Нина Стручкова
ВЕНЧАЛЬНОЕ ПЛАТЬЕ
Как в любом деревенском доме, у нас был сундук – не большой, не богатый, не окованный, а простой деревянный сундук с плоской крышкой. Когда мама открывала его, очень вкусно пахло печеньем, хотя никакого печенья там не было. В сундуке хранились отрезы тканей, привезенные городскими родственниками подарки, новые наволочки и полотенца, нарядные платки. Иногда, перебирая сундук, мама доставала, разворачивала их и показывала: «Этот надевали на Пасху, этот – на Троицу, этот – на Рождество». Я не видела, чтобы сама она покрывала голову каким-нибудь из них – время было не для таких красивых платков и не для таких великих праздников. Да и как бы она выглядела в радужном шелковом платке с бахромой, уцелевшем от лучших времен, и в своей неизменной телогрейке?
Еще в сундуке хранилось платье – крепдешиновое, кремового цвета, с длинным рукавом, с пуговичками и складками от пояса. Случалось, что мама доставала и его. Внешне суровая, она при этом теплела глазами и голосом. Развернув платье, она какое-то время смотрела на него и говорила как бы между прочим, для себя: «Это венчальное платье». Потом бережно убирала его на место. Я была маленькая, я не понимала. Но у меня была хорошая память.
Потом я подросла, уехала учиться, работать… И только когда мама ушла, все чаще в моих воспоминаниях начало всплывать это платье. И я стала задумываться. Замуж мама до войны не вышла, а потом парней и мужиков поубивало на войне, и выходить стало уже не за кого. Почему она называла платье именно венчальным, а не подвенечным или просто свадебным? Сватались к ней до войны, но она отказала, - побоялась, что в состоятельной семье ее будут упрекать бедностью. Да тогда и не венчались, а расписывались в сельсовете. И не похоже было платье на девичье – ни по размеру, ни по фасону, слишком скромному. И не в том уже возрасте мама была после войны, чтобы загодя шить себе платье на случай возможного замужества. Но если она его не надевала, то почему так долго хранила? Не отдала, не подарила, не выбросила, значит, дорог и важен ей был этот безыскусный наряд.
И вот к какому выводу я пришла после долгих размышлений: мама венчалась в этом платье! Да, не была она ни в загсе, ни в сельсовете, не кричали ей «Горько!», не гуляла свадьба. После войны мама заведовала животноводческой фермой, была беспартийным депутатом районного Совета, передовиком, ее уважали, награждали, писали о ней в газете. Но семьи у нее, кроме престарелых родителей, не было. Старшие братья и сестры еще до войны переженились и повыходили замуж, жили отдельно. И она родила нас с сестрой, хоть и поздно, после тридцати. Мы – плоды ее горького послевоенного греха. И отца своих детей, женатого человека, она любила, это я точно знаю. Сами они решили или набожная моя бабушка могла внушить маме эту мысль – уж коли собралась рожать, то найти какую-нибудь церквушку, договориться с батюшкой и обвенчаться потихоньку, без шума, втайне.
Если это так, то все встает на свои места. Платье не белоснежное свадебное, а скромное кремовое, по ее возрасту и обстоятельствам. И не подвенечное, а именно венчальное, платье состоявшегося таинства. И несколько раз вынутое при мне с таким необычным названием для моей памятливой детской головки: «Запомнит – поймет».
Господи, дай Бог, чтобы это было так! И тогда побоку все мои детские и подростковые комплексы незаконнорожденного ребенка! И тогда не во грехе я рождена, а в любви и при Божьем благословении и покровительстве. И тогда не случайна и не напрасна вся моя жизнь.
Недавно на кладбище батюшка отпевал покойника, а потом предложил: «На чьей могиле отслужить панихиду?» Я растерялась – денег при себе не было. Он возразил: «Не за деньги служу». И мы с мужем подвели его к маминой могилке. Он спросил имя мамы. Я назвала. Спросил имя отца. Я смутилась: «Он не здесь, а вон там, со своей женой». Он настойчиво попросил назвать имя. И объединил их в своей заупокойной молитве. Не Господь ли руководил его молитвой?
Ну а если я все это придумала? Если ничего не было? Если я взяла на себя смелость и грех думать так для оправдания своего рождения и успокоения души? Одно только доказательство есть у меня – венчальное мамино платье. Оно-то было! И хоть поэтому прости мне, Боже, этот грех – обольститься надеждой на Твое благословение.