Дура - баба!

Светлана Белозерская
       С Надеждой мы познакомились в весьма пикантном месте – предродовой палате больницы скорой помощи. Я провалялась в патологии этой самой больнички последние две недели перед родами. Роды у меня упорно не начинались. В патологию меня по записке врача-гинеколога с моей женской консультации, определили безо всяких заморочек. Там работала ее подруга-однокурсница. Не зря я всё-таки таскала ей шоколадки и конфеты!

       Лежу я, значит, в патологии, лежу, колют меня всякой гадостью во все места, а ребёночек мой и не думает на белый свет «постучаться». В пятницу вечером лечащий врач хмуро сдвинув брови, сказал: «Вот что, голубушка, не родишь за выходные, в понедельник начнём стимуляцию.» Я повела плечами, мол, как только - так сразу. Все выходные мы с девчонками с моей палаты уничтожали продуктовые запасы, которые благодаря стараниям многочисленной родни, не умещались в облезлой больничной тумбочке. Будто в последний путь меня провожали.

        Утром , в понедельник,  добрый доктор Айболит, пообещавший мне стимуляцию, пригласил к  себе, убедился, что живот на месте,  и направил в процедурный  кабинет на укол. Страшное слово стимуляция, оказалось простым уколом в вену. О, как я заблуждалась! Через каких-то десять минут, у меня начались раздирающие боли в животе и пояснице. Я бегала по больничному коридору с какими-то немыслимыми подскоками, будто находилась ногами не на вытертом больничном линолеуме, а на раскалённой гальке в полдень и босиком. Старшая медсестра, заметив мои акробатические этюды, сказала: «Да у тебя схватки начались! Пойдем  за мной.» Я пошла, а вернее поскакала за ней на первый этаж, где меня снова кто-то посмотрел, и определил в предродовую палату.

        Она представляла собой небольшую комнату, в которой у каждой стены стояло по голой, покрытой лишь клеёнкой, кушетке, с  такими же клеёнчатыми валиками-подушками. Прямо напротив двери огромное окно, в которое нещадно светят солнечные лучи. Жара! Июнь-месяц.

      На одной из кушеток, сидит скорчившись,  молодая женщина. Стонет низко и протяжно: «Ой, мамочка, больше не могу!» Потом как-то по звериному кричит. Глаза у неё в этот момент становятся тёмными и безумными. Мне и так страшно и больно, вид незнакомки меня окончательно лишает светлых мыслей: «Я что, буду орать как она? Мамочки!» Коленки трясутся. Акушерка, увидев, что я собираюсь снова скакать по коридору,категорично заявляет, что скакать, бегать, ходить и даже сидеть запрещается. Кто хочет в туалет, пользуется судном. И вообще, если мы хотим поскорей родить, надо лежать, так ребёнку легче двигаться по родовым путям. Лежать!!! Да попробовала бы она сама, старая лошадь, улежать на «раскалённых углях»!!!

         Хотя схватки у меня шли через каждые пять минут, они были одинаково сильные, и я уже как-то втянулась в процесс, изредка даже мысли в голове проскакивали. Посмотрела на соседку, глаза её на несколько минут прояснились, познакомились.
-  Надя.
-Света.
-Давно тут?
-Второй день.
??????????!!!!!!!!!!!!
В моей голове вопрос с ответом никак не стыковался. Два!! дня можно тут выть? Не хочу-у-у!!!

         После официальной части знакомства, мы обе погрузились в процесс родовой деятельности. Надежда так же периодически стонала и кричала, потом начала реветь как белуга. Видать, ей действительно было невмоготу. А я как-то «приспособилась». Вспоминала советы из умных книжек, растирала поясницу кулачком, шумно сопела носом, потом плавно перешла к тому, что начала в экстазе грызть клеёнчатую подушку. «И сколько человек её грызли до меня?»-подумала я глядя на истерзанные подушкины углы. Эта мысль заставила меня перейти с подушки на основание большого пальца левой руки. Впоследствии несколько недель я ходила с сине-чёрной рукой, потому что с пальца перемещалась всё выше и выше. Ужасно раздражала ночная рубашка, в которую меня обрядили при поступлении на первый этаж. Рубашка была разорвана до пупка, видать кто-то рванул её на себе, «кидаясь грудью на амбразуру». Теперь же, моё хоть и пузатое, но мелкое тело, постоянно выпадало из этой блёклой рубашки.

        Каким-то нелёгким ветром принесло студентов-медиков. Они несмело вошли в палату, пытаясь о чём-то спрашивать нас, записывая в свои блокнотики. Потом измеряли давление, слушали живот какой-то трубочкой. Один задохлик в очках подсел ко мне на кушетку, жалостливо погладил по руке.
-Больно?
-А ты думал?
-Но ведь было же хорошо?
-Иди в ж….

         Прошло пять часов, пока я родила. По среднестатистическим меркам, для первородящей это просто тьфу! Мне же казалось, что время остановилось. Рожать с Надеждой мы стали с разницей в пять минут. В родовой было три стола, мы лежали рядышком. Врач металась от одного стола к другому. Мне повезло больше – в самый ответственный момент врач оказалась у моего стола.  Вокруг столов стояли всё те же студенты. Мне было так глубоко наплевать на зрителей, что даже если бы все жители города собрались тут, сейчас напротив моих тонких ножек- даже это не смогло бы меня остановить.

          Не прошло получаса, как мы остались мирно лежать на столах, в ледяными грелками на животах. Стояла звонкая тишина. В изголовье каждого стола стояла какая-то стеклянная кювета, где лежали наши спелёнутые чада. Мы обе родили девочек. Тишина сменилась детским плачем, наши «девки» вопили наперебой. Новорожденных красавиц отправили в детский отсек. Еще через полчаса нас на каталках повезли в палату, где так же, как в предродовой мы лежали на соседних кроватях. Надюху всю заштопали, запретили сидеть, можно было только полулежать. Такого кайфа, как в палате мы не испытывали, наверное, никогда больше. Ничего не болело!!! А лёгкость какая была в теле… вот взмахнешь рукой, и полетишь…

       К вечеру мы отживели, даже пытались карабкаться на окно, слыша, как родственники орут: «Надя! Света!» Под окнами всё время кто-то орал, выкрикивая, Лен, Тань, Свет, Наташ и дурацкие вопросы: «Кто? На кого похож?»

     Делать в палате было нечего. Читать не хотелось, гулять не пускали. Занимали себя в основном разговорами. Что может сблизить женщин больше чем совместные роды? Это всё -равно, что в разведку вместе ползти через колючую проволоку и пулемётную очередь. Откровенность стопроцентная. Тогда-то и поведала мне Надежда интереснейшую историю своего замужества.

           Муж Надин, был под нашими окнами почти сразу, после того, как нас сгрузили в палате с каталок. Это был тот же первый этаж, на котором мы рожали. И хотя окна все же находились высоковато от земли, нас выручал подвальный козырёк, который был аккурат под нашим окошком. Мужики лезли на него и заглядывали в окно, одна створка которого – горизонтальная форточка- была затянута металлической сеткой. Мой муж отодрал угол этой сетки и в образовавшуюся дыру пропихивал мне «контрабанду», то, что было запрещено для официальных передач. А Надя со своим мужем пользовались дыркой исключительно для того, чтобы коснуться рук друг - друга, так и стояли, каждый со своей стороны, держась за пальцы.

       Муж Надежды был весьма и весьма недурён – высокий, широкоплечий, темноволосый с простым, но «надёжным» лицом. Улыбался широко, обнажая красивые ровные зубы. Короче, по пятибалльной шкале, на твёрдые четыре с плюсом. Лет ему, однако, было за тридцать – не мальчик. Я так и думала, что у них долго дети на получались.

      Надя мужу соответствовала. Какая-то милая, застенчивая, светловолосая, с огромными серыми глазами и очаровательными ямочками на персиковых щеках. Надя не была худышкой, напротив,  такая женственно-округлая, уютная, с тонкой талией и крутыми бёдрами. Хотя, даже упитанной её назвать было нельзя, что называется, всего в меру.

     Мужа звали Дмитрием. Познакомились они в те времена, когда Надя под стол пешком ходила. Дима дружил с Надиным старшим братом. Брат был старше лет на шесть-семь, а товарищ чуть старше брата. Когда мальчишки мастерили самолёты за обеденным столом, Надюха  стояла рядом, пытаясь потрогать крылья или вертушку, именуемую пропеллером. Брат шипел на Надюху, прогонял : «Мам! Ну чё она лезет!» Дима, наоборот, урезонивал друга: «Да пусть стоит,»-и поправлял на ней сползшие от сарафана лямки.

     Мальчишки почти не ссорились. Дима всегда уступал брату и во дворе выступал в его защиту. Надя привыкла к Диме, как привыкают к домашней мебели. Всё изменилось, когда ребята стали взрослеть. У Димы над губой появился темный пушок, постепенно превратившийся в такие же тёмные усы. Надя уже не могла дёргать его за рубашку и хватать мамин пирог с его тарелки. Опасалась.

     Когда Надежда закончила школу, на выпускной к ней брат пришел с Димой. Они оба на тот момент закончили институт и начали работать. Дима был одет в классический мужской костюм, да ещё и с галстуком. Ну просто мужик -мужиком! Да усищи дурацкие!  Наденька танцевала, бегала с подружками по залу столовой , звеня колокольчиком смеха. Братец веселил подружек, выхватывая одну за другой из кружка, и кружа в танце. Под конец вечера и Дима осмелел, пригласил Надю, бережно повёл, несильно обнимая за талию. Только молчал как бука. Наденька с тем же успехом могла кружиться по залу в обнимку с маминым любимым креслом.

       Потом Надя поступила в пединститут на учителя русского и литературы. В группе были одни девки. Осенью, в начале первого курса, позвонил Дима. Надя хотела позвать к телефону брата, но он сказал, что ему нужна сама Надежда. Пригласил в кино на вечерний сеанс. Надя согласилась, подумала, что билет пропадает. Надо ведь человека выручить.

    Посмотрели кино, пошли домой, жили то в одном дворе,  рядом. У кустов сирени Дима внезапно обнял Наденьку, поцеловал, кольнув своими усами.
-Наденька, я ведь люблю тебя, выходи за меня замуж.
Надька оторопела, стало как-то гадко и противно, все -равно что брат её родный вдруг сказал бы ей : «Выходи за меня замуж!»
-Да уйди ты, дурак!- вывернулась из объятий Надя- Не нужен ты мне! И усы твои… Про усы она так и не придумала, шмыгнула к тёмному подъезду, и была такова.

        После этого случая, Надежда к телефону не подходила, даже когда брат звал, по двору пробегала рысью, а если Дима приходил к ним в дом, закрывалась в своей комнате. Похоже Дима понял, что не ко двору и перестал к ним заходить. Надежда с головой ушла в учёбу. Девчонки с курса постепенно повыходили замуж, только у Нади личная жизнь застыла где-то на отметке ноль. И вроде симпатичная была, и не дура, а не ладилось. Через три года после неудачного свидания Дима женился на сотруднице с работы, только не вышло ничего из этого брака. Как услышала Надежда из обрывков разговора матери с братом – у жены его, после начала половой жизни, обострилось какое-то психическое заболевание, положили её в клинику, психушку то есть, лечили. Лечения хватало ненадолго, в итоге большую часть года женщина проводила на лечении, нежели дома. Заводить детей от неё не имело смысла, да и чувств к ней Дима особо не питал. Подвернулась -женился. Так и разбежались. «Не повезло,»- подумала Надежда, даже жалость в душе шевельнулась к Диме и к жене его безумной.

       Вот и учеба подошла к концу, получила распределение в школу, дали классное руководство. Дела навалились, только успевай, разгребай. Год летел за годом. Женихов так и не появилось. В школе одни бабы, как водится, за исключением рыжего физкультурника -раздолбая и трудовика –пенсионера Петровича, с отрезанными пилой  пальцами на правой руке. Мать замучила своим нытьём: «Вот, у всех внуки..» Братец женился и уехал к жене в Архангельск, плодился там, но домой не приезжал – работа ответственная и ехать уж очень долго, а дети маленькие. Так Надькина мать и не могла потешить свой бабушкин инстинкт, донимая ежедневно дочь. Частенько Надежда плакала в своей комнате злыми слезами, кулаком зажимая рот, чтобы не выдать себя.

       Решение пришло не сразу, но придя, прочно обосновалось в Надькиной голове, свив раз и навсегда себе гнездо. Надо родить! Родить для себя! Для матери! Её не удержала даже здравая мысль, что работает то она в школе, и каково это будет? Незамужняя, одинокая и с ребёнком!

     На всё плевать. Надька лезла напролом, видя вдали свою призрачную мечту. В списке кандидатов на отцовство были всё те же – физкультурник и трудовик. Рыжих детей она не хотела, а с трудовиком  трудно было найти общие точки соприкосновения, он ей в отцы годился. Так  третьим в Надькин список попал Дима. Иногда она видела его во дворе, возвращаясь из школы, Дима частенько возился там со своим жигулёнком.  Он жил один, в родительской квартире, не пил, не курил, да и с цветом волос у него было всё в порядке. Оставалось дело за малым – договориться. Надя позвонила ему, предложила встретиться по важному делу. В тот же день Дима ждал её у школы, присели недалеко, в скверике на скамейку.

     Надя выдохнула из себя воздух, словно готовясь опрокинуть рюмку водки.
-Сделай мне ребёнка.
Дима дёрнул лицом и переспросил, боясь, что что-то не расслышал.
-Что сделать?
-Ребёнка!!!

     И тут Надежду словно прорвало, она рассказала Диме,  что одна, что перспектив никаких нет, что мать достала, что если всё останется на своём месте, то ей придётся просто повеситься. Дима серьёзно слушал её, не перебивая. Когда у Нади поток слов иссяк, он сказал просто: «Ну что же. Надо, так надо.» Договорились о встрече у Димы дома.

      После работы Наденька крадучись вошла в соседний подъезд, поднялась по лестнице, позвонила. Дима вежливо и без эмоций пригласил войти, провёл в комнату, где стояла полутораспалка. Не было ни приглашения выпить бокал вина, ни цветов, ни тихой музыки.
-Располагайся.  Тихо вышел.

Надя нервно начала раздеваться, юркнула под одеяло. Постель дышала свежестью. «Наверное, всё новое,»- подумала она. Надька вытянулась на постели и застыла, как покойник в морге на секционном столе, крепко зажмурив глаза. Вошел Дмитрий, неслышно сел на краешек кровати, начал гладить Надьку по голове, бережно, как гладит мать любимое дитя. Потом легко коснулся пальцами лица, проводя по каждой чёрточке, будто хотел запомнить навсегда…

 Дима был настолько нежен и деликатен, что когда всё закончилось, Надежда не почувствовала ни стыда, ни разочарования. Он стоял лицом к окну, к ней спиной, давая возможность одеться, и только четкий силуэт вырисовывался на фоне угасающего дня.
-Надя, знаешь, с первого раза ведь может и не получится зачатие. Иногда у людей и за месяц не получается. Ты не переживай, я тебя не брошу.
Дима говорил медленно, серьёзно, без намёков на что-то личное.
-Да, конечно. Будем надеяться, что это ненадолго. Если ты свободен, я могу завтра прийти.
-Завтра нет, думаю тебе это будет не совсем полезно, а вот через дня два, заходи – я дома.

       Через два дня Надю ждал всё тот же вежливый приём, длительностью ровно настолько, насколько требовало дело. Не раз ,и не два Надя ходила к Диме, пока наконец поняла, что уже совсем не боится, не сжимается в комок, наоборот, всё в ней словно плавится, растекаясь теплом до кончиков пальцев, пока ждёт шагов Димы у кровати. Иногда Дима спрашивал её о школе, слушал, улыбаясь , её рассказы о проделках учеников, поил чаем с чем-нибудь вкусным. Однажды Надя даже взяла Диму с собой, на поход с классом в кино. Дети висели на его руках гроздьями, галдя :  «Дима, Дима!», а он довольно улыбался, и рассказывал им разные истории про их строгую учительницу.

     К концу второго месяца, Надежда поняла, что ни жить, ни дышать без Димы не может, и если однажды он не откроет ей дверь, жизнь просто закончится. К счастью, ребёночек никак не зачинался, и жизнь продолжалась. В душе Нади поселился страх, что сказка может закончится. Она решила,  что Дима достоин того, чтобы быть с ним честной, и в одну из встреч призналась в своих чувствах.  Дима мог бы помучить её, и было за что, но вместо этого он сжал её так сильно как мог и низким, внезапно севшим голосом сказал её в ухо : «Надюха, Надюха, дурная моя, я ждал этих слов двенадцать лет.»

     Через месяц они расписались. Гуляли свадьбу всей школой. А ребёночек то у них получился только после свадьбы.
       Я посмотрела на Надежду. Всё лицо её светилось каким-то внутренним светом и было так прекрасно.Фраза, которую, она сказала потом, меня привела в восторг.
-Подумать только - нашей дочери могло бы быть уже двенадцать лет!
-Надь, похоже, что у твоего мужика и вторая жена тоже чокнутая!
Мы грохнули смехом на всю палату.