Обед в ресторане "Черная жемчужина" плавно перешел в ужин. Не то, чтобы он так проголодался, что не мог выйти из-за стола. Он просто продлевал этот день со своей женщиной, и ощущение, что она "своя", было ему в новинку.
– Маш, – сказал он невпопад, прервав очередной ее рассказ. – Давай сегодня поедем ко мне.
И она так натурально испугалась, будто услышала об объявлении мировой войны или извержении вулкана на соседней улице. Сам испуг длился всего пару секунд, а потом она нахмурилась, посмотрела в сторону и принялась перебирать камни в браслете, как четки. Он как во сне видел вызывающе молчащий рот с неяркой помадой, к которому она подносила тяжелый стакан, где плескалась и играла ледяная вода, касалась ее губ и перекатывала по стенкам пузырьки. Дмитрий Алексеевич слушал, как Маруся молчала, и не мог понять, почему тишина вокруг была настолько громкой, что у него гудело в ушах и ныли барабанные перепонки. Черт его дернул сказать! Да в общем-то, что он такого сказал? Он любил ее на кровати посреди безалаберной квартиры. Он видел ее в приглушенном свете душевой кабины с покорно наклоненной шеей и тягучей струйкой шоколадного геля между лопаток. Он трогал ее в своем кабинете, в сугробе у подножия ледяной горки, на заднем сидении машины – и не понимал. Почему-то сегодня у него не получалось спрятаться за привычной мыслью "там и понимать нечего", а от этого он чувствовал себя болваном, как современный турист перед сфинксом. И от невозможности ничего изменить в ее молчании и неумело спрятанном испуге он злился и успел придумать себе целую кучу ее отговорок, пока она придумывала только одну.
– В чем проблема, ну? – почти угрожающе спросил хозяин, первым не выдержавший театральной паузы.
– Своди меня в кино! – заторопилась она. – Я сто лет в кино не была.
– А домашний кинотеатр не подойдет? – охрипшим голосом предложил он. – Выберешь себе любой фильм.
– Дима!
Он слышал по ее укоризненному тону, что не подойдет ни его дом, ни огромный экран в небольшой комнате с мягкими креслами, ни, возможно, он сам. И если бы прямо сейчас у нее была возможность сбежать или даже исчезнуть, она бы так и поступила. Но что произошло между ними, он решительно не представлял.
Кинотеатр долго искать не пришлось. В торговом центре через дорогу было два зала, и она выбрала то ли боевик, то ли фантастический триллер. У него не получалось отвлечься на афишу, и потому он все время смотрел на свою женщину, пока она делала вид, что ничего особенного между ними не происходит. Он расплатился почти вслепую, не сводя с нее настороженных глаз, и ей пришлось самой забрать билеты и сунуть к нему в карман. Они сидели в фойе полупустого кинотеатра, тогда как все нормальные люди в праздничный вечер проводили время за столом, или перед телевизором, или в постели, и только ему выпало наблюдать, как она читает рекламные проспекты, отгородившись шиншилловым воротником. Его нервы звенели, словно высоковольтные провода на морозе, сердце колотилось, и дышать было невозможно, как будто из помещения откачивали воздух. И к тому моменту, когда она снизошла до него, во многом уступающему мускулистым полуобнаженным торсам на картинке: "пойдем, зал открыли", он уже знал, чем все закончится. После фильма она скажет, что ей пора домой, и спасибо ему за праздники. Что между ними не было ничего необыкновенного и серьезного, а завтра вообще ничего не может быть. Почти услышав эти ее слова в собственной голове, он уже был готов ко всему. И сразу становилось не важно, какую причину она назовет. Любая причина была справедливой. Он ей не пара. Он не привык встречаться с женщинами подобного типа, ему нужен был кто-то попроще. Кто-то с детской мордашкой и рельефной фигуркой, с легкими капризами избалованного дитяти и восторженной благодарностью за щедрые подарки, кто-то, болтающий о новом модном курорте и изображающий в постели Дженну. Кто-то, кого можно бросить в любую минуту без сожаления или поменять на точно такое же безмозглое и красивое существо. Кто-то, от кого нет вреда и пользы, но нет и рваного сердечного ритма, многомесячной бессонницы с бредовыми вставками невозможных фантазий и дикого, необъяснимого ужаса, что вот сейчас тебе прохладным голосом скажут, что все это смехотворно, и впереди у них ничего не может быть. И даже то, что ты богат, успешен и самодостаточен, что девки роятся, как июльские осы, чтобы ты выделил их из толпы и осчастливил ужином и всем, что придет тебе в голову, что у тебя есть свои компании и предприятия, свои подданные, свой город... Словом, все, что ты есть и что есть у тебя, не имеет ровно никакого значения. Для нее – не имеет. И потому она отворачивается, читает надписи на аляповатых плакатах и после фильма собирается сказать ему...
Маруся взяла его за руку, потянула из кресла и, рассказывая что-то, прижималась плечом и улыбалась, но до него долетали только обрывки фраз. У входа в зал она подтолкнула его в спину, потому что он не знал, куда и зачем идет, и все время оглядывался на нее, стоило отпустить его руку. Маруся обогнала его на лестнице, и тогда он заторопился вверх, боясь отстать хотя бы на шаг, хотя понимал, что едва ли такая верность спасет его от неизбежного. На последнем ряду отдыхающие вставали перед ними, шуршали пакетами, смеялись и смотрели на пустой экран. В конце концов, он оказался в углу зала, где справа высилась стена, слева было ее плечо, рукав, сползающая с колена пола шубы, а под ним – целый зал, заполненный почти до отказа людишками, которые почему-то не сидели за столом, не смотрели телевизоры и не обнимали в кровати своих жен.
– Дима, хочешь снять пальто? Здесь тепло.
Он помотал головой, и она нахмурилась, но промолчала. С другой стороны от нее устроились три парня с пивом и попкорном, и он подумал, что надо бы пересесть, потому что ей не нужно такое соседство. Но в этот момент свет погас, экран вспыхнул, сверху заорали динамики, и в Марусиных глазах заискрились десятки огней, будто инопланетный корабль повис над озерной гладью, где в темном омуте прятались робкие русалки.
Он тоже сто лет не был в кино, и от стремительных кадров автомобильной погони во всю стену и гудящих динамиков над головой у него заныл затылок и пересохло во рту. Два часа этой пытки, а потом она скажет... И тогда он отвезет ее в квартиру и пойдет к Люське. Собственно, почему бы и не к Люське? С ней всегда было просто, даже когда она устраивала сцены ревности или пыталась обменять свои желания на секс. Она поскандалит, не без этого, но он знает, как с ней договориться. В конце концов, купит еще одну шиншилловую шубу и свозит ее в Куршевель.
Маруся вложила похолодевшие пальцы в его почти раскаленную ладонь и придвинулась ближе, насколько позволял подлокотник. Надо было сразу поехать к нему, и какая уже разница, что скажут горожане! Сплетни распространяются задолго до того, как ты успеешь согрешить. Ты еще только подумала, а они уже нарисовали картинок и обменялись впечатлениями о твоей безнравственности. Ну, да, пусть она безнравственна, пусть она увела мужика у первой красавицы королевства, предала двадцать лет жизни с мужем... Зато рядом с этим мужчиной она становится беззаботной девчонкой с косичками, как стрекоза из известной басни, как кошка на залитом солнцем подоконнике, как женщина в момент пробуждения воскресным утром на плече любимого...
Она провела по его ладони вдоль линии судьбы и не сбежала, когда он сомкнул пальцы.
– Дим, я тебе кое-что сказать хотела.
– Давай не здесь! – мрачно попросил он, с трудом удерживая взгляд на движущихся картинках.
– Здесь! – громким шепотом потребовала она, замирая от страха перед собственной решимостью. – Мне надо сейчас, потом не получится...
– Ну?
Не смогла дождаться окончания фильма и посчитала, что в кино он скандал не устроит? Впрочем, в его положении случайного любовника скандалить бесполезно. С самого начала было ясно, что он, как влюбленный школьник, придумал себе роман с заезжей певичкой. Цветы, подарки, поездки по городу, катание на тройке. Бессмысленная суета ради того, чтобы переспать еще с одной. Разве в молодости ему приходилось тратить столько сил и средств, чтобы уложить несговорчивую девицу в постель? Даже Люська за два года обошлась ему дешевле. Надо смириться с тем, что в этот раз инвестиции были ошибочными. В конце концов, важен результат, а он добился, чего хотел. Мучительно долго и баснословно дорого, но добился! Вот сейчас она скажет про "несерьезно" или, того хуже, про дружбу, они досмотрят фильм, и завтра он перестанет думать о ней. Или даже сегодня, прямо сейчас!
– Димочка? – Он вздрогнул, ощутив ее губы совсем рядом. – Кажется, я тебя люблю.
– Что?
– Не сердись, – зашептала Маруся. – Я тоже не понимаю, как это случилось... Я двадцать лет не влюблялась, не ходила на свидания. Я даже не помню, как все должно быть... Неприлично такое рассказывать, да? Странно, что я говорю с тобой об этом?.. Но это тебя ни к чему не обязывает, ты не думай!
– Тебе кажется?
Он со всем старанием собирал по буквам слово, которое она произнесла, но повторить не мог.
– Или не кажется... Но если мы поедем к тебе, я буду любить тебя больше. И если я еще немного побуду с тобой... чем дольше я буду рядом... Поэтому мне не надо к тебе. Мне надо домой и успокоиться. Мне надо подумать...
– Ты любишь?
Наконец, слово родилось и закричало, а Маруся блеснула недоумевающими глазами и почти перестала дышать. И тогда он ослеп, оглох и сошел с ума и с рельсов. Или сначала сошел с ума, а потом уже его настигло все остальное, неведомое, которое могло в одночасье оказаться самым главным. Ему не надо было сбегать, успокаиваться и думать, а если и не помешало бы, то на такой подвиг он сейчас был не способен. Ему стало тесно с ней на коленях в узком кресле, мешали подлокотники, злило ее платье, под которое было не пробраться, вспышки света били в лицо, а постоянно оборачивающихся соседей с нижнего ряда хотелось убить. Его приводили в исступление ее решительные и жадные губы и слишком робкие руки, и то, как она твердила между долгими поцелуями: "Дима, не надо, отпусти меня", а сама прижималась и удерживала за шею и изводила теснотой объятий и обещанием большего. И чертов фильм с погонями, стрельбой и мельканием лиц все никак не заканчивался, орал с экрана разными голосами, ревом моторов и автоматными очередями, грозя довести его до инфаркта. А когда героев настиг хэппи-энд, и зажегся свет, Дмитрий Алексеевич тысячу раз успел забыть про любовь и желал тела, как первый мужчина с надкушенным яблоком в руке. Маруся обожгла его счастливым взглядом и напомнила одними губами: "я люблю тебя". И он опять чуть не помешался, потащил ее мимо ворочающихся в креслах зрителей, раздвигая образовавшуюся толпу на лестнице, как ледокол в Антарктике, выскочил на улицу, сжимая в ладони запястье с браслетом, и вдруг встал, как вкопанный, посреди улицы.
– Дима?
Морозная крупка посыпалась за воротник пальто, как будто в него бросили горсть снега. Он потер лоб, пытаясь избавиться от наваждения предыдущих двух часов, повернулся к Марусе и принялся тщательно застегивать на ней шубу, избегая смотреть ей в лицо, а потом хрипло пояснил:
– Мы едем ко мне. И не о чем тут думать.
– Хорошо.
– Хорошо?
– Если ты понимаешь, что рискуешь... – Она смотрела на него снизу вверх, а ему казалось, что она вдруг стала на голову выше и на тысячу лет старше. – А ты понимаешь?
– Нет. Я рискую?
– Когда ты захочешь меня бросить...
– Я не захочу.
– Ты не можешь этого знать. Это может случиться с нами завтра или через год.
– С нами этого не случится!
– Дима...
– Довольно! Если я говорю, значит, знаю.
– Ты ужасно самонадеянный тип, – улыбнулась она и продолжила, отказав ему в объективности. – Так вот, когда ты захочешь меня...
– Я уже хочу, – буркнул он, не дождавшись конца фразы.
– … захочешь меня бросить, – упорствовала она, – может статься, я буду любить тебя так сильно, что у тебя ничего не получится.
– Люби меня сильно, – попросил он, испытывая щемящую боль в груди. – Меня никогда не любили сильно.
– Может, ты просто не замечал?
– Хватит уже со мной пререкаться, Машка! – неожиданно взъярился он и ухватил ее за воротник. – Если я сказал...
– Я буду любить тебя так сильно, что тебе будет трудно, – пообещала она, нисколько не испугавшись.
– Я готов потерпеть. – Ярость схлынула, и к нему вернулась способность соображать. – Или ты пытаешься напугать и отговорить меня?
– Пытаюсь, ага, – быстро согласилась Маруся и посмотрела жалобными глазами. – Потому что мне тоже будет трудно, Димочка.
– Любить меня?
– Нет, любить тебя просто! Но когда ты соберешься меня бросить...
– Да почему ты решила-то?.. – Он снова зарычал, раздраженный этим упрямством, но взглянул в ее несчастное лицо и понял. – Машка, перестань думать о нем. Что за напасть такая! Все месяцы ты меня убеждала, что я похож на твоего мужа. Может, тебе так проще, но я сам по себе, я не такой, как он! И бросать тебя я не собираюсь, и тебе не позволю, даже если ты себе придумаешь всяких глупостей. Теперь тебе придется терпеть меня всю оставшуюся жизнь.
– Какой ты!.. – Она не договорила и стала гладить его виски, уводя в темный омут зрачков, который вдруг перестал пугать неизвестностью и коварством русалочьих песен. – Мне не придется терпеть, потому что я люблю. Неужели ты не знаешь разницы?
Скорее всего, она была права, и разницы он не знал. Ни с бывшей женой, ни с подругами, ни с Люськой. Не знал и не задумывался об этом, однажды решив, что эти приторно-розовые страсти не для него. Все женщины пытались вовлекать его в свои переживания, но он как-то продержался полвека и на ближайшие полвека сдавать позиции не планировал. Просто теперь появилась возможность совместить его "хочет" с ее "любит", а ломать голову над загадками романтических бредней он не собирался.
– Да что за день такой! Снег сыпет, фильм тупой! Зачем ты меня в кино потащила? Такое ощущение, как будто меня по башке дубиной съездили, – сказал он и крепко взял ее под руку.
Они шли к стоянке, избегая смотреть друг на друга. Под ногами хрустела ледяная крупка, ветер дергал ее за волосы, как пятиклассник, и Маруся щурилась и прятала лицо на плече у мужчины. Прямо перед занесенным капотом машины, когда пришло время выпустить ее локоть, он вдруг признался:
– Я был уверен, что ты меня бросишь. Еще в ресторане подумал, что ты собралась сказать...
– Ты опять тянешь время! – вздохнула замерзшая Маруся. – Я хочу в горячую ванну.
– Я тебе глинтвейн сделаю, – пообещал он, открыв дверцу.
– Да что ж такое! – рассмеялась она. – Ты все время хочешь меня напоить!
И он подумал, что напоить и любить – именно то, что сейчас нужно, и всегда будет нужно, потому что оказалось, что у них все серьезно. Теперь не придется ехать к Люське и злиться, что он хочет каждое утро пить с Марусей кофе и пререкаться из-за пустого холодильника, чучел в гостиной или капитального ремонта в трехэтажках, которые старше нее раза в два. И пока его машина пробивалась через разыгравшуюся метель, он думал, что когда они будут жить вместе, то с холодильником у нее забот не будет, насчет чучел он как-нибудь договорится, а про ремонт и дорожное строительство теперь пусть переживает глава города. Зря он что ли поставил этого обормота управлять! Пора уже работать, а не только катать девок на ее Мурселаго. А они непременно поселятся вместе, и пусть спит до полудня и поет, лишь бы любила, как обещала.
Через час он готовил глинтвейн, пока она нежилась в ванне. Он тоже был не прочь поваляться в тепле, но хотелось напоить ее и любить, а для этого надо было идти на кухню и возиться с вином и пряностями. Пока глинтвейн настаивался, а она не успела сбежать, он забрался к ней в ванну, как медведь на мелководье, расплескивая вокруг себя воду и ворча про кипяток и мелкое корыто, не рассчитанное на двоих. Но оказалось, что в мелком корыте с ней все равно удобно, можно почти не думать, обнимать и прикасаться. И не чувствовать, как в кинотеатре, напряжения в мышцах и острого желания тащить в постель и раздевать. Собственно, и раздевать не надо, куда уж больше. Сквозь тающую пену ему была видна истончившаяся рука с браслетом, лежащая на бедре, и колено с белым зигзагом старого шрама. Лопающиеся пузырьки и рябь на воде причудливо преломляли ее тело, добавляли сюрреализма странному вечеру, в котором не хотелось просто обладать, а только присутствовать рядом.
– … что так бывает. До слез не хотелось оттуда уезжать, – тихо рассказывала Маруся, откинув голову ему на плечо, и он спохватился, что не слушает, когда история почти подошла к концу.
– Откуда уезжать?
– Ты все пропустил!
– Ты обиделась?
– Вот еще!
Она выпростала руку из-под толщи воды, обхватила его шею, и стало ясно, что рука совсем не хрупкая, а живая, горячая, с перламутровым маникюром и с браслетом, переливающимся холодным огнем.
– Зачем тебе браслет в воде? – только и успел спросить он, потому что Маруся ловко извернулась и поцеловала его в уголок рта, а потом вернула голову на место, а руку под воду, словно ничего и не было. – На тебе нет ничего, кроме браслета.
– Тебе не нравится?
Дмитрий Алексеевич выдохнул, потрогал изысканную полоску камней, схваченных металлом, переплел свои пальцы с ее и закрыл глаза, наслаждаясь теплом и близостью. Кто бы ему раньше рассказал, что счастье бывает и таким тоже – расслабленным и незамысловатым! И в ответ на эту мысль Маруся снова его поцеловала.
– Поваляйся еще чуточку, – разрешил он, но глаз не открыл. – Ты же любишь воду.
– Откуда ты все про меня знаешь? – прошептала она.
И он не стал признаваться, что ничего про нее не знает, чтобы не отдать лишний козырь. Впрочем, зачем ему надо было в этой игре копить козыри, он не представлял.
– Вода остывает, надо выходить, – еще через пять минут потребовал он и не пошевелился, потому что лежать с ней в воде было почти так же хорошо, как в постели, и гораздо лучше, чем разговаривать на соседних сиденьях в машине или за столом в ресторане.
– Я засыпаю, Димочка, – промурлыкала она. – Можно я сегодня буду любить тебя во сне?
Утром он как всегда проснулся в семь и до восьми мучился от безделья и собственного благородства, давая ей возможность поспать, а потом устал быть пай-мальчиком и, откинув одеяло, повернул сонную женщину к себе.
– Расскажи, как ты любила меня в своих снах.
– Димка, отстань, я сплю.
Но он намеревался пристать, а не отстать. Сопротивляться его воинственной нежности было бесполезно, а пожаловаться на произвол некому, кроме него самого. Поэтому она обвилась вокруг него и принялась шептать, слегка касаясь губами то щеки, то мочки уха, какой он ужасный, бессовестный, эгоистичный медведь, который думает только о себе. Которому нет дела, что она не выспалась, будет зевать весь день, плохо выглядеть, а к вечеру валиться с ног. И вообще...
На этом "вообще" ему удалось заставить ее замолчать и перестать думать, и если что-то и отвлекало его, то только браслет, вздрагивающий белым пламенем, пока ее пальцы комкали угол подушки. А потом, когда они обессилели и разжались, Дмитрий Алексеевич поцеловал ее в шею и лег рядом.
– В твоем сне у нас было так же?
– Почти.
– Что не так?
– Там ты дал мне выспаться и сварил кофе.
– Глупости! Кофе варишь ты!
Она притворно вздохнула, сползла с кровати и полезла в шкаф искать что-нибудь подходящее из мужской одежды, пока он делал вид, что спит, а сам без зазрения совести наблюдал за ней. Она выбрала свитер, который был явно коротковат и не слишком прикрывал ее прелести, обернулась на кровать, снова вздохнула и босиком пошла на кухню, стараясь не шуметь. Пока ее не было, он и вправду заснул, а проснулся от запаха кофе и ее неотрывного взгляда.
– Что?
– Я так и думала.
– Что ты думала?
– Что если я буду с тобой, все станет сложнее. – Она смотрела на него без улыбки, склонив голову набок, а он вдруг безумно захотел кофе и не мог сосредоточиться на ее словах. – Я готовила завтрак на твоей кухне, как будто так и должно быть. Как будто всегда так было.
– Не всегда, – с усмешкой сказал он и протянул руку к подносу. – Иначе ты бы знала, что я пью кофе из другой чашки.
И тогда она заплакала навзрыд, как ребенок, а он тут же расхотел кофе и снова захотел ее. Да так, что даже свитер не стал снимать, потому что свитер ему не мешал, и браслет, и ее немыслимые слезы. Они безудержно текли, как дождевые капли по стеклу, а когда он натыкался на них губами, они вовсе не казались ему солеными. Он не догадывался, о чем она плачет, но в тот миг не мог ни жалеть, ни думать. Если он что-то сделал не так, ничего уже не изменить. Женщины плачут даже если все хорошо, даже если все просто замечательно, вот как сейчас, когда он вслепую тискал ее под свитером, не рассчитывая свои силы, как почуявший весну хозяин леса. Он не заметил, когда она перестала плакать и как будто забыла, что он медведь и грубиян. Он стал "Димочка", "любимый", "солнышко мое"... А потом вдруг: "подожди секундочку"... И через несколько мгновений: "нет-нет, что ты делаешь!" А он делал все, что хотел, потому что это она позволила ему все. Он не мог разобрать слов и слышал только звуки, которые накатывали, как ночной прибой. А потом их голоса раскололись надвое, распались шуршащей пеной на песке, и тела накрыла тишина. Дыхание выровнялось, сердце перестало рваться, как пойманная птица в силке, и сразу вспомнилось, откуда все началось, и захотелось остывшего кофе и холодных тостов с беконом, потому что, как выяснилось, влюбленность в его возрасте нисколько не влияет на аппетит.
Маруся отказалась от тоста и вспомнила, что двадцать лет назад точно так же не могла есть, пить, спать и думать про учебу. Любовь вытесняла из ее жизни все другие желания. Но он настоял, и она выпила полчашки кофе и съела кусок сыра, чтобы угодить ему.
– Ты вот что... – Хозяин встретился с ней глазами и в ответ на ее рассеянную улыбку посерьезнел. – Ты не думай, так всегда не будет. Я не смогу заниматься с тобой любовью по сто раз на дню. Это сейчас у нас каникулы, а потом начнется работа и поездки. Чаще всего будет, как у всех. И если у тебя иллюзии и потребности...
– Дим, у нас с тобой никогда не будет, как у всех, – сказала она как-то очень буднично, но он почему-то поверил. – Мы с тобой не сможем, как они. Мы слишком долго друг друга искали.
И хотя он ни единого дня не искал ее, потому что даже во сне не мог увидеть, что она есть на свете, и жизнь предоставит ему шанс, и даже предположить не мог, что в этом возрасте, в этом городе, где он знал наперечет всех собак и всех девок от рождения до восьмидесяти, он встретит женщину, которая хочет его любить и даже, кажется, любит, он тоже догадывался, что у них все будет особенно. Думать, что в его годы встретится кто-то еще, глупо. И она оказалась необычной, непонятной и притягательной, как сказка о сокровищах на таинственном острове, которую он помнил с детства.
– Ты меня ни с кем не перепутала? – привычно ляпнул он.
И только когда Маруся вышла, не обернувшись, он догадался, что обидел ее. Проводил взглядом до двери, полюбовался на тонкие щиколотки и длинные ноги под слишком коротким свитером, и вспомнил про ее мужа. И Маруся тоже вспомнила про мужа, про их воскресные утра, про поцелуи без счета, про мечты и планы и глупую уверенность, что так будет всегда. Но это безусловное "всегда" закончилось, когда она оставила записку на подушке и сбежала в неизвестность. А теперь, спустя всего несколько месяцев, она любит другого человека. И это – ее новая реальность, которая не может быть настоящей.
Она бродила по комнатам, рассматривала мебель, картины, фрагменты коттеджного пейзажа за окном и сравнивала свою прошлую жизнь и нынешнюю. И выходило, что если сравнивать с тем, что было двадцать лет назад или даже десять, то сейчас все не так, и мечты не те, и кураж не тот. А если вспомнить, что было еще год назад, то сейчас все просто замечательно, и ничто не обещает, что станет скучно или буднично, как у всех. И оттого, что она не знала, как надо правильно сравнить, чтобы не ошибиться, ей становилось страшно и одиноко.
Дмитрий Алексеевич прошел мимо открытой двери, увидел Марусю возле окна, приостановился, но окликать ее не стал, потому что не умел извиняться, не знал, что сказать и как объяснить, чтобы не быть смешным.
Он злился на себя за неуклюжесть и бестактность, когда в дверь позвонили. Хозяин выплеснул невостребованный накануне глинтвейн в раковину, заглянул в холодильник и понадеялся, что обойдется, и можно никого не впускать. Но звонок прозвучал еще раз, и ему пришлось встречать гостей. С сыном он не виделся неделю. Тот праздновал новый год в Питере, и специально для этой поездки позаимствовал у отца внедорожник, оставив Мурселаго в гараже.
– Зачем ты их притащил?
Дмитрий Алексеевич кивнул на двух раскрашенных, как матрешки, блондинок.
– Куда же я без них-то? – хохотнул мэр и обхватил обеих девиц за талии.
– Что за манера везде с собой баб таскать! – пробурчал отец, чувствуя себя почти стариком, и сделал знак Константину, который топтался за спинами гостей. – Там на столе список. Сгоняй в город.
Охранник без слов пошел в кухню, но вдруг замычал, закашлялся и встал посреди холла, как громом пораженный. Лица гостей вытянулись, а хозяин обернулся, готовясь увидеть как минимум кентервилльское привидение. И был недалек от истины.
Маруся спускалась по лестнице босиком, в широченном свитере со спущенными рукавами, которые ей ужасно мешались, и потому она взмахивала ими, как птица, и тогда они скатывались почти к плечам, обнажая тонкие руки и вспыхивающий белым пламенем браслет. Занятая своими мыслями, она не видела застывших людей внизу и, дойдя до нижней ступеньки, двинулась в сторону кухни, глядя себе под ноги.
– Маша, – прервал ее размышления хозяин. – Иди сюда.
Она подняла голову, заметила гостей, сменила направление, послушная приказу, небрежно собрала в ладони волосы и перебросила за спину. От ее движения свитер стал невозможно коротким, Константин покраснел, как девица, девицы фыркнули, Сергей Дмитриевич проглотил полный рот слюны и принялся пялиться на ее ноги.
– Проголодалась? – догадался Дмитрий Алексеевич и начал старательно закатывать рукава свитера. – Надо было утром завтракать по-человечески.
– Надо было, – чуть виновато согласилась Маруся. – Но утром не хотелось.
– Ладно, я что-нибудь организую. А ты пока надень что-нибудь подобающее. Видишь, гости стесняются.
– Ты ничего не говорил про гостей!
Она с укоризной глянула на мужчину и потянула свитер вниз. Хозяин прижал ее к себе и поцеловал в висок, потом обвел замерших гостей строгим взглядом.
– Да они как татары ходят. Без приглашения.
– Кто же знал, что ты с дамой... занят, – оправдывался Сергей Дмитриевич, все время возвращаясь взглядом к ее ногам. – У тебя же с Люськой шуры-муры.
Маруся подняла на своего, не Люськиного, любовника вопросительный взгляд, и ему мучительно захотелось сказать, что нет никакой Люськи, и больше не будет. Довольно с него Верок, Светок и Танек. Теперь она сможет любить его, как обещала, а он будет ради нее отвлекаться от работы гораздо чаще, чем она может себе представить, потому что у него тоже... потребности. И возить ее с собой в командировки будет. Как он раньше обходился без нее дома и в поездках, было неясно, но теперь их ждала новая жизнь в новом году. Совершенно шальная, как ее поцелуи в снегу, как песни у цыганского костра, как ее уверенность в том, что можно продать машину и купить на вырученные евро счастье.
Но он ничего такого не сказал, потому что при упоминании Люськиного имени девицы одобрительно зашептались, без стеснения рассматривая Марусино лицо с паутинкой морщинок у глаз. Костя вздохнул, как сенбернар, а Маруся без особого рвения потянула свитер вниз и без слов ушла в спальню искать брошенное платье.
– С Люськой все! – сказал отец, проводив ее долгим взглядом. – А если она слухи распускает...
– Да весь город знает, что ты с этой спишь и Люську бросил.
– Много твой город знает! – вспылил хозяин, и зарвавшиеся девицы притихли. – И у меня с ней... с Машей... отношения. Так что держи язык за зубами и матрешек своих угомони, а то пешком до города пойдут.
Константин, озираясь, появился из кухни со списком и прошел к выходу, избегая смотреть на хозяина.
– Цветов купи, – вспомнил Дмитрий Алексеевич. – Желтые розы. Или не желтые, красные... Черт их знает! Возьми те, что поярче.
Охранник показал плечами и затылком, что понял распоряжение шефа, и закрыл за собой дверь.
– Пошли, чаю сделаю! – Хозяин с усмешкой подтолкнул сына в кухню. – Ну, рассказывай, что там в Питере? Какие новости? Кого повысили, кого сняли?
Маруся в неуместном вечернем платье восседала напротив Сергея Дмитриевича и его спутниц и с задумчивым видом размешивала в чашке давно растворившийся сахар, пока хозяин не отобрал у нее ложечку, как у разыгравшегося ребенка. Тосты с сыром и ветчиной остывали на тарелке, а Маруся сцепила пальцы и переключила внимание на падающие хлопья снега за окном.
– Нет, мы сегодня никуда не собираемся, – сказал хозяин и положил руку ей на колено. – Мы уже нагулялись, да, Маш?
– Господи! – Она нахмурилась, потерла задумчивый лоб и вышла из оцепенения. – Филька! Дима, мне домой надо!
– Я пошлю Костю погулять с ним.
– Он ждет меня, а не Костю.
– Хорошо, сейчас я оденусь.
– Мы только время потеряем. Ну, Димочка, я быстро.
– Ты вернешься?
– И заодно к ребятам заскочу. Я обещала, что в праздники буду часто приходить, а вот не получается...
– Маша?
Она обернулась в дверях кухни с отсутствующим лицом.
– Я спросил, ты вернешься?
Он повторил свой вопрос и щелкнул зажигалкой, словно ответ интересовал его постольку поскольку. Маруся сокрушено покачала головой и вернулась к столу.
– Если ты все время будешь думать...
Но мужчина не стал ожидать окончания и потянул ее к себе на колени. Матрешки ахнули и выпучили густо накрашенные глаза.
– Ты можешь просто ответить?
– Можно я привезу к тебе Фильку? Во дворе много места, а на ночь ты бы мог впускать его в дом.
Он выпустил струйку дыма и прищурился.
– Ты переедешь ко мне с собакой?
– Я привезу к тебе свою собаку. У тебя ему будет лучше.
– А тебе?
– Димочка, я быстро вернусь, ты даже не заметишь.
Он с сомнением поднял бровь и поднес сигарету к губам, но она отвела его руку в сторону, поцеловала, позабыв о гостях за спиной, и сбежала, не попрощавшись.
– Она, конечно, хорошо сохранилась, – начал было Сергей Дмитриевич. – И не дура...
– Я что, спросил твоего мнения о моей женщине?
– Это не только мое мнение. Весь город обсуждает твой роман.
– Передай городу, пусть заткнется.
– Отец, люди не будут молчать. Она здесь чужая. И ты, конечно, можешь развлечься, но все ждали твоей свадьбы с Людмилой. И уж она-то точно не заслужила...
– Езжай, повеселись, Сережа! – Дмитрий Алексеевич грозно возвысился над столом, дав понять, что аудиенция окончена. – И не дай Бог, я узнаю, что ты распускаешь сплетни про Машу!
Через четыре часа Маруся въехала в открывшиеся ворота и, притормозив, выпустила из машины почти не обиженного Фильку. Хозяин со ступенек лестницы смотрел, как она паркуется, как выбирается в снег в узких джинсах и дубленке, как обнимает за шею подбежавшего пса.
– Где ты была столько времени? И почему у тебя телефон выключен? – Она подошла совсем близко, и он бросил сигарету в снег и забрал ее голову в ладони. – Машка, не смей больше исчезать! Слышишь? Ты вещи свои привезла?
– У меня перед дверью лежала крыса с колокольчиком на шее. Дима, зачем кому-то класть мне на порог мертвое животное?
– Ты испугалась?
Он гладил ее по голове и не мог найти слов утешения, кроме каких-то банальностей. Он не думал ни о крысе, ни о тех, кто развлекался, заставляя ее нервничать, а только о том, как ждал, почти не надеясь, что она вернется.
– Нет.
– У кого-то в этом городе идиотское чувство юмора, – наконец сказал он и увел ее в дом. – А что у тебя с телефоном?
Наутро она проснулась одна и долго не могла понять, что случилось с комнатой, и почему рядом нет Фильки, но потом вспомнила, что искать надо не Фильку, а мужчину, и отправилась в привычном уже свитере в путешествие по дому. Из кухни слышался разговор, и она без сомнения пошла на голос хозяина. Выросший как из-под земли Костя попытался загородить ей дорогу, но она первой открыла створки дверей.
– Вот и примадонна явилась, – сказала королева красоты и соблазнительно закинула ногу на ногу, отчего узкая юбка задралась, а Константин приклеился взглядом к ее ажурным колготкам вызывающе сиреневого цвета.
Маруся готова была повернуть назад, но Дмитрий Алексеевич поманил ее, как собачонку, и она подошла и прислонилась к нему плечом, глядя на соперницу.
– И это чучело ты взял к себе в дом? – скривилась Люська и обвела в воздухе ее силуэт тонкой сигареткой. – Ты посмотри, ей же сто лет в обед.
– Мне надо присутствовать? – тихо спросила Маруся у мужчины.
– Она уже уходит, – ответил он и пододвинул Марусе стул. – Я тебе сейчас кофе сварю.
– В ее возрасте полезно пить кефир и таблетки от склероза.
– Зачем ты встал так рано? – Маруся придвинулась и нежно поцеловала его в висок. – Я бы чуточку поспала и приготовила тебе завтрак.
– Успеешь еще.
– У тебя какие планы?
– Сделаю несколько звонков и пару часов с документами посижу. А потом мы с тобой покатаемся, да? Или кино посмотрим.
– Дим, не надо кофе, ладно? Я йогурт выпью и книжку почитаю. Только Фильку покормлю.
– Я покормил.
– Какой ты! – Она засияла глазами и снова поцеловала его, словно не было никакой Люськи на гостевом стуле. – Приходи скорее, я буду скучать.
Маруся забрала из холодильника бутылочку с йогуртом и вышла из кухни, оставив бывших любовников наедине.
– Ты собираешься жизнь прожить с этой пенсионеркой? – Люська не собиралась никого щадить. – Тебе нравится седина и дряблые телеса?
– Люсь, ты допила свой чай? Ну так иди отсюда. Костик тебя проводит, а мне работать пора.
– Посмотрим, как ты заговоришь, когда она от тебя сбежит, и ты опять придешь ко мне.
– Ей незачем убегать. А вот твой визит подошел к концу.
Люська встала, не потрудившись одернуть юбку, и остановила ненавидящий взгляд на его лице.
– Ты пожалеешь об этом, Дмитрий Алексеевич. Ты очень пожалеешь.
Он с хмурым выражением лица вышел из кухни, наткнулся на бредущего без цели Фильку и потрепал его по лобастой башке. Пес покрутил головой в поисках хозяйки, но Маруси негде не было, хотя рука мужчины пахла ее волосами, и пошел за ним по лестнице. На пороге кабинета Дмитрий Алексеевич передумал и развернулся в сторону спальни.
Маруся лежала поперек кровати и, подперев руками подбородок, читала книжку. Хозяин без церемоний потянул одеяло в сторону, зная, что найдет под ним именно то, что ищет: раздетую женщину, из-за которой он только что отложил звонки и бумаги.
– Она молодая и красивая. – Маруся даже не повернула головы. – Я не могу с ней тягаться.
– Мне нравится то, что я вижу, – заметил он, расстегивая ремень.
– Ты же собирался заняться документами, – тихонько засмеялась она и потянула одеяло на себя. – А потом ехать кататься.
– Кататься будем здесь и сейчас!
– Дима, а как же работа?
– К черту работу! У меня дома форс-мажор, – признался он, избавляясь от брюк. – Стихийное бедствие, которое несет какую-то чушь. А ведь могла бы трогать и целовать...
"Стихийное бедствие" уронило на пол книжку и обернулось с томящими глазами и улыбающимися губами.
– Не стоило тебе так рано просыпаться в праздник.
– И это благодарность за то, что я не стал будить тебя и завтракал один?
– Зато теперь ты сыт и готов к подвигам.
– Я голоден, как никогда, – возразил он. – Прекрати болтать, женщина, и делай, что обещала.
– Какой же ты медведь, Димка! И за что я тебя люблю?.. – зашептала она, пока он тонул в водопаде рассыпавшихся волос, желая получить ответ на этот вопрос прямо сейчас.
Заставить ее привезти свои вещи в коттедж оказалось не так-то просто. Она избегала разговоров о переезде, находила массу причин, чтобы не оставаться на ночь, хотя Филькины миски, ошейник, намордник и пара игрушек давно поселились в его доме. А сама Маруся, чуть что, норовила сбежать в город переодеваться, или за кремом, или за зарядкой от телефона, как будто оставляла себе шанс уйти от него в любой момент. Дмитрий Алексеевич жил все время на грани: чувств, отношений, перспектив, которых боялся и желал одновременно. Сразу по окончании праздников он впрягся в работу, оставив ее спать на широкой кровати одну, а когда вечером набрал привычный номер, ему никто не ответил. Один звонок Косте, и ситуация прояснилась: Маруся отправилась в ресторан. Он появился у сцены хмурый, в расстегнутом пиджаке и небезупречной рубашке, когда она, сияя глазами, пела: "а я сяду в кабриолет, и уеду куда-нибудь, если вспомнишь меня, забудь, а вернешься, меня здесь нет..." Он дослушал песню стоя и поманил ее вниз, как подзывают провинившуюся собачонку. Шансонетка кивнула на гору записок, он набычился и собрался наверх, но она положила микрофон и спустилась в зал.
– Ты почему здесь? – без предисловия начал мужчина и по-хозяйски привлек ее к себе. – Я тебя отпустил?
– Дима, что ты! – Маруся очень похоже изобразила испуг, пряча смеющиеся искорки под опущенными ресницами. – Я же здесь работаю.
– Моя женщина не будет петь в ресторане.
– Димочка, я же для тебя пою!
– Поужинай со мной.
– Но мне надо...
– Будешь спорить?
– Нет, что ты! Посижу рядом, конечно!
Он закусывал водку осетровым балыком и слушал ее отчет о том, как она провела день. Как спала до полудня, пила кофе, валялась на кожаном диване в библиотеке с книжкой, играла с Филькой в мяч и сетовала на то, что в коттедже нет хорошей пены для ванны. Маруся рассказывала, подперев подбородок руками и не сводя с него счастливых глаз, а он сосредоточенно жевал и сам наливал себе из графина, а потом, будто не слышал ни слова из сказанного, вдруг заявил:
– В понедельник поедешь со мной в Сибирь на пять дней. Только сапоги купи, чтобы можно было хотя бы из самолета выйти.
– Зачем в Сибирь? – не поняла она. – Что мне делать в Сибири?
– Да все, что захочешь: спать, книжки читать. И ждать меня по вечерам.
– Димка, я и так жду тебя и днем и вечером, круглые сутки. Я останусь здесь и буду ждать.
– Ты не останешься, потому что я тебя не оставлю.
– Но зачем тебе я в командировке?
– Это надо объяснять? – Маруся морщила лоб, и было видно, что она хочет спросить что-то еще. – Ну?
– Ты не сможешь обойтись без меня в другом городе или ты не доверяешь мне?
– Водки тебе налить?
Он не собирался отвечать, и ей оставалось самой придумать причину.
– Что ты! Мне еще петь!
– Ну, пойди спой, пока я ем. – Хозяин достал сигареты и откинулся на спинку стула. – А потом домой, я сегодня устал.
Она благодарно коснулась его руки и вернулась на сцену. Из глубины зала за ней пристально следили черные глаза свергнутой королевы, но Маруся отказалась принимать вызов и отвернулась. Через полчаса Дмитрий Алексеевич затребовал свою женщину обратно, не отпустил в гримерку переодеваться, и когда администратор принес Марусину дубленку, завернул ее, как ребенка, в мех и увел из зала. А в машине, дав волю рукам, одновременно выговаривал ей за то, что не носит шубу, что пошла петь, хотя знала, что он больше не хочет видеть ее на сцене, что не отвечала на звонки. Маруся просила прощения словами, но ни голосом, ни глазами, ни губами не раскаивалась. Обнимала в ответ, смотрела весело и нежно и целовала так, что ему хотелось забыть про Костю за рулем.
– Машка, ты совсем меня не боишься, что ли?
Она наигранно распахнула ресницы и через секунду рассмеялась и замурлыкала, как кошка, прижимаясь к его груди. Она была отчаянная в своей любви и, казалось, совсем ничего не боялась, ни его, ни с ним.
Он даже рискнул уехать без нее в Сибирь, хотя до последнего был уверен, что настоит на своем. Но она уютно смотрела из-под одеяла и рассказывала, какое это блаженство – вернуться туда, где тебя ждут. Где на заметенном пороге видна цепочка следов и небольшая вытоптанная площадка. Где потрескивают дрова в камине, а из чашки струится неземной аромат горячего кофе. Где в ванной шуршит пена, и уголок одеяла призывно отогнут. Она рассказывала ему такие сказки, которых было не прочесть ни в одном сборнике, которыми ни одна мать не баловала свое чадо, которые предназначались только для его ушей. И он собрал сумку и уехал, строго наказав ей ждать и не делать глупостей. Тех, которые обычно приходили ей в голову и тех, которые еще не пришли, но если придут – гнать их прочь. И ждать, как обещала. А она взяла с него слово звонить так часто, как сможет. Он хмыкнул и пообещал, наклонился к подушке, отстраненно поцеловал, словно разлука уже забрала его с собой, и ушел в морозные сумерки. Маруся подошла к окну и долго всматривалась в дорогу, на которой давно погасли красные огни уехавшей машины, а потом побрела в каминный зал, который Филька облюбовал, как свою комнату, и до поздней ночи валялась у огня с книжкой, обнимая собаку.
Как ни странно, дни в отсутствие мужчины летели быстро. Она каждое утро гуляла с Филькой, ездила к Маше и Диме, читала скучного Пруста и пела в ресторане о несчастной и счастливой любви. Дмитрий Алексеевич не звонил. То ли был слишком занят, то ли занимался воспитанием своей женщины, и Маруся, набирая его номер, сбрасывала вызов, не решаясь задать вопрос. В четверг вечером она осталась ночевать в городе и уснула почти под утро между мобильным телефоном и Филькой. А в девять была разбужена странным звонком. Незнакомый голос потребовал, чтобы она спустилась на стоянку. Маруся долго не могла понять, кто это и что от нее хотят. Но мужчина был суров и непреклонен, и она кое-как оделась и в сопровождении Фильки пошла в торец дома, где оставила машину. Собственно, то, что она оставила ночью у дома, утром трудно было назвать машиной.
– Боже правый! – выдохнула Маруся и обошла искалеченную груду металла. – Как это возможно?
– Вот вы мне и расскажите, – потребовал незнакомый гаишник, поигрывая полосатым жезлом.
– Я вам должна рассказать?
– Ну, машина-то ваша!
– Судя по номеру – моя... была моя... машина...
Пока представитель власти оформлял протокол, Маруся ходила вокруг красной Ауди, с которой кто-то старательно поработал то ли бейсбольной битой, то ли другим подобным орудием пролетариата. Филька плелся следом, как привязанный, нюхал помятый кузов, фыркал и огорченно посматривал на хозяйку.
– Думаешь, уже пора ему позвонить? – спросила у пса Маруся и потянула из кармана телефон.
Гаишник и собравшаяся толпа зевак с интересом воззрились на нее. Пес уселся перед женщиной и завилял хвостом.
– А он спросит, почему я сразу не сказала? Ну ладно, давай подождем. Попросим Костю нас отвезти, да?
Филька одобрительно тявкнул и обернулся на представителя власти. Тот поспешно опустил глаза на планшет и продолжил писать. В толпе перешептывались достаточно громко, чтобы Маруся за полчаса оказалась в курсе всех версий случившегося. Над мелкими и незначительными мнениями доминировало одно, самое главное: не надо уводить чужих мужиков. Бурное обсуждение прервалось сразу же, как понадобились свидетели. Повреждения, нанесенные машине, – мятый кузов, битые стекла, проколотые колеса – были громкими и не могли остаться незамеченными хотя бы одной бдительной бабулькой. Но никто ничего не видел и не слышал. Маруся с пониманием улыбнулась мрачному гаишнику и подписала протокол. Толпа расступилась, пропуская ее к подъезду, и снова сомкнулась вокруг останков Ауди.
Дома Маруся сварила крепкий кофе и не меньше трех часов провела в ванне, не в силах согреться и перестать думать о происшествии. Одно дело – шутка с мертвой крысой, другое – разбитая машина. Кто такой смелый, что может позволить себе все в этом городе? Не Люська же собственноручно крушила ночью стекло и металл. Она могла нанять кого-то, могла спланировать... Хотя примерить на себя подобную ненависть к другому человеку у Маруси никак не получалось.
Филька тоже был задумчив и невнимателен и почти не реагировал на ее экзистенциальные рассуждения о произошедшем инциденте и человеческой сущности. За час до выступления она позвонила Константину, но его мобильный был выключен. Телефон в коттедже тоже не отвечал. Она пыталась набирать знакомые номера, но без толку. В конце концов она вызвала такси и уехала в ресторан, поругавшись с водителем, который ни за что не хотел брать в салон собаку. К счастью, Филька был достаточно сообразительным, чтобы догнать хозяйку своим ходом. Она долго обнимала его возле гардероба и извинялась за тупость таксиста, а потом ушла в гримерку с отрешенным лицом. По окончании выступления телефон Кости все еще молчал, приехавший таксист ничем не отличался от предыдущего. "Не положено!" – твердил он, и Маруся махнула рукой, отпуская машину.
– Филь, – начала она, виновато глядя на пса. – Тут такое дело... В городе мы с тобой остаться не можем. Дима приедет рано утром, а я обещала встретить его... В общем, придется идти пешком. Ты понимаешь? Ночь и мороз, но выбора нет. Ты пойдешь или отвести тебя домой?
Филька домой не собирался. Он готов был идти за ней целую ночь, и еще день, и неделю, и даже сто лет, если бы ему позволил недолгий собачий век.
– Ладно, – вздохнула она. – Тогда пошли. Только ты рядом держись, а то что-то мне не по себе.
До коттеджа они добирались почти три часа. В поселке за высокими заборами светились только фонари, хозяйский замок надменно возвышался среди более скромных строений. Маруся, не зажигая света, прямо в холле уронила дубленку на пол и босиком пошла в каминный зал. Филька, воровато оглядываясь, поплелся следом. В камине едва теплился огонь, и припорошенные пеплом угли переливались красным, как рубины в ожерелье. Она бросила на них несколько поленьев и придвинула медвежью шкуру поближе к решетке. Пес тут же привалился к хозяйке и блаженно вытянул лапы.
– Да, малыш, – сказала она и зябко повела плечами. – Сейчас согреемся, и я пойду наверх. Мне вставать рано, а ты поспишь, сколько захочешь.
Филька зевнул и без энтузиазма постучал хвостом по полу. Маруся погрузила замерзшие пальцы в палевый мех и замерла, глядя на разгорающийся огонь.
Ее Ауди на площадке не было, и даже следов от протектора не осталось, метель скрыла все перемещения людей и машин во дворе. Дмитрий Алексеевич вошел в спящий дом и сразу увидел дубленку на полу и матовые следы от собачьих лап на чистой плитке. Он, конечно, не особо поверил в ту сказку про ванну и кофе, которую она рассказала в день его отъезда, но уж хотя бы проснуться к его приезду она могла. Хозяин взбежал по лестнице в спальню, с недоумением посмотрел на застеленную кровать, заглянул в ванну, распахнул двери в пару комнат, в библиотеку и даже в кабинет.
– Это шутка такая? – вслух спросил он у молчащего дома и спустился в зал.
Женщина и собака спали перед едва тлеющим камином, обнявшись, как бродяжки в кино. И хотя он подошел вплотную и присел, разглядывая эту неразлучную парочку, никто из них не проснулся. Дмитрий Алексеевич протянул руку и легонько потрепал пса по шее.
– Филька, вставай! – Пес поднял голову и сонными глазами посмотрел на мужчину. – Давай, давай! Иди в холл. Нечего тебе тут...
У Фильки было иное мнение, но, хотя шепот мужчины был дружеским, глаза оставались холодными и жесткими. Ослушаться он не посмел, выбрался из-под Марусиной руки и, постукивая когтями, ушел охранять оставшуюся на полу дубленку.
Дмитрий Алексеевич занял освободившееся место на шкуре, наклонился к спящей женщине, вдохнул слабый запах ее духов.
– Машка, тебя не учили, что обманывать плохо?
И еще до того, как она проснулась, принялся целовать ее, как изголодавшийся по ласке сибирский поселенец, вернувшийся в родной дом к жене. Она даже не стала открывать глаза, прерывисто дышала и обнимала, будто боялась, что он исчезнет. А когда он улегся рядом, слушая стук собственного сердца, она вдруг начала сотрясаться всем телом и всхлипывать, уткнувшись носом в его плечо.
– Что ты? – Он прижал ее крепче, принялся гладить по волосам. – Я вернулся, все хорошо!
– Не все хорошо, Димка! – сквозь слезы бормотала она. – Совсем не все. Ты ни разу не позвонил мне, ни разу!
– Я был занят. Если бы мог, позвонил. – Она уловила металлические нотки в его голосе и перестала издавать звуки, замерла и сжалась, как в ожидании удара. – Ты же не думаешь...
– Нет, прости! Конечно, ты был занят! Сейчас я сварю кофе и налью нам ванну.
– Ну, давай! – усмехнулся он, провожая ее взглядом. – Лучше поздно...
О том, что машины у нее больше нет, он узнал только в понедельник утром, когда услышал ее разговор по телефону с диспетчерской службой такси.
– Кому понадобилось превращать твою машину в металлолом? Ты сама-то понимаешь, что это глупо?
– Дима, но ведь это не я сделала!
– Ну ясно, что не ты! Но тот, кто это сделал, понимал, что бросает вызов мне.
– Ты примешь вызов?
– Мы играем что ли? – рявкнул он, и Маруся вздрогнула и отодвинулась от стола. – С кем мне бороться? С бабами?
– Ты думаешь... это она?
– Я вообще об этом не думаю! Пусть милиция занимается этим делом. Вандализм и порча собственности – это в их компетенции.
– Ладно, пусть милиция, – тихо сказала Маруся, обхватив ладонями чашку и глядя в пол. – Можно, я возьму твою машину? А то Филю в такси сажать отказываются.
Он хотел было сказать, что таскаться повсюду с кобелем нет никакого смысла, что охранник из него, как из дерьма пуля, что вообще ей нечего делать на улицах города, где жители распустились и почувствовали себя слишком вольготно. Но ничего подобного произнести вслух не смог, коротко кивнул и уехал на работу, тронув ее щеку равнодушными губами. По дороге в офис он обещал себе, что теперь уж точно не оставит ее, когда соберется уехать в следующий раз, и злился на себя, что поддался на уговоры неделю назад. В обед он подался в областной центр и вернулся вечером за рулем нового Лексуса, поставил его на площадку перед домом и бросил на обеденный стол ключи.
– Теперь тебе не нужно такси. Только не бросай машину, где попало.
– Дима, я не могу принять такой подарок.
– Тебе машина не нравится? Обязательно спортивное купе?
– Ты не понимаешь... Их это только разозлит.
– Кого? – подозрительно прищурился он. – Ты знаешь больше, чем говоришь?
– Я ничего не знаю. – Она соскользнула со стула и подошла к мужчине вплотную, обняла, уткнулась губами в шею. – Мне просто страшно.
– Это еще что за глупости? В моем городе тебе бояться нечего! Слышишь, Машка? Не-че-го!
Но она только кивала и не разжимала рук, горестно вздыхая, как лошадь в стойле. И Дмитрий Алексеевич, оставив недоеденный ужин, увел ее смотреть кино, какую-то легкую комедию, законченную ерунду, лишь бы не слышать этих вздохов.
Теперь он сам решал, когда она едет в ресторан петь, а когда остается дома и ждет. Она не противилась, ни разу не намекнула, что это произвол. Ждала по вечерам, крутилась под ногами у домработницы, больше мешая, чем помогая, и, заслышав звук въезжающей в ворота машины, мчалась с Филькой наперегонки в холл, чтобы прижаться и сказать, что ужасно, немыслимо, совершенно невероятно соскучилась за эти несколько часов. А он, снимая пальто, прятал довольную усмешку и нарочито суровым голосом допрашивал ее, как прошел день. Она с горящими глазами пересказывала прочитанный роман, или телевизионные новости, или что-нибудь подобное, незначительное и почему-то волнующее. А Филька тыкался носом в его руку и подставлял лобастую башку. Мужчина чесал Фильку за ухом и прижимал к себе болтающую Марусю. Никогда за всю его жизнь ни одно живое существо не встречало его с такой неизменной радостью и искренностью, как эти двое. И никогда раньше он не возвращался домой с мыслями о том, что семья – это то, что ему нужно ничуть не меньше, чем работа. А временами даже больше.
Хотя эта девчонка в оранжевом домашнем костюме с заплетенными косичками так же мало походила на спутницу жизни, как и женщина на фотографии пятилетней давности под руку с солидным бизнесменом на открытии очередного дилерского центра в столице. Он почти случайно нашел эту фотографию в Интернете и теперь подолгу всматривался в ее знакомое и одновременно незнакомое лицо. В той жизни она казалась старше, чем теперь, когда обнимала его по утрам в спальне, заставляя почти забыть о назначенном совещании. Или вечером, когда выходила из ванной в мало что скрывающей ночной рубашке, распустив русалочьи волосы до талии, и, отнимая у него газету или журнал, игриво говорила: "Димочка, хватит работы на сегодня. Давай спать. Или не спать?" И отворачивалась, притворяясь покорной и уставшей и давая ему возможность обнять ее и уснуть или побыть хозяином и завоевателем. Он засыпал, думая о том, что за двадцать лет ее замужества в эту игру она играла с мужем тысячи раз, и однажды кому-то из них эта игра надоела. Возможно, и через двадцать лет все будет не так, как сегодня, даже скорее всего не так. Он состарится и уже не будет за обедом ждать наступления вечера и ее поцелуев, и не будет Фильки, а она будет грустить о прошлом и о том, что время для пения в ресторанах ушло безвозвратно. Зато она будет с ним в командировках или на отдыхе, за столом и в машине. Она останется с ним навсегда, потому что для него это "навсегда" незыблемо и монументально, как его завод, его город, его власть.
Но в следующую командировку она тоже не поехала. То ли погода менялась, то ли ее тело чудило без видимой причины, но она почти неделю пролежала в постели, жалуясь на слабость и головокружение. Он даже доктора к ней привез, но доктор не нашел инфекции и уехал, спихнув проблему на атмосферное давление и гормональную перестройку женского организма после сорока.
– Ты думаешь, что у меня климакс? – ужаснулась Маруся, схватив Дмитрия Алексеевича за руку. – Ты думаешь, что это конец?
– Чему конец? Жизни? Или ты без месячных жить не сможешь? – вдруг разозлился он и ушел провожать доктора.
– Нет-нет, не климакс. Это нервы, Дима, просто нервы, – жалобно сказала она ему вслед и уткнулась носом в подушку, стараясь не заплакать.
Накануне отъезда он даже спрашивать не стал о ее самочувствии. Пришел с работы почти в полночь, наскоро поел и, бесцеремонно разбудив ее, заявил, что всю неделю к ней не прикасался, а теперь уезжает и не намерен ждать еще неделю.
– И не жди, Димочка, зачем ждать... – шептала она слабым голосом, избавляясь от рубашки.
– И не собираюсь! – Он спускался губами вдоль позвоночника с бархатистой кожей, заставляя ее изгибать спину и тихонько постанывать, как во сне. – Ты же не хочешь, чтобы я ходил к проституткам. Или ты не против?
– Ты дразнишь меня?
– Я еще посмотрю на твое поведение!
– Димка, стой, Димка! – Она удержала его руки и вывернулась из-под него, легла рядом. – Ты просто посмотри на меня. Прямо сейчас!
Он взял ее голову в ладони и принялся смотреть так, будто хотел запомнить ее навсегда в тусклом свете ночника.
– Что я должен увидеть, а, Машка? Что ты красивая? Что у тебя глаза, как у русалки, и волосы, как водяные струи?
– Я не всегда такая, как ты хочешь. Я давно выросла, живу, как умею, и совершаю ошибки, может, чаще, чем другие. Но мои поступки не всегда то, что ты о них думаешь. Так что не смотри на мое поведение, Димочка. Смотри на меня и помни, что я люблю тебя, что бы ни случилось. Я уже никогда не буду такой, как год назад. Я другая, и я твоя.
– И все равно ты совсем еще девочка! – хрипло рассмеялся он и поцеловал ее губы, ставшие внезапно серьезными. – К тебе еще няньку впору приставить.
Няньку, может, нанимать и не следовало, а вот прицепить ей на щиколотку электронный браслет с ограниченным радиусом действия не мешало. Потому что стоило ему уехать, и начались новые приключения. Сначала она не смогла попасть в свою квартиру, и дверь вскрывали спасатели, которых она вызвала после часа безуспешной борьбы с замком. "Не надо ничего лишнего совать в не предназначенные для этого отверстия, дамочка!" – заявил один из них, и все трое почему-то заржали, как жеребцы на выпасе. Маруся покраснела и до вечера заперлась в квартире с удивленным Филькой.
В ресторане три микрофона оказались сломанными, администратор по-бабьи всплескивал руками "что за кошмарный день!" и Маруся не выдержала этих причитаний и заявила, что будет петь без микрофона. А когда пришла в гримерку в перерыв, обнаружила, что все в комнатке перевернуто вверх дном. Во избежание дальнейших проблем, она снова вызвала администратора и потребовала сменить замок как можно скорее.
На следующий день, пока она гуляла с Машей и Димой в парке, кто-то написал зеленой краской "шлюха" на лобовом стекле ее Лексуса, и ей пришлось объяснять "барбосу" значение этого слова. По выражению лица Маши она видела, что девочка отлично осведомлена о его значении.
– Почему они тебе это написали? – в конце концов спросила та, пряча глаза.
– Думаю, что эти люди сами не ведают, что делают, – задумавшись, ответила Маруся.
– А я думаю, что это из-за Дмитрия Алексеевича. Ты не должна с ним встречаться.
– Но я люблю его, Маша! В этом нет ничего зазорного.
– Почему же тогда город думает иначе? – спросила Маша и посмотрела на нее ясными глазами.
Маруся пожала плечами и не нашлась, что возразить. Рассказать ей о зависти, о жадности, о противостоянии столицы и регионов она не могла. И уж тем более не готова была обсуждать любовные похождения хозяина и матримониальные претензии Людмилы Ивановой.
– А я тебя люблю! – в отместку целому городу заявил "барбос" и обхватил Марусю обеими руками. – Очень люблю. Ты на маму похожа. Ты добрая и красивая.
– Не похожа! – мотнула головой серьезная девочка Маша и вытерла предательскую слезинку со щеки. – Хотя ты все равно хорошая! А на этих дебилов не обращай внимания. У нас в интернате таких полно.