Первый семестр - самый трудный.
На первый курс физфака МГУ в 1950–ом году было принято около 290 человек.В связи с преобразванием физико – технического факультета МГУ в самостоятельный институт осенью 1951 года в наш курс «влилось» ещё примерно 100 (или больше) человек из числа окончивших первый курс «физтеха». Но аудиторий, как для лекций всему курсу, так и для семинарских занятий по группам, остро не хватало уже в 1950 / 1951 учебном году.
Ещё острее ситуация стала с «ростом» курса. В результате в Большой физической аудитории старого невзрачного здания физического факультета МГУ (постройки второй половины восемнадцатого века) мы слушали лекции только по физике и по некоторым разделам высшей математики, а также занимались в лабораториях общего физического практикума.
Лекции по химии мы слушали в Большой химической аудитории химического факультета, а лекции по многочисленным другим предметам читались нам в больших и малых аудиториях разных факультетов, расположенных в комплексе зданий МГУ на Моховой. У некоторых аудиторий были замечательные названия, например, Большая зоологическая, Большая ботаническая.
Были и такие названия: Коммунистическая, Ленинская. Семинарские занятия по группам проводились как на Моховой, так и в помещениях, арендованных в различных районах Москвы – в Сокольниках, на Б. Грузинской и в прочих разных местах.
На первой, установочной, лекции нам, первокурсникам, среди прочих полезных сведений, было сообщено, что голова физика – исследователя это не справочник, а пособие для пользования справочником. Но идея учебной программы физического факультета явно противоречила такому утверждению. Мне кажется, эта идея исходила из предположения, что в голову студента - физика за короткий срок можно вложить бесконечно большой объём информации.
В течение пяти (из пяти с половиной) лет всему курсу в больших аудиториях по нескольку часов в день читались огромного объёма курсы лекций по высшей математике, дифференциальным уравнениям, методам математической физики, механике, молекулярной физике, электричеству, оптике, атомной физике, теоретической механике, термодинамике, статистической физике, электронной теории поля.
А на семинарские занятия в группах по практическому освоению этого огромного материала времени, на мой взгляд, отводилось неоправданно мало. Да и группы для таких занятий были излишне многолюдные (по 25 - 30 человек).
И на самостоятельную подготовку к семинарским занятиям оставалось совсем мало времени - ведь кроме основных, уже перечисленных, были ещё лекции по химии и истории физики. Много времени требовали занятия в лабораториях общего и специального физических практикумов, которые являются одним из главнейших элементов подготовки физика-экспериментатора.
Вполне добротно проводились занятия иностранным языком - регулярно один раз в неделю и небольшими группами (по 8 - 12 человек). Правда, эти занятия проводились по советским канонам - без обучения разговорной речи. А зачем советскому научному работнику уметь разговаривать с иностранцами? От нас требовалось всего лишь умение быстро переводить тексты по своей специальности и ещё быть в состоянии перевести простой газетный текст.
Непонятно, зачем нам нужно было учиться переводить газетный текст. Ведь в Москве тех лет днём с огнём не найдёшь иностранную газету, а о поездках за рубеж никто из нас и мечтать не мог. В результате такой подготовки я наловчился быстро переводить с немецкого языка на русский статьи по оптической тематике из серьёзных научных журналов. Зато, встретившись с немцами в 1957 году в Москве на Фестивале молодёжи и студентов, я очень медленно и с трудом строил фразы на простейшие бытовые темы.
Очень большой и очень обидной потерей бесценного учебного времени была необходимость изучения таких наук, как основы марксизма – ленинизма,политическая экономия социализма, исторический материализм. Наверное, многим из студентов физиков было бы интересно и небесполезно факультативное знакомство с некоторыми основами философии как науки. Но то, что принудительно - обязательно заставляли нас изучать, никак не было похоже на науку.
И контроль посещения этих занятий был намного строже, чем контроль посещения занятий по основным предметам. Последствия необоснованного пропуска занятий по «общественным наукам» могли быть серьёзней, чем просто появление карикатуры в стенной газете. Нужно добавить, что соответствовать «на четыре - пять» требованиям экзаменаторов по этим предметам было нетрудно, но очень противно.
Поток информации по основным дисциплинам, как мне казалось, чрезмерно большой для моих способностей, поначалу с головой накрыл меня. Угнетало ощущение, что другие–то, похоже, справляются. Ощущение это было особенно неприятно потому, что за годы учёбы в школе я привык быть в числе самых первых.
С годами понял, что на курсе в действительности было десятка два – три (может быть, чуть больше) сверх одарённых личностей уровня будущих академиков Р.З.Сагдеева и О.Н.Крохина, легко справлявшихся с упомянутым потоком.
И потому моё место где – то в серединке курса из четырёх сотен студентов - совсем не позорно. Даже Сагдееву, имевшему ещё до поступления в университет звание кандидата в мастера спорта по шахматам, и уже имевшему мастерский балл, шахматы пришлось бросить. После первого же участия в шахматном турнире в университете Сагдеев, по его словам, понял, что серьёзные занятия физикой несовместимы с участием в шахматных турнирах.
«Со скрипом», с повышенной температурой, с сильной головной болью и, кажется, с двумя «тройками» в зачётной книжке, я одолел первую экзаменационную сессию. Соответственно – оставшись без стипендии. Ничего подобного и никогда больше с моим здоровьем не случалось ни за пять последующих лет в университете, ни за сорок пять лет работы в Академии наук. (Вообще за эти пятьдесят лет я ни одного дня не провёл на больничном, и даже голова не болела ни разу.)
Болезненное состояние во время первой экзаменационной сессии можно объяснить, видимо, сильнейшим нервным стрессом. Как бы то ни было, уже через день после последнего экзамена у меня не было ни малейших признаков болезни и,более того, я тут же подговорил Андрея, сына моего отчима, студента третьего курса Медицинского института, немедленно ехать на зимние каникулы в Ленинград. Впоследствии «тройка» в моей зачётной книжке иногда ещё появлялась. Но никаких стрессов по этому поводу я уже не испытывал, к тому же, начиная со второго курса, стипендию нам платили и за "тройки".