Реалистическая проза, жёсткий юмор.
АВАРИЙНАЯ ТРЕВОГА
На ле-ево! Все вниз!
«Байки из-под воды».
Вандервульф-Бронеслав-Залесский.
Будоража морскую душу, звон аварийной тревоги зазубренными лезвиями звука резал замкнутое пространство субмарины. Только спасительный бег и выламывание крепкими лбами корабельных переборок, могли спасти моряков от этой заразы - острой акустической пилы.
– Аварийная тревога, бего-ом!! – Оськин, махая в воздухе увесистыми кулаками, поторапливал молодых матросов, – Если вы лодку угробите, я вам всем фанеры проломлю! – вопил он.
Похоже, ситуация начала выходить из-под контроля. Поступление воды в четвёртом отсеке усилилось и в какой-то момент ГОНы перестали справляться. А вода всё прибывала и прибывала... Вероятно, в этой ситуации людей могло спасти только срочное всплытие на перископную глубину. Но ведь боевая задача не выполнена… Парни в робе подводников, поднимая ветер в отсеках, неслись через всё судно. Открывая и закрывая за собой переборки, они больно бились локтями и головами о корабельное железо.
– Не успели! Опять не успели, духи! – здоровенный турбинист тряс своими "командирскими" перед носами построенных в ряд бойцов, – Вы все – все у-то-ну-ли!! По новой, бегом! Будете летать, как пчёлки, пока не уложитесь в нужное время! Считаю до ста! Уже девяносто девять!
Бойцы снова испуганно неслись вперёд, сотрясая искусственный воздух грохотом крепких ступней, одетых в кожаные прогары . Точнее назад, к корме, для того чтобы достигнув оной, пулей помчаться обратно, в четвёртый.
– Нет, Бобёр, ты это видел?! – Оськин посмотрел на своего верного друга и тяжело перевёл дух. От шестикратной дозы обеденного вермута и недосыпания его глаза были лиловыми, – Мы такими сонными и тупыми не были! Эти хитрые лисы хотят надуть нас! – остро, в стиле Вестерн, пошутил он.
– Остынь, старик, не стоит так кипятиться, – Сергей, подхватив киношный сарказм друга, достал предполагаемую сигару и сунул её себе в рот, – А то ты щас начнёшь проверять их прочные корпуса на герметичность... знаю я тебя!
Оськин в бешенстве выкатил глаза:
– Да я их... они меня уже достали! – скатился он с темы, – Совсем шевелиться не желают. В наше время такого не было! Вот как их раскачать? Трогать их нельзя, а кроме кулака они ничего не понимают. Шарик! – громко позвал он старшину второй статьи Шарова, длинного, как каланча связиста. Моряк, не спеша, вальяжной походкой шествовал с набором "вечерний чай" в руках.
– Чего тебе?
– Может, хоть ты моих турбинистов потренируешь? Надоели они мне. А если что – так и шило с меня!
Связист, что-то кумекая, повращал своими круглыми, немного навыкате, глазами:
– Нет, зёма , уволь! Достало меня тренировать ваших турбинёров. Сами их гоняйте, а шило для протирки носов у нас и у самих имеется, – и он прошествовал далее, но остановившись у переборки, обернулся и удивлённо вздёрнул брови: – А чего ты их не в корме тренируешь, а здесь – в четвёртом?
– Как чего, чего? – виновато улыбнулся Оськин, – Тут, э, камбуз ... ближе! В смысле, не подумай чего плохого – это чтобы провинившиеся бойцы кокам картофан помогали чистить и посуду мыть... Не отходя от кассы.
– А, ну-ну...
Бобров закатился громким заливистым смехом.
– А они сюда на доклад бегают! – внёс он поправку, – А в корме у них экзамены Жанбырбеков принимает...
– Корефан, ты заметил, что у нас на корабле кадр на кадре сидит и клоуном погоняет? – упёртый Оськин, путаясь в словах и поговорках, никак не желал сдавать своих амбициозных позиций. Он деловито оперся локтём о ракетную шахту и, глядя на уплывающую вдаль спину Шарова, обиженно насупился.
– Заметил... – тяжело вздохнул Сергей и чуть заметно покачал головой.
Едва он успел договорить, как переборка со звоном распахнулась, и наружу посыпались взмыленные лица тренирующихся бойцов. Оськин, вздрогнув от грохота, похожего на обрушение Берлинской телебашни, недовольно поморщился.
– Вы чего тут носитесь как угорелые?! – крикнул он и снова построил свой взвод в один ряд, – Хотите кого-нибудь убить??
– Олег у тебя чего, крыша потекла что ли? Это ж ты их гоняешь!! – шепнул другу изумлённый Сергей. Он ошарашенно смотрел на Оськина, не думая в этот миг о правилах и этикете открывания переборочных дверей.
– Да помню я, ещё не рехнулся! Если б ты стоял в этот момент у переборки – точно бы насмерть прибили! – полуобернувшись, тоже шёпотом ответил Оськин, и добавил громче, обращаясь уж е к команде турбинистов: – Вы там по пути отдохнуть случайно, не присаживались? Опять не уложились в полторы минуты. Вот скажите мне – чего мне Шутову докладывать??
Оськин быстрыми тычками огромных кулаков в груди, повалил весь взвод на пайолы , прямо между ракетных шахт. С некоторых пор подобные меры стали пределом покусительства на честь и достоинство бывших гражданских лиц. Офицеры повсеместно заставляли молодых бойцов докладывать – "стучать" на своих более сильных обидчиков, и волна показательных посадок, прокатившаяся по побережью Тихоокеанского флота, с головой накрыла недобрые порывы старослужащих матросов, не позволяя им всерьёз распускать руки. Чистка армии и флота шла полным ходом. О неуставных взаимоотношениях, прозванных на флоте годковщиной, уже никто не поминал даже всуе. Но такое могло показаться только со стороны, и только на первый взгляд...
– …Слушать сюда, воины! Четвёртый отсек вы уже условно утопили, своего товарища, стоящего с противоположной стороны переборки – убили... Условно. С чем мы вас и поздравляем! – продолжал он своё обращение к молодому пополнению, когда пополнение успешно поднялось на ноги: – А посему – быстро запомнили следующую вводную: поступление воды в машинном отделении девятого отсека!
– …Стоять, куда рванули! Вот же кони педальные! Слушаем и внимаем. Это будет для вас мой последний контрольный инструктаж! Значит так: идёте к месту аварии, точнее скачете галопом, берёте шансовый инструмент, точнее хватаете, и вперёд – устранять течь!
– …Согласно высочайшему указу мичмана Шутова от второго декабря сего года, с этой минуты вы полностью переходите в распоряжение нашего флагманского маслёнщика, господина Рюмина! – сделал объявление бессовестный обманщик и лгун, переложив, таким образом, ответственность за обучение на неокрепшие плечи полторашника Рюмина.
Затем, немного подумав, он дал строю последнее решающее напутствие:
– Так что, духи, если в процессе борьбы с жидким солёным врагом возникнут какие-нибудь вопросы – обращайтесь к вышеуказанному специалисту, он вам всё и объяснит! На всё про всё вам – три секунды. Время пошло;! Уф, – он перевёл дух и посмотрел на наручные часы, – А то всё Оськин да Оськин, пусть и полторашники булками подвигают... Ну, всё, регламент, то бишь – вечерний чай!
В столовой четвёртого ракетного отсека из стены торчала небольшая камера, сливающая визуальную информацию в центральный пост. Завесив ветошью это новейшее чудо пракомпьютерной видеотехники - Бобров и Оськин разложили на баках все, что требовалось для совершения священной церемонии "вечернего чая": нарезанный хлеб, сгущёнку, печенье, колбасу и, конечно же, красную икру...
Как это бывает, при появлении чего-то священного, начинают являться и святые. Сарафанное радио сработало чётко, быстро и, главное, выборочно: акустическая информация о вечернем чаепитии, засекреченными вибрациями коснулась только нужных, настроенных на правильную частоту ушей. Переборки четвёртого отсека захлопали чаще прежнего и годки со всей субмарины, словно пчёлы на мёд стали слетаться в столовую личного состава. Импровизированным вестовым тут же сделали молодого кока, резво шныряющего из кухни в столовую и обратно. Сын щедрой, солнечно-фруктовой Согдианы попытался возразить, ссылаясь на своего старшего товарища – дескать, нэкогта – плёв нада готовить! Но его глаз и грудь тут же засветились внушительными синяками, а не в меру вспыльчивый кок – его старший товарищ-земляк быстро присоединился ко всеобщей трапезе.
Когда чаепитие набрало полные обороты, молодой мичман, Иван Васильевич Шутов, по прозвищу Жуткий, шествуя из кормы в центральный пост для доклада, увидел зрелище, коее вполне можно было бы назвать сюрреалистическим. Во время команды "аварийная тревога" группа старослужащих сидели и спокойно пили чай, лихо наворачивая просгущёненные и пропечененные бутерброды. Что это, галлюцинация, корабельный мираж, вызванный хроническим недосыпанием и долгим пребыванием в море? Или у него какое-то неизвестное доселе науке, новое психическое расстройство? Шутов зажмурил глаза и беспокойно помотал головой. Видение не исчезло.
– Что это у вас, господа годки за вечерний чай во время аварийной тревоги?! – через секунду в мичмане боролись противоречивые чувства но, похоже, одно из них было явно сильнее – Шутов уже едва сдерживал рвущуюся наружу улыбку.
– Так вечер же! – раздался чей-то голос из-за стола.
Его нервы с трудом выдерживали наплыв двух явных противоречий, и губы старшины команды слегка побелели. Не отыскав более подходящих аргументов для грубой атаки, младший офицер исторгнул из себя последний, решающий хрип:
– Может вам ещё бабу голую вызвать, чтобы она вам на столе танец живота исполнила?!
– Неплохо бы, – взвыл дальний угол голосом командира корабля, – Дорогой товарищ мичман, сми-ирна! Неполадки устранены, командирам отделений и старшинам команд доложено, замечаний нет! – Рома Хабибуллиев, ещё один весёлый радист, был талантливым звукоимитатором и редко упускал возможность сорвать аплодисменты – незаметно над кем-либо подшутить, используя свой редчайший природный дар.
Шутов вздрогнул, вытянулся было по стойке смирно, но смекнув, что его элементарно пытаются разыграть проклятая матросня, быстро собрался:
– Да вы чё, блин, совсем охренели, товарищи матрасы! – понимая, что его юмор далеко переигран, он гаркнул на всю столовую: – Команды отбой не поступало! А если бы началась глобальная война, вы что, также после боевой тревоги сели бы чаи гонять?!
– Так ведь нет "боевой" тарищ мичман! – пробасил Шаров.
– Да ничево, всё в порядык, садитыс, щай наливайт, пейт таварш мичмн!
Турбинист Абдижаппар Жанбырбеков, родом из дружественного степного Казахстана, простодушный весёлый парнишка, расплылся в широкой, белозубой улыбке. Его и без того узкие глаза превратились в две маленькие параллельные полоски. Необычная фамилия Казаха была поэтична и означала "владеющий дождём", что давало повод морякам в шутку называть его "человеком дождя". Но чаще всего его звали просто и коротко – Жан. Все, не исключая даже многих офицеров.
– Жан, я тя щас об пиллерс сотру! – лицо обычно спокойного мичмана налилось краской, а вены на шее набухли двумя извивающимися водяными лилиями, – Вы что ли хотите меня под монастырь подвести?! – рявкнул он, обращаясь теперь уже главным образом к Оськину и Жанбырбекову.
– Мы знали, что вы нас поймёте, товарищ мичман, вы – лучший! Присаживайтесь! – идя на серьёзный риск, Бобров сделал широкий жест рукой и указал на банку . Все затихли, ожидая окончательной развязки – реакции старшины команды, от которой теперь зависела дальнейшая судьба вечернего чая.
Шутов, судорожно ворочая глубокими оврагами извилин, намытыми солёной водой дальних походов, молча впился в матроса испепеляющим взглядом. "И хочется и колется и молодость велит", – с иронией подумал он. Ещё немного помедлив с ответом, старшина вдруг смягчился:
– Вот вечно ты, Бобров, свою голову в петлю суёшь! Снова хочешь попасть на кичу? Или тебе пулевых ранений мало? – сделав внушение, Шутов ожидаемо сменил тактику: – Ну ладно, только ради тебя... Давай Жан, наливай свой "щай"! Быстро-быстро пьём и расходимся, каждый по своим заведованиям!
В ответ раздалось одобрительное гудение полосатой тусовки. Теперь Шутов, заслуживший таким рискованным поступком уважение моряков, был бессрочно и единодушно объявлен лучшим мичманом года. На столе вдруг из ниоткуда возник кассетный магнитофон "Весна" и, традиционно зазвучавшая песня "За тех, кто в море" лёгкой птицей запорхала по камбузу.
Тем временем, командир турбинистов, бессменный царь и владыка корабельной кормы, капитан-лейтенант Швабрин Херольд Александрович, так и не дождавшись возвращения своего главного подчинённого, сам проследовал в центральный пост. Офицер среднего звена считался в экипаже одним из лучших юмористов в жанре монолога. Артист предпочитал оперировать ёмкими, эффектными фразами, сказанными на предельной высоте и громкости. Проходя мимо камбуза, он увидел совершенно не реалистическую картину. Во время не оконченной ещё аварийной тревоги, за баками вместе с матросами сидели несколько мичманов с различных боевых частей и... пили чай! Без меры изумлённый Швабрин, для бодрости и наведения оптической чёткости, потряс головой и, почти театрально подбоченясь, воскликнул высоким драматико-хара;ктерным меццо-сопрано:
– Это что ещё, понимаешь, за чаепитие тут у вас, товарищи молодые офицеры и старые матросы??! – Как уже было сказано, Швабрин не гнушался хорошего юмора, и крепкое флотское словцо частенько срывалось с его губ. Бравый малорослый командир турбины всегда старался при случае за что-нибудь "оттянуть" личный состав и офицеров – мичманов, – Вы представляете себе, что будет, если здесь сейчас появится командир нашего, понимаете ли, корабля?! – продолжал визжать он.
– У нас здесь, тарищ тан-нант , в преддверии нового года идёт конкурс на лучшего мичмана выходо;в! – сдерживая эмоции выпалил Оськин, – И уже определился победитель, – давясь улыбкой, он перевёл сверкающий, переполненный гордости взгляд на Шутова.
Два десятка лужёных военно-морских глоток разразились хоровым хохотом. Мичман Шутов, в предчувствии иерархической баталии, точнее, морально-технологического избиения младших по званию, тяжело вздохнул. Но первый удар, к счастью, достался не ему:
– А ты куда смотришь, комод недоделанный? Снова хочешь на губе отметиться? – совсем не по форме обратился Швабрин к Оськину. Перспектива перетягивания на противоположную, матросскую сторону своей правой руки – мичмана Шутова, его совсем не вдохновляла. Стремясь предотвратить незапланированную ампутацию важной конечности, он решил "ковать железо, пока оно здесь", то есть продолжать при всех тянуть простоватого Оськина, – Я те чё скал делать? Молодняк тренировать, а ты чё? И вообще, встаньте, тащ матрос, когда с вами старший официръ разговаривает! – зачем-то поставил он точку с известным Баварским выговором, подтянулся и акцентированно перекатился с носков на пятки, как бы подчёркивая этим выпадом норд-мир-Дойчланд выправку.
Высоченный Оськин встал, почти упершись головой в лампы дневного освещения и, глядя куда-то далеко вниз, попытался возразить главному:
– Но, товарищ капитан-лейтенант, молодые турбинисты выполнили поставленную перед ними задачу, в норматив уложились и...
Н-да, лучше бы он не приказывал Оськину вставать! Швабрин стоял, дыша своему подчинённому в пуп, в прямом смысле этого слова. Маленький пузатый каплей сильно задрав голову вверх, продолжал перекатываться с пяток на носки и обратно, пытаясь при этом что-то доказать гиганту. Половина присутствующих уже еле сдерживали смех, слушая пулемётную очередь утончённой словесной бравады командира, направленной на подчинённого-великана.
Но вдруг за спиной Швабрина, как в беспокойном сне, из мёртвой сумеречной зоны выросли три внушительные фигуры. Усы капитана корабля, мистическим образом слились с усами Швабрина и на мгновение указанные персоны стали почти не различимы... Но несчастный командир турбинистов до последнего трагического мига так и не почувствовал приблизившейся к нему сзади тройной угрозы...
– Сми-ирна! – возопил Шутов, первым узревший опасность в лице кэпа , зама и бычка . Сидящие за столами мичманы и матросы повскакивали со своих мест и, как во время построения на дивизионном плаце, вытянулись в струнку.
– Вольно! – удивлённо уронил Швабрин, всё ещё не видя кэпа. Он сверху вниз мерял возмущённым взглядом собравшихся, – Я тут, понимаешь, уже десять минут перед ними из кожи вон лезу, а они только поднимаются! Не хорошо, товарищи военные моряки, не хорошо-о! Да-с.
Командир корабля сделал шаг вперёд и решительным жестом отодвинул в сторону опешившего капитана-лейтенанта.
– Что это ещё, дьявол вас забери, за церемония такая чайная во время учений?! – командир бросил гневный взгляд на играющую "Весну", лицо его побагровело и мелко затряслось: – Вы бы ещё тут спирт пить начали!
Пусть в море каждый одинок,
Пускай, не лёгок груз сомнений,
Но в мире нет других дорог
С такой свободой направлений, –
Беспечно воспроизводил магнитофон морскую мелодию, счастливо не ведая никакой субординации. Капитан первого ранга схватил невиновный кассетник и с размаху грохнул им о палубу. По полу камбуза весело запрыгали запчасти, и даже выскочившая кассета, прежде чем техника сумела издать последний, жалобный писк:
И вечный ветер и вода... –
и испустила дух.
– А ну-ка, все бегом на боевые посты!! – взревел капитан, не обращая никакого внимания на последнее печальное обстоятельство безвременной кончины аудиотехники, – Команда бегом была дана для всех! – снова прорычал он, зыркнув на замешкавшихся мичманов. Под удаляющееся испуганное шлёпанье прогаров, он перевёл взгляд на Швабрина и суровым голосом добавил: – А вас, товарищ капитан-лейтенант, я попрошу проследовать за мной в центральный пост!
Зам и бычок, потеряв из поля зрения силуэты провинившихся молодых сундуков , перевели возмущённые, мечущие голубые молнии взгляды на Швабрина. Никогда ещё не приходилось оловянным нервам кап-лея выдерживать столько ненависти одновременно. Съёжившись от холодного мистического ужаса, Швабрин тут же интуитивно смекнул, что вердикт: "виновны!" снова будет вынесен команде турбинистов...
Информацию о нарушении режима проведения учений, решили закрыть за семью замками. Взвинченный до предела капитан позже собрал офицеров в гарсунке , чтобы инкогнито предупредить их об этом.
– Иначе все наряды на базе будут нашими! И не видать тогда морякам Паратунки после следующего похода, как своей задницы! – изрёк он.
Но, как сказал один мудрец, или просто кто-то умный, если тайну знают больше чем двое – значит тайну, блин, знают все. Семь пресловутых, несуществующих замков легко слетели с петель и их душки рассыпались в прах. В этот же день лодку облетела чёрная весть – выхода; будут продолжаться ещё два дня, хотя запланировано было вернуться на базу не далее, чем завтра. Позади торпедные стрельбы, погружение на контрольную глубину , вводные учения с поступлением воды... Теперь же, из-за какого-то стукача предстоит ещё одно погружение. Но на этот раз на предельную глубину – четыреста метров! Обычно таким испытаниям крейсера этого проекта не подвергаются, но сейчас... Если бедная старушка-азушка выдержит, то вы все родились в рубашках, если нет, то...
Как информация о "несанкционированном" вечернем чаепитии, прямо с моря могла просочиться в штаб флота? Кому-то захотелось подольше пробороздить просторы тёмных глубин океана? Или кто-то пожелал, чтобы звёзды во время вселенского звездопада упали прямо к нему на плечи?
Однако стоит, немного прокрутив время назад, увидеть, что же произошло после исхода из столовой личного состава главенствующей верхушки и взятия ими в плен капитан-лейтенанта Швабрина.
Главный турбинист стоял, вытянувшись по стойке смирно, ежесекундно принимая в верхнюю часть теменной области моральные тумаки. Как ни пытался Херольд Александрович вставить что-либо в оправдание своей персоны, никто его не слушал да и слушать не желал. Командир корабля, махая в воздухе крепко сжатым литым капитанским кулаком, без остановки посылал в сторону каплея устные прозаические шедевры, а звукопринимающие органы присутствующей свиты, с жадностью схватывая всё на лету, счастливо сохраняли их в недрах своей долговременной памяти.
– ...пачему вы такой здоровый и счастливый стоите и смотрите, как моряки пьют вечерний чай во время учебной аварийной тревоги?!
– Тащ комадир, разрешите доложи... – пытался сделать оправдательную вставку Швабрин, но командир, казалось, и не думал замечать этого.
– ... захожу я на матросский камбуз, а там вы – сытый, довольный и не выдерживающий никакой критики в свой адрес! От меня не шарахаетесь и никого вокруг не замечаете! Увидев такое нарушение, вы, товарищ капитан-лейтенант, должны Бенгальским тигром, часто маша крыльями, лететь впереди собственного визга, неся в зубах перекушенного пополам мичмана Жуткого… э-э, точнее Шутова, заодно таща под мышкой флагманского связиста – старшего мичмана Припухлина, эту обнаглевшую инфузорию, этого тщеславного заевшегося ужа, с его инфантильной ухмылкой...
– Тарщ, я шёл для доклада в центральный и увид...
– ... а затем, здесь, бросив это говно к моим ногам, с зарёванными глазами доложить об устранении замечаний по вечернему чаю...
– М-м-м, но... тарщ...
– Малчать! Что вы корчитесь как ящерица, которой отрубили голову?! Это и есть облик советского офицера – мелкий и крикливый, ничего толком не делающий когда нужно? А только без пользы ревущий океанской белугой в студёную пору?! – командир покосился на замполита и, словно вспомнив о теории всеобщего равенства, переключился на священного носителя мудрых заветов партии: – А вы, товарищ капитан третьего ранга! Какого рожна вечно ходите тенью за механиком и по каждому поводу плачетесь ему в жилетку? Такое ощущение, будто вы боитесь, что вас кто-то обидит! Живёте его мыслями и эмоциями, прикрываясь им, как доской почёта от всех служебных невзгод!! – он сделал мимолётную паузу и, снова привычно ломая синтаксис великого могучего, перекинулся на механика: – А ты, Иваныч, не стой тут старославянским столбом, и не уходи в себя, а то я тебя там в два счёта найду! И не молчи, как шокированный протоиерей на исповеди грешников перед началом конца света!
– Эхм! – прокряхтел в ответ механик какую-то осмысленную фразу и, для полной законченности мысли, добавил: – Гхэм!!
– Ну вот, другое дело! А то стоит, как немой, как бабка Степанида, и ждёт, когда мысль проклюнется! Можете же, когда захотите! Я вам ещё раз докладываю, товарищи офицеры, что старший офицер должен говорить долго, нудно и, главное – умно, до тех пор, пока его не остановит вышестоящий начальник. Ну, то есть я! А то порой доклады некоторых, с позволения сказать, дорогих для Родины офицеров напоминают выступления клоунов или смешные анекдоты, типа: Больно? Да! Вынуть? Не надо! Словно они высшее образование получали только в младшем детском саду!
Механик, почувствовав себя неуютно, поёжился, из приличия кивнул головой и попытался изобразить бодрое настроение. Он вымученно рассмеялся и нервно подёргал плечами. Но капитану уже было явно не до него. Он вспомнил о Швабрине и снова, как впервые перенёс тяжесть командирских кулаков на его несчастную голову:
– А что это у нас главный турбинист опять фатально заскучал на нашем жарком празднике жизни? Или что, вам уже, уважаемый капитан-лейтенант, стало не хорошо – головка болит, сухость во рту и тянет на солёненькое? Так знайте Швабрин, что это ярко выраженные признаки беременности!
"Не слишком ли быстро? – пронеслась шаловливая мысль по голове командира бч-5 и он тихо, с лёгким присвистом хихикнул, – Чтоб я по палубе размазался мешком соплей, как подлая сцифоидная медуза! Пять минут назад оттрахали, а он уже беременный!"
Капитан недобро взглянул на механика, и уже открыл было рот, чтобы гневно засвидетельствовать неподконтрольное проявление эмоции со стороны командира бч-5, но неожиданно в дело, кипя, как электрочайник, вступил Швабрин.
– Товарищ капитан первого ранга!! – его нервы не выдержали жёсткой атаки капитана, и он, сам того не ведая, снова перевёл огонь на себя, – Когда я проходил мимо камбуза, Шутов и другие мичмана уже сидели и пили чай с моряками!!! – в порыве справедливого гнева выкрикнул он.
"Что, дорогой Херольд Александрович, – мысленно обратился механик к Швабрину, – Что русскому просто нехорошо, то немцу карачун"?
– Ага! – Кэп резко ткнул пальцем в направлении усов Швабрина, – Заработало! Вы, товарищ капитан-лейтенант опять ловко прикрываетесь своим подчинённым, используя его стандартно, словно спартанский щит! Так знайте же, что если его чугунная голова торпедную атаку ещё с наслаждением выдержит, то баллистическая ракета уж точно взорвёт её, как гнилую тыкву!
Затянувшийся фрагмент с жёстким танго на командирском ковре, исчерпал самого себя и всё больше отдавал тривиальностью. И капитан решил на сегодня с этим покончить.
– Так что ступайте, уважаемый товарищ капитан-лейтенант и на досуге подумайте о моих словах. А ещё подумайте о том, как нужно служить Родине и партии, так, чтобы к вам, понимаете ли, к следующей автономке обращались не ниже, чем – капитан третьего ранга! – Сделал он тонкое, завуалированное предложение о секретном сотрудничестве с командованием.
Отфутболив Швабрина домой, в корму, он вновь принялся за старший офицерский состав. Лишь только широкая спина главного корабельного турбиниста скрылась из виду, капитан недвусмысленно обратился к своим слегка подрагивающим от страха помощникам:
– Знайте, товарищи офицеры, что отныне закатывать рукава повыше подмышек на стратегическом корабле для вас не до;лжно будет чураться! Копаться в дерьме вовсе не стыдно! Стыдно от этого получать оргазм!! – фраза, непонятная для несведущего человека, но вполне реальная, грозная и недвусмысленная для офицерской элиты, прозвучала, как приговор... к каторжным работам на субмарине. Однако некоторые из офицеров уловили в её звучании скрытые нотки осуждения за неуёмное рвение выслужиться перед начальством. Никто не любит стукачей, даже те, кто невольно потворствует им…
Таким капитана офицеры ещё не видели ни разу, и страх неизвестности корёжил их гладкие, словно отутюженные лица. Капитан продолжал переключаться с темы на тему, с одного офицера на другого, без всякого перехода, словно боясь, что кто-то из присутствующих не успеет получить то, что ему полагается по статусу:
– Почему мне никогда не докладывается о готовящемся заговоре на корабле? – бросил он параноидальный вопрос в сторону старпома и, развернувшись на пятке, грозно посмотрел на замполита: – А вы, дорогой товарищ капитан третьего ранга, вы должны будете принести мне сюда в своём лощёном птичьем клювике начальника РТС – старшего мичмана Припухлина со сломанными лапками сухопутного зайца, и проследить, чтобы за ним, жутко стеная и плача, полз с парализованными нижними конечностями старшина команды турбинистов!! Потому что Швабрин, по моим расчётам, после того как я ему насовал полную кадушку огурцов, должен в порыве праведного гнева перешибить ему ноги толстой ржавой трубой! А несчастный мичман, цепляясь своими ручками за переборочные двери, ими мелко-мелко подрагивать, и при этом громко стонать, как до смерти перепуганный суслик в осеннюю непогоду!
"Стонать он будет здесь, на твоём бархатном ковре!" – снова весело подумал механик и, подавившись смехом, громко захрипел, надулся и стал, как жареная форель – золотисто-коричневым.
– Товарищ командир, но это не мои функции! – слабо возразил замполит, и его глаза стали маслянистыми.
– Молчать!
Кап три Рукомойник вдруг понял, что с этого трагического мига лафа на корабле для него неизбывно заканчивается и "совать в кадушку" теперь будут не только Швабрину и мичманам... – Вы должны сейчас с ужасом на своём холёном лице и мелкой дрожью в голосе, словесно агонизируя, отвечать мне только: есть! Так точно! Ни как нет! – произвёл контрольный взрыв капитан.
– Ни как нет! – в растерянности затрясся замполит и испуганно поправился: – То есть – есть! То есть – так точно, товарищ капитан первого ранга!
– А то ходят, понимаешь, по кораблю, штанами трясут – ни дела, ни работы! Все у меня пойдёте в трюм, на лечебные грязи! То есть – убирать – их! Сегодня же! Сейчас же!
Стоит отметить ещё один небольшой, но весьма пикантный нюанс фрагмента. Единственный офицер, до шеи которого почему-то никак не могла достать острая шашка командира, в то время, когда все стояли по стойке смирно – сидел в кресле, молча и равнодушно наблюдая за истязанием младших по званию. Его лицо походило на прикуривательницу и по ширине не уступало плечам. Его кряжистое, сбитое кувалдой тело, с детства до юности ни разу не знавшее поражений в борьбе и кулачном бою, несмотря на небольшие габариты, выглядело тяжелым и увесистым, словно было отлито из свинца... Это был единственный старший член экипажа, функции которого на корабле не всем до конца были ясны. Даже Швабрину и Рукомойнику. Что уж говорить о матросах...
Часто помогающий нести вахту рулевым, он не относился к бэ че раз. Это раз.
Перед боевыми службами с громом принимающий провизию и ЗИПы , он никогда не являлся снабженцем, но одновременно об этом не болела его голова. Это два.
Грозно следящий за дисциплиной на корабле, он не носил гордое звание замполита или помощника командира, но никогда не сожалел об этом внутри... Это три!
Боцман! Было бы преступлением перед истиной не отметить музыкальные или точнее – децибельные данные его голосовых связок. Все знали – если вышеозначенный бравый моряк в неурочный час рявкнет в закрытом помещении, подкосятся ноги даже у старпома, а плафоны ламп освещения запоют протяжным тоскливым гудом в минорной трагической ноте. После чего кривые изломанные линии, мрачно потрескивая, поползут по их выпуклым полупрозрачным бокам...
"Надо было боцмана отправить в столовую! – с сожалением запоздало подумал капитан, – Разлетались и расползались бы тогда все с взорванными мозгами и лопнувшими перепонками! Трезубец Нептуна мне в бок!"
Сергей вспомнил, как на первом своём погружении на "контрольную" старослужащие внатяжку привязывали крепкую нить к двум противоположным бортам в трюме. По мере погружения, под скрежет железа сжимаемого давлением воды, нить, ослабевая, провисала, а затем, на отметке триста двадцать метров, она просто ложилась на железный пол. Были и такие специалисты, кто по положению нити мог определить глубину. Так, с дрожью на темени можно было впервые узнать, насколько давление воды сжимает такой, казалось бы, несжимаемый материал, как прочный металлический корпус корабля... Когда судно достигало контрольной глубины, рядом натягивали ещё одну нить – и при всплытии лодки, одна из них лопалась, а другая снова натягивалась. Угадайте, какую из двух нитей постигала фатальная судьба?
Все эти воспоминания быстрым импульсом пробежали по его памяти, когда он услышал приказ о погружении на предельную глубину. Там, в чреве бесконечной чёрной бездны им точно будет не этих игрушек.
Это что же получается? Кто-то там, на верху, всемогущий почти как Бог на земле, пытается утопить их за то, что матрос Бобров с друзьями в неурочный час попил чай со сгущёнкой?! Чёрт бы побрал этих адмиралов! Он вспомнил бледные лица матросов после этого известия... Все побаиваются предельной глубины погружения, нет таких глупцов или героев, кто бы совсем этого не боялся. Нет, и не будет никогда!
Сердце забилось неровно, после того, как он почувствовал удар. Лодку сильно качнуло и, находящиеся в машинном отделении подводники едва не попадали с ног. Оськин, в этот миг находился рядом с главным паровым колесом и сильно ударился об него головой.
Сплошной сигнал ревуна потряс замкнутое пространство подводной лодки. Это один из тех грубых звуковых рисунков, при появлении которого, на корабле не остаётся ни одной биологической субстанции, находящейся в горизонтальной плоскости. Даже крысы, если таковые имеются в наличии, шарахаются по сторонам и со страхом летят по вертикали в безуспешных поисках выхода.
– Неужели нам всем крышка?! – сквозь зубы сипел Олег, схватившись рукой за ушибленную голову. Он оценочно посмотрел на молодого трюмного Рюмина, стоящего с широко открытым ртом. Лицо испуганного матросика было белым, как сметана. Успокойся, брат, это ещё цветочки, ведь мы всего лишь на восьмидесяти метрах! Но мы до сих пор не знаем, что произошло и погружение продолжается... Нет, мы не хотим умирать, чёрт бы посрывал мясо с ваших белых костей!
– Пульт – машина, Жан, братишка! – неровным голосом кричал Бобров в микрофон каштана , – Что это такое было, ты не в курсе? Ответь...
– Машина – пульт! Говорят, Америкос где-то рядом проходил, наверно стукнул! Говорят, повреждён рубочный рули... – от волнения путаясь в неродных русских словах, отвечал сверху Жанбырбеков.
Швабрин, грубо вырвав микрофон из рук "прикомандированного" на пульт Абдижаппара, грозно зарычал в микрофон:
– Машина – пульт! Бобров, продолжаем выполнять поставленные перед отделением задачи! Значит, не слушаем всякие домыслы разных Жанбырбековых. Погружение на предельную глубину отменено. Будем погружаться на контрольную!
– Пульт – это машина, вас понял! – бодро ответствовал Сергей, – Все слышали?
– Да врёт он, – сказал Оськин, отрешённо глядя на свою большую ладонь. В его голосе появились нотки отчаяния, – Когда бы это они отменить успели? Успокоить нас хочет командир...
– Возможно, что и врёт, – Бобров разочарованно покачал головой.
Как говорят, пришла беда – отворяй ворота. Скрежет железа, сжимаемого давлением воды на большой глубине, заставлял шевелиться на голове коротко стриженые волосы. Бобров почувствовал лёгкое головокружение. "Как будто в космосе, – подумал он, – Всё это, видимо, нервы".
Триста семьдесят метров. Лодка продолжает падать вниз, в абсолютно непрозрачную плотную бездну.
– Контрольное погружение, он говорит! Как же, держите карман шире! – Оськин сильнее сжал свои челюсти, и его лицо перекривилось, словно глубина сдавливала его вместе с кораблём, – Да у неё уже корпус повело, раздавит, как орех... – не разжимая челюсти, цедил он.
Скрежет становился другим, более страшным и невыносимым, чем при обычном погружении на контрольную глубину триста двадцать...
Четыреста метров! Но почему глубина продолжает катастрофически увеличиваться?! Четыреста двадцать! Беда не пришла одна. По неизвестной причине, со страшным грохотом лопнул трубопровод конденсатно-питательной системы. Тот, что совершенно не связан с давлением за бортом. Брызги от чудовищного давления конденсата моментально заполнили собой пространство машинного отделения. Матросы выпрыгивали наверх, не видя уже совершенно ничего, по лестнице, наощупь...
– Что, что произошло?! – кричал Шутов поднявшимся вверх морякам, – Что за грохот, почему вы в крови?!
Его глаза были огромными, а щёки дрожали полужидким студенистым холодцом.
– Лопнула кэпээска ! Птичкина ударом воды отбросило! Нужно срочно крикнуть в центральный, чтобы отключили правый борт , иначе его не спасти...
Случилось так, что заклинило большие кормовые горизонтальные рули. Видно, не зря их тогда по неустановленной причине тряхнуло на восьмидесяти метрах. Лодка не смогла выйти из режима погружения, всё больше и больше углубляясь в гибельное чрево океана. Все были в шоке. Все, кроме одного человека. Командир пятой механической части, "добрый бычок", крупный, лысый человек с огромным лбом, единственный на судне человек, знающий полностью, до последнего винтика весь корабль. Он не растерялся. Механик пулей влетел на центральный пост и поставил обороты единственной оставшейся целой турбины на реверс. Реверс! Такое благозвучное, почти музыкальное слово – ре-вер... сс!
Продули кормовые цистерны.
– Открыть кингстоны кормовой группы ЦГБ ! – ухал громовой голос командира бч-5.
Винт, остановившись буквально через минуту, успешно завращался в обратную сторону. Лодка, только что случайно провалившаяся на полкилометра в океанскую бездну, пятясь кормой, с дифферентом в десять градусов, стала понемногу всплывать. В суматохе начали беспорядочно продувать все цистерны, имеющиеся на корабле. Лодку то выпрямляло, то начинало кренить на нос, что очень мешало её дальнейшему продвижению вверх, то она снова возвращала себе спасительный дифферент на корму... На камбузе, с грохотом, похожим на гнев Перуна во время Первой Славянской грозы, скакали металлические тарелки, кастрюли и чумички . Посудные шкафы злобно и угрожающе хлопали железными челюстями. По всему кораблю незакреплённые предметы прыгали, как живые, грозясь прибить насмерть, перепуганных людей.
В итоге нелёгкого спора с механизмами, главное всё же было достигнуто – винт вращался против часовой стрелки, а лодка ни шатко, ни валко продолжала всплывать кормой вверх, двигаясь вертикально и по касательной одновременно...
Командир бч-5 спас сто двадцать пять человек и субмарину с баллистическими ракетами и торпедами на борту…
Отслуживший полтора года турбинист Птичкин получил тяжёлые травмы и был комиссован по ранению. Не подумайте, что ему очень повезло, коль он раньше положенного срока вернулся в родимые дали... Кроме сотрясения мозга, у парня были повреждены внутренние органы и мягкие ткани рук. Матрос в отчаянии пытался защититься от напора воды, находящейся рядом деревянной доской, но её разнесло в щепки. Сила удара воды была такова, что струи пробили кожу рук и глубоко проникли в ткани и мышцы... Вот такие выхода. Это происшествие было не типично для экипажа и флота вообще. Обычно учения в море проходят на ура, точнее, на пять с плюсом. За последние несколько лет десятки непродолжительных вылазок в море для этой лодки всегда были удачными. Но никто не застрахован от неудач и аварий. Если вам кто-то скажет, что за три года с ним не произошло ничего из ряда вон – не верьте.
БУДНИ НА ПИРСЕ. МАЛЕНЬКИЕ ФЛОТСКИЕ РЕАЛИИ ИЛИ ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ ОТ САМОЛЕЧЕНИЯ
Загляни же в эту сумбурную главу, о достойнейший читатель,
и вскоре ты узнаешь, что чи-фан в переводе с Китайского означает –
сгущёнка, хлеб, масло, печенье, колбаса, красная икра, таранька, шоколад…
Подводная лодка бороздила глубины океана гигантским корпусом, одетым в толстую звуконепроницаемую резиновую броню . За ней, словно два закрученных хвоста, тянулись четырёхметровые в диаметре массы вращающейся воды. Кто бы мог подумать, что при определённых условиях и глубине, эти хвосты могли бы крутиться целые сутки. Какая прекрасная и до боли в сердце обидная приманка для современных умных самонаводящихся торпед! Пошла-пошла болезная вперёд по завихрению воды, через сутки догнала корабль, и – бах! Всё шито-крыто, никто и никогда не узнает причину гибели старшей сестры космического челнока и не найдёт могилку её. Подводная лодка уходит в море, ищи её неизвестно где...
Что-то я немного отвлёкся. Начал тут про то, как субмарина режет своим корпусом солёные воды Тихого океана… Ну, вот значит, а вокруг неё серыми пятнами темнеют силуэты дельфинов-белобочек и паутины водорослей, а гигантские медузы белесыми мягкими подвижными чашами тускло светятся вдоль корпуса... "Тьфу ты, Нептун тебя раздери – снова кончилась краска в чёрном фломастере! Опять придётся у Солнца занимать…
– Солнцев, а ну – бегом сюда!!
"А если быть точнее – так просто брать", – проворчал Художник, стуча пластиковым карандашом по палубе, – Ведь лодка то не закончена, да и один бок у неё какой-то... помятый".
Кисти и акварельные краски теперь – вчерашний день. Дорого и неудобно. Другое дело фломастеры – снял колпачок и рисуй себе сколько угодно... дембельский альбом. Бобров отбросил в сторону использованный инструмент для рисования и тот отчаянно запрыгал по начищенным до блеска корабельным пайолам. Матрос, сделав резкое движение, неожиданно почувствовал боль в правом боку. Он осторожно нащупал под робой глубокий свежий шрам, оставленный самой быстрой в мире пулей родного "акаэма". Два сломанных ребра быстро и удачно срослись, но к резким переменам погоды тяжёлая травма мучительно и бесцеремонно продолжала напоминать о себе.
Стоял декабрь, на улице сильно подморозило – голодный и злой холод спустился с небес и мгновенно взял в плен мягкую, беззащитную землю, сковав её нежное тело в ледяной панцирь. Если отбросить поэзию, то можно сказать попросту, что за бортом было уже далеко за тридцатник.
Сергей сидел, молча слушая звуки гудящих в отсеке трансформаторов и вспоминал, как будучи молодым матросом, буквально терял сознание под этот монотонный, запредельный усыпляющий корабельный саунд. Проигрыши то ли из "Запущенного сада" Машины времени, то ли из знаменитой композиции "Дым над водой", то ли горловое пение северян и дребезжание камуса напоминал ему этот далёкий, почти космический, снотворноесодержащий, плавающий звук. Он, засыпая, клевал носом, а в его голове звучали музыкальные ходы этих "хитов", повторяясь, и перемешиваясь друг с другом в общую звуковую кашу. В этот миг казалось, что измученное, остывающее его тело, опускается в спасительную горячую ванну – дрожь блаженства расползалась по коже, голова сладко кружилась, а душа летала, где то там, далеко, среди звёзд, в непостижимо далёком космическом пространстве...
– ...Э, дух, кому харю давишь, а ну, быстро въеб**ся калганом об вентиль! – раздался властный голос злого годка, "спалившего" его за этим преступным деянием.
– Я не спал... – невольно лгал Бобров, действительно не заметивший злосчастного попадания в сладкий капкан Морфея .
– Я не спал, я всего лишь... о жизни задумался, да?!" – рычал в ответ годок, продумывая и перебирая в голове обязательные способы стандартных экзекуций для цели перевоспитания данной активной единицы молодого пополнения.
Сонное сознание, автоматически отбросив в сторону вредоносный мусор воспоминаний, крутнуло время вперёд, возвратив своего хозяина в настоящее.
– Эй, Солнцев, да где ты там? А ну, тащи сюда чёрный фломастер, мой скоропостижно скончался! – крикнул он ещё раз через переборку в замкнутое пространство восьмого отсека.
– У меня нет чёрного, только коричневый, – приглушённый, булькающий звук звучал, откуда то снизу, как будто издалека.
– Солнце, ты что там, за бортом плаваешь? Что за звуки, или ты спишь?! – нетерпеливо спросил Бобров, но не услышал в ответ никаких ожидаемых колебаний акустических волн. Он что, игнорирует годка?! Этот карась, этот Солнцев, в последнее время совсем оборзел! Если так дело пойдёт дальше, то…
– Слышь ты, служитель изобразительной Музы, ты чё, блин, совсем опух? Если будешь дальше так борзеть, я тебя... учить рисовать то больше не стану! – Бобров засмеялся нервным смехом, сам удивившись своей доброте. Он покачал головой и критически пересмотрел своё поведение: – Ну, уж нет, карась мелководный, лучше я тебе фанеру проломлю!
Полгода назад, когда с Владивостока прибыл очередной призыв, Бобров решил переложить на кого-нибудь из них негласные обязанности экипажного художника, разгрузив тем самым свои хрупкие годковские плечи.
По не писаному закону, вновь прибывший "молодняк" не трогают целый месяц. Так уж заведено на действующем флоте. Так честнее. И благородней. Присматриваются, дают обвыкнуться. Не то, что в учебном "концлагере", (можно без кавычек) где гонять, давить, запугивать, бить в грудь и по лицу начинают с первых десяти минут прибытия. Салажата, в течение первого месяца службы на флоте, теперь уже привыкшие к относительно спокойной жизни, не верят, что вот-вот для многих из них может начаться моральный и физический ад. И даже изначальные, дружеские предупреждения пока что "классных пацанов" – полторашников, не помогают. Никто в это не верит. Но вот проходит месяц... Старослужащих, ещё вчера бывших такими милыми и почти предупредительными, вдруг как будто кто-то подменяет. Включай голову, дух, будь внимательней и, как сказал в будущем один мудрец – "Следи за собой, будь осторожен"! А не то вспомнишь другой фразеологизм – "Мама, роди меня обратно"...
Ему давно надоели все эти стенгазеты, в виде оформления казарменных стен. К любому празднику или событию нужно было что-то рисовать, чтобы это "что-то" висело потом в казарме или в лодке на самых обозреваемых местах, веселя и радуя подводный народ. Чего стоят эти огромные, метр на полтора, смешные рисунки к сатирическим газетам о различных происшествиях внутри экипажа, те, что давно уже вошло в традицию рисовать каждую неделю. Помимо своих прямых обязанностей.
Хорошие способности оказались только у одного из новеньких – матроса Солнцева... А может быть у него, как у прочих просто не хватило ума соврать? Дескать, чего вы ко мне пристали, не умею я елозить карандашом по бумаге, так, чтобы из-под грифеля лихо выпрыгивали картинки правильной формы!
Из открытой переборки донёсся звук неторопливых, тяжёлых шагов. Молодой матрос, наступив чёрным прогаром на отполированную поверхность переборочного прохода, что было настрого запрещено не писаным морским уставом, не спеша перевалился в девятый отсек и сонно протянул Сергею чёрный фломастер.
– Ты где так долго бродишь?! – Бобров сдвинул брови к переносице, так, чтобы грознее: – Мне через сорок минут на верхнюю вахту, два часа сопли морозить... И когда теперь этот альбом делать? – годок задумчиво постучал пальцами по пульту управления машинным отделением и, хитро подмигнув Солнцеву, добавил: – Слушай, Солнце, а я знаю, кто мне будет помогать доделывать альбом!
– Кто? – Солнцев сделал глупое лицо, явно перестаравшись с игрой в недопонимание.
– Ты чё дурака-то опять включаешь! – окончательно обиделся Бобров, – Ты и будешь! Короче, боец, схватил ноги в руки и бегом в восьмой отсек дорисовывать мне азуху. И подшпиль на досуге полотном по железу, я тут нержавейки нады;бал, сделаешь аббревиатуру – КТОФ . Годы службы я уже выпилил. Вопросы есть?
– Никак нет, товарищ матрос, у матросов нет вопросов! – рявкнул Солнцев, на этот раз, перестаравшись уже с сарказмом.
Бобров выкатил на него свои уставшие от прошлых выходов глаза и, сдерживая гнев, тихо спросил:
– Ты кого, карась поганый, тут товарищем матросом называешь?! Мы тебе что, рексы какие-нибудь или элитные курсанты?! Здесь все свои пацаны, а если кто чего не понимает, то мы проводим обучение среди последних, ускоренными, на, темпами, по своим, проверенным годами рецептам! Ясно? – и Бобров показал помощнику плотно сжатый кулак.
– Так точно, това... – "карась" скосил глаза на сложенные в кулак пять пальцев матросской десницы и закашлялся, поперхнувшись собственными словами. Он стоял, испуганно хлопая глазами, хоть и запоздало, но сознавая, что сейчас произойдёт что-то очень интересное, интуитивно понимая, что интересно будет кому-то, но точно не ему. Сбоку от пульта управления вдруг зашевелилось что-то очень большое и полосатое – каменная глыба неизвестного доселе происхождения, вдруг ожила, подняла голову кверху и громко икнула. Оськин уставился на Солнцева красными от недосыпания глазами, чем вызвал у последнего состояние почти ступора. Ведь молодой моряк сразу не заметил её, свою погибель... Точнее, огромного злого матроса Оськина, по прозвищу Славянский шкаф. Сие прозвище применялось, конечно, исключительно за глаза, дабы предупредить ненужное кровопролитие. Как всем было печально известно, Оськина боялась не только молодёжь в экипаже, но и, надо сказать, опасались не только матросы на корабле, что на флоте случается не так уж и часто...
– Позволь я ему башню снесу? – не назвав адресатов, прогудела полосатая глыба отстранённым тоном. Оськин наклонился вперёд и сжал кулак возле своей челюсти.
– Нет, он мне нужен живым, – усмехнулся в законные флотские усы Бобров и тут же услышал вздох облегчения откуда-то сверху. Солнцев расплылся в блаженной улыбке благодарности.
– Он ещё и лыбится! – воскликнул Оськин охрипшим голосом, – Ну, видно моряку нужно дать возможность проснуться, объяснив ему политику партии и правительства! А суть этой политики такова – уважать надо старослужащих, переживших походы, выхода;, стре;льбы , шторма; и ураганы, товарищ сухопутный матрос! – Оськин сделал ударение на слово "товарищ", тем самым передразнив Солнцева. Затем он медленно поднялся и обошёл Боброва, не сводя глаз с обворожительной, но быстро сползающей с лица улыбки Солнцева, – Этот не пивший морской воды дрищ, смеётся над нами! Его сияющая улыбка светится, как утреннее солнце, подёрнутое неясной, мутной дымкой! Поясняю своё негодование. Как только случается выход в море – он отсиживается на базе, трясясь от страха на койке. Однако, когда слышен призыв к обеду – этот окорок, сшибая казарменные тумбочки, всегда несётся на камбуз впереди команды всей... Лучше слов на флоте нет – перекур, отбой, обед! Так Солнцев?!
– Так... точно... – выдохнул Солнцев и обмяк, поняв, что снова сказал что-то не то.
– Олег, брось, он хорошо рисует! Он мне нужен творчески целостным и неделим... – попытался вступиться за нерадивого матроса Бобров. Но было уже поздно – сухопутного матроса Солнцева вынесло мощным пинком на центральный проход девятого турбинного отсека. Через секунду Оськин, уже стоял перед ним, словно ужасное корабельное привидение, мгновенно переместившееся в пространстве.
– Слушать сюда, турбинист! Прикоснёшься десницей к боевой торпеде в первом отсеке, стукнешься об неё своим пуленепробиваемым лбом, и тут же летишь обратно – в корму! На всё про всё тебе – тридцать пять секунд! Думаю, этой дистанции тебе вполне хватит, чтобы проснуться. Время пошло, уже осталось тридцать секунд! И если ты, дрищ палубный, не дай бог ещё хоть раз наступишь ногой на переборку, будешь шлифовать переходы по всей лодке! Ясно?
– Так точ... Ясно! – осекся Солнцев.
– О! – Оськин порывистым движением поднял левую руку вверх, приблизив запястье к своим глазам, – Осталось... минус три секунды!!
Солнцев, сделав головокружительный зигзаг-разворот с последующими воздушными завихрениями, понёсся к переборке, затем щучкой нырнув через неё, приземлился на железные пайолы в восьмом отсеке, загремев по ним своими крепкими молодыми костями. Тонкое железо завыло протяжным тоскливым гудом, вторя протяжному вздоху сочувствия, находящихся рядом матросов.
– Наберут на флот придурков, – проворчал Оськин и без тени улыбки угрюмо побрёл обратно, на пульт.
– Слушай, Олег, защем так щеловека пугаль, а? – добродушный Жанбырбеков, оскалился своей фирменной белозубой улыбкой.
– Жан, не до тебя сейчас, – отмахнулся Оськин, – Я вот послал его, а сам не знаю, вернётся ли он назад... живым. Не успел он полететь, а уже турбулентность по всему отсеку создал, и кости по палубе разбросал... Случись с ним что – мне ж Бобёр обе ноги перегрызёт, как столетнему вязу на пологом берегу Вятки...
Через несколько минут после не совсем удачного старта, несчастный матрос Солнцев, неся в руках в кровь разбитую голову, охая и шатаясь, медленно приближался к девятому турбинному отсеку…
– Яп-понский городовой, – только и смог вымолвить Оськин, увидев сие душераздирающее зрелище.
– Да-а, миссия полностью провалена... – горестно вздохнул Бобров.
– Ты что, действительно стукнулся головой о торпеду?! Это ж я, так сказать, фигурально выразился! – Оськин, нагнувшись и хрипя от разочарования, попытался рассмотреть рану. Пострадавший снова схватился за голову, – Да убери ты свои грязные руки, а то занесёшь ещё какую-нибудь инфекцию, а меня потом совесть замучает, и я умру от раскаяния!
– Нет, это я о переборку, в четвёртом... – плаксиво прогудел Солнцев.
Под сдержанный, сочувственный смех товарищей, Оськин ловко бинтовал голову пациенту.
– В четвёртом?! Что, увидел камбуз и забыл нагнуть голову? Ты случайно там, на ходу, почифанить не успел? – не умолкая приговаривал он, – Вам лишь бы сутками харю давить да жрать без меры, и куда в вас столько лезет! Врезать бы тебе ещё раз по твоей тупой башке, дитё несчастное, да боюсь – пасодют!
– Да-а, Солнцев, сегодня ты, можно сказать, на корабле фигура номер один – герой дня! Теперь тебя даже на верхнюю вахту не отправят. Везёт же тебе! – Бобров, подперев ладонью подбородок, чтобы придавить непрошеную улыбку, продолжал: – Слушай, давай дохтуру скажем, что это я врезался головой о переборку, а ты пойдёшь за меня наверх, а то там почти сороковник уже, да ещё и с ветром... Ты ж горячий парень, с Северов, с Магадана. А там, глядишь, охладишься маненько...
– Ага! – кивнул Оськин, закончив возиться с головой Солнцева, – Легче уговорить Саддама Хусейна не трогать Курдов в Персидском заливе, чем просить о чём-то нашего доктора! Не будь сей чёрт, всуе помянут, – отбарабанил он первое, что пришло на ум, и перекрестился...
Вот уж воистину, кому-то заняться нечем! На героя дня почти со всех отсеков поочерёдно приходили поглазеть матросы, дежурные мичманы и офицеры, и даже торпедисты с первого, того самого, до которого так и не добежал теперь уже прославленный воин. На невезучую голову Солнцева сыпались незлобивые шутки – каждый считал своим долгом поддержать героя, похлопать его по плечу и, пожелав выздоровления, сделать стандартное предположение: мол, до свадьбы заживёт!
– Здрав буди, моряк! – в свою очередь высказал своё пожелание торпедист Прицельный. Его странная фамилия словно бы нарочно была выдумана для стрелковой специальности.
Он дружелюбно хлопнул Солнцева по плечу, незаметно сунул Боброву пакет с четырьмя литрами шила и, зыркнув глазами по сторонам, заговорщически прошептал:
– Это для примочек и тампонов. Короче говоря – для лечения, – и почти в тот же миг вездесущий старшина второй статьи и командир отделения торпедистов сделался прозрачным и растворился в воздухе.
Четыре литра спирта для лечения?! В эквиваленте популярного во всём мире русского национального напитка... ведь это ж почти целое ведро!
Пришёл даже, хоть и последним, хотя, по определению, должен был первым, вышеупомянутый корабельный Айболит, всеобщий медицинский брат – мичман Яддинский. Это был ещё один член экипажа, при появлении которого, с любым больным или здоровым часто начинало происходить странное явление: а то – мучить давящие, конвульсивные сокращения мышц живота с последующими резкими равномерными порционными выдохами воздуха из лёгких. К этому мигу простодушный и не обидчивый Солнцев уже отошёл от шока и надрывал от этого самого явления свой дряблый, почти гражданский живот. Яддинский, запоздало разлепив свои заспанные глаза, проанализировал ситуацию:
– Я вижу, больному уже гораздо лучше. Голова не болит? – спросил он, для показухи трогая Солнцева за черепную коробку.
– У меня уже, товарищ мичман, больше живот от смеха болит и плечи от похлопываний, чем голова от удара! – устало улыбнувшись, ответил незлобивый Солнцев.
– А это, батенька, обычные посттравматические фантомные боли. Словом – побочный эффект от самолечения, – мед брат, будто целясь в пациента со снайперской винтовки, прищурил левый глаз, – Значит, больной от госпитализации отказывается? Раз у больного живот болит... от смеха? – спросил он и молча протянул Солнцеву угольные таблетки.
– Отказывается, – тоже в третьем лице тихо ответил Солнцев, взял таблетки и растерянно посмотрел на упаковку.
– Ну что ж... Кру-гом! – Сам себе скомандовал медбрат, развернулся на одной ноге, – Шаго-ом... марш! – и, предваряя возможные жалобы больного, быстро отправил своё рассыпчатое тело обратно в пятый отсек – досматривать сладкие сны о гражданке... о красивой гражданке, конечно же.
– Коль скоро ты стал героем пирса, – хитро подмигнув, обратился Бобров к Солнцеву, – Значит, теперь тебе сам бог велел в дальний поход идти!
– Я... я пойду в автономку, – немного подумав, ответил Солнцев и расплылся в лучезарной "солнечной" улыбке.
В ответ на эту фразу раздались улюлюканья и приветственные аплодисменты моряков. Яддинский же, услышав внезапно поднявшийся шум, остановился как вкопанный, оглянулся, бешено скосив глаз с опухшим от сна веком на собрание, из чувства коллективизма хлопнул три раза в ладоши и, как волшебник Ибн Гуссейн, бесследно исчез в круглом проёме между отсеками...
Когда утихли очередные раскаты смеха, сопровождавшие превентивный уход медбрата, переходящую пальму первенства принял менее мастеровитый юморист, работающий в жанре только по настроению.
– Так, Бобров, – Шутов критически взглянул на своего подчинённого и принял строгий осан, – Хорош тут хохмить над травмированными героями! Ты уже десять минут, как должен быть наверху! Хочешь, чтобы Рюмин превратился там в dead мороза или тем паче в ледяную статую?! Кто мне потом будет ставить на очистку масляную систему, а? Адмирал Иван Фёдорович Крузенштерн?!
Моряки, отошедшие от трудных и опасных выходов в море, были довольны и весело смеялись. Разрядка происходила автоматически и совсем не зависела от обстоятельств. Бобров стоял на одной ноге и, согнувшись пополам, безуспешно пытался затолкать вторую в толстые подштанники из верблюжьей шерсти, волею климатических неурядиц оторванные приказом командования от водолазных костюмов.
– Това... товарищ мичман, – давился он непобедимым смехом, – Ой, не смешите! Я ж не виноват, что у Солнцева, кроме способностей к рисованию, ещё и талант клоуна обнаружился! Да он всю субмарину отвлёк от текущих дел – все уже битый час только и знают, что ржут! Случай то для подводного флота не типичный – ломать лбом переборки!!
– А-атставить смех! – пресёк его Шутов, – Это у Яддинского талант клоуна постоянно обнаруживается. Кто ещё способен лечить сотрясение мозга угольными таблетками?! А у Солнцева, похоже, талант членовредительства обнаружился! Возможно, он опять… в автономку не хочет идти. Мы ещё разберёмся с этим интересным вопросом... Кстати говоря, вы с Оськиным тоже, те ещё клоуны! Оба. Постоянно нарушаете! – Шутов развернулся на сто восемьдесят градусов и, словно опытный испарильщик, исчез...
Через десять минут Бобров, закутанный в тулуп и одетый в прочую "Сибирскую национальную одежду", неуклюже побрёл получать автомат и подменять в конец замороженного товарища... Товарища Рюмина.
Предновогодний сорокаградусный мороз давил, ломал, корёжил несчастного часового, заставляя его непрерывно делать зарядку и быстро маячить вперёд-назад вдоль обледенелого корпуса лодки... Дул довольно сильный ветер – морской хиус, вынуждая всё время отворачиваться и тереть лицо, спасая кожу от его хлестких, обжигающих плетей. Не помогал даже толстый военный тулуп, в купе со свитером из верблюжьей шерсти, надёжные сибирские валенки-чёсанки и ватные штаны с толстыми носками. И только мысли о чашке горячего чая... нет, о паре глотков крепкого, ядрёного шила и шикарной подруге, немного согревали часового. Боброву повезло – в последний момент вахту сократили с двух морозных часов до одного. Но, к сожалению, не из-за того, что кому-то стало жалко людей – просто в последние дни двое матросов с экипажа слегли – один с тяжёлой простудой, другой – с воспалением лёгких и обморожениями пальцев рук, и от командования флотилией мог по почте прийти большой нагоняй. Но нашему охраннику было не до этих мыслей. Даже мороз не мешал ему мечтать об апрельском приказе, представляя своё возвращение домой, и планировать свою дальнейшую гражданскую жизнь. Но если бы мечтающий, приседающий и танцующий в ритме ламбады часовой узнал в этот миг, что в последнюю автономку их погонят за два месяца до демобилизации, то он вероятно... замёрз бы на месте. Его огорчение несказанно усилило бы лютый Камчатский мороз. Но о такой злосчастной судьбе он узнает гораздо позже.
Сегодня пили почти все, кому перевалило за волшебную отметку два с половиной года. Волшебной она считается, вероятно, потому что при достижении данного срока службы, многое годкам автоматически начинает сходить с рук. Многое, да не всё. Так случится и на этот раз. Невзирая на то, что страх перед старослужащими порой одолевает не только младший личный состав. И чтобы ещё больше увеличить впечатление от сказанного, уточню, что некоторых годков на флоте побаиваются (смотри – боятся) даже офицеры. Но этой темы мы коснёмся позже. А может быть, и нет... А пока...
В машинном отделении восьмого отсека шило полилось рекой. Все четыре литра. Больному Солнцеву из тайно выделенных, якобы на лечение, "наркомовских" не досталось ни капли. Даже губы не намокли. Молодым матросам пить нельзя. Запрещено – смотри не писанный флотский Устав – гл. шесть, второй псалом. Военно-морские заповеди от апостола Чернаева.
Из закуски сначала было лишь два клубня едкого лука и бутылка чистой питьевой воды – конденсат, сделанный с помощью испарительной машины. В стороне, тихим фоном звучала музыка. Когда все были уже навеселе, и полтора литра огненной воды растворились в молодых, неотравленных ещё организмах, в машинном отделении, словно Джинн из кувшина возник всепроникающий экипажный кок-Узбек, а вместе с ним ящик прекрасной совдеповской тушёнки. Лихому и пронырливому предку великого Тимучина каким-то чудом удалось уговорить, заставить, провести обычно принципиального, неподкупного, хитрого и вредоносного Хранителя Корабельных Продуктов, потенциального стармоса , провизионщика Раздыряйко. Об этой карьерной неотвратимости ему недавно было доложено самим старпомом: "Вот, буэшь скоро, эт-та, стармосом, чит, старшим матросом. П-паздравляю!"
– ...слушь, я непонимай, защем без закуска-та пить, а-а? – эмоционально говорил талантливый кок, жестикулируя и растягивая звуки , – У нас в Самарканд кхагда пьют и кхальян кхурят – кхющяют плёф, щящлик-бащли-ик!
– Молодца, Саид, сразу видно – ты настоящий моряк! – похвалил его чей-то довольный, нетрезвый голос.
– Э, Щярик, сколко раз тибе гавариль – не Саид, а Рахмэт меня зовут. А ты опять – Саид-баид, – обиделся "Рахмэт". Но оторвать от себя прочно прилепившееся к нему прозвище было задачей трудной, а после недавнего просмотра по проектору фильма "Горячее Солнце пустыни", почти невыполнимой.
– А я тебе, Саид, сколько раз говорил – не Шарик, а Шаров Андрей Алексеевич я, – тут же отпарировал хитрый радист.
– Ну, вы ещё подеритесь! – Бобров опрокинул несколько крупных "бульков" в металлическую кружку, и тут же сунул её под нос Рахмет Саиду: – Пей! Твоя штрафная!
– С тебя тост, южный человек! – деловито прищурился Шаров.
Рахмет в знак уважения приподнял кружку на уровень головы, по-восточному стильно держа её обеими руками, словно это была чаша с волшебным нектаром дружбы. Затем он обвёл взглядом всё полосатое собрание, и неожиданно быстро произнёс один из самых популярных армейских тостов:
– Ну, за демобилизацию!
– И всё? – недовольно скривил губы Шаров, – И это весь тост?
– Здесь же не "Кавказская пленница", а Саид не Шурик, чтобы тосты собирать, – сказал Оськин и хитро прищурился: – А чем тебе, собственно, "за демобилизацию" не нравится?
– Нравится, просто...
Рахмет залпом опрокинул в себя девяностошестиградусное убойное пойло и скривился так, словно ему за пазуху упал кусок раскалённого угля. Казалось, вот-вот из его ушей повалят струи пара и раздастся резкий, пронзительный свист паровозного гудка. Его рука запоздало потянулась к спасительной в такой нелёгкий миг бутылке с водой. Банальная, но всё же не простая жизненная ситуация! Спирт и вода были налиты в одинаковые литровые бутылки из-под вкусного Вермута аперитива. Далее даже и рассказывать не стоит. Рахмет, по традиции... Ну, хорошо – по ошибке, схватил, конечно же, бутылку со спиртом, и ещё раз влил себе в горло жгучее шило.
– У-у-у-у!! – вырвался коллективный вздох сочувствия и разочарования.
Рахмет сделался красный, как помидор с Ферганской долины, и из его глаз Бахчисарайским фонтаном брызнули слёзы, а две струи светлой липкой жидкости потекли из носа. Но терпеливый Джигит не произнёс ни слова жалоб – ни один стон страдания не вырвался из его лужёной, певческой Узбекской глотки. Но лишь одна легкоусвояемая, но труднопереводимая фраза слетела с губ его, после того, как он сплюнул на пайолы:
– Онан сски! – прохрипел он по-узбекски и тут же продекламировал перевод: – Тваю мат!
– Да-а, – протянул Шаров, – шило запивать шилом, это что-то!
К несчастному коку одновременно потянулись несколько рук взаимопомощи, в каждой из которых лежала какая-нибудь благодать:
– Саид, возьми скорее на закусон! – кричал Бобров, протягивая ему кусок горького лука.
– Нет, нет Саид, вот вода! – одновременно солировали разнокалиберные голоса и к нему тянулись две бутылки с неизвестными жидкостями. Рахмет, побегав глазами от одной бутылки к другой, сипло скрипнул:
– Нэт, в русский рулэтка я болше играт нэ буду! – и взял из рук Жанбырбекова банку с открытой тушёнкой.
Закусив, он принял из рук Шарова бутылку с водой, но в ней, в судьбоносном смысле этого слова, по горькой иронии судьбы, снова оказалось шило. Из глаз несчастного джигита опять синхронно брызнули слёзы.
– Вот чёрт, – разочарованно сказал Шаров, – Опять ошибочка вышла!
Через несколько секунд парни держали рвущегося в бой Рахмета, а Шаров, сверкая разбитой губой, пытался попасть кулаком в голову итак уже дважды пострадавшему джигиту.
– Саид, чего ты из-за пустяков то расстраиваешься, хочешь, я тоже так сделаю?! – Бобров, чтобы успокоить товарища, наугад схватил две бутылки с жидкостью, и тут же повторил подвиг горячего парня из Средней Азии.
– Конгениально! – воскликнул Оськин, глядя на корчащегося в жуткой агонии друга. Он схватил стоящую на краю бутылку и протянул её Боброву, – На, вот – вода, на!
– Ничего не чувствую! – прохрипел Сергей, понюхав горлышко бутылки.
– Это – точно она, вода! – заверил его Оськин.
Все напряглись, глядя, как Бобров делает очередной, гибельный глоток из бутылки икс. Жуткая отрава скользнула из стеклянного кувшина и, не дойдя до горла, мощным фонтаном выплеснулась на приборы по давлению пара.
– Дьявол! – здесь кто-нибудь знает, где же она, эта вода?? Её, вообще, кто-нибудь ещё раз набирал?! – севшим голосом хрипел он, – Вот я помню, раз на гражданке спирт водкой запивал, это была благодать! Водка казалась... водой... ой, ой...
Жанбырбеков, вместо ответа на вопрос, тоже смело крутнул барабан револьвера, схватив две первые попавшиеся бутылки:
– Чтоб ни кому не был обидн! – дуло уже было приставлено к виску, и указательный палец сдавил спусковой крючок… Потомок древних Отрарских дехкан, сильно морщась, сделал несколько крупных глотков из одной, и запил их из другой неизвестной бутылки. Щёлк! Выстрела не раздалось! Просветлев, он торжественно поднял над головой вторую бутылку и радостно воскликнул:
– Я нашёл! Я нашёл вода!
– Да-а, протянул Шаров, – искать таким способом воду – это что-то! Да вы просто гении!
Жанбырбеков расцвёл в бесконечно светлой степной улыбке. Однако радовался сын Казахской равнины не очень долго – через пять минут Жан уже лежал на пайолах, громко храпя и пуская носом пузыри, рядом с красой и гордостью древнего Междуречья – окосевшим Рахмет-Саидом.
– Э-эх, – разочарованно вздохнул Оськин, – и это наши годки – гроза Тихоокеанского флота... Наберут на флот сл-лабаков!
– Ну что ты Олег, они нормальные пацаны, – тяжело ворочающимся языком промямлил Бобров, – Перед шилом ведь все равны! И мы тоже можем...
– Пустить пузыри?
– Упасть.
Заботливо прижимая к боку что-то прозрачное и пузатое, в машинное отделение по вертикальному трапу бесшумно скатился старшина второй статьи Прицельный. Трёхлитровая банка дополнительного топлива быстро перекочевала на импровизированный стол, сервированный половинкой репчатого лука и полупустыми банками из-под тушёнки.
– Прицельный, ты там ещё не весь спирт с торпед слил? – прозвучал вопрос, заглушаемый молодецким смехом.
– Не весь, – важно ответствовал торпедист, деловито доставая из-за пазухи банку сгущёнки, – Поверьте старому мастер-стрелку – для боеготовности Родины хватит с лихвой! До вражеского авианосца торпеда дойдёт без проблем.
– Гуляй голытьба – бэ-че три угощает!
Кто-то щёлкнул спичкой и из железной кружки, танцуя под музыку Бони эм, вырвались языки красно-синего пламени.
– Ну, за успешные выхода! Спасибо бычку, выручил – не утонули, – сказал Бобров, держа кружку с горящей дозой в руке, – А то лежали бы сейчас на дне морском, а подводные обитатели доедали бы наши молодые косточки... – он дунул в кружку и выпил.
В уставшей машине приглушённо звучал очередной рассказ о неправдоподобных случаях на флоте. Рахмет-Саид, с лёгким щелчком разлепив склеенные веки коричневых глаз, поднялся, тронул за плечо самого болтливого из рассказчиков и вполне отчётливо произнёс:
– Слющай, уважяемый, хорощь трещат, у меня тут пока я отдыхаль, одна тост родилься! – Счастливое возвращение в строй лучшего автора и создателя национальных узбекских блюд, было встречено молчаливым шоком. Ещё секунду назад никто и не предполагал, что у Рахмета на сегодня останется хотя бы один шанс на пробуждение. Но оказалось, что один, короткий миг прояснения сознания, ему всё же был дарован провидением. Оськин моментально протрезвел и снова протянул ему горящую алюминиевую кружку:
– Слушаем тебя внимательно, наш дорогой Рахмет-ага!
Рахмет, по-философски задумчиво глядя на пляшущее голубое пламя в кружке, начал своё повествование…
– Ибе билё сказина мудрим: берекись козля сперяди, лёщяди сзади, а женьщини – сверху. Ибе, есили зязиваещься, она сядит к тибе на щею. Мущщини, если у вас осте... осте-охондрёз щеи, не запскяйте его, лечите... а самый главный, все ще, берегит зрений. Так и випием же за ващу зорькость на страже морских границ личного сувре... сувре... суврентета! – сказал Рахмет и дунул в кружку. К счастью, пламя успело погаснуть, прежде чем половина содержимого кружки выплеснулось за борт.
Спустя секунду, Жанбырбеков, волею всевышнего пришёл в себя, заставив вздрогнуть всё неуставное празднество. Он стоял, закрыв глаза, и словно от лёгкого морского прибоя, медленно покачивался.
– Ничего нэ понэл, но как харащё кавариль, – голос Жанбырбекова доносился приглушённо, как будто откуда-то из-под земли...
– Жан, ты сегодня тоже живой!?
– До встречи на губэ, – что-то трудноперевариваемое пробубнил странный возвращенец и снова опрокинул себя в протянутую ему кружку со спиртом.
После произнесения и обмыва последнего злополучного тоста, восточные герои вновь приняли упор лёжа на спине, и до завтра уже в этот суетный мир более не возвращались...
Изрядно захмелевшие матросы обнимались друг с другом, рассказывая эротические небылицы про такую близкую и далёкую гражданскую жизнь. А рассказы о необыкновенных происшествиях в море было не переслушать, и всё это, благодаря самому болтливому из коков матросу Вещеву. Когда-то чужой, а ныне свой, говорливый повар любил хорошенько поразмяться в духе народного разговорного жанра. Так что, все кто ещё сохранял относительную бодрость ума и духа, были полностью обеспечены занимательным трёпом об экстремальных происшествиях в море. Когда раскисшие мозги уже не могли концентрироваться и улавливать высокие идеи и прямые, как лом, линии рассказов, стали всё чаще раздаваться короткие тосты и пьяные выкрики. Причина и повод всего этого – трёхлитровая банка со спиртом, всё сильнее мелела и высыхала.
– За горилки полный таз...
– За весенний, за приказ!
– За морскую дружбу-у, за корефанов!
– За девчонок красивых, что ждут нас дома, короче говоря – за лося!
– За Родину!
– За роди-ителей...
– А может песенку? – напомнил вдруг о музыкальном десерте чей-то нетвёрдый голос. – Давай Серёга, жги-и!!
Бобров, пресытившись всеобщей болтовнёй и стандартными тостами, однообразно льющимися из уст неподконтрольных языков, схватил обычно кочующую по кораблю, но теперь уже прочно прописанную в машине девятого, пошарпанную экипажную гитару. Глотая слова и фразы, он запел пьяным, севшим голосом. "Песня Американских подводников", словно Буревестник, хлопая крыльями и пророча бурю в кабинете кэпа, тяжело залетала по отсеку:
Зачем нам жёны, зачем нам дети,
Земные радости не для нас,
Зачем живём мы на белом свете –
Немного воздуха и приказ...
Мы вышли в море, служить народу,
Но что-то нету вокруг людей,
Подводная лодка уходит в воду –
Ищи её неизвестно где...
Подводная лодка уходит в воду –
Могила её неизвестно где...
Здесь трудно толстым, здесь тощим проще,
Здесь даже в зиму стоит жара,
И нет здесь поля, и нет здесь рощи,
И нет ни вечера, ни утра.
Над нами, как над упавшим камнем,
Круги расходятся по воде.
Подводная лодка в глубины канет -
Ищи её неизвестно где...
Парни, забыв обо всём на свете, самозабвенно обрабатывали песню пьяными фальшивыми голосами. Сергей прервавшись, пробежал ещё раз волной пальцев по грифу гитары, уронил коротко стриженую голову себе на грудь, и с неизбывной тоской завыл:
Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
Что ж ты не вьёшься на ветру-у?!
Он вдруг неожиданно замолк и его взгляд, сверля пространство, полетел куда-то вдаль. Зрители перестали подпевать и, в ожидании чего-то новенького, уставились на исполнителя. Сергей же, в очередной раз, удивив всех, начал цитировать стихи. Исполнитель махал в воздухе плотно сжатым кулаком, пьяно мешая своё творчество с чьим-то чужим:
Я по белому свету
Бесприютным корветом скитаюсь,
И свобода за мною идёт,
Как за новой звездою покло;нница,
Отчего же тогда
Головы моей парус,
Словно в шторм,
Тихо в сторону кло;нится?
...Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Я не знаю, откуда взялась эта боль…
– Ну, всё, грусть-тоска Есенинская пошла, наверное, готов... – Оськин нагнулся и посмотрел в глаза друга: – Серёг, ты чего?
Пьяные защитники морских рубежей необъятной Родины всё больше потешались над стихами-аналогиями Сергея. Банка становилась всё суше, голоса звучали всё глуше, пока они, наконец, совсем не умолкли, а его память полностью не отключилась...
Такие спонтанные поклонения флотскому шилу, случаются не так уж часто. А для большинства – всего лишь раз за всю службу...
Результат пьянки. Кок подрался с радистом, дизелист – с торпедистом, турбинисты друг с другом, а аккумуляторщик – с вестовым, когда тот попытался отказаться в очередной, пятый раз выдать хорошую закуску. А синяки и ссадины на груди и лицах были почему-то больше у молодых. Рахмета временно перевели в соседний дружественный экипаж с лодкой подобного же проекта. Сообщение о чп быстрыми магнитными волнами полетело на берег. Утром следующего дня, командование корабля уже было тут, как тут и по очереди "тянуло" в центральном отсеке всё ещё нетрезвых матросов.
– Да я вас на киче сгною, паразиты такие, за подрыв, понимаешь, боеготовности корабля! – капитан сидел за офицерским баком и злобно бледнел лицом напротив стоящих Боброва и Оськина.
– Но, товарищ командир, мы же не в море, – попытался проблеять Оськин в своё оправдание очередную нелепость.
– А я вообще не пьяный... – Бобров едва стоял на подламывающихся ногах, раскачиваясь, как сломанный баркас во время морского отлива. Его качало из стороны в сторону и, если бы не поддерживающий его за шиворот Оськин – он давно бы упал, – Вот докажите, что я пьяный, я не пьяный просто я... б-болею...
У капитана корабля на скулах заходили желваки.
– А если ты не пьяный, тогда какого х** тебя штормит и перегаром несёт за версту? – задал он логичный вопрос, – Я вам поражаюсь, моряки, вроде бы нормальные специалисты, за плечами у каждого по несколько автономок. Бобров вон, даже с тремя разными экипажами в море ходил. А нажрались до поросячьего визга, до полной невменяемости! Что это, я вас спрашиваю, за х**ня такая?? Бобров, мало тебе Петропавловской кичи?! Хочешь прочие опробовать?
– А что, ещё и другие есть? – спросил Бобров и уронил подбородок на грудь.
– Есть. Например, в Большом Камне, – ответил капитан, – Короче так, господа алкоголики. Через неделю мы везём корабль в Камень на плановый ремонт. Вот там и будете отбывать наказание. За пьянство на боевом посту я объявляю вам уставной максимум – по десять суток ареста с отсидкой на гарнизонной гауптвахте в Большом Камне. После ремонта – автономка. Вопросы есть?
– Никак нет, есть десять суток ареста, – наперебой загнусавили матросы.
– Отсыпаться по каютам бегом – марш!
Выдавив из себя нетвёрдое "есть", друзья тяжёлым шагом, так как бежать они были не в состоянии, потащились к каюте. Спускаясь по трапу, пьяные дети Нептуна загремели и упали, как и полагается друзьям – одновременно, вместе, чтобы никому "не был обидн", и быстро пересчитали, но не баранов, а крепкие железные ступеньки, вероятно для того чтобы быстрее заснуть...
САМОВОЛКА
Самоволка-самоволка, что хорошего в тебе?
Два часа я на свободе, десять суток на "губе"!
За самовольные отлучки с территории гарнизона нужно рисовать звёздочки на груди. С обратной стороны галанки. Для засекречивания информации от нежелательных объектов в офицерских погонах. За удачную самоволку с любовными похождениями – большую звезду. За удачную с последующей отсидкой – среднюю. За влёт патрулю – малую, и, наконец, за тотальный провал и полностью рассекреченную операцию – мизерную и едва заметную звездульку, отбрасывающую объёмную тень на репутацию боевого матроса, порочащую честь и достоинство моряка-подводника.
Пусть какой-нибудь ныне сухопутный контр-адмирал или командир подводной лодки скажет мне, что он, будучи матросом, ни разу не побывал в самоволке, то я, сняв с него фуражку, с радостью плюну ему на плешь. Но, к счастью, этого никогда не произойдёт по двум причинам. Первая – он такого никогда не скажет и вторая – плевать я не стану, даже если он так скажет, так как я человек воспитанный. А ведь он всё равно так не скажет, даже если не был, потому что побоится позора – ну как это так – ни разу не побывать в самоволке?
Практически любой из военных моряков, оставшихся на сверхсрочную службу и достигший высокого военного сана, по собственному опыту знает, что такое это сладостное, волнующее и адреналиносодержащее слово – самоволка. Такие люди и матросов больше понимают и пользуются среди последних непререкаемым уважением и авторитетом. Правда, есть на флоте множество несчастных, которые совсем не ведают, что же это такое; в основном, это офицеры, попавшие на флот сразу после военного училища или вуза, не вкусившие всех прелестей срочной службы.
У Боброва за всё время службы была пока только одна-единственная, зато более чем удачная самовольная отлучка за территорию базы. Так быстро закрутить роман, да ещё с дочерью офицера особого отдела, это было что-то из области фантастики (одна большая звезда). Тогда, летом срок его службы не перевалил ещё за магическую отметку полтора года, но он, не побоявшись этого факта, вместе со своим коммуникабельным и пронырливым товарищем организовал незаконный выход в город. Весь их призыв знал об этой смелой и организованной акции, которую помогали готовить целых несколько избранных. Правда, в самоход пошли лишь двое – Бобров и известный всем балагур из соседнего экипажа, устный ценитель женских прелестей, ловелас-теоретик – некий матрос с развесёлой фамилией - Разгуляй. Он и познакомил своего товарища с "хорошей девушкой Аней", в то время, когда её отец укатил в командировку. Несмотря на столь малый срок службы, Разгуляй уже имел опыт двух самоволок, и на одной из них он, с его слов, однажды ловко окрутил жену какого-то офицера, капитана третьего ранга, и позже любил время от времени щегольнуть этим фактом перед своим призывом. Ни на одном из двух незаконных выходов в город он пойман не был, поэтому его осторожность к тому времени уже оставляла желать лучшего.
– Наша служба бывает, тяжела и очень опасна, – любил говаривать он, – Порой от неё можно и умереть. Поэтому, господа подводники, мы должны ценить и иногда позволять себе такие редкие и такие дорогие минуты вы;хода в город.
Затем Разгуляй хватал в руки гитару и, нещадно фальшивя своим сочным тенором, ежесекундно срывающимся на дискант, завывал какую-нибудь романтическую песенку про любовь...
Один только вид молодых девушек вызывает у матросов небывалый всплеск тестостерона и резкое повышение выработки гормонов счастья. И если в такой миг рядом со смазливой девчонкой положить огромную золотую болванку, то никто бы её не заметил... болванку. Поэтому основная причина противоуста;вных вылазок личного состава за территорию воинских частей, это, конечно, женщины, девушки. Прекрасные дамы, словом. Об остальных причинах даже говорить не стоит. Потому как они сильно проигрывают основной, более приятной и интересной причине.
Гражданскую одежду приобретали через третьи руки у корыстных и жадных до спиртных изделий штатских лиц не первой трезвости. Обошлась она всего в два литра спирта. Деньги на вино, цветы и шоколадки заняли у парней из родного экипажа. Как говорится, всё было готово к запуску. Кроме... стеснительности Боброва. Но и с этим недостатком новоявленные лавеласы легко справились... при помощи весёлой компании – Ани, её подруги и фантастически болтливого и смешного Разгуляя. Правила стандартного джентльменского набора – "при дамах не материться", "не молчать", "не быть скучным и жадным", были строго соблюдены. Романтическая прогулка вдоль залива с видом на Авачу в течение часа и пары, что называется, расползлись по домам. Всего три часа счастья и вот уже нарушитель стоит на построении и, опустив голову, мучительно сочиняет сказки о том, где это он пропадал целых два часа. От момента обнаружения его пропажи дежурным мичманом, конечно. Сначала устные, а затем и письменные миниатюры, сюжеты сказок, небылиц, свободно кочуя по кабинету капитана корабля, всё время балансировали на грани провала, текли свободным потоком лжи по командирским ушам и терпеливой канцелярской бумаге. Начиная от потери сознания в жару на краю плаца, заканчивая спасением утопающих на пирсе. Однако не просто было объяснить, как во время ремонта казарменной крыши, искомое тело вдруг оказалось на берегу пирса! Но и с этой непростой задачей бурная фантазия сочинителя справилась без труда. С крыши, во время подъёма наверх вёдер с горячим гудроном, он увидел тонущего нетрезвого гражданина! Не поверили. Но на гауптвахту решили не отправлять. Слишком уж это было бы жестоко. Как говорится – за изобретение – пять, а по предмету – три. Три наряда вне очереди. Трое суток на камбузе безвылазно. Грудь стала синей от проверок "прочного корпуса на герметичность", а коренные зубы частично выкрошились от запланированных боковых в челюсть. Вот такая, блин, самоволка. Но никто, ни о чём не сожалел. Ни замученный работами на камбузе, недосыпающий Бобров, ни Разгуляй, лежащий в военном госпитале со сломанным носом и отбитой печенью...
– Эх, братан, – с тоской говорил он соседу по койке, хвалясь своими любовными похождениями, – Так и не удалось нам с тобой пятую большую звезду заработать... Ну, ничего, у нас с тобой ещё всё спереди!
– Не расстраивайся, успеешь ещё! – кряхтя, с пониманием отвечал ему весёлый сосед, – Не заработаешь, так намотаешь... А если начистоту, то все дороги из самоволки ведут или на гауптвахту или сюда, в госпиталь. А проходят они все через неё, родную часть…
Мало кто знал, что на флоте Бобров остался только благодаря Ане. Кто его ведает, где бы он сейчас был, если бы её отец тогда наотмашь махнул своей шашкой. Кронин с семьёй и с дочерью уехал в Крымскую область. Был переведён приказом в дальний от дальнего востока, и в крайний от крайнего севера регион. К другому, более тёплому морю... Как говорится, уехали и адрес не оставили. Этот удар был сродни тому, болезненному выстрелу из акаэма. Правда, пулевое ранение быстро зажило, и травма почти не тревожила его, а вот душевная рана заживёт ли когда-нибудь? "Навсегда увёз в страны южные..." – после, долго и навязчиво крутилась старая песня в его голове, заставляя накатывать на глаза предательскую солёную волну... Но он не позволял себе плакать, даже если этого никто не видит. Ведь он мужик! Правда, получалось не всегда…
Вторая самоволка случилась почти через полтора года, после зимней автономки, в Большом Камне, когда лодку и весь экипаж, вместе с офицерами перегнали в Приморье. Самоволка оказалась не очень удачной – постояли, посмеялись за железным забором части с какими-то молоденькими любительницами матросской аудитории, и быстро разбежались (малая звезда). Его потащил туда ещё один ловелас, только на этот раз с родного экипажа, матрос с фамилией неясного происхождения, Гаманок. Гаманок был молодым человеком с яркой внешностью, лысеющей головой, густыми усами, неизменной улыбкой и нездоровым румянцем на беломраморном лице. Никто не помнит, чтобы Гаманок когда-либо говорил о чём-то ещё, кроме, как женщинах. Его рассказам о любовных похождениях на гражданке и в самоволках, как говорят, несть числа. Больших звёзд на его галанке могло быть нарисовано, как на борту самолёта Ивана Кожедуба во время второй мировой. Никто бы и не узнал о выходе Гаманка и Боброва за железный забор части, но, какой-то правильный мореплаватель, из своих, завидуя, тихо стукнул. И ловеласам пришлось пару нарядов торчать на камбузе. Но для "поживших и послуживших" ведь это же не наказание, напротив – благо. Рядом с продуктами народного пищепрома, не ведающими, что такое химия, и вином, хоть и не Vins de France, но всё же поставляющимся из родных южных экзотических сторон. И всё б так и было, не случись однажды локальный конфликт с местным сухопутным камбузным населением, чуть было не переросший в массовое побоище. На крик – полундра, наших бьют! – На кухню сбежались ужинавшие в столовой моряки из одноимённого экипажа...
Капитан, почти забывший о прошлой пьянке на пирсе, постепенно начал закипать; свежее нарушение, тёмной тенью накрыло зачётный труд и новейшие заслуги в текущем корабельном ремонте. Правда, пар из ушей командира подводной лодки повалил не сразу, а попозже, после ещё одного нарушения воинской дисциплины незадачливым певцом-турбинистом. Командир вернул Гаманка и Боброва на корабль и, ограничившись внушением, снова отправил их помогать крутить гайки гражданским рабочим...
Сегодня, как и неделю назад всё шло по запланированному графику, а значит… скучно и тоскливо. Серые штампованные будни сухопутного реализма Дамокловым мечом нависали над коротко стрижеными головами. Целыми днями старшины и матросы вкалывали, помогая рабочим. Иногда, правда, споря, кому в лодке работать хорошо, а кому – не очень.
– Этим пройдохам за работу бабки платят, а мы тут бесплатно долг Родине отдаём, – возмущался Оськин вечером, когда рабочие уже разошлись по домам, – Вот и пусть вламывают, а я уже затрахался добросовестно ишачить...
– Сегодня я этому плешивому барану говорю, – вторя возмущённым эхом, жаловался Шаров, – Ты, сука, будешь у меня здесь на брюхе ползать, копыто ты конское, а откажешься – по еб*у получишь!! А он зараза – к кэпу побёг жаловаться...
– А кэп чего? – нетерпеливо спросил Жанбырбеков.
Шаров, для эффекта сделал небольшую интригующую паузу и ответил:
– А ничего, для виду пожурил, обозвал работяг козлами и отпустил меня. Пусть пашут, им за это деньги плотют, а мы завтра бухать будем! – заключил он.
Работа продолжалась уже две недели, и не было сему действу ни конца, ни края, ни выходных, ни проходных. Годки, заскучавшие от такой службы, решили на следующий же день снарядить в посёлок – цитирую: "лучших посланцев партии – самоходный взвод для выхода в люди за водкой". Добровольцами идти в самоволку вызвались неунывающий Бобров, злой Оськин и весёлый Жанбырбеков. Жизнелюбие Боброва, гневность Оськина и простота и оптимистичность Жанбырбекова, вьющимися стеблями и корнями этих определений удачно сплетались, дополняли и усиливали друг друга. От троицы веяло свободой, свежестью идей и силой духа. Словом, полная гармония. Этот выход на волю в кулуарах долговременной экипажной памяти впоследствии так и будут называть – Троица. Для ясности, конспиративности и… ощущения святости.
– …вообще-то я сюда приехал Родине служить, а также посредством выходов в море бороться с происками империализма и загнивающими элементами капитализма… – тренировался в комическом словоблудии Бобров, стараясь выбить из доверчивых матросских душ искренний смех, как лучшую награду за безграничное чувство юмора, - …а не заниматься здесь черт-те чем и…
– Бобров, опять ты народ смущаешь! – невесть откуда взявшись, в воздухе проявился дежурный по кораблю мичман Шутов.
– Товарищ мичман, нельзя ж так народ то пугать! – испуганно засмеялся Бобров, – Предупреждать надо! Этак можно и заикой оставить!
– Вы игнорировали мой вопрос, товарищ матрос! – скаламбурил Шутов, под прорывающиеся хрипы и смех моряков.
– Относительно магнитофона? – скороговоркой спросил Бобров, чем вызвал хохот окружающих, тут же вспомнивших, и фразу из комедии, и то, как капитан недавно расколотил магнитофон Весна об палубу. Ведь этот случай уже давно стал самой весёлой притчей во языцех в экипаже.
Мичман погрозил Боброву пальцем:
– Вы этими своими антисоциалистическими штучками, понимаете ли, резко снижаете наши показатели! – тут Шутов не выдержал и сам засмеялся, имитируя заикание: – Снова на кичу ха-атите, товарищ Ба-абров?
– Когда вы так говорите, Иван Васильевич, впечатление такое, что... всем становится смешно! – продолжил Бобров перефразировки летучих киношных фраз. Он стойко боролся со смехом, роняя хрипы через нос. Как видно, подчинённый всё же побоялся оставить последнее слово-подлинник неизменённым.
– А если без шуток, моряки, то мой вам совет – заканчивайте свои антиоппортунистические сборища, всё равно вас заставят трудиться не покладая рук, а нет – так на губу загремите, как пить дать. Бобров вон, знает. Да, Бобров? – спросил Шутов уже не "шутя".
– Так точно, то-ва-рищ мич-ман! – бодро ответствовал флагманский маслёнщик.
Шутов, со знанием исполненного долга, насвистывая себе под нос незатейливую мелодию из песни американских подводников, медленным парусником поплыл в центральный пост.
Лодка в доке без воды выглядела более чем грандиозно. Особенно для глаз, привыкших видеть лишь её верхнюю, надводную часть. Непривычно огромная, высокая, широкая, она казалась гигантским чудовищем, против которого не устоят никакие стихии, которую не взорвут никакие бомбы и торпеды. С непривычки по телу шла лёгкая дрожь, и кожа на коротко стриженой голове, малодушно стягивалась к макушке. Субмарина стояла железным чёрным исполином, и даже её неподвижность выглядела очень опасной; возникало ощущение, что в её присутствии нужно вести себя тихо, мирно и не вызывающе, чтобы не привлекать к своему негативу внимания колосса. Ведь если этот колосс хотя бы немного дёрнет своим мощным телом, то от тебя останется только не долгая, хоть и светлая память. Пятиэтажный дом весь, до последнего кирпичика мог бы скрыться в её чреве... Когда парни, стоя в доке, впервые через рубку выползли из отсечной полутьмы на Божий свет, у Боброва от непривычного ощущения высоты и гигантизма, как-то странно закружилась голова. Глядя вниз, словно со скалы в пропасть, он благоговейно молвил:
– Блин, высота то, какая! А лодка огромная-а!
– Ты чё, Серго, того – с луны свалился? Ни разу не видел? – Шаров удивлённо выкатил глаза.
– Не-е... Когда вы в прошлом году были в "Камне", я с Фрола;ми в автономку ходил...
Вниз, тоненькой длинной полоской уходила железная лестница, первый взгляд на которую вызывал противоречивые чувства и, без сомнения – последующие спуск и подъём по ней – по-настоящему острые ощущения.
– Ну, удачи вам, пацаны! Я вас прикрою, не будь я комодом радистов... – крикнул Олег Шаров, глядя сверху на трёх муравьёв, медленно скользящих вниз по этой тоненькой железной полоске, и помахал им рукой.
Посыльным немного не повезло. В посёлок должна была прибыть какая-то шишка, соответствующая размерам плечевых звёзд командующего флотом, и перед её приездом, весь алкогольный товар был скоропостижно упразднён. Для того только, чтобы никто из моряков, не дай бог, не напился и это бы не увидела она, эта шишка. Вот это казус! Как же теперь быть? Не возвращаться же с пустыми руками из самоволки! Ради чего тогда был весь этот риск? Продавцы все, как один отказывали в выдаче морякам подпольных поллитровок, с режимным постхрущёвско-брежневским страхом в глазах взирая на пряжки матросов, начищенные до блеска утренней зари. Ведь их могли за это наказать. "Умом ты можешь не блистать, а бляхою – обязан! – со скорбью вспомнил Бобров известную военную поговорку, – Вот говорил же я, что без гражданской одежды в этой вылазке не обойдёшься! С другой стороны, где ж её взять, эту одежду"? Пожелав купеческой братии счастливой торговли, молодые экстремалы отправились пешком в ближайшую деревню Фокино, которая находилась в пятнадцати километрах от посёлка. Редко проезжающие машины пылили в лицо путникам и не останавливались, боясь неприятных сюрпризов от странной полосатой троицы. Чтобы ускорить творческий процесс, парни решили, пока налегке, передвигаться бегом, а обратно уж, как Бог на душу положит.
Когда три рюкзака были наполнены жидким сорокоградусным продуктом, в магазин зашёл шофёр. Бравый мо;лодец в тельняшке, недавно демобилизовавшийся с флота, широко и радостно улыбался, глядя на моряков. Сообразительный парень быстро смекнул, по какой причине здесь находятся залётные полосатики. Энтузиасты интуитивно чувствовали, что пешком обратно им идти не придётся, хотя ничего, предвещающего удачу, внешне заметно не было. И вправду, по счастливой случайности, шофёр с минуты на минуту должен был направить свой кардан в искомый посёлок. Так что на весь обратный путь распаренные Камне-Фокинским марафоном миссионеры были обеспечены весёлыми разговорами в просторной кабине газика. По причине этой просторности несчастному Оськину пришлось трястись в деревянном кузове, скальной глыбой возвышаясь над кабиной. Уже к вечеру, в Большом Камне Бобров и Жанбырбеков, напоследок хватаясь за соломинку, несколько раз попытались завязать знакомство с девушками, но здоровенный Оськин, бледнея недовольным лицом, всякий раз отпугивал их своим бешеным видом.
– От тебя все бабы шарахаются, как от дьявола, ты бы хоть лицо попроще и подобрее делал, что ли! – предложил ему Бобров.
– Не до них сейчас, – попытался оправдаться большой Олег, отмахиваясь рукой от доводов друга. Он нервно вертел головой по сторонам, ежесекундно отплёвываясь от табака, попадавшего в рот от любимого и родного "Беломора", – Надо валить отсюдова, чувствую, спалят нас патрули. Я всегда чувствую… эта, как её, интуиция у меня. И она ещё ни разу не подводила... А шарахаются бабы не от меня, а потому что от нас всех по;том за версту несёт!
– Когды всегды не подводиль? – хохоча, запоздало спросил Жанбырбеков, – Ты же первый раз самход ходиль!
– Когды, когды, – предразнил его Оськин, – Всегды, вот когды!
– Не боись корфан, всё будэт о;кей! – в ответ сверкнул крепкими белыми зубами Жан и устало соединил большой и указательный пальцы вместе.
И всё бы было "о;кей", и операция по "выходу в люди за водкой" прошла успешнее, если бы не огромный рост Оськина. Военный патруль заметил его издали – пилотка Олега маячила высоко над плоскостью, в которой плавала основная масса гомо сапиенс. Время неотвратимо роняло роковые секунды в неизведанную пропасть будущего. Люди в военной форме и с красными повязками на рукавах, сверкая суровыми взглядами, приближались…
Недолго думая, самовольщики дали тягу, как тревожными колоколами на ходу звеня булькающей стеклянной тарой. Догнать резвых посланцев партии патруль так и не сумел.
Каюта турбинистов не вмещала всех желающих послушать историю путешествия популярной троицы и... выпить перед ужином.
– Да куда вы все разом то лезете?! – шипел на входе в каюту разозлённый Буркетбаев. Он упирался руками в противоположные края прохода, не давая протиснуться очередному голодному до устно-прозаической и музыкально-спиртовой пайки, – Халявщики хреновы! По одному заходите, а то тут сплошное палево, а ну, как рексы нагрянут с центрального, что будете делать?! В очередь, Посейдоновы дети!
Бобров молча бряцал по струнам гитары, создавая фоновую музподдержку сбивчивому трёпу Оськина и Жанбырбекова. Услыхав какую-либо нехудожественность в их рассказе, он бросал гитару и сам начинал выкладывать свои версии фрагментов повествования.
Возникшая возня на входе заставила всех отвлечься. Освободившийся с вахты Шаров, сметая с прохода ненадёжную охрану, ввалился в каюту с выпученными глазами.
– Где вы столько времени были?! Почти десять часов! Мы запарились зубы дежурным заговаривать, перемешиваясь при перекличке! Рома Хабибуллиев так профессионально отзывался на ваши фамилии из строя, ловко подстраиваясь под вас, что никто ничего не понял... – прострочил он и добавил, немного успокоившись: – Ну, рассказывайте подробней, как всё прошло?
– Ещё один деятель нарисовался! – выкрикнул кто-то из слушателей, – У них уже скоро языки сотрутся каждому докладывать!
Однако эти доводы не убедили честолюбивого радиста:
– А мне какое дело, все слушали, и я тоже хочу, чем я, хуже других?! Могли и подождать немного! – возмущался он, – Н-наливай!
– Щас расскажем, – загадочно улыбаясь, спокойно и вежливо молвил Жанбырбеков. Его глаза предательски слипались от дикой усталости, горячего ужина и ста граммов выпитой огненной Фокинской.
– Ну чего ты щас расскажешь? Бобр вон уже по пятому разу языком буровит, и всякий раз по-новому. Даже у меня не всегда так получается! – русский кок Вещев, способный рассказчик и сочинитель невероятных историй, в общем, главный болтун на корабле, громко завидуя, крикнул: – Оставь сомнения всяк сюда входящий – изгнанным быть! С ножом у горла испроси Бобра промочить иссушаемое и томимое духовной жаждой горло! И поведает он, как было сие! Он, как магнитофон, обязан вам всем это докладывать! Скажите спасибо, что угощают! – снизошёл, наконец, Вещев и до современного слога.
– Спасибо! – донёсся с центрального прохода чей-то весёлый и нетвёрдый голос.
– Пожалуйста! – бросил через дверь Вещев.
– А было это так... – смеясь над речью кока и слушая храп Оськина, в который раз начал свой рассказ Сергей.
И сегодня, и на следующий день пили почти все. Напоили полторашников с первогодками и даже некоторых рабочих. Алкоголя по отношению к живой биомассе, было несоизмеримо много. Но ярые борцы с происками зелёного змия, успешно справились с поставленной задачей; привезённая с Фокино водка была быстро и успешно уничтожена... Затем на судне кто-то отыскал остатки старых неприкосновенных запасов шила. Проще говоря, в тот миг, когда закончилась Фокинская, печать неприкосновенности с запасов спирта моментально слетела, как пожелтевший лист с берёзовой ветки осенней порой.
Смешивание водки с пивом в народе называется Ёрш. Водка с шампанским подсказывает поэтическое сравнение, широко известное, как Северное сияние. Коварной Кровавой Мэри кличут смешение спиртовых изделий с томатами... А как же тогда назвать фатальную диффузию технического спирта, водки и бражки?! Утро в деревне после партсобрания? Военно-морской ёрш? Рыба-пила?
Перед тем, как лодку поставить на ремонт, торпеды и ракеты были с корабля планомерно удалены. Прицельный, не привыкший долго скучать без спирта, решил блеснуть перед друзьями талантом выдумщика и рационализатора. Когда сорокоградусные результаты выхода в люди растворились в бездонных желудках, Прицельный присовокупил к общей алкока;ше ещё немного добавочного зелья. Заслуженный стрелок самоходными минами несколько дней назад поставил у себя в отсеке брагу, и теперь дрожжевой аромат коварной предательской змеёй выползал из двух разобранных братьев-близнецов – огнетушителей. Запах всё настойчивей заставлял обращать на себя внимание, вот-вот грозясь превратиться в доносчика.
Трезвых единиц на лодке замечено не было. День прошёл в боевых схватках с гражданскими специалистами и с молодым пополнением. Годки не работали. У многих матросов под глазами синими мерцающими огнями, засветились свежие синяки. Жалобы от гражданских лиц одна за другой незамедлительно ложились на стол капитана, а список удалённых с поля (точнее, с ринга) матросов, за сутки составил уже три игрока (точнее, бойца). В чём военный патруль, засвидетельствовавший и опознавший нарушителей, сыграл не последнюю роль.
КИЧА
Лежит на дороге солдат из стройбата:
Не пулей убит – прилетела лопата.
Уже на следующий день Оськина, Боброва и Жанбырбекова везли на местную гарнизонную гауптвахту. Снова старый советский джип, в просторечии – Уазик, пылил по натоптанной тугими шинами, узкой просёлочной дороге. Не зарастающая бурьяном и молочаем популярная народная тропа привычно провожала очередных героев в место, широко известное и не столь отдалённое от посёлка...
– Да-а, господа турбинисты, – протянул сопровождающий их мичман Шутов, обращаясь, главным образом к Оськину и Жанбырбекову, – Скоро вы, так сказать, воочию убедитесь, что наказывать у нас на флоте умеют.
Он сидел, полуобернувшись, и искоса поглядывал на мрачноватую бледную троицу.
– И главное – любят, – дополнил Бобров с невесёлой иронией, не заметив элементов запугивания в словах мичмана, – Что такие мрачные, моряки? – тут же переключился он на своих боевых товарищей, – Глядите веселей, подумаешь – кича, это же ещё не есть конец света! Бывали уже...
– Это ты бывал, – поёжилась полосатая глыба, и старая консервная банка на колёсах заходила ходуном, – А мы так, в первый раз...
От волнения и страха Оськин словно бы стал меньше, даже нос на его широком Скифском лице заострился, а взгляд, потускнев, стал бесцветным.
– Не мандражируйте, пацаны! – сделал возмущённое замечание Бобров, – Это мне было страшно и тяжело, когда я один, в первый раз ехал "на дачу, с видом на Авачу", а теперь нас трое, будем друг за дружку держаться! Тем более, тебе то чего бояться с такими данными? Когда ты туда прибудешь – все враги сразу же в страхе разбегутся! – подтрунивал он над своим приятелем.
– Ладно, блин, хоть не будем больше вместо этих супер спецов на лодке вкалывать! – проворчал в ответ Оськин.
– Жан, а ты что, плачешь что ли? – удивлённо спросил Сергей, заглядывая в глаза брату-Казаху.
Абдижаппар сидел, отвернувшись к окну. Его глаза были цвета позднего заката, как у кролика накануне дня осеннего садовода.
– Нэт, просто с похмел глаз красный...
– Не глаз, а глаза...
– Я и говорю – глаз... – Жанбырбеков с искрами последней надежды взглянул на Сергея, – Ох, мене там убиют, говорат, там – мараки, говорат, Петропавловская в сравнений с Камным – детск садык...
– Запомни: ни кто, ни кого там не убьёт! Чего вы оба разнылись, как бабы! – снова возмутился Сергей, – А мраки, они и в Африке – мраки! В "Камне", говорят, между арестантами беспредела меньше, зато офицеры гоняют губарей почём зря, как на дизеле ... Так что, будьте готовы ко всему. Кто знает, чего можно ждать от этих шакалов.
Шутов долго сидел, молча прислушиваясь к заднему сиденью, но наконец, нервы его не выдержали, и он прикрикнул на зарвавшихся моряков:
– А ну-ка, господа подводники молчать! Тихо сидеть, то бишь...
Здешняя кича не особенно отличалась от Петропавловской. Тот же длинный высокий бетонный забор, та же, натянутая по верху колючая проволока, с частыми, как маленькие бегающие ёжики, острыми шипами. Те же мрачные озлобленные лица, всегда готовые при случае разорвать друг друга на куски... Та же вышка с автоматчиками-вертухаями, молодыми краснопогонными воинами невидимого фронта. Те же беспощадные ко всем "врагам народа" жестокие узколобые и однобокие работники морского тыла – офицеры-охранники, в просторечии – рексы или шакалы. Основное различие состояло в том, что там было больше камер с деревянными нарами, решётками и окошечками на железных дверях. Правда, здесь не гоняли замученных арестантов на работы в город и почти не заставляли работать внутри кичи; основным занятием губарей был шквальный бег по магическому замкнутому кругу внутри гауптвахты. Иных нарушителей воинской дисциплины так много заставляли бегать, что могло показаться, будто народ сюда принимают только затем, чтобы выбрать и подготовить кандидатов для призовой Марафонской дистанции. Правда, в процессе упорных "тренировок" расстояние набиралось вовсе не двадцать шесть миль и триста восемьдесят пять ярдов, а верно поболее. Стоял конец февраля, холод был ещё почти зимний, хотя погода больше напоминала позднюю осень с мокрым снегом, ветрами и прочим, так нежелательным для арестантов, комплексным демисезонным набором. Радиаторы в камерах едва дышали, и казалось, что они в любой момент могут испустить дух. Шинели и бушлаты на гауптвахте к тому времени самоуправно отменили, и всё местное население было одето лишь в тельники и галанки. Моряки почти целыми днями либо сидели в камерах, либо неприкаянно бродили по территории гауптвахты. Но чаще всего их заставляли бегать по кругу. По спасительному. Согревающему. Здесь почти не давали добавочный срок отсидки... Начальство не особо стремилось напрягать свои прямые, как дорога к прибрежным дюнам извилины, когда придумывало занятия для своих постояльцев. За любую провинность – бег по кругу. За курение – отжимание на кулаках от земли, приседание, бег по кругу. За неуставные взаимоотношения – приседание, отжимание, бег по кругу... карцер. За пререкания с офицерами – бег по кругу, приседание, отжимание... карцер. За хорошее поведение и полную невиновность – бег по кругу… Дэ-бэ давали намного реже, чем на Камчатке и только за серьёзные правонарушения. Трём нашим арестантам в этом вялом аду почти ничего не запомнилось, кроме ночного неба над головой, с разбросанными тут и там тусклыми звёздами, постоянного бега по кругу и долгожданного вечернего отбоя, когда они в десять вечера, вконец замученные, валились на нары рядом с такими же несчастными, и просто теряли сознание... Лишь для того, чтобы через несколько секунд, в шесть утра, снова услышать ненавистный крик дежурного офицера:
– Подъём, падлы!!! – это уже на пятый раз.
А так, стандартное конечно:
– Подъём!!
Позже, в экипаже, когда они вспоминали об этой отсидке, ничего яркого и особо заметного в оттаявшие головы не шло, разве что только…
– Эй, чурка, а ну быстро схватил ветошь, и вперёд – тянуть палубу! – орал похожий на культуриста здоровенный широкоплечий дембель. Старшину второй статьи с надводной "коробки", по-видимому, ввела в заблуждение скромная внешность и узкие, добрые глаза Жанбырбекова. По причине, известной только ему, он решил именно Жана "припахать" внутри здания гауптвахты, хотя запуганных первогодок было хоть отбавляй.
– Сам ты щ-щуркх-ха! – слегка побледнев, обиженно прошипел в ответ Абдижаппар и скромно отвернулся. Он судорожно вспоминал элементы непробиваемой защиты легендарного ушу, раздела Вин Чун – единоборства, которому он полгода обучался у такого же дошлого мастера, как и сам. Мысленно воспроизведя пару лихих приёмчиков, Жан немного осмелел и резко ответил старшине: – Пусть молодые тянут!
– Ты чё, совсем нюх потерял, басурманская рожа?! – продолжал гнуть свою националистическую линию дембель. Растопырив по сторонам свои длинные, согнутые в локтях руки-крылья, он не раздумывая, быстро пошёл в атаку.
Сцепившись в неравном бою с более сильным противником, Жан крутнулся винтом, сделал китайский кувырок через голову и неловко растянулся в луже разлитой воды. Опрокинутое на пол железное ведро тоскливо возлегло рядом. Прекрасное имя Абдижаппар, данное волею Аллаха ему его смиренными родителями, означало раб божий, великан, богатырь. Однако при таком грозном имени Жан имел невысокий рост и довольно щуплое телосложение. Вспомнив об этом прискорбном факте, Казах мысленно смирился со своей злосчастной судьбой. Он уже приготовился было исполнить приказ злого дембеля, но ручей событий неожиданно потёк в другом направлении... Жан взял в руки ветошь, макнул её в воду, но тянуть палубу ему не пришлось – откуда ни возьмись, в помещении возникли однополчане сына степей, остановив негативный процесс разложения годковской чести. Правда, попытка погасить нарастающий военный конфликт между двумя родственными морскими сторонами, была не совсем удачной:
– Братан, завязывай, он свой пацан, годок, подводник! – осторожно, но браво сделал вступление Сергей, оценочно оглядывая сильного противника. Затем турбинист на всякий случай выпятил грудь колесом и задиристо поднял нос кверху. Дембель смерил его высокомерным, уничтожающим взглядом, но некая растерянность и острейший недостаток интеллекта, принудили его ответить невпопад:
– Какой он тебе братан, шакал степной ему братан, тюфяк он черножопый! – за непроницаемой стеной агрессии и непробиваемой тупости противник всеми силами пытался скрыть лёгкий конфуз.
Конфликт ещё можно было погасить и обойтись без травм и кровопотерь с обеих сторон. Бобров уже хотел было вежливо намекнуть юному начинающему расисту на неправильность его общечеловеческих взглядов, но Оськин в последнюю секунду всё испортил. Большой Олег, решив быстро и упрямо застолбить свою национально-политическую позицию, грубо полез на рожон:
– Слышь, баклан, ты щас сам чуркой с глазами станешь! – громко и просто пояснил он "политику партии" дембелю и угрожающе расставил руки по сторонам: – У нас здесь, на, все русские!
Возникновение из ниоткуда ещё двух подводников было для дембеля полной неожиданностью. Однако, здорового и уверенного в себе, разъярённого надводного моряка не насторожили внезапность появления новых сил неприятеля и непомерно большие размеры прочного корпуса матроса Оськина. Враг почему-то не стал, согласно прогнозам Боброва, "в страхе разбегаться", а всего лишь хмыкнул себе под нос, самонадеянно показал Олегу неприличный знак и снова попёр в атаку. Громко сопя, как на Кокоданском татами, он схватил Оськина за галанку и, хоть с трудом, но швырнул его на пол. И уже через четверть секунды подводнику на своей шкуре довелось испытать и прочувствовать наработанные навыки опытного спортсмена-дзюдоиста – атакованный гигант сильно врезался лицом в кафель и мелкие осколки плохо приклеенной напольной плитки с характерным стрекотом забегали по помещению.
– Юко! – нечто специфическое, непонятное для неспортивного большинства злорадно кукарекнул борец. Гордость за свой давно потерянный коричневый пояс колесом выгибала его широкую грудь. Бывший обладатель третьего дана нервно хихикнул.
Олег в диком исступлении зарычал, как малоазийский бык во время последнего брачного тура, вскочил на ноги и схватил стоящую у стены совковую лопату. Мелькнув в воздухе, совок боевого копательного инструмента с громким шлепком лёг на ухо коренастого надводника. Бах! – гнилой черенок с сухим треском переломился пополам. Но настырному дембелю каким-то чудом удалось-таки устоять на своих крепких, перекачанных ногах.
– Не уп-пал... – задумчиво удивлённо протянул Сергей и почесал в затылке.
За тридцать секунд потасовки Бобров успел побывать на полу дважды. Жан, попытался ещё раз взять дополнительное время, но после очередного перелёта через ширококостное бедро, до конца схватки больше не поднимался. Однако "извилистый путь к победе" всё же мало помог тонкому ценителю боевой восточной дисциплины. Очевидно, Оськин так и не понял, что перед ним коварный кандидат в мастера спорта – гигант одной физической силой и весом придавил соперника к полу, и так разбил ему лицо кулаками, что галанка обмякшего дзюдоиста до самой груди стала красной... Не разбираясь в тонкостях бросковых приёмов дзю-до, способный ученик, сам того не ведая, сразу же перешёл к жёсткой форме "като".
– Учитель, простите, что не совсем по правилам, – мягко съязвил великан, скорострельно добивая противника своим едким камбузным сарказмом, – Но уверяю вас, мы быстро учимся! Если бы глубокоуважаемый Гуру любезно согласился преподать глупым неучам эксклюзивный мастер-класс...
– Вадзаари, иппон! – в порядке мстительной очерёдности выкрикнул Бобров, повторяя судейский выпад врага, чем невольно выказал свою скрытую доселе злопамятность. В пылу "боевого экстаза" он решил хвастнуть перед противником своей осведомлённостью о его основном коньке – борьбе дзюдо, а также знанием терминов знаменитого японского единоборства. Не токмо ты здесь грамотный! И мы с теорией знакомы! Ни мало не сумняшеся в праведности своих действий, он, выпучил глаза на единоборца и резко поднял руку вверх в знак поражения соперника. Друзья молча смотрели на пустой отрешённый взгляд надводного моряка, и только Бобров смог прочесть в глазах "глубокоуважаемого Гуру" скрытое удивление, граничащее, однако, с лютой ненавистью...
Подводя итог внутриродового блицкрига, можно сказать, что из трёх единоборств – Китайского – ушу, Японского – дзюдо и Русского, победило единоборство под названием – "Большой Русский Ванька Дурак", с чем мы его и поздравляем.
Все трое рукопашников могли загреметь в дисбат и, видит "бог", тот, что хлещет водку в кабинете коменданта кичи, точно загремели бы, но... На заводе заканчивался ремонт лодки, и их экипаж должен был снова отправиться в автономку. Специалистов хронически не хватало, и идти в боевую службу было попросту некому. Командир в отчаянии ходатайствовал перед командующим флотом за своих трудновоспитуемых турбинистов. Невзирая на то, что ответ верхушки был положительным, избежать добавочных пяти суток всё же не удалось…
– Два за самоволку, два за пьянку, сутки за неуствняк, да пять за праведный бой на киче. И того – десять... – рассуждал Бобров. Складывая пальцы в ладонь, он незаметно перешёл на иронические пересмешки: – Жан, а у тебя какой срок был?
Не дождавшись никакой реакции со стороны своего Казахского товарища, Сергей подошёл ближе к решётке. Насупившись, он стал наблюдать, как хромающий, почти квадратный человек с огромным бордовым ухом и синим лицом исчезает в уазике. "Кто это? – игриво подумал Бобров, – Куда же подевался тот ядрёный розовощёкий здоровяк, от одного только вида которого, у всех в страхе подкашивались ноги"?
На входе человек с ухом посмотрел в сторону их окна и злобно, угрожающе ухмыльнулся. Жан потёр травмированное лицо.
– Теперь он отдыхнёт в хоспитал, – его голос ослабленно сипел и срывался до хрипоты.
– Надеюсь, когда он вернётся, нас уже здесь не будет, – пробубнил Оськин, отвернувшись к стене, чтобы не были заметны красно-синие разводы на его скуле, – А он вернётся – у него тяжёлый "неуставняк", его в части карасня заложила... Вот он и боится теперь трогать молод...
Сергей стукнул себя ладонью по лбу, не дав Олегу договорить. На гауптвахте шёл ремонт крыши. С улицы тянуло горячим гудроном и одновременно что-то сильно подгоревшее на камбузе, раздражало чуткое обоняние арестантов.
– Вспомнил! – воскликнул он.
– Ты оставил котлеты на плите и не выключил её? – в своём стиле схохмил Оськин и потянул носом холодный удушливый воздух.
– А я то думаю, где я его видел! – процедил Сергей сквозь зубы, не ответив про котлеты, – Помнишь, Большой, нас год назад на неделю прикомандировывали на коробку , которая стояла на ремонте, в Сельдевой?
– Ну?
– Ну! Помнишь того чека, что, как побитый дрищь носился с ветошью по камбузу, весь грязный и зашёрканный до дыр? Всё зыркал ещё на нас не добро... Он тогда уже два года отслужил. Это же он! Он нас первый узнал – злопамятный, гад!
– Ну да, у них на коробках такие законы, до двух лет – ты никто и звать тебя никак, – отозвался Олег совсем не о том, – А молодые все в синяках ходят, и никому до этого дела нет. Ихним рэксам – так уж точно! Ну и чего этот кекс?
– Да так, что-то вспомнилось, – отстранённым тоном ответил Сергей.
– Подохнешь здесь, как тот Голуб, – почти не слушая их, печально уронил Жан. Его голос упал почти до отметки шипение. Сын далёких Отрарских степей тяжело вздохнул.
– Не волнуйся, не помрём, через несколько дней нас здесь уже не будет, – дал оптимистичный прогноз Бобров и, немного подумав, закрепил сказанное: – Спецов для автономок не хватает, поэтому кэп нас отсюда вытащит.
– Откуда знаешь? – удивился Оськин.
– Знаем, откуда знаем, – скаламбурил Бобров, – Сорока на хвосте принесла! Ты же слышал, как здесь местная почта работает. Гораздо быстрее чем, там, – Сергей куда-то неопределённо кивнул головой, – А Голубев... У него горе было. А они в него с акаэмов ... Если бы наши мудрые законы позволяли не служить человеку после смерти матери, не возвращаться с отпуска, он сейчас был бы жив и здоров... Родственнички добили его больную мать, пока он служил во флоте. Квартирный вопрос что ли? Он рассказывал, но я точно не помню... Ну а теперь-то его квартира точно ближайшим родственникам отошла. Наследников то не было... Хотя может быть и были... Я не знаю, – отмахнулся он.
В этот же день на кичу доставили ещё двух матросов из их весёлого боевого экипажа – старшин второй статьи Шарова и Прицельного. Шаров загремел на трое суток за физическую контактную ссору с гражданскими специалистами, а Прицельный – за весёлую бражку и порчу государственного имущества – корабельных огнетушителей. С этого момента в головах троицы воцарился относительный покой. Страху стало поменьше – ведь теперь их – пятеро.
ВРЕМЯ НАЗАД. ПРИРОДА ГОРЯ
Кто-то считает, что человеческая душа состоит из различных ингредиентов, таких как – Любовь, Сострадание, Жалость... И ещё один из множества её составляющих – это Совесть. Она наш бессменный Хранитель от худого и непотребного, она же наш судья и палач в одном лице. У кого-то она занимает больше места в голове и груди, у кого-то – меньше, у кого-то она загнана жизненными обстоятельствами в такой дальний угол, что, сколько не рыскай по лабиринтам личного микрокосма, сходу и не найдёшь её, несчастную... Но то, что она есть у всех, если ты ещё живой – это точно. Даже у самой последней сволочи есть эта самая частица. Так уж распорядился Создатель всего сущего во вселенной, и даже у самого дьявола ни разу не получалось изменить законы природы. Поспешу огорчить господ экстремальных романтиков – зла в чистом виде не существует, и всему есть свои объяснения.
Не удастся просто так, взять да и взорвать красавицу нашу, голубую да зелёную, родниковую, ржаную! Убьёшь её, а потом, поди-ка попробуй, отыщи другую такую красу! Облетите весь ближний и дальний космос, пропашите носом своих чудо-кораблей будущего миллионы галактик, а не найдёте! А знаете ли вы, что такое необратимость?
...А коли убьёте её, так найдётся потом некая сила, которая отыщет загнанную в дальний угол, закрытую за семью чёрными замками частицу вашей души – Совесть, и станет она глодать вас, пока не высохнете как Египетская мумия и не издохните в муках адовых...
Так что не ждите господа фаталисты, не будет вам ни каких долгожданных концов света, обещанных лучшими теософами, прорицателями, писателями-фантастами, кинорежиссёрами и министрами обороны. А возьмите вы лучше все эти даты концов и середин, и определите их… в чёрную дыру!
– Слишком поздно я понял, что она для меня значила... Она была моим Ангелом, моей жизнью, и беречь её нужно было так же, как свою жизнь. Даже ещё лучше. А теперь без неё мне капец! Или дома за эту квартиру отравят, или здесь я сам себя угроблю. Раньше никогда не трогал в экипаже никого, а теперь вот видишь – с кичи не вылажу.
– Ну, может не так уж всё плохо, ты молодой, надо жить, – попытался Сергей отдать дань моральной помощи другу, – Если Бог дал нам жизнь, значит, мы не имеем права ею сами распоряжаться. Держи себя в руках, мать всё равно теперь не вернуть... Надо жить…
– Когда она умерла, у меня нервы окончательно расшатались, – вместо ответа продолжал Голубев, – Пока писал на родню и врачей заявления, то в прокуратуру, то в милицию, сколько времени и сил потратил, а толку никакого. Ведь то, что они её совместно довели – не подкриминально, а если и есть криминал, то не доказуемо... Когда она слегла, мне надо было сразу домой лететь, ведь предлагал же мне кэп – я отказался, думал, ну поболеет и как обычно всё обойдётся... Я должен был ехать, теперь жалею, что не сделал это сразу, а ведь бы мог успеть.
– А что бы ты сделал, ведь ты же не можешь изменить Судьбу...
– Мог! Я мог её поддержать морально. Разогнал бы этих стервоз, проследил за лечением. В конце концов, врачам можно было заплатить, чтобы лечили лучше... Теперь я с ума схожу от чувства своей вины и от жалости к ней, ведь это она из-за меня сердце надорвала. Сначала драка в универе, потом флот, с автономок писем нет. А по телеку сообщения об авариях на лодках – пожалуйста!
Саша до того трагического дня, не ведал и совсем не понимал, что такое горе, и ему было невдомёк, что там с людьми происходит после смерти любимых близких. Казалось – ну умер кто-то, ну и Бог с ним, не так всё страшно. Здоровье – на месте, молодость – тоже, очертания светлого, счастливого будущего просматриваются чётко. А теперь, когда горе чёрным крылом коснулось его самого, он оказался слаб перед лицом этой беды. Весь интересующий его мир словно бы рухнул куда-то в пропасть, или превратился в голую пустыню, где нет никого... никого... и хоть закричись, зааукайся – в ответ не услышишь ни звука. Кто-то мерзкий, с параметрами тщедушия, не соответствующими его крупным, поганым делишкам, бесцеремонно вырвал из его груди кусок души, в котором были добрые начала и радости жизни. Рваные края раны теперь приходится прижигать спиртом и злобой. Его с головой накрыло туманом скорби и страшной тоски, приступы которой невозможно было ничем заглушить. Выйти из этого тумана он никак не мог, даже во сне эта дикая боль не прекращалась, а мать всё снилась и снилась... Со смертью последнего родителя ушло в небытие детство, ещё вчера ласкавшее душу. Пока живы родители, человек себя хоть немного, но чувствует ребёнком, и не важно, сколько человеку при этом лет – двадцать или пятьдесят. Когда это всё неожиданно прекращается, детство уходит. И если в этот миг у человека ещё и тяжёлая жизненная ситуация... В одиночку с этим справиться может только очень сильная личность. Саша понимал – Сергей для не него сейчас, как плот, за который можно временно зацепиться, чтобы не утонуть окончательно. Добрая отдушина. А что Бобров? Он мог вести себя благодушно по отношению к горю друга, но не более. Он хоть и большой, но всё-таки, всё ещё ребёнок. Он не терял родителей, да он и представить то себе не смог бы, что чувствовал Саша! И представлять бы побоялся! Как это – без матери? Не-ет, не понятно! Он об этом и думать даже не хочет! Вот и Сашка раньше тоже не думал. Ты на друга-то, конечно, надейся, верь ему, другу – он тебя в беде не бросит, но и сам не будь размазнёй! Что ж тут ещё остаётся? Надеяться только на себя, стиснуть зубы да терпеть... Но терпеть, и сберечь себя он не смог.
Два молодых бойца в пошарпанной робе месили раствор для ремонта здания Петропавловской гауптвахты. Голубев смотрел сквозь них невидящими глазами. Он уронил голову на руки и запел тихим голосом. Казалось, что он находится в другом измерении – все люди и предметы для него были не видимы и не существовали сейчас. Песня звучала тихо, но с таким отчаяньем, как будто он пел её в последний раз...
Душу сбитую-у-у утратами-и да тратами-и,
Душу стёртую-у-у перекатами…
Если до крови лоску-ут истончал -
Залатаю золотыми я заплатами-и,
Чтобы чаще Господь замечал...
– Эх, сюда бы гитару, – оптимистическим тоном произнёс Бобров, – Я б "Купола" сбацал!
Приглядевшись, он с ужасом увидел, что губы Саши были плотно сомкнуты, но песня продолжала звучать...
– Залатаю золотыми я заплатами, – словно поддавшись неведомой силе, испуганно подхватил он, – Чтобы чаще Господь замечал...
АВТОНОМКА ИЛИ ВРЕМЯ ВПЕРЁД
Врагу не сдаётся наша гордая "Навага" !
(из песни русских подводников)
Боевая тревога сочным скрежещущим звуком ревуна, заполнила замкнутое пространство подводной лодки.
– Торпедные аппараты – к бою!!!
Он толком не спал уже почти пять суток. Без двух месяцев дембель
сидит в трюме и клюёт носом, как только что прибывший с учебки
дрищуган . Позор! Бобров поднял голову и сильно, до крови ущипнул себя за руку, пытаясь таким варварским способом вернуть себе своё угасающее сознание. Затем поставил масляную систему на очистку и поднялся наверх. Будем прагматичнее – медленно выполз из люка… Проклятая американская посуда, тьфу ты, чёрт, точнее – паскуда, эта мелкая лодчонка никак не отцепится от них. Они в поле её зрения. Идут на всех парах, да только оторваться крупной "азухе" от лёгкой, маневренной американки вновь оказалось проблематично. В голове не укладывается, что в штабах американских флотов сейчас прекрасно знают маршрут их следования! А он проложен по территории водного пространства США, и вроде бы их подводники имеют полное право гонять русскую субмарину... А ведь могут и шмальнуть! Потом не придерёшься и не найдёшь, где последний был приют... Бежать, бежать, отрываясь от мышки, остервенело скачущей за кошкой. Но даже побег на свою территорию теперь может не спасти автономку... А если не оторвёшься – пиши пропало, скрытая боевая служба станет рассекречена, а значит – задание сорвано.
– Машина – пульт! Турбину на полные обороты! Па-авысить давление пара!! – раздувал щёки в микрофон каштана капитан-лейтенант Швабрин. Его лицо багровело и надувалось, как Сицилийский томат, целый сезон накачиваемый нитратами. Казалось, что оно вот-вот лопнет, и брызги ягодно-овощного содержимого заляпают пульт управления кормой.
– Есть, повысить... – Хрипел уставшим голосом Оськин, до упора выкручивая огромное паровое колесо. Корму заколотило пуще прежнего. Замотало так, словно некий подводный Титан, морской дьявол, схватил лодку за хвост и, не отпуская, трясёт её, как какую-то беззащитную рыбину, занимающую недостойное для её уровня место в пищевой цепочке подводных колоссов. Удивительно, как она за столько суток ещё не развалилась... Автономное чудо современной подводной техники. Почти все её основные механизмы – насосы и двигатели были рассчитаны на безостановочную работу в течение трёх лет! Не один другой, технически продвинутый агрегат в мире, кроме Русской атомной подводной лодки, не смог бы идти на предельной скорости столько суток! Тем более, не совсем в юном возрасте. Наших моряков ждал ещё один сюрприз. Оказалось, что Американская лодчонка была совсем не одинока в бескрайних водах Тихого океана. Безраздельную властелину морских глубин, Русскую АПЛ , наше достойное противопоставление Огайо с Трайдентами , гнали в сторону волшебных солнечных островов две американские поисково-ударные группы...
"Но не для того, понимаешь, чтобы там позагорать и покупаться с гостеприимными американцами!"
...состоящие из надводных боевых кораблей, нескольких подводных лодок и двух вертолётов поддержки. Почти месяц продолжался холодный бой, временами слегка теплеющий, временами становящийся почти горячим.
Противостояние или "противохождение" сопровождалось сильным шумом турбин, тряской, всеобщей бессонницей, а подчас и грохотом от взрывов сброшенных глубинных и имитационных бомб. Спрашивается, а зачем так далеко гнать, ведь можно было и здесь утопить! Не смогли справиться с боевой задачей? Пожалуй, э-э...
– Гладко было на бумаге, да нарвались на овраги, – изрёк фразу, впоследствии ставшую исторической, капитан первого ранга Волгин Георгий Иванович, когда ему доложили о КПУГах , – Их тут целый рой, они уже, практически нас за ж**у взяли, а у нашего Ваньки ещё "ЯЛДА" кверху задрана! Держать тэ-а в минутной готовности , вашу медь!! Срочное погружение!
Лодка нырнула в пучину морскую, не успев убрать в исходное положение подводно-мачтовое устройство. Словно большой синий кит скользнула она под днищем американского надводного корабля, едва ли не коснувшись его своим торчащим кверху причиндалом. Случай не имеющий прецедента. Как на таком резвом ходу подводники умудрились убрать выдвижное устройство, да затем ещё и закрыть крышку шахты, не смог объяснить даже главный механик. Наверное, это был один из элементов высшего подводного пилотажа.
Летя на полных оборотах, чёрная субмарина ежечасно отплёвывалась десятками средств, имитирующих потопление и отвлекающими внимание супостата. Однако толку не было почти никакого. То ли средства эти тактико-расчудесные морально устарели, толи Американские слухачи научились при помощи новейших средств обнаружения отличать имитацию от настоящих скрипов подлодки…
Да только отлеплять свои "присоски" от корпуса нашей АПЛ злобные "хапуги" , ну никак не хотели! Как-то ненастной тёмной апрельской ночью, едва оторвавшись от зловредных преследователей, лодка быстро вынырнула на перископную глубину – глотнуть свежего морского воздуха. Как говорят моряки "набить ПВП ", а заодно и выйти на сеанс связи со штабом. Связь почему-то никак не хотела налаживаться. То ли связисты в лодке "оглохли" по причине технических неувязок, то ли на суше чего-то там "творилось"... Огляделись вокруг всевидящим оком перископа. Вдохнули свежего морского воздуха.
– А скажи-ка мне братко, далеко ли до берега знойного? – спросил штурман штурмана по каштану.
– Четыреста миль до Гавайев, да шестьсот – до западного побережья США! – недолго кумекая, отвечал штурман каплей.
– И всего то! – хмыкнул в ответ штурман кап три…
Американцы, не скрывая от мирового сообщества своих сатанинских пожеланий, хвастали в эфире, что они-де выметут жёсткой метлой своих ударных групп всю нашу водную территорию, к которой они, якобы имеют особый интерес. Очистят её от проклятых Русских подводных Yankee и прочей опасной для планеты Советской военно-морской ядерной угрозы...
– Я не понял, а чего это они нас янками называют!? – выпучив глаза, орал молодой связист, слушая радиоперехват, – А сами-то они кто?!
Странное это дело! С Родиной связи нет, а с седьмым флотом противника – пожалуйста! Уж не глушат ли они каким-то образом радиосигналы с Русского корабля? Полностью лишить лодку связи. Навсегда отрезать путь к дому и-и… поминай, как звали! Нет, так не пойдёт, господа первые и единственные претенденты на мировой престол! Мы ещё посмотрим, кто на чью "ялду" наскочит!
Очередная вахта завершена, но долгожданного отбоя тревоги всё нет и нет. Сергей, ещё раз проверив параметры всех существующих систем, на минуту схватил в руки свою любимую книгу, полагая, что таким способом можно успешно бороться с сонливостью – жестокой и беспощадной, в последнее время неотступно следующей за ним по пятам... Однако, пробежав глазами по нескольким строкам, его восприятие, переплетясь с печатным текстом бесчисленным множеством невидимых нитей, продолжило сюжет самостоятельно, но уже в другом, загадочном царстве – царстве умиротворяющего сна... Чёрные буквы, будто блохи, вволю напрыгавшись по листам, манной крупой ссы;пались на железную палубу, но тут же были ловко стянуты с неё мокрой ветошью подсознания...
"...Гигантский кит, с трудом оторвавшись от стаи многочисленных преследователей – касаток, жестоких пиратов морских глубин, остановился, чтобы перевести дух. Он расслабил горы своих уставших мускулов, затем потянулся, грохоча встающими на место суставами. Раненый исполин послал ломаные сигналы бедствия своим собратьям – китам, но его отчаянный крик никто не услышал. Тогда он приблизился к поверхности воды, прекрасно сознавая, что снова будет обнаружен злобными и сильными хищниками. Его спинной плавник со следами свежих шрамов от острых зубов, разрезав океанские волны, показался из воды. По одному только огромному плавнику можно было судить о мощи и размерах этого странного чёрного зверя! Кит снова и снова взывал о помощи, его крик тонкими акустическими вибрациями летел во все стороны, но вновь безрезультатно... Собратья его не слышали.
Касатки кружили рядом, на безопасном от него расстоянии, не рискуя пока подплывать ближе. Они ждали удобного случая для атаки, и каждая из них готова была ринуться вперёд, обнаружив хотя бы небольшую брешь в его обороне. Но кит не совершал ошибок, а касатки кружили и кружили, и ни одна из них не решалась броситься в атаку, боясь снова получить мощный удар огромным хвостом... Кит обманул ожидания своих врагов. Не обращая внимания на глубокую и болезненную рану на своём плавнике, он снова рванул в глубину..."
Лодка спрятала свои семнадцатиметровые металлические "щупальца" и вынырнула под рубку. Результаты были нулевые. Ни один из Приморских и Камчатских городов, имеющих военно-морские базы, вызовы не принимал. И Москва тоже. Как сказали матросы, услышал нас один только Фидель. Кубинцы, приняв радиосигнал, тут же переправили его в Москву – прямиком на стол Главкома ВМФ.
– Да, да. Так точно! Да, конечно, да, никак нет, да, так точно! – беседовал с телефонной трубкой, поднятый ночью по тревоге адмирал. Главнокомандующий Тихоокеанским флотом краснел и набухал, как волдырь, едва не лопаясь от обиды и злости, – Так точно товарищ... – Он бросил трубку, снова схватил её, отрывистыми движениями набрал другой номер и передал слова и эмоции Главкома ВМФ, как водится, дальше, по команде: – А что это у вас тут на Тихом океане творится?! Што-о? Вы что, ждёте, когда вас задом на осиновый кол посадят?! Што-о?! Вам инцидента на Алеутской гряде мало?! А нет, так делайте что-нибудь, а то эти янки нас скоро из собственного дома начнут выгонять!
"Да-а, что-то там творится, это точно! – доложили отправленные на остров Адаха, но так и не долетевшие до эскадры восемь самолётов-разведчиков. Топлива не хватило. Развернулись и улетели обратно!
– Кинули! Они нас просто кинули! И это к тому моменту, когда мы проскакали почти два десятка тысяч миль! – вспоминали матросы морской инцидент, морщась от знойного шила в казарменной каптёрке...
Кстати, об Алеутах. Некоторые старомодные натуры считали это происшествие позором для Русско-Советского флота. Однако если поподробнее разобраться в этом вопросе, то...
Как это иногда случается во время автономных плаваний, русская апээл , с общим ласковым названием "букаха" , была рассекречена Американской Огайо типа "Лос-Анжелес". Русская субмарина, величественная, как сон апокалипсиса, опасная и сильная, как Мурена , несла боевую службу в северной части Тихого океана, возле Алеутской гряды. Американцы взорвали вблизи лодки мощное средство шумосимуляции, абсолютно точно акустически имитирующее удар боевой торпеды. Лодку качнуло и капитан, посчитав себя "раненым", принял решение о всплытии. Для доклада в Генеральный штаб...
– А если это противостояние, и он посчитал этот взрыв атакой, тогда почему он им не ответил тем же?! – тряся сальными же;лезами, орали сторонние наблюдатели, не имеющие никакого отношения к действу, держа в кряжистой рабоче-крестьянской ладони стакан с портвейном. Потому что, как известно, рассуждать на берегу в обнимку с бутылкой, разводя пальцы веером всегда удобно. И безопасно.
– Да потому что он не хотел развязывать третью мировую войну! – в ответ грозно рычали их военные оппоненты в полосатых майках и фуражках с военно-морским крабом, недвусмысленно сжимая пудовые кулаки.
А ведь торпедные аппараты в лодке были в минутной готовности. Оставалось только совершить пуск. Однако военного столкновения чудом удалось избежать.
Раз они это совершили, значит, война кому то была нужна. Не будем показывать пальцем, кому. Отважный командир корабля, капитан первого ранга Рублёв со стильным прозвищем Капитан Полбутылки Рома, переступил через своё честолюбие и не стал подвергать миллионы жизней опасности. Правильное принятие решений иногда стоит многого. Правда, для экипажа и лодки на сей раз результат был довольно плачевный – боевая служба сорвана, лодка возвращена в базу. И три Каменных брата печальными взглядами встречали легендарную К-5..
Азушка, на глубине сто пятьдесят метров, летела на предельных двадцати восьми узлах. Ниже погрузиться не смогли – лопнула труба главной осушительной магистрали. Когда ГОНы выбрасывали за борт воду из девятого отсека. Когда в тамошнем трюме вырвало шток клапана по забортной воде. Когда турбинисты в машине пели про какой-то высокий забор. Когда... Ну и так далее. А далее – два из четырёх главных осушительных насосов вышли из строя, у третьего что-то стряслось с проводкой, а последний от лишней нагрузки стал сильно перегреваться. И того – полностью целых насосов осталось... Тьфу ты, чёрт!!
– Ни одного! Срочное всплытие!!!
Затем при невыясненных обстоятельствах в гальюне пятого отсека загорелся углекислотный фильтр, подали фреон, два бойца едва не задохнулись... Или сначала был пожар, а потом – вода?? Или сначала вода??
– А чёрт его знает!! – шило в очередной раз перекосило лицо одному из рассказчиков, – Не помню...
– А скала?! Про скалу забыли, сначала была скала, в которую врезались... носовой частью!! Весь прочный корпус впереди вдавило внутрь и смяло, как кирзовый сапог, а обтекатель ГАКа ... просто гакнулся!
– Нет, это была торпеда, возможно учебная болванка...
– Да ладно! Никто точно не знает!
Затем заклинило гидравлику и разные рули. Заменили. Гидравлику. Оказалась не той калибровки. Скрючилась…
От большого хода вырвало аварийно-буксирное устройство. Несчастливое АБУ врезалось в рубку, заклинив своим корпусом рубочные рули. Понесло дальше.
– Пошла по кочкам!
Потом доломало почти все технические средства связи. Во время недолгого отрыва от преследования противника, приходилось снова и снова всплывать в надводное положение и загонять в рубку связистов для установки раздвижных антенн и чистки от водорослей астронавигационного оборудования. Корабль двигался в тёплых течениях, и температура воды за бортом была почти плюс тридцать градусов по Цельсию. Вследствие чего превращение пара в конденсат значительно снизилось, и скорость корабля упала до двадцати четырёх узлов.
Ну, всё, регламент, продолжение не следует! Секретность, знаете ли...
Вместо положенного количества миль, подлодка намотала на винты почти вдвое больше, то рысью, то галопом скача вдоль побережья Америки, через Аляску, минуя Алеутские острова... По возвращению в базу, на берегу их тихо-тихо поджидала комиссия штаба флота во главе с главкомом КТОФ .
Командира корабля Георгия Волгина многие стали называть популярным классиком. Это он всё время выдаёт перлы, эффектные и точные, как выстрелы боевых торпед. Как скажет что-нибудь – все потом годами повторяют. Улыбаются и повторяют. Когда он на берегу столкнулся с "сильными флота сего" и с оперуполномоченными КТОФ, для него, но не для экипажа, началась коричневая неделя...
Капитан корабля, Григорий Волгин, после продолжительных встреч с перечисленными персонами, был почти вне себя от бешенства. Вытирая пот со лба, он изрёк однажды новую классическую фразу:
– Бл**ь, легче с Американцами воевать, чем с нашими долбо***ми!
С актуальностью и точностью данного афоризма охотно согласились уже сотни практических моряков.
В ЭТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ В МАШИНЕ ДЕВЯТОГО
"Самый понятливый народ – это мы, военные моряки.
Нам, морякам, объясняй-не объясняй,
приказывай-не приказывай –
мы всё равно сделаем по-своему..."
«Флотский юмор в квадрате». Часть 1. «У матросов нет вопросов»!
Бобров медленно выполз по вертикальному трапу из полутёмного трюма и вялой походкой по проходу проследовал к паровому пульту. На спящих тут и там "карасей и духов" он уже не обращал никакого внимания – не до них сейчас. И в самом деле, когда и где им ещё спать, если который день продолжается это досадное преследование, и по каютам никого не отпускают. Ладно, эти, они недавно отстояли свою вахту, но Солнцев... Нехорошо, господин бывший сухопутный моряк! Ведь в данный момент времени идёт ваша законная вахта и дежурить вам, господом Богом назначено ещё аж, целых два часа! Однако! Было весьма заметно, насколько человек устал бороться со сном. Итак, начнём наше коротенькое расследование с начала.
Солнцев сидел и, клюя длинным мясистым носом, методично бился бронебойным лбом об огромный вентиль системы забортной воды. Расчёт его был на боль. Она, родимая, хоть и ненадолго, но прогонит сладкий прилипчивый сон. Хоть это и не сон вовсе, а просто потеря сознания какая-то! Сначала прогонит, а потом... Как говорится, хоть железом жги – не поможет. На лбу молодого матроса неотступно проявлялось круглое красноватое двухмерное образование, размером с большой грецкий орех... В какое-то мгновение Солнцев, на миг очнувшись от забытья, понял, что не справился с задачей по борьбе со зловредным слугой Морфея и, рискуя, решил пойти по другому, не проторенному ещё пути. Как же поддержать более или менее вертикальное положение тела во время сна, создавая при этом в глазах окружающих хотя бы частичную иллюзию бодрствования? Задачка. Ведь законов зловредной гравитации ещё никто не отменял! И новоявленный первый помощник главного художника не придумал ничего лучше, чем вцепиться зубами в рулевое колесо вентиля, чтобы в таком нелепом положении поддерживать вертикальность отростка под громким названием голова. Эту сюрреалистическую картину и увидел проходивший мимо него матрос последнего срока службы, отличник боевой и политической подготовки, лучший по специальности, маслёнщик Бобров. "Старый" турбинист испуганно потряс головой, прогоняя это странное, неподдающееся простому анализу видение, но оно... не исчезало! Чур, меня, чур! Изыди, изыди, бесовско;е отродие, сгинь, сгинь, нечистая! Исчезни, дьявольское наваждение! Но видение продолжало грызть вентиль, не обращая никакого внимания на крик его насмерть перепуганной души. Изо рта видения обильно текла липкая, тянущаяся к полу слюна. Тогда Бобров, взяв себя в руки, сопоставил все за и против и, сопереживая поруганной чести первого помощника, в отчаянии дал пинка по упитанному заду видения. Солнцев, ничего не поняв спросонья, быстро вынул вентиль изо рта, подпрыгнул, схватил лежащую рядом железную пайольную щётку и с остервенением начал тереть ею колесо мокрого ещё вентиля. Было невооружённым глазом заметно, что чугунный котелок, восседающий на его плечах, совсем отказывается варить.
– Ты что, кретин??! – возмутился Бобров и пнул его ещё раз, - Какого дьявола краску с вентиля стираешь?! Я что, его зазря в Большом Камне красил?!
– Чего там такое? – загудел Оськин, услыхав звуки, соответствующие нарушению правил вахтенного распорядка. Он словно медведь в берлоге, громко сопя, заворочался на скрипучем сидении перед пультом.
– Да тут у Солнца новая фишка появилась – он теперь вентили грызёт! – с иронией рассмеялся маслёнщик. Он едва сдерживал дрожь от гнева, а его щёки медленно покрывались светлыми пятнами, – Смотрю, блин, харю давит и грызёт и грызёт! Такого яркого зрелища я ещё ни разу не созерцал!
– Моряк, – пытаясь мирно разрулить ситуацию, нарочито мягким голосом обратился Оськин к Солнцеву, – Тебя что, на флоте плохо кормят, что ты на вентили бросаешься? Если так – пожалуйся кэпу, пусть он тебя на довольствие в гарсунку переведёт, вот там и будешь чифанить, сколько твоей душе угодно, если тебе в нашей столовой еды не хватает. Вэмэушник хренов...
– Если про это рассказать кэпу, он же сам его, собственноручно раком поставит! За сон на вахте. Не-ет, – помотал головой Сергей, – Кэпу мы ничего говорить не будем, что ж мы, стукачи что ли какие? – он проследил глазами за разбегающимися по отсеку идеями и, не поймав ни одной стоящей, натянуто засмеялся. Не писанный флотский устав вынуждал его придумать какое-нибудь строгое наказание для нарушителя распорядка сна, но ему уже ничего не хотелось, и он ляпнул первое, что пришло на ум: – Тебе известно, что ты чуть вентиль до самого штока не сгрыз? А это порча государственного имущества! Как думаешь возмещать ущерб родному государству?!
– Бог с ним, с ущербом. Вопрос со сном на боевой вахте во время борьбы с происками американского империализма, вот в чём проблема! Вот что надо решать! – задумчиво протянул Оськин и шумно почесал загривок, – Америкосы то, наверное, сейчас спят и видят... э-э, точнее, сейчас на вахте бдят и думают, как бы нас утопить по-тихому! Ты понимаешь, что из-за таких как ты, могут все погибнуть? Ты подводишь своих же боевых товарищей! Я зачем тебе сказал пайолы чистить? Чтобы не спал. А ты что? Бросил чистить и тут же – харю давить? Тебе утром на построении чего говорили, когда ты свою морду спиртом протирал?! У нас сейчас нет связи с большой землёй, мы отрезаны от всего мира, как ломоть пирога! А ты, душара, спишь на вахте! Или тебе на это плевать?!
Оратор всё больше распалялся, постепенно забывая о своей сверхновой глобальной задаче – решении проблемы мирным путём. После произнесения длинной нравоучительной тирады, паровик закрепил сказанное, влепив нерадивому бойцу сильный щелбан с оттягом, означенный в народном лингвистическом словаре не иначе, как "чилим". Вследствие чего у наказуемого в голове образовался шум, по децибелам сопоставимый с грохотом железнодорожного состава, а проклятый сон улетучился, словно вешний дым в весеннюю пору. Солнцев, не удержавшись на ногах, как куль с мукой рухнул на пятую точку. Нарушитель удивлённо хлопал глазами, потирая ушибленный лоб.
– Теперь только чилимы, – развёл руками Оськин, виновато глядя на Боброва, – Боюсь кому-нибудь фанеру проломить... Молодёжь нынче какая-то хлипкая пошла! – продолжал он, как бы оправдываясь, – Я на гражданке, у себя в кузне, помню, вот этими самым пальцем квадраты, десятку гнул! – Оськин, потрясая десницей, показал всем средний палец правой руки, похожий на небольшое полено.
Сергей разочарованно махнул рукой, непонятно кого из них осуждая, перелез через главный вал турбины и скрылся за бочкой ГТЗА . Через пару секунд Солнцев, получив телесные повреждения средней тяжести, уже считал штрафные круги по машинному отделению, громко топая по пайолам прогарами, натянутыми на мясистые пятки.
– Эй, Солнце, потише там топай, а то тебя, наверное, уже в Индийском океане слышно! – Оськин, полуобернувшись, хлопнул красными от недосыпания веками.
– А может он америкосам сигналы подаёт, азбуку Морзе пятками выбивает, – сделал предположение Рюмин, – Солнцев, ты, часом, не шпиён? – второй маслёнщик, за попытку выслужиться перед годками, тут же был гневно сброшен в трюм в качестве дежурного Гуру для первогодок.
Действительно, неконтролируемо громкий стук пяток по пайолам, был сейчас некстати. Современные средства слежения противника вполне могли вычленить его из множества прочих звуков на рубеже Тихого океана, а заморские слухачи легко сделать из этого выводы. Через пятнадцать кругов злой Оськин уже задавал нарушителю простые, незатейливые вопросы, получая вполне адекватные утвердительные ответы:
– Ну как, боец, проснулся?
– Спать больше не хочется?
– Родине послужить желаешь?!
– Тогда бегом на пост, пайолы чистить! – "Славянский шкаф" выпрямился во весь свой исполинский рост, полностью соответствующий столь громоздкому прозвищу, остановил рванувшегося вперёд ученика, дружески хлопнул его по плечу и праздничным тоном отметил: – Дорогой паропреемник! Я слышал, что ты до сих пор ещё, опрометчиво не сдал экзамен по устройству кормовых систем! Это плохо. Лень является твоим другом только дома, около мамки и папки, а здесь – это твой злейший, можно сказать – смертельный враг! Так вот, дочистишь пайолы до серебряного блеска, и начинай час за часом, день за днём, гибким ужом ползать по паропроводу и маслопроводу с бумагой и карандашом в зубах. И постарайтесь, мой юный друг, не упустить ни единой детали в своих исследованиях и чертежных работах! В противном случае повторные лазания по трюма;м для вас будут обеспечены надолго. Экзамен будет принимать лично – наш дорогой и горячо любимый синьор Швабрин. Так что за качество ваших будущих знаний я ручаюсь! Простите за сарказм, но он так необходим сейчас, в условиях вашего отставания по предмету! Спасибо за понимание! – закончил он своё обращение к Солнцеву и недовольной походкой побрёл на пульт.
Солнцев оказался благоразумным юнгой. Как истинный художник, он по-философски отнёсся ко всем трудностям воинской службы и перипетиям судьбы и, осознанно проанализировав все свои ошибки, на следующей вахте ни разу не допустил в своё лоно лукавых, коварных и незримых врагов, таких, как Сон и Лень. А следующая вахта, как водится, случилась ровно через восемь часов, и не обошлась без настоящего шока... И действительно, ну как тут уснёшь?!
Сергей вздрогнул всем телом, увидев двух крупных крыс, неожиданно выскочивших из трюма. Представительницы чуждой, вредительской фауны ловко запрыгнули на отшлифованную матросскими ладонями перекладину вертикального трапа и, испуганно пища, вспорхнули наверх. "Откуда они здесь?! – удивлённо подумал шокированный матрос, – ведь не было же! И что их могло так напугать?" От хронического недосыпания его мысли мгновенно разлетались по сторонам и он, забыв поделиться увиденным с парнями, проследовал к испарительной машине. Сегодня у него самый неудачный день! Никак не получается конденсат нужных параметров! Бросив возиться с самым капризным в машине аппаратом, он тяжело вздохнул. Вечно возникают какие-то проблемы с этой флагманской испарилкой! Вот на других кораблях всё отлично получалось, в восьмом отсеке – тоже. А эта, блин... Да с ней во всей турбине один только Жанбырбеков умеет ловко управляться. Даже у бычка и у старшины команды так здорово не получается! А у Сергея же на выходе то абсолютный конденсат прёт, то солей выше крыши! Пойду, разбужу его... Или нет, бог с ним, пусть моряки немного помытарятся, морщась и глотая слегка подсоленный чай! Но есть в этой разбалансированности веществ конденсата и свои плюсы – мыться и стираться в такой воде просто изумительно – мыло вмиг смывается, если удастся намылиться конечно, а кожа скрипит, как новая резина!
Бобров заскользил по проходу к испарильщику Жанбырбекову, мирно посапывающему где-то за конденсатором.
– Эй, Жан, сколько можно кимарить! Помоги мне ещё раз разобраться с этой грёбаной...
Но договорить он не успел. Лодку тряхнуло, раздался сильный грохот, и Сергей свалился на спину, сильно врезавшись затылком о пайолы. Его друг Оськин пробороздил невезучим лбом главное паровое колесо и снова, охнув и сморщившись, схватил его своей огромной ладонью. Солнцев, поскользнувшись в трюме на масляном пятне, плюхнулся в конденсатную яму , утопив в ней ценный чертёж. Рюмин, отлынивающий от протежирования Солнцева и команды юнг, спал в положении сидя за паровой бочкой. Когда случилась встряска, незадачливый полторашник навалился на горячую паровую трубу и получил сильные ожоги. И лишь одному Жанбырбекову повезло больше других – ему падать было некуда, он и так находился в горизонтальном положении. Лодка качнулась и её носовая часть, почти как в прошлый раз сильно задралась вверх, разрезая в таком странном положении водное пространство океана. Из поддона конденсатного насоса длиннотелой струёй хлынула вода…
Сердце матроса на несколько мгновений замерло, но, сделав привычное усилие, снова благополучно завелось. Короткие двухмиллиметровые обрубки волос на голове зашевелились и встали дыбом, дрожь, пробежавшая океанскими волнами по телу, скорёжила и стянула его кожу мелкой шагренью. "Всё, – обречённо подумал он, – это смерть! На этот раз мы точно все умрём... Вот и поступление воды уже началось... Мне страшно, но нет, я не закричу, пожалуй, умру тихо... А как же мои родители, мы что, с ними больше не увидимся?!", – отчаянно носились мысли в его голове, и он покорно принимал от щедрых надпочечников новые дозы адреналина. Затем в его глазах потемнело, яркие цвета исчезли, и накатившая волна вселенского ужаса, накрыла видимый мир тёмно-коричневой пеленой. Моряк, не вставая с пола, завопил прощальную песню. В его голове как-то сам собой мгновенно сформировался выбор композиции. Взбаламученное сознание молниеносно выделило её из общей, вечно набросанной и кружащейся вокруг него музыкальной свалки:
– Снова я рискую, но не сдамся ни за что-о!! Снова я рисую... я играю в... спортлото!!! – демоническим голосом орал он.
– Это н-не спортлото, это ру-ру... русская ру-ру... рулетка к-какая-то! – заикаясь, грудным вибрирующим голосом проскрипел Оськин, – Или н-нет – игра в ро… в ромашку – утонем-не утонем, взорвёмся-не взорвёмся...
Однако постепенно всё улеглось и, несмотря на все наихудшие ожидания, лодка не стала тонуть, а мнимое поступление воды закончилось, лишь успев начаться. Положение корабля выровнялось буквально через несколько минут и все облегчённо вздохнули. Каждый в тайне чувствовал себя, как на своём новом дне рождения... Уф! Едва Бобров успел познать великую радость и эйфорию от спасения, как в его голове снова раздался неприятный скрежещущий голос. "Х**ня – война, - смеялся голос, – Будет тебе ещё поступление воды, всемирный потоп тебе на голову!" Сергей, выпучив глаза, быстро повертел головой, но, не увидев никого вокруг, тяжёлым Ольденбургским галопом поскакал к каштану.
– Машина – пу-ульт!! – запоздало визжал сверху носовым голосом, едва отошедший от шока командир команды турбинистов, – Па-авысить давление пара да предела! Обороты турбины – на-а максимум!!
– Пульт – машина! Тащ тан-нант, они уже почти сутки как на полной! – взволнованным, немного дрожащим голосом, отвечал Бобров. Не услышав с пульта более ничего, он нервно повесил микрофон на место, но, спохватившись, снова схватил его в руки, и задал-таки вопрос, ответа на который он сейчас боялся больше всего на свете: – Пульт – машина! Что это такое было?!
– Машина – пульт... А хрен его знает! С центрального пульта сказали – возможно, подводная скала... – Захлёбываясь булькающими потоками слов, клокотал в микрофон старшина команды.
– Об скалу, с таким то грохотом? – Сергей повесил микрофон, – Ну да...
– Они чё, шмальнули, что ль? – предположил Оськин и нервно заморгал, – Вот падлы-ы... Как думаешь, Солнцев, скала или торпеда? – часто моргая, обратился он к коллеге-паровику.
Солнцев, попытался что-то ответить, но из его рта не вырвалось ни единого членораздельного звука, кроме чего-то похожего на мычание. Он подозрительно краснел и держался рукой за пах.
– Ты что, Солнце, того – обоссался, что ли? – Оськин тяжело перевёл дух, – Бое-ец, надо вовремя в гальюн ходить, а не спать, чтобы потом во время столкновений со скалами, не дуть со страху в штаны!
– Я не спал... – тихо и скромно ответил Солнцев, сияя красным от стыда лицом, – И в штаны не дул. Я упал... в конденсатную яму.
– Ага, просто длинно моргнул, а потом ёб***ся в яму! А ну, бегом в душ! – у Оськина от напряжения на шее надулись вены, – Вот как с такой командой, с американскими подводными ассами бодаться? – всплеснул он руками.
Лишь только Солнцев поднялся наверх в душевую кабину, лодку снова слегка качнуло.
– Теперь наши шмальнули, что ль? – снова задал вопрос Оськин, не адресованный к конкретному абоненту.
– А фиг его знает, – задумчиво хлопая ресницами, ответил Жанбырбеков, почему-то приняв вопрос паровика на себя.
"Вот параноик чёртов! Никак не может заткнуться!" – нервно подумал Рюмин, скосившись на Оськина.
Через час с центрального поста поступила команда сбавить обороты до пятнадцати узлов. Это красноречиво говорило о том, что лодка, наконец-то, оторвалась от многодневного преследования.
Бобров, забыв на радостях, что Жанбырбеков сейчас не на пульте, запел в каштан никому в целой вселенной не известную Казахскую песню:
– ...кындыбыр скан, гупндэрэе скаван! – нечто не понятное хрипел он наверх. Музыкальное произведение, неизвестное даже фольклорным исполнителям Казахской песни, резало слух сидящим наверху.
– Отставить пение! – раздался в динамике залихвацкий призыв Швабрина, – Я те щас устрою чернобурку кларынды!
Бобров зажал рот ладонью и удивлённо уставился на изумлённого Абдижаппара Жанбырбекова.
– Бобр, ты что, я же здесь, – удивился Жан, – Но за песня спасип... Откуда знал?
– От степного верблюда! – сверкнул ровными белыми рядами зубов Сергей.
– ...или скажи там Жану – пусть, на хрен, переводит! – не унимался Швабрин, – Жан, чего он там спел? Мы же не знаем, может он только что всех нас на х** послал!
Жанбырбеков неуверенно взял в руки микрофон и пробормотал:
– Товарищ каптан-летнант, не, не послал! Он американцев послал! – ответил он, пожав худыми плечами, и добавил, обращаясь уже ко всем: – Я не знаю, вроде по Казахска пел, а ничего не понятн...
– После того, как он башкой врезался о пайолы, у него великое просветление наступило. Теперь он песни всех народов знает наизусть! – разрешил проблему Оськин.
– А-а, – протянул улыбчивый Казах и быстро почесал свои жёсткие, чернее Камчатской ночи, сверкающие глянцем короткие волосы.
– Кто бы говорил! – хмыкнул Сергей, вспомнив паровое колесо и несчастную голову Оськина, – Здесь теперь не только я стукнутый, так что, надеюсь, скоро и вы на разных языках запоёте!
Обсуждение музыкальной паузы пришлось прервать. Вот ведь и вправду говорят, горе не живёт в одиночку, а спит в обнимку с бедой. Не успели все облегчённо вздохнуть после последней встряски, как случилось новое происшествие…
"Пожар, пожар!" – снова раздался в голове Боброва скрежещущий, не похожий на человеческий голос. Через минуту, словно эхо, в динамике каштана зазвучал крик старшины команды:
– Машина – пульт, пожа-ар!! Горит углекислотный фильтр в гальюне пятого отсека!! Это не учения, масть вашу, всем проверить индивидуальные средства защиты дыхания и держать их наготове!!
Бобров не обратил почти никакого внимания на эту небольшую мистическую деталь – на голос в его голове, что проскрежетал всего за пару мгновений до сообщения о возгорании. Было не до этого. В ту секунду все мысли и мольбы были о том, чтобы все остались живы и проблема не переросла в глобальную...
Моряки бч-2 , натянув на лица ПДУ , загерметизировали свой отсек, сумев быстро и успешно локализовать это небольшое возгорание. Но какой ценой, пока ничего не было слышно... В пятый отсек был подан тяжёлый газ – фреон...
...О пожарах в лодке стоит сказать отдельно. Даже небольшое возгорание на подводном крейсере – вещь особенная и жутковатая. Пожары на открытом воздухе после сказанного могут показаться просто недостойными внимания мелочами. В замкнутом герметичном пространстве, даже при появлении небольшого огня или тления, помещение наполняется дымом в считанные секунды. И если вовремя не натянуть "намордник" – портативное дыхательное устройство, то тушить огонь тебе не придётся – отравление продуктами горения и летальный исход будут гарантированы. Поэтому моряки в лодке всегда ходят с небольшим красным бочонком на поясе – ПДУ. И даже когда ты ложишься спать, он рядом с тобой, этот маленький, болтающийся сбоку бочонок – твой друг и твой брат, благо, наполненное сухим озоном, твой верный хранитель – твоя жизнь, твой шанс... Правда, эта вещь может стать коварной, если не знать о ней некоторые маленькие, но вполне достойные внимания детали. Потому как вещь эта одноразовая, в полном смысле этого слова. Если привести её в действие, одев на лицо, затем снять и повторно одеть – то гарантирована для тебя, будет только смерть. Бывали и такие случаи на флоте. Так что, сняв с лица – держись до конца... одевать его больше нельзя...
МЮЗИКЛ С ВЫТЕКАЮЩИМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ.
Подводники были против зелёного змия.
(шутка сомнительнго содержания)
– Ура-а! – нестандартным приветствием отметил Жанбырбеков успешное пожаротушение в пятом отсеке, – Пожар локлиз... ва...
Но Бобров не дал ему договорить это иностранное слово, так труднопроизносимое для простого парня из степной глубинки. Он ловко вскочил на пайолы, выступающие перед паровым пультом и, используя их, как импровизированную сцену, торжественно провозгласил:
– Пацаны, наше чудесное везение нужно будет как-то обмыть! Не утонули, не сгорели, не взорвались... – кричал он, загибая пальцы, пока ладонь правой руки не превратилась в кулак.
– Нечем пока обмывать, – проворчал в ответ Оськин.
На что Жанбырбеков мгновенно отреагировал по-своему:
– Слущай, защем пить, лучше – петь! – его улыбка плавно расползлась до ушей, – Пет – это харащё – пит – это плохо! Мне нравится, как ты поёщь, карфан , спой щто-нибут!
– Бросаем квасить, прошлому – бой, и вот за штурвалом капитан другой! – сделал речитативом ироническую вставку младший трюмный Рюмин, за что получил крепкую затрещину от паровика. Внутри головы ушлого полторашника грохнул выстрел лопнувшей басовой струны.
– Мне и самому нравится, – уронил Бобров, не обращая внимания на только что произошедшую маленькую трагедию, – Вот только гитары нет! Она сейчас у наших доблестных слухачей. Они, видите ли, всей командой инструмент осваивают – грызут гранит музыкальной науки...
– Защем гитара? – вскинул брови Жан, – У тебя и так хорошо полущался!
– Точняк, не ломайся, спой нашу, про дембелей! – отвернувшись, подвёл итог спора Оськин и махнул рукой куда-то вдаль.
– Нет, я лучше вот эту... цыганскую...
– А я бы хотел другую... про за тех, кто в море! – наивно возразил Рюмин, хлопнув бардовыми веками серо-голубых, почти детских глаз.
– А я говорю – нашу, – Оськин резко стукнул кулаком по вентиляционной трубе и грозно посмотрел на обмякшего товарища: – Правильно я говорю, Рюмин? Ты ведь тоже хочешь "нашу"? – невинно обиженная труба, как будто воя от боли и досады, загудела в трагической минорной ноте "ля".
Пока Рюмин, пожимая плечами и вскидывая брови кверху, обдумывал целесообразность поддержки ужасного Олега, Бобров уже представлял совершенно постороннюю песенку:
– Слова Роберта Рождественского, музыка народная – Высокий забор...
– Ох, уморил... слова Роберта, понимаете ли, Рождественского! Это ж цыгане в таборе сочинили! – смеялась аудитория, не ведая ничего об истинном авторстве песни.
На-нэ, на-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ, на-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ, на-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ –
На-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ, на-нэ-на-най…
Пел он, изображая то ли какой-то сверхновый неведомый танец, то ли выполняя гимнастические упражнения.
– Это и есть слова? – Осторожно спросил Солнцев.
– Хорош нанэкать, песню дава-ай! – подавляя улыбку, вопил Оськин. Опустив голову и глядя в пол, он яростно хлопал над головой в ладоши. И все, подхватив инициативу самого опасного из турбинистов, стали скандировать и бить в ладоши:
– Пес-ню, пес-ню, пес-ню!
Но артист не обращал совершенно никакого внимания на неистовость зала. Он стойко донанэкал оригинальное вступление –
На-нэ –
На-нэ, на-нэ-на-най,
На-нэ, на-нэ, на-най...
И запел:
Я тебя хранил, я тебя берёг,
Словно драгоценную жемчужину,
Но приехал он и тебя увёз,
Навсегда увёз в страны южные...
Но приехал он и тебя увёз,
Навсегда увёз в страны южные...
Обожжённая прошедшей любовью, ранимая душа художника взвыла, и вязкая волна фатализма на время вытеснила из неё все не нужное, мешающее свободному творческому полёту. Впервые в жизни проклятое стеснение исчезло, словно дым от пожара в фильтрах тонкой очистки. А чего теперь было стесняться, если все, с улыбками до ушей, хором пели и хлопали в ладоши. Даже замученный "молодняк", забыв обо всём на свете, глядя снизу вверх и весело смеясь, подпевали "чуть охрипшими голосами":
Спрятал он тебя за резной забор,
Руки заковал в цепи прочные,
Но тебя выкраду, словно вор,
Поцелую вновь в губы сочные...
Спрячь за высоким забором девчонку -
Выкраду вместе с забором!
Незачем ей оставаться с тобою,
Лучше останется с вором...
– Лучше останется с вором! – повторно скандировал зал.
– Даёшь попури-и! Воскресенье!!
Сергей схватил в руки обломок толстой резиновой трубы и, изображая гитару, стал пританцовывать и бить по "струнам":
Забытую песню несёт ветерок,
В задумчивых травах звеня,
Напомнив, что есть на земле уголок,
Где радость любила меня...
Боже, как давно это было,
Помнит только мутной реки вода...
Через мгновение, под воздействием волшебной силы искусства, податливые молодые души помянули доброй морской песенкой даже врагов наших меньших, четверолапых подводников, в отличие от людей, никогда не отлынивающих от вы;ходов в море:
Крыса всегда крикнет – беда,
А значит – есть шанс на успех,
За это били крыс иногда,
Но при этом не так, чтоб всех...
...И поднят парус и поднят флаг -
Корабль сверкает весь,
И под восторженный шёпот зевак
Уходит в далёкий рейс...
И вахтенный крепко держал штурвал,
И волны к корме неслись,
И каждый матрос своё дело знал -
И не было в трюме крыс...
...Но сутки прочь и стоять не в мочь,
А ночью так тянет лечь...
Никто не слышал, как в эту ночь
В трюме открылась течь...
Дурачась, моряки танцевали и толкались в проходе, забыв на время о чёртовой временно;й субординации. Мысли о различии в пресловутых сроках службы на время улетучивались из молодых голов, растворяясь в горячем отсечном воздухе едкой призрачной дымкой... "Дух" толкал годка, а "карась", совсем забывшись, орал песню и подпрыгивал на месте. Не на шутку разошедшийся вокалист, дурачась, слегка стукнул резиновой трубой по голове кому-то из танцоров, и тут же импровизированный концерт нежданно закончился – в трюме, одновременно с ударом полстамиллиметрового патрубка по многогрешной голове Солнцева, что-то громко лопнуло, и раздался такой шум, что расслышать слов друг друга стало практически невозможно. В самое первое мгновение всем показалось, что от удара трубой взорвалась голова заместителя главного художника, но выйдя из ступора, ребята дружно бросились на громкий звук – увидеть, что же произошло в трюме. "Будет тебе ещё поступление воды... ха-ха-ха!!" – с ужасом вспомнил Бобров неприятный, скрежещущий голос в своей голове... Что это, сумасшествие или подсказка свыше? Вот невезенье, в этом походе всё идёт как-то не так! Да тут ещё эта песня... Парни заглянули в квадратное отверстие люка, ведущего в нижний мир тёмного и загадочного трюма, и не увидели там ничего, кроме... сплошного белого тумана. Последние строчки песни о море оказались на редкость пророческими; мириады мельчайших капель от брызг заполнили собой всё пространство нижней части отсека. Вода с ужасающим шипением и шумом Викторианского водопада вырывалась из неизвестного источника…
– Вот падла! – кричал во всё горло Оськин, отчаянно махая руками, – Скорее всего, вырвало шток клапана по забортной воде – там отверстие мизерное, а сделать ничего нельзя!!
Ликвидация поступления морской воды, которую так любили показывать по телевизору в программе Служу Советскому Союзу, теперь представилась шокированному Боброву не более чем глупым, недостойным враньём. Как можно что-то заделывать при таком давлении??! А ну-ка попробуй, нырни в трюм и тебя тут же убьёт давлением распыляющегося "аш два о", либо ты захлебнёшься от плотных бесчисленных "струй" воды, поступающих в помещение взрывообразно, со скоростью пули! Да и не видно вообще ничего! Глаза не откроешь! На глубине двести с лишним метров... нет никаких шансов даже через отверстие с игольное ушко остановить этот потоп! Разве что...
– Срочное всплытие!! – заблажил Бобров в микрофон интонациями боцмана в состоянии аффекта, – Ещё пять минут – и нам крышка!!! Сообщите в центральный!!
По иронии судьбы в это же время их снова обнаружила всё та же ненавистная поисковая эскадра. Лодка вновь вынуждена была лететь на полных оборотах.
Четыре главных осушительных насоса, находящихся в третьем отсеке, работали на полную мощь, выбрасывая за борт около полусотни тонн воды в минуту... Но ватерлиния , прочно обосновавшаяся в трюме, всё равно понемногу продвигалась вверх. Да к тому же лопнула осушительная магистраль и два насоса приказали жить долго. Капитан не хотел всплывать в том районе, где за ними неотступно следуют чёртовы КПУГи и недвусмысленно грозятся расправиться с субмариной. Все его светлые надежды были обращены к двум оставшимся в живых, всемогущим, вечным насосам, но... продувать цистерны главного балласта всё равно пришлось. Все понимали, что в случае полного выхода из строя главных осушительных насосов придётся всплывать в надводное положение, а значит – окончательно рассекретиться… А кэпу после срыва автономного плавания – вздёрнуться на рее. Все это понимали, но жить тоже хотели все. Лодка всплыла на сорок метров, и сам добрый бычок, хмуро неся в корму генсековские брови, тяжёлым бизоном прискакал в девятый отсек с запасным штоком в руке и стал руководить его заменой. Чтобы быстрее. И правильнее. Вахтенная команда старослужащих, и вызвавшийся помогать "младший помощник паровика" Солнцев, под неослабным военачальственным "пресс-контролем" и приличным давлением воды, весело устраняли неполадку.
– Чёрт, как обидно, – кричал Бобров, кашляя и отплёвываясь из-за попадающей в бронхи солёной волны, – Отверстие то – всего полдюйма, а мы с трудом справляемся! А если бы оно было с кулак?
– То мы бы точно все утопли! – кряхтя, закончил за него Солнцев, безуспешно пытаясь примостить на нужное место шток, – И не надо было бы в нас стрелять...
Командиры наивно полагали, что на сорока метрах что-то можно решить. Не тут то было! Всё ещё мощные струи воды, практически не давали дышать, расталкивая по сторонам борющихся со стихией людей, и не позволяли успешно исправить поломку. Пришлось всплыть на перископную. Никого не вдохновляла перспектива потерять шток, а затем погружаться за ним под воду в неудобном водолазном костюме "ида; полста девять", ища его в трюме наощупь...
– Солнце! – обратился Оськин к молодому матросу, в тот чудесный миг, когда, наконец, опасность миновала, – Объявляю благодарность за проявленную смелость и инициативность во время ликвидации аварийного поступления забортной воды, во время конфликта с проклятыми Американскими военными экстремистами, во время... Короче, Солнце, с боевым крещением тебя, моряк! Ура!
– Служу Советскому Союзу!! – излишне рьяно крикнул Солнцев, чем снова вызвал новый взрыв смеха.
– Равнений на Солнце... – растянул губы до ушей Жанбырбеков.
Добрейший и умнейший бычок, поглаживая сверкающий аэродром своей лысины, давил улыбку на ядрёном лоснящемся лице, и оно ещё сильнее пылало ярко-красным факелом на фоне бледных механизмов...
– Гхэм!! – с радостью похвалил он моряков за дружную и хорошую работу, громыхая мощным эхом голоса корабельного громовержца. Гулкий звук, играя на струнах железных шпангоутов, грубой мелодией отдавался на нижней палубе.
После этого не совсем типичного случая, Солнцева больше никто и никогда не смел трогать. Даже огромный, злой матрос Оськин.
Вот так, шествуя триумфально, возвратился и шумно посетил трюм субмарины, господин Посейдон, забыв прихватить с собой верного Гефеста, в последнее время неотступно следующего за хозяином по пятам. Видно бог огня наотрез отказался от очередной прогулки по лодке – больно уж не приглянулся ему в прошлый раз вялогорящий, тлеющий углекислотный фильтр в гальюне пятого отсека.
– ...Видать, сильно нас тряхнуло, раз всё сыпаться начало! ... – Бобров потрогал объёмную, болезненную шишку у себя на затылке, – И Большой Камень не помог…
– Бобров, опять ты каркаешь на нашу боевую подлодку в условиях дальнего похода! – словно охрипший ветер за спиной, пропел и повторился злым эхом знакомый всем до почечных колик голос.
Все обернулись и увидели висящего на трапе вездесущего мичмана Шутова. Бесподобный старшина команды, будто шимпанзе, зацепившись крючьями пальцев левой руки за перекладину, слегка раскачивался в воздухе. Мичман появился внезапно из ниоткуда, не оставив "вассэру" никаких шансов.
– Наш сунтук всегда подкрадывалсь бисшумно... – едва заметно пошевелил губами Жанбырбеков.
– Жан, я всё слышу! – Шутов смерил Абдижаппара уничтожающим взглядом.
– Но как, тарщ мичман, как?! – вскинув брови, удивлённо спросил Бобров, – Даже я, стоя рядом, почти не слышал его голос! Ведь турбина так шумит...
– По губам, – ответил Шутов и по-обезьяньи ловко спрыгнул вниз, – Что тут у вас за бунтарские настроения, я вам спрашиваю? – исковеркал он последнюю фразу.
– Да, но, товарищ мичман, это действительно так, множество лодок на наших флотах уже старые и сколько их не латай... – возразил ему Бобров и его голос зазвучал немного взволнованно. Ведь такая критика была довольно опасна. "Помощником" особиста мог оказаться кто угодно. Но самотканого оратора уже несло и он, словно повинуясь какой-то силе извне, продолжал лепить неуклюжие риторические фигуры: – Лодки, конечно, совершенные и очень дорогие и мы их все любим. Но в условиях подобного противостояния двух сверхдержав, было бы хорошо половину из них заменить на более новые и надёжные. И неплохо было б нам это увидеть! А то добивают их до талого – из экономии, рискуя нашими жизнями!
"Раздалась тишина, той самой категории звучания, которая..." ...бывает, вызвана околошоковым состоянием присутствующих. Тишина, если, конечно, не брать в расчёт гудящие в машине механизмы.
– Вот это ты выдал! – комично скривившись, изумился Оськин, – Прямо, как профэссор!
– Всо понял, но не понял, как сказал! – растерянно улыбнулся Жанбырбеков, – Полностью с соглсын с предыдушим оратыром!
Шутов так растерялся, что целых пятнадцать секунд ничего, кроме хрипов и звука "э", произнести не мог. Он погрозил пальцем маслёнщику и проговорил совсем ни кем не ожидаемое:
– Одумайтесь, одумайтесь уважаемый Сергей Александрович, заменить и увидеть новые лодки без санкции соответствующих органов! – снова прикрываясь смешной киношной цитатой, он попытался оттянуть время, данное для раздумий. Согласно устава, младший офицер должен был аккуратно доложить о дерзости матроса по команде, но сходу не мог сообразить, как ему поступить – ведь "Бобров и бригада" уже целых полчаса были в статусе трюмных героев – ликвидаторов аварийного поступления воды, – Заявите, уважаемый товарищ Бобров, заявите, а то мы сами, понимаете ли, заявим!
Чувствуя некую фальшь, и недобрую направленность его мыслей, зрители рассмеялись всего лишь из приличия, не смотря на то, что текст был произнесён с юмором, но... всё же немного растерянными интонациями.
– В общем, так, моряки, – Шутов сделал небольшую паузу и покряхтел, – Начнём с того, что вы не совсем правы – лодки в нормальном состоянии. Просто нужно всё делать правильно и не будет никаких недоразумений. И вообще, давайте предоставим решать эту проблему большим звёздам, – Шутов ткнул тремя пальцами себе в плечо и многозначительно указал в потолок.
– А давайте устроим конкурс, кто больше вспомнит слов, предложений и полноценных цитат из фильма Иван Васильевич меняет профессию! – с сарказмом предложил Оськин, и эта шутка моментально возымела свой эффект – Шутов был замкнут в кольце гогочущих матросов.
– Но, но, но! Попрошу вас не хамить, товарищ младший матрос! – слабо парировал выпад Оськина старшина команды. После чего, поверженный ответным ударом Шутов, слабо юморя, растворился в отверстии верхнего люка.
– Слышь, пацаны, а никто не знает, почему его все за глаза Жутким кличут? Было б логичнее – Шутом, – спросил Оськин, когда отступивший противник скрылся за дымкой горизонта.
– А у него девичья фамилия – Жутков! – выпалил находчивый Рюмин.
…Звукопринимающие устройства по бокам головы "Жуткого" завертелись маленькими жёлтыми локаторами. Старшина команды "турбинёров" вздрогнул всем корпусом от настигшей его волны раскатистого хохота. "Чёрт! – мысленно выругался он, – Надо было как обычно, тихо постоять у люка и послушать, о чём это они там так громко скучают! Небось, сукины дети, опять своего старшину команды поносят по чём зря!"
– Это ты… хорошо сказал! – удивлённо похвалил Рюмина Олег, когда улеглась первая волна разнузданного смеха, – Держи краба! – Оськин протянул Рюмину свою лопатообразную ладонь с нарочито скрюченными поленьями пальцев. Это жест на флоте традиционно означал дружбу на веки…
Сергей уже две недели работал вестовым в столовой личного состава. Видно, сказанное с лёгкостью и укором в адрес "сильных флота сего" и критические заметки о техническом состоянии и износе некоторых подлодок, всё же не прошли мимо ушей командира. Да и шоу с песнями без музыкального аккомпанемента тоже. Мимо глаз. Бобров с ужасом вспомнил, что накануне боевой службы в машинном отделении была установлена новая камера для слежения "за действиями личного состава во время несения вахт в подводном положении". Матросы, непривычные к таким новейшим модернизациям, устраивая концерт, упустили эту маленькую техническую деталь.
– Надо было ей шею свернуть! – сказал Сергей, чем вызвал гул одобрения бывших участников "мюзикла".
Почти ни одна из равнодушных металлических стукачек до конца похода так и не дожила. Завещание маслёнщика было выполнено с точностью и в срок: железные шеи веб-камер локальной внутрилодочной сети были с негодованием свёрнуты твёрдыми матросскими руками. Слежение из-под тишка воспринялось полосатым народом, как унижение чести и достоинства советского моряка. Убеждённость подводников в своей правоте была искренней, оттого морально-психологический аспект этого вопроса не обсуждался. Борьба с вертлявыми "подглядайками" велась повсеместно и по всем фронтам, и тонкие шеи одноглазым доносчицам скручивались отнюдь не только матросскими десницами... Многие офицеры тоже не брезговали наводить разборки со всевидящим оком корабля. И кого прикажете наказывать в этом случае за порчу госимущества?
Вскоре Бобров и Оськин были вызваны в кают-компанию. Командир, тихо постукивая костяшками пальцев по столу, приговаривал:
– Пивцы, понимаешь ли, танцоры они, музыканты! Что же мне теперь с вами делать, с танцорами? – рассуждал он вслух, незаметно усмехаясь в густые светлые усы, – Если бы не все успешные ликвидации вами прошедших аварий, понимаете ли, во время грызни с америкосами, то вы бы у меня ещё раз сплясали на бис, только уже в другом месте!
В результате короткой беседы на высоком уровне, Оськин был приговорён к работам в трюме восьмого и девятого отсеков, (что, собственно, означало обречь всех первогодок к тренировкам по чистке конденсатных ям) а Бобров – к нелёгкой доле вестового на камбузе. Но жизнерадостный турбинист-маслёнщик вовсе не думал унывать по этому поводу:
– А мне и здесь хорошо! Отдыхаю душой и телом от капризных механизмов! А вообще, мне везде нравится, кроме кичи, конечно. Хотя... и там есть своя романтика и прелесть! – и он, в очередной четвёртый раз за день, закончив накрывать на столы, поспешил в каюту – бренчать на гитаре для свободных от вахты турбинистов. Он ловко выцыганил у неподкупного провизионщика Раздыряйко бутылку сладкого Аперитива в честь прохождения главного меридиана. И теперь, находясь на эксклюзивной авансцене, он сыпал свои эмоции на весёлых зрителей:
– Вечерний чай прошёл без замечаний! – смеялся вестовой, извлекая стеклянную подругу из-за пазухи... – Сегодня праздник Нептуна – бутылка вкусного вина – и в нашем клубе – танцы!
– Все будут модными, как иностранцы... – вторили ему голоса из каюты.
Столовая личного состава на корабле во время автономки – понятие непостоянное и насыщенное различными интересными общественными мероприятиями. Словом – вещь многофункциональная. Нередко случаются там кошмары политзанятий с крупными потерями в живой силе – как уже отмечалось ранее – с неизменным главнокомандующим сонной армией, замполитом, капитаном третьего ранга Рукомойником... Не удивляйтесь, в этом параллельном аквамире, тоже всё возвращается на круги своя...
Когда лодка проходит главный меридиан, офицеры и матросы отмечают здесь праздник Нептуна, переодевая одного из избранных в костюм морского царя, и устраивают различные смешные игры и конкурсы.
Любые желающие и те, кто впервые вышел в море, пьют в этот памятный день из больших электрических плафонов трагически солёную и арктически холодную глубинную морскую воду. Правда, результат, как говорят, бывает разный. Кто-то, взбодрившись, продолжает бдить службу, а кто-то, ругая почём зря свой слабый желудок, вприпрыжку бежит в туалет.
Иногда, во время какого-нибудь спортивного праздника, невзирая на недостаток кислорода, моряки, прикрепив баки к стене, устраивают соревнования по борьбе дзюдо... И никто, кроме вахтенных не помнит в такие минуты, что над головой находятся две сотни метров толщи океанской воды, а где-то недалече эскадра противника носом пашет Тихий океан вплоть до самых Гавайев, чтобы получше разглядеть их, а, разглядев, утопить...
Висящий с торца, внутри помещения камбуза лист неизменной, вечной и монолитной присяги, льёт в столовую личного состава священный свет истинного ненадуманного патриотизма, всегда напоминая подводным бойцам о своём существовании.
– Хаджиме!
ПРОДОЛЖЕНИЕ КОНТРОЛЬНОЙ ГЛУБИНЫ - http://www.proza.ru/2012/01/26/515
СНОСКИ - флотский сленг.
ГОН - главный осушительный насос.
Дух - матрос, отслуживший полгода.
Командирские - часы с известным названием.
Прогары - кожаные корабельные тапочки, с круглыми отверстиями для вентиляции.
В море подводникам положено 40 грамм вина в сутки. За столом сидят шесть человек. Некоторые столы договариваются между собой и сливают вино в одну кружку. Таким образом, каждый из шести моряков выпивает полную кружку вина раз в шесть дней.
Вечерний чай - обязательный режим питания.
Шило - спирт.
Зёма - земляк.
Банка - скамейка, стул.
Корма - задняя ходовая часть корабля.
Камбуз - столовая.
Кок - корабельный повар.
Центральный - центральный пост управления кораблём, находящийся в третьем отсеке.
Корефан - друг, брат, земляк, этикетное слово, заменяющее на флоте любое имя, то же, что "уважаемый".
Тарщ - сокращённо - товарищ.
Пайолы - рифлёный металлический пол на корабле, начищаемый молодыми матросами до блеска.
Полторашник - матрос, отслуживший не менее полтора года.
Одна из первых веб-камер внутрикорабельной "сети".
Годок - матрос, отслуживший не менее двух с половиной лет.
Вестовой - дежурный по камбузу, накрывающий столы.
Пиллерс - столб, вертикальная стойка, служащая опорой на корабле.
Бак - стол для принятия пищи.
Личный состав - моряки срочной службы.
Тан-нант - капитан-лейтенант.
Комод - командир отделения.
Губа - место наказания провинившихся военнослужащих - гауптвахта, матросская кича.
Кап-лей - капитан-лейтенант.
Кэп - капитан.
Зам - заместитель командира.
Бычок - командир БЧ-5, он же механик.
Сундук - мичман.
Гарсунка - столовая для старшего офицерского состава.
Моряк - чаще всего офицеры именно так называют матросов.
Автономка - засекреченный боевой поход, сроком три месяца.
Паратунка - курорт с горячими источниками, где после дальнего похода положено отдыхать морякам.
Выхода - учебные или тренировочные выходы в море.
Контрольная глубина - стандартное плановое погружение на глубину 320 метров, с целью проверки всех технических систем корабля на надёжность.
Азуха, азушка - народное название проекта описываемой лодки.
Ревун - сигнал боевой тревоги.
РТС - радиотехническая служба, БЧ-4.
ЗИП - комплект запасных частей и инструментов.
Каштан - средство связи, проводная рация с микрофоном.
КПС - конденсатно-питательная система.
Правый борт - правый реактор и, как следствие - правая турбина.
БКГР - большие кормовые горизонтальные рули.
Чумичка - поварёшка.
Доска – один из шанцевых инструментов для БЗЖ.
БЗЖ – мероприятия по «борьбе за живучесть» корабля.
ПРОДОЛЖЕНИЕ КОНТРОЛЬНОЙ ГЛУБИНЫ - http://www.proza.ru/2012/01/26/515
Ещё расшифровка флотского сленга со значком* здесь - http://www.proza.ru/2011/02/17/270