... Дуб был старым и одиноким, никто из деревьев не отваживался поселиться рядом. Встряхивал старик плечами, с которых сыпались засохшие листочки плюща и скорлупки желудей. Дуб раскачивал крону-волосы, пытаясь избавиться от лесной перхоти из лишайников, паутинок и принесенного ветром хлама. Мусор ровно ложился на землю, покрывая, как порошей, вытоптанную поляну.
Старик кряхтел. Опять ночью соберутся под его кроной, будут наступать на корни, продолжат бесчинства пересмешники. Вот уже триста лет приходят на поляну люди, усаживаются вокруг стола, накрытого скатертью с хлебом-солью. Служат молебны, а потом снимают облачения, в которых молились. Едва дьяконы снимут золоченые ризы, как набросятся на мужчин женщины и начнут катать по поляне.
Дуб привык ничему не удивляться. Люди не всегда ему приятны не потому, что ломают ветки, колют ножами ствол, не благодарят за щедрый урожай желудей, а из-за своей напрасной суеты. Глупцы верят, что снопы вырастут такими же высокими и тяжелыми, как дьяконы.
Когда-то было дело: люди опахивали поляну сохой. Это случалось, когда приходил мор и на село наваливалась черная хворь. Около полуночи собирались женщины – незамужние и вдовы – у старого дуба и творили безбожие. Выбирали ту, которая больше всех хотела плотской любви, самую бесстыдную и отчаянную. Впрягали в соху и вели борозду кругом поляны. От непотребства, сопровождавшего бесовский обряд, у дуба кружилась крона, а сердце билось так, что слышно было сквозь броню толстой коры.
Хотелось отхлестать забывших стыд, в одних рубашках, с распущенными волосами, скачущих баб. И пытался дотянуться ветвями он до белого, творожного тела женщин. Иногда удавалось захватить в плен, закружить, запутать в листве, зашептать своими дубовьими словами.
А бывало, что приезжали из соседних деревень. От плясок толпы дрожала земля, звери и птицы пряталась в горах. Лишь дубу приходилось оставаться на месте и смотреть, как взметался табор, как бесились бубны и сопели, гудели рожки, неподобными игрищами и бесовским весельем вспугивая лунную ночь.
Мечтал дуб лишь об одном: скорей бы петухи пропели, умчались бы восвояси дикие жены на помелах, рогачах и кочергах. Хотелось старику покоя. Вместо ударов в заслоны, вьюшки и сковородки мечтал он о тихом ужине с бурдючком, барашком и сыром. Как же надоели за долгую жизнь завывающие шаманские песни с заклинаниями, крики и звон, раздающиеся на три версты.
Помнил дуб о своем происхождении, любил горную страну. А она славится протяжными песнями, печальными и долгими. Все больше вспоминал те места, откуда шальной ветер подхватил желудОк, занес на плодородную землю, дав жизнь могучему дереву. Там, на родной земле, ветерок струится, лаская теплом. Там встречают рассвет обрызганные росой виноградники. Там строгие и гордые женщины пекут лепешки, провожая в дорогу сыновей. Там нет суеты, потому что жизнь и без того трудна. Там люди довольствуются малым, становясь прямее и выносливее в ежедневной борьбе за кусочек лепешки, ломтик сыра и глоток вина...
***
С помощью метафоры – чужеземца-дуба я хотела выразить отношение соседей к России, полуазиатской стране, изолированной от мира. Пожалуй, эти самые горцы, залетные желуди, более всех других чужаков повлияли на российскую историю. Градоначальник Санкт-Петербурга не мог не знать, что некий Джугашвили ездит с Кавказа в Питер и спокойно живет в семье рабочего Аллилуева. Будущего Сталина в России не считали иностранцем.
Настоящие заморские гости, англичане, не стали вмешиваться в ход Российской истории. Была интервенция во время гражданской войны, существовала и Антанта, но когда наступала армия Юденича на Петроград и ни один петербуржец не поддержал ее активными действиями, направив оружие – тогда еще оно было и у гражданских – против бандитов, захвативших город, иностранцы пожали плечами и отправились восвояси.
Н.А. Кривошеина, дочь владельца заводов Мещерского, перешла по льду Финского залива в городок Териоки, принадлежавший тогда Финляндии. В Гельсингфорсе, в «санатории Мункснесс», она встретилась с офицерами Юденича. Молодая женщина не могла понять: «Почему же вы не вошли в город, не прошли эти несколько переулков, которые были перед вами у Нарвской заставы?» Офицеры спорили, кричали, доказывали свою правоту и плакали от бессилия. «Мы ждали хоть одного выстрела из города, хотя бы сигнала о восстании!» Они также рассказывали, как англичане, километров за пятьдесят от Петрограда, завернули назад свои танки, от которых панически бежал петроградский гарнизон вместе с Троцким.
Вот об этих самых англичанах и пойдет речь, оставим пока Троцкого и Джугашвили в покое.
Я перечитала «список» тайного посольства опричника Ивана Грозного дипломата Федора Писемского. Читала на том древнерусском языке, на котором и дошел до нас документ. Смеялась, так как устаревшие слова зазвучали для меня чуднО и пестрО, как-то по сказочному, ехали послы в Лунду (Лондон), останавливались в селах (английских городах), ко двору добирались на колымагах (экипажах) и так далее. Но потом задумалась: а ведь русские дипломаты справились с европейским этикетом, сохранив самобытность, отстояли государственные интересы – Англия тащила на себя одеяло, стремясь к монопольной торговле, да еще и добились самого трудного, собственно цели поездки – смотрин царской невесты. Все это было сделано вопреки разным обычаям, расхождениям в религии, неодинаковому положению стран на «мировой арене». Возможно, толмачи работали исправно. Было их в посольстве два: русский Елизар и ливонец Роман Бекман. Однако «аглицкая королевна» не поддалась на уговоры «брата», государя Ивана. Отправила на обратном пути своего посла Боуса, который и испек дельце так, как было Англии выгодно.
Известна переписка Ивана Грозного с Елизаветой. Английская королева была единственной женщиной, с которой царь переписывался и, похоже, считал если не равной себе, то достойной собеседницей. Правда, в конце концов тиран заявил: «Мы думали, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государевой чести и выгодах для государства, - поэтому мы и затеяли с тобой эти переговоры. Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своем девическом звании, как всякая простая девица».
Миссия Писемского являлась продолжением переговоров с английской королевой, начатых в 1580 году – то есть уже после того, как Елизавета отклонила сватовство царя к ней самой, за что и была удостоена звания «простой девицы», и теперь выступала как «сестра любительная». Помимо вопроса о политическом союзе, посольство должно было начать переговоры о женитьбе царя на родственнице Елизаветы Мэри Гастингс.
Посол просил, чтобы изготовили «парсуну» (портрет) невесты. Вначале послу отказали и в этом, но потом устроили тайные смотрины, хотя королева и уверяла, что невеста больна оспой и «лице ее красно и ямовато». Мэри оказалась красавицей! «Мария Хантис ростом высока, тонка, волосом руса, нос прям, у руки пальцы тонки и долги».
Произведение, хотя и является отчетом, написано в высшей степени художественно, с использованием древнерусской риторики. Оно не лишено и бытовых подробностей. Одни сцены приема английской королевой чего стоят! По ним можно поставить исторический фильм. Федор Писемский и Неудача Ховралев прекрасно знали европейский этикет, ведали уже, что если королева позовет их к руке, то следует идти, королеву и девиц в руку целовать, а не витаться с ними, то есть не брать за руку. «Витались» послы с другой свитой, это тоже красочно описано в докладе.
Мы не знаем достоверно, почему не состоялась свадьба. То ли сама королева, как диагностировал русский царь, вела себя, как «простая девица» и устраивала козни, то ли невеста перепугалась тирана, то ли еще какие-то интриги, ведь не случайно Елизавета отправила своего посла, доверив ему это дело. По крайней мере потом она предлагала еще одну партию русскому царю в лице Анны Гамильтон. В этом случае королева вела себя как настоящий государственный деятель, ведь условием брака была беспошлинная торговля для английских купцов в России.
Вот и получается, что всегда у иностранцев какие-то свои шкурные интересы, торговые, а не государственные. То, что по соседству третий Рим растет, это европейских деляг волнует постольку, поскольку угрожает их безопасности. Никакого имперского мышления!
Интересны воспоминания сэра Джерома Горсея о кончине царя. Как рассказывает англичанин, Иван Грозный послал за чародеями, их нашли на Севере, где-то между Холмогорами и Лапландией. Люди Севера сказали правду, что звезды против царя, и он скоро умрет. В назначенный день царь призвал кудесников и сказал: «Сегодня вы будете сожжены, ведь я жив!» Чародеи отвечали, что день кончается с заходом солнца... Так и умер Иван, сходив в баню, именно в этот день.
Заметка продолжает тему:
http://proza.ru/2011/12/20/66
В качестве иллюстрации картина, казалось бы не по теме, но на ней как раз противопоставлены два мира, "Казака з ляхом розговор". Первая пол. XIX в. Национальный художнественный музей Украины