Шанс первый... Пляжная мелодрама с заплывами
25-й заставил ждать. Однако подошёл. Удалось даже втиснуться. Порадоваться не дали. Снизу давило нечто в «ультра-маЛиновом» кашемире. Это всё, что я разглядел сверху. Остальное безошибочно догадывалось по нафталину. Портретные тонкости меня не волновали. Встревожила былинная тяжесть авосек. Моя голова резко ушла в «пресс» человека с фигурой Геринга. «Ультра-малин» задвигался и включил дыхалку. Салон интенсивно наполняли фирменные запахи туалета: женского, вокзального. В качестве фильтра использовали меня. Вторично утрамбовав мой пах, «кашемир» хрипло загремел:
- Енто какой автобус?
«Автобус» добил, но я честно ответил:
- «Икарус».
Рядом сделалось просторно. Личность с былинной кладью воротилась на асфальт. «Икарус» немедленно медленно тронулся. Малиновому «кашемиру» открылся его зад под номером «25». Всплеснув багажом, личность штурмовала открывшийся зад. Салон трагически замер.
Уф-фу!!! «Икарус» отвертелся...
Я миновал парковые ворота. Горячий ветерок заигрывал с курчавою листвой. У фонтана резвились дети. За фонтаном топтался народ: однотипный, в сером «демисезонье». Усердно блюдя суверенитет, он как-то недружелюбно поплёвывал. При этом угадывалось некое родство. Вскоре я понял, какое. Автомат «Газвода» экстренно покидал типичный дореволюционный шпик в сизой болонье и утрамбованном котелке. Проросший нитками карман стеклянно посвечивал. «Демисезонный народец» взбодрился и, поджав локотки, чухнул к туалетной букве «М». Лидер, смятенно косясь, главным образом, на меня, ушёл вскачь.
Я нашарил троячок 1961 года, хотел уже сунуть и... Хрен! Все четыре «амбразурки» были пусты. Под каблуком грустно хрустнул осколок не уведённого стакана. Подбросив троячок - «орёл», я решил за фонтан не ходить. Потопал к солнышку над Волгой.
На пляже расквартировалась, как минимум, дивизия. Лавки просели от тел. Яблоку упасть было только на песке. А я дальновидно запасся ковриком вольнодумной раскраски. Краткий обзор доказал правильность выбора. Рядом загорала спелая женщина. Два метра вправо - «нейтральная зона». Уже нет: её нагло аннексировал седенький беглец из прошлого. По носу аристократ.
Я двинул в раздевалку. Шрам на правом боку, как всегда, разбудил комплексы. Поддёрнув резинку, вернулся на коврик. Над ним успели потрудиться. Чья-то славная девчушка крыла его песком из синего ведёрка. А милый карапуз заботливо выводил недетское слово. Я сторонник лаконической школы. Поэтому просто свистнул. С трёх шагов очень воспитательно. Архитектор с каллиграфом всё поняли…
***
Через минуту я грел тылы, поверхностно расследуя английский детектив и, куда основательней, соседкин бок. Но без особо грешных порывов. Сугубо мужской интерес к загорелой коже. Ну, и красивой женщине. А, может, и не красивой. Лицо съедали чёрные пряди, а нос - газетный уголок. Эта штучка делала её беззащитней и проще. Окончательно изменив британцу, мысли спутались. Я дёрнул плавки. Спрашивается, зачем: и так валяешься на животе? Наверное, бзик. Даже, наедине с собой я прячу шрам. А вместе с ним? – что-то далёкое. Из прошлого…
Прошлое есть у каждого. Некоторые пытаются его забыть. Забыть, конечно, можно. Отказаться – никак.
«Я каюсь, что ни в чём не каюсь»... Откуда это?
+
Отсюда! Много лет назад я так же вот загорал. Возможно, что и на этом самом месте. Рядом тормознул парень. Высокий, красивый, с обезоруживающей улыбкой. «Я приезжий, и не хотел бы бездарно затратить вечер. Вы не в курсе, где-нибудь здесь хороший кабак?»… Я был в курсе... Вечер пролетел круто. Он был изрядный шутник. А слегка тягучий выговор лишь акцентировал западный шарм. Без проблем «сняли» девчонок и ко мне. А утром он произнёс эту фразу-девиз: «Я каюсь, что в ни в чём не каюсь». На следующий вечер попрощались. Коньячком, естественно. Он укатил в свой далёкий прибалтийский город. А я про него забыл. Имя? Выветрилось. Оно простое такое и знаменитое. Года через два столкнулись в шумном месте. Кино? Нет, ЦУМ. Он нарочно мимо прошёл. Как бы не узнавая... Я же его точно не узнал. Или не заметил. Чую только, кто-то тычет меня в бок. Точнёхонько, где сейчас шрам. Я вздрогнул, нахмурился. А он «хлоп» по спине и как расхохочется! По-доброму так, жизнерадостно. Ну, улыбку я сразу признал. Загуляли по новой. Ветрен я был тогда. Всё до булды. И к жизни легко относился. И к трепне его снисходителен был. А он чего только не плёл! Уж такой мастак на байки и розыгрыш. Ему бы книжки шлёпать типа Дюма или Мопассана. Скорее, Мопассана. «Ближе к телу». Девки были его страсть. Частенько похвалялся, как жене рога наставляет. Как-то даже фотку её показывал. Знатная фемина! Это я хорошо запомнил. Для меня в ту пору красавицы - что гаубице порох! По молодости ведь как? Все бабы хороши! Главное, чтоб не отказывали. А с красивыми морока. Запросы, без подарка не сунься! А какие у студента подарки? Завидовал я ему. Всё у мужика. И «бабки» на кармане! И бабы сами клеятся! Плюс жена красотка! На хрен, спрашивается, при такой домашней роскоши шалашовок заводить? «Она там думает, что я в деловой командировке, а мои командировки, сам знаешь: ипподром и дешёвые девочки в ресторациях»... Дешёвые! По тогдашним студенческим меркам – большой вопрос. А вспомнив «расценки», соглашусь. И тогда соглашался. Что-что, а внушать он умел! Теперь, конечно, стыдно! А тогда выхихикивал на подпевке его хвастням: «Красивая, только дура набитая. Такой и не изменять?!»…
А дальше...
А дальше… песком в глаза...
***
Я отряхнулся, готовый к бою. Рядом пританцовывал дуэт веселых задков. Такое усмиряет мужской гнев, даже будучи его причиной. Выше задков я уже не видел. Но говорили выше.
- Ты это... знаешь… Я не знаю, что там у тебя... это... с Игорьком. Но он это... чувак нефирмовый. И с бабками у него голяк хронический. Лох, короче…
Сглотнув твердый кол:
- А… а… И чё? - зад № 2 робко обосновывает выбор: - Зато мастак по боксу!
- Ну да, мастак - по рыгалу настучать, хи-хи. Ты, дура, с Саньком корифанься. Давно к тебе клеится.
Слегка отступили. Лиц еще не видно. Но головки уже ничего.
- Санёк?! Да он в металле валенок…
- Металл... На хрена свинье металл? Если только на зубы - Игорёк когда выбьет! Ха-ха-ха… То ли дело Санёк - по шмоткам папа римский. Тряпки достанет, какие хошь. С таким не жизнь – Сан-Ремо! И эти... бабки, и эти… кабаки, и хата двушная.
- Хата? Двухкомнатная? – В головке мечтательно причмокнуло. - У него? О, так я его полюбляю уже!
В ту пору «аристократ» настроил свой греческий клюв. Ну, зелень, держись, сейчас задаст вам «кодексу морали»! Паче чаяния диплодок как-то заискивающе хихикнул:
- Чё, болонки, кобелей доите? – трепетно погладил расписной мамон, - Зря. Айдате со мной, у меня и дача туточки, и «жигуль», осёдланный, на взгорке. И насчет буль-буль усё на мази. Поканали? – и шкодливо облизнулся.
Весёлый дальний задок изготовился метнуться. Но весёлый ближний с ходу урыл шансы троглодита:
- Кобёл ты старый, да тебя ж на одиннадцатой секунде кондратий долбанёт! – перепало и товарке: - А ты!? Секи хоть маленько, на кого клюёшь. Это же СПИД ползучий.
- Чо эт ты его так? – растерялась та, являя личико: малость перекрашенное, но ещё вполне.
- То! Видали мы таких, с дачами. Завезёт в сарай на с…ной инвалидке, ливера с помойки нарубит, самогонки упорется, бряк на раскладушку и пошёл жарить…
- Кого?
- Шульженку: «До тебя мне ползти далеко, а до смерти - четыре шага»… Эх ты, Клава! Валим, неровен час, соплёй обмажет. - Её портрета я так и не удостоился.
- Видали мразь перепончатую? – Багровеющий диплодок апеллировал, преимущественно, ко мне, – Фашистки-анашистки!
- Спидометр поставь на лейку, чтоб без домкрата подпрыгивала, - донёсся затухающий хохоток.
Загорающие оживлённо изучали внезапно рассекреченный СПИД. Мелко вздрагивая, я плющил носом британца. Троглодит щедро делился соплёй, а, унявшись, вытаращился на меня:
- Нет, каковы свиньи? - Я хрюкнул. - Распустило государство. Не туда глядит. Вишь чо, кобелей рыщут. Я б на месте государства давно борделей понастроил. Чтоб всё, как у пацанов: по-честному, без «буль-буль». – Пляжный Дон Жуан всерьез актуализировал тему. - Уплатил пацан таньгу, так ты, сучка, - удар кулака: гейзер песка, - кха-кха-кха… будь любезна, сучка… кха-кха… уважь клиента, хоть бы он и не совсем уже мальчик. А брыкнешь, так тебя, как эту... саботажницу прогресса… в Сибирь столыпинским купеем, - я лишь дивился обманчивости начальных впечатлений. - Эх, откинуться бы мне годков на двадцать... сорок. Я б им показал сарай. Они от меня на столб фонарный бы полезли. Я б их обоих так за..... - Он яростно шлёпнул нагрудную русалку между синих куполов. - Слышь, а что за хрень, ну который СПИТ?
- Да как вам сказать? Есть такая вредная амёба.
- Кого ам? Чего ёба?
- Каракатица, говорю, такая.
- И чо она?
- Каракатит.
- Чо ж в ней вредного?
- То, что СПИД не спит.
- Никогда?
- Никогда.
- Даже с перепою?
- Даже.
Дума крепкая взяла «аристократа». Крепкая настолько, что он подтянул сумку и долго там шарил. Забулькало. Сперва в ней. Потом в нём. Отчмокнув жерло «андроповки», идеолог проституции весело крякнул. Глаза молодецки сверкнули, татуировка запылала, рот скруглило на повтор.
Но я уже бежал к реке.
Плавал вволю. И вспоминал. Вспоминал...
++
…Что там дальше с прибалтом? Этот городок он посещал ещё не раз. Нагрянет с винищем, анекдотами, бабцами... Сперва я радовался его визитам, как блаженный. Но в последний заход стал он меня допекать. То ли повзрослел. То ли приелось. Он был фарцовщик. И спьяну у меня тогда валюту посеял. Марки феэргешные, как сейчас помню. Пачка - в мизинец толщина! Я столько отродясь не видел. И в голове как-то сразу устаканилось. И совесть как бы прорвало. Но пока лишь изнутри. Внешне сдерживался. Потому как завтра он грозился убыть с концами: «Капец, чувак, бездетной волюшке моей, жинка первенца готовит». Его цинизм меня доконал! Я зарёкся: сполна получишь! Но вечером... Вечером гудели на даче моего приятеля, обкомовского сынка. Я и свёл обоих. Как всегда, пили, с левыми девчонками танцевали. Но я быстро понял, что лишний! Их занимали только махинации. По умной терминологии: «бизнес»! Я и ушёл. Сюда. Дача-то неподалеку. Смывая хмель и досаду, нырнул. Плавал вволю. Когда выбрался на песок, стемнело. Комариллы жалили насмерть. Но требовалось подсохнуть. Сел на лавку. Прикурил....
Кажется, я закупался. Пора на бережок. Выйдя, сел на ближнюю лавку. Модельных форм соседка жалила кроссворд. Тихо подключился - через плечо. Она неплохо управлялась: заминки ждал минуты три. Дождавшись, не утерпел:
- Шестнадцать по вертикали: «Аполлинер». Восемь по горизонтали: «джейран».
«Модель» досадливо поморщилась, захлопнула журнал «Смена» и рванулась к одежде. Меня разобрало. По какому праву, я что: маньяк? Обида часто толкает на дурь. Вот как меня:
- А что я сделал?
- Какое вам дело? – рыкнула пантерой. Самым невыносимым было ледяное «вам», предназначенное исключительно мне.
- Не пойму, чем вызвал божий гнев. Давайте спокойно обсудим, кто, что, - молол я деликатно, но с верным привкусом конфузии.
- Предпочитаю воздерживаться от таких… – с нескрываемой враждебностью шипела она.
- Зря. Разговоры обогащают...
- Мне кажется, - она упрятала в юбку раздвоенный метр красоты, - я с такими разорюсь.
- Рискну оспорить. Ваш кругозор уже пополнился гаммой экспрессии... – палил я, увы, вхолостую: мегера уносилась прочь. И рост её внушал облегчение.
Запал пропал. Строгая училка публично высекла вшивого школяра. А тут ещё щеглы прыщавого возраста с их гадкими ухмылками.
***
Когда я вернулся, троглодита развезло. Свесив мясистые губы, он вяло жевал рассредоточенного по бархану леща. Звонко обсосанные косточки складировались в некогда белые штиблеты. В один неуловимый миг беззубая челюсть утянулась и… Кранты! Старческий лобик зарылся в песок. Жизнь оставила тело, лишь песок нерегулярно вспучивался храпом. «СПИД всё-таки спит», - нервически усмехнулся я. Не читалось. Закурил. Не «Мальборо» - болгарскую «родопину».
Сбоку чихнули. Соседка морщит носик. Похоже, реакция на дым. И эта? Что за день! Сдувая дым в обводную ладошку, пригляделся. Так, загораем на животе. В межлоктевом портике белеет книжка, толстая. Покуда очи утюжат её лопатку, губы меланхолически целуют сигарету. Тянется неважно.
+++
…Сигарету я целовал и в ту мрачную ночь. Оставив «бизнесменов», я перекупался и капитально замёрз. Намокшая «Мальборша» тянулась хуже «Шипки». Упыри её не боялись, холод - тоже. Но чу… В кустах у спуска причудилось шевеление. Бросив окурок, долго щурился в темноту. Я не ошибся. Шагах в двадцати еле различимый силуэт. Девушка! Одна! Куда? По ступеням - вверх... Рискованная, однако. Как сглазил: на хвост ей падает фигура. Мужская! Натягивая одежду, я попрыгал к лестнице. Комары отступили, зато покусывало нехорошее чувство. Услышав звуки, девушка вскрикнула и побежала. Может быть, заметив две тени, она испугалась вдвойне. Мне было не до психологии. Дурное предчувствие стегало и гнало вослед...
Что такое? Женщина снова отмахнула дым. Без досады – механически.
- Извините, если мешаю.
И увидел лицо без колпачка. А мы чертовски хороши! Короткий пристальный взгляд, странная улыбка с еле слышным: «Ничего». И всё. Но бывают (редко, но бывают) райские минуты, когда после дежурного вступленья ты отчаянно жаждешь завязки. Точно боишься упустить шанс. Может быть, всё ещё первый. Иногда так и думается: «Шанс бывает только первым и последним». Потому что он один, как твоя жизнь.
Шанс первый… Он из ста.
Ни слава, ни здоровье
Не стоят предисловья.
Шанс первый. Он - черта…
«Но это так, вообще. Никакого шанса, наверное, нет. Но ты всё равно подумал о нём… Глядя на… неё. Будем честны: ни весёлые задки, ни лютая кроссвордистка не вызвали даже намека на ожидание. Не было такого намёка вчера, так же как неделю назад… и даже год… Стало быть, есть в этой незнакомке что-то ТВОЁ. Твоё – это, когда одно присутствие женщины запускает в организме неведомую реакцию. Бац, и вот весь уже томительно напрягся в сладком предвкушении не знакомства даже, а самого ожидания, томного, сосущего, волшебного. Так бывает: рождение некоей сумеречной надежды превращает мозг в слепой конвейер яростно манящих авантюр»...
Неловко покашлял, очищая горло для вящего яснозвучия. В результате, попутно обжёгся и, туша «бычок», уронил его на коврик: дырка! Зачем-то причесал самый гладкий район шевелюры. Судорожно пролистал британца и важно захлопнул. А что дальше придумать, не знал, хоть убей. «Простите, вы часто здесь бываете? Правда? Как же я мог вас не заметить? И что, всегда здесь столь многолюдно?»… Не придумав, вытянул из белой сумки лимонад. Ещё бы открыть чем. Кумекая, мёл с чистой бутылки «песок». Живо откликаясь на «буль-буль», диплодок счастливо посиял мне фиолетовым хоботом. После чего окончательно его укопал.
Глянув на солнце в изумрудную бутылку, я вдруг… чпок… отколупнул шляпку зубами. Пшшш… Железный занавес снесён! От нестерпимости распахнутой свободы лопались бессчётно пузырьки. Толкаясь, постояльцы дна летели, чтобы взорваться ради… мига наверху! Какой глубокий зябкий символ! Брр… И без всякого уже притворства я с наслаждением отпил. Газировка была холодной. Кожа соседки покрылась мурашками. Аллергия на фирменную «откупорку»?
И вновь повернулась ко мне:
- Простите, это у вас открывашка?
- Н-н-нет. Но что-то в этом роде. - Я клацнул зубами.
- А не жалко? – она болезненно мигнула.
- Не тот возраст, чтоб жалеть.
- У вас возраст? Что же тогда говорить про меня? - Она сдержанно покривила губы.
- Не знаю. Наверное, только хорошее. А чтобы вы не переживали: не тот ещё возраст, чтоб жалеть. Устраивает?
- Льстите, молодой человек.
- Опять ругают. А за что? За любезность и за прямодушие.
- Прямо-таки душно. Будьте так любезны, распечатайте. – Я не успел глазом моргнуть, как в её ладони заискрилась бутылка. Минералка.
Я принял, направил горлышко ко рту.
- Я не хочу, – она глядела строго, - чтобы ваш организм страдал из-за моей жажды, - но в глазах поплясывал смех.
- Зубы не организм. Организм это то, что точат микробы. А зубы - то, что точат пробки от бутылок.
- Вы так считаете?
- А как же. Мы люди не далёкие, в смысле тутошние: шутим примитивно, но в удовольствие.
- Возраст такой. Валяйте уже! – она чуток поморщила носик.
Зажав пробку клыками, я сделал усилие:
- Чпок! И без всякого ущерба организму.
- Спасибо, только зубы всё равно надо беречь. Их точат не только пробки. – Жадно отпив, хитровато прищурилась.
- В курсе. Ещё есть дядюшка Кариес.
- Какие знания! - ещё глоток. - Вы не медик?
- Зубной техник.
- Нет, зубные техники берегут зубы, особенно, свои. Какая гадость эта минералка. – Сморщилась под новой волной мурашек. - Теплая…
- Я бы предложил обмен, но вы вряд ли рискнете.
- Почему?
- Рядом оголтелый СПИД, - я кивнул налево.
- А, - она неаппетитно скривилась. - Этот СПИД крепко спит, поэтому не страшен.
- Не бдительно с вашей стороны. СПИД не спит, а чутко дремлет.
- Значит, рискнём, пока он дремлет. И я достаточно бдительна. – В её руке возник пластмассовый стаканчик. Мы аккуратно обменялись напитками. - Ядрёно! Горло аж дерёт! - Напор газа вздул ей круглые щеки. - С утра мечтала.
- Давно б спросили открывашку.
- Жарко. Лень... – Она сделала длинный глоток. - И меняться обратно тоже лень. – Это уже относилось к газировке.
- Не возражаю. Пейте. Чуть помедленнее, но без скорби.
Она, наконец-то, улыбнулась и выплеснула горячие подонки. К лужице спикировала оса. Рука испуганно отдёрнулась. Песок алчно всосал жидкость из опрокинутой бутылки.
- Ну, вот! А я так хочу пить!
- Вы много пьёте. - Сухо отметил я.
- Патология. Скрытая, но не вредная для окружающих.
- Да? И вы не страдаете почечным заболеванием?
- Нет! А вам бы так хотелось?
- За что вы так?
- В вашем вопросе было столько надежды.
- Слова. Не будьте к ним бдительны. - Устало махнув рукой, я запустил её в пакет и салютовал холодной бутылкой коричневого цвета.
- Какая прелесть! – Гостинец принимала, не чинясь. – А почему тёмная?
- Стекло такое.
- А под стеклом?
- Читайте этикетку.
- «Дюшес»…
- И ето лучше, чем «Буратино». – Гордо отрекомендовал я с маленьким ставропольским акцентом.
- И теперь я знаю ваше имя, Дюшес. И ето даже лучше, чем «Тархун».
Уела. Пора, однако:
- А как насчет Виктора?
- Виктор тоже вы?! Так чокнемся за это! Виктор-Дюшес-Эммануил! – она протянула бутылку: «Дзинь!». - Станислава.
«…шанс первый он из ста ни слава ни здоровье…»
Моя реакция запаздывала, и я выглядел смешнее. Однако не смущался. Дружески подали руки, взаимно кивнули, отхлебнули.
- Пф! Я же чуяла подвох... Это пиво!
- Да. Оттяните наклейку, пожалуйста. - Я протянул руку, забрал. - Спасибо. Просто у меня нет запасных.
- Вы коллекционер?
- Ага. Вот смотрите, – вытащив «голую» коричневую бутылку, я послюнил, налепил этикету «Дюшес» и сплавил обратно. – Никакого волшебства. И даже не ловкость рук. Просто новый сорт пива: «Дюшес». То есть я хотел сказать: «Дюшес темный, оригинальный».
- Камуфляж в духе ускорения гласности? Браво!
- Вот етова не надо, товарищ Станислава. – Я сделал строгое партийное лицо. – А то ведь нам только нАчать и опошлить священное дело перестройки советского мочевого пузыря.
- И ето правильно: чем священнее дело, тем пошлее маскировка.
- Ето всё мелочи. Главное, что вы не забраковали «Дюшес».
- Вы плохо про меня подумали, Виктор. Я даже готова срезаться в подкидного. - «Однако женщина входит во вкус, как пиво в нее!» - Но, к сожалению, умею только в «пьяницу».
- Цыц, разбудите, - я кивнул в известную сторону.
- Тогда не будем… в "пьяницу".
- А во что? «Море волнуется раз», «крестики-нолики», «города»?
- Возрастное? – похоже, у нее дар смеяться без улыбки.
- Давайте просто утопать. Я объясню сейчас принцип. Вы будете утопающей княжной, а я… нет-нет!.. водолазом.
- Приберегите «до второго в Комарово». Давайте просто утопать. - Она встала, поправляя купальник. Я оценил. От цены голова пошла кругом.
Сначала долго плавали. Потом начались игры. Поднырнув, я исполнил воспетый разинский экспромт. Но без финального: «бросает в набежавшую волну». Не обиделась! Сохли, придвинув коврики.
- Вот это да! – Станислава обвела, не касаясь, шрам.
- Да так. - Я инстинктивно вздёрнул плавки. - След давней дури.
- Это лучше бандитской пули.
- Кажется, мы перегрелись. – Подвел я черту.
- Пожалуй. – Согласие было неожиданным и оттого вдвойне приятным. – Натура скрытная…
- Одеваемся?
- Ага. - Она встала на колени. - Скажите, Виктор, а что такого вы сказали девушке вон с той скамейки? - и на миг задержала расчёску со взглядом.
- Кто её знает…
- Она вас плохо поняла. - Догадалась, сворачивая коврик. – А вы геройский тип. Она на голову выше Брижжит Бардо. Вы не боитесь женщин мужского размера?
- С чего я должен их бояться? – а про себя добавил: «Кого бояться, так это мужчин женского размера».
- А разве удобно, когда она выше его?
- Если бы Пушкин задумывался об этом, ему не пришлось бы стреляться с Дантесом. – Я застегнул молнию белых джинсов «Лаки Страйк». - Вот и я не задумывался, когда спугивал её со скамейки.
- А о чём задумывались?
- Никак не мог придумать, как с вами познакомиться. А попутно расчищал место для маневра.
Я потянул её сумку - она была лёгкая, но увлекла хозяйку - и заглянул в глаза. Ответила прямым - без улыбки. Я удивлялся сам себе. Не только бешено-самоуверенной дерзости, а лёгкости всего происходящего. Что бы я ни вытворял, - получалось! Так бывает крайне редко. В силу чего удивительная эта легкость торжества подначивает и нашептывает: «Шанс первый. Он из ста, ни слава…». Неужели, она права? Неужели, правда, Она?
- А это видно. Будь иначе, ничего бы не получилось. Я не люблю тех, кто, не утруждаясь словами, распускает конечности.
- Значит, я ещё не распущенный человек?
- И уже не конченный. Поздно, сударь. Возраст.
- Ох, уж эта мне эмансипация.
- Самое глупое попустительство мужчин и самая умная их инициатива. А почему, собственно, ваша?
- Ну, вот, пожалуйста! – Я беспомощно развел ладони. - Да, Пушкин, ещё на заре эмансипации угадал, к чему это всё приведет.
- Пушкин? - усмехнулась Станислава. – Хм, Ларина, Катерина, Мавра, Людмила… Что-то не припомню. Неужто Наина?
- «Сказка о рыбаке и рыбке». Немеркнущий образ корыта… ой… старухи… ой… да… давайте лучше вашу сумку.
- И так всегда: сперва потакаете, потом обвиняете…
***
Ступеньки доставили в парк. Тут всё знакомо. Даже хрустко грустящие останки стакана при автомате «Газвода».
- Интересно, на каком из этих «мерседесов» рассекает дедушка СПИД? – я лениво оглядывал стихийную парковку. - Не знаете?
- И знать не хочу. Это задачка для иммунологов.
- Легки на помине. - Я указал на группу мужчин с красными повязками.
- Не тыкайте, а то докопаются до «Дюшеса».
- Слушаюсь. Вот что, Станислава, а давайте заглянем в безалкогольное кафе?
- Зачем? – в слабом изгибе плеч ни капли энтузиазма.
- Ну, мы всё равно скучаем. И «Дюшес» не терпит отлагательств...
- Думаешь? Идем…те… Натура находчивая…
...Расположившись под тентом, заказали кофе: надлежало оправдать аренду столика. Её кофе ушло залпом… под стол. Его место занял «лимонадный подпольщик». Себе налил в бумажный стаканчик. Буфетчица не усекла манипуляций. Да и зачем, «ежли уплочено»? Станислава зараз убрала полчашки фирменного «дюшеса». Да, попить мы любим. С голодухи и меня раскатало на кофе. Ещё правдивей: на сырные бутерброды вдовес. Станислава хлебнула пива, отломила кусочек бутербродного сыра:
- Сыр и пиво. Что может лучше дополнить друг друга? - И не давая мне вклиниться: - Сухое винцо и шоколад.
- Знаете, Станислава…
- Можно Слава…
- Хорошо, Слава, мне кажется, правильнее будет разделаться с… кофе, а потом…
- А вот потом я сама решу, что и когда мне нравится, договорились? - посмотрела с улыбкой. Но строго.
- Конечно, вам решать, что, когда и сколько? – а ведь растерялся, точь-в-точь выщёлкнутый по носу котёнок.
- Так вы изменились! Я вовсе не обиделась. Такая манера. Не обижай...ся. - Моё запястье невесомо тронула чужая ладонь. Ровно на миг. - Уверенность тебе больше к лицу. Натура обидчивая…
- Ладно. Будем учёные... - бумажный стаканчик выскользнул из моей руки, задетый юнцом в «джинсе-самопалке». Дерзец вихляво фланировал с матрёшкой того же пошиВа.
- Эй… - Я завибрировал.
Станислава, быстро наклонившись, шепнула:
- Оставь. – Что-то волнующе легло мне на колено. - Каждый самоутверждается, как умеет, – сжало колено, - один бьётся за идею, второй лезет на рожон, этому выпало хамство, – погладило колено.
Размяв стаканчик, я хлебнул прямо из горла.
- Натура восприимчивая. - Отметила Станислава.
Я виновато щёлкнул языком и огляделся. Ба! Через три столика от нас балдели весёлые задки. И даже с лицами - только почему-то не весёлыми. Перед каждой тарелочка с мороженым. Пломбир плавился. Но девушки упорно ждали чего-то. Ещё понаблюдав, я догадался, чего. Напротив лакомился жирный и счастливый юноша. Лакомился? О, нет, юноша жрал с алюминиевого подноса! Жрал смачно, чавкая, хрюкая, прея и брызжа на оранжевую дамскую кофту. Укушав восемь шариков, юноша приканчивал девятый. Не выдержав, главная матрёшка перегнулась через алюминий и звонко обнародовала:
- Это сало меня задолбало!
«Сало» вздыбило редкие щетинки, отрыгнуло порцию крем-брюлле и жизнерадостно залопотало:
- Послушайте, девочка, если бы я тебя начал долбать, то долбал бы до панихиды. Но я таких не долблю. Я таким по доброте своей спускаю.
Узрев достойного партнёра, матрёшка хищно облизнулась. То была великая минута. Скрестив лбы над осиротевшим мороженым, бойцы вдохновенно заверещали…
Я понял: мирным людям здесь делать нечего.
- Куда теперь? – бесстрастно полюбопытствовала Станислава.
- Всё равно. Мне пока просто хорошо. Хорошо, если надолго.
- Если так, хорошо.
- Если не секрет, что ты читала?
- Исторический роман. Есть такая смешная склонность.
- Дюма? Дрюон?
- Анн и Серж Голон. Это называется: свильнуть на вираже. - Остановилась, залюбовалась рекой.
- А если без усложнений, то просто срезать путь.
- У каждого свои маневры. – Её глаза притягивал далёкий малахитовый ломтик средь Волги.
- И каждый ищет свой остров. - Я встал рядом и слегка обнял плечо. Если скажет, что мы уже не дети…
Она просто встряхнула роскошной копной. Запах вечерней реки баюкал, усыпляя память.
- Пожалуй, - молвила задумчиво, - самое время расстаться.
- Но ты же и так одна, и давно. – Резко повернувшись, я уставил «око в око». Рука мёрзла на её плече.
- Одна – это признак разочарованья.
- Ты, кажется, не из тех, в ком разочаровываются.
- Этого не знаю. Я из тех, кто разочаровывается?
И стало совсем неуютно. И дальше не придумывалось.
- Ты нетутЫшная? – Вырвалось у меня как-то так, без затей.
- Да.
Слова не расслышал, лишь качнулась голова.
- Из Белоруссии?
- Да, - удивлённо покосилась, - Брест.
- А я тутошний.
- Видно. Держишься гегемоном.
- Верно, и впрямь лучше расстаться, - Я снял руку. – Не люблю партийных уклонов.
- Виктор, - вздохнула она, - ну, а ты сам разве не видишь, как это смешно. Не то, что смешно, но… всё не так, - усмешка исказила красивое лицо с, я только что это заметил, белым носом. - Лучше бы не пить пи-во. Оно будит ложь и сантименты.
- Не знаю. Трудно так судить, – растерявшись, я не мог скрыть горечи. Шанс осыпался прямо на глазах.
- Прости, - она коснулась моего плеча.
- Не ожидал, что ты так боязлива.
- Научена и осторожна.
- Видимо, потеря была тяжёлой, - сказал я и понял, что угадал.
- В том и дело. Он… Он погиб... Где-то в этих местах.
***
Мне стоило усилий овладеть голосом:
- Прости. Вы раньше жили здесь?
- Нет. Здесь я впервые. Тут часто бывал он.
- Тебе очень тяжело, – вконец растерявшись, я терял даже интонацию.
- О чём ты? Прошло десять лет почти. За ту командировку он ждал как раз повышения. Чёртова командировка.
Мне никак не удавалось сформулировать вопрос. Сама на помощь пришла:
- Ему было двадцать четыре.
- Как и мне... Тогда.
Кровь отхлынула. Мне кажется, я побледнел.
- Я старше... На два года. На даже целых два. – Я увидел её спину.
- Станислава, либо дальше… либо всё?
Она ещё раз посмотрела в глаза. Я не понял, как. Но прохватило, пробрало.
- Хорошо. – И помолчав: - В тот раз он уехал в ваш дурацкий город в который уже раз… Почему-то его сюда посылали, к вам. И он всегда возвращался грустный и такой нежный, говорил, что безумно скучал… Он очень был добрый, ласковый, заботливый, ни разу не слышала от него ругательного слова. Да, так вот в четвёртый или в пятый раз он тогда к вам уехал… И зачем он вообще уезжал к вам? Вернётся вечно измотанный, выжатый…
- Командировки дело сложное. По себе знаю. – Я как чурки деревянные рубил. - Когда как бывает. Но чаще типа прогулки...
- Выходит, для него бог не предусмотрел такого…
- Выходит. - Согласился я, уводя взгляд к острову.
- Бедный Артур, - она как будто тихо позвала его. - Та поездка оказалась роковой. Представляешь, на него наехала машина, прямо на трассе за этим парком... до чего нелепо, дико!
- Артур? - Ледяная пасть крадучись всосала сердце. – Он, что, был латыш?
- Артур Скрастиньш.
«Долгая дорога в дюнах». Артур. Героя так звали...
- Крепкий такой, белобрысый. Рот в золотых зубах? – Тут я испуганно осёкся.
- Да. Точно, - прошептала она чуть слышно и вытаращилась непонимающе: - Но…
- Рост где-то метр восемьдесят! – оглушающим шёпотом перебил я.
- Если точно, метр восемьдесят два. - Она придвинулась, неженски сдавила мои кисти. – Но… Откуда ты знаешь?..
У меня дёрнулось левое веко.
++++
...Он был прибалт и звался Apтур. Напяливая туфли, я мчался за Артуром и перепуганной девушкой. Настиг близ выхода из парка. Они катались в траве. Я хрустнул веткой. Артур испуганно обернулся. Узнав меня, просветлел, фальшиво хихикнул: «Не желаешь»? У ног его скорчилось белое, почти голое, закрываясь ладошками и всхлипывая... Щурясь, я разглядел… А, может, внушил себе, что разглядел, огромный и белый, как луна, глаз. Я уже не помню, что кричал. Наверное, то, о чём знал, вернее, догадывался. Кричал взахлеб, путанно, ребячливо. Артур сперва попытался отделаться шуткой, но быстро рассвирепел и вдруг ударил. Вдалеке сверкнули фары и мгновенно утонули в зарослях. Я рванулся на шоссе, чтоб просигналить. Он встал поперёк дороги. Я толкнул его. И бок мой обожгло...
Она требовательно уставила «око в око». Перебарывая смущение, я закудахтал:
- Да ребята из гаража сказали. Шоферил тогда я, да...
Ложь! Всё… Кина не будет…
Станислава вдруг опустилась на колени. Вернее, на корточки. Я, было, подался к ней. Затрясла головой.
- А я его и не видела, - прозвучало вечность спустя. - Тело не могли опознать, очень долго не могли. Хоронили в цинке, не открывая. Я в то время носила. Как без памяти, все дни была. Месяца два на волоске висели оба... И… впустую... Это потом, много позже, кто-то пиджак с документами подкинул... – Её рука нашла мою, легонечко пожала. Мне она показалась свинцовой.
- А он что, не в гостинице разве жил? – спросил чужим голосом я, добивая шанс.
- Похоже, в этот вечер его там не было... Я не знаю. Ничего вообще не знаю…
***
…Знаешь Ты!
Ты знаешь всё!
Знаешь, что не было его в гостинице. Ни в тот вечер… Ни до…
Знаешь, что в командировках его занимало одно - другое!
- Ты его сильно любила… - Сказал-спросил глухо, без интонаций.
Она промолчала. Я отнял руку и зашагал прочь...
Всё, что произошло той ночью, опять обрушилось слепящим кинопадом…
+++++
…Жаркая резь прошила бок. Я повернулся к Артуру... Он стоит, широко расставив ноги. В правой руке блестит. По запарке ты не соображаешь, что это лезвие. Острое. Нож или стилет. И острое представляет угрозу не кому-нибудь, а тебе. Предмет нацелен в твой живот. Артур пьяно матерится. Алкоголь и спасает тебя: удар проходит вскользь. Крови мало, злости в избытке. Ты свирепеешь... Дальше! Он качнулся в мою сторону. Неожиданно ловко (Волга освежает!) я заломил его руку, автоматически придавил ступню и дёрнул. Однако споткнулся, и тут произошло немыслимое. Резкий виток, и наши тела поменялись местами. Подламывая весом, Артур накренил меня. Откуда силы, бог весть, но я толкнул его. В тот же миг что-то страшно просвистело там, где был он. Фура! Она мчалась по безлюдному ночному шоссе. Тело Артура исчезло. Я окаменел, срубленный догадкой: «Вот улетело тело ещё живого, а, может, уже неживого человека». Непоправимость случившегося, фантастическая быстрота перехода жизни в зеро отщёлкнули разум. Нелепость потрясала, сознание отказывалось верить. Я ещё, наверное, долго бы тупел в прострации. Но из кустов донёсся всхлип. Вспомнив о замолкшей девушке, я кинулся туда. Бессвязно повизгивая, истерически мотая головой, она упятилась в листву. Опять затихла, потом ахнула, шмыгнула в рощу и… Напролом! В темноте, удаляясь, помелькивал («весело пританцовывал») белый задок. «Брр», - произнёс я, тоже мотнул головой, вышел на шоссе и растянулся, споткнувшись о лёгкие кроссовки. От сотрясения распоротый бок засочился. Крови было мало. Я тормознул мотор. Шофёр ещё пошутил, где, мол, так надрызгался. Я пытался адекватно ответить, но, кажется, напугал его. Однако подкинул. Слез в чужом районе, «на автопилоте» ковылял минут ещё двадцать. Наконец, смекнул, что иду к Веронике. Её я вспоминаю только, когда припечёт. Не спрашивая, впустила, перевязала. Рана была неопасная, поверхностный разрез. А у меня в то утро как раз отпуск начинался. Времени аккурат, чтоб залечить… Обошлось без шума. Да и велика ль беда: неизвестная фура сбила пьяного? Документов ноль. Водитель не остановился. Возможно, не заметил. Девушка, которую я спас, не объявилась. Да и я не горел желанием светиться. Зачем? Достаточно вспомнить, кем был Артур. Не говоря уже, какой оборот может принять дело, найдись такой «свидетель». Артур не стоит целой «истории», решил я, так пускай хотя бы для жены останется честным командировочным. «Я каюсь, что ни в чём не каюсь»… А дальше всё прошло как по нотам. Во-первых, дача. Не успел я отчалить, как Артур распрощался с моим приятелем, заявив, что едет в гостиницу. Гешефт не заладился, и для обкомовского барыги Артур «умер» ещё раньше, чем погиб. Во-вторых, недели через три мне звякнула одна из артуровых пассий: «Ты не в курсе, где наш богатенький парниша? Пиджачок с документами у меня оставил, а сам тю-тю» - «Не в курсе. Но лучше подбрось у гостиницы. Мало ли что»… Она так и сделала. Так неизвестный, сбитый у парка, был опознан... Этот случай меня терзал гораздо дольше, чем шрам. Но годы шли. Всё реже думалось и вспоминалось. Забылось, стёрлось имя «героя». Лишь шрам украдкою взрезал днище памяти, бередя запретное, тёмное, нехорошее…
Как же мстительна судьба! До чего неумолима память! Давняя черная история выплыла нежданно, как утопленник! Уж смерчем взбаламутило мозги. И когда?! Когда у твоих ног скорчилась женщина. Хорошая, потерянная, доверившаяся… Женщина, которая всю жизнь искала опору… Женщина, чьего мужа ты, убил… Пусть невольно… Пусть защищаясь... И даже защищая… Женщина, с чьим мужем по незнанью делил ты грязь паскудных кутежей… С чьим мужем по младой дури гадко хихикал над… Её постоянством… Её верностью… Её доверием и… В конечном счёте, Её любовью... Смеялся над любовью!..
Нет у тебя больше шансов, Виктор. Нет!
Он зажмурился и шагнул прочь.
- Виктор!
В тонком зове проскрёбывались беспомощность и страх. Обида и недоумение. Боль и надежда.
- Куда ты? Ты обиделся? Постой. Как же так? Витя…
Сердце было готово взорваться.
Но он уходил, зная, что судьба, действительно, послала тот шанс из: «ста… ни слава…». Зная, что он не может воспользоваться этим шансом... Хотелось плакать и реветь. Он не мог остаться с этой женщиной. А ей не суждено быть рядом...
Не мог я остаться.
Ты не смог, Виктор, почему?
Слабак он, Слава...
26.04.1987