Глава 7. Сомнения

Но никакие дверные звонки – вестники визитов, от которых кружилась голова и воспоминания о столичной жизни подергивались туманной дымкой, за месяц так и не нарушили ее утреннего сна. И квартальный календарь каждый день показывал цифру "29" среди таких же невыразительных и ничего не обещающих дат. На кухонной стене Маруся предпочла бы отрывной, где на каждом листочке можно было прочесть скучную цитату или заплесневелую "бомбу" о давно состоявшемся событии или бесполезную информацию о лунной фазе. Или про именины какого-нибудь Степана и Софьи, которые ее нисколько не занимали, зато давали возможность отвлекаться от мыслей о всех Дмитриях и даже Людмилах.
Гости опаздывали, Филька отъедался на колбасе и красной рыбе, публика в ресторане была благосклонна и несколько взвинчена в ожидании зарплат, годовых премий и мгновенных растрат в магазинах подарков и за праздничным столом. "С первого по тринадцатое". А снег шел и шел, скрадывая разницу между пафосными центральными улицами и нищетой на Дубовой и Колхозной, где Маруся изредка ездила на своей красной Ауди, пытаясь вернуться в потерявшееся лето с запахом грозы, кофе и дорогого мужского одеколона, названия которого она не знала.

Телефон в кармане дубленки захлебывался модной мелодией, но Филькин лай и Димкин смех оглашали половину парка, и Маруся тоже хохотала, уворачивалась от снежков и звонка не слышала. В краткий миг тишины он вдруг прорвался истерическим звоном, она стянула зубами мокрую перчатку и выдернула на свет перегревшийся от натуги аппарат.
– Да!
Ее голос зазвучал, как колокольчик в оленьей упряжке Деда Мороза, и был таким открытым и радостным, что Дмитрий Алексеевич на мгновение опешил и чуть не ляпнул что-то неподобающее, вроде "здравствуй, малыш!" или и того хуже "я тебя люблю", но вовремя спохватился.
– Какого дьявола ты трубку не берешь? Я уже раз пятнадцать набрал!
– Я не слышала, прости.
Голос потух и загрустил. Хозяин запахнул пальто и пошел вдоль высотного дома по расчищенной дорожке, кивая на приветствия знакомых.
– Я даже к себе еще не заезжал.
Она молчала, ожидая, что будет дальше, и он подумал ее словами, что за месяц могло произойти все, что угодно, и она уже сто раз изменила свое мнение и не ждет, как обещала. Мчаться к ней с дороги было глупо, и еще глупее в этом сознаваться.
– Ты расстроена? Не скажешь чего-нибудь подходящего к случаю? "Привет, Дима. Я соскучилась", например.
– Здравствуй, Дима, – тихо сказала Маруся. – Тебя так долго не было.
– Я предупреждал, что вернусь в конце месяца! – Ее равнодушие разрушило все, чем он жил в последние недели, думая о встрече. – Разве трудно было запомнить? Или тебе плевать?
– Когда ты возвращаешься, жизнь в городе становится другой.
– С каких пор тебя волнует городская жизнь? Ладно, об этом позже. Сначала мы поедем ко мне.
– Я не могу сейчас, Дима! – растерялась она, наблюдая возню ребенка и собаки. – Тебе надо отдохнуть. Увидимся вечером в ресторане.
– Ты не можешь сейчас?
Он не верил собственным ушам, потому что глаза подтверждали его худшие опасения. Она стояла спиной к нему возле дерева, прижимая к уху телефон, вся обсыпанная снегом, как соседний куст, и смотрела, как ребенок и собака носятся по дорожке, оскальзываясь и падая в сугробы.
– Я занята, Дима, – почти прошептала Маруся, услышав тяжелое сопение в трубке. – Только ты не сердись...
– Чем же ты занята?
– Ну, понимаешь...
– Не понимаю, – зло сказал он и развернул ее к себе за плечо. – Ни черта я не понимаю, Машка! Во что ты со мной играешь?
Она выронила в снег телефон и даже не попыталась поднять. У нее были яркие щеки и губы, мокрые от снега волосы и виноватые глаза. Мужчина сунул свой мобильный в карман и, поймав ее лицо в ладони, поцеловал жестко и раздраженно, как будто наказал. А когда отпустил, она вспомнила про упавший телефон и принялась шарить рукой без перчатки в снегу. Он смотрел сверху на ее светлую макушку с растрепавшимися прядями и чувствовал, что все пошло не так. Он ждал счастья в ее глазах, нежности и покорности и этой ее удивительной решимости, когда она сама говорила то, что он не мог произнести вслух, и делала то, что он не смел, опасаясь обидеть и быть непонятым.
– Поедем, – не так уверенно попросил он, едва она поднялась, пряча мокрый аппарат. – Я не спал почти трое суток, я с ног валюсь от усталости. И у меня нет сил с тобой пререкаться.
– Тебе надо отдохнуть...
– Да что ты заладила, как бабка! – взвился он, выведенный из себя ее упрямством. – Я сам знаю, что мне надо. Тебя мне надо. Прямо сейчас и без разговоров.
– Я так не могу.
– Что не можешь? Без разговоров? Ну разговаривай, если приспичило. В постели тоже будешь болтать?
– Это не самая лучшая мысль – вот так переспать со мной и все.
– А что еще? На колени встать и кольцо подарить? – Он бесился, как медведь-шатун, почуявший запах металла и пороха. – Когда я уезжал, ты сказала, что хочешь меня. Вот и поехали, чего время терять!
– Зачем ты так, Дима? Это оскорбительно... для нас обоих.
– За себя я сам в состоянии решать! – почти заорал он и надвинулся на нее, как грозовой фронт. – А ты снова передумала? Будешь меня за нос водить?
– Прошу тебя! Ты взвинчен и устал. Давай встретимся вечером и все обсудим...
– Обсудим? Или ты едешь со мной сейчас или мы ставим точку!
– Почему ты меня не слышишь? – чуть не плача, недоумевала она. – Я не могу сейчас. Я обещала Димке...
– Кому?
– Посмотри, как он играет с собакой! У них так мало в жизни радости... А когда он смеется...
– Маш, у тебя крыша совсем что ли съехала? Какие радости, какой Димка? Ты превращаешься в старую деву. Собак пригреваешь, с чужими детьми нянчишься... Тебе мужик нужен!
– Нужен, – согласилась она и посмотрела на него тревожным взглядом. – Но в жизни есть вещи...
– Теперь тебя на философию потянуло, – мрачно заключил он и потер рукой лоб. – А вот я хочу тебя. Это же куда проще понять, чем рассуждения о смысле жизни и чужих проблемах. Я не собираюсь разглагольствовать о высоком. Я жду, что ты выполнишь свое обещание.
Она встряхнула волосами и вытерла подозрительную каплю на щеке. На ее руке не было привычного кольца, напоминанием о котором осталась бледная полоска и ее упрямство.
– Ты кольцо сняла, – вслух подумал он. – Значит, ты ждала меня. Так в чем же дело?
– В нем!
Маруся обернулась, только сейчас осознав, что за спиной стало тихо. Малыш и пес стояли на дорожке и прислушивались к диалогу взрослых. Но стоило ей встретиться с ними глазами, как Филька замотал хвостом, а Димка заулыбался во весь рот и закричал громче, чем требовало расстояние:
– Маруся, иди к нам! Ты обещала с нами гулять, а не с ним!
– Маруся? – переспросил мужчина и поймал ее пальцы в ладонь. – Ты можешь объяснить мне, что происходит?
– Я сама еще не очень понимаю. Но мы же встретимся вечером, да? Ты ведь придешь послушать, как я пою для тебя? – Он хмуро смотрел на ребенка и собаку, отнявших у него женщину. – Я все время пою для тебя, даже когда тебя нет. Ты представить себе не можешь, что ты для меня сделал, когда позволил мне петь. Я как будто заново родилась... и увидела тебя!
– Нечего там видеть! – буркнул он и исподлобья посмотрел на ее приоткрытые губы. – И у тебя контракт!
– Ты можешь ругаться, кричать и говорить ужасные вещи. Но я знаю...
– Довольно! – Он не хотел поддаваться власти ее слов, потому что сам хотел получить над ней власть. – Если добром не поедешь, заберу силой.
Она замолчала и приготовилась к обороне, вдруг осознав, что он не шутит. Ей не было страшно, не было обидно, ей больше всего на свете в глубине ее плачущей души хотелось, чтобы ее вот так забрали и увезли, и любили до вечера и всю ночь напролет, и утром хоть до завтрака, хоть вместо. Но малыш, похожий на снеговика, снова тоненько позвал "Маруся!", пес в тон ему визгливо залаял, а глаза мужчины сузились и потемнели. Делать выбор там, где его в принципе нет, где одно дополняет другое, потому что не будь Дмитрия Алексеевича, не было бы ни Фильки, ни Димки с Машей, ни музыки каждый вечер, было несправедливо.
– Я пойду, я обещала.
Он выпустил потеплевшую руку и скривился, как от боли.
– Это твой выбор!
– Мой выбор – это ты, Дима! – сказала она и ушла.
Сзади он слышал звонкий лай и детский визг, а потом она крикнула "не догонишь!" и засмеялась, и хозяин, стиснув кулаки, ускорил шаг. Он шел к машине, глядя в землю, и только когда ему на шею бросилась женщина в распахнутой шубке, пахнущая духами и морозом, с яркой помадой и опасными черными глазами, он вернулся в свой город.
– Вот ты где гуляешь! – смеялась Люська и, не стыдясь внимания окружающих, оставляла на его небритом лице алые отпечатки губ. – Как же я соскучилась, просто ужас! Уже начала думать, что ты укатил в Австрию без меня! Хорошо Костику догадалась позвонить, а он сказал, что ты тут рядышком в парке гуляешь. Что тебя в парк потянуло?
– Угу, потянуло! – угрюмо повторил он, сняв с шеи обнимающие руки. – Домой поеду. Устал, как собака.
– Поехали! – весело согласилась Люська и лукаво подмигнула. – Я тебе ванну налью, массаж сделаю, и усталость как рукой снимет.
– Мне бы поспать часов двенадцать... Иначе в ванне я утону к чертовой матери.
– Правильно! – Она подхватила его под руку и участливо вздохнула. – К тебе еще вон сколько ехать, а ты еле живой. Я тебя здесь уложу и колыбельную спою.
– Нет уж, вот петь мне точно не надо!
– Пойдем, Дима! – Она тянула его к подъезду, выразительно оглянувшись на вылезшего из машины Константина. – Раздену и уложу, телефоны выключу и рядом лягу. Тебе будет тепло и уютно, мой милый. А если ты проснешься и захочешь меня, то вот она я, вся твоя...
Почему эта, которую он хотел по привычке, когда видел, а когда не видел, даже не вспоминал, умела вовремя говорить такие слова и с готовностью делала то, о чем говорила? А та, которую он хотел, когда не видел, и безумно хотел, когда оказывался рядом, рассказывала ему сказки о том, что случится когда-то в светлом будущем. И каждый раз отодвигала это будущее на неопределенный срок.
Из окна Люськиной квартиры был виден парк, в котором на снегу копошились три фигуры. И пока первая красавица его королевства, как обещала, стягивала с него пиджак и рубашку, он смотрел на Марусю, которая снова обманула его. Больше всего на свете он желал, чтобы это ее пальцы справлялись с пряжкой ремня и ее голос шептал: "вот так, мой хороший, сейчас мы ляжем, и ты отдохнешь... если захочешь!"
По дороге домой Маруся наткнулась на Костю, идущего из магазина.
– Привет! Что ты тут делаешь?
– Хозяина жду, – сухо ответил тот, даже не поздоровавшись, и направился к машине.
– Вот как! Он не уехал домой... – догадалась она еще до того, как задала вопрос.
– Он решил остаться.
– Ну, конечно! – Маруся подняла голову к Люськиным окнам. – Зачем куда-то ехать, когда и тут пригреют.
– Не лезла бы ты между ними, – попросил охранник, и Маруся с изумлением обернулась. – Может, она и не такая культурная, как ты, но они до тебя жили, и он почти был готов жениться.
– А тебе что за дело до их отношений?
– Мы с Люськой с первого класса учились. Я ее, может, лучше всех знаю. Она, когда с ним встретилась, как будто с катушек сошла. Замуж хочет. А ему давно пора остепениться и бабу себе нормальную найти. И только он нашел, тут ты явилась.
– Я не стою между ними, Костя, – помотала головой Маруся и поджала губы. – Я не претендую ни на что и ни во что не лезу. Хочет жениться – пусть женится.
– С того дня, как ты приехала, он к Люське охладел. Ходит к ней, как на работу, а она изводится.
– Это лишь твое предположение!
– Он тебя хочет, – краснея, сказал Константин. – У него бзик такой. Если чего получить не может, будет добиваться до талого.
– И что? – осторожно уточнила Маруся, памятуя давний разговор с Любаней. – Что ты предлагаешь?
– Уезжай.
– И тогда он перестанет меня хотеть и вернется к твоей однокласснице? А если он меня искать начнет?
– Ну, ты прятаться умеешь. Она тебе денег даст, если надо. Устроишься в другой области, подальше отсюда.
– А, новый хозяин, новая жизнь, новая проблема! – понимающе усмехнулась Маруся. – У меня что, Каинова печать на лбу?
– Чего?
Константин изобразил лицом мыслительный процесс, напомнив ей человекоподобного робота во время их первой встречи.
– Ничего! – огрызнулась она. – Я не уеду. А что касается его матримониальных перспектив – то уж как-нибудь без меня разберитесь.
– Все равно тебе не такой мужик нужен, – сказал упрямый охранник. – Чего время тянуть?
– Как вы тут все о времени беспокоитесь... – съехидничала Маруся. – И о моей личной жизни. Может, ты подойдешь на роль моего мужика? Заглянешь в гости, пока хозяин на Люське занят?
– Я нет... я не подойду... – осипшим голосом выдавил Константин и попятился к машине. – Я не могу, мне ждать велено.
– Ну жди, – снизошла к его проблеме она и стряхнула тающий снег с плеча. – Я вот тоже пока жду. Принца. Так и передай им обоим. Если увидишь подходящего на белом коне, пришли ко мне, не сочти за труд.
Константин остался стоять с открытым ртом, пока она уходила к своему подъезду, на ходу отряхивая Димкину курточку и Филькин загривок.
Через час, когда она отвозила Димку в интернат, Костя все еще был на посту, и еще через час, когда вернулась, тоже. Она старалась не думать, почему все получилось так глупо, но мысли возвращались к разговору в парке, и сейчас, если прокрутить их реплики обратно и начать сначала, она все равно не знала, что изменить. Филька нервничал и ходил за ней хвостом, тычась мокрым носом под коленку, стоило где-то остановиться.
– Да что с тобой, радость моя? – наконец не выдержала Маруся и, присев на корточки, взялась руками за массивные складки на шее. – Ты какой-то неприкаянный сегодня. Устал? Димка сейчас тоже спит, думаю. Укатали вы друг друга. – Филька облизал ей лицо и вяло постучал по полу хвостом. – И этот, другой, отдыхает. Ну и пусть! Мы жили без него и еще проживем. Завтра поедем в город, подарков накупим. Что ты хочешь на Новый год, а, заяц? – Она подняла его уши торчком и рассмеявшись, обхватила руками за шею и прижалась, как маленькая. – Знаешь, что я хочу в подарок? Ты никому не расскажешь?
Он поднял бровь, и женщина поделилась с ним своими мечтами, и шептала на ухо так долго, что пес устал сидеть и стал заваливаться на бок. Они оба рухнули на ковер и провалялись так, ничего не делая и глядя в потолок, целый час, пока Маруся не спохватилась, что ей скоро на работу, и не начала носиться по квартире, как кошка за клубком.
В ресторане хозяин так и не появился. И она пела впервые за много месяцев не для него, испытывая жгучую обиду. Завсегдатаи и гости услышать этого не могли, а Филька слышал и все время норовил заглянуть в зал, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
На обратном пути Маруся спела ему детскую песенку про собаку, но он смотрел недоверчиво и окончательно утвердился в своих подозрениях, когда она, проходя мимо хозяйской машины, в которой спал верный Костя, вдруг начала всхлипывать и еще долго ревела в ванной, закрывшись на замок. Пес лежал в прихожей и ждал, чем закончится дело. Но она забралась в постель, похлопала по одеялу, приглашая его занять свое место, и уснула почти сразу, свернувшись клубком, как кошка.

А утром зазвонил будильник. Филька не сразу понял, что за оглушительный кошмар ворвался в их предрассветные сны, но Маруся ткнула его локтем и заявила, что будильник не прихоть, а необходимость. И что надо ехать за подарками, нравится им это обоим или нет. Фильке явно не нравилось, и, скорее всего, ей тоже, потому что она всячески тянула время, приготовила яичницу, помыла тарелки после завтрака, взялась зачем-то перекладывать белье на полках в шкафу, но потом решительно оделась и потребовала от него послушания и терпеливого отношения к толпам покупателей, которые осаждали улицы городов в канун праздника.
– Ты только посмотри! Он еще спит! – сказала она, кивнув на хозяйскую машину. – Он там поселиться решил, не иначе. Впрочем, эти двое друг друга стоят.
Люська с ее громким смехом и тяжелыми запахами духов пса не интересовала, а Дмитрия Алексеевича пес считал неплохим мужиком, невзирая на то, что тот громко разговаривал, от него пахло табаком и иногда водкой. Впрочем, он почти не замечал собаку и постоянно замечал Марусю, подчас вызывая у Фильки острое чувство ревности. Но в целом ничего против хозяина города пес не имел. Мужчина приходил и уходил, и ничего в их жизни не менялось. Но когда Маруся принималась мечтать вслух о его приезде и о том, как все у них будет, Филька исправно вилял хвостом, показывая хозяйке, что если ей так уж хочется все время думать о пустяках, то ему не трудно выслушать. В отличие от нетерпимого Дмитрия Алексеевича, его болтающие женщины вовсе не раздражали.
Зато бесили магазины, откуда она возвращалась с пакетами и сумками, пропахшая чужими радостями и огорчениями. Он не желал ждать ее в машине, просился выйти и быть рядом, обещая не наступать на ноги и не огрызаться, если толкнут. Он готов был даже к поводку и наморднику, но она уходила одна, возвращалась, снова ехала и опять уходила. Зато обед она принесла в машину, и они жевали куриные крылышки, жареную картошку и пирожки с сыром, и Филька, не стесняясь, съел львиную долю, потому что устал несравнимо больше.
– Поедем домой, собака! – наконец сказала она, вытирая пальцы влажной салфеткой. – Мы такие молодцы, все-все с тобой купили!
Но домой, конечно же, сразу не получилось, потому что надо было отвезти в интернат два огромных мешка с конфетами и какие-то коробки, в которых, как она объяснила, были настольные игры. Во что можно было играть на столе, Филька представить не мог, поэтому просто крутился под ногами, мешая доставать вещи из багажника. А когда она поскользнулась, он ухватил зубами за рукав ее дубленки, решив, что это начало игры. Но она играть не стала, хотя и ругаться не стала тоже, просто заглянула ему в глаза и провела твердыми пальцами по лбу между ушами. И тогда он увидел, что ей плохо. По-настоящему плохо и больно, а она улыбается, чтобы не заплакать. Он тихонько заскулил и больше не пытался играть, проигнорировав набежавших детей.
Слава Богу, машина с Костиком исчезла, как мираж в пустыне, и Маруся с каменным лицом поднялась в квартиру, бросила сумки посреди комнаты и свалилась на подушку.
– Как же я вымоталась... просто кошмар! А мне петь вечером. Ой, и днем тоже... Ты представляешь?
"Представляю!" – зевнул пес и полез на постель.
Телефон зазвонил, как всегда, не вовремя. Они спали, обнявшись, и Маруся долго не могла сообразить, где она и где звонит. Наконец, мобильный нашелся на полу возле тумбочки, и знакомый голос, как ни в чем не бывало, поинтересовался:
– Надеюсь, пообедать со мной ты сможешь?
– А сколько времени?
– А где ты была все утро? – в свою очередь не замедлил спросить хозяин.
– За подарками ездила. Господи, у меня же в пять концерт...
– Я отменил твой концерт. Сейчас четыре, я приеду через час.
– Как отменил?
От испуга она проснулась и села в кровати, озираясь вокруг.
– Царским указом, – без улыбки заявил он. – За подписью и печатью. Собирайся, мы едем обедать.
Маруся повалилась обратно на подушку и зажмурилась, выпустив телефон из ослабевших пальцев.
– Не надо бы мне с ним ехать, как думаешь? – спросила она у пса, который вовсе не собирался вставать из-за какого-то сомнительного звонка. – Но он концерт отменил, теперь уж не отверчусь.
Спросила и как ни в чем не бывало принялась крутиться перед зеркалом, выбирая наряды. Филька морщил лоб и поигрывал бровями, глядя на ее ужимки, и даже тявкнул, когда она запела что-то веселое. Маруся выбрала короткую строгую юбку, тонкий белый свитер и высокие сапоги. В этом наряде она себе нравилась и казалась лет на десять моложе. Когда раздался звонок в дверь, она была уже полностью одета и, не дав ему оказаться в квартире, вышла на лестницу.
– Боишься остаться со мной наедине? – спросил он, удержав ее за воротник.
– А надо?
– Я бы на твоем месте боялся.
– Хотела бы я посмотреть на тебя на моем месте.
– В другой жизни, если встретимся.
– Мы еще и в этой не расстались, – беспечно отмахнулась Маруся и пошла к лифту.
В ее машине пахло жареной картошкой и курицей. Он поморщился, когда заметил раскрошенные косточки на коврике пассажирского сиденья. Маруся поймала его неодобрительный взгляд, молча пожала плечами и спросила, куда ехать.
Он увез ее в какой-то поселковый трактир на трассе, где хорошо готовили борщ и пельмени, и, не слушая возражений, заказал кучу еды.
Когда официант отошел, и дымок зажженной сигареты устремился вверх, Маруся заговорила первой.
– Ты выспался?
– Выспался и поработать успел. Конец года, каждая минута за час идет. Кстати, о конце года. Завтра я везу тебя в лес.
– Ты решил избавиться от меня? – с улыбкой предположила Маруся.
– Новогоднюю ночь ты будешь встречать со мной в лесу, – не терпящим возражения тоном распорядился Дмитрий Алексеевич.
– У меня совсем нет выбора?
– Если ты снова собралась со мной спорить...
– Я иду с тобой в лес встречать новый год, – с улыбкой согласилась Маруся. – Обещаю.
– Я и не сомневался, – беззлобно проворчал он и достал другую сигарету. – А теперь расскажи мне все по порядку.
– Что рассказать?
– Начни с детей.
– С детей?
– Например, почему тебя понесло в интернат, – пояснил он. – Вот как есть, все и расскажи. Зачем, когда и что дальше.
– Я не знаю, что дальше, Дима, – по-женски непоследовательно ответила она и виновато пожала плечами. – Но эти двое, когда я их увидела вместе... Такие встречи случаются не просто так. Я не знаю, зачем они мне, и понятия не имею, что будет. Но Димка... он такой искренний и такой несчастный, а Маша быстро взрослеет... Я смотрю на них и думаю, что у меня тоже могли быть дети. Как раз такого возраста, может, чуть старше. Но у меня нет детей, а у них нет родителей. И с ними жизнь обошлась куда хуже, потому что дать и отнять... Ну, ты понимаешь...
– Нет, – сказал он и накрыл рукой ее пальцы, нервно барабанящие по столу. – Я не понимаю, Машка. Я ничего в тебе не понимаю. Ты потратила все свои деньги на благотворительность, и ничего глупее я в жизни не видел, потому что случись что, и у тебя ни гроша за душой. Ты уехала из дома и перестала быть богатой, а продолжаешь жить, как жена патриция. Но твои доходы – это даже не средний класс, это нищета. Почему ты тратишь все на чужих детей? Ты не похожа на чокнутую альтруистку. Ты любишь дорогие машины и умеешь выбирать стильные вещи. Но когда твоя машина станет хламом, тебе придется опуститься на несколько ступенек ниже, а потом еще ниже. А потом ты превратишься в сумасшедшую старуху, которая кормит собак и голубей на улицах и раздает чужим детишкам конфетки. Ты этого хочешь, да, Машка?
– Я просто живу, Дима, – ответила она, ужаснувшись нарисованной картине. – Я не думаю о том, что завтра могу заболеть или состариться. Если об этом думать, сразу хочется умереть.
– Даже если об этом не думать, то все равно можно заболеть. И ты обязательно состаришься и даже умрешь в свое время. Но между этими событиями должно быть что-то еще.
– Что?
– А что бы ты хотела?
– То, что я хотела, уже не осуществить. Слишком много времени потеряно.
– Бездействие ситуацию не улучшит.
– Однако всему свое время, если ты читал Экклезиаста.
– Не читал, – буркнул он, – но точно знаю, что это не подход. За то время, что мы с тобой знакомы, уже можно было не с чужими детьми нянчиться, а самой почти родить.
– Кого родить? – встревожилась она и отняла руку.
– Да кого хочешь, – помрачнел он, глядя на свою опустевшую ладонь. – Мальчика или девочку. Или двойню.
– Я никого не хочу.
Она побледнела и отодвинулась в тень, будто в его городе рассчитывала найти тайный угол.
– Ну, так неведому зверушку, если детей не хочешь...
– Не хочу, – шепотом запричитала Маруся, морща лоб и ощущая комок в горле. – Дима, я не понимаю...
Климов тоже любил эти фертильные шутки. Стоя перед зеркалом: "Лучше один раз родить, чем каждый день бриться". Про затяжную зиму: "страна беременна зимой". Про чужих скандальных детей: "мальчик дрянь, нового делать будем". А она не понимала такого юмора, переживала и снова возвращалась воспоминаниями в тот день...
– Ты чего это? – не понял Дмитрий Алексеевич и подался к ней. – Ты только реветь не вздумай, Машка. Никто с тобой детей делать и не собирался.

И это была неправда. То есть он не знал, что в ее жизни была другая правда, о которой она старалась забыть.
В тот день Климов был за рулем сам. Он не позволял ей садиться за руль с момента, как она произнесла "у нас будет малыш" и, затаив дыхание, посмотрела, как провинившийся щенок. "Ты же хочешь ребенка, правда?" Глупо было сомневаться. Конечно, ребенка он хотел. Он хотел много детей, пять или семь, может быть. Просто именно сейчас время было неподходящее, чертов кризис. Но абстрактно детей он хотел, да и возраст у обоих уже был подходящий. Впрочем, если откладывать еще на год, на три... Кто знает, наступит ли удобное время. "Конечно, хочу! Что за вопрос, женщина!" И она снова начала дышать и улыбаться. Ну, конечно, как можно было усомниться в нем! Он хотел ребенка, и она хотела. Не семь, конечно. На семерых у нее ни сил, ни времени уже не хватит, но троих будет в самый раз! Троих они успеют сделать и смогут вырастить. Двух мальчиков и девочку. Или двух девочек и мальчика.
Однако в тот день Бог распорядился иначе. И Димочка был не пристегнут, а она хоть и ездила слишком быстро, но пристегивалась всегда. И когда в водительскую дверь ударил другой автомобиль, и их закрутило на месте, выбросило на газон и швырнуло на опору рекламного щита, сработали подушки безопасности. И каким-то чудом они оба остались живы. Она – с минимальными повреждениями и ушибами, он – с переломами ребер, травмой шейного отдела и обширной гематомой в мозгу. Она пришла в себя не сразу. Мужа в салоне уже не было, а ее тормошил за плечо дядька в форме не то гаишника, не то пожарника. По дороге в больницу Маруся сто раз спросила про мужа и не ответила ни на один вопрос о себе. Слава богу, их привезли в одну больницу, и пока ее осматривали, она все время говорила про Диму, пока врач не наорал на нее и не отправил сестру звонить в нейрохирургию и узнать, что там с этим Климовым, у которого жена чокнутая. Вечером того же дня она сидела в реанимации возле замотанного в бинты Димочки и плакала, глядя в мертвенно-бледное лицо, перебирала его холодные пальцы и силилась вспомнить, что забыла сказать врачам на осмотре, потому что точно знала, что что-то забыла, что-то существенное. Но в тот момент ничего существенней его жизни не было и быть не могло. После операции врачи уверили ее, что он вне опасности и вообще везунчик, каких мало. Что он будет ходить, говорить и пить водку, несмотря травму. И что до свадьбы все заживет. "До серебряной?" – уточнила она, а доктор вдруг смутился и сказал, что гораздо раньше. Холодные пальцы в ее руке вдруг подали признаки жизни, сжались, муж открыл глаза и посмотрел на нее отсутствующим взглядом. И она, как ненормальная, заорала в коридор "сестра!" и вскочила со своего стула, не представляя, что делать дальше и что ему сказать. Женщина металась по палате, и подоспевшая сестра лишь мельком глянула на пациента, хмурящего густые брови под повязкой, удовлетворенно кивнула и потянула ее из палаты. "Идем, тебе надо успокоиться. И ему нечего волноваться из-за тебя понапрасну!" Тогда это и случилось. То, о чем она забыла рассказать докторам на осмотре, напомнило о себе беспощадной болью. Посреди коридора Маруся рухнула на колени и взвыла, как волчица, увидевшая разоренное логово. Больные выскакивали из палат, к ней бежали белые халаты, а она смотрела бессмысленными глазами на намокающие красным джинсы и понимала, что ни девочки, ни мальчика у нее не будет. Не в ближайшие пять месяцев уж точно.
И никогда, как выяснилось позже, потому что сколько они ни пытались, ни разу ее тело не захотело носить в себе чужую жизнь. Еще пять лет напрасных усилий, и он заявил: "Есть же искусственное оплодотворение или как это называется?" В тот день у нее снова случился нервный срыв. И снова в их дом вернулся призрак собаки. "Все из-за собаки!" – шептала она посреди ночи, а он разжимал объятия и шел за успокоительным, пока она не извела их обоих слезами и длинными монологами ни о чем. Вернее, обо всем, чего он не понимал, потому что она снова валила все в одну кучу: и собаку, и аварию, и кризис, который уже давно кончился, и его загулы, и свои нереализованные мечты. Но главное, она категорически отказалась делать ребенка "ненатуральным способом". "Нет, значит, нет. Значит, мне не дано. Нужен тебе ребенок – найди нормальную женщину. Я все равно не смогу родить". А так ли был ему нужен этот ребенок, если его родит кто-то другой? И его Маруся будет плакать над фертильными шутками и отодвигаться от случайно оказавшихся рядом чужих малышей, как от прокаженных.
С той аварии детей она стала бояться почти так же истово, как собак. И когда одна из девиц, с которой у него был затяжной роман, сообщила с кокетством и гордостью, что беременна, он, не раздумывая, повез ее в клинику, оплатил аборт, дал денег на лечение и сказал себе, что отныне никакого доверия этим сучкам. И что надежнее презерватива никто ничего не придумал. А для безопасных отношений у него есть жена.
Черт бы побрал эту вынужденную безопасность! Впрочем, после потери ребенка у него появился собственный комплекс. Он никогда не садился за руль, если в машине была Маруся. Со временем он вообще перестал садиться за руль, и три сменных водителя были в его распоряжении днем и ночью.
Его мать как-то сказала, что если бы он пристегнулся в той аварии, она бы все равно потеряла ребенка. Маруся выслушала ее с каменным лицом, а Дима, оставшись с матерью наедине, долго орал, что потратил столько лет, чтобы жена успокоилась, и что он не позволит... Но запретить другим сплетничать он не мог. Они оба думали так же, и ни один не решался произнести вслух, что Маруся могла лишиться ребенка и без аварии. А что бы изменилось, знай они ответ? Они все равно оставались одной сатаной, одной плотью, неспособной оставить после себя свое продолжение.

Плакать в объятиях хозяина было легко и спокойно, и, возможно, именно этого ей не хватало все месяцы. Просто заливать слезами плечо мужчины, который не представляет, что происходит и откуда столько воды, зато может обнимать и гладить по голове. От этого блаженного чувства облегчения она готова была реветь весь вечер, лишь бы он обнимал. Но принесли борщ, и он вытер ее щеки, а потом сунул ей в пальцы ложку и приказал есть. Маруся рассказывала, как впервые попала в интернат, не в силах забыть смешного мальчишку, которого сестра называла барбосом, как решила, что дети выглядят, словно оловянные солдатики, и это ужасно. Что не заметила, как привыкла приходить к ним время от времени и смотреть на двух сироток, представляя, что они могли быть ее детьми.
Он не перебивал и не задавал вопросов, давая ей выговориться, и у Маруси возникло ощущение, что она разговаривает с Филькой, которому можно рассказать все. Но когда он прервал молчание, иллюзия рассеялась, потому что он заговорил о том, чего она больше всего боялась.
– Дети – это похвально, хотя ты и не можешь себе позволить благотворительности. Это тебе не по средствам. И уж тем более не по средствам думать, что эти дети когда-нибудь станут твоими.
– Разве я просила тебя помочь мне разобраться в себе? – оскорбилась Маруся. – И делать выводы о моей жизни?
– Ты можешь злиться сколько угодно. Но факты налицо. В конце концов, никто не мешает тебе выйти замуж снова и родить, если ты считаешь, что не реализована, как мать.
– Выйти замуж снова? – переспросила она, как будто он предложил ей взойти на погребальный костер живьем.
– Возраст у тебя, конечно, уже поджимает, – бестактно продолжил хозяин. – Но сейчас медицина творит чудеса. Или сама родишь или суррогатную мать найдешь.
– Дима, я не хочу об этом. – В ее голосе зазвучали плачущие нотки, и он удивленно поднял бровь, всмотревшись в ее расстроенное лицо. – Давай сменим тему.
– Да я вообще не хочу разговаривать. Поедем ко мне.
– Тебе Люськи мало?
– Мне тебя мало, мне недостаточно сидеть через стол.
Он смотрел исподлобья, зная, что она снова станет торговаться, снова отступит в последний момент, ни за что не решится подпустить его так близко, чтобы уже не думать о последствиях. Он вспомнил про эти их бесконечные брачные танцы и помрачнел, уткнулся взглядом в стол и пропустил момент, когда она решительно пересела на его скамейку, на секунду задумалась и придвинулась вплотную, будто услышала его мысли.
– Почему мы не можем ни о чем договориться, Дима? Может, нам вообще не стоит разговаривать?
– Это лучшее, что я когда-нибудь слышал от женщины! – Дмитрий Алексеевич обнял ее за талию, все еще опасаясь, что она вспомнит про мужа, двадцать лет семейной жизни и про то, что ей надо еще подумать Бог знает о чем. – Надеюсь, что ты никогда не забудешь, что сама это предложила?
– У меня хорошая память, – ответила она и, чувствуя, как сердце падает в бездну, прижалась к нему.
– Но ты забыла, что обещала трогать меня, когда я вернусь! – Блаженствуя, как пригревшийся кот, он осторожно гладил ее сквозь тонкий свитерок. – И что через час начинается праздничный вечер, где ты должна петь.
– Так трогать или петь? – поиграла бархатными интонациями она и поймала его заигравшуюся ладонь.
– Сначала заскочим ко мне в офис, потом на концерт, а потом то, что ты обещала, – шепнул он, касаясь губами ее уха. – Хотя концертом я готов пожертвовать.
– Тогда давай начнем с офиса, – скрывая улыбку, сказала Маруся, и он неохотно убрал руку, чтобы заплатить по счету.

В окнах приемной на заводе царил полумрак. Этажи были непривычно тихими, зато из столовой неслась музыка, сотрясая стены и перекрытия. Служащие провожали успешный старый год, пока хозяин, как лис в курятнике, крался по коридору, держа Марусю за руку и надеясь не попасться на глаза сплетникам и видеокамерам. В кабинете он зажег настольную лампу и рассеянно рылся в ящиках стола, как будто вспоминая, что ищет. Маруся замерла у подоконника, глядя на заснеженное поле, убегающее в темноту от света фонарей.
Всю дорогу из трактира они ехали молча, и она ощущала его взгляд, но не хотела ни говорить, ни даже включать радио. Оказалось, что рядом с ним можно молчать и думать о нем и о чем угодно, и представлять себе, как после концерта ей придется исполнить свое обещание.
– Да куда же она девалась! – Теперь Дмитрий Алексеевич копался в карманах пиджака, висящего в крохотной гардеробной, и негромко ругался. – Твою мать!.. Все не как у людей...
– Что не как у людей? – Она приблизилась, заглянула ему под руку. – Может, пиджак не тот?
– Тот, с чего не тот! – неожиданно рявкнул он и снова полез во внутренний карман.
– Давай я в этом посмотрю. А то мы опоздаем.
Она ловко скользнула мимо него, раздвинула вешалки, провела ладонями по лацканам пиджака, как опытный таможенник на личном досмотре, и опустила руку во внешний карман.
– Хм, пятьсот рублей. Чек какой-то. Ключи. Ты не ключи ищешь, Дим?
– Не то, все не то! – все сильнее злился он.
– Перестань рычать. Лучше скажи, что мы ищем.
Он не успел ответить, как в приемной послышались женские голоса и зазвонил телефон. Дмитрий Алексеевич и Маруся повернулись друг к другу и притихли.
– Он с обеда уехал. На столе? Сейчас посмотрю.
Хороши они будут, когда Алена застукает их вдвоем в стенном шкафу. Времени на размышления не осталось. Он потянул дверцу на себя, и она без шума закрылась, оставив крохотную щель, через которую сочился тусклый свет из кабинета. Маруся вдруг тяжело задышала и прошептала:
– Дим, давай выйдем!
– Тихо!
– Я не могу тут...
– У тебя клаустрофобия?
– Нет, но...
– Замолчи!
В кабинете по полу застучали каблучки, и через несколько секунд Алена сообщила невидимому собеседнику, что "Дмитрий Алексеевич бумаги пока не подписал, так что теперь только после праздников", и записала информацию, которую звонивший решил оставить.
– Дим, уже можно выйти?
– Нет, она еще там.
Мало того, что Алена уходить не собиралась, оказалось, что на пустующий кабинет у нее были планы. Спустя пару минут в двух шагах от гардеробной кто-то двигал стулья, и вскоре уже два женских голоса зазвучали рядом.
– Что обещают синоптики? Включи телек пока, а я цветы полью.
– Что они могут обещать! Мороз, снег, пьянки.
Женщины захихикали, но второй голос Дмитрий не узнавал, а в щель были видны только тени, падающие из окна на стену за его креслом.
– Ты уезжаешь или здесь останешься?
Они расположились в его кабинете, как у себя дома, и если бы он не опасался выглядеть законченным идиотом, то устроил бы этим безмозглым курицам разгон мирных арабских иммигрантов силами французской полиции. Но рядом пряталась Маруся, и выскочить из шкафа, как чертик из табакерки, было невозможно.
– Дима, – одними губами позвала она и подергала рукав пиджака, заставив мужчину наклониться к ней. – А если они заглянут сюда?
– Молчи!
– У меня инфаркт будет!
– Тихо!
Она закрыла лицо руками и помотала головой. За дверцей женщины перешли к обсуждению личных тем, а потом... "Ах ты зараза!" – подумал он, когда Алена скрипнула дверцей бара и послышался недвусмысленный звук касания горлышка бутылки о рюмку. "Мой коньяк!"
– За нас с тобой?
– Да, и пусть провалятся все мужики вместе с твоим шефом!
Заговорщицы чокнулись и зашуршали оберткой шоколада.
– И что он нашел в этой Климовой? Она же старая!
Маруся отняла руки от лица и неотрывно смотрела на мужчину. В темных омутах ее зрачков гуляла опасная рябь, не предвещающая ничего доброго.
– Одевается, как принцесса, ездит на шикарной тачке. А сама-то дешевка, певичка из забегаловки. Возомнила себя суперзвездой!
– И чего мужики так тащатся от москвичек?
Маруся побледнела, и водяной принялся баламутить воды омута.
– Не желаю это слушать! Избавь меня...
Но сейчас он не мог ее избавить и защитить ни от двух дур в своем кабинете, пьющих коньяк и злословящих, как старые ведьмы, ни от сплетен, ни от воспоминаний о муже, который сделал что-то не так, и потому в жизни хозяина медвежьего угла появилась примадонна из ресторана, хотя он уже и думать забыл о том, что женщины бывают такими.
– У них что, ноги из другого места растут? Или сисек больше двух? – не унималась гостья в кабинете.
– Они там, в своей Москве, умеют делать такие штуки... Думаешь, как они квартиры и машины отрабатывают?
– Тогда чего же ее муж бросил, если она такая профессионалка?
– Молодую, небось, нашел, вроде Люськи!
Маруся сглотнула душащий комок, закусила губу и закрыла ладонями уши, а вот глаза закрывать не стала, и темный омут, который так пугал его и манил, вдруг перелился через край. Но оказалось, что нет в нем никакого водяного, просто слезы, которые заструились по вспыхнувшим щекам. И тогда мужчина сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации: заменил ее ладони своими и поцеловал так, словно хотел вобрать ее всю, спрятать от нынешних сплетен и прошлых проблем. И от разочарований в будущем, о которых они оба еще не знали. В тот же он миг испугался, что сейчас она оттолкнет его, и Алена с товаркой станут свидетелями невероятной сцены в гардеробной. Но непредсказуемая Маруся пробралась руками под его пиджак, обхватила за спину, как утопающий обнимает бакен, и замерла в жарком плену. Дамы наливали себе по второй, а он все целовал эту столичную суперзвезду, и она постепенно оттаяла, забылась, принялась отвечать ему всем телом, прижимаясь так, что он терял рассудок и ощущение реальности. Ее дубленка мешала, собственное пальто сковывало, как латы, и немыслимо раздражали вешалки, теснота стенного шкафа, необходимость двигаться бесшумно, а не разметать по углам одежду и, прижав женщину к стене, залезть к ней под юбку и почувствовать благодарный отклик. Он давно выпустил ее голову, потому что оба перестали слышать происходящее в кабинете, и Дмитрий потянул назад мягкий воротник дубленка, которая тоже не стала сопротивляться и соскользнула на пол легко и бесшумно. И тогда мужчина, окончательно уверившись, что теперь им никуда не деться, задрал мягкий свитер, плотно обхватывавший ее тело. "Вот сейчас!" – твердил он себе, не сознавая, что не может быть никакого "сейчас", что место не подходящее, и время тоже. И всего лишь случайность на минутку свела их, как детей, в шкафу. И за этой минуткой уже завтра могло не оказаться ровным счетом ничего, что позволило бы ему вот так обнимать ее снова и снова. Но думать "про завтра" он уже не мог, потому что под свитером был нагретый шелк и кружева, а под юбкой нетерпеливая ладонь скользила вверх по бедру, не встречая сопротивления. Его руки узнавали то, что давно угадали глаза и желания, и это невозможное ранее узнавание, а сейчас такое естественное и неотступное, заставляло его забыть о пикантности ситуации. И когда с чудовищным, как показалось им обоим, грохотом сверху посыпались вешалки и коробки, и в его кармане сорвавшимся с цепи псом заорал телефон, Марусино сердце рухнуло и разбилось о гулкую тишину в кабинете.
– Боже! – прошептала она, еще не понимая, что спаслась от сплетен и рук, которые разжались и лихорадочно принялись искать мобильный в недрах пальто. – Они ушли.
– Что? – Он не сразу понял, нащупав аппарат и пытаясь удержать женщину, торопливо распахнувшую дверь гардеробной. – Подожди!
– Мы опаздываем, Дима! – Она прятала от его глаз шелка и кружева, одергивала свитерок и приглаживала волосы. – Выходи оттуда и поехали.
Дмитрий Алексеевич разыскал внезапно захлебнувшийся звоном телефон, а вместе с ним и то, с чего началась история в шкафу, – сложенный листок.
– Черт, вот же она.
– Что это?
Маруся с опаской подошла ближе и глянула на белую визитку, небрежно сломанную пополам, как на загадочный чип, вынутый из головы помешанного на инопланетянах.
– Я должен позвонить.
– И ради этого?..
Она не закончила фразу, но было и так понятно, о чем она думает. Двадцать минут душного безумия, вседозволенность рук и губ, унизительные сплетни завистливых дам. И все это ради какого-то телефона под именем Дениса Сорокина, будь он трижды неладен!
– Мне нужен этот телефон! – Разозлившись, он почти перешел на крик. – И если ты считаешь...
Снова два омута затягивали его вместе с этим раздражением, вкусом ее губ, рваным ритмом все еще не успокоившегося сердца, и он забыл, что хотел сказать, как кролик перед удавом.
– Дай мне дубленку! – попросила она, опустив ресницы и отпустив его из плена. – Без тебя не начнут, а если мы еще и опоздаем вместе, Бог знает, что люди подумают.
– Давно уже болтают, и только сегодня будут правы, – хмыкнул он.
– Я не стремлюсь оправдать доверие масс.
– И не надо, оправдай мое. На концерт мы уже опоздали, можем не ехать. – Он подал ей дубленку и, вдруг обхватив руками, как медведь, поцеловал в шею. – Господи, Машка...
– Нет! – Она вырвалась и подтянула к подбородку воротник. – Едем в ресторан.
– Волшебный шкаф, – с обидой пробурчал он и запахнул пальто. – Придется затащить тебя сюда после ресторана.
– Секретаршу свою затащи! – беззлобно огрызнулась Маруся, выходя в приемную. – Она только и ждет залезть к тебе в брюки.
– Она там уже побывала! – буднично сообщил он и запер кабинет. – А теперь, видишь, бесится из-за тебя.
– Вот ведь я дура! – Маруся зябко передернула плечами. – В этом городе есть хоть кто-то, с кем ты не спал?
– Мужики. И ты.
В машине он придвинулся, тронул рукой ее волосы, но она мотнула головой и заблестела глазами, глядя на дорогу. Только слез ему не хватало!
– Скажи еще, что я оскорбил твою невинность!
– Этого нельзя было допустить!
– Ты и не допустила. А то, что я трогал тебя... ну, не сломал, не помял, не испортил же ничего.
– Ты не понимаешь! – вздохнула Маруся, словно разговаривала с умалишенным. – То, что они говорят обо мне...
– Собака лает, а караван идет.
– Плевать на собаку! Не должен этот караван никуда идти!
– Должен, не должен – не на ромашке гадаем. – Внутри него вскипело и выплеснулось раздражение на весь мир. – С чего вдруг два взрослых человека, которые хотят... хм... сама знаешь, чего хотят... должны слушать бабскую болтовню?
– Я и не слушала, пока мы не оказались там. – Она уклонилась от обсуждения вопроса, чего хотят два взрослых человека, запертые среди вешалок и коробок. – И не знала раньше, о чем они говорят. Догадывалась, но ведь не знала наверняка...
– Ну и услышала ты, что они тебе завидуют! Кому хуже-то стало? – Он искренне не понимал, почему она изводилась из-за глупых сплетен. – Бабы всегда найдут, к чему придраться. – И, глянув в темноту ночи, вдруг расцвел, как каприфоль. – А я теперь знаю, что ты умеешь какие-то штуки, которые эти дуры не умеют. Покажешь?
– Ты невыносим! – сквозь выступившие слезы рассмеялась Маруся. – Все сводишь к одному.
– С тобой сведешь! Ты же сопротивляешься как королева-девственница, а секс в одиночестве – это в моем возрасте несолидно.
– Королева Бесс не была девственницей, это доказанный факт!
Он заинтересованно поднял брови, ожидая разъяснений, но она легонько стукнула его по руке, показывая, что разговор пора прекратить. Про королеву он ничего не понял, но женщина рядом с ним перестала плакать, и можно было вздохнуть свободно.

В ресторане они сидели, как чужие, стараясь не касаться друг друга. Табличка "зарезервировано" переехала на край стола, и на ее место поставили Марусину тарелку. Десятки глаз сверлили русый затылок, и ее уши горели от того, сколько раз присутствующие шепотом произнесли их имена. Даже старички-ветераны странно шелестели за соседними столиками и виновато замолкали, стоило ей скользнуть по ним взглядом. Марусе хотелось на сцену, где ее оценивали в контексте песни, в обрамлении аккомпанемента, улыбок, выкриков про "Сиреневый туман" или Сердючку. В компании Дмитрия Алексеевича она переставала быть самостоятельной, не была красивой женщиной или мелодичным голосом, она становилась его вещью, его пассией, и все обменивались догадками, какими штучками в постели она приворожила его восемь месяцев назад. Когда конферансье умолк и доморощенный фокусник, наряженный Дедом Морозом, ушел со сцены, а Дмитрий Алексеевич перестал смотреть в упор на ее напряженный профиль, официантка положила на стол несколько записок.
– Еще чего! – возмутился хозяин и оттолкнул их прочь. – Ты сегодня отдыхаешь.
– Дима, я лучше спою. – Она склонилась к его плечу и осторожно придвинула к себе записки. – Мне все равно кусок в горло не лезет, пока на нас смотрят. Дурацкая идея быть по эту сторону сцены.
– Из-за меня? – насупился он. – Ты меня стыдишься?
Но она не стала отвечать, легко поднялась и взошла по узкой лестнице, одетая совсем не так, как полагалось на праздничном концерте, в короткой юбке, сапогах выше колена, как кот из известной сказки, в обтягивающем свитере, который так запомнился его рукам. Зал заволновался, послышались привычные выкрики с названиями песен и исполнителей, и Маруся кивнула Сергею Сергеевичу, одетому по случаю праздника в серебристый фрак. Он понимающе склонил голову к роялю и картинно пробежался пальцами по черно-белым клавишам. Она встряхнула головой и запела для мужчины, с которым целовалась два часа назад в тесном шкафу на окраине города. Ее взгляд, как магнитом, тянуло к хозяйскому столу, где Дмитрий Алексеевич с мрачным лицом напивался, слыша, как шепчутся в зале, пока ее голос в предпоследнюю ночь уходящего года сплетает опасную паутину слов, в которую он попался, встретив ее в кабинете начальника ГАИ.

Глубоко за полночь в тускло освещенном лифте, теряя рассудок от выпивки и ее близости, он снова попытался зажать женщину, как пьяный завсегдатай бара уставшую от мужского внимания стриптизершу. Она почти ответила на поцелуй, но до третьего этажа лифт домчал, как ему показалось, быстрее обычного, а возле двери, отклеивая от себя его ищущие руки, она сказала: "не сегодня, езжай спать, ты ужасно пьян!" и заперлась на оба замка. Он со всей силы нажал на звонок, послушал идиотскую фразу про гостей и Филькин лай, перешедший в рычание, стукнул кулаком в стену, подул на содранные костяшки пальцев и уехал по заснеженной улице обратно в ресторан. "Не дала!" – зашуршали насмешливые голоса, когда он через двадцать минут появился в дымном зале в расстегнутом пальто, со сбившимся на сторону галстуком и, набычившись, пошел к своему месту, застеленному свежей скатертью с табличкой "зарезервировано" посередине. Кто-то слишком громко хохотнул, он обвел налитыми кровью глазами столы, и, казалось, даже рояль заиграл тише, когда он скинул пальто на руки официантке и потребовал еще водки.
"Обещала и не дала", – с пьяной тоской напомнил он себе, уезжая домой под утро, и проводил вожделеющим взглядом стайку смешливых девушек на площади. Вспоминать запретный шелк белья под пальцами и бархатистую нежность шеи с легким запахом подаренных им же духов было невыносимо, и он с усилием переключил память на предстоящие в новом году проекты, пока машина плавно катила к неосвещенному особняку посреди коттеджного поселка.
Весь следующий день Маруся, выключив городской и мобильный телефоны, курсировала между спальней, кофеваркой и ванной в сопровождении собаки. К середине дня от кофе ее начало мутить, от горячей ванны кружилась голова, а валяться с книжкой в кровати было невыносимо, потому что в голову лезла всякая чушь. Впрочем, чушь была не всякая, а очень даже конкретная, и ей хотелось плакать, потому что из двух Дмитриев память выбирала того, который был территориально ближе. Она уговаривала себя, что это только из-за расстояния, из-за его медвежьего упрямства и напора, а тот, другой, в далекой Москве все равно самый лучший и самый любимый. Но цепочка мыслей все время замыкалась на вчерашних поцелуях. И тело напоминало, что можно отпустить желания на волю и начать жить, выбравшись из скорлупы прежних ошибок.
"Не поеду ни в какой лес!" – обнимая Фильку, шептала она, будто мужчина мог ее подслушать. "Вот еще что придумал – проводить новогоднюю ночь в лесу! Тоже мне, Маша и медведи! Костер, петарды, шампанское... Бред какой-то! Посижу до половины первого и лягу спать. Сдался мне этот новогодний фарс!" Но слезы наворачивались на глаза, и приходилось снова идти в ванную, а мысли все бегали и бегали по кругу, как раскрашенные лошадки на карусели. Под "Иронию судьбы" она разревелась и все твердила про себя "с любимыми не расставайтесь...", словно эта магическая формула могла вернуть ее на год назад в ушедшую новогоднюю ночь, где они с Димой поссорились из-за его матери. Вернее, из-за очередной ее протеже, которую она пригласила к себе в дом, а Маруся оскорбилась, не желая встречать в подобной компании семейный праздник. "Она мне никто, ты понимаешь, никто!" – кричала она, имея в виду очередную Олечку или Ирочку. "Ну, почему мы не можем побыть вдвоем, а? Так трудно встретить Новый год со мной, а не в компании черт знает кого?" Но Дима решил, что она про свекровь и его родню, разозлился и тоже стал орать, вынудив жену мгновенно замолчать и забиться в угол дивана. Из-за этой ссоры праздник был тусклым и скучным, хотя они и помирились уже на подъезде к маминому дому, а Олечка или Ирочка буквально накануне простудилась и не осчастливила их своим присутствием. Но все равно они даже спали в разных постелях, потому что Маруся ушла в комнату около двух, а Дима гулял до утра. Наутро он заявил, что был пьян и не рискнул идти на второй этаж, но она знала, что это ложь, и он специально остался в гостиной, потому что не хотел ложиться с ней. И пусть под елкой с утра оказался шикарный бриллиантовый комплект с карточкой "тебе, любимая!" и куча подарков от его родителей, братьев, сестер, кузенов и их детей, ничто не могло поднять ей настроение.
И вот теперь этот год заканчивался уныло и одиноко в кровати с книжкой, под занудную речь президента, в обнимку с бутылкой шампанского, которое она не любила, и обогревателем, без которого не могла пережить ни одну зиму.
В девять хозяин позвонил в дверь, но она лежала в ванне с книжкой и не открыла. Филька уговаривал ее, как мог, и порывался выйти в прихожую и обругать нахального гостя, но Маруся не позволила. Дмитрий Алексеевич был настойчив, но его угрозы пропали впустую из-за льющейся воды. Соседи в своих квартирах притихли, когда он витиевато выругался и, пнув дверь, ушел, но через полчаса вернулся, убедившись, что свет в комнате горит, а оба телефона не отвечают.
– Мария, если ты не откроешь, я вызову спасателей, они вскроют этот чертов замок, а ты проведешь ближайшие дни в ожидании, когда откроются магазины, и тебе привезут новую дверь.
Она прислонилась к стене, за которой бесновался обманутый мужчина, и, зажимая собачью пасть, верила каждому слову.
– Машка, хватит уже! Не порть себе и мне праздник! Открой!
Она отрицательно помотала головой, словно он мог ее видеть, и обхватила себя руками. Ей не нужен был новый год, ей нужны были предыдущие двадцать лет и муж, который улыбался, когда она сердилась, целовал ее, пока в легких хватало воздуха, с гордостью садился в ее машину и дарил ей умопомрачительно дорогие подарки. Филька лизал Марусину коленку и вздыхал, посматривая на дверь, хозяин продолжал просить и требовать, а она мысленно решала судьбу следующего года.
– Ладно! – Похоже, мужчина готов был смириться. – Если ты думаешь, что без меня тебе будет лучше...
– Не будет, – вслух поняла она, кутаясь в халат на пороге своей квартиры.
Он оттолкнул покорившуюся бунтарку, прошел в комнату в ботинках и пальто и осмотрел комнату прищуренными глазами. И только потом вернулся, взял ее за плечи, чуть приподнял, как будто собрался встряхнуть, но передумал, и прижал к груди.
– Я не стану извиняться, потому что... Просто не стану!
Она одобрительно кивнула, и он подождал ответа, но Маруся, умеющая оставить последнее слово за собой, на этот раз молчала. Положила голову ему на плечо, не обнимала сама, но и не отталкивала. И тогда он осознал, что до начала празднования еще два часа. А если уж быть до конца честным, то сдалось ему это празднование! Можно не ездить, и ничего не потерять. Что он, первый раз в жизни новый год встречает? К тому же, этот самый новый год никуда не денется, наступит, Бог даст, а вот женщина снова сбежит. Из рук, из шкафа, из его жизни. Он каждой клеточкой тела желал ее, но опасался даже шевельнуться, как будто она была лесной птицей, случайно севшей к нему на ладонь, и даже вздох мог ее спугнуть. И то, что он намеревался сказать, могло оттолкнуть ее, и испортить им обоим жизнь окончательно и бесповоротно. А даже если и не окончательно, то уж с такими поворотами и виражами, что только держись.
– Маш, – вкрадчиво начал он, – может, пришло время поговорить?
– Не пришло, – отказалась разговаривать она и в знак примирения потерлась щекой о его свитер.
– Откуда ты знаешь?
– Я весь день думала.
– И что ты надумала?
– Ничего.
– Ясно! – Он, помедлив, поцеловал ее в макушку и выдохнул "обошлось". – Тогда марш одеваться. Без нас не начнут!
– Без нас не начнут новый год? – осторожным шепотом переспросила она и посмотрела хитрыми русалочьими глазами из глубокого омута.
Дмитрий Алексеевич подумал, что провокационная кровать с упавшим на пол одеялом сейчас совсем некстати со своими намеками, и, коротко глянув на часы, подтолкнул ее в комнату, но сам не пошел. Спорить с ним было бесполезно, как торопить асфальтоукладчик. Маруся сбросила халат на пол и принялась натягивать легкие брючки и джемпер, пока Филька крутился рядом и одобрительно улыбался. Хозяин без слов взял за руку, подвел к шкафу и, покопавшись пару минут, выбрал джинсы и теплый свитер, которые куда лучше соответствовали месту празднования, и, не слушая ее робких возражений, снова ушел на кухню. Потом он ругался по поводу ее сапог на шпильке, ворчал про короткую дубленку и модные кожаные перчатки не по сезону, но она только пожимала плечами.
– И откуда ты такая взялась на мою голову?
– Тебе не нравится?
Он посмотрел так, что она съежилась в своей дубленке, втянула голову в плечи и стала на полголовы ниже и на пару размеров меньше.
– Вот и не болтай, – в сердцах сказал он, и это был вполне определенный ответ на ее вопрос, и ничего другого ждать от такого ужасного медведя не приходилось.
На его строгий вкус Маруся была на редкость безалаберной, несмотря на свои сорок с хвостиком и успешно обмененную Ламборгини. Настолько безалаберной, что по утрам могла обнаружить пустой холодильник и непритворно изумиться в лицо гостю. И будь в ее доме тараканы, они бы носили ей еду, потому что никак иначе не получилось бы заставить ее жить, как нормальные люди. Она накупила тонну шампуней и гелей, загадочных баночек и удивительных пузырьков, но не могла вспомнить, куда девался банальный нож для сыра или щетка для обуви. Она пять раз умудрялась забыть на кассе мобильный телефон, и менеджер, ругаясь на чем свет стоит, посылал к ней охранника с пропажей. Зато у нее на туалетном столике лежал неизменный томик Есенина, над которым она плакала, как в первый раз, когда не находилось других причин, и кормила уличного пса салями, красной рыбой и мороженым, как будто он был не собакой, а наследным принцем.
Дмитрий Алексеевич носил ей подарки, нужные и бесполезные, видел, как она восхищается трогательными безделушками или примеривает очередные туфли, и чувствовал себя не просто хорошо, а божественно хорошо, прямо скажем, великолепно. Но почему в его душе зажигался теплый огонек, он не понимал и не изводил себя самокопанием.
За эти месяцы он столько дел наворотил благодаря ей, что чувствовал себя если не Мамонтовым, то уж точно Рябушинским. Ладно клумбы на дорогах и во дворах, не велика проблема цветочков насажать. Детские площадки тоже дело нужное, куда ребятишкам еще податься? Ремонт в доме престарелых давно назрел, но у администрации, то есть у лоботряса Сергея Дмитриевича, все руки не доходили распорядиться. Оборудовать новую лабораторию в больнице стало в копеечку, хотя кто, кроме него, об этом беспокоился? Но передать часть своих охотничьих трофеев в краеведческий музей, открыть там же зал для местных художников и скульпторов и провести в каникулы во дворце культуры фотовыставку, в которой основное место заняли работы детей инвалидов, – это уже был явный перебор с меценатством. Одно дело – стать личным спонсором певички из ресторана, другое – выкидывать миллионы в толпу. Впрочем, куда еще тратить эти миллионы?
Она долго смотрела в его отсутствующие глаза, но, в конце концов, не дождалась и подергала мужчину за рукав.
– Дим, мы идем?
– Пока ты соберешься – вечность пройдет! – вернулся на грешную землю Дмитрий Алексеевич, еще раз обернулся на разочарованную кровать, погрозил пальцем собравшемуся на улицу Фильке и вывел ее из квартиры.

Константин остановил машину на небольшой площадке перед лесом, и Маруся ужаснулась количеству чужих людей, которых в ближайшие несколько часов ей придется считать своей семьей. Она жалобно смотрела на своего спутника, который, делая вид, что не понимает причин ее растерянности и несчастного вида, шагал по плотно утоптанной дорожке между деревьями. Сзади пыхтел охранник, впереди светился огонек далекого костра.
– Может, не надо? – без особой надежды спросила она за несколько метров до поляны, но он, ни слова не говоря, вытолкнул ее к людям.
И сразу вокруг них заволновалась, зашумела толпа. Хрипело невидимое радио, раскрасневшиеся у огня женщины что-то варили в большом котле. Самодельный стол ломился от бутылок и разной снеди.
– Дмитрий Алексеевич, отец родной! Давайте быстренько-быстренько проводим!
К ним протолкался директор супермаркета с коньяком и рюмками, и Маруся, поморщившись, выпила положенные граммы и закусила толстым куском сыра. Дмитрий Алексеевич закусывать не стал, потребовал себе еще рюмку и, внимательно посмотрев на Марусю, будто оставив наказ быть хорошей девочкой и слушаться папу, пошел по кругу, пожимая руки и похлопывая по плечам старых знакомых.
На другом конце стола Маруся ясно разглядела Люську, закутанную с головы до ног в норковую шубу и широкий белый шарф. Она не ответила на вежливый Марусин кивок и отвернулась, зато Любаня бросилась к Марусе, смеясь и пытаясь перекричать соседей.
– Я уж думала, ты не придешь! Ну, что так долго-то? Мы и не знали, что подумать!
– Да ладно, – вздохнула Маруся, вспомнив диалог двух дамочек в кабинете, – отлично вы знаете, что подумать, если нас нет.
Любаня заговорщицки огляделась и с пониманием во взгляде закивала.
– Так у тебя с ним было?
– Ничего не было! – твердо отреклась примадонна и взяла еще кусок сыра. – Ровным счетом ничего. И не будет. Так что можешь успокоить эту Венеру в мехах.
– Ты не зарекайся! – пророчески произнесла Любаня, сделав большие глаза. – Он из тех, кто всегда получает то, что хочет. Вчера, когда вы вместе опоздали...
– А ты откуда знаешь, что мы вместе опоздали? – прищурилась она. – Тебя же не было в ресторане.
– Да сегодня это новость номер один! Даже по местному радио намекали, что в личной жизни известного джентльмена готовится серьезное событие, которое повлияет на культурную жизнь города. Мужики ставки делают, бросишь ты петь или нет.
– Да взбесились вы все, что ли! – чуть не расплакалась оскорбленная Маруся и потянулась за бутылкой коньяка. – Какое кому дело до моей личной жизни?
– Маш, ну что ты, ну не реви. – Любаня шершавой варежкой по-матерински вытерла предательскую слезу с ее щеки. – На него все бабы в городе западают. Ты сама посуди, столько свободных миллионов было до твоего приезда. И тут откуда ни возьмись, ты взошла, как звезда на небосклоне, а у наших девушек не осталось даже шанса.
– Я его не держу! С кем он и как, меня не волнует.
– Не волнует, потому что он с тобой. А уж как, где и когда – над этим весь город голову сломал. Тут важен принцип: такими богатыми мужиками надо делиться. Попользовалась, дай другим.
– Я попользовалась? – взвилась Маруся. – Я хоть что-то просила для себя? Мне от него ничего не надо!
– Надо или не надо – это дело темное. Только раньше он был щедрый... Его девочки всегда были в шоколаде. Вот народ и говорит, что ты жадная, заграбастала себе мужика и не делишься.
Любаня всегда искренне озвучивала общественное мнение, уверенная, что любая правда идет на пользу человечеству. На этот раз общественное мнение было исключительно предвзятым, потому что предметом исследования была неприступная певичка, от чьей юбки хозяин враз отвадил неудачливых поклонников.
– Неужели Люська делилась? – едко заметила оскорбленная Маруся. – Она ведь, как я понимаю, замуж за него хочет. Как только окольцует – плакали его денежки для записных красавиц.
– У Люськи приоритет, – уважительно сказала Любаня, и обе собеседницы посмотрели в сторону театрально-одинокой женской фигуры в мехах. – Она давно под него клинья подбивает, это раз. И она своя, это два.
– Отлично! – сказала Маруся и опрокинула в себя полную рюмку. – Пусть забирает. Прямо сейчас. Передай, что это мой новогодний подарок.
– Ты понимаешь, от чего отказываешься?
Любаня отступила на шаг и неодобрительно покачала головой, а Маруся вздернула подбородок и улыбнулась недоумевающей сопернице.
– Скажи ей, – снова потребовала она и налила себе третью рюмку. – Мне чужого не надо. У меня муж в сто раз круче, чем эти ваши мелкие буржуа. Уж поверь, Люба, в сто миллионов раз.
– У тебя давно нет мужа! – с сочувствием напомнила та. – И тебе нужен покровитель.
– Никто мне не нужен. И муж у меня есть. Самый лучший муж на свете!
– Ну ты как маленькая! – вздохнула Любаня, отобрала у нее бутылку и ушла к Люське с невероятной новостью.
Маруся горько рассмеялась собственным мыслям и поискала, на чем задержать внимание, чтобы не расплакаться и не сбежать от шумной компании в лес наугад. И тут увидела елку.
На поляне росла здоровенная ель, и понять, как на ее вершине оказалась блестящая мишура, Маруся была не в силах. Запрокинув голову, она шла по кругу, натыкаясь на людей, трогала пружинистые ветки, которые позвякивали переливающимися в свете костра шарами, искрились яркими звездами из легкой фольги и прогибались под тяжестью апельсинов в сеточках и полосатых носков с конфетами и печеньем.
"Господи ты Боже, елка!" – шептала она одними губами. Самая настоящая, колючая, пахнущая хвоей и морозом, каких в ее доме не было уже давно.

Каждый год домработница наряжала шикарную искусственную ель, и у свекрови были только искусственные, и все знакомые предпочитали ставить пластмассовые суррогаты вместо натурального дерева. Это у них называлось "спасением леса" или что-то в этом роде. Как движение за искусственные шубы или за освобождение лабораторных мышей. Она аполитично подписывала обращения к президенту, которые ей подсовывала свекровь или очередная его кузина, а потом покупала себе новую шубку и вздыхала о судьбе несчастных мышек, разбежавшихся куда глаза глядят по подмосковным лесам. Что будут делать на воле зимой зверьки, с рождения получавшие корм и воду от людей в белых халатах, и сколько их доживет до апреля, она даже думать боялась. Но подписать очередную бумажку было проще, чем доказывать, что садизм – это не только испытание препаратов на животных, но и бездумное отношение к ним, и она ставила свою фамилию в конце списка и выслушивала гневные нотации, кутаясь в меха. "А мне нравится, когда она в шубе!" – вступался за нее муж. "Есть в этом что-то первобытное..." И Маруся счастливо улыбалась и сияла благодарными глазами, пока фурии переводили огневую мощь своих орудий на ее несознательного мужа.
Откуда в первый раз в их доме появилась искусственная ель, она не знала. Подозревала, что это происки свекрови, но всегда забывала спросить. Маруся каждый год тосковала по еловому запаху, сопровождающему единственный достойный в году праздник, не считая Димочкиного дня рождения.
Раньше они ставили елку сами. Он тащил ее с другого конца города, как будто в их районе нельзя было купить, ругался, прилаживая ее на крышу машины. Показывал жене исколотые ладони и извлекал горсть иголок из-за пазухи. А потом мастерил треногу, потому что прошлогоднюю они всегда куда-то умудрялись засунуть и потерять безвозвратно. Он обожал гирлянды и, сидя рядом с ним на полу, она распутывала провода и боязливо отдергивала руки, когда он включал вилку в сеть и бормотал "где-то перегорела", потому что гирлянда оставалась мертвой. А когда он находил разрыв в цепи, и гирлянда становилась короче на одну лампочку, Маруся не уставала повторять, что никогда бы без него не справилась, и ее обязательно бы убило током. Они доставали из коробок старые шары и стеклянные игрушки, оставшиеся ей в наследство из далекого детства, и целовались в предвкушении праздника. И все было просто чудесно, так чудесно, что и подумать было нельзя, что когда-то все изменится, и она останется одна в лесу посреди вытоптанной поляны с мерзнущими руками и ногами и опьяневшей головой. Совершенно одна, не считая нескольких десятков человек, кричащих, обнимающихся, запускающих в темное небо петарды, пьющих и смеющихся в ожидании лучшего праздника, который неотвратимо приближался к заснеженному лесу.

– Шампанское, давайте разливать шампанское! – разом закричали несколько голосов, и Маруся в очередной раз ушла от далекого и почти нереального мужа в реальный мир.
В тот же миг елка вспыхнула сотнями огней и женский голос надменно произнес за спиной:
– Это ты серьезно?
Кутаясь в шубу и нервно переступая ногами, как породистая кобыла на стартовой линии, на нее смотрела Люська., Людмила Иванова – первая красавица и умница, модница, бизнесменша и подруга хозяина. Марусиными усилиями почти бывшая подруга.
– Про то, что он мне не нужен? – не стала отпираться Маруся, улыбаясь Любане, которая топталась поодаль.
– Про то, что ты наговорила. Что у тебя есть право подарить мне мужчину, который и так мой.
– Вот и следи за своим мужчиной, чтобы он не таскался по чужим домам! – мгновенно ощерилась всегда доброжелательная Маруся. – А не можешь уследить, так и не жалуйся, что у тебя отбирают самое дорогое.
– Пока тебя не было... – растерялась от ее напора Люська.
– Но теперь я есть, – перебила певичка, – и никуда не денусь. Так что жени его на себе и успокойся на время, пока не появится кто-то интереснее, и он опять от тебя сбежит.
– Такие, как ты, всегда заглядываются на чужих мужиков!
– А такие, как ты, всегда их упускают.
– Девочки, девочки! Не надо ссориться. Через семь минут Новый год! – закричала Любаня и вклинилась между соперницами. – Одна отказалась, другая забрала. Все же решено!
– Решено! – стиснув зубы, подтвердила Маруся и встретилась глазами с Дмитрием Алексеевичем, идущим к ним сквозь толпу.
– Решено! – холодно кивнула другая и проследила за ее взглядом. – Так что уйди с дороги!
Маруся буквально последовала ее совету и, развернувшись, пробралась между людей, суетящихся у стола, к костру, где в огромном котле булькала вода и всплывали один за другим пельмени. Красавица Люська изобразила лицом неземное счастье и ухватила под руку растерявшегося хозяина.
– Димуль, ты мне нальешь шампанского? А то сейчас президент говорить закончит, а у меня даже бокала нет.
Любаня предусмотрительно сунула бокал ему в руку, он посмотрел вслед ушедшей Марусе и взял со стола початую бутылку.
Откуда у нее взялось шампанское, когда прозвучал последний удар курантов, и кто первым полез обниматься в кричащей "ура!" толпе, Маруся не помнила. Она рассеянно кивала, повторяла как попугай "с новым годом, с новым счастьем" и все время двигалась по кругу, уходя от приближающегося хозяина. Гимн сменился песнями, в тарелках задымились выловленные из котла пельмени, петарды взрывались и летели в небо, как во время артобстрела. А она расстраивалась, что впервые с последним ударом не загадала ни одного желания, потому что все желания в ее жизни закончились, и поступление новых откладывалось в далекое и нереальное будущее.
Дмитрий Алексеевич незамеченным подкрался сзади, обхватил ее руками и развернул к себе.
– Ты меня избегаешь?
– С новым годом, с новым счастьем! – затараторила она и постаралась искренне улыбнуться. – Как тут шумно! Ты рад?
– Почему ты меня избегаешь? – пропустив все сказанное и даже увиденное на ее лице, снова потребовал он. – Что я сделал?
– Все хорошо, Дима! – бормотала она и делала неуверенные попытки вырваться из его рук. – Я праздную вместе со всеми.
– У тебя на лице написано, что ты врешь.
– Здесь темно, ты не видишь!
– Машка, что случилось?
– Я замерзла! – внезапно нашлась она. – Отпусти меня домой, а?
– Как это я тебя отпущу? – опешил он. – Пешком уйдешь через лес? Все празднуют, кто тебя повезет, по-твоему?
– Не надо было мне вообще приходить... Сейчас бы выпила шампанского и спать легла. Дай мне ключи от своей машины, Дим! – попросила она. – Тебя же все равно кто-нибудь подвезет. Петр Евгеньевич...
– Так, – мрачно догадался он и заглянул ей в глаза. – Явно дело не в Евгеньевиче. Что тебе сказала Люська?
– А что мне могла сказать твоя подруга? – забормотала Маруся, пряча глаза. – Ничего такого... Ну, сказала, что болтают про нас разное, а я ей ответила, что между нами ничего нет и быть не может.
– Так и сказала? – нахмурился он. – Что не может?
– Не может, Дим, совсем ничего не может и не будет. Мы с тобой разные. У тебя своя жизнь...
– Еще бы мы были с тобой одинаковыми! – хмыкнул он. – А насчет того, что будет, а чего нет, не тебе решать.
– Но это моя жизнь тоже! – возмутилась она, но под его суровым взглядом поникла. – Дима, я не хочу проблем и сплетен. Дай мне ключи, и я не буду никому портить праздник.
– Кроме меня! Но тебя ведь не волнует, что я думаю?
– Дима, пожалуйста, я замерзла! – заныла она, едва сдерживая слезы. – Я домой хочу в ванную... и спать!
– Я тоже хочу с тобой домой. И в ванную. И спать я тоже хочу. С тобой.
– Я этого не слышала! – Она закрыла воротником уши и помотала головой. – Ничего не слышала. Все кричат, тут громко! Песни поют... Так весело! А я не по сезону одета! Я поеду, да?
Он оторвал ее руки в перчатках от воротника и крепко сжал в своих, наклонился и громко сказал, не опасаясь, что его услышат.
– Я хочу поехать с тобой домой прямо сейчас, и чтобы у нас было все!
– Но, Дима...
Она готова была заплакать, ее бездонные омуты опять кто-то баламутил изнутри, не давал расслабиться, отдаться течению времени и позволить судьбе действовать так, как было задумано в написанном где-то наверху сценарии.
– Ладно! – Он мгновенно убедил себя, что это не окончательный отказ, а блажь, обида, ошибка, и через некоторое время можно будет все повторить, и тогда случится то, чего они оба хотели еще вчера в его кабинете. – Мы останемся и будем праздновать. Тебе просто надо выпить. Шампанское не подходит. Будешь пить водку.
Маруся с постным лицом праведницы без фанатизма сопротивлялась, пока он тянул ее к столу под недоумевающими взглядами толпы, долго отнекивалась, когда он совал ей в руки рюмку, и морщилась, прихлебывая ледяную водку.
– Закусывай, Маруся, закусывай, а то я тебя не донесу до машины! – смеялся он, протягивая ей вилку с наколотым пельменем. – Умница, а теперь еще рюмочку!
– Ты напоить меня собрался! – догадалась "умница", и он расхохотался и потащил ее к елке, вокруг которой, взявшись за руки, водили хороводы нетрезвые собратья по новому счастью.
– Ну, оттаяла, снегурочка? – закричал он над ухом, когда она, тяжело дыша, вырвалась из цепочки танцующих и попыталась сбежать к костру.
– Да, только руки еще замерзшие...
– Давай их сюда!
Он бесцеремонно схватил ее ладони, стянул кожаные перчатки на рыбьем меху и принялся дышать водкой и чесноком на побелевшие пальцы.
– Дима, на нас смотрят! – пожаловалась она и потянула к себе руки. – Отпусти!
– Они завидуют! – заявил тот, не уточнив, кто кому завидует, и прижался горячими губами, глядя ей в глаза.
– Однажды твои женщины придушат меня в подъезде.
– Тем более тебе нужно мое покровительство! – уверенно констатировал мужчина и сунул ее руки себе под свитер. – Так быстрее согреешься.
– Что ты делаешь? – зашептала она, обливаясь потом при мысли, что со стороны этот жест выглядит совершенно определенно как объятие. – Тебе так холодно!
– А тебе так тепло?
– Да!
– Ну, тогда не сопротивляйся! А то отведу в машину, включу печку... И дальше не обессудь. Я пьяный и ты пьяная.
Она, стараясь отвлечься от мыслей о Люське, которая с ненавистью смотрела ей в спину, потрогала пуговицы на его рубашке, провела пальцами по груди, и его глаза тут же потемнели и сузились. Он обхватил ее свободной рукой, и Маруся растеряно заморгала и подняла домиком тонкие брови "не надо!", но тело снова обманывало ее, неуловимо двигалось ему навстречу, пока голос разума кричал во все горло, что этого делать нельзя. Теперь он совсем отпустил ее руки, но они никуда не девались из-под свитера, поползли за спину, угрожая выйти из-под контроля.
– Поедем к тебе, Машка! – попросил он. – Не могу же я прямо здесь целовать тебя, как в шкафу.
– Меня не надо целовать! – как во сне откликнулась она. – Тебе нельзя меня целовать, у тебя есть женщина.
– Если тебя не целовать, ты замерзнешь! – Еще не хватало думать о Люське и обсуждать с ней своих бывших, и он пропустил глупую реплику мимо ушей. – Или умрешь от собственных сомнений! А когда ты целуешься, ты настоящая.
– Не смей говорить такие вещи!
– Ты сама напросилась! Значит, прямо здесь!
– Дима, Маша, идите в круг! – срывающимся голосом закричала Люба, правильно оценившая глубину проблемы, как только увидела слившуюся в объятии парочку на краю поляны.
Праздник вклинился между ними, разъединил, снова потащил под переливающуюся гирляндами елку, в смех и пьяные крики веселящихся людей. Он успел ей сунуть в руку свои перчатки, и хоровод унес Марусю от опасного искушения, грозившего перерасти в скандал. С другой стороны елки надрывно веселилась и грозно сверкала черными глазами Люська. Но водка, музыка, петарды и накопившаяся за прошлый год усталость сделали свое дело, и Маруся танцевала и веселилась так, как не веселилась никогда в своей жизни, отпустив глупые сомнения в лес за пределы светового круга от полыхающего костра.
А еще через час он нашел ее теплую руку в недрах своей перчатки, которая была ей невообразимо велика, стиснул отогревшиеся пальцы и потянул за собой к машине вместе с толпами счастливой и уставшей, дожившей до праздника и пережившей его городской элиты. Константин шел в авангарде, изредка поглядывая на шефа, который просто обязан был не заметить его состояние. Хотя сам шеф едва ли был в лучшем виде, и даже Петр Евгеньевич с трудом держался на узкой линии дорожки, надеясь до того, как ноги подведут его, оказаться за рулем своего Мондео с синими номерами и красно-белой "люстрой" на крыше. Желающих уехать с импровизированной стоянки оказалось гораздо больше, чем посадочных мест, и, стоя возле хозяйской машины и кивая проходящим, Маруся слушала, как красавица Людмила Иванова, как сиротка на паперти, просилась сначала в одни, потом в другие сани. Но никто не рисковал взять ее на борт, и постепенно стоянка пустела.
– Дим, ты ведь меня подвезешь, да? – Люська предприняла последнюю попытку уехать из леса и потянула за собой верную Любаню. – У тебя же есть место в машине?
– Вообще-то место только одно, – покашляв, сказал он и снова завладел Марусиной рукой. – Горин напросился, и мы с Машей сзади.
– Но ты же как раз к моему дому едешь! – капризным голоском напомнила она и вдруг вспыхнула гениальной идеей: – Я могу к тебе на колени сесть. Ты же знаешь, я не тяжелая.
– Хм... пожалуй... – Хозяин открыл дверцу, стараясь не смотреть на Марусю. – Полезай назад.
Недоумевающая Люська подобрала полы шубы и полезла внутрь. Вслед за ней втиснулась Любаня. Дмитрий Алексеевич удовлетворенно кивнул и обернулся к заинтригованной Марусе.
– А тебя я возьму на колени.
– Ни за что! – Она потрясла головой и отступила. – Я лучше в багажник.
– В багажник не получится, там твой подарок.
– Подарок, точно! – Маруся разом забыла про немыслимое предложение. – Я же тебе подарок привезла! – И полезла во внутренний карман дубленки. – Вот!
– Галстук? – удивился он. – Зачем ты тратилась!
– И булавка! – радостно подтвердила она и быстро поцеловала его в щеку. – С новым годом!
– Тебе не нравятся мои галстуки? – заподозрил подвох он, пряча подарки в карман. – У меня вкус хромает, да?
– Дима, да я же ничего больше не смогла придумать. У тебя ведь все есть.
– Не все! – Хозяин смотрел на нее глазами голодного хищника. – Поехали отсюда.
Он забрался в салон, из глубины которого сверкали две пары глаз. "Будь что будет!" – сказала себе шансонетка и оказалась у него на коленях. Всем, кроме мгновенно уснувшего Горина, вдруг стало не по себе. Константину – за свое пьянство, Люське – ощущать, что предпочтение отдано не ей, Любане всего лишь мешали длинные Марусины волосы, а Дмитрию Алексеевичу было тяжело, душно и хотелось забраться к женщине под юбку, если бы на ней была юбка. Сама Маруся, не мигая, смотрела в окно и старалась отрешиться от ощущения напряженного мужского тела под собой. Но мысли не желали останавливаться на ночном пейзаже, и ей было стыдно, что это ощущение ее волновало и тревожило тем больше, чем ближе машина подбиралась к дому. Длинный кортеж торжественно въехал в город и вдруг рассыпался по улицам и переулкам. Однако до центра добралось немало машин, по дороге высаживая разгулявшихся пассажиров. Едва Константин остановился возле дома, из трех подъехавших автомобилей высыпались, как спелые горошины из стручка, восемь человек и радостно загалдели, не желая тотчас же расставаться.
Ощутив твердую почву под ногами, Маруся почти протрезвела, успокоилась и приготовилась попрощаться с коллективом, но хозяин что-то сказал вглубь салона, и Константин вывалился на тротуар и извлек из багажника здоровенную цветную коробку, перевязанную лентой.
– Это тебе! – сказал хозяин и с нежностью посмотрел на Марусю. – Пойдем, я отнесу!
– Сначала проводим Марию! – загалдела толпа, желающая во что бы то ни стало продлить праздник. – Будем всех провожать. У тебя шампанское есть?
– Что это, Дима? – в легком ужасе спросила она, не слушая крики за спиной.
– Пойдем наверх, увидишь!
– Скажи мне сейчас, а то что-то мне уже нехорошо! – Она, и правда, выглядела испуганной. – Там что, медвежья шкура? Почему коробка такая немыслимая?
– Почти угадала! – усмехнулся мужчина.
– Шампанского! Шампанского! – скандировала за спиной веселая толпа, увлекая ее в подъезд.
Страждущие выпивки и сюрприза заполнили все три лифта, а Маруся не сводила глаз с загадочного лица Дмитрия Алексеевича, предчувствуя, что сюрприз окажется вовсе не таким веселым, как всем кажется. На третьем этаже двери открылись почти одновременно, и на лестничной площадке сразу стало тесно и громко.
Когда она пробилась к своей двери, там уже ждали незваные гости и в первых рядах – заинтригованные и напряженные Люська и Любаня.
Гости вломились в маленькую квартирку с неубранной кроватью, упавшим на пол халатом, кучей немытых чашек в раковине и раскрытым на середине томиком Есенина на тумбочке. Филька оглушительно лаял и пятился к шкафу, высматривая хозяйку.
– Дима, что ты делаешь? – пожаловалась она и, на секунду зажмурившись, переступила порог собственного дома.
– Шампанского!
– Подарок!
– Любаня, две бутылки шампанского в холодильнике! – деловито распорядился Дмитрий Алексеевич. – Бокалы в шкафчике над столом. Маша, снимай дубленку.
Дубленка отправилась на вешалку, а Константин, поймав взгляд хозяина, принялся развязывать неподатливый бант на коробке. Маруся смотрела на Люську, Люська смотрела в коробку, а мужчина смотрел на Марусю и тоже чувствовал, что ничего хорошего не будет, потому что лицо у нее было каменное, темный омут зрачков был неподвижен, и только пальцы раз за разом скручивали и отпускали длинную светлую прядь. Наконец, Константин справился с лентой, крышка со стуком упала на пол, королева красоты выдохнула "о, Господи!", и по комнате прокатился вздох восхищения. Маруся вопросительно взглянула на Дмитрия Алексеевича, избегая взглядом коробку, будто оттуда вот-вот должен был явиться самый страшный ее кошмар.
– Примерь! – потребовал хозяин и извлек на свет шубу.
– Что это? – громким шепотом спросила у Люськи Любаня и зазвенела зажатыми в пальцах бокалами.
И тогда на напряженные Марусины плечи упал почти невесомый серебристый мех, а Люська бросила возмущенное "шиншилла" и ушла на кухню, потянув за собой упирающуюся подругу.
– Дима, я не возьму.
Ей не надо было ни секунды, чтобы отказаться от подарка. Не требовалось искать причин, чтобы вернуть его в коробку и, перевязав бантом, всучить Константину и закрыть за всеми дверь.
– Это подарок, – набычился он.
Подарок для обсуждения главными сплетниками города, подарок, за который продавалось большинство женщин, с которыми он спал, подарок, как бельмо на глазу, как след от помады на воротнике рубашки, как забытые в салоне автомобиля трусики. Подарок, кричащий "да, да, она моя любовница, я сплю с ней!". Мужчина торговал ее, как Рогожин Настасью Филипповну, и все вокруг ждали, что она примет шубу и подтвердит свой статус, о котором было столько домыслов с момента ее приезда в город на безумно дорогой машине.
– Спасибо, Дмитрий Алексеевич, она очень красивая, – сухо сказала жена Дмитрия Климова и, не взглянув на шубу, скинула ее на руки хмурому Константину. – Повесь в шкаф, пожалуйста, и будем пить шампанское и веселиться.
Но почему-то пить шампанское и тем более веселиться всем расхотелось, как будто вместо мехового манто ей вручили ордер на обыск с конфискацией при понятых. И даже Дмитрий Алексеевич понимал, что между ними только что произошло нечто необъяснимое, непонятное и плохое, но что стало причиной такого поворота событий, он не знал. Сконфуженные гости потянулись к выходу, как утки на юг, задевая рукавами и полами одежды застывшего посреди прихожей хозяина.
– Пойдем, Дима! Поздно уже! – сказала лучше всех разобравшаяся в обстановке Люська и крепко взяла его под локоть. – Хозяйке надо отдохнуть, а нам с тобой еще Любаню домой везти.
– До завтра, Маш? – Он обернулся с порога, чувствуя себя почти виноватым. – Вернее, до сегодня.
– Спокойной ночи, – ответила она, не трогаясь с места, и посмотрела на грязные лужицы от растаявшего снега на полу. – И с новым счастьем, видимо.
– Да уж! – подтвердил Константин, пристраивая пустую коробку в углу прихожей. – С новым счастьем!
Маруся ушла в комнату, холодно отодвинула улыбнувшуюся Филькину морду, стянула с себя свитер и джинсы, нашла в ванной тряпку для пола и принялась тщательно протирать ламинат в три часа утра первого января, ползая на коленях среди грязных следов. В шкафу за неплотно закрытой дверцей переливалась серебром шуба, по стоимости не уступающая дорогой иномарке. Настоящий троянский конь, обманом проникший в ее дом. Маруся вымыла руки и открыла дверцу шкафа пошире. Ей и в голову не приходило, что можно носить на себе целую машину, вызывая острую зависть и ненависть женщин, понимающих толк в мехах. И не так был страшен сам факт появления шубы, потому что она давно научилась принимать дорогие подарки, не пересчитывая их стоимость в долларовый эквивалент. Но попытка купить ее... И эти люди в ее квартире... И уверенный голос Люськи "нам с тобой еще Любаню домой везти", объединивший мужчину и его "бывшую" в новогоднюю ночь.
Маруся достала из шкафа заискрившуюся в свете люстры шубу, накинула на плечи и уселась на краю одинокой постели. Филька обиженно смотрел на хозяйку из прихожей, но она перестала замечать его, как будто ушла в другое измерение.
Вот и хорошо, что не пришлось объяснять мужчине, что он не может остаться. Вот и замечательно, что эта ночь закончится, как и любая другая в последние месяцы, в одиночестве на широкой кровати. И правильно она решила, что Люська должна забрать своего заигравшегося любовника обратно. Ей никто не нужен, у нее есть воспоминания о прожитой жизни с любимым мужем, и этих двадцати лет достаточно, чтобы жить ими все оставшиеся годы, двадцать или пятьдесят – не важно. Маруся закинула замерзшие ноги на кровать, накрылась невесомой шубкой, стоимостью в престижную иномарку, и через несколько минут забылась тяжелым сном.