"Верю, что погибнуть лучше,
Чем остаться
С содранною
Кожей" (Сергей Есенин)
В ночь с 27 на 28 декабря 1925 года в театральном клубе столицы СССР Василий Иванович Качалов предложил за столом выпить за здоровье Сергея Есенина. Его тост все поддержали и чокнулись. Возможно, в это же время сердце лирика крестьянской Руси перестало биться, и спешили замести следы преступления чекисты, подвесившие, должно быть, ещё живую жертву к трубе отопления.
В этот же роковой день, прервавший заседание четырнадцатого съезда, на котором выступала с критикой большинства новая оппозиция, Сергей Миронович Киров встретил друга поэта, Чагина (Болдовкина Петра Ивановича) и спросил про Есенина. Узнав, что поэт уехал в Ленинград, поделился новостью о возможном своём назначении в этот город. Решения ЦК определяло тогда большинство во главе с товарищем Сталиным.
А в Ленинграде в одном из номеров гостиницы «Англетер» оформлял 27 декабря доверенность на получение денег ещё живой Сергей Есенин. Документ этот он вручил Вольфу Эрлиху, с которым поддерживал дружеские отношения с весны 1924 года. По словам «милого Вовы» в этот же день поэт передал ему и последнее своё стихотворение. Этот листок бумаги с прощальными строками Сергея Есенина, написанными кровью, двадцатитрёхлетний Эрлих принёс в гостиницу «Англетер» 28 декабря 1925 года и объяснил, как он у него оказался.
Однако следователь не стал использовать этот листок со странным прощанием Есенина в деле о гибели известного русского лирика, опасаясь ненужных вопросов и подозрений. И действительно: многие детали в версии самоубийства, например, порезы на правой руке, сделанные не левшой, выглядели неправдоподобно. Не обнаружили в номере и ручки, которой писались кровавые слова.
Сергей Есенин поддерживал дружеские отношения с поэтом Эрлихом с апреля 1924 года, и казалось странным, что именно к этому молодому человеку, встречавшемуся с ним в гостинице «Англетер», он обращался почему-то на бумаге с прощальными словами. Вполне возможно, что так подумал и следователь, разъяснив «милому Вове», из каких соображений не годится этот драгоценный листок для подтверждения версии самоубийства.
По иронии, именно это прощание спустя семь десятилетий некоторые исследователи будут считать основным доказательством добровольного ухода поэта из жизни. Литературоведы же станут уверять, что это искусная фальшивка: такие строки, мол, по стилистике не могли быть написаны Сергеем Есениным. Появилась версия, что эти предсмертные слова сочинил за поэта Яков Блюмкин. Однако экспертиза пришла к выводу: «Рукописный текст стихотворения ‹...› выполнен самим Есениным Сергеем Александровичем».
Этот вывод вполне согласуется с поведением троцкистов, передавших листок с предсмертными строками в Пушкинский Дом в разгромное для них время. Вряд ли они стали бы рисковать, будь это прощание фальшивым, к тому же поэты Эрлих и Яков Блюмкин текст могли придумать более подходящий для такого печального случая. Последнее обращение к друзьям могло звучать так: «До свиданья, дорогие, до свиданья. Милые, вы у меня в груди…».
Из воспоминаний некоторых ленинградских поэтов и литераторов явствует, что позднее Эрлих стал отвергать факт посвящения ему предсмертного стихотворения, хотя в сборнике памяти Есенина, вышедшем в 1926 году, утверждал, рассказывая о четырёх последних днях поэта: «Сергей нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Затем говорит, складывая листок вчетверо и кладя мне в карман пиджака: «Это тебе. Я ещё тебе не писал ведь?». В письменных экспромтах Есенин обращался к Эрлиху, называя его по имени: «Милый Вова, здорово…».
Кому на самом деле предназначалась записка, знали наверняка и Эрлих, и один из основных свидетелей, журналист Георгий Устинов, и, конечно же, Лев Давидович Троцкий, отметивший в своей статье, посвящённой поэту «Крестьянской Руси»: «Он ушёл, кровью попрощавшись с необозначенным другом…», «Кому писал Есенин кровью в свой последний час? Может быть, он перекликнулся с тем другом, который еще не родился, с человеком грядущей эпохи...».
Долгое время никто не подвергал сомнению утверждение Вольфа Эрлиха, что это стихотворение Сергей Есенин написал незадолго до своей смерти. Каждая строчка странного прощального послания поэта, написанного кровью, стала тщательно анализироваться после того, как в девяностых годах двадцатого столетия возникла и развилась версия инсценировки самоубийства Сергея Есенина. Появилось даже предположение, что поэт мог обращаться к другу женщине.
В 1930 году листок с прощанием Есенина передал в Пушкинский Дом не «милый Вова», а Георгий Ефимович Горбачев, активный член троцкистско-зиновьевской оппозиции и один из организаторов «Литфронта», проповедавшего взгляды Льва Троцкого на советскую литературу. Почему предсмертное стихотворение оказалось у него, он объяснил просто: «От Эрлиха». В 1932 году Георгия Горбачёва исключили из партии и в годы Большого террора репрессировали.
Вольфу Эрлиху удалось прожить тридцать пять лет - на пять лет дольше Сергея Есенина: вездесущие органы арестовали его в Ереване, откуда он, возможно, собирался перебраться нелегально за границу. «Милого Вову» расстреляли как шпиона в ноябре 1937 года, и предали забвению лаконичное творческое наследие поэта, сроднившегося с революцией. Так трагически оборвалась жизнь свидетеля последних дней Сергея Есенина, изо всех сил старавшегося угодить власти: "Пусть он простит мне наибольшую вину перед ним...".
В трудное голодное время 1921 года Эрлих переехал (или ему помогли перевестись влиятельные друзья в кожаных куртках) в Ленинград и сдружился с поэтами-имажинистами, культивировавшими «чистый» образ, в чью литературную группу входил до 1924 года и Сергей Есенин. Начинающий поэт участвовал в литературных дискуссиях, где обсуждалась партийная политика в искусстве, определявшаяся Львом Троцким. Есенина на этих сборах вспоминали как попутчика с репутацией спившегося скандалиста, не сроднившегося с революцией. В ноябре 1923 года «мужиковствующих рифмоплетов» во главе с ним сурово прорабатывали на общественном товарищеском суде.
На поэта было заведено больше десятка уголовных дел, связанных с пьяными драками, и несколько раз ему приходилось сидеть в тюрьме на Лубянке: «скандалист из Рязани» публично ругал руководство партии и цензуру. Последнее дело отличалось политическим подтекстом: его обвинили в антисемитизме и готовили судебный процесс. Есенин не поладил с двумя попутчиками в поезде Баку-Москва, когда возвращался в начале осени 1925 года с Софьей Толстой домой.
В сентябре в суд Краснопресненского района города Москвы через посредство прокурора по линии Наркомата иностранных дел обратились врач Юрий Левит и дипкурьер Альфред Рога, требуя наказать своего обидчика. По совету друзей и сестры поэт устроился в ноябре в частную психоневрологическую клинику и так объяснил в письме своё решение: «Все это нужно мне, может быть, только для того, чтоб избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь… и, вероятно, махну за границу».
* * *
В мае последнего года своей жизни Сергей Есенин тяжело хворал в Баку - около двадцати дней пролежал в больнице. Поправившись, собрался лететь в Тегеран на аэроплане и пришёл попрощаться с Качаловым – он в это время находился там на гастролях. Потянуло за границу, подальше от любимой России, в которой арестовывали и расстреливали поэтов за инакомыслие, но хвалили «разных Безыменских» и агитки Демьяна Бедного. В марте 1925 года не стало Алексея Ганина, друга Есенина. Его расстреляли «кожаные куртки» в ОГПУ после пыток и доведения до сумасшествия, но не с ним прощался поэт в своей элегии «До свиданья, друг мой…». Он обращался к живому другу: «... не печаль бровей...».
Уехать в Тегеран не получилось: оформление документов странным образом затягивалось, а затем в его жизнь ворвалась неожиданным вихрем новая любовь. Высокородная дама дворянских кровей выбрала себе в спутники лирика крестьянской Руси, лаская славой своего деда. Поэт устроил «мальчишник», и в сентябре 1925 года сочетался третьим и последним браком с внучкой Л. Н. Толстого, Софьей (по первому мужу – Сухотиной), однако долгожданного счастья и семейного согласия этот союз ему не принёс, только горечь свершившегося: «Живу с нелюбимой женщиной…».
Они познакомились на вечеринке у Галины Бениславской, «настоящей заботницы», с которой Есенин жил гражданским браком, разойдясь с американской танцовщицей Айседорой Дункан после возвращения в августе 1923 года из-за границы. Поэт не поехал с ней на гастроли в Кисловодск, но долго мучился, не решаясь порвать окончательно отношения. В телеграмме Изадоре (это было её настоящее имя) Есенин сначала написал: «Люблю, но жить с тобой не буду». Бениславская его поправила: «Если уходишь от неё, зачем писать, что любишь». И он согласился: бесило, когда его называли «молодым мужем Дункан».
Страсть к немолодой танцовщице с печальными «коровьими глазами», пережившей трагическую гибель своих детей в автомобильной аварии, беспокоила поэта до конца жизни, и незадолго до смерти в поэме «Чёрный человек» он дважды повторил: «Был он изящен, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою, и какую-то женщину сорока с лишнем лет называл скверной девочкой и своею милою». Но не к ней обращался лирик строками, написанными кровью – его слова предназначались не страстной любовнице, а другу.
Айседора Дункан прожила меньше двух лет после смерти Сергея Есенина, так и не смирившись, что ангел с «золотой головой» полюбил другую женщину. У неё был ещё роман с русским пианистом Виктором Серовым, но быстро закончился. 14 сентября 1927 года жизнь её странным образом закончилась в Ницце от удушения собственным алым шарфом, затянутым в колесо спортивного автомобиля. Существуют версии, что она договорилась с советским правительством и вывезла тело бывшего мужа, чью поэзию не могла оценить по достоинству из-за незнания русского языка. Если так и было в действительности, то её странная смерть не удивляет...
* * *
Поэт, трогательно заботившийся о сёстрах, рвал своё сердце в поисках отзывчивой души и материнской ласки без собачьей преданности. Скандальный случай в поезде, когда Сергей Есенин 6 сентября возвращался с Софьей Толстой из Баку в Москву, определил его оставшуюся недолгую жизнь. Был ли он спровоцирован, осталось загадкой истории. Поэт легко возбуждался, защищая свои патриотические взгляды и давая при случае волю рукам. Драчливостью Есенин отличался с самого детства – сказалось воспитание деда, учившего внука всегда давать сдачи: «Он так будет крепче».
На поэта завели уголовное дело, обвиняя в антисемитизме, хотя он утверждал в объяснительной записке, что ссору спровоцировали сами «потерпевшие». Нарком просвещения пытался уладить словесный инцидент и написал ходатайство в суд: «…мне кажется, что устраивать из-за ругани в пьяном виде, в которой он очень раскаивается, скандальный процесс крупному советскому писателю не стоит. Я просил бы Вас поэтому дело, если это возможно, прекратить».
Однако вмешалось партийное руководство, опекавшее литераторов, намереваясь проучить «рифмоплёта», обличавшего советскую действительность в своей поэме «Страна негодяев». Судья Липкин, поощряемый властью, с огромным рвением принялся готовить процесс, отметая разные заступничества. В конце ноября 1925 года Сергей Есенин, спасаясь от судебного произвола, лёг в платную психоневрологическую клинику, но уже 7 декабря сестра Катя по его просьбе отправила телеграмму в Ленинград Вольфу Эрлиху с просьбой подыскать жильё: «Немедленно найди две-три комнаты. 20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин».
«Милый Вова» комнаты почему-то не снял, и поэт поехал (или его повезли) по прибытии в северную столицу в гостиницу (или не в гостиницу). В своих воспоминаниях Эрлих позже каялся: «Пусть он простит мне наибольшую вину перед ним, ту, которую он знал, а я знаю». Вольф Эрлих обнародует текст телеграммы только спустя пять лет, так и не пояснив, почему не предъявил её сразу. Что скрывалось за его долгим молчанием? Возможно, «милый Вова» боялся расследования в Москве с привлечением Галины Бениславской, считавшей себя истинным другом Есенина и навязчиво вторгавшейся в его жизнь?
21 декабря поэт тайно покинул клинику, смешавшись с посетителями, и явился нетрезвым домой. Из Москвы Сергей Есенин уехал 23 декабря, сообщив в записке Софье Толстой, что покидает столицу. Квартиру он посоветовал ей перевести на себя, намекая на своё долгое отсутствие: «…чтобы лишнего не платить». 27 декабря Сергей Есенин оформил доверенность на Вольфа Эрлиха, из чего можно заключить, что собирался в ближайшие дни покинуть Ленинград. В это же время готовился к отъезду за границу в длительную командировку давний приятель поэта, Яков Блюмкин. Предлагали ли Есенину отправиться вместе с ним, осталось тайной, но, судя по всему, так оно и было.
По прошествии времени появилась версия, что поэт прощался словами, написанными кровью, с Галиной Бениславской, однако он начинал обычно письма к своей «заботнице» со слов «Милая Галя», «Галя, милая». Вряд ли женщине поэт написал бы: «Милый мой, ты у меня в груди» - естественнее звучит: «Милая, ты у меня в груди». И осталась неразгаданной тайна самоубийства Бениславской 3 декабря 1926 года. Безответную любовь или страшную вину таит эта дата?
Галину Бениславскую Сергей Есенин называл своим другом и «настоящей заботницей». Он писал ей за восемь месяцев до своей гибели в гостинице «Англетер»: "Галя, милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного. Это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам. Вы мне в жизни без этого настолько близки, что и выразить нельзя".
Эта женщина родилась на два года позже Сергея Есенина и воспитывалась в детстве сестрой матери Нино, грузинкой по национальности. Своего отца, француза Карьера, она не знала - отчество и фамилию ей дал отчим, Артур Казимирович Бениславский. Гимназию Галина окончила в Петербурге с золотой медалью и в том же 1917 году вступила в партию большевиков. Рассорившись с приёмными родителями, не принявшими большевизм, она уехала в Харьков в надежде получить там университетское образование.
В Гражданскую войну учёбу пришлось прервать, и по рекомендации отца своей подруги Янины Козловской Галина устроилась в Чрезвычайную комиссию под начало влиятельного юриста и старого большевика Николая Васильевича Крыленко, где проработала до 1923 года, пока ей не предложили сотрудничество в газете «Беднота», главным редактором которой был Сосновский Лев Семёнович, презиравший поэзию «мужиковствующего» Есенина. Её служба в аппарате Николая Васильевича Крыленко, скорее всего, не касалась отношений с поэтом, хотя по свидетельству близких Есенин побаивался чекистских связей своей «заботницы».
Возможно, именно в роковой день 3 декабря 1925 года поэт согласился с планом, в котором принимала участие и его верная подруга, разработанным влиятельными друзьями в кожаных куртках: тайно покинуть клинику и отправиться в Ленинград, где ему готовы были оказать содействие в отъезде из России. Было бы странно, если бы «милая Галя», считавшая себя единственным настоящим другом поэта, не приняла участия в судьбе Есенина в это сложное и опасное для него время. Спустя три дня, 6 декабря, Есенин попросил сестру Катю дать телеграмму Эрлиху, чтобы тот подыскал ему жильё в Ленинграде.
Галину Бениславскую нашли умирающей после выстрела в сердце на Ваганьковском кладбище возле могилы Сергея Есенина. Она ушла из жизни после разрыва отношений с сыном Льва Давидовича Троцкого, оставив странную записку: "Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу".
Друзья, видимо, догадались, что она хотела сказать, и на её могиле появилась надпись: «Верная Галя». Лев Семёнович Сосновский в 1923 году примкнул к троцкистам и в газете «Беднота», им редактируемой, организовал травлю Есенина, постоянно публикуя фельетоны и «письма рабочих», готовых расправиться с «кулацким поэтом». Возможно, она узнала, что влиятельные друзья из ОГПУ, угрожая насилием, пытались склонить Сергея за содействие его спасению от судебного произвола и отправке за границу не только к наушничеству, но и к сочинительству под контролем.
Галина Бениславская осталась верным другом поэту до последних минут своей жизни, разорвав отношения с Львом Седовым, сыном Троцкого, и отомстив другому Льву, перечеркнув его карьеру за травлю Есенина. Старый большевик Сосновский, примкнувший в 1923 году к новой оппозиции, был исключён из партии в 1927 году пятнадцатым съездом ВКП(б) и репрессирован в самый страшный год Большого террора товарища Сталина. И всё же маловероятно, что строки последнего прощания посвящены «милой Гале»: в Москве у поэта была возможность увидеться с Бениславской и рассказать о своих ближайших планах, если только она сама не была их автором. Именно ей Вольф Эрлих послал 28 декабря телеграмму, чтобы она сообщила Наседкиным о смерти Есенина.
Если же в действительности «милая Галя» принимала участие в его переезде в Ленинград, то, вероятно, она не смогла себе простить, что вытащила Есенина из частной клиники и отдала на «съедение» троцкистам в это ожесточённое время борьбы Сталина с новой оппозицией на четырнадцатом съезде. Она не закончила своих воспоминаний о поэте, не объяснила, почему решила застрелиться: то ли не смогла жить с чувством невосполнимой потери, то ли с грузом вины соучастия в трагедии. Если она верила, что он сам покончил с собой, то почему не пришла проститься с ним? Почему разорвала все отношения с сыном Троцкого? Почему бросила писать воспоминания о Сергее Есенине, рассказывая о последних месяцах его жизни? Почему уничтожена часть материала, написанного «милой Галей»?
Эти вопросы, скорее всего, так и останутся навсегда без ответа, но подруга Бениславской Полина Бокль вспоминала на старости лет, что Галина считала себя виноватой в смерти Сергея Есенина.
Тайна прощания поэта в элегии, написанной собственной кровью, так и осталась неразгаданной. У него было много друзей, но одни из них развлекались за его счёт, другие предавали, завидовали популярности и обкрадывали. Но Сергей Есенин, как по наитию "... перекликнулся с тем другом, который еще не родился, с человеком грядущей эпохи...", и не зарастает забвением дорога в Мемориальный дом-музей с голубыми ставнями на его родине в селе Константиново.