17.
Сено – солома.
Знакома нам старая русская пословица: «Утро – вечера мудренее». От бабушек ещё, от дедушек. Очень хорошая пословица.
Ни свет, ни заря опять в штаб всех кличут. Пока делал вид, что бегу шибко – размышлял. Над пословицей.
Мудренее. От существительного «мудрость»? Или от наречия, что ли, «мудрёнее»? Заковыристее. На границе с глупостью. А уж в штаб вошёл, совсем другую народную присказку вспомнил. Многие годы спустя, её Довлатов Сергей вложил в уста мальчишке деревенскому: «Поплыли муды по глыбкой воды». Корень тут один или просто созвучие? И в языке нашем «могучем и великом» и в жизни всё путается: ум, мудрость, мука и мука (та, что перемелется). А вот тут ещё и они плывут по мутной воде. Ой, не зря столько лет Герасим топит бедную «Му-Му».
Тут вот Мишаня Белый Ус заглянул в бумажки мои, говорит, как слабоумному Герасиму: «Ну, чего ты мудришть, мудила? Проще пиши, не умничай. И Му-Му не трогай. Это – святое».
Да. Конечно я понимаю. Мои муки творчества, как мычание. Их топить следует. На «глыбкой воды».
И в штабе нашем утро было явно «мудрёнее». Вчера, поздним вечером, Дьяк нас всех строполил на доверительную работу с личным составом. И чтоб утром ему всё доложить!
А сегодня командира вместе с начальником штаба увезли. В Мурманск. И Павлючину прихватили. И они теперь там докладывают. Может вместе с Дмитриевым. Не знаем мы.
Нас очень много набилось в командирский кабинет.
На дьяковом месте – командарм Володин. Справа и слева от него несколько незнакомых. От майора до полкаша. Петлицы разные. Щит и меч, прокурор один. Не «совиный», новый для меня. В углу у окна затесался старлей Заёк. Значит дрючить нас будут в три смычка: и родная армия, и военная юстиция, и «особые» люди.
Генерал-лейтенант выглядел усталым. Можно представить почему. В забытой Богом Печенге, в вонючем кабинетике, на месте раздолбая-подполковника, потерявшего целый мешок пистолетов, вместе с этими вот идиотами, что перед ним жмутся…
Наверное сильно нас всех командующий армией любил. Но держался достойно. Не отнимешь.
- Товарищи офицеры и прапорщики, - начал Володин. – Необходимо начать немедленно прочёсывать всю прилегающую к части территорию. Всем личным составом. Свободным от нарядов. Под руководством своих командиров. Начальник штаба убыл. Где помощник?
Товарищи по оружию заботливо подтолкнули ближе к столу Мишутку.
- Я! Лейтенант Иванов, - ничего ему не оставалось, как в струнку тянуться.
- План, график составьте, лейтенант. Через пол-часа мне на подпись. Через час приступайте к прочёсыванию. Каждый кустик, каждый бугорок. Обнюхать. В девятнадцать ноль-ноль здесь у меня сбор. На доклад. Всем.
Генерал помолчал. Поглядел в стол. Продолжил:
- Это первое. Второе: на складе у вас – бардак. Где начальник артвооружения?
Вопрос повис в воздухе. Никто не хотел высовываться. Дьяка и Феркеса – нету. Ты, генерал, на их месте сидишь. Вот и разбирайся. Командуй.
И Коробок не вякал. С утра-то. Не как вчера, к вечеру позднему. Мудрее стал что ли?
Теперь старшим по дивизиону становился майор Соколенко. Его тоже куда-то угнали. Создавалось конкретное впечатление, что не только на складе артвооружения у нас бардак. Но…
Остановимся. А то шире мыслить, это, знаете ли – чревато.
Сатирик наш, майор Дудник, принял на себя обязанности в данный момент:
- Начарт, лейтенант Павлюк, тоже вызван в Мурманск. Вместе с командиром.
- А кто же на складе хозяйничает? - вопросил генерал-лейтенант.
Дудник и все остальные уставились на меня. Майор открыл рот, чтоб представить меня. Я открыл рот, чтоб отказаться от такого доверия. Дудник, ветеран, старая школа, грамотно передёрнул:
- Заведует старшина Соловьёв. Им командует нач мастерских, но у него нет допуска на склад.
- Двойной бардак, - проворчал генерал. – Где старшина?
Тут уже Дудник послал знак мне: «Твой ход, салага. Отбивайся».
Я зычно заорал, явно громче, чем следовало:
- На складе, товарищ генерал-лейтенант. – Порядок наводит.
Командарм поморщился. То ли моему крику, то ли нашему общему кульбиту. Отлично разыграно. Все на местах, все пашут, всё в полном ажуре.
А пистолеты – тю-тю.
- Старшину ко мне. Выполняйте приказ. Все свободны, закончил командарм тоном, за которым слышалось, как зубная боль: «Тыщу лет бы мне вас не видеть, пидорасы».
- Я тебе выделил полосу за нашими виллами. Склон к Сики-Ёке , - сказал мне Мишутка на крыльце штаба. – Ищи там усердно. Не на сопках же их прятать стали бы.
- В Сики-Ёке, думаешь? – обречённо спрашиваю распорядителя безумных макаровских поисков.
- Не думаю и тебе не советую. Их с успехом можно было бы искать в Заполярном. В окрестностях кабака. Шансы те же, зато выпить и закусить рядом, - доброжелательно успокоил меня Миха. Начинающий штабной помощничек.
Отвёл взвод к мутной беспокойной японской речке. Начал со всей серьёзностью объяснять задачу, чтоб настрополить, испугать солдатиков, чтоб нашли, кровь с носу… . Гля, бежит с красной повязкой, рядовой боец с КПП. По мою душу? Так и есть.
- Товарища лентенанта! Срочна, дежурная, звала, - из солнечного Азербайджана защитник!
Я ещё подумал, что ж в такое время на КПП дежурный малохольного себе выбрал? Сообразил: все ж разумные в стороны от части сиганули. Искать.
Прибыл. Дежурный, начальник связи Гусев, уже пожилой старлей, мне:
- Дуй в библиотеку. Живо. Там тебя ждут.
- Ведь я ж, как все. На опасных поисках, - для видимости артачусь, время тяну. Кому ж на допрос охота?
- Можешь не ходить. В наручниках приведут, - сердечно пояснил мне Гусь.
В библиотеке две компании расположились. Независимые друг от друга. В разных комнатушках. Различать явственно мы их стали позднее. Сейчас метались от одной к другой, потные с выпученными глазами. Они нас перебрасывали, как баскетбольный мячик на тренировке. Деловито, пренебрежительно.
Меня буквально затащил в левую библиотечную каморку старлей Заёк. Старый «особый» знакомый. Сразу стало ясно в чьи первые рукавицы я поступаю. За столом сидел маложавый стройный улыбчивый майор. Судя по петлицам танкист. Старлей молча кивнул на меня и умотал. Кого-нибудь другого из нас полетел отлавливать. Свой подопечный материал-то знал.
Танкист мне панибратски-снисходительно:
- Садись, литер, - пододвинул мне пепельницу, - сам не курю. Ты можешь. Если хорошо беседовать будем. Не боись пока.
Курить я не хотел. Моё счастье, вообще мало дымил. Вечером, перед сном, всю жизнь не мог удержаться. А бросать, всё одно, было через долгие годы очень трудно. Белый Ус может подтвердить. С ним на спор вместе бросали. В море. Он всё время сокрушался: «Тебя, сучок, ведь не проверить. Знаю – ночью смолишь. Спать с тобой теперь что ли? Из-за бутылки «конины» -то? Тьфу!»
Конечно я был далеко не в своей тарелочке. Мандраж присутствовал. Прикиньте: время, место, жизни опыт с «гулькин …». Нет, чтоб обделаться тут у него на табуретке – было ещё далеко. И, кстати, с каждым ихним «задушевным» разговором, не я один, все мы, «набирались» от них же наглости и чёрствости, что ли?
Значительно позднее я стал понимать, что было для нас великое счастье: «Они нас не били!» А то, о какой бы нашей смелости говорить?
А тут я даже захмыкал:
- Так, а чего бояться? Я вроде ничего плохого не делал.
Теперь майор резко построжал:
- А вот это мы ещё поглядим. Павлюка уже увезли. И Дмитриева взяли. Чуешь, кто следующий?
А может ещё и будут бить? Рано я радуюсь-то. Я и правда стушевался:
- Так, а за что? Этот сарай, эту каморку и ящик с пистолетами я в первый раз увидел. Я о них и не знал даже.
- Да. И большинство, все почти, в части вашей не знают этого. А ты, Павлюк, Соловьёв и твои солдаты знают. Немного вас. Посвящённых-то. Ты зачем тогда на склад
пошёл?
Во. Я изумился. Думал им всё известно и понятно. Тогда ещё не догадывался, что требуется следователю: всё с ног на голову переворачивать, переиначивать, не доверять, запугивать, путать, врать и т.д. Чтоб подозреваемого, то есть меня, с дерьмом смешать и признаться заставить.
Начинаю я растолковывать про себя сермяжную:
- Да, на хер, бы мне этот склад и нужен. Стволы мне Павлюк показать должен был. Перед учениями. Мне их, проклятых, вывозить…
Майор мне резко:
- А мог бы не пойти тогда на пост? Отказаться, отговориться?
- Да вообще мог. Просто не явиться. Да и все дела. Время уже позднее было. Служба кончилась.
- Во! – прямо в лицо мне «вокнул» танкист и откинулся на спинку стула. Торжествующе.
И продолжил вкрадчиво:
- А пошёл. И данные есть, что мог бы в Заполярный поехать. В кабак. Так нет! На склад с оружием тебе интереснее было. Нужнее! А?
«Так, бля, - подумал я. – Чего и следовало ожидать. Начинаются гонки. Кто быстрее. Чтоб настучать».
И, в общем-то, грустновато я отвечаю:
- И на склад мне не хотелось переться. А и в кабак с Мальским ещё более того. И денег у меня было, кот наплакал, да и сам он мне как-то…
- Во! – опять с любовью воскликнул танковый особый следователь. – И к товарищам, говоря твоими словами, относишься ты херово. Мальскому лейтенанту шинелку укоротил, мне б так попробовал! – Майор очень уже всю мою подноготную изучил гнилую . – Рукодельник ты наш, - добавил он.
Но уж тут-то танкист не знал, что выражается словами моих родных и близких. И это внезапно меня успокоило. Все мыслили, все мы чувствуем, все друг друга донимаем одинаково.
Через долгие годы, дочка моя Настька, мне скажет: «Опять батя наш рехнулся. К старой куртке новые карманы пришивает. Рукодельник наш».
А особист ещё меня уел:
- Вот, и деньжат у тебя маловато. А они нужны. А надо загнать что-нибудь. А что? А пистолетики-то, а? По чём один «макаров»-то, а?
Молчал я совсем. Чего мне сказать-то было? Уже смотрел грустно и тупо в библиотечный угол.
Вместе помолчали.
- Ладно, иди, литер. Думай. Это только начало.
Уж в этом я не сомневался.
Только побежал на Сики-Ёкин пляж, ну думаю: взвод меня встретит радостью. Пляшите, мол, товарищ лейтенант. Нашли!
Нет. Не выгорело мне. Даже наоборот. Завернул меня посыльный обратно. Уже более-менее разумный.
- Извините, товарищ лейтенант, не успел вас перехватить на выходе. Опять требуют. Немедленно.
В другую комнатушку меня запихнули. К капитану теперь. Щитом и мечом отмеченному. Невзрачному, мучному червю. По повадкам. Совершенно ко всему безразличному. Ко мне, к солнечному дню за окном, к нашему ЧП, к чистому воздуху.
Курил беспрестанно. Я сел без предложения. Ему было глубоко наплевать. Похоже, я мог бы лечь на пол у его стола.
Он задавал монотонным голосом короткие простые вопросы. Кто я, откуда, куда пошёл, где стоял, а куда тот ушёл. Я тоже вяло убого отвечал. А он очень длинно и долго писал. Я чуть со стула не упал. Засыпал. Забыл о времени.
Забыл, что надо было пожрать. Закончил – дал мне читать. Листов шесть-восемь накатал. Мелким почерком. Очень подробно и очень скучно. О том, как мы ходили в тот злополучный вечер. Читамши – чуть сознание не потерял. Убей – не помнил я через пять минут уже, о чём он сочинил. Подписывал каждый лист. Первый раз в жизни.
Вышел, пошатываясь. Пошёл в столовку поужинать. Последним. Ел перловку с селёдкой. Перловку – помню. Селёдку – помню. А как ему отвечал и что он писал – не помню. Гипнотизёр хренов. Два дня после этого не курил. Пропах его беломором поганым.
У штаба толклись однополчане. Как в прострации, хотел идти к дому. Меняйла неунывающий, окликнул меня чрезвычайно заботливо:
- И куда ж ты мимо-то шагаешь, лейтенант? Тебя все ждём. Думали уж позвать, да командарм отговорил. Ничего, говорит, подождём ещё, сейчас должен подойти сам. Наконец-то. Совсем заждались.
Всем было лень даже хихикать. Так, глянул в мою сторону кое-кто. Подрулил я к штабному крыльцу. Стали втягиваться внутрь.
В командирский кабинетик набилось нас ещё больше, чем с утра. И если утро было мудрёное, то вот каким выдался вечерок.
Всё совещание я не помню. Вернее смутно. Кроме ярких деталей. Командарм сказал:
- Поиски вокруг произвели. В первом приближении. Результаты – ноль. И хорошо, и плохо. Нашли конечно кое-что попрятанное. Сапоги с консервами. Это вокруг любой части. Чаще надо шерстить. Забота замов по тылу. Если это не они сами.
У майора Каминского слегка афишу перекосило. Чего-то ещё вдалбливал генерал. В первую же паузу вклинился подполковник незнакомый. Слева сидел от Володина. Артиллерист. Всю жизнь помнить буду. Спокойно, чуть посмеиваясь, в упор на меня глядя, сообщает:
- Товарищ генерал-лейтенант, просим обратить особое внимание. Все выполняли ваш приказ. Прочёсывали с личным составом. И только начальник мастерских своих подчинённых бросил. На весь день. А район ему был выделен очень интересный.
Так меня не мордовали никогда в жизни. И за что?
Задыхаясь, спотыкаясь, пытаюсь начать:
- Това-щ, ген-рал лен-нт, дак ведь меня…
Прямо, как мои литовцы или азербайджанцы из хозвзвода. Заикаюсь. Забыв родной язык. Хорошо молоденький был. Сейчас кое-где читаю, как седые генералы, случалось выпадали плашмя из высоких кабинетиков, с инфарктами. После таких вот примочек.
Командарм меня не стал и слушать. Поднял ладонь, чтоб я заткнулся. Что я и сделал. Замерев с отвалившейся челюстью.
Говорит Володин спокойно, поморщившись, как от прикосновения к чему-то противному:
- Вас, лейтенант, государство призвало служить ему. На два года всего. Так извольте выполнять свой долг, как положено. Чтоб такого больше не было.
И всё!
Как забыл про меня. А подполковник на меня зырится, лыбится глумливо.
Стоял, потом обливаясь. Совещание кончилось, все в коридор – на выход.
Коробок один, придурок, не забыл про меня, за локоть ухватил, мордочку свою окрысил, слюной побрызгивая, кричит, чтоб все слышали, мимо топавшие:
- А я вот вам, лейтенант, не генерал Володин, командующий. Я вашему отцу напишу. Скажу, как ты тут позоришь, понимаешь. И матери…
Хотел я ему в глотку вцепиться. Заколотило меня с огромной частотой и амплитудой. Ангел-хранитель сберёг. Почти заорал ему в мордашку:
- Если ты, сука, родителей тронешь – убью, на …! Завтра мне в караул. Шпалер получу и патроны! Запомни, сука.
И, амба. Больше Коробок меня до конца службы не цеплял. Как забыто.
На крыльцо вылетел. Поздно. Все уж разбегались. То, что меня оприходовали, было шибко замечено только мной. Для остальных это – комариный писк. Большой разбираловки-то не было. Даже не интересно.
Дудник вышел на крыльцо. Мне, трепыхающему, подмигнул:
- Не ссы, лейтенант. Всё сено-солома.
- Ка-акая солома? – не включился я.
Майор снисходительно, уже уходя:
- Ну, семечки. Какая разница? Только у нас уже не семечки, не цветочки даже. У нас уже ягодищи, вот такенные.
Поплёлся я в домик наш. На выходе у КПП, снаружи, у шлагбаума стоит подполковник, меня только что обработавший. Поманил пальцем. Фурага у него надвинута на самые брови. Глаз не видать. Подбородок вздёрнут победно. В уголке губ спичинка. Мне тихо, как заговорщику, выдаёт:
- Понял, лейтенант? Так надо. Не булькай кипятком, а примечай. Дело-то, вишь ты, какое непростое. И всех, и тебя ещё освещать будем. Гляди.
«Газон» подкатил. Он в него влез. Свалили.