18.
Семь штук – это перебор.
Выпили чаю с Поповичем. После прочёсывания окрестностей, разбора кто как отличился, после моего несомненного лидерства в этом процессе, после того, как «те, кому надо» умотались по своим секретным делам – сидим дома. Курим. Я один смолю. Боб никогда и не баловался. Спрашиваю его:
- Скажи-ка мне, мудрая черепаха Тортилла. Зачем меня эти ребята таким вот образом на цугундер взяли ? Нужно было проверить меня? А в чём? И почему меня?
Черепаха почесала в затылке, зевнула.
- Гордись, мудила. Ты ведь не только в числе самых подозрительных. Это ясно. Вас всего четверо-пятеро. Но тебя они, стало быть, и самым умным считают. Подчёркиваю: умным. А не хитрым. С такой мордой не бывают. С новгородской.
Я обескуражился. Не обиделся, нет. А, именно, маленько омудел:
- Ладно. Сочли меня таким. А на хрена злить-то?
- Ххе. А если шпалеры у тебя, тебя «зацепили», у тебя нервы сдали, ты один «достаёшь из широких штанин», начинаешь отстреливаться и – готово! Преступление раскрыто, - любуясь исключительно собой, подбил логические звенья Попович.
- Да если я такой умный? Да пистоли у меня, да разве меня на такой голый понт возьмёшь? И почему из «широких штанин»? – возмутился я Борькой, как и всей компашкой тех «кому надо».
Не знаю, не знаю. – Стал терять всякий интерес к дедукции, мать её за ногу, Боб.
- Это я так думаю. А они может совсем по-другому. Может они тебя проверяют шибко серьёзно в других целях. Хотят дать задание. В тыл тебя забросят.
- В какой тыл? – заорал я. – В задницу они меня забросят. Вот куда. Или уже.
- А что? Неплохое место. Для начинающего агента. Я пошёл спать. Утро вечера…
Меня слеза прошибла:
- Вчера кто-то мне уже так накаркал. Давай ты теперь. Поглядим на завтрашний денёк.
С утра меня взял в оборот опять новый «щит и меч». Упитанный, простоватый с виду, майор. Судя по клюву и загривку, не любитель выпить и закурить. И протоколы, в отличие от вчерашнего капитана, тоже составлял через силу. А может у него такая манера была? Стиль. Не понял я. И по вопросам он скакал:
- Кроме ефрейтора Горина и рядового Фуряева, кто ещё на складе тогда работал? А кто мог, но не хотел? А хотел, но не мог?
- А кто ещё хотел должность начартвооружения занять?
- А жена Феркесина знала, где пистолеты хранятся? А почему вы не знаете, знала она или нет?
- А вот кто ключи от склада давал? Дмитриев или Павлюк? Как это Павлюк давал, да вы не взяли?
- А Феркесин зачем вас с собой взял на другой день на складе ковыряться? Вы ему посоветовали печать срезать и забрать с собой?
- А старшина Соловьёв вам чего-нибудь предлагал со склада из излишков? Так-таки и ничего?
- Почему только ефрейтор Искам и рядовой Сущенко ездили в отпуск? А вы сами во Львове бывали?
- Куда Феркесин дел срезанную печать с отпечатком пальца? Как это вы не подумали и согласились лезть рукой в шкаф с пистолетами?
И т.д.
Написанный майором протокол читал не внимательно. С ужасом представил: месяцами сидеть в камере, ходить на допросы… Всё подпишешь, лишь бы быстрее в зону, на лесосеку.
Хотел уходить. Время опять к обеду. А майор меня тормозит:
- Погодь-ка. Пойдём вместе. Хозяйство покажешь. Туда-сюда. Где какие замки, что опечатываете.
Около часа водил его. Тоже, как с вопросами, кидался в разные стороны. В ангаре мастерской вдруг спрашивает:
- А ефрейтор Искам здесь? А ну, подь сюда, Искам. Лейтенант, ты свободен. А ефрейтор – за мной.
Искам, как сейчас помню, Виктор – немец. Из Поволжья. У нас в части их было человек десять. Все очень приличные бойцы.
Я покатил в столовку.
Вечером заступать мне в караул. Нужно, чтоб меня Борька запер снаружи. Якобы меня нет. А к разводу отпер. Или можно через чулан, чердак, другую квартирку выйти самому.
А пока зашёл Мишка. Принёс немного новостей. Из штаба. Не для общего пользования.
- С чего начать? С главного или с мелочей. Обычно спрашивают: с хорошего или с плохого? Ну, у нас хорошего нет и не предвидится.
- Начни издалека, - предлагает Попович. – И постепенно приближайся к полной ампутации.
Мишка успокоил:
- Наркоза нет, сейчас резать не будем. А издали – пожалуйста. Комдив запретил нам отпуска. Вот они и скрылись вдали.
- Продолжай, добролюб ты наш. В Заполярный-то хоть не запретят? – подал голос я.
- О! А это идея. Мой начальничек ужесточить режим желает с целью нахождения своего личного оружия. - Издевается Мишутка над нами.
- Только от не себя этот почин выдвигай. А то, начпрод тебя отравит, зампотех тягачом переедет мёртвое тело, нач твой штаба от тебя откажется, мы твои эстампы все растащим, на твоё место Гарбузёнка выдвинем, - радостно даже, выдал Боб.
- Гарбузятина писать не умеет, - Мишке скучно было в каморке штабной торчать. Его ещё не начали допросами пытать. Вот он и развлекался. Над нами.
- Мы за него по очереди марать бумажки станем. Однако, отвлеклись. Ещё чего поганого принёс, крыса штабная? – любовно продолжил сбор слухов Попович.
Мишутка – молодец, конечно. На «крысу» внимания не обращал. Знал, что всё проходяще. А с таким, как Феркес, всё одно, что медведю лапу жать: страха много – удовольствия никакого.
- На Ладогу или не поедем, или в последнюю очередь. В начале сентября, - добавил ПНШ.
- Зашибись! Бутылки пустые по всему полигону собирать. И девки непотребные – все наши, - болтанул я, чисто не думавши. На стрельбы-то хотелось.
Не стрелять, нет, Боже упаси. В Ленинград ведь съездить лишний раз, о чём речь?
- Ну, ты-то, выдающийся наш, можешь не беспокоиться. Особо приближённые к ЧП, вроде тебя, тут останутся. Такое есть пожелание. Уж и не знаю, от кого исходит, - постарался сразу же успокоить меня Мишутка.
- Тады – «ой», - стало очень тоскливо, но надо чего-то бодрое болтануть. – Записочку передадите в Питер. Одному пареньку. Он у меня подругу «увёл». Клариссу незабвенную. Будто я, начштаба, предупреждаю его. Пусть шпалеры перепрячет понадёжнее.
- Знал, что ты умом-то, не очень. Однако, чтоб до такой степени… Иди спать. Вечером свой шпалер получишь, так гляди, не балуй. И перестань каждый раз его смазывать. Уже интересуются. «Те кому надо», - это Борька прервал наш диспут. – Пойдём, Мишутка, к тебе. Запрём его снаружи.
Стою на плацу. Идёт развод. Дежурным заступает опять Пелипенок. И весь состав караула его. Мои продолжают на складе изображать наведение марафета. Естественно, под началом Соловья. Майор Дудник, конечно же, обозвал это насилованием Му-му. Ещё добавил из своего богатейшего армейского опыта. Войну он закончил в Польше. Потуги на складе сравнил: «В Варшаве хотели улучшить работу публичного дома. Ремонт, занавески, музыка,… Старый еврей их вразумил: пока девочек не смените…»
Этот случай Дудник рассказывал уже второй раз. В первый раз Гарбузёнок, с присущей ему деликатностью заржал:
- Мой папахен тоже в районе Австро-Венгрии ногу потерял. И мне этот самый анекдот рассказывал.
Майор не зря отшагал пол-Европы. Его смутить было труднее, чем Соловья-разбойника.
Отвечает Гарбузёнку:
- А твой батька в каких войсках служил? В автобате? Так это он и был значит? Совет давал пане Зосе. Бандерше. Я ж его там и встретил. Во, бля! То-то я всё думаю, на кого, ты лейтенант, похож?
А развод тянется своим чередом. Мне менять Малька. А с ним всегда стрёмно. Он, как-то с первоначалу, самую заурядную распространённую херню с ПМ чуть не выкинул. Стал забавляться. Затвор передёрнул. В канале – чисто. Хотел «щёлкнуть». Я оцепенел. Не знаю, чего его удержало?
Мои мыслишки прервал посыльный с КПП. К заступающему комбату. Меня, мол, требуют. И отказываться от приглашения не стоит. Пелипок пожал плечами. Мне:
- Шагай. Мой сержант, твой помощник примет караул. Будет тип-топ.
Ясно дело, я – в библиотеку. С тех пор на предложение, «сходить в библиотеку, прочитать пару книжек», думаю не о портвейне. А о библиотекарях. Которые меня там ждали в те времена.
На этот раз компашку возглавлял подполковник. Пока не знакомый. Опять танкист. Очень смурной. Абсолютно лысый. С вислыми боксёрскими плечами. Всю дорогу сверлил меня взором. Не мигая. И молча.
Вёл задушевную беседу военврач. Майор. «Лечить будут» - тоскливо подумал я. В бытность мою в военмедакадемии приходилось слышать. Да и видел. Как самые гуманные, на кошках бедных, диссертации себе кропали.
Третьим присутствовал наш старлей. Его в первый раз привлекли.
- Знаем, куришь, лейтенант. Угощайся, - предложил мне врач, доставая из кармана бело-красное «Мальборо».
Ну и ну! Начало семидесятых. Край СССР и планеты. НАТ-ы рядышком. И майоры Пронины передо мной на стол – пжалста! Кури, Вадя. Ихние.
Это я сейчас так стебаюсь. Тогда мне было просто очень грустно.
- Да, у меня, вот. Свои, - достал из галифе мятую «Шипку». Кстати, отличные были сигареты. – Боюсь кашлять стану.
Закурили. Я-то точно. А вот они – не помню. Мальбору они не запаливали. Точно. А старлей тянул Беломор. Нет. Экзотику капиталистическую не могли тратить. Выдавать им их должны ж под отчёт.
Майор открыл ящик письменного стола. Достал пистолет. Макарова. Положил перед собой. Все глядели на меня. Помолчали секунд пять-шесть. Лечащий врач говорит. Спокойно, дружелюбно:
- Ну, что, лейтенант. Оружие любишь, знаем.
Пожал я плечами:
- Ну. Люблю. И что?
- Чистишь часто. В карауле. Другие только сапоги чистят. И то носки. Задники у всех грязные.
Я покосился на свой левый каблук. Да. Грязноват.
Майор продолжил обо мне:
- И у сослуживца одного просил. Из дома привезти. Наган. Закопанный.
Ну, ясно дело. Уже идёт во всю широкий опрос. Прочёсывание личного состава. Прекрасно помню. Из «Заполярного» в автобусе ехали. С зампотехом лейтенантом Размазовым трепались. Он родом из каких-то уральских или яицких казаков. Я спросил, умеет ли шашкой махать. Он сказанул, что из пулемёта тоже. У них там попрятано, позакопано всего. Ну, я и не упустил случая. Языком-то:
- По экспедициям буду мотаться. Поедешь в отпуск – привези. Я тебя в Питере с девушкой познакомлю.
У Размазика вопрос этот стоял весьма актуально.
Ну, чего тут ответить врачу-душеведу? Молчу. Сокрушённо.
- Ты вот что, лейтенант. Чего жизнь-то портить? Много на тебе сходится. Давай, признавайся, лучше будет. И оружие дома было. С войны, а? Давай. С кем не бывает?
Во! Всё знают, всё ведают. Где-то, кому-то, точно и не помню. Хвастал. Батька с войны привёз. В оттоманке хранил. Два ТТ новенькие. Мамаша на помойку выбросила. Крёстный, дядька Мишка подтверждал: «Эх, дура, Катька, твоя матка, на помойку, такие машинки!» Сокрушался. А как я-то переживал. По сю пору. (В последние годы – особенно).
Чего уж тут отрицать?
- Ну, да. Ну, хотел бы. Но – один! Дорогие товарищи, зачем мне семь-то? – воззвал я к трибуналу. Особому.
Помолчали.
Майор крутанул пальцем ПМ на столе:
- Один? Да. Такой бы?
Я с отвращением скривился:
- Больше уже не хочу. Не то слово. Мне сейчас и мой-то осточертел.
Хлопнул себя по правому боку. Где в кобуре мой штатный. С двумя обоймами.
Повисла некоторая пауза. В тишине библиотечной. До меня стало доходить…
Я сидел к ним левым боком. Как вошёл. Справа они меня и не видели. Врач скосил один глаз на старлея. Тот выпучил оба. Старшой подобрал свои могучие плечи.
«Ну, их на хер, - думаю. – Надо стравить пар-то».
Жалостливо извиняюсь:
- В караул я заступаю. Да глаза б мои не видели. Ни склад этот, ни стволы с пистолетами.
Сейчас бы им пожаловаться. На самого себя. На дурака. Мог бы в Кремле служить, так нет же… Напросился. Сам.
Махнул я рукой. Машинально. От безнадёжности.
Старший подал голос. Впервые. Задумчиво:
- Да-а. Семёрка тебе, пожалуй, ни к чему. Ну, идите.
И вдруг рассмеялся довольно зычно:
- Пистолет ему свой дать почистить, что ли?