«Рассказ основан на реальных сновидениях.
Все совпадения случайны и являются последствиями
пагубного влияния ноосферы»
В этот раз Стив заявился в десятом часу. В крайнем возбуждении он сорвал с себя влажный плащ и не глядя швырнул его на софу. Я пробовал было протестовать, но он, не обращая на меня внимания, брякнул по столу черным полиэтиленовым пакетом и нетерпеливо махнул рукой. Пока я озирался в поисках второй табуретки, на исцарапанных досках столешницы уже стояла литровая бутылка из-под виски с клейкими следами от этикетки, наполненная чем-то мутно-зеленоватым; так же из пакета на свет появились два маринованных помидора, завернутых в намокший газетный листок, и крошечная картонная коробочка без каких-либо наклеек и штампов.
- Бросай диван и тащи свою задницу сюда! На этот раз это и в самом деле необыкновенная штука. Брат позавчера вернулся из Индии и привез мне парочку таких вот билетиков на тот свет – он многозначительно потряс коробочкой, внутри которой что-то шуршало и перекатывалось – Как только пришел в себя – сразу побежал к тебе, даже побриться толком не успел.
Я на скорую руку ополоснул два граненых стакана и молча подставил их под струю мутного пойла Стива. С ним надо быть поосторожнее, этот человек – настоящая бомба во всех отношениях; однако во всем, что так или иначе касалось человеческого сознания, я верил ему безоговорочно. На моей памяти он облажался только раз, и именно после того случая мы зареклись иметь дело с китайцами на всю оставшуюся жизнь.
- Какова степень риска?
Глаза под тонкими стеклами пижонских очков блеснули в полумраке каморки:
- Штука забойная, я даже затрудняюсь с ходу назвать примерный процент. Все очень индивидуально, брата и пять грамм не взяло, а я так свалился с двух с половиной. Да, не будем тянуть кота за яйца, вся болтовня потом. Слушай и запоминай.
Он осторожно, словно факир своих змей, взял наполовину пустую бутыль за горлышко и медленно покачал ею в воздухе. Жидкость внутри маслянисто поблескивала и неспешно колыхалась, подобно серной кислоте. Затем он поставил ее на стол и извлек из коробочки два маленьких серых катышка, похожих на хлебные.
- Здесь две таблетки и на три четверти литра раствора. Одну примешь сейчас, одну – перед сном. Обязательно запивать не менее чем целым стаканом, иначе возможна изжога и тошнота. Брат рассказывал, что одного ленивого индуса на его глазах рвало с полчаса чем-то ядовито-зеленым. Что в эту дрянь намешано – лучше не спрашивай, все равно точно не скажу. В каждой таблетке два с половиной грамма смеси без оболочки. Если тебя не попустит с двух – лучше и не связываться с ней в дальнейшем, в больших концентрациях она токсична. Там, помимо всего прочего, содержится тетрадоксин и яд местного скорпиона, так что сам понимаешь.
Я невольно отстранился. С тетрадоксином шутки плохи, это вам скажет любой гурман, которого от тарелки с фугу отвезли сразу на кладбище, .
- Признаться, Стив, у меня очко играет. Если эта штука настолько экзотична, я предпочел бы вообще не иметь с ней дела.
Стекла очков блеснули укоризной.
- И это говорит мне ветеран психонавтики и заслуженный пилот опиумных истребителей! Не волнуйся, эта «экзотика» прямиком из личных запасов тамошнего раджи, а уж у него, поверь, лучшая лаборатория с новейшим оборудованием. Брат клялся, что раджа – заядлый любитель полетов в Нирвану и тратит немыслимые средства на разработку новых препаратов. Пей, монашка, иначе я сейчас же покину твою вонючую келью.
Бокалы звякнули, и в горло полилась тягучая струя настойки. Стив таблетку не взял, сказал, что ему пока хватит, но от антидота на травах и спиртовой основе не отказался. Огненный ком лениво плескался в моем желудке с полчаса, горечь во рту глушили помидорами. Осоловело развалившись на стуле, мой кореш начал пересказывать мне братские повести о влажной и жаркой Индии, об аборигенах, обильно умасливающих свои черные, потные тела, о душных базарах и многочисленных публичных домах. Я с детства питал к Индии глубокую неприязнь, и с каждой минутой все больше убеждался, что никакими сокровищами раджи не заманить меня в это царство сырых джунглей, острых запахов и липких тел.
Керосинка догорала, и по стенам комнаты уже начинали плясать гротескные тени многоруких и многоголовых богов с огромными, раздувшимися фаллосами. Я понял, что мне пора. Кое-как перебравшись на отсыревшую софу, я проглотил невесомый катышек и запил его остатками антидота. Мир начал колыхаться и медленно проваливаться в бездонную глотку исполинского змея Шешу…
***
Куда не глянь – повсюду царит бесконечная серость. Серое, прокуренное небо, серая дымка, маскирующая линию горизонта, свинцово-серые лужи на земле цвета гниющего пепла. Пустошь - монотонное полотно голой, сырой земли. Откуда-то со спины слышится шум магистрали – я оборачиваюсь, но замечаю лишь наполовину утонувшие в грязи рельсы.
Когда-то здесь и вправду ходили поезда. Местами на ржавых металлических дугах и раскрошившихся шпалах видны пятна черные пятна мазута. Я медленно бреду вдоль путей на северо-запад, когда ветер вдруг доносит до меня обрывки разговора.
Неожиданно близко на моем пути возникает крохотная деревянная церквушка, стоящая слишком уж близко к железнодорожному полотну. Чуть поодаль молодая мамаша втолковывает пятилетней дочке «Когда-то здесь была божья церковь, но здесь почти никто не живет, разве что старенький монах приходит раз в год навести в ней порядок».
Внутри церковь оказывается намного больше, чем казалась снаружи, но с узкими проходами и чрезвычайно низким потолком. Из-за приоткрытой двери доносятся голоса. Мимоходом прислушиваюсь – спорят о религии. Ну что ж, это более чем уместно. А, вот и сортир: две двери со странными силуэтами вместо классических «М» и «Ж». На одной картинке – странного вида фигура (отчего-то я решаю, что это трап в костюме школьницы); на другой отчетливо проступает ссущий мужик, стоящий к нам спиной. Толкаю дверь – гляди-ка ты, ошибся. Вместо унитаза в полу находится сток, как в японских женских уборных. Впрочем, какая мне разница…
***
Выхожу я уже в солнечную Венецию. Вернее, так выглядела бы Венеция, стой она не на воде, а на тонких и частых холмах. Опрятные домики с красной черепицей, увитые плющом, мощеные булыжником улочки, ненавязчиво пиликающий оркестр на углу. Мое тело преобразилось, теперь это молодой и высокий психиатр, стриженный «ежиком», в халате, легких сандалиях и изящных очках. Я собираюсь выпить немного кофе на углу, как вдруг меня за рукав ловит толстая прыщавая дама с крупными диатезными пятнами на лице и реденькими немытыми волосенками.
- В этом году очень крупные яблоки. Мама удобряет деревья навозом, а папа помешан на минеральных удобрениях. Он каждую неделю ездит за ними в город.
Поначалу я пытаюсь вежливо отвязаться от настырной особы, но она не отстает.
В этом году очень крупные яблоки. Мама удобряет деревья навозом, а папа помешан на минеральных удобрениях. Он каждую неделю ездит за ними в город. В этом году очень крупные яблоки. Мама удобряет деревья навозом, а папа помешан на минеральных удобрениях. Он каждую неделю ездит за ними в город. В этом году очень крупные яблоки мама удобряет деревья навозом а папа помешан на минеральных удобрениях он каждую неделю ездит за ними в город в этом году…
Она повторяет это снова и снова, в голосе слышится недоумение и боль. Слюна брызжет изо рта, темп ускоряется.
Наконец я понимаю, что у нее редкое заболевание речевого цента и других слов произносить она просто не может. Тогда я трачу несколько дней на то, что бы разработать уникальный алфавит, в котором каждой букве соответствует фрагмент из этих трех фраз. Мы постепенно налаживаем контакт, из глаз больной уходит напряжение, она понемногу восстанавливает память и речь. Аплодисменты, занавес.
***
Из области Комфорта я ныряю в область Ужаса и Хтонического Страха. Мы на болоте, я и Стив, вокруг царит промозглая ночь. Видимость в пределах трех шагов, мы совершенно не представляем куда идти. Ноги то и дело теряют подстилку из сухого камыша, проваливаясь в зловонную жижу. Судя по звукам, над нами кружит целый рой гнуса, то и дело лезущего в глаза и ноздри. Я спотыкаюсь, в нос бъет запах тлена и прокисшей капусты. Я понимаю, что под моими ногами валяется какое-то давно издохшее животное, чей труп раздирают на куски мелкие чешуйчатые грызуны, похожие на гибрид мыши с кайманом, и огромные белые черви. В горле взбухает невообразимых размеров ком, я в ужасе ломлюсь через болото, меня рвет на ходу.
Внезапно до меня доходит, что Стива рядом нет. Я отбежал всего лишь шагов на двадцать, но вокруг – ни движения. Громко, отчаянно ору, раздирая гортань – никакого эффекта. Медленно, дрожа и потея каждой порой своего тела, начинаю обходить окрестности. Когда луна выходит из-за туч – болото завораживает своей сухой, жесткой и очень старой красотой могильника.
Под ногами что-то мелко звякнуло и захрустело. Опускаю голову – под моей ступней лицо Стива, ушедшего в трясину по горло. Глаза выпучены в непередаваемом ужасе, из носа и рта льются потоки гнилой болотной жижи.
Я плачу и пытаюсь пошевелиться, но обнаруживаю себя в сухом коконе-саркофаге из туго скрученных стеблей тростника. Лежа в сухости и тепле я медленно осознаю, что Болото – это физическая форма старого, мощного и тупого Зла, которое существовало на Земле задолго до динозавров. Теперь я – одна из бесконечных мумий в болотном Некрополисе, из которой со временем вылупится очередной выводок слизней, гнуса и сороконожек.
***
Костяная маска, лицо Кали с измазанными кровью клыками проступает из ниоткуда, и я медленно разлепляю гноящиеся веки. За окном – дождливый полдень. Стив ушел, оставив на столе пару долларов и записку о том, что в доме совсем нечего жрать. Во всем теле невероятная сухость, зато софа просто пропиталась потом. Ловлю в зеркале физиономию с вытаращенными глазными яблоками и сонно усмехаюсь ей потрескавшимися губами.
«Говорят, этой дрянью потчуют брахманов, что бы они четко видели разницу между светом и тенью. На мой взгляд – ты не увидишь ничего, кроме отражений своей души в запотевших стеклах поезда».