Мерно постукивая колесами, поезд удалялся все дальше и дальше. Вслед ему убегали и огоньки, красными точечками вцепившиеся в последний вагон. Привычный запах уходящего состава исчезал вместе с последними аккордами затухающего в станционных динамиках прощального марша.
А всего несколько минут назад... Тесный тамбур. Строгая проводница. Тусклый свет, едва пробивающийся сквозь пыльный плафон, да серая платформа за, видно никогда не отмываемым, грязным и толстым стеклом окна.
Он держал ее руки в своих, не отрывая от нее взгляда. Она ласково и нежно смотрела на него. И не было для них никого вокруг. Они были одни в этом переполненном спешащими пассажирами вагоне.
Он поднес ее пальцы к губам, как бы пытаясь согреть их. Но в вагоне не было холодно. В вагоне было печально. Коснулся губами ее ладони. Она прижалась щекой к его руке, вдыхая его запах. Из уголка глаза выкатилась нечаянная слеза. Она быстро сомкнула веки и, вот тут, их губы встретились, прощаясь каждым движением, каждым вздохом.
Заглянув в проход сердитая проводница выкрикнула свое привычное:
— Граждане провожающие...
Но они не слышали ничего.
Тогда она, завидя непорядок, проводница подошла к ним и так же громко на весь вагон вопросила:
— Которые тут из вас поедут? — да осеклась. И уже тише, обращаясь вовсе как бы и не к ним, добавила. — Да что я не понимаю, что ли? Сама молодой была, да ведь не положено!
Они попрощались без слов. Она уже не обращала внимания на скатывающиеся со щек слезы. Он стоял на перроне, подняв голову, и смотрел на нее и, казалось, все еще держал ее руки в своих...
А поезд, тем временем, мерно постукивая колесами, удалялся все дальше и дальше. Вслед ему убегали и огоньки, красными точечками вцепившиеся в последний вагон. Привычный запах уходящего состава исчезал вместе с последними аккордами затухающего в станционных динамиках прощального марша.
Когда последний вагон исчез за поворотом, Он, как бы очнувшись, развернулся и быстро пошел, твердо ступая, уверенный в каждом своем следующем шаге. И удивительно это было и неожиданно после того, что только что увидел. Но я не долго думал об этом. Ребята звонили. Собирается холостяцкая вечеринка.
— И кому, как не тебе, старому романтику, быть на ней тамадой! Девчонки будут... Провожаешь? Ничего, чуть задержишься, словом, ждем!
Я шел по умытому туманом осеннему городу. Свет неоновых реклам перемешивался со светом ртутных ламп. Тяжелые капельки влаги оседали на одежде и тротуаре. Хорошо, что пошел пешком! Погода под стать настроению, а может и настроение под стать погоде.
За дверью слышалась музыка. Даже здесь, на лестничной площадке пахло дорогими духами, вином и сигаретами.
— Кто у тебя там? — войдя, спросил я хозяина квартиры.
— Да все свои! — он перечислил пару знакомых имен. — Слышь, Лелька сегодня одна, про тебя спрашивала...
— Кто к нам пожаловал! — головы повернулись в мою сторону.
Все уже были в приличном подпитии. Леля подошла ко мне с фужером в руке. От нее пахло помадой, дезодорантом и всем тем, что она уже выпила.
Доверительно положив руку на мое плечо, она поднесла бокал к моим губам и, с где-то услышанной интонацией, пропела:
— Глотни с морозцу, слышь, глотни. Согреешься!
Она прижалась ко мне. Юная, в коротком облегающем платье с большим вырезом на груди. Ее длинные, стройные ноги коснулись моей ноги. Каштановые, пушистые локоны приятно щекотали мне щеку. Я коснулся губами бокала, сделал глоток, поднял глаза и... увидел.
Они сидели в углу дивана и целовались. Он держал ее руки в своих, не отрывая от нее взгляда. То и дело их губы сливались в долгом сексуальном поцелуе. Ненасытном, жадном и липком. Ее очень короткая юбка открывала довольно приличные ножки.
Он положил руку ей на колено, а другой, пропустив под свитер, погладил спину. Она вся прогнулась, как в судороге, но, не сопротивляясь, а приглашая...
Он тоже увидел меня. И узнал. Но не смутился, а как-то с вызовом посмотрел. Она отодвинулась от него и тоже посмотрела на меня. Он встал, и мы вышли.
«Как же так? — хотелось спросить мне его. — Всего несколько часов назад, на вокзале... Ладно, я, старый холостяк, никогда никого не любил, но ведь ты? Я сам видел!»
Но ничего этого я не спросил. Мы долго стояли молча и курили. Сделав последнюю затяжку, он долго тушил сигарету в пепельнице, тыча ею в хрустальное донышко до тех пор, пока она вообще не рассыпалась.
— Ты знаешь, любовь — это что-то святое. Но ведь и телу надо что-то дать! — наконец выдавил он из себя.
— Так ты икону отправил, а сам решил телом заняться?
— Зачем ты так. Я ведь правда люблю Её, но вот как-то не хватает ей сексуальности.
— Так женился бы на этой с ногами!
— А ты бы женился?
— Да я может потому и не женат. Уж лучше так. По крайней мере, честнее.
— Знаешь, пойду я, наверно, а то там ждут... извини.
— За что? - спросил я, но он этого уже не услышал.
Сквозь не плотно прикрытую дверь я видел, как он подошел к той, с длинными ногами. Наклонился над ней. Она обняла его за шею и поднялась. Я потушил очередную сигарету и вошел в зал. Они, держа друг друга за талии, скрылись в дверях соседней комнаты.
А где-то там, за сотни километров от этой квартиры, в пропыленном и пропахшем мазутом вагоне ехала Она. Слезы давно высохли. Она заправила постель и долго-долго молча смотрела в черноту уходящей за горизонт ночи.