Пропустив симпатичную девушку в открывшуюся автоматически дверь Костя вышел из придорожного супермаркета с полиэтиленовым пакетом, в котором лежала бутылка минералки, две пачки соленых орешков, бутерброд с ветчиной и блок сигарет. Предстояла неблизкая дорога и надо было запастись провиантом. Все таки почти двести километров, да и время уже позднее, вряд ли по дороге он сможет встретить что нибудь открытое – в деревнях рано ложатся спать.
Возле дверей расположился маленький киоск с компакт – дисками, батарейками, ручками и прочей мелочью. Костя уже прошел мимо, но неожиданно увидел знакомое лицо и гитару на одной из разноцветных коробок.
-Это что у Вас, Высоцкий? – спросил он, показывая пальцем на диск.
Женщина за прилавком повернулась в направлении пальца, взяла коробку и протянула Косте.
-Берите еще, у нас скидки, так что совсем даром отдам! – И она показала на другие коробки с лицами известных певцов и рок-групп.
Костя отрицательно покачал головой, расплатился и направился к своему «Форду». Отъезжая от стоянки, он с удовлетворением посмотрел на две машины, которые одновременно рванулись к освободившемуся месту, открыл коробку, вставил диск , достал сигарету и закурил...
Корабли постоят, и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоды...
Это была одна из самых любимых им песен. Костя вспомнил, как они с пацанами слушали первую свою ленту с Высоцким на старой «Комете» со снятой верхней панелью, а потом пели его песни в лесу под гитару, выпив перед этим трехлитровую банку какого-то красного пойла. Горел костер, рядом сидели девчонки и жизнь была прекрасна и бесконечна...
Протопи ты мне баньку по белому
Я от белого свету отвык...
Голос проникал везде и Костя вдруг почувствовал запах парной и увидел себя сидящим на полках маленькой деревенской бани вместе с другом Мишкой, который два года назад умер в Липецке, а рядом сидели еще ребята и было здорово, потому что они получили деньги за халтуру и завтра уезжали домой. А сегодня можно было расслабиться и хорошо накатить под венички...
А на левой груди профиль Сталина,
А на правой Маринка анфас...
Этот профиль он первый раз увидел на груди Давида, поволжского немца из второго подьезда их панельной пятиэтажки. Вечером, после работы, Давид шел в угол двора, садился там на деревянные ящики, притащенные для него пацанами из пункта приема посуды, наливал себе в граненый стакан водки, степенно выпивал, закусывал черным хлебом с лежащей сверху блестящей килькой и начинал свой рассказ:
-А вот снял ты шмару и что ты будешь с ней делать? А я тебе скажу! Прежде чем толкать в нее свой ..., ты проведи у нее рукой т а м, и понюхай! И если не стошнит, тогда вперед, на бабу Клаву!
-А если насморк, или там сопли?- с волнением спросил один из благодарных слушателей, хлюпнув носом.
-А если сопли, так сиди у мамки на печке с Дунькой Кулаковой в обнимку! – под гогот остальных говорил Давид, смотря на всех веселыми пьяными глазами...
Костя рассмеялся и даже без обычной злобы посмотрел на пронесшийся мимо на дикой скорости огромный джип с включенным дальним светом фар.
...кругом пятьсот и некуда идти...
Он вспомнил, как однажды поехал на север, в гости к брату, начальнику какого-то трубостроительного управления, и, как встав утром с глубокого похмелья, они сначала летели куда-то на вертолете, потом пили водку с коньяком, а на улице все трещало от почти сорокаградусного мороза. А когда закончилось то, что можно было весьма условно назвать светлым временем суток, они поехали домой в кабине «Урала», груженого какими-то бочками. Костя спал, стукаясь головой то о плечо водителя, то наваливаясь на брата и проснулся только тогда, когда они остановились посреди замерзшего болота возле сьехавшего в кювет такого же «Урала». Их водитель вылез из кабины и о чем-то долго говорил с шофером застрявшего машины, а потом залез в кузов и подал тому мятую канистру.
-Что там у него? – спросил Костя у брата, который по рации вызывал тягач.
-Бензин, что же еще? – удивленный Костиной тупостью ответил брат.
-А я думал – спирт, - сказал Костя, шаря по карманам в поисках сигарет.
-Ах ты... доцент! – рассмеялся брат и легонько треснул Костю по шее.
И только через несколько минут до обиженного и мучаемого сильнейшей головной болью Кости дошло, что бензин – это несколько так необходимых часов ЖИЗНИ среди этого жуткого белого безмолвия...
...он не в такт подпевал,
Он с рассветом вставал,
А вчера не вернулся из боя...
Он почувствовал вдруг, что он не один в этой машине, а рядом с ним сидит его старый верный друг и они беседуют о жизни, о той страшной войне, которую они не знали. Костя как бы раздвоился, тело его совершенно отдельно вело машину, переключало передачи и даже ворчало на обгонявшие машины, а сам он - маленький восьмилетний мальчик и перед ним сидит на деревянной каталке с подшипниками вместо колес страшный инвалид, которого боятся все ребята из их двора.
-А ну-ка пацан, подсоби!
Инвалиду надо подняться к магазину, у которого он просит милостыню, а брусчатка, которой выложена дорога, покрылась тонкой корочкой льда и обрезки лыжных палок скользят по обледенелым камням... Костя упирается руками в рваную фуфайку, от которой жутко разит мочой, махоркой и еще неизвестно какой кислятиной, и толкает тяжелое тело в гору. Шапка сползает на глаза и хочется убежать, но он продолжает толкать и только на горе, увидев протянутую ему грязную руку с кривыми пальцами, бросает в нее двадцать копеек, которые дала ему бабушка на хлеб, и расплакавшись, убегает...
Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие как часовые.
Отражается небо в лесу, как в воде
И деревья стоят голубые...
Огни встречных машин неожиданно расплылись и Костя понял, что он плачет, и не просто плачет, а рыдает, размазывая свободной рукой слезы по щекам.
-Да что же это со мной! – вслух сказал он и, вытерев слезы, начал пить воду из пластмассоваой бутылки. Диск закончился и вдали заблестели рекламы приближающегося города. Костя вздохнул, подергал затекшей ногой и уселся поудобней.
-Интересно, - подумал он. – Столько хорошего и, без сомнения, талантливого народу поет и играет, а вот так, чтобы ЖИТЬ вместе на этих километрах – только он, Высоцкий. И пусть его знает и любит хоть миллион народу - он и его, Кости и никому он, Костя, никогда Высоцкого не отдаст...