Суггестивность

27 Марта 2010.

            Когда была опубликована впервые повесть  Э.Хэмингуэя «Старик и море», докучливые литературоведы чего только не приписывали  этому произведению в качестве  скрытой идеи. Все это так «достало» автора, что он принужден был публично опровергнуть измышления искусствоведов в следующих, по сути, словах: отвалите, наконец! и старик, и море – никакие это не символы! я просто хотел выписать реально старика и реально море! и больше ничего! 
            Искусствоведы и раньше раздражали  многих художников! Вл. Маяковский изобразил как-то в ОКНАх  РОСТа толпу литературных критиков, поднявшихся между автором и читателями частоколом ощетинившихся перьев. Случается, правда,  что автору льстит, когда его произведению приписывают какой-то значительный замысел, глубину, скрытый подтекст. Но это случается, как правило, с не очень одаренными, выражаясь мягко, авторами. Хотя, «покупались» на такое и талантливые авторы. Известна следующая забавная история, происшедшая с Огюстом Роденом (или это было с Майолем?). Завершая свою скульптуру, изображавшую воина, опирающегося на копье, Майоль случайно переломил древко этого самого копья. Времени восстановить скульптуру в задуманном виде не оставалось, т.к. через два-три дня надо было представлять работу  на очередной  парижской выставке «Салон». Обломки копья Майоль убрал, но это лишило композицию смысла, т.к. поза воина подразумевала какую-то опору. В отчаянии Майоль в последний момент поменял название скульптуры.  «Раненный воин» стал называться «Бронзовый век». И это сработало... Искусствоведы нашли, что   фигура, лишенная устойчивости и непонятно изогнувшаяся в пароксизме отчаяния,  очень тонко передает  томление человечества, пробуждающегося к новому времени, к прогрессу. Автор, понятное дело, не возражал против такой трактовки своего «воина».
            Я думаю, что если произведение талантливо (талантливо в той, конечно,  мере, которая   доступна автору),  то увидеть, разглядеть в нем можно очень многое. Как и в самой жизни,- которую  отражает такое произведение, -  анализ позволяет выявить скрытую сущность. Но полагать, что автор специально конструировал какой-то подтекст, вкладывал в произведение какой-то завуалированный, требующий расшифровки смысл, это, по-моему, неверно.  Если автор искренен, если ему есть, что сказать, то все  его силы уйдут на то,  чтобы   добиться художественных достоинств  произведения, исторической и социальной достоверности,   выразительности и узнаваемости героев. Естественно, тут мы  не имеем в виду такие формы, как притча, басня,  - законы этого жанра требуют иносказаний.  Так же, как и социально-критическое произведение в условиях жесткой политической цензуры.
            Да-а-а ... искусствоведы!.. В журнале «Вопросы литературы» за 1979 г. (№ 4, с. 229-254) я прочитал статью М. Петровского  с длинным названием : "Что отпирает «Золотой ключик»?. Сказка в контексте литературных отношений". Так вот, в этой статье Петровский утверждает, что в своей сказке А.Н.Толстой   завуалировано полемизирует с формализмом в театральном искусстве, который проповедовал   Мейерхольд. А  противопоставляемый мейерхольдовскому театру (театру Карабаса-Барабаса)  реалистический театр папы Карло, открывшийся за нарисованным очагом, это на самом деле МХАТ, руководимый Станиславским и Немировичем-Данченко. Что сам  Алексей Толстой сказал про свою сказку, - что он помнит ее с  детства,а теперь решил пересказать по памяти, - это Петровский, конечно, игнорирует. 
            Впрочем, искусствоведы иногда делают и полезное дело. Мне как-то попалась тоненькая книжка в мягкой обложке литературоведа И. Л. Галинской. Книжка называется «Загадки известных книг» и написана, в частности, про «тайнопись Сэлинджера». И.Галинская, по-видимому, очень  образованный человек. Почему книжку ее читать интересно, несмотря на причудливый характер исследований творчества Дж. Д. Сэлинджера  и выводов, которые она из этих исследований делает. Автор приводит в ней малоизвестные сведения о древнеиндийской философии искусства, о японских  дзен-буддистах и  многом другом.
            А вот исследования И. Галинской просто ... ошеломляют! Например, в одном из рассказов  Дж. Сэлинджера герой вспоминает,  как в период ухаживания читал своей будущей жене   стихотворение, строчку из которого:«И эти губы и глаза зеленые...» он  упоминает в своем разговоре с приятелем. Эту строчку Дж. Сэлинджер сделал названием этого рассказа. У рядового читателя эта прихоть автора особых вопросов не вызовет. А вот И. Галинская разобралась, что неспроста это! Вот что она пишет в своей книжке: «Название рассказа – строка из стихотворения, напоминающего герою о его любимой женщине. И вместе с тем на протяжении всего текста настойчиво повторяется, что глаза у  этой женщины синие-синие. Но, позвольте, почему же не зеленые, а синие?». И сама же после долгих рассуждений  отвечает на это вопрос. Оказывается,  считает она, это,  криптограмма,  специально задуманная Дж. Сэлинджером и  адресованная  читателю, который знаком с санскритом. Ибо в санскрите оба этих цвета обозначались одним словом: «нила».
            И это еще не все!..  Сборник рассказов, в котором опубликован упомянутый рассказ, Сэлинджер назвал нарочито безыскусно «Девять рассказов». Я не нашел ничего необычного в таком простом названии сборника.  И у  Э. Хемингуэя  можно заметить что-то похожее. Он старался завершать свои даже крупные произведения  фразой, в которой говорится о чем-то очень простом и очень конкретном. Например, роман «Иметь и не иметь» заканчивается следующей фразой: «... в семи милях от берега был виден танкер, огибавший риф с запада, чтоб не тратить лишнего топлива, следуя против течения».  Мне кажется, что и я сам, если бы был писателем, тоже не удержался бы от своеобразного писательского ... пижонства, – сказать что-то очень простое вопреки ожиданию.         
            Но иначе это видит И. Галинская. Оказывается, всякое художественное произведение, согласно теории  «дхвани» древнеиндийских  мудрецов Бхарате и Удбхата, должно внушать читателю то или иное из девяти поэтических настроений – раса.  Это следующие раса: 1. эротики и любви; 2. смеха и иронии; 3.сострадания и так далее. А на седьмом месте стоит раса отвращения. А на котором месте стоит рассказ   «И эти губы и глаза зеленые...» в сборнике? На седьмом! И дальше И. Галинская нам доказывает, что рассказ действительно внушает нам отвращение! И самое серьезное, благодаря чему это достигается, это изобилие в тексте неблагозвучных слов: ash (пепел), ashtray (пепельница) и  gray-haired (седовласый). Я читал и перечитывал этот рассказ, но отвращения не почувствовал.
            Все остальные  рассказы  внушают, по мнению Галинской, настроения, соответствующее своему порядковому номеру.
            В книжке много и других подобных остроумных догадок и  предположений.  В новелле  «Выше стропила, плотники» молодой герой Бадди приехал из своей военной части в Джорджии в Нью-Йорк  на несколько часов, чтобы побывать на свадьбе своего старшего брата. Свадьба по невольной вине жениха не состоялась, и уставший от сутолоки и страшной нью-йоркской жары, мучимый кашлем  из-за недолеченной в госпитале пневмонии, Бадди заехал в свою крохотную и душную квартирку в центре Нью-Йорка,  чтоб  передохнуть перед обратной дорогой.  Часа через полтора, так и не отдохнув, он решил чуть  прибраться перед уходом.  И опорожняя пепельницу, он подумал  что вот, мол, не худо бы прямо сейчас послать жениху этот   окурок сигары в качестве свадебного подарка. Ведь «все свадебные подарки обычно бессмысленны. Просто окурок сигары в небольшой красивой коробочке. Можно бы еще приложить чистый листок бумаги  вместо объяснения».
                У меня как читателя вызвала улыбку эта забавная идея героя. Сам окурок в качестве подарка забавен, а чистый листок бумаги как объяснение еще смешнее! Но И. Галинская восклицает: «Спрашивается, какое объяснение мог содержать чистый листок бумаги?» А  дело, оказывается,  все в том, что «в согласии с  символикой древнеиндийской  литературы послать кому-либо чистый листок бумаги означает принести клятву верности, заявить, что ты целиком одобряешь деяния данного человека и разделяешь его воззрения. А именно такова была позиция Бадди по отношению к старшему брату.
            В  новеллах и повестях Дж. Сэлинджера мы довольно часто встречаем то философскую загадку японского поэта  18-го века Хакуина Осё, то даосскую притчу о Цзю Фангао, знавшем толк в скакунах, то еще какой-либо след восточных философий. По-видимому,  Сэлинджер действительно увлекался древнеиндийской символикой, а также дзен-буддизмом, что   само по себе явление нередкое для писательской и художнической среды Америки. Но может ли это служить основанием того,   с каким упорством ищет (и находит!)  И. Галинская «... множество темных мест, загадочных эпизодов, символов, намеков и знаков.... » и почему ей видится  «тайнопись художника» в новеллах Дж.Сэлинджера?