19.
Мистика.
Ночью не тревожили. Допросами. Отстоять дали спокойно. В ночном карауле. Дрых я. (Между нами, говоря).
Утром зашёл Павлючина. Вчера он приехал. Я его не видел ещё. Отпустили значит. А иначе, как мне? Кто служить-то будет? Мне вчера ведь вечером в библиотеке весьма вдумчиво втолковали. «Те кто надо» втолковали. Ну, ошибся. С кем не бывает? Отдай и, как говорится, «я всё прощу». Они ж не будут зря болтать-то.
Склад открывать свой Павлюк собирался. Вот. Значит и на должности оставили. Об этом всём я и решил спросить у Володьки:
- Ну, как? Отдал шпалеры?
Павлючину ничем не пробьёшь. Представляю, как с ним мучаются на «беседах».
Спокойно чуть скосил на меня взоры свои под толстыми линзами:
- Шуточки у тебя.
О! Кстати. Приказ Дьяка никто ж не отменял: за всеми следить, всех просеивать. А чем мой начальник лучше? Ведь он со мной ни единым предложением, ни единой мыслью после кражи этой не поделился.
Так что я, шутя. Продолжаю:
- А Дмитриев, как? Тоже не вернул ни хрена? Его тоже отпустили?
- У него багаж вскрыли. Нашли окуляры от ПУАЗО , - сообщает мне, не моргнув, начальник.
- И тоже отпустили? – поражаюсь я.
- Они списанные. – Презрительно бросил мне Павлюк.
Пошёл на любимый склад. Вроде без мешка.
Дьяк и Феркес тоже вернулись. Всех отпустили, стало быть. Значит бурение продолжается, расширяется, углубляется.
Однако, из караула на «беседы» впредь не дёргали. Меня лично. Других – не знаю. И крутился, вертелся у нас постоянный конвейер. Из библиотеки в клуб, потом в кабинет зама какой-нибудь. Два-три раза в день – стало обычным распорядком.
Сменился, пришёл домой. Развесил портянки. Попович дал чаю. Интересуюсь без задней мысли:
- Дмитриев окуляр от ПУАЗО к себе во Львов экспортировал. А чего бы нам с тобой прихватить?
Сам пишу в настенный «дембельский» календарь коротенько пережитые сутки. Борька обещал сгущёнку дать с ложки. Он с ней дружил. Даже варил её от избытка чувств. Однажды варил, заснувши. Все стены на кухне чтили память двух банок.
Назидает мне снисходительно однополчанин-сожитель:
- Не знал бы тебя, облупленного, счёл, что приглашаешь тоже вывезти награбленное. К примеру, эти самые. Из великолепной семёрки. Но ты их не мог попялить. Столько. Я твою рожу помню тогда. На складе. Измученную. Было на ней написано: «Да, куда же столько-то?» Один бы ты заныкал. При твоей болезни к детским игрушкам. Так что – молчи уж.
Только я рот открыл, о «беседе» с «Мальборой», пришёл Мишутка. Прямо с порога:
- Чай хлебаете, лентяи-геофизики? А рюмку выкатить, слабо?
Борька, хоть и употребив сгущёнки, пошёл навстречу весьма неожиданному мишкиному предложению:
- Как расценивать ваш демарш, товарищ начальник? Деректива Генштаба?
- Сам не знаю. То ли в шутку, то ли нет. Сами решайте.
Зная, что по пустякам Минька даже заикаться о спиртном не станет, говорю сокрушённо Бобу:
- Как нас там волшебник штаба обозвал? Лентяями и геофизиками? Я – лентяй. А ты стало быть? У тебя и «Разведочная геофизика» под подушкой, как жила рудная, залегает. Вот ты и идёшь в чулан на поиски. Полезной спиртовой жидкости.
Я давно нащупал «слабое» место бобовое. Спросишь его, к примеру: «Слышь, ты, справочник геофизика. Напомни-ка. Гамма-каротаж как делают? Вниз по скважине или вверх?» С чувством юмора у Поповича – нормаль, он будет рад поржать, но дальше из него можно верёвки вить.
Принёс добытчик пузырь. Чистого. Сели. К инициатору-зачинщику предельно нежно обращаемся:
- Внимаем. Излагай. Оценить ручаемся.
- Скоро все узнают Но вы первые. Приближаемся к наивысшей точке. Командующий округом! Генерал-полковник Тавров! Нас посетят. – Мишутка не был любителем помпезности, но постарался выжать из ситуации максимум.
Мы на секунду замерли.
- В одном ты прав, штабной посланник. Клюкнуть надо. Не за приезд, конечно. Когда ещё удастся? – Попович не зря с учебниками дружил. Даром это не проходит. Мыслил грамотно.
- Это всё? Или ещё чем полоснёшь? – судорожно глотнув воды, еле отдышавшись, решил сумничать я.
- Чует, ох, чует, проказник, - теряя напускную деловитость, мягчел ПНШ. – Данные агентурные есть. Всех нас в части соберут. Через день-два. А тут, - Мишка рукой весело махнул вокруг себя, - осмотрят. Всё!
- Это как? Обыщут что ли? – Оторопел сожитель мой. Геофизические справочники о таком действе сведений не представляли. Понималось с трудом.
- За что купил, - лаконично отрезал штабист наш.
И за это мы тоже шлёпнули.
- Ты бы стенгазету свою убрал, репортёр Сика-ёковый. От греха, - душевно присоветовал мне Миха. И смахнул слезу со щеки.
- Не-е-ет. Почему это? Мне нравится. Он правду там отличает. Про меня и про нас, - ещё более задушевно воспротивился Борька. – Я в моём дембельском только даты чиркаю. А тут…
Боб не мог высказать, что хотел. Я тоже.
Но к общему мнению мы пришли. Прилично набравшись. Командующего округа решили встречать цветами. Если он пришлёт нам телеграмму.
С утра капитан-прокурор к себе завлёк. Во второй раз. Я-то по дурости ему: «Здравия желаю, доброе утро, как здоровьичко?…» То есть: я вас помню, мне очень понравилось, всегда рад, если вы меня опять, значит и вам тоже…
«Мучному червю» это всё было глубоко по… Или совершенно до… Стал он меня нудно и с повторами расспрашивать об оттисках на пластилиновых печатях.
Я возник:
- Так рассказывал всё уже в прошлый раз.
Червь невозмутимо:
- Может кому-то другому и поверил. Потрудитесь отвечать мне.
У меня ум за разум заехал совершенно. Хотел ему рассказать толковую версию, что мы накануне с Бобом перед сном выстроили. Да он меня заколебал. И версию я забыл, и плюнул. На добровольную помощь следствию.
А он меня ещё мордой по полу возил-возил. Кто да за что наградил подчинённого моего Искама отпускал? А я уже и Искама этого вспомнить не мог.
До обеда тянулась эта пытка. Дольше!
Я пришёл в столовку почти последним. Чего-то там слопал, уходить,… хвать, а моей фураги-то и нет. На вешалке в предбаннике одна висит похожая, но не моя. Околыш чёрный, размер подходит. На этом сходство кончается. Да, что я свою фурагу не узнаю, что ли?
Схватил за локоть подавальщика. Рядового из хозобслуги. Енукидзе какого-то, что ли.
- Слышь-ка, это, ты. Не видал, мою фуражку тут, никто не схватил, а?
Сам как дурак в руках держу чужую.
- Так а эта и есть, а таварищ линтинант? Эта что плахой?
И чего ему объяснишь? Самому было просто глуповато.
Напялил. Пошёл. Так ведь главное! У этой козырёк был, ну…, ну, как сопля. Мягкий и липкий.
Хотел начать поиски по части, да меня – в библиотеку.
Ба! Сегодня день встречи старых знакомых. Майор. Улыбчивый, что о шинельке Мальца расспрашивал. Правда, я сейчас шутить не настроен. Озабочен своей фуражечкой.
У них наверняка у всех своя специализация. Этот начал опять потусторонние темы затрагивать.
Да, как в Печенге служится. Жениться не думаете. В кадрах остаться не хотите. Родители живы, здоровы. Книжки читать любите. В институте-то неровно вы учились. Из пистолета часто стрелять приходилось или редко. Зрение у вас не ахти, а чего очки не носите. В институте о вас отзывы неплохие, а тут в части противоречивые. Почему начальником мастерских согласились стать. А после службы, чем думаете заняться…
И вдруг, бах!
- А вы знаете, что они пристально вас изучали? – майор перестал быть улыбчивым. Замолчал, ощерился на меня.
- Что? Кто? – понимаю мозгами-то, что опять «эти кто надо» пинать начинают, приплясывая, меня разглядывая. А всё равно страшновато ведь.
Молчу. Очередь моя: глаза выпучить, челюсть отвесить.
Не знаю, удалось ему, чего хотел, но рожа довольная. Подвинулся ближе ко мне. Успокаивающе, доверительно и тихо:
- Рядовой Баландин. Его группа. Помнишь такого?
Откинулся на спинку стула обомлевший.
Помню, а как же. Зимой, в феврале, наш воспитатель, старый Заёк, с каким-то ещё заезжим «коллегой», быстренько из третьей батареи трёх солдат, что ли, «перевели» от нас. По разным частям. Книжки читали по ночам. Баландин этот в библиотеке ошивался. Из Московской области был. Учился где-то, да вылетел.
- Баландин? Меня? Да с какого х…? – сам уже сокрушаюсь: «Ну, едрёна вошь, опять ты, мудила, не знамо где, вкапался во что-то.»
- А вот, глядите, - майор подмигнул, точно помню, достал маленькую записную книжечку. Бумажкой заложенную. Читает мне: «Лейтенант. Начальник караула. Институт. Сессия. Устал. Видение. Двойник.»
И мне тихо. Торжествуя, но книжечку близко не показывая:
- А? Чувствуете? А вы говорите. Можете объяснить?
Хоть стой, хоть падай. Уж в который раз. И полегчало мне, и поплохело.
Начинаю объясняться. И чувствую, что жалобно, и ничего с собой поделать не могу.
- Ну, как же не помнить? Прекрасно всё помню. Я – начкар, состав весь батарейный. Баландин этот очень разумный паренёк был. Просил про Ленинград рассказать. Слово, за слово. Он фантастикой интересовался. Я ему случай из жизни выдал. Да приплёл кое-что.
В сессию, одурел, мол, вконец от теормеха. Иду по набережной, поздно. Январь, снежок, напротив Зимнего. Навстречу. Двойник. Позже прочитал у Паустовского. Такой же случай. Двойник его, Паустовского, в ужасе был. Пленный пацан, в колонне шёл. Так всегда бывает, говорят: одному - страх, другому - хоп што.
Я перевёл дух. Майор глядит на меня. Не мигая.
Решил ещё долить истинной правды:
- С дружком моим в институте был случай. Такой же. В очереди за билетами в кино. В «Октябрь». Стою, говорит. Впереди парень. Затылок у него какой-то странный. Вроде видел где. Парень начал ёжиться. Оборачивается – я! Дружок мой расхохотался, а тот убежал. Обоссавшись. Спросить можете. Сл…
Хотел сказать: «Славку Буева спросите. Не даст соврать. С ним было».
Да во время спохватился. На хрена приплетать. Затаскают ещё. Не обрадуется Савва. И ещё потом подумал: «А, ну как, наврал мне Савва? И от всего откажется. Итак я в дерьме, а тогда…».
Замолк я окончательно. Смотрю на дознавателя своего затравленно. Он на меня глядит. Взглядом остановившимся. Будто, где витает.
Слегка тряхнул головой майор. Как от наваждения освободился. Но выдержку не теряет. Школа есть школа. Меня назад возвращает:
- Ладно. Х… с ними, с этими двойниками. Тебя послушать… А за группой этой мы понаблюдаем. Вернее за членами её. В разных частях они ж теперь. И за тобой, лейтенант, тоже. И до чего ж ты непонятный человек! Ну, везде, куда ни плюнь, в тебя попадёшь. Тут ты. Рядом.
Он ничего не записывал. «Те кому надо» никогда ничего не записывали. Писали только прокуроры.
Убрал блокнотик, мне говорит усмехаясь:
- Ладно. Иди покамест.
И уж совсем на моём выходе:
- Двойники, говоришь? Ну-ну.
Вышел с беседы, что книжками учитался. Показалось мне, что майор тоже встречал в жизни. Своё подобие. Интересно: кто кого испугался?
О фураге своей я вспомнил уже на ужине. За столом сидел с Меняйлой. Он зимой шапку не снимал, по возможности, никогда. Жена мне, по секрету, как-то в клубе говорила, что и спать норовил в ней. Но то зимой. Он с Карпат, понять можно. А тут и в столовке сидит в уборе.
- Ты, чего? – спрашиваю. И пальцем в голову ему тычу. Не зима ведь.
Весело жуя сало варёное, Меняйла говорит мне:
- У нас с Мальцем один размер. Миниатюрный.
Вот теперь и следить приходится.
Я сало жевал грустно. Не малоросс, час. А тут совсем прекратил.
- Не понял? При чём здесь Малёк?
- У него фурага пропала. Он же знаешь, знаешь? Мою свистнет, переделает. Не узнаешь. Надо поберечься.
«Э-э, - думаю, - трэба бежать. Спросить Мальца, где, как посеял фуражечку».
Сало выплюнул. Компотику хлебнул, к вешалке… Е…тить, перее… Моя родная фурага на ней одиноко висит.
И главное не заметил совсем, кто входил, кто выходил, пока мы с Меняйликом гутарили. Он всё ещё жуёт. Убора головного, не снявши.
Не денёк, а «угадайка» какая-то. Только для нас. Взрослых идиотов с погонами.
Попёрся домой. Огородами. Чтоб на КПП ещё кто-нибудь в библиотеку не затащил. На сегодня сыт.
Малька сейчас искать не буду. Борька – в карауле. Решил заглянуть к Мишутке.
Сидит благостный, карандаши точит. Решил его внезапно с порога мыслить заставить:
- Минька, меня сегодня «особый» человек про двойников пытал. То есть нет. Про них я сам ему объяснял. Он расспрашивал, почему я в записной книжке у Баландина оказался. Как это тебе, а?
Миху не зря в штабную кладовку выдвинули. Не за один почерк. Он и в Генштабе пригодился бы. Заездили, конечно его бы. Усадил меня. Успокоил:
- Чаю испей. Коленкой не дрожи. Про записную книжку знаю я. Человек «непростой» и ко мне в каморку заглядывает.
- Про меня дознавал?
Минька снисходительно бросил мне кусок сахару в кружку:
- Знаю, чай сладкий не любишь. Изредка надо. Для мозгов. Тогда поймёшь: Не ты у нас один такой интересный. Со всеми беседуют. Обо всех.
- Ну, а ты ему чего?
- Похвалил тебя. С трудом, говорю, а учился парень. Так напрягался, что «глюки» были. Это я про двойников. Ему понравилось. Они это любят. Да и все тоже. Когда рядом людишки проще, глупее.
«Ладно, не буду ему развешивать, - думаю. – А-то и про Паустовского опять придётся. Ничего! Вон уже сколько людей свои копии встречали. И я, и Савва, и писатель известный. Да и «особист», похоже, туда же. И тебя, Куинджи наш, коснётся».
- А вот слушай-ка, что ещё было со мной сегодня… И поведал ему про фуражку мою, путешественницу.
Миха встал. Заходил по комнате босиком. Любил он это дело. Босиком. Долго молчал, мычал, в окно пялился. Потом ко мне вдруг:
- А ну-ка! Одень фурагу свою. Так. Погоди. Посиди. Сними…
- Издеваешься?
- Стой! Погоди.
Забегал по комнате.
Потом уселся и выдал мне:
- Неужто другого способа не нашли? Значит на первых ролях тебя держат…, но с другой стороны…
Я рот было раскрыл, меня Мишутка доконал. За весь такой денёчек-то.
- Слухай, - продолжает тут ПНШ.- Когда пластилином нитку на бирке залепляют, напоследок каким пальцем прижимают?
- Большим? – начинаю смутно догадываться я.
- Бирка с вашего шкафчика-то пропала с явным отпечатком какого пальца?
- Большого, - соглашаюсь я. – Только с входной двери, не со шкафа.
- Не суть, - захлёбываясь, торопясь, меня в грудь толкает Мишка. – Сам теперь гляди на себя. Как ты фурагу снимаешь?
А верно! Большой палец за козырёк снизу. Указательный плашмя сверху. И всё. Никаких боле других отпечатков.
- Видишь? – почему-то грустно говорит Миха. – Но неужто другого способа добыть твой оттиск не было?
- А за тулью ты никогда рукой не берёшься. Я заметил, – напоследок дорисовывает
художник наш.– Так характерно снимает и одевает фуражку только Гринька.