соединила наши с Дёмкой руки. Я поразилась, глядя на свежую зелёную хвою, иначе, как чудом, это было невозможно объяснить. А на следующий день произошло ещё большее - вернулся отец. Похудевший и усталый, но такой же родной и любимый. Дед Мороз всё же выполнил моё желание, пусть через 3 месяца. С тех пор я знаю, что и в обычной жизни есть место чуду.

   После такого пафосного рассказа, который я помнила наизусть с младенчества, ясно было, что мама своё Дерево в обиду не даст. И сегодня она требовала моей помощи в отстаивании прав ёлки на жизнь. Поскольку братец позабыл всё святое,  решил её спилить и этими дровами топить свой гнусный камин. Я не могла отказать матери, а, хорошо зная её пыл, боялась, что дело и вправду дойдёт до мордобоя, не говоря уж о банальном инфаркте. Потому скрепя сердце, приготовив на скорую руку еду мужу и детям, я надела резиновые сапоги, собрала рюкзачок и выдвинулась под осенний дождь на нашу благословенную фазенду.
   Когда я приехала, родителей ещё не было. За высоким же железным забором было оживлённо: у открытых ворот стояло несколько машин, пахло дымом, доносилась бодрая музыка. Я вспомнила мамино "... рубить и шашлыки жарить", поглубже вдохнула и вошла в распахнутые ворота.
   Дядькин участок был слегка выкошен, но пуст в связи с мокрым и холодным дождём. Ёлка раздора гордо вонзала острую вершину в низкое облачное небо, мокрая хвоя, тёмная с ярко-зелёными лапочками на кончиках веток, блестела без всякого солнца. Таинственная царица леса под ветром колыхала юбками, и окружающие её яблони и вишни казались карлицами, к тому же полностью обнажёнными. С дядькиной стороны ёлка смотрелась особенно роскошно. Мозаика ярких разноцветных листьев покрывала её платье, землю, машины, в мглистом пространстве будто растворилось золотое сияние. Я вдохнула сладкий осенний воздух, подумала, что всё же нужно чаще ездить сюда, желательно с детьми, постучала в дверь и, не получив ответа, вошла.
   Известная картинка открылась взору. Горящий камин, орущая музыка, запахи еды и питья и, в густом табачном дыму, - любимый дядюшка, раскинувшийся в кресле у накрытого стола, в окружении какого-то бабья и распоясанных мужиков. Я слегка запнулась, но дело есть дело. Подошла в Демьяну, чмокнула в щёку и как можно милее сказала:
   - Привет!
   Он поднял на меня некогда прекрасные, а ныне красные пьяненькие глазки и просиял:
   - Юлюша пришла! Подайте стул моей девочке!
   Краем глаза заметив, как подобрались и напружинились окружающие тётки, я торопливо заявила:
   - Не, Дёмыч, я на минутку. Мне надо с тобою кое-что обсудить.
   - Ну вот ещё,- капризно протянул он.- У меня сегодня день рождения, и я не желаю ничего слушать, пока ты не выпьешь за моё здоровье! Вина даме!
   Какой-то хлыщ подскочил с пластиковым стаканчиком, плотоядно оглядывая мои резиновые сапоги. Я, проклиная все ёлки и всех родственников вместе взятых, криво улыбнулась, чокнулась и выпила за дядюшкино здоровье. Гадость в стакане была редкостная, сивухой так и несло. Демьян расслабленно закусил, вынул сигарету, закурил. Я взяла его за локоть и прошипела в самое ухо:
   - Тебе пора освежиться. Пойдём на крылечко.
   Он, было, заартачился, но я сжала его локоть и заявила, что если он сейчас не пойдет, то скоро совсем не сможет встать - во всех смыслах этого слова. Видимо, дошло, потому как дядька, извинясь перед честной компанией, нетвёрдо  побрёл за мною.
   Холодный ветер с дождём пёр в морду и быстро приводил в чувство. Дёма сказал, поёживаясь:
   - Юля, что ты хочешь? Говори скорей, а то шашлык стынет,- и вынул следующую сигарету.
   - Именно о шашлыке я и пришла с тобой поговорить. На каких дровах ты его жаришь?
   - Ты что, не знаешь азы кулинарии? На берёзовых, разумеется. Ещё можно на ольхе.
   - А как же еловые?
   - Да что ты, они не годятся. От хвойных всегда смола - сплошные канцерогены.
   Полегчало, но я решила всё же уточнить:
   - Ты и камин ёлкой не будешь топить?
   - Ну, знаешь, в принципе я жгу, что есть, но стараюсь выбирать лиственные породы. Пока есть запасик, а при случае - куплю ещё машину нормальных дров.
   От сердца отлегло. Я сочла свою миссию законченной и соображала уже, как бы поизящнее ретироваться, пока меня опять не потащили за стол. А Демьян, докурив, мечтательно протянул:
   - Как бы так сделать, чтобы больше не пить. А то завтра рано вставать.
   - Так ведь завтра выходной,- удивилась я.- Отдыхай. Или у тебя кто из гостей заночует?
   - Нет, их я всех вышибу, иначе на неделю загуляю. К 11-ти приедут рабочие, надо встретить их в сознании.
   - Какие рабочие?- насторожилась я.
   - Да ёлку пилить. Я вызвал верхолазов.
   У меня внутри что-то оборвалось, я сказала:
   - Дём, далась тебе эта ёлка. Зачем ты её пилишь? Ведь она никому не мешает. И дрова еловые плохие...
   - У меня на неё свои виды,- перебил меня дядька.- Не суй свой нос, куда не надо. Ёлкоповал - дело решённое.
   - Неужели не жалко?
   - Чего её жалеть - дерево и дерево. Только солнце и заслоняет.
   По-видимому дядькину философию с Диогеном сильно сближает винная бочка.
   - На севере-то солнца нет. А вот мать мою, сестру твою, тебе не жалко? Её ведь кондратий хватит. Ёлка-то ваша общая.
   - А чего её жалеть? Она-то кого разве жалеет?
   - Ёлку.
   - Знаешь ли, если ей жаль какую-то стоеросовую дубину, а не родного брата, то она просто зараза. И всё.
   - А как же Заповедное Дерево? Заветы матери?
   Дядька хохотнул и открыл дверь в дом:
   - Ты веришь этим бабьим сказкам? Ну и балда. Посмотри, какая большая, а не соображаешь. Пойдём, выпьем?
   Я покачала головой, а он в ответ пожал плечами:
   - Как хочешь, была бы честь...- и повернулся ко мне жопой во всех смыслах этого слова.

   Я добрела до своей дачи, как оглоушенная. Вот оно как, значит, всё правда. Но зачем? Я не находила ответа. Как и места - ходила по дому и ругала себя. Наверное, надо было ещё поболтать за стаканом портвейна, разузнать получше. Но что спрашивать? Если у него план, к тому же давно и хорошо продуманный, он совершенно не обязан мне о нём рассказывать. Да ещё в этой скотской компании. Да ещё с такой решимостью: вызвал рабочих, не жалея денег, которых нет. Со слов матери, Дёмка бедствовал последние годы из-за пьянства. А, может, откупиться от него? Интересно, сколько может стоить такая ёлка. Да, для матери это будет удар. А, кстати, где же она? И отец?
   Тут-то они и появились, розовые и возбуждённые с улицы. Старый Бобик обгавкал меня и нагло полез мокрыми лапами на колени. Мать кинула какую-то корзинку в угол и радостно заявила, помахивая бумажкой, что теперь всё будет в порядке. У неё был свой взгляд. Она верещала, что на бумаге всё написано: Демьян по статье пойдёт, если осмелится занести топор. Я спросила, неужели она думает, что угрозы в будущем могут остановить беспредел в настоящем? Она непонимающе посмотрела на меня, а я добавила, что когда братец пойдёт по статье, ёлки-то уже не будет. Со словами, что должно быть и положение о злоумышлении против жизни и здоровья, в частности, дерева, мать углубилась в растрёпанный томик УК. Вступил батя. Он вынул из кармана лист, расправил его, развернул и передал мне. На этой бумажке с логотипом известной телефонной фирмы был запрос в правление пос.Хрюкоталово о содействии в установке телематического передатчика на верхушке нашей ели "в связи с оптимальными физико-техническими характеристиками поступления и интерференции радиоволн на окружающем плацдарме связи". Я сказала, что это - явная фальшивка, написанная им самим. Батя, ничуть не смутившись, достал из другого кармана другую бумагу, на которой Институт Физики Земли, в лице его главного научного сотрудника, настоятельно рекомендовал установить на нашей ёлке стационарный громоотвод "для придания магнитно-электрической устойчивости окружающей ноосфере в радиусе 100 километров". Я заметила, что всё это отлично, только завтра никого в правлении не будет, и физики его далеко за горизонтом. А вот ёлку пилить будут. И выступила со своим меркантильным предложением.
   Вариант покупки они отмели, не дрогнув:
   - Никто за это дерево не платил, а потому и продать его невозможно.
   И сколько я не твердила, что можно купить плод любого труда и это гораздо дешевле обойдётся - не помогло. Когда же пошёл разговор о том, что, сидя на шее у богатого мужа не узнаешь истинную цену хлебу, я сочла за лучшее тему закрыть. Бесполезно.
   Мама с пафосом воскликнула, что организует "народное ополчение", живой щит вокруг бедного деревца. Интересно, откуда она возьмёт столько дееспособных друзей-соседей, которые смогут постоять некоторое время, взявшись за руки? Мать сказала:
   - Ничего, 5 минут продержатся, а я за это время пойду и убью исчадие зла, - и показала хлебный нож.
   Я недоверчиво хмыкнула, тут и батя высказался:
   - Ты вот не веришь ничему, а в людях, особенно пролетариях, сохранилась и возрастает сознательность. В последнее время рабочие просыпаются от многолетней спячки и начинают бороться за свои права. Я думаю обратиться к этим верхолазам, которые приедут к свояку, и убедить их не делать роковую ошибку. Ведь при общей капитализации пролетариат страдает больше всех остальных классов, имея лишь орудия труда, в данном случае - бензопилу.
   - Кто тебе сказал, что они - пролетарии? Может, эти люди составляют себе первоначальный капитал из спиленных ёлок.
   Отец перебил меня и сказал, что дело, в конце концов, не в их классе, а в исконной православной сознательности, потому как только русские берутся за такую непосильную работу, масонам слабо. Я спросила:
   - А если приедут узкоглазые?- и прикусила язык. Но было поздно. Папаня пафосно заявил, что с такими шовинистическими взглядами нельзя воспитывать детей - ни своих, ни чужих. И он не удивлён, что который год мне не присваивают положенную категорию.
   Тут я замолчала. Батя, несмотря на то, что причислял себя к среднему классу, эту самую пилу не мог себе позволить уж который год. В нацполитику и прикладную педагогику я лезть не желала. Кроме того, стала совершенно очевидной вся несостоятельность родительских идей. В этом случае либо надо было вообще отступиться и плыть по течению, мрачно глядя на мамину истерику над спиленной елью и утирая пену у её рта, либо попытаться действовать тайно и в одиночку. Я рассудила, что отступиться никогда не поздно и решила действовать.
   По плану нужно было остаться и рано лечь спать, что я и сделала, прослушав по телефону получасовые нотации мужа и столь же длительные излияния радости от детей.

   Спала я плохо, мне снились бесконечные не то манёвры, не то гражданская война. Кто-то заорал:"Рота, пли!", гром грянул и разбудил стуком пуль по железу.
   В окошко заглядывало серенькое утро, но хотя бы не было дождя. Ещё раз раздался крик, и я поняла, что это местная ворона бьёт клювом зорю на нашей крыше. Высунувшись в окно, я махнула рукой и прогнала удивлённую пташку. И только собралась было закрыть его, когда нечто у железного забора приковало меня к месту и заставило присесть на корточках под подоконником. Я увидела дорогого дядюшку, занимающегося странными вещами, если иметь в виду 8 часов утра после вчерашней пьянки.
   Демьян в одной пижамке и калошках на босу ногу ходил вокруг всё той же ёлки с какими-то граблями. Он рылся ими под ветками, наклонялся, словно принюхиваясь, ковырялся рукой в жухлой траве вокруг дерева. Самое удивительное, что проделывал он это всё на нашем участке, прямо напротив двери. Я едва удержалась от искушения спуститься и разбудить матушку и продолжила наблюдения, но ничего нового не происходило. Он всё так же приплясывал, опираясь на палку. Я подумала, что может у дядьки случилась белая горячка, и он вышел поплясать ритуальный предпорубный танец, как делали в некоторых долганских улусах в глубокой древности. На ушах у него виднелись наушники, и он дёргался всем телом явно в каком-то ритме. Но почему с граблями? Потом я разглядела провод, идущий от грабель к ушам. И тут меня озарило:"Миноискатель!". Я затаилась ещё глубже и смотрела во все глаза, сожалея, что не имею видеокамеры. Но Дёмка внезапно закончил свои упражнения, снял наушники, обвёл взглядом окрестности. При взгляде на наше крыльцо на лице его изобразилось изумление, и он, не хуже зайца, сиганул под еловые лапы. У себя на участке дядюшка пошёл гуляючи, закурил на крылечке, снял амуницию, и исчез в доме.
   Я моментально влезла во что ни попадя и, сожалея, что не умею прыгать со второго этажа, затворила окно и крадучись спустилась вниз, прихватив сумку. В доме стояла особая утренняя тишина, которую не нарушила даже зловредная ворона. За закрытой дверью раздавалось мерное сопение. Уверившись, что родители спят, я выскользнула во двор.
   На улице было зябко и мокровато. Подойдя к ёлке, я по детской привычке стала на четвереньки и залезла ей под юбку, в сухую душистую глубину. Стараясь не уколоться об сухие ветки, опустила голову и увидела перед своим носом несколько вешек, наспех воткнутых в подстилку из иголок. Глупее маскировки, чем надеть на палочки кленовые листья придумать было невозможно. Они светились, как китайские фонарики в сдержанных сумерках еловой глубины. Так. Пришла пора потолковать с родным дядей. Я выбралась на его сторону и пошла к ещё как бы спящему дому. Машин не было, гости уехали. Нажав на дверную ручку, я услышала щелчок, дверь открылась, я вошла.

   Демьян сидел ко мне спиной и, судя по запаху, пил кофе. Возможно, с водкой. Я подошла поближе и кашлянула. Он вздрогнул, обернулся и едва не опрокинул кружку:
   - Как же ты меня напугала! Юлька! В такую рань - что-то случилось?
   - Случилось. То, что ты скрываешь, - ответила я и села напротив.- Налей мне кофию и расскажи, что ты искал.
   - Когда?- глупо спросил Демьян, моргая красными опухшими глазками.
   - Кофию-то налей, если не жалко, - попросила я ещё раз и вперилась в него. Дядька под моим тяжёлым прицелом дёрнулся, всё же встал, налил из чайника  ароматного чёрного напитка, подал кружку и снова плюхнулся на стул. Я села в свободное кресло, заложила ногу на ногу, прихлебнула и процедила:
   - НУ?
   - Я не понимаю, девочка, что ты хочешь,- попытался ускользнуть Демьян, да я не позволила.
   - Я знаю, что ты скрываешь. Но лучше тебе самому признаться, объясниться, что и как. Иначе придётся отвечать - не мне и не здесь. У меня есть неопровержимые доказательства - в том числе, видеозапись - что ты покушался на чужую собственность. Что ты делал на нашей земле, а? Отвечай, или будем выяснять это не здесь. Неужели тебе охота ходить по судам? - напёрла я, ощущая лёгкий стыд и не веря в успех.
   Дядька как-то сник и будто стёк по спинке стула, уйдя в свои мысли. Помолчав, он встрепенулся, выпрямился, отставил кофе, закурил:
   - Видишь ли, Юль, это очень давняя история. О ней знаю только я, даже Ксюха не знает. И я никогда никому об этом не говорил. Но теперь, пожалуй, можно. Хочешь, так слушай.
   История Заповедного Дерева, рассказанная дядькой моим, Демьяном Дёрневым
   Когда тогда Ксюха ушла за ёлкой, я испугался. Причём сильно. Я никогда ещё не оставался один, тем более в темноте, и боялся волков, которые в отсутствие родных придут и сожрут меня. Первым делом я везде зажёг свет, хоть мама и повторяла бесконечно, что нужно экономить. Потом припёр входную дверь диванными подушками. Я всегда строил из них крепости и знал - это будет хорошей защитой. Ну, а если уж волки полезут в окно, то придётся отстреливаться. Я слазил в свой тайник за печкой и достал отцовский браунинг - воронёный пистолетик с гравировкой на ручке:"Комбату от комдива 43г.". В нём не было патронов, но я отлично покрикивал "пиф-паф", нажимая на курок, и все враги моментально погибали. Так снарядившись, я успокоился и уселся ждать.
    Я уже плакал от одиночества, когда Ксюха всё же пришла. Ёлку она притащила здоровую и очень пушистую. Мы побежали во двор, долго утаптывали полянку, потом лепили из снега пирамидку, куда воткнуть зелёную гостью. Ксюха сумела найти ёлочные игрушки в сундуке и ещё взяла флажки, цепи и фонарики, которые мы специально клеили к Новому году. Всё получилось хорошо, мама, приехавшая из города и нашедшая нас во дворе, была поражена. Она вначале остолбенела, а потом бросилась к нам, прижала к гурди и воскликнула:
   - Какие вы молодцы!- и заплакала. Я почувствовал, как слеза ползёт по моей щеке и катится за воротник, холодя шею. Впрочем, она тут же опомнилась и повела нас в дом - ужинать.
   На следующее утро сестра слегла с ангиной - так мама сказала. Она металась в бреду, всё просила пить, а проглотить не могла ничего и только сипела - ужас! Мама сидела у неё, не отходя, и я никуда не ходил, а помогал ей, меняя мокрые полотенца и обкладывая снегом пылающий Ксюхин лоб. Я был рад: дома можно играть во что хочешь, да и спасение сестры - тоже здоровская игра. Мама сама как бы оттаяла, стала больше смеяться и возиться со мной. Когда у Ксюшки спадал жар, и она засыпала, мы выходили во двор и играли в снежки, или мама возила меня на санках, взбрыкивая, как лошадка, или лепили бабу с носом из морковки.
   Но однажды утром, сестрица ещё лежала, хотя начала уже по-немногу пить, раздался стук в окошко. Я залез на подоконник и глянул, протаяв дырочку в ледяных узорах. У ворот стояла чёрная машина, на крыльце мама в накинутой на плечи пуховой шали говорила с черноусым командиром в длинном тулупе, в котором я с трудом узнал дядю Мусю, который летом приезжал к нам в гости и здорово играл на гармони, пока мама с отцом танцевали. Он взял под козырёк и быстро ушёл, а мама так и осталась стоять, прижимая ко рту платок. Я понял. что она опять плачет.
   Когда мама пришла, на щеках её пролегли ледяные дорожки, глаза были красны, а губы сжаты в линейку. Я бросился к ней, обнял и прижался лицом к её юбке, а она, ничего нее замечая, всё твердила:" Что же делать? Что же делать?" Тут я воспылал местью к обидчикам, бросился к тайнику, достал свой браунинг и крикнул, подбегая к ней:
   - Мамочка! Кто тебя обидел!? Я всех их постреляю! И Мусю этого тоже, негодяя.
   Мама кинула на меня взгляд, глаза её расширились, она воскликнула:
   - Дёмчик, милый, что это?! Откуда у тебя наган?!
   - Это не наган, а браунинг,- ответил я, самодовольно.- Мне папа подарил, в память о войне.
   - Дай-ка я посмотрю,- аккуратно взяла она его.- Он заряжен?
   - Да нет, что ты!- засмеялся я.- Патроны лежат в тайнике в плюшевом кисете, но папа мне запретил их трогать.
   - А может ты знаешь, где ещё отцово оружие лежит?- с какой-то тревожной надеждой присела она передо мной на корточки.
   - Конечно, знаю,- выпятил я губу.- Где кортик, где шашка - они отдельно завёрнуты. И ящики с боеприпасами...
   - А показать можешь?- мамины руки безотчётно сдавили мои плечи до боли. Я хныкнул, освободился и гордо заявил:
   - Конечно. Папа мне полностью доверяет. Он считает, что женщин нельзя допускать до мужских занятий. Потому ты ничего и не знаешь.
   Мамочка перевела дух, улыбнулась, вытерла лицо платком. Столько лет прошло, а я вижу её, как вчера - мягкий взгляд, редкие сединки в русых волосах, руки с простым медным колечком на безымянном пальце. Она погладила меня по голове и увлекла на кухню:
   - Пойдём, герой, завтракать, а то каша совсем остынет. А потом займёмся нашим боезапасом. Только не забудь, всё это - военная тайна. И, кстати, Мусаил - наш друг, не ругай его.
   ...Я хранил эту тайну 50 лет, и, как и обещал, не покушался на своё наследство,- продолжил после паузы Демьян.- Срок давности наконец вышел, вчера мне стукнуло 56, и я могу теперь говорить без опаски. В тот день мама сходила к нашему соседу, генералу Дзагойко. Два его денщика быстро вырыли глубокую яму в мёрзлой земле у забора и съездили в лес. Они привезли и посадили новую ёлочку перед нашим крыльцом. Мама решила:
   - Устроим для сестрицы маленькое чудо.
   Мы переодели новую ёлку в старые игрушки, а старую порубили и в тот же день сожгли в печке. Вскоре приехали ещё военные, дяди Муси среди них не было. Они обошли весь дом, погреб, чердак, сарай, даже заглянули в мой тайник за печкой и ушли. Ксюху трогать не стали - она тогда от слабости ещё лежала. Я помню её взгляд, когда она по весне увидела новогоднюю ёлку живой и здоровой, зеленеющей на солнце. Она уверилась тогда, что это её ёлка вросла в землю и пустила корни - всё-таки дурочка. А потом вернулся отец, и счастью не было предела. Спустя несколько дней папа отвёл меня в сторонку, пожал руку и сказал серьёзно:
   - Спасибо, Демьян, за спасение нас с мамой. Если бы вы не спрятали мои военные трофеи, то сел бы я в тюрьму надолго. Это - тебе,- и повесил мне на рубашку медаль "За оборону Москвы".
   Так никто никогда и не узнал, что там, под нашей ёлкой, лежит. О-очень интересные штуки...   
   
   Дядька замолчал, глядя в даль десятилетий, выпустил клуб дыма, отпил глоток из кружки, погладил усы. Я боялась спугнуть его и молчала. Но тут раздался топот ног по крыльцу, громкий стук в дверь, кто-то огромный шагнул, нагнув голову под притолоку и спросил густым басом:
   - Пильщиков вызывали?
   Демьян опомнился, встал, бросил мне:
   - Ну вот и всё, а теперь мы пошли работать,- и выскочил на крыльцо. Дверь хлопнула, я осталась сидеть с кружкой кофе в руках.

   Выйдя на крыльцо, я увидела перед носом огромный оранжевый тягач с подъёмным краном. Вокруг машины ходили оранжевые люди, показавшиеся мне великанами. По крайней мере дядька на их фоне был явным пигмеем. Он активно размахивал руками в бордовом свитере и показывал, как лучше проехать между запущенных малин к ёлке раздора. Самый большой из пильщиков пошёл к дереву. И тут, прямо из-под еловых лап, в него полетели комья земли, и мама с двумя своими лучшими школьными подругами и внуками-близнецами-школьниками одной из них вылезли из-под ёлки. Они развернули плакаты:" Смерть убийцам!", " Отстоим право дерева на жизнь!", "Ёлки-палки" и "Демьян - ты не прав!", с крупным портретом дядьки с ослиными ушами. Как выяснилось впоследствии, текст последнего постера их заставил написать батя, не желающий смерти свояка, а желающий его таким образом образумить. Но, кажется, эффект был обратный. 
   Оранжевый великан запнулся, отступил на шаг, а Дёмка подскочил, как ужаленный, показал сестре кулак и вскричал:
   - Ты что, старая дура, думаешь меня таким образом запугать и остановить? Кишка тонка! Шеф, приехал за деньгами - так отрабатывай. Начинайте, как договаривались.
   Оранжевый пожал плечами и пророкотал:
   - Обеспечьте мне условия для работы - не поеду же я по людям.
   - А ты сверху начни, они тебе никак не помешают,- махнул дядька рукой на живой щит перед мордой автокрана. Лесоруб задрал голову так, что оранжевая каска свалилась с головы, почесал освободившийся затылок и кивнул:
   - Это можно.
   Кран с грохотом выпустил упоры, бодрые подручные главпильщика в количестве двух опробовали работу бензопил и полезли в корзинку на стрелу, которая плавно зашевелилась в небе. Бабки дрогнули, но тут у ворот появился папаня с каким-то помятым заспанным мужиком. Оказался зам.председателя генеральского кооператива, взятый тёплым с постели. Батя кричал издали:
   - Вон, видите, видите, что творит? Живую заповедную ёлку собирается сносить без всяких причин. Я так считаю, чтоб нагадить, назло сестре.
   - Чтобы в гроб меня вогнать!- крикнула из-под волнующихся лап матушка, не подающая признаков смерти, а, напротив, похорошевшая от ветренно-гневного румянца. Зам.пред неохотно спросил, а дядька охотно предъявил ему контракт с фирмой "Вповалку" на порубку аварийного дерева в пределах дачного комплекса и само заключение об аварийности этого дерева. Да, Дёма изрядно подготовился. Оказалось, что наша ёлка давно сгнила и грозила рухнуть - в первую очередь на дом сестры, но и в его малину тоже. И он взял на себя благородную миссию избавления от неё. Подписи, печати - всё по форме.
   Зампред почесал свою нечёсанную макушку:
   - А почему с председателем не согласовали?
   - Так аварийное же дерево. Потому и порубка срочная,- развёл руками Дёмка. Представитель власти растерялся, и тут масла в огонь подлил бригадир. Он прогрохотал в лицо кооператора:
   - Ты, начальничек, давай, жди, пока эта орясина рухнет и придавит кого-нить. Нары для таких умников не пустуют.
   - Да-да,- включился дядька.- Заключение о состоянии дерева заверено в Межведомственной Комиссии по надзору за содержанием. Значит - правда. И там же оговорено, что деревья выше 20 метров, а в этой - все 25 - запрещены. Ну скажи, скажи, Митрофаныч, ведь есть 25-то? - приставал он к пильщику. Тот умолк и только крутил головой, держась за топор.
   Активистка бабка Пелагея, которую я знала с младенчества, подскочила на своём костыле, взмахнула другим и крикнула:
   - Ну и пили, только повдоль! Ведь у тебя-то только половина!
   - А хочешь - поперёк, и бери себе вершок, а нам выдай корешок! Вот 12 метров и будет! Неча родную сестру разорять!- поддержала её тётя Кира. Двое близнецов грянули хором речёвку:
   Наша ёлка - наша палка!
   Ты изволь-ка сам на свалку
   Демьян, смутьян,
   Ты пьян, болван!
   Местная власть явно не понимала, как же быть, и тихо пятилась к калитке. Оранжевые застыли, открыв рты. Казалось, даже небо с интересом смотрело на происходящее, придержав вот-вот обещавший начаться дождь.
   Дядька непререкаемо сказал:
   - Пили, шеф, нечего ждать,- и отвернулся в глубь кустов, окружающих крыльцо.
   Матушка подскочила в нему, закричала, разбрасывая молнии взглядов:
   - Ах ты последыш! Ты - не брат мне, мерзавец. Ненавижу!- и зарыдала. Отец обнял её за плечи и отвёл от Демьяна, тот стоял в малине, весь покрытый красными пятнами, но с упорством идиота сведя брови. Живой щит умолк и рассредоточился вдоль забора, плакатики их опустились под тяжестью чужого решения и неотвратимой судьбы. Наступила последняя минута перед казнью.
   Всё это время в моей голове что-то судорожно варилось, и вот, когда монументальный бригадир уже поднял руку вверх, вдруг щёлкнуло. Я всё поняла.
   - Стойте!- я сбежала с крыльца.
   - Юля! Что ты там делаешь?!- вскрикнула мама.- Ты что, с ним заодно? С этим убийцей!
   Я не обратила на неё внимания, дёрнула дядьку за рукав:
   - Дём, пусть погодят. Разговор есть.
   Красный, как помидор, он повернулся ко мне:
   - Что тебе ещё? Я уже всё сказал...
   - Но, слава Богу, не всё ещё сделал,- перебила я и оттащила в сторону, выпутав из малины.- Ты что, хочешь, чтобы всё тут взлетело на воздух?
   Он вперился в меня обезумевшим взором:
   - Что ты придумываешь? Я всё рассчитал, 50 лет истекло...
   - Ты думаешь, у взрывчатки есть точный срок детонации? Она столько лет была закрыта для доступа воздуха, а ты сейчас выволочешь её на свет белый и хочешь, чтобы всё шло по инструкции? Даже если пилка пройдёт без последствий, когда начнёшь корчёвку - всё кончится в один миг. На глазах у общественности, заметь. Не валяй дурака, Дём, тебе теперь не отбояриться незнанием, когда сам уже всё рассказал. Сядешь, как милый, за погубленных лесорубов. А если не корчевать, то сама ёлка тебе ну ничем не мешает, не фиг и пилить. Так что с идеей получения наследства придётся расстаться.
   Дядька смотрел на меня, не видя, рухнувшие надежды погасили его взор, с щёк сбежал огонь решимости, и усы обвисли. Я взяла его под локоть:
   - Слушай, я заплачу им, как за работу, так что ты ничего не потеряешь. Это такая мелочь, и я век тебе буду признательна, поскольку это дерево дорого не только моей матери, но и мне тоже.
   Он отвёл взгляд, отвернулся и, махнув рукой, побрёл к дому, нащупывая сигареты. Я подлетела к бригадиру пильщиков, улыбнулась ему, прощебетала:
   - Ну вот и всё, начальник. Сколько мы Вам должны за беспокойство?
   Тот ошеломлённо назвал умопомрачительно низкую цену, свернул кран. Пятясь и вздыхая, оранжевое чудовище уехало. Батя с замом, следом - мать с подругами, весело болтая, завернули на наш участок. Небо, наконец, заплакало мелкими слезами. Я постояла, подставляя дождю разгорячённый лоб, и пошла. К Демьяну.
   
   Дядька сидел за столом перед початой бутылкой водки, но успел отпить совсем немного, и делал вид, что не замечает меня. Я обняла его, поцеловала:
   - Дём, я горжусь тобой.
   - Ты не понимаешь!- воскликнул он, отталкиваясь.- Там лежит мой браунинг! Подаренный лично отцом. Мать уговорила меня спрятать его вместе с гранатами, патронами и прочим оружием под деревом и обещала потом откопать и отдать. Но отец категорически запретил в течение 50-ти лет прикасаться к ёлке - потому её и объявили заповедной - пока срок хранения взрывчатки не истечёт.
   - Ну что ты, как ребёнок, Дём. Сам же знаешь, до сих пор находят бомбы времён войны, и они отлично взрываются. Оставь эту идею, я обещаю тебе придумать компенсацию потери...- и застыла с открытым ртом.
   В комнате появилась мама со смущённо-вороватым видом. Впервые она ступила на порог столь ненавистного ей дома. Матушка подкралась к Демьяну, обняла его сзади, поцеловала в лысину:
   - Дёма, ты настоящий человек.
   Тот подскочил, высвободился из её объятий:
   - А ты, Ксюха, как была торбой неписанной, так и осталась. Что припёрлась, смотреть на моё унижение? Если бы не дочь твоя - мы бы говорили в другом месте и на другом языке...
   - С дочерью я разберусь,- отмахнулась мама.- А я пришла тебя поздравить с днём рождения. Ведь даже в худшие годы это были наши Дни Мира. Помнишь, как мы помирились на глазах у этой твоей дуры Марьяны?
   Дядька хмыкнул, потом лицо его просветлело, и он засмеялся:
   - Да уж, вид у неё был ошарашенный.
   - Конечно,- подхватила матушка.- Она хотела рассорить нас, не понимая, что кровь всё превозможет. Я так тебя люблю, а ты всё вредишь только... Балбес.
   - Ну что, выпьешь что ли за моё здоровье? - повеселел дядька.
   - А как же,- нежно усмехнулась мама, кинув на меня кокетливый взгляд.- Ты уж, Юль, отцу-то не докладывай.
   Дядька встал, принёс пластиковые стаканчики. Я впервые видела, как маман лихо пьёт водку. Закусив солёным огурцом, она задумчиво сказала:
   - В следующем году подарю тебе стопки, чтоб звон был, - и хлопнула себя по лбу.- Ах я, балбеска, про подарок-то и забыла.
   Она полезла в карман старой драной дедовой кожанки, которую носила с особой гордостью, достала оттуда свёрток и со словами:
   - Хотела ещё в том году, на полукруглый юбилей, отдать, но не сложилось,- протянула Демьяну. Когда дядька развернул бумагу и тряпку, и мы увидели воронёный браунинг с надписью "Комбату от комдива 43г.", повисла пауза. Как в театре - немая сцена. Наконец мама нетерпеливо спросила:
   - Ты что, не рад? Это ведь отцов револьвер.
   - Пистолет,- хрипло поправил её Демьян.- Ксю, откуда он у тебя-то?
   - Так получилось. Помнишь, я тогда болела? Я-то помню очень смутно, всё бред какой-то. Мне казалось, вокруг залегли фашисты и вот-вот начнут штурм. Вы с мамой пропали, я пошла искать. В коридоре споткнулась и упала прямо  на какой-то ящик, убив об угол коленку. Нащупала этот револьвер, то есть пистолет, и взяла для самообороны. Потом - провал памяти. А потом вдруг нашла его у себя под матрацем и перепрятала подальше.
   - Почему же ты мне его сразу не отдала?- поразился Демьян, гладя браунинг.
   Мама замялась и слегка покраснела:
   - Ты знаешь, я его так спрятала, что потом забыла. Мне стало казаться, что это всё был сон - голова долго ещё не соображала и кружилась. Потом и совсем забыла. А недавно, когда газ проводили, муж начал ломать старый дровяник. Там и дров уж не осталось, и опоры все сгнили. Под балкой на крыше он вдруг нашёл мой школьный портфель. Как я его девчонкой запихнула на такую высоту - уму непостижимо. И как я его увидела, так в памяти всё и вспыхнуло. Открыла - точно браунинг. Я хорошо его тогда увернула, с ним ровным счётом ничего не произошло. Муж носил к спецам - даже стрелять можно, только патронов нету.
   Дядька улыбнулся молодо и сказал, поправляя дулом встопорщившиеся усы:
   - Ну ты, Ксю, и штучка-дрючка. Столько лет молчала.
   - Что ж, ты-то весь в меня,- лукаво парировала мама.- Помнишь, твой приятель, Майка, утащил мой дневник? Это было ещё в 7-м классе, а я только лет пять назад узнала...

   Я потихоньку встала и вышла на крыльцо. Я бы ещё послушала, да нельзя было бросить отца одного с таким количеством гостей.

   2011