Она проснулась в середине дня от криков на улице, автомобильных гудков и ощущения, что в квартире она не одна. Иначе откуда бы взялся запах кофе, витающий над кроватью, и стук кофейной ложки о стенки кружки?
– Дима? – не открывая глаз, улыбнулась она, протянув к нему руки из-под сползшей с плеч шубки. – Что тебе не спится?
– Сейчас полдень! – сказал знакомый голос. – И мне уже часа четыре не спится.
– Как ты сюда попал?
Она распахнула глаза и натянула шубу на голые плечи.
– Открыл дверь и вошел. Ты забыла, что раньше это была моя квартира?
– Все это время у тебя были ключи?
– И заметь, я ни разу ими не воспользовался, – с какой-то неуклюжей гордостью заметил он.
– До сегодняшнего утра, – укорила Маруся. – Почему же ты изменил своим принципам?
– Потому что ты бы не открыла мне дверь.
Он был в несвежей рубашке с расстегнутым воротом, с помятым лицом и небритым подбородком, и она поняла, что до дома он не доехал.
– Зачем делать завтрак в чужой квартире, когда можно подать своей пассии кофе в постель?
Он ничего не ответил и протянул ей кофе. Маруся помедлила и взяла из его рук дымящуюся кружку. Он опустился на край кровати и бесцеремонно смотрел на ее голые руки и упрямо наклоненную голову.
– Может, теперь поговорим?
– О чем, Дима? О погоде? Или о том, кто догадался высадить в дубовой роще ель, да такую красавицу! – нарочито легкомысленно защебетала Маруся, глядя мимо за окно. – Или почему тебе не понравился галстук, который я подарила. Мне всегда казалось, что галстуки я выбирать умею.
– Поедем, у меня для тебя сюрприз! – предложил он, пропустив поток пустых слов.
– Еще один? – неподдельно ужаснулась она.
– С первым ты даже ночь провела, значит, не так все плохо!
– Как я провела ночь, это мое дело. И то, где был ты, меня тоже не касается.
– Не там, где ты думаешь! – сообщил он и отставил свой кофе на тумбочку.
– Я вообще о тебе не думаю, – с вызовом соврала Маруся. – Хотя нет, я думаю, что это возмутительно, припрятать комплект ключей, чтобы иметь возможность вломиться в мой дом...
– И сварить тебе кофе в первое утро нового года? Ужасное преступление! Вставай.
– Я никуда не поеду, с меня вчерашнего дня хватит.
– Прекрати трусить! – Он склонился над ней, всем видом показав, что отказа не примет и вытащит ее из кровати, даже если придется применить силу. – Ты едешь и без разговоров.
Она с ослиным упрямством мотала головой и мучительно противилась желанию потрогать щетину на его щеке. Щетина отросла очень быстро и подчеркивала глубокие складки у рта и обманчивую ямочку на квадратном подбородке.
– Что ты? – напрягся он, пытаясь прочитать ее взгляд.
– Я не могу взять шубу, – неожиданно для них обоих сказала Маруся и совершенно предсказуемо для себя прикоснулась пальцами к уголку его рта. – Ты думал, что можешь купить меня?
– А если бы я подарил ее после? – Он не стал уточнять, после чего, но ей и не требовалось пояснение. – Ты бы сказала, что я расплатился?
Он перехватил ее пальцы и прижал к губам, но она приложила и вторую ладонь к его щеке, приласкала, а потом обхватила за шею и потянула на себя.
– Машка! – выдохнул он и навалился, как медведь на охотника, подмял под себя, но стал не убивать, а целовать, царапая беззащитную шею.
Чертова шуба мешала добраться до ее тела, но он боялся выпустить примадонну хоть на мгновенье и тискал сквозь шубу, как охотник на мамонтов, застигнувший в кустах женщину из чужого племени.
Филька стоял в ногах постели и, поджав хвост, наблюдал сцену борьбы, не понимая, стоит ли вмешаться или просто полаять для проформы.
"К вам гости, господа! К вам гости, господа!" – все твердил и твердил настойчивый звонок сержантским голосом, пока, наконец, мужчина не осознал, что в квартиру звонят.
– Не открывай! – простонала Маруся, удерживая его. – Пусть катятся к черту!
– Это Костя. Нам надо ехать!
– Господи, не сейчас же!
– Сейчас! – подтвердил он и ушел в прихожую, сопровождаемый собакой.
Маруся перевернулась на живот и уткнулась полыхающим лицом в подушки. Константин рассеянно заглянул в комнату и тут же отвернулся, покраснев, как девушка.
– Скажи, пусть подождет, мы будем минут через двадцать!
Хозяин выставил охранника, выпустил за порог заскулившего Фильку и вернулся в комнату.
– Вставай, Машка!
– Я слышала, у нас есть двадцать минут? – осторожно спросила она.
– У тебя есть пять минут на одевание и пятнадцать минут на то, чтобы доехать до места назначения, – вздохнул хозяин, глядя на ее длинные ноги с узкими щиколотками и недовольно дернувшиеся лопатки. – Или ты мне весь праздник испортишь.
Она села в кровати и потянула шелковую рубашку через голову.
– Давай я тебе дома праздник испорчу! А то ты опять что-нибудь вытворишь на людях!
– Мы сюда еще вернемся, – покашлял он и отвернулся.
– Если ты хочешь... – спохватилась Маруся, устыдившись своей попытки соблазнить мужчину.
Верный Константин, коротко взглядывая в салонное зеркало, вывез их из города и, притормозив на обочине, принялся кому-то звонить. Маруся молчала и терпеливо ждала. Дмитрий Алексеевич смотрел в окно с непроницаемым лицом, и она все думала, что будет потом, после сюрприза, когда он, как и обещал, вернет ее в квартиру. Или не надо никакого "после"? Она страшилась этого "после", потому что знала, что все изменится раз и навсегда. У нее не останется оправданий не открывать дверь, грустить о прошедшей жизни, уверенно смотреть в глаза сплетников, зная, что ничего не было и быть не может.
– Смотри! – Он и взял ее за руку. – Вон там!
Послышался странный звон, а потом он стал определенно громче, и ей уже не казалась, а ясно виделась тройка лошадей, запряженных в сани. Лошади были немногим темнее снега с черными мордами и белыми гривами и неслись прямо в их сторону.
– Какое чудо! – завороженная невиданной ранее картиной выдохнула она. – Как в сказке!
Дмитрий Алексеевич оглядел ее с нежностью и приглушенным голосом пояснил:
– Одно волшебство за другое!
Но Маруся не поняла и следила за лошадьми, по-детски приоткрыв рот и распахнув изумленные глаза. И когда недалеко от дороги тройка замедлила бег, а колокольчики стали оглушительными, он выбрался в сугроб и подал ей руку. Над лошадиными мордами поднимался пар, а за лошадиными крупами улыбался бородатый мужичок.
– Как и просили, лучшая тройка!
– Для кого?
– Для тебя, дурочка! – Хозяин указал на пустующие сани. – Мы едем кататься!
Откуда-то в багажнике нашлись два огромных желтых тулупа, словно сшитых в позапрошлом веке, и вполне современные унты, которые ей пришлось надеть вместо несерьезных сапог для прогулок по зимнему Парижу. Пока она натягивала овчину поверх своей дубленки, Константин недовольно качал головой, хмурился и как будто силился что-то сказать, но так и не решился.
– Давай в объезд! – приказал ему хозяин и подсадил Марусю, запутавшуюся в полах тулупа, в сани. – А мы с ветерком!
Через поле в санях на резво бегущей тройке оказалось очень даже с ветерком. У нее мгновенно замерзли щеки и нос, зато глаза заблестели, как озерная гладь, подернутая легкой рябью в солнечный день. Маруся изредка оборачивалась к своему спутнику и улыбалась, словно русалка, потерявшая голос, но обретшая возможность ходить.
– Тебе нравится?
– Очень!
– Ты замерзла!
– Ветер!
– Иди сюда!
Он по-медвежьи сграбастал ее, и, прежде чем она подумала, что целоваться на морозе совсем не стоит, неожиданное тепло погладило ее щеку. Не успев возразить, Маруся замерла с закрытыми глазами. Мир помедлил, заколыхался в морозном воздухе хриплым дыханием лошадей и скрипом снега под полозьями и сжался до единственного звука – звона колокольчика под дугой и единственного ощущения – поцелуя. А может это и не колокольчик, а поцелуй звенел на морозе и рассыпался тысячами стеклянных шариков? И когда мужчина оторвался от нее, чтобы приказать вознице сделать еще круг, она не решилась разомкнуть ресницы, а только улыбнулась, увлекая его обратно в объятия. А потом разлившаяся по снежному полю вечность вдруг сконцентрировалась в новых звуках, и звон затих. Сани встали, и Маруся, прищурившись, из-под руки посмотрела вокруг. Мир наполнился людьми, машинами, облаками, криками и визгом, запахами мяса и дыма. Хозяин разомкнул руки и полез в снег из саней.
– Что это? – спросила Маруся, выдернутая из сказки в реальность.
– Это твой праздник! – заявил он и сделал широкий жест. – Я дарю тебе праздник!
Ужасный, самонадеянный тип, решивший, что владеет праздником и может дарить его, как безделушки! Такой ужасный, что просто захватывало дух. Она смотрела на него со смесью восхищения и недоумения, пока он стягивал с нее тулуп и отдавал подоспевшему Константину. Поворачивалась ему вслед, как стрелка компаса, стремящаяся к северу, и ничего не могла с собой поделать, будто выпустила на волю цепного зверя, который оглядывается и не верит упавшей на землю цепи, не смея ни сбежать, ни кинуться. Кажется, он вовсе не понимал, что натворил, отвечал на чьи-то приветствия, махал рукой и водил ее за собой, крепко сжимая выскальзывающие из перчатки пальцы. Она старалась не смотреть на него, но не могла. Рассеянно отвечала на приветствия и чувствовала себя пристяжной, впряженной рядом с будущим победителем заезда, задающей ему спортивный задор и резвость в тренировочном забеге.
– Дима, стой! – наконец вернулась в собственное тело она и дернула рукой, принуждая его обратить на себя внимание. – Где мы? И зачем?
Вместо ответа он указал вперед, и она неохотно оторвала от него взгляд и посмотрела в том направлении.
Они стояли на высоком берегу реки, превращенном в огромную снежную горку, по которой стремительно скатывались и медленно ползли вверх дети и взрослые сплошь в искрящихся снеговых пятнах, будто лепные пряничные фигурки, облитые глазурью.
Вдалеке была устроена импровизированная стоянка, на которой оказались даже автобусы. Поодаль стоял армейский шатер, рядом с ним была развернута военно-полевая кухня, а чуть ближе к спуску с горы расположились столы с едой и выпивкой, дымили несколько мангалов, и вокруг прицепа с яркой вывеской "Хот-дог" толпились ребятишки. Из машин неслась музыка, между отдыхающими ходил баянист, растягивая меха и что-то покрикивая речитативом, через поле ехали еще одни сани, запряженные лошадьми.
– Дим, это все ты организовал? – выдохнула она, глядя на толпы людей, штурмующих крутой подъем из замерзшего русла реки.
Он только хмыкнул и прижал ее к себе так, что перехватило дыхание.
– Пойдем, я тебя покормлю. – Он снова потащил ее, как комнатную собачку, впервые вывезенную на природу. – И сам выпью.
И выпил. Со знакомыми за праздник, с незнакомыми за знакомство и даже с ней – за нее. Так и сказал "за тебя, Мария Климова!" и опрокинул в себя полную рюмку. Маруся мелкими глоточками влила в себя водку и в блаженной расслабленности принялась жевать ледяное яблоко, отпустив мысли, как стаю голубей. Теперь он не держал ее за руку, она сама ходила за ним следом, щурилась на горящий серебром снег за рекой, обжигалась морозным воздухом с запахом дыма и позабыла о проблемах, оставшихся в прошлом году.
– Маш, – вдруг спросил он и потряс ее за плечо. – Маш, ты где?
– Где-то здесь, – соврала она. – Ты хотел что-то сказать?
– Я собираюсь тебя повалять в снегу. Что скажешь? Давно тебя в последний раз в снегу валяли?
– Как это – повалять? – не поняла она. – Вообще не валяли, думаю...
– Какое у тебя было ужасное детство! – усмехнулся он и потянул ее к краю горки. – Целый час уже гуляешь, а вниз ни разу не скатилась!
– Нет, нет, нет! – запричитала Маруся, упираясь и мотая головой. – Нет, Дим, я не могу! Я не хочу! Я боюсь...
– Вот еще! Дети малые катаются, а она боится! – возмутился он, не приняв ни единого аргумента. – Всем весело, а она мечтает, как Снегурочка.
– Дим, Снегурочка не мечтала, она через костер прыгала!
– Не поедешь – заставлю через мангал прыгать! – заявил он и подхватил с земли чью-то брошенную ледянку.
– Господи, какой спуск длинный! У меня будет разрыв сердца!
– Я с тобой поеду, не трусь.
Он уселся на пластмассовый круг прямо на склоне и дернул ее за руку. Маруся опасливо посмотрела вниз, жалостно на него, безнадежно – вокруг, и принялась осторожно усаживаться.
– Только не быстро, ладно?
– От меня ничего не зависит, – с нарочитой суровостью заметил он. – Ты физику в школе учила?
И прежде чем она подумала про физику и школу, резко оттолкнулся и обнял ее за талию. Шаткий пластмассовый круг, набирая ход, рванулся вниз по ледяной полосе. Мимо с еще большей скоростью на крохотной картонке пронеслись дети, крича, визжа и размахивая руками. Ей послышалось в их крике что-то знакомое, но ветер засвистел в ушах, ледянку на кочке подкинуло, развернуло, и они сменили направление движения, уходя куда-то вбок от основной трассы. Она хотела закричать, но дыхание перехватило, в лицо полетели снежные хлопья, мужчина стиснул ее сильнее, и они с размаху влетели в огромный сугроб далеко в стороне от наезженной колеи.
– Господи Боже, мы не разбились? – простонала Маруся, выныривая из сугроба и отфыркиваясь, как тюлень.
Он расхохотался, перевернул ее, облепленную снегом с головы до ног, напуганную и еще не понявшую, что произошло, на спину и начал целовать мокрые щеки и виски, а когда добрался до губ, она уже тоже смеялась и отталкивала его.
– Уйди, слезь с меня, медведь дремучий! Ты ведь специально, да? Специально сюда зарулил?
Она пыталась поднять голову и увидеть других катающихся, но он клялся, что "оно само", не давал ей вырваться, удерживал ее руки, глубже вдавливал в сугроб. Снег забился к ней за воротник, снег был в унтах и под дубленкой, руки были почти по локоть мокрые, а в волосах от тепла и его дыхания искрились льдинки.
– Ты сказал, что хочешь меня повалять! Значит, специально!
– Это физика, Машка, учи матчасть! Нас несло по законам физики!
– Или по законам судьбы? – вдруг спросила она и притянула его к себе за шею, мнимым возмущением заманив в омут русалочьих глаз. – Надеюсь, никто не увидит, как ты меня поцелуешь?
– Пусть видят! – заявил он, царапая щетиной ее щеку. – Моя женщина, хочу и целую!
Она не была его женщиной ни одной секунды, что бы он себе ни возомнил, но она гладила его затылок и выгибалась под ним, уводя его желания гораздо дальше невинных кувырканий в сугробе. Оказалось, что под свитером у нее нет даже футболки. Ну, кто так одевается зимой, чтобы натянуть свитер на голое тело и выскочить в мороз! Но зато руки вдруг высохли от ее жара, а она издала тихий скулящий звук и растеряно посмотрела в сторону копошащихся на горке людей.
– Дим, что ты делаешь!
Он тоже обернулся на хохот и женский визг и вдруг, схватив ее, как медведь добычу, перетащил на другую сторону сугроба, который закрыл их от людей, оставив на месте аварии предательски красную ледянку.
– Я же обещал, что буду валять тебя!
И задрал на ней засыпанный снегом свитер, уткнувшись колючим подбородком в беззащитный живот.
– Нас найдут, – запричитала она, сунув руки ему за воротник и тяжело дыша. – Нас найдут и предадут анафеме!
– Я успею! – заявил он, путаясь пальцами в веренице маленьких пуговок на ее джинсах. – Да где ты такое покупаешь?
– Димочка! – Она поползла под ним вниз, пытаясь заглянуть в глаза. – Димочка, я не успею, слышишь? Я не успею... Уедем отсюда!
– Ты не хочешь? – осознав ее сопротивление, но не услышав слов, поразился он. – Не хочешь меня?!
Было глупо доказывать что-то словами, и она впустила его руку под пояс джинсов, в невыносимый жар белого шелка и кружев, и, позволив обоим привыкнуть к этим новым ощущениям друг друга, зашептала на ухо.
– Я ужасно хочу! Но пусть первый раз будет не здесь! Не на глазах всего города! Только ты и я...
– Да не могу я больше ждать! – возмутился он, но сдержал себя, словно обдумывая сказанное ею, и она коварно воспользовалась ситуацией, выпросталась из-под него, толкнула на спину и упала сверху.
– Ах, ты не можешь ждать? Тогда я сама буду тебя валять и не отпущу, пока ты не запросишь пощады!
Он оценил ее коварный маневр, хохотнул и закрыл поцелуем смеющийся рот, чтобы не болтала напрасно. И теперь уже она пустилась бессовестными руками в путешествие под его свитером, но стоило ему направить ее руку ниже, она заупрямилась, и они принялись барахтаться в сугробе, как разыгравшиеся медвежата, швыряя друг в друга горсти снега и заливаясь смехом. В конце концов, он снова позволил ей взять верх, и она, как амазонка, оседлала его, сверкая голым животом и белым кружевом белья. Удерживая ее за талию, он любовался мокрыми ресницами, полыхающими губами и спутанными волосами.
– Кто сказал, что ты взрослая? – Он тяжело дышал и желал только одного: перестать разговаривать и снова оказаться сверху. – Ведешь себя, как девчонка! Дразнишь меня! – Она сделала невинные глаза и, посмотрев на плывущие вверху облака, словно невзначай поерзала на нем, заставив его остро почувствовать тяжесть ее тела, почти физическое единение, ограниченное лишь одеждой. – Думаешь, я поведусь на твои штучки?
– Поведешься! – прошептала Маруся, прижав его руки к себе, и чуть приподнялась над ним, на мгновение разомкнув цепь его ощущений. – Ты уже повелся. Теперь никуда не денешься...
– Так вот о чем говорили эти дуры в кабинете! – догадался мужчина, вернув ее вниз и снова замкнув цепь, взялся за пояс ее джинсов. – А я-то думал...
– Ты думал о банальном, Димочка! Как у всех. А надо мыслить шире. Человеку в любом возрасте требуется тактильный контакт. Это может быть дружеское рукопожатие с соседом, похлопывание коллеги по плечу, поглаживание ребенка по голове. Такие контакты являются условиями нашей социализации. Но только разнополые объятия лучше всех удовлетворяют наши потребности в прикосновениях...
– Ты спятила? – перебил он охрипшим голосом, мучительно отвлекаясь от ощущений под ней. – Что на тебя нашло?
– И совсем не обязательно это должен быть прямой сексуальный контакт, – бесстрастно продолжила цитировать чей-то трактат Маруся, снова приподнявшись над ним с загадочным лицом. – Существует масса способов...
– Машка, еще раз шелохнешься, и все закончится очень традиционным способом!
Он вдруг перестал понимать, шутит она или нет, повинуется ощущениям тела или мечтает о возвышенном и не запятнанном плотскими утехами. Ее кружева были ярче снега и притягивали взор и мысли, и невыносимо было думать, что надо подняться, выпустить ее из плена и потратить уйму времени на то, чтобы отвезти ее домой. А если по дороге что-нибудь случится, неясно что, но что-то непредвиденное, не будет ни традиционного способа, ни этой упоительной тяжести ее тела. Она снова ускользнет, пообещав все и не сдержав обещания.
– Миссионерская позиция? – Маруся прервала его мысли, склонилась, опутав его прядями волос и словами. – Или как тебе хочется? – Но не успел он сказать, что ему хочется всего и прямо сейчас, она снова распрямилась, как отпущенная ветка. – А как же незабываемый первый вечер с цветами в хрупких вазах в свете зажженных свечей на расстеленном ложе?
– Тебе было мало романтики и ужинов, что ли?
– Разве ты не должен поразить мое воображение?
– А для этого нужен расплавленный воск и колючки от роз?
– Я веду себя глупо, – вдруг затосковала она и быстро заморгала, пытаясь справиться с подступившими слезами. – Хотеть немного сказки – это просто смешно в моем возрасте...
– Едем! – Он с легкостью скинул ее с себя, как норовистый жеребец начинающего наездника. – Все тебе будет, Машка, и цветы, и шампанское, и свечи в канделябрах! Только джинсы подтяни, а то свалятся по дороге!
Растрепанные и молчаливые они карабкались вверх по склону, изредка переглядываясь, как заговорщики. Маруся не чувствовала холода в насквозь промокших джинсах и не замечала ветра, думая о предстоящем вечере.
– Ты заболеть не вздумай! – вдруг сказал он и принялся застегивать на ней дубленку, а потом стряхнул наваждение обращенных к нему глаз и снова повел ее за собой.
То, что их исчезновение не прошло незамеченным, было очевидно. Кучки зевак оценивали их затянувшееся отсутствие и появление в неподобающем виде и шептались, отводя понимающие взгляды.
– Они уже знают, – вздохнула Маруся.
– Я еще ничего не знаю! – вдруг рассердился он. – Я тебя еще даже голой не видел, а они уже все знают!
– Дим, что ты! – Она потрогала его рукав и понизила голос. – Это в природе человека...
– Надеюсь, ты не собираешься открыть научный диспут с примерами из нашей жизни?
И оба подумали, что никакой "нашей" жизни еще нет, и кто может сказать с уверенностью, будет ли она? Вернее, его уверенность или, скорее, самоуверенность перекрывала ее сомнения и страхи, и на двоих получался совсем неплохой процент, но точно не сто из ста. Хотя у него были собственные комплексы, которым он потакал много лет, и которые она невольно свела к минимуму, потребовав себе романтический вечер на кровати с розовыми лепестками. Черт его знает, зачем женщинам были нужны скользкие лепестки на простынях и огоньки пламени на всех поверхностях, как показывали в голливудских фильмах, но если это была та мелочь, за которую можно стянуть с нее свитер и джинсы – ему ничего не стоило удовлетворить ее прихоть.
Но на тернистом пути к блаженству, как и положено, выросло препятствие, которое отшвырнуть пинком или втоптать в снег он не мог. Не мог даже подвинуть, потому что препятствие задирало голову, с которой сползала белая вязаная шапочка, хлопало синими глазами и умоляюще просило:
– Ну, пожалуйста, пожалуйста!
Дмитрий Алексеевич посмотрел в направлении посланной просьбы и увидел, что Маруся улыбается, убирая волосы за спину и с пониманием глядя в лицо девочки.
– Но ведь тогда надо будет всех пригласить, правда?
– Ну, пусть всех, – покладисто поддакнула девочка Маша. – Но я хочу первая! С Тимом и Сашкой!
– Что делим?
Мужчина повернулся к Марусе и строго нахмурился, показав девочке, кто в доме хозяин. Маруся и просительница разом открыли рот, чтобы ответить и вместе замолчали, не издав не звука. Он продолжал переводить глаза со старшей на младшую и обратно.
– Ну ладно, тогда я! – решилась девочка и, будучи хорошо воспитанной, начала разговор издалека. – Понимаете, Дмитрий Алексеевич, мы наблюдали, как вы приехали на санях...
– Не тяни, давай сразу к делу! – грубо прервал ее он, как директор на совещании – главного инженера, не став разве что добавлять вводных слов.
– Мы хотим на лошадях покататься! – четко отрапортовала переговорщица. – Можно?
"Нет!" – почти произнес он вслух, но встретил Марусин умоляющий взгляд и позволил озвучить разумное возражение.
– Дим, ребятишкам это надо. Если ты слышал, есть такая наука иппотерапия. Это когда с помощью общения людей и лошадей лечатся...
– Психосоматические расстройства? – ехидно спросил он и в ответ на немой вопрос в ее лице похвастался. – Не такой уж я дремучий медведь!
– Вы совсем не медведь! – уверенно подтвердила девочка. – А нам очень-очень хочется!
– Но их же сто пятьдесят человек, – заупрямился было он.
– Но у нас есть две тройки, в каждую сядет по три ребенка за раз, это значит, что лошади сделают всего двадцать пять маленьких кружочков.
Спорить с ней не хотелось, потому что у него была своя логика, которая в обычное время не учитывала предстоящий вечер или развлечение для ста пятидесяти интернатовских детишек. Можно было рявкнуть беспрекословное "нет" и отвести женщину к машине, но синеглазое препятствие смотрело умоляюще, цеплялось за Марусин рукав в поисках поддержки и явно готовилось прибегнуть к последнему аргументу, который без нервотрепки и поисков носового платка он пережить не мог.
– Ладно, зови свою банду!
Хозяин недовольно кивнул и попытался отвоевать Марусин рукав. Девочка Маша мотнула светлыми косичками под сползающей шапкой, взвизгнула, от чего у взрослых чуть не лопнули барабанные перепонки, обхватила Марусю руками и тут же умчалась, высоко подбрасывая ноги, как жеребенок.
– Почему это я разрешил, а обнимает она тебя?
– Она девочка, ей не положено обнимать чужого взрослого дядьку.
– Ты тоже девочка, но ведь обнимаешь... – Маруся вспыхнула и опустила заблестевшие глаза. – И откуда она вообще взялась?
– Ты же помнишь, я рассказывала. Это Маша. Ну, длинная история про брата и сестру...
– У тебя в жизни одни истории и все длинные, – проворчал он и повел ее к машине.
– Дим!
– Ну?
– Ты такой молодец! Спасибо тебе!
Он остановился, как вкопанный, так что она чуть не налетела на него, повернулся и посмотрел со смесью недоверия и надежды.
– Ты о чем?
– Этот праздник... Все потрясающе организовано! И детишки на тройках... Я никогда раньше так не веселилась!
– Это было несложно! – фыркнул он и подавил самодовольную улыбку.
– Может, и несложно в техническом плане. Но денег стоит, это раз, и потом... это же надо было придумать!
– Ерунда!
– Да ну тебя! Совсем не ерунда! Сделать детей счастливыми так просто, но никто об этом не думает.
– Действительно, почему ты не школьница! – упрекнул он с улыбкой.
– Если бы я была школьницей, – тихонько заметила Маруся, глядя, как целая толпа ребятишек мчится по краю ледяной горки к саням, – ты бы не контракты в кабинете читал, а уголовный кодекс в СИЗО.
– Это после того, что ты там творила?
Он указал вниз, поискал глазами место, где они возились в снегу и переходили всяческие границы, но красная ледянка исчезла, и их сугроб было уже не найти.
– Это ты виноват! Завез меня Бог знает куда и пытался напоить!
Но если Бог и знал что-то предосудительное, то не стал вмешиваться, творить судьбу, посылать знаки. Он позволил им начать новый год с нового счастья, и они по-своему оценили эту заботу, торопясь наверстать ушедшие месяцы. Беззлобно поддевая друг друга, они сели в предусмотрительно распахнутую Константином дверь и на заднем сидении машины вдруг снова потеряли волю к благоразумию. Охранник обернулся, сдавая назад с утоптанной площадки, покашлял и всю дорогу до города старался не смотреть в зеркало заднего обзора. Собственно, звуков поцелуев, вздохов, хихиканья и довольного ворчания было достаточно, чтобы достроить невидимую картину.
"И чего он в ней нашел!" – злился Константин. Люська такая яркая, эффектная, дерзкая, умеет себя подать и заставить собой любоваться. А эта примадонна с печальными глазами совсем не похожа на привычный типаж хозяйских женщин. В ней нет ничего особенного. Может, голос – и все. Но с голосом на прием в мэрию не приедешь, а с Люськиной фигурой – только успевай раскидывать вожделеющих поклонников.
У торгового центра Дмитрий Алексеевич велел притормозить и прошел в магазин, ничего не объяснив. Константин маялся на переднем сидении, кряхтел, ерзал и снова собирался с духом что-то сказать. И когда он уже был готов начать свою речь, Маруся выбралась из машины, заявив, что сходит посмотреть, куда пропал хозяин. Пропасть он, конечно же, не мог. Как всегда собрал вокруг себя небольшой водоворот услужливых лиц, одновременно отдавая указания менеджеру супермаркета и кудрявой белокурой девице, словно сошедшей с рекламы косметической фирмы.
– … отнесешь в машину, – услышала она окончание беседы и окликнула его. – Очень хорошо, что пришла, пойдем.
Он подвел ее к большому цветочному магазину в глубине здания, где за стеклянными дверями две продавщицы пили чай и что-то бурно обсуждали. На стук в стекло одна из них отрицательно покачала головой, указала на чашку и отвернулась. Он помрачнел и постучал сильнее, стряхнув осторожную Марусину руку, уговаривающую его уйти.
– Ты хотела цветов. Сейчас будут цветы.
– Дим, я же пошутила...
– Не видите, закрыто! – чуть гнусавя, протянула девушка, приоткрыв дверь. – Чай попьем и уходим, сегодня же праздник!
– Именно! Поэтому не надо мне его портить!
Он протиснулся мимо нее внутрь и втянул за собой покрасневшую Марусю.
– Какие ты хотела? – не слушая возмущенных вздохов за спиной, уперся он. – Красные? Или вон те, желтые?
– Это не желтые, а слоновая кость! – возмутилась продавщица, встав между ним и вазой с цветами. – И мы уже не торгуем.
Он посмотрел сквозь нее и ткнул пальцем в букеты на стеллажах.
– Чего только не придумают, да? Зеленые розы... черт знает что такое! А это что, черные?
– Дима, они не работают, пойдем...
– Ты выбрала? – Он прищурился и тяжело задышал, как бык на арене. – Какой цвет?
– Слоновая кость! – наугад сказала Маруся, не взглянув на цветы. – Девушка, продайте нам пять роз, и мы уйдем.
– Сколько есть на складе?
Он наконец-то соизволил заметить раздраженную продавщицу, и под этим взглядом девушка невольно сжалась, но еще не потеряла прежний запал.
– Пятьсот штук получили перед праздниками! – ядовито отчиталась она. – Все будете брать?
– Все, – подтвердил он и полез во внутренний карман. – Карточки принимаете?
– Двадцать три продали, – растерялась она, вдруг осознав, что клиент не шутит.
– Значит возьму четыреста семьдесят семь. – Он невозмутимо протянул ей карту и выдернул из вазы длинную розу. – Откуда они?
– Из Кении, – сказала другая девушка, с любопытством глядя на него из-за стойки. – А вы их как заберете?
– А никак. Вы их отправите по адресу...
И он принялся диктовать адрес, протянув Марусе цветок.
– Нет, – громко сказала она, пунцовая, как герберовый букет в золотой органзе. – Я не возьму. Мне не надо.
– Тогда квартира не нужна, – невозмутимо продолжил он, – за домом мусорные баки, туда и сложите. Ей из окошка будет видно.
– Дима, что ты творишь! – зашипела она, повиснув у него на рукаве. – Ты же знаешь, что через час весь город будет знать...
– Ты хотела цветы, я покупаю цветы... В чем дело?
Продавщица поспешно сунула карту в электронный терминал, пока клиент не передумал.
– Зачем ты!.. – Маруся обиженно отвернулась и пошла к выходу с длинной розой в руке. – Я на такси домой доеду.
– Не доедешь! – Дмитрий Алексеевич загородил ей дорогу с хмурым видом. – Я все равно их уже купил. Теперь только на помойку.
– Девушка! – Марусю вдруг осенило, и она вернулась к прилавку, за которым переглядывались изумленные продавщицы. – Я возьму пять штук прямо сейчас. А завтра сто пятьдесят одну вы отошлете в детский интернат на Ленина, сто одну отправите в дом престарелых, а оставшиеся – в роддом.
Продавщица старательно записывала, взглядывая на багрового покупателя сквозь густо накрашенные ресницы.
– Осталось четное количество, – подсказала другая.
– Тогда одну оставьте себе! – улыбнулась Маруся, выудив из вазы еще четыре розы. – За беспокойство!
– Что это было? – потребовал ответа он на ступенях торгового центра, проследовав за ней через зал, как статуя Командора. – Что ты хотела этим доказать?
Хозяин смотрел и ждал, стоя на ступеньку ниже, а Маруся задумчиво наблюдала, как Константин укладывает в багажник пакеты, и молчала, прижимая бутоны к губам. Как это глупо, пытаться купить ее! Цветы, шуба, катание на тройках не помогут сделать ее доступной. Розы почти не пахли, пальцы без перчаток мерзли, а он все смотрел, пыхтя и вскипая раздражением.
– Дима, я хотела, чтобы ты понял, что все это не важно. Я с тобой не за цветы и подарки, а просто так...
– Что просто так? – с натугой избавляясь от мутной пелены в голове, уточнил он.
– Просто ты мне нравишься. Очень. И цветы ничего не добавят.
– Если они тебе не нужны...
– Они мне нужны! Но дело не в цветах... Мы уже могли быть дома...
– Ясно! – перебил он. – Черт с ними, с цветами!
Он обхватил ее за талию, но в последний момент образумился и целовать не стал. Маруся вздохнула и улыбнулась. Кажется, аномальная гроза в заснеженном городе прошла стороной, только молниями посверкала и погремела немножко для острастки.
Костя возился на кухне с сумками, шуршал пакетами и громко ворочал стулья, как слон на лесоповале. Мокрый от снега Филька, которого они подобрали у подъезда, совал нос в пакеты и фыркал. Дмитрий Алексеевич мерил комнату широкими шагами из угла в угол, посматривал в сторону сидящей на кровати Маруси и хмурился. Наконец дверь за Константином закрылась, и они столкнулись под люстрой, как два истомившихся в неволе зверя.
– Свечи будешь зажигать? – неловко вспомнил о романтике он, стаскивая с нее свитер нетерпеливыми руками. – А то уже темнеет.
– Глупый ты какой... И шампанское не буду, – вздохнула его женщина и выразительно указала глазами на кровать. – Только тебя.
Стемнело быстро, как будто наверху хотели прикрутить коптящий фитилек, а свечка вдруг потухла. За окнами небо полыхало доморощенными салютами, осыпающимися на крыши домов, как пепел проснувшегося вулкана. На тумбочке в изголовье остались лежать забытые розы, так и не нашедшие свою хрупкую вазу, а возле кровати крупным зверем на полу свернулась соскользнувшая шуба.
– Ну, вот, я с самого начала знал, что все будет так! – вздохнул он довольный и, не открывая глаз, пошарил в кровати в поисках женщины.
– Ты не мог ничего такого знать! – Она чуть поодаль перевернулась на живот и подмяла под себя подушку. – Даже я этого не знала.
– Я знал, что буду с тобой спать! – продолжал настаивать он и потянулся, чтобы вернуть ее в свое жизненное пространство.
– Ты мог предполагать или хотеть, – мягко возразила Маруся, не успев уклониться от его руки.
– Хотел! – признался он и снисходительно, как несмышленыша, потрепал ее по спутанным волосам. – А если я чего хочу, то так и будет. А ты мне голову морочила восемь месяцев.
– Нисколько не морочила, Димочка! Кстати, спать ты будешь дома, чтобы не вызывать напрасных подозрений и последующих акций протеста среди почитательниц твоих талантов.
– Не напрасных опасений, – ухмыльнулся он. – Иди-ка сюда и можешь снова почтить мои таланты!
Она ткнулась шелковыми губами ему в плечо и защекотала горячим дыханием: "я здесь, я твоя". Он деловито, по-хозяйски повел пальцами вдоль ее гибкого, как у девочки, позвоночника, задержался во впадинке на пояснице и вернулся обратно к склоненной шее. Водопад рассыпанных волос обрушился ему на грудь, когда она подняла голову и без слов поманила его в свои русалочьи сказки о любви.
– Если ты решила, что теперь сможешь крутить мной, как мальчишкой... Если тебе кажется, что ты приобрела надо мной какую-то власть... – монотонно шептал Дмитрий Алексеевич и, собрав ее волосы в ладонь, обморочно касался губами там, где поблескивала застежка от серьги, слушая сдержанный стон под собой. – Если ты думаешь, Машка, что бросишь меня завтра или через неделю и сбежишь...
"… я тебе голову оторву, когда найду!" – наконец определился Дмитрий Петрович, привыкший мысленно разговаривать с женой со времени ее побега. "Ты мне испортила годовщину свадьбы, отпуск, юбилей и даже Новый год", – перечислил он очевидные факты, потом подумал и добавил неочевидные: "Автосалон в Болонье, контракт на поставку в мае, выпуск акций, сезон зимней охоты, поездку в Вегас... Какого черта, Мышь! Новый год – семейный праздник, а я трахаюсь Бог знает с кем под елкой, как зайчик!" Елка обиженно зазвенела, потревоженная то ли Диной, то ли Тиной, он по пьяни не разобрал, когда сажал ее в машину. Очередная гениальная журналистка, кажется. Надо будет спросить у матери, куда она пишет, и заказать статейку. Не сейчас, позже, когда он сможет трезво мыслить, а не начислять сбежавшей Марусе штрафные баллы. Белокурая нимфа склонилась над ним и что-то замурлыкала про джакузи и вино.
– Там! – Климов неопределенно махнул рукой в сторону стены и натянул на голый живот попавшийся под руку свитер. – Возьми, что хочешь!
Она надула губки, но встретившись с его похмельным взглядом, поспешила убраться с огневой позиции.
А вот жена никогда не боялась смотреть ему в глаза. Делала вид, что боится, но он отлично видел, как в уголках губ таилась снисходительная улыбка. Иногда ему казалось, что она специально заводит его, заставляет разозлиться, выпустить пар, накопившийся за неделю или за месяц, а потом из угла дивана робко просит: "Димочка, не пугай меня!" и тут же воинственно заявляет, что вокруг столько идиотов, что из-за них не стоит расстраиваться, потому что он самый лучший, и им, мелким и ничтожным, не понять его высоких целей и мотивов. А сама улыбается и теплеет, и он остывает, как выдернутая из огня подкова. Так, выравнивая температуру до комфортной, они смотрели друг на друга много лет, и Димочка, пытаясь подловить ее на малейшей неискренности или насмешке, понимал, что она не врет. По крайней мере, раньше не врала, пока не написала эту чертову записку.
Десять дней каникул! Какой дурак придумал эти праздники в январе? Он или сопьется или перепортит всех маминых принцесс, что куда проще после изрядной доли алкоголя. А потом она будет скандалить и упрекать его, что он потребительски относиться к женскому телу, что использует "невинных девочек", как старый вампир, набираясь молодости и сил. Однажды он в запале рассказал о шалостях "невинной девочки", с которой уговорил бутылку виски после очередного светского приема, а Маргарита Юрьевна, как царствующая королева, выслушала его с каменным лицом и заявила, что если бы его жена такое умела, он бы не стал ей изменять. Он едва ни сказал, что его жена умеет гораздо больше, и от секса с ней у него кипящие гейзеры в груди и салюты под веками, но вовремя спохватился и, выругавшись, ушел, хлопнув дверью. Невозможно все время жить и сравнивать ее. Никто не в силах превзойти его Машку, которая до свадьбы целовалась с ним на подоконнике, роняя цветочные горшки, а он не смел дать волю рукам, чтобы не спугнуть ее. Которая безответственно трогала его на автобане в Германии, удерживая одной рукой руль и улыбаясь летящему за окном пейзажу. Его жену, из-за которой он сломал нос деловому партнеру, подъехавшему к ней на корпоративной вечеринке. Ту самую невозможную Машку, шептавшую ему на ухо по утрам немыслимые вещи, которые он не повторил бы даже под пыткой. Вспоминая их, он возвращался уже с порога в постель, в коридоре стаскивал пиджак и рубашку и раз за разом опаздывал в офис, как озабоченный подросток.
Ему под руку попался стеклянный елочный шар, почти такой же старый, как он сам. Шершавая поверхность царапала ладонь, пока он крутил его в пальцах. А ведь когда-то они наряжали настоящую елку, а не эту искусственную пальму с новой китайской гирляндой, плотно, как скотчем, опутавшей массивные ветки разноцветными огнями, столь же похожую на живое дерево, как размалеванная резиновая женщина на девственницу под венцом. Дмитрий Петрович размахнулся и швырнул свои воспоминания в стену. Заботливо хранимый Марусей кусочек их далекого детства разлетелся на тысячи мельчайших осколков, словно зеркало снежной королевы. И хотя коварный осколок не попал ему в глаз, и ни в темной комнате, ни за окном ничего не изменилось, он перевернулся на живот и вытер рукавом мокрые щеки, как обманутый малыш, нашедший под елкой вместо подарка обрывки пожелтевший ваты и мишуру.
– Ты бы хоть веточку из леса принесла! – Дмитрий Алексеевич разомкнул кольцо ее рук, чтобы отвлечься и не дать заманить себя в стремительный водоворот слов. – Мишуру какую-нибудь на занавеску нацепила, лампочки... А то что есть праздник, что нету...
– Праздник есть! – убежденно заявила Маруся и пристроила подбородок на ладони, возвысившись над его плечом. – Ты же мне его подарил, помнишь?
– Я тебе и шубу подарил. Вот, красивая! – Он втащил на кровать брошенный комок меха, как провинившегося щенка, покрутил в воздухе, любуясь на стальные переливы и набросил ей на спину. – А ты не ценишь.
– Деньги? – Она мелодично рассмеялась и легко скользнула губами по губам, пока он не успел надумать себе каких-нибудь глупостей. – Я тебя ценю. А деньги... они просто есть... или их нет.
– У тебя их никогда не будет, если будешь делать такие выгодные вложения в интернат, – напомнил он.
– Ну и не будет. – Она снова засмеялась, и от ее девчачьего легкомыслия или от ее близости у него закружилась голова и перед глазами поплыли переливающиеся мыльные пузыри. – Ты же не дашь мне с голоду умереть или пойти по миру с протянутой рукой.
– Любая попытка пойти куда-то без разрешения будет приравнена к побегу! – почти пошутил он, зажмурившись.
– Если бы ты знал, как приятно это слышать! Я уже сто лет...
Дмитрий Алексеевич насторожился, поискав объект для разглядывания в стороне от ее лица и чувствуя, что сердце начинает сбоить. Одно дело дарить подарки и обнимать в кровати и совсем другое – искать дно в омуте ее глаз, обманываться сиюминутным желанием, доверять и довериться самому.
– Дима, ты не должен бояться... – попросила она и повернула к себе его тяжелую голову. – Я не сделаю тебе больно.
– Куда тебе! – малодушно заявил он. – Силенок не хватит.
– Ты знаешь, что я не про такую боль...
– Вот я зарос! – Хозяин провел ладонью по подбородку и поморщился. – У тебя найдется в ванной станок?
Она кивком головы разрешила ему все и перевернулась на спину, закутавшись в полы шубы. Он уронил на подушку розы, ушел в ванную, встал под душ и слушал свое сердцебиение и шум воды, сосредотачиваясь на ощущениях, а не на мыслях о ней. Еще не хватало, начать испытывать к ней... чувства. Довольно уже и того, что он пригрел ее в своем городе, дал ей машину, квартиру, работу. И вообще... хорошо относится, даже советуется иногда. Так, для проформы, вроде как с консультантом по имиджу, когда можно послушать и сделать по-своему.
Он не расслышал стук в дверь, а когда очнулся, она уже заглянула в ванную и тихонько спросила.
– Можно мне в туалет?
– Чего спрашивать! – прокричал он сквозь шум воды.
– Только не смотри.
– Очень надо! Мы же не подростки в школьном сортире.
Он демонстративно отвернулся, но за спиной было подозрительно тихо. Наконец, в бачке зашумела вода, и он потребовал.
– Иди сюда.
– Но я в халате.
– Снимай его и живо в воду! – рявкнул он и открыл дверь душевой кабины, обдав ее каскадом брызг.
Наконец-то он мог смотреть на нее так, как давно хотел – без мехов и кружев, без украшений и интерьеров, будто вышедшую из материнского лона. Беззащитную и стыдящуюся его бесцеремонного взгляда. Он подался назад, нисколько не смущаясь собственной наготы, и скомандовал: "Повернись!" С удовлетворением потрогал плавный изгиб спины, переходящий в упругие ягодицы, и снова приказал ей повернуться.
– Я так и думал, – наконец заключил он, довольный проведенным осмотром, и шагнул к ней. – Твой биологический возраст тебя обманывает. Ты выглядишь гораздо моложе. – Она попыталась отвернуться, но мужчина прижал ее к стеклянной дверце. – Я тебя еще не отпустил.
– Хорошо, – согласилась Маруся и смежила ресницы, но он не позволил ей сбежать из его объятий в свои мысли.
– Тебе неприятно?
Он чувствовал под руками напряженные плечи и не мог понять причину ее скованности.
– Мне лучше, когда я не смотрю.
– Но я хочу, чтобы ты смотрела. На меня. А не придумывала... другого.
– Я с тобой, Дима!
Но он все равно не поверил, и ей пришлось доказывать свою верность, задыхаясь и сгорая от поцелуев под струями воды, пока кабина подозрительно раскачивалась.
– Мы ее сломаем! – улыбнулась она, пока он удерживал ее скользкое тело на весу.
– К черту ее! Сломаем – поставим новую! – зарычал медведь, не желая думать о кабине.
– Да-да, поставим, – вторила Маруся, стараясь не закрывать глаз.
– Не можешь? – посочувствовал он и милостиво разрешил. – Не смотри, ладно.
Она благодарно кивнула и зажмурилась.
У нее под ногами закачалось горное озеро и отраженное небо почти без облаков. Солнце отталкивалось о чистое и далекое дно и выныривало на поверхность причудливыми пятнами света. Водопад рассыпал ледяные брызги, и целоваться под ними было почти невозможно. Холодные капли и поцелуи обжигали, губы горели огнем и мысли вскипали и таяли, как клубы пара. А на песчаном пляже можно было дурачиться и снова целоваться, и вдруг вспоминать, что вокруг никого, и позволено делать все, что пожелаешь. Здесь и сейчас. Именно с этим мужчиной, а не с другим...
Она перестала дышать и слушать струи воды, бьющие в стекло, и его хриплый шепот с обрывками ее имени. Мужчина осторожно отпустил ее, и она сползла вниз обессиленная, подтянула к себе колени и подставила лицо теплым брызгам. Он посмотрел на нее сверху вниз и вдруг подумал, что если бы она не была чужой женой... Или мысль о ее браке была всего лишь бегством от своих страхов? Потому что знал, что услышит в ответ. Тип вроде него мог рассчитывать только на любовь местных красавиц, а не на сказочную историю с такой, как эта московская беглянка.
– Вставай!
Дмитрий Алексеевич подал руку, и Маруся снова оказалась слишком близко. Он повернул ее лицом к стеклу, набрал в ладонь пахнущий шоколадом гель и принялся втирать в ее тело, задумчиво изучая вздрагивающие от прикосновений лопатки и свежую царапину на плече, которую совсем не помнил.
– Нам стоит поговорить об этом, – наконец решился он, и она заметно напряглась.
– Слишком мало времени прошло.
– А сколько нужно? Мы же не школьники.
– И тебе мало, – сказала она в стекло, удержав его руку на своем на животе. – Тебе тоже мало, я же вижу.
– Много ты знаешь обо мне! – хмыкнул он. – Ждешь, что он приедет?
– Кто? – малодушно переспросила она. – Никто не приедет. Никто не знает и не приедет.
– Но ты ждешь.
– Я не жду, Дима! – Она выкрутилась из его рук и повернулась лицом, обняла его за шею, пригладила мокрые волосы на затылке, улыбнулась невпопад. – Тебе стричься пора.
Он упрямо мотнул головой, силясь сбросить ее настойчивые пальцы.
– Ты мне зубы не заговаривай!
– Дима, я не жду. Он уже забыл меня, может, даже развелся. У него есть родители, куча родни, любимая работа, молодые женщины. Зачем ему старая жена?
– Стал бы я связываться со старухой! – Она вздохнула, поднялась на цыпочки и поцеловала его в твердо сжатый рот. – Не надо мне твоей жалости!
Он оттолкнул ее и поморщился. Но она неотрывно смотрела ему в лицо и снова придвинулась, обвила руками, лишая воли и обещая своим объятием больше, чем ему представлялось в своих самых смелых снах.
– Я твоя женщина в твоем городе. Мне хорошо с тобой.
– От него ушла и от меня уйдешь...
– Я тут, зачем думать о плохом?
Он не нашел весомых аргументов, всей кожей вбирая ее прикосновения и поцелуи. А она уговаривала словами, руками, губами, и он отдался течению времени и ее фантазиям и сам закрыл глаза, не отвлекаясь на мелкие детали и мысли о насущном.
Филька скулил в прихожей, не решаясь беспокоить хозяйку и ее гостя, расположившегося на том месте, которое обычно занимал пес. Дмитрий Алексеевич поцеловал Марусю в висок и удобнее устроился на подушке.
– Как насчет кофе?
– Ты мне или я тебе? – сонно откликнулась она, не торопясь покинуть свои сны.
– Догадайся!
– Может, еще омлет с кленовым сиропом?
– Поищи, вдруг они и кленовый сироп вчера положили.
– Похоже, кофе и омлет делаю я!
Маруся с обреченным видом выбралась из-под обнимающей руки и, закутавшись в халат, ушла на кухню. Филька вскочил на лапы и, размахивая хвостом, нагнал ее возле холодильника, приложился к бедру лобастой башкой и закрыл глаза в ожидании ласки.
На его мобильном была уйма неотвеченных вызовов, и он, чтобы не изводить себя просмотром имен, махом очистил список. У него отпуск, каникулы, начало романа. Он не хочет никого поздравлять и принимать поздравлений. Выпить кофе и отвезти ее в областной центр пообедать подальше от сплетников – программа сегодняшнего дня. А вечером снова вернуться сюда с выключенным телефоном и включенным инстинктом самосохранения. Однако почему рядом с ней инстинкт практически молчал, он не понимал, но на всякий случай действовал по привычной схеме: никого не подпускай близко, проверяй все сказанное, доверяй только себе. Сейчас она была ближе всех, но не настолько близко, чтобы отвоевать часть его мира и нанести значительный ущерб привычному образу жизни. Она мало рассказывала о себе, но информацию о муже, его бизнесе и ее штампе в паспорте он проверил еще летом. А себе он доверял, поэтому когда внутренний голос почти убежденно заметил, что "если нельзя, но очень хочется, то можно", то он довольно быстро перевел это "хочется" сначала в "можно", а потом в "нужно". И попался. То есть, еще не зная, что попался, он решил, что петь в забегаловке она не будет. И отдельная квартира ей не нужна. И еще ему предстоят две командировки в ближайшее время, одна за Урал, вторая в Европу, куда она поедет с ним, и иное не обсуждается.
– Я не хочу сидеть дома, хватит с меня уже, – возразила Маруся и налила в кофе сливки. – Я пела тут восемь месяцев, и ничто не помешает мне...
– Ты не забыла, что это мой город?
– Это не аргумент!
Он опешил. Пока тут главенствует его комбинат и кормит половину населения, пока созданная им инфраструктура дает еще куче народа рабочие места, не было в дискуссии убедительнее аргумента.
– Ты не будешь работать! – Он не считал возможным пререкаться с женщиной. – Ты нужна мне дома.
Она опустила глаза и отступила, слишком поспешно, чтобы он мог расслабиться. Он пристально смотрел на склонившееся над чашкой лицо и каким-то далеким шестым чувством понимал, что давить не стоит. Зверь, вышедший против человека, будет убивать и дальше. Женщина, способная предать одного, готова сделать это снова. А она ушла из дома без вещей, без друзей, в другой мир ради новой неведомой жизни. Сказка про колобка в современном исполнении. Сначала один мужчина, потом дорога, потом другой мужчина, третий. Он не хотел быть номером два в списке ее брошенных любовников и не привык переписывать свою жизнь, как чужие конспекты к сессии. Он мог быть только первым и единственным. Или не быть.
– Мы вернемся к этому разговору позже.
Мужчина с царской щедростью подарил ей надежду, но она не смогла оценить, молча кивнула и даже не взглянула в его сторону. Филька громко чавкал в миске, нарушая торжественность момента неподобающими звуками. Дмитрий Алексеевич поерзал на стуле, не зная, что предпринять, отодвинул чашку и, внутренне чертыхаясь, скрылся в ванной. Маруся из-под ресниц осторожно проследила за ним и не сдержала вздоха. Он может настоять, потребовать, заставить. Он еще не понял, что она не годится на роль хозяйки дома, что в быту она бесполезна, как музыкальная шкатулка. Что, оставленная умирать в четырех стенах без голоса, без веры она догадается обо всем, чего не видит, или придумает то, чего нет на самом деле, но что может случиться с ними в любой миг. А он, возвращаясь под утро от шлюх и приятелей в ее разочарованные одинокие ночи, пропустит момент, когда она сядет писать записку всего в одну строчку. Ту самую, которая легко перечеркнет все предыдущие годы.
Филька перестал гонять миску по полу и улыбнулся с блаженным видом. Маруся рассеянно почесала пса за ухом и выпустила его на прогулку, строго наказав вернуться через полчаса.